Говард Филлипс Лавкрафт

МУЗЫКА ЭРИХА ЦАННА

(The Music of Erich Zann)
Напи­са­но в 1921 году
Дата пере­во­да 1993 год (OCR: Миха­ил Суб­хан­ку­лов)
Пере­вод: Э. Серо­ва, П. Лебе­дев, Т. Муса­то­ва, Т.Таланова

////

Я самым вни­ма­тель­ным обра­зом изу­чил кар­ты горо­да, но так и не отыс­кал на них ули­цу д’О­сейль. Надо ска­зать, что я рыл­ся отнюдь не толь­ко в совре­мен­ных кар­тах, посколь­ку мне было извест­но, что подоб­ные назва­ния неред­ко меня­ют­ся. Напро­тив, я, мож­но ска­зать, по уши залез в седую ста­ри­ну и, более того, лич­но обсле­до­вал инте­ре­со­вав­ший меня рай­он, уже не осо­бен­но обра­щая вни­ма­ния на таб­лич­ки и вывес­ки, в поис­ках того, что хотя бы отда­лен­но похо­ди­ло на инте­ре­со­вав­шую меня ули­цу д’О­сейль. Одна­ко, несмот­ря на все мои уси­лия, вынуж­ден сей­час не без сты­да при­знать­ся, что так и не смог отыс­кать нуж­ные мне дом, ули­цу, и даже при­бли­зи­тель­но опре­де­лить рай­он, где, в тече­ние послед­них меся­цев моей обез­до­лен­ной жиз­ни, я, сту­дент факуль­те­та мета­фи­зи­ки, слу­шал музы­ку Эри­ха Зан­на.

Меня отнюдь не удив­ля­ет подоб­ный про­вал в памя­ти, посколь­ку за пери­од жиз­ни на ули­це д’О­сейль я серьез­но подо­рвал как физи­че­ское, так и умствен­ное здо­ро­вье, и пото­му был не в состо­я­нии вспом­нить ни одно­го из тех немно­го­чис­лен­ных зна­ко­мых, кото­рые у меня там появи­лись, Одна­ко то, что я не могу при­пом­нить само это место, кажет­ся мне не про­сто стран­ным, но и поис­ти­не обес­ку­ра­жи­ва­ю­щим, посколь­ку рас­по­ла­га­лось оно не далее, чем в полу­ча­се ходь­бы от уни­вер­си­те­та, и было отме­че­но рядом весь­ма спе­ци­фи­че­ских осо­бен­но­стей, кото­рые едва ли стер­лись бы в памя­ти любо­го, кто хотя бы одна­жды там побы­вал.

И все же мне ни разу не дове­лось повстре­чать чело­ве­ка, кото­рый бы слы­шал про ули­цу д’О­сейль.

По мас­сив­но­му, сло­жен­но­му из чер­но­го кам­ня мосту ули­ца эта пере­се­ка­ла тем­ную реку, вдоль кото­рой рас­по­ла­га­лись кир­пич­ные сте­ны склад­ских поме­ще­ний с помут­нев­ши­ми окна­ми. Бере­га реки посто­ян­но пре­бы­ва­ли в тени, слов­но смрад­ный дым сосед­них фаб­рик навеч­но сде­лал ее недо­ступ­ной сол­неч­ным лучам. Да и сама река явля­лась источ­ни­ком невы­но­си­мой, неве­до­мой мне досе­ле вони. Кста­ти, как ни стран­но, имен­но с послед­ним обсто­я­тель­ством я свя­зы­ваю опре­де­лен­ные надеж­ды на отыс­ка­ние нуж­но­го мне дома, посколь­ку нико­гда не забу­ду тот харак­тер­ный запах. По дру­гую сто­ро­ну моста про­хо­ди­ли ого­ро­жен­ные пери­ла­ми и моще­ные булыж­ни­ком ули­цы, сра­зу за кото­ры­ми начи­нал­ся подъ­ем, пона­ча­лу отно­си­тель­но поло­гий, одна­ко затем, как раз непо­да­ле­ку от инте­ре­су­ю­ще­го меня места, кру­то заби­рав­ший вверх.

Мне еще ни разу не дово­ди­лось видеть такой узкой и кру­той ули­цы, как д’О­сейль. Пря­мо не ули­ца, а какая-то ска­ла, закры­тая для про­ез­да любо­го вида транс­пор­та – в ряде мест тро­туар на ней был даже заме­нен лест­нич­ны­ми сту­пе­ня­ми, и упи­рав­ша­я­ся навер­ху в высо­кую, уви­тую плю­щом сте­ну. Дорож­ное покры­тие ули­цы было доволь­но неров­ным и в нем пери­о­ди­че­ски чере­до­ва­лись камен­ные пли­ты, обыч­ный булыж­ник, а то и про­сто голая зем­ля, из кото­рой изред­ка про­би­ва­лись серо­ва­то-зеле­ные побе­ги какой-то рас­ти­тель­но­сти. Сто­яв­шие по обе­им ее сто­ро­нам дома пред­став­ля­ли собой высо­кие стро­е­ния с ост­ро­ко­неч­ны­ми кры­ша­ми, неимо­вер­но ста­рые и рис­ко­ван­но поко­сив­ши­е­ся. Изред­ка попа­да­лись и такие места, где как бы падав­шие друг дру­гу навстре­чу дома чуть ли не смы­ка­лись сво­и­ми кры­ша­ми, обра­зуя некое подо­бие арки. Есте­ствен­но, в подоб­ных слу­ча­ях они пол­но­стью и навеч­но скры­ва­ли про­ле­гав­шую вни­зу ули­цу от малей­ших про­блес­ков сол­неч­но­го све­та. Меж­ду ины­ми дома­ми были про­ло­же­ны узень­кие, соеди­няв­шие их мости­ки.

Но осо­бо меня пора­зи­ли оби­та­те­ли тех мест. Пона­ча­лу мне пока­за­лось, что впе­чат­ле­ние это про­ис­хо­дит от их замкну­то­сти и нераз­го­вор­чи­во­сти, но потом я решил, что, ско­рее все­го, при­чи­на заклю­ча­ет­ся в дру­гом, а имен­но в том, что все они были очень ста­ры­ми. Не знаю, как полу­чи­лось, что я посе­лил­ся на этой ули­це, но реше­ние это было слов­но про­дик­то­ва­но мне извне. Стра­дая от посто­ян­ной нехват­ки денег, я был вынуж­ден сме­нить мас­су убо­гих лачуг, пока нако­нец не набрел на тот поко­сив­ший­ся дом на ули­це д’О­сейль, хозя­и­ном кото­ро­го являл­ся ста­рый, раз­би­тый пара­ли­чом чело­век по фами­лии Блан­до, Сто­ял этот дом тре­тьим от кон­ца ули­цы и являл­ся самым высо­ким на ней зда­ни­ем.

Ком­на­та моя поме­ща­лась на пятом эта­же и пред­став­ля­ла собой един­ствен­ное засе­лен­ное на нем поме­ще­ние, посколь­ку почти весь дом пусто­вал. В первую же ночь после мое­го все­ле­ния я услы­шал доно­сив­ши­е­ся из рас­по­ла­гав­шей­ся под заост­рен­ной кры­шей ман­сар­ды зву­ки стран­ной музы­ки, и на сле­ду­ю­щий день поин­те­ре­со­вал­ся у Блан­до отно­си­тель­но их источ­ни­ка. Ста­рик ска­зал, что это играл на вио­ле немой и ста­рый немец­кий музы­кант – доволь­но стран­ный тип, рас­пи­сав­ший­ся в его кни­ге как Эрих Занн, рабо­тав­ший по вече­рам в оркест­ре деше­во­го теат­ра. При этом Блан­до пояс­нил, что, по воз­вра­ще­нии из теат­ра, Занн любит играть по ночам, и пото­му спе­ци­аль­но выбрал эту высо­кую, изо­ли­ро­ван­ную ком­на­ту в ман­сар­де, оди­но­кое слу­хо­вое окно кото­рой было един­ствен­ным местом в доме, из кото­ро­го откры­вал­ся вид на пей­заж по дру­гую сто­ро­ну от вен­чав­шей ули­цу сте­ны.

С тех пор я почти каж­дую ночь слы­шал музы­ку Зан­на, и хотя мело­дии эти опре­де­лен­но не дава­ли мне заснуть, я был про­сто оча­ро­ван ее непри­выч­ным, при­чуд­ли­вым зву­ча­ни­ем. В общем-то сла­бо раз­би­ра­ясь в искус­стве, я все же был уве­рен в том, что зву­ки эти не име­ли ниче­го обще­го с тем, что мне дово­ди­лось слы­шать когда-либо ранее, и пото­му вско­ре при­шел к выво­ду, что неве­до­мый мне ста­рик – ско­рее все­го, насто­я­щий музы­каль­ный гений, при­чем весь­ма необыч­но­го, ори­ги­наль­но­го скла­да. Чем боль­ше я слу­шал напе­вы его инстру­мен­та, тем все более заво­ра­жи­ва­ю­щее впе­чат­ле­ние они на меня про­из­во­ди­ли. Нако­нец я набрал­ся сме­ло­сти и решил позна­ко­мить­ся с этим чело­ве­ком.
Одна­жды вече­ром я под­ка­ра­у­лил в кори­до­ре воз­вра­щав­ше­го­ся с рабо­ты Зан­на и ска­зал ему, что хотел бы узнать его побли­же, а заод­но послу­шать, как он игра­ет. На вид это был малень­кий, тще­душ­ный, скрю­чен­ный муж­чи­на в потер­той одеж­де, с голу­бы­ми гла­за­ми на гро­теск­ном, похо­жем на физио­но­мию сати­ра лице, и почти лысой голо­вой. Пер­вой его реак­ци­ей на мои сло­ва был, как мне пока­за­лось, гнев, к кото­ро­му при­ме­ши­ва­лась изряд­ная толи­ка стра­ха. Одна­ко мое явно дру­же­ское рас­по­ло­же­ние в конеч­ном сче­те рас­то­пи­ли ледок ею отчуж­ден­но­сти, и он мах­нул рукой, при­зы­вая меня сле­до­вать за ним по тем­ной, скри­пу­чей, рас­ша­тан­ной лест­ни­це в его ман­сар­ду.

Он зани­мал одну из двух рас­по­ла­гав­ших­ся в кру­то заост­ряв­шем­ся квер­ху чер­дач­ном про­стран­стве ком­нат, а имен­но запад­ную, кото­рая как бы зави­са­ла над той самой завер­шав­шей ули­цу сте­ной. Поме­ще­ние было доволь­но про­стор­ным и каза­лось еще боль­шим из-за почти пол­но­го отсут­ствия в нем какой-либо мебе­ли и общей край­ней запу­щен­но­сти. Если быть более точ­ным, в ней сто­я­ли лишь узкая метал­ли­че­ская кой­ка, гряз­но­ва­тый умы­валь­ник, малень­кий сто­лик, боль­шой книж­ный шкаф, желез­ный пюпитр и три ста­ро­мод­ных сту­ла. На полу валя­лись хао­тич­но раз­бро­сан­ные гру­ды нот­ных тет­ра­дей. Сте­ны в ком­на­те оста­ва­лись совер­шен­но голы­ми и, похо­же, нико­гда не зна­ли шту­ка­тур­ки, а повсе­мест­ное оби­лие пыли и пау­ти­ны при­да­ва­ли все­му жили­щу ско­рее облик необи­та­е­мо­го поме­ще­ния. Оче­вид­но, мне­ние Эри­ха Зан­на о ком­фор­та­бель­ном жили­ще лежа­ло дале­ко за пре­де­ла­ми тра­ди­ци­он­ных пред­став­ле­ний на этот счет.

Ука­зав мне на стул, немой ста­рик закрыл дверь, вдви­нул в косяк мас­сив­ный дере­вян­ный засов и зажег еще одну све­чу – в допол­не­ние к той, с кото­рой при­шел сам. Затем он извлек из тра­чен­но­го молью футля­ра свою вио­лу, и усел­ся с ней на один из сту­льев. Пюпит­ром он не поль­зо­вал­ся, и играл по памя­ти, и более, чем на час бук­валь­но заво­ро­жил меня мело­ди­я­ми, ниче­го подоб­ною кото­рым я нико­гда еще не слы­шал, и кото­рые, как я пред­по­ло­жил уже тогда, были пло­дом его соб­ствен­но­го сочи­ни­тель­ства. Для чело­ве­ка, совер­шен­но не раз­би­ра­ю­ще­го­ся в музы­ке, опи­сать их харак­тер было попро­сту невоз­мож­но. Это были сво­е­го рода фуги с пери­о­ди­че­ски повто­ря­ю­щи­ми­ся пас­са­жа­ми само­го чару­ю­ще­го, пле­ни­тель­но­го свой­ства, тем более при­ме­ча­тель­ны­ми для меня лич­но, что в них совер­шен­но отсут­ство­ва­ли те самые стран­ные, фан­та­сти­че­ские зву­ки, кото­рые я регу­ляр­но слы­шал, сидя и лежа по ночам в сво­ей ком­на­те.

Эти поис­ти­не кол­дов­ские моти­вы хоро­шо сохра­ни­лись в моей памя­ти, и я даже неред­ко неуме­ло насви­сты­вал их про себя. Как толь­ко музы­кант отло­жил смы­чок, я спро­сил его, не может ли он сыг­рать мне неко­то­рые из столь заин­те­ре­со­вав­ших меня про­из­ве­де­ний. Как толь­ко я заго­во­рил об этом, мор­щи­ни­стое лицо ста­ри­ка утра­ти­ло ту преж­нюю уста­лую без­мя­теж­ность, с кото­рой он играл до это­го, и на нем вновь про­сту­пи­ла харак­тер­ная смесь гне­ва и стра­ха, заме­чен­ная мной при пер­вой нашей встре­че. Я уже, было, хотел начать уго­ва­ри­вать его, памя­туя о при­чу­дах стар­че­ско­го харак­те­ра, и даже попы­тал­ся настро­ить хозя­и­на квар­ти­ры на тот самый “при­чуд­ли­вый” музы­каль­ный лад, насви­стев ему несколь­ко фраг­мен­тов из запом­нив­ших­ся мело­дий, кото­рые слы­шал нака­нуне ночью.

Одна­ко про­дол­жа­лось все это не более несколь­ких секунд, посколь­ку как толь­ко он узнал в моем неук­лю­жем сви­сте зна­ко­мые напе­вы, как лицо его самым непо­сти­жи­мым обра­зом пре­об­ра­зи­лось, и он про­тя­нул свою длин­ную, холод­ную, кост­ля­вую руку, что­бы закрыть мне рот и пре­рвать эту гру­бую ими­та­цию. Сде­лав это, он лиш­ний раз про­де­мон­стри­ро­вал свою непо­нят­ную экс­цен­трич­ность, бро­сив напря­жен­ный взгляд в сто­ро­ну един­ствен­но­го зашто­рен­но­го окна, слов­но опа­са­ясь с той сто­ро­ны како­го-то втор­же­ния.

Жест тот был тем более нелеп и абсур­ден, что ком­на­та ста­ри­ка рас­по­ла­га­лась на боль­шой высо­те, намно­го пре­вы­шав­шей уро­вень крыш всех сосед­них домов, а кро­ме того, как ска­зал мне кон­сьерж, окно это было един­ствен­ным выхо­див­шим на кру­тую ули­цу, из кото­ро­го мож­но было уви­деть про­сти­рав­шу­ю­ся за моно­лит­ной сте­ной пано­ра­му ноч­но­го горо­да.

Взгляд ста­ри­ка напом­нил мне сло­ва Блан­до, и у меня даже воз­ник­ло свое­нрав­ное жела­ние выгля­нуть из это­го окна и полю­бо­вать­ся рас­сти­лав­шим­ся подо мной зре­ли­щем зали­тых лун­ным све­том крыш и город­ских огней по дру­гую сто­ро­ну хол­ма, посколь­ку из всех жиль­цов ули­цы д’О­сейль оно было доступ­но одно­му лишь это­му скрю­чен­но­му музы­кан­ту. Я уже подо­шел к окну и хотел было отдер­нуть доволь­но вет­хие и гряз­ные што­ры, когда с неистов­ством, по сво­ей силе пре­вос­хо­див­шим даже то, кото­рое мне уже дове­лось наблю­дать преж­де, немой жилец вновь под­ско­чил ко мне, на сей раз реши­тель­но ука­зы­вая голо­вой в сто­ро­ну две­ри и нерв­но уво­ла­ки­вая меня обе­и­ми рука­ми в том же направ­ле­нии.

Неожи­дан­ная выход­ка ста­ри­ка нема­ло оскор­би­ла меня, я потре­бо­вал отпу­стить мою руку, и ска­зал, что и так немед­лен­но поки­ну его жили­ще. Он осла­бил хват­ку, а заме­тив мое воз­му­ще­ние и оби­ду, похо­же, несколь­ко усми­рил свой пыл. Через секун­ду рука его сно­ва напряг­лась, одна­ко на сей раз уже в более дру­же­люб­ном пожа­тии, под­тал­ки­вая меня в сто­ро­ну сту­ла; после это­го он с задум­чи­вым и каким-то тоск­ли­вым выра­же­ни­ем лица подо­шел к захлам­лен­но­му сто­лу и при­нял­ся что-то писать по-фран­цуз­ски сво­им натуж­ным, выму­чен­ным почер­ком ино­стран­ца.

Запис­ка, кото­рую он в кон­це кон­цов про­тя­нул мне, содер­жа­ла прось­бу про­явить тер­пи­мость к допу­щен­ной рез­ко­сти и про­стить его. Занн так­же напи­сал, что он стар, оди­нок, и стра­да­ет стран­ны­ми при­сту­па­ми стра­ха и нерв­ны­ми рас­строй­ства­ми, име­ю­щи­ми отно­ше­ние как к его музы­ке, так и к неко­то­рым дру­гим вещам. Ему очень понра­ви­лось то, как я слу­шал его игру, и он будет очень рад, если я и впредь ста­ну захо­дить к нему, не обра­щая вни­ма­ния на его экс­цен­трич­ность. Одна­ко он не может при посто­рон­них испол­нять свою при­чуд­ли­вую музы­ку, рав­но как и не выно­сит, когда при нем это дела­ют дру­гие; кро­ме того, он тер­петь не может, когда чужие люди при­ка­са­ют­ся к каким-либо вещам у него в ком­на­те. Вплоть до нашей встре­чи в кори­до­ре он и поня­тия не имел, что я слы­шал его игру у себя в ком­на­те, и был бы очень рад, если бы я при содей­ствии Блан­до пере­ехал куда-нибудь пони­же эта­жом, куда не доле­та­ли бы зву­ки его инстру­мен­та. Раз­ни­цу в аренд­ной пла­те он был готов воз­ме­стить лич­но.

Заня­тый рас­шиф­ров­кой его ужа­са­ю­щих кара­ку­лей, я неволь­но про­ник­ся боль­шей снис­хо­ди­тель­но­стью к несчаст­но­му ста­ри­ку. Подоб­но мне, он стал жерт­вой ряда физи­че­ских и душев­ных неду­гов, а моя увле­чен­ность мета­фи­зи­кой во мно­гом при­учи­ла меня быть тер­пи­мее и доб­рее к людям. Неожи­дан­но, в насту­пив­шей тишине, со сто­ро­ны окна, послы­шал­ся какой-то сла­бый звук — види­мо, на ноч­ном вет­ру скрип­нул ста­вень, – при­чем я, так же, как и ста­рый Эрих Занн, неволь­но вздрог­нул от про­зву­чав­ше­го шоро­ха. Покон­чив с чте­ни­ем, я пожал хозя­и­ну квар­ти­ры руку и рас­ста­лись мы, мож­но ска­зать, почти дру­зья­ми.

На сле­ду­ю­щий день Блан­до предо­ста­вил в мое рас­по­ря­же­ние более доро­гую квар­ти­ру на тре­тьем эта­же, рас­по­ла­гав­шу­ю­ся меж­ду апар­та­мен­та­ми пре­ста­ре­ло­го ростов­щи­ка и ком­на­той респек­та­бель­но­го дра­пи­ров­щи­ка. Теперь надо мной вооб­ще никто не жил.

Впро­чем, доволь­но ско­ро я обна­ру­жил, что жела­ние Зан­на видеть меня поча­ще ока­за­лось не столь силь­ным, как мог­ло пока­зать­ся в ту ночь, когда он уго­ва­ри­вал меня съе­хать с пято­го эта­жа. К себе он меня не при­гла­шал, а когда я по соб­ствен­ной ини­ци­а­ти­ве одна­жды нанес ему визит, дер­жал­ся как-то ско­ван­но и играл явно без души. Встре­тить­ся с ним мож­но было лишь по ночам, посколь­ку днем он отсы­пал­ся и вооб­ще нико­го не при­ни­мал.

Нель­зя ска­зать, что­бы я стал про­ни­кать­ся к нему еще боль­шей сим­па­ти­ей, хотя и сама ком­на­та в ман­сар­де, и доно­сив­ша­я­ся из нее при­чуд­ли­вая музы­ка стран­ным обра­зом заво­ра­жи­ва­ли, мани­ли меня. Я испы­ты­вал необыч­ное жела­ние выгля­нуть из того самою окна, посмот­реть на досе­ле оста­вав­ший­ся неви­ди­мым склон хол­ма, устре­мить свой взор поверх сте­ны и взгля­нуть на про­сти­рав­ши­е­ся за нею поблес­ки­ва­ю­щие кры­ши домов и шпи­ли церк­вей. Как-то раз днем, когда Занн был в теат­ре, я даже хотел, было, под­нять­ся в ман­сар­ду, одна­ко дверь в нее ока­за­лась запер­та.

Тем не менее, я про­дол­жал тай­ком слу­шать очную игру ста­ро­го немо­го музы­кан­та. Для это­го я сна­ча­ла кра­ду­чись про­би­рал­ся на свой быв­ший пятый этаж, а потом и вовсе набрал­ся сме­ло­сти и вос­хо­дил по скри­пу­че­му послед­не­му лест­нич­но­му про­ле­ту, кото­рый вел непо­сред­ствен­но к его квар­ти­ре. Стоя там, в узень­ком хол­ле перед закры­той две­рью, в кото­рой даже замоч­ная сква­жи­на была при­кры­та спе­ци­аль­ной заглуш­кой, я неред­ко слы­шал зву­ки, напол­няв­шие меня смут­ным, не под­да­ю­щим­ся опи­са­нию стра­хом, слов­но я являл­ся сви­де­те­лем како­го-то непо­нят­но­го чуда и надви­га­ю­щей­ся неве­до­мо отку­да никем не раз­га­дан­ной тай­ны. При­чем нель­зя ска­зать, что зву­ки эти были непри­ят­ны­ми или, тем более, зло­ве­щи­ми – нет, про­сто они пред­став­ля­ли собой дико­вин­ные, неслы­хан­ные на зем­ле коле­ба­ния, а в отдель­ные момен­ты при­об­ре­та­ли поис­ти­не сим­фо­ни­че­ское зву­ча­ние, кото­рое, как мне каза­лось, попро­сту не мог­ло быть вос­про­из­ве­де­но одним един­ствен­ным музы­кан­том. Опре­де­лен­но, Эрих Занн был гени­ем неко­ей дикой силы.

Про­шло несколь­ко недель, и его музы­ка ста­ла еще более необуз­дан­ной, даже неисто­вой, а сам он замет­но осу­нул­ся и совсем ушел в себя. Теперь он уже вооб­ще в любое вре­мя суток отка­зы­вал­ся при­ни­мать меня и, когда бы мы ни встре­ти­лись с ним на лест­ни­це, неиз­мен­но укло­нял­ся от каких- либо даль­ней­ших кон­так­тов.

Одна­жды ночью, по обык­но­ве­нию стоя у него под две­рью, я неожи­дан­но для себя услы­шал, что зву­ча­ние вио­лы пере­рос­ло в некую хао­тич­ную како­фо­нию. Это был кро­меш­ный ад неле­пых, чудо­вищ­ных зву­ков, вос­при­ни­мая кото­рые, я уже начал было сомне­вать­ся в соб­ствен­ном здра­вом рас­суд­ке, если бы вме­сте с этим зву­ко­вым бед­ла­мом, доно­сив­шим­ся из-за запер­той две­ри ман­сар­ды, не раз­ли­чал горест­ных под­твер­жде­ний того, что этот кош­мар, увы, был самой насто­я­щей реаль­но­стью – то были ужас­ные, лишен­ные како­го- либо содер­жа­ния и, тем более, смыс­ла, мыча­щие зву­ки, кото­рые мог изда­вать толь­ко немой, и кото­рые спо­соб­ны были родить­ся лишь в мгно­ве­ния глу­бо­чай­шей тос­ки или стра­ха.
Я несколь­ко раз посту­чал в дверь, но отве­та так и не дождал­ся. Затем еще неко­то­рое вре­мя подо­ждал в тем­ном хол­ле, дро­жа от холо­да и стра­ха, пока не услы­шал сла­бые шоро­хи, явно сви­де­тель­ство­вав­шие о том, что несчаст­ный музы­кант роб­ко пытал­ся под­нять­ся с пола, опи­ра­ясь на стул. Пред­по­ло­жив, что он толь­ко что очнул­ся от вне­зап­но пора­зив­ше­го его при­пад­ка, я воз­об­но­вил свои попыт­ки досту­чать­ся до него, одно­вре­мен­но гром­ко про­из­но­ся свое имя, посколь­ку искренне хотел хоть как-то под­бод­рить ста­ри­ка.

Вско­ре я услы­шал, как Занн про­шар­кал к окну, плот­но закрыл не толь­ко его створ­ки, но так­же и став­ни, после чего доко­вы­лял до две­ри и с явным уси­ли­ем отпер зам­ки и засо­вы. На сей раз у меня не оста­ва­лось сомне­ний в том, что он дей­стви­тель­но искренне рад мое­му при­хо­ду: лицо его бук­валь­но све­ти­лось от облег­че­ния при виде меня, пока он цеп­лял­ся за мой плащ подоб­но тому, как малое дитя хва­та­ет­ся за юбку мате­ри.

Отча­ян­но дро­жа всем телом, ста­рик уса­дил меня на стул, после чего сам опу­стил­ся рядом; на полу у его ног небреж­но валя­лись инстру­мент и смы­чок.

Какое-то вре­мя он сидел совер­шен­но непо­движ­но, неле­по пока­чи­вая голо­вой, хотя одно­вре­мен­но с этим явно к чему-то вни­ма­тель­но и напря­жен­но при­слу­ши­ва­ясь, Нако­нец он, похо­же, успо­ко­ил­ся, удо­вле­тво­рен­ный чем-то одно­му лишь ему ведо­мым, про­шел к сто­лу, наца­ра­пал корот­кую запис­ку, пере­дал ее мне, после чего сно­ва опу­стил­ся на стул у сто­ла и при­нял­ся быст­ро писать что-то уже более длин­ное. В пер­вой запис­ке он молил меня о про­ще­нии и про­сил ради удо­вле­тво­ре­ния соб­ствен­но­го же любо­пыт­ства дождать­ся, когда он закон­чит более подроб­ное пись­мо, уже по-немец­ки, в кото­ром опи­шет все те чуде­са и кош­ма­ры, кото­рые мучи­ли его все это вре­мя.

Про­шло, пожа­луй, не мень­ше часа. Я сидел, наблю­дая, как уве­ли­чи­ва­ет­ся стоп­ка лихо­ра­доч­но испи­сан­ных истов, и вдруг заме­тил, что Занн силь­но вздрог­нул, слов­но от како­го-то рез­ко­го потря­се­ния. Я уви­дел, что он при­сталь­но смот­рит на зашто­рен­ное окно и при этом дро­жит всем телом, В тот же момент мне пока­за­лось, что я так­же рас­слы­шал какой-то звук; прав­да, отнюдь не мерз­кий и страш­ный, а ско­рее необы­чай­но низ­кий и донес­ший­ся слов­но отку­да-то изда­ле­ка, как если бы издал его неве­до­мый музы­кант, нахо­дя­щий­ся в одном из сосед­них домов или даже дале­ко за высо­кой сте­ной, загля­нуть за кото­рую мне так до сих пор ни разу не уда­лось.

На само­го же Зан­на звук этот про­из­вел поис­ти­не устра­ша­ю­щее воз­дей­ствие: каран­даш выскольз­нул из его паль­цев, сам он рез­ко встал, схва­тил свою вио­лу и при­нял­ся истор­гать из ее чре­ва дичай­шие зву­ки, слов­но наме­ре­ва­ясь разо­рвать ими про­сти­рав­шу­ю­ся за окном ноч­ную темень. Если не счи­тать недав­не­го под­слу­ши­ва­ния под две­ря­ми его квар­ти­ры, мне еще нико­гда в жиз­ни не дово­ди­лось слы­шать ниче­го подоб­но­го.

Бес­по­лез­но даже пытать­ся опи­сать игру Эри­ха Зан­на в ту страш­ную ночь. Подоб­но­го кош­ма­ра, повто­ряю, мне еще слы­шать не при­хо­ди­лось. Более того, на сей раз я отчет­ли­во видел перед собой лицо само­го музы­кан­та, на кото­ром слов­но засты­ла мас­ка невы­ра­зи­мо­го, обна­жен­но­го ужа­са. Он пытал­ся вымол­вить что-то – слов­но хотел ото­гнать от себя, услать прочь нечто неве­до­мое мне, но для него само­го опре­де­лен­но жут­кое.

Ско­ро игра его при­об­ре­ла фан­та­сти­че­ское, бре­до­вое, совер­шен­но исте­рич­ное зву­ча­ние, и все же про­дол­жа­ла нести в себе при­зна­ки несо­мнен­ной музы­каль­ной гени­аль­но­сти, кото­рой явно был наде­лен этот стран­ный чело­век. Я даже разо­брал мотив – это была какая-то дикая народ­ная вен­гер­ская пляс­ка, из тех, что мож­но ино­гда услы­шать в теат­ре, при­чем тогда я отме­тил про себя, что впер­вые Занн заиг­рал про­из­ве­де­ние дру­го­го ком­по­зи­то­ра.

Гром­че и гром­че, неисто­вее и ярост­нее взви­ва­лись прон­зи­тель­ные, сто­ну­щие зву­ки обе­зу­мев­шей вио­лы. Сам музы­кант покрыл­ся круп­ны­ми кап­ля­ми пота, изви­вал­ся, кор­чил­ся всем телом, то и дело погля­ды­вая в сто­ро­ну зашто­рен­но­го окна. В его беше­ных моти­вах мне даже при­гре­зи­лись сумрач­ные фигу­ры сати­ров и вак­ха­нок, зашед­ших­ся в безум­ном вих­ре обла­ков, дыма и свер­ка­ю­щих мол­ний. А потом мне пока­за­лось, что я рас­слы­шал более отчет­ли­вый и одно­вре­мен­но устой­чи­вый звук, исхо­дя­щий опре­де­лен­но не из вио­лы – это был спо­кой­ный, раз­ме­рен­ный, пол­ный скры­то­го зна­че­ния, даже чуть насмеш­ли­вый звук, донес­ший­ся отку­да-то дале­ко с запа­да.

И тот­час же в поры­вах завы­ва­ю­ще­го вет­ра за окном захо­ди­ли ходу­ном став­ни – слов­но таким обра­зом при­ро­да взду­ма­ла отре­а­ги­ро­вать на сума­сшед­шую музы­ку. Вио­ла Зан­на теперь истор­га­ла из себя такие зву­ки – точ­нее даже не зву­ки, а вопли, – на кото­рые, как я пола­гал преж­де, дан­ный инстру­мент не был спо­со­бен в прин­ци­пе. Став­ни загро­хо­та­ли еще гром­че, соско­чи­ли с запо­ра и оглу­ши­тель­но захло­па­ли по створ­кам окна. От непре­кра­ща­ю­щих­ся сокру­ши­тель­ных уда­ров стек­ло со зво­ном лоп­ну­ло и внутрь ворвал­ся леде­ня­щий ветер, неисто­во затре­ща­ли саль­ные све­чи и взмет­ну­лась куча испи­сан­ных листов, на кото­рых Занн наме­ре­вал­ся рас­крыть мучив­шую его душу ужас­ную тай­ну. Я посмот­рел на ста­ри­ка и убе­дил­ся в том, что взгляд его начи­сто лишил­ся какой-либо осмыс­лен­но­сти: его голу­бые гла­за рез­ко выпу­чи­лись, остек­ле­не­ли и слов­но вооб­ще пере­ста­ли видеть, тогда как отча­ян­ная игра пере­рос­ла в сле­пую, меха­ни­че­скую, нево­об­ра­зи­мую меша­ни­ну каких-то неисто­вых зву­ков, опи­сать кото­рую не спо­соб­но ника­кое перо.

Вне­зап­но нале­тев­ший порыв вет­ра, еще более силь­ный, чем преж­де, под­хва­тил листы бума­ги и пота­щил их к окну – я кинул­ся, было, сле­дом, но они исчез­ли в ночи. Тогда я вспом­нил про свое дав­нее жела­ние выгля­нуть из того окна – тою само­го един­ствен­но­го окна на ули­це д’О­сейль, из кото­ро­го мож­но было уви­деть про­сти­ра­ю­щий­ся за сте­ной склон хол­ма и пано­ра­му рас­ки­нув­ше­го­ся вда­ле­ке горо­да. Вре­мя было позд­нее, но ноч­ные огни улиц все­гда замет­ны изда­ле­ка, и я рас­счи­ты­вал уви­деть их даже сквозь пото­ки дождя.

Но все же, сто­и­ло мне выгля­нуть из того, само­го высо­ко­го в доме и всем рай­оне слу­хо­вою окна, я не уви­дел под собой ни горо­да, ни малей­ше­го наме­ка на свет улиц. Перед и подо мной про­сти­ра­лась бес­ко­неч­ная темень кос­мо­са, сплош­ной без­дон­ный, неопи­су­е­мый мрак, в кото­ром суще­ство­ва­ли лишь какое-то неяс­ное дви­же­ние и музы­ка, но не было ниче­го из того, что я пом­нил в сво­ей зем­ной жиз­ни. Пока я сто­ял так, объ­ятый необъ­яс­ни­мым ужа­сом, новый порыв вет­ра окон­ча­тель­но задул обе све­чи, и я ока­зал­ся оку­тан­ным жесто­кой, непро­ни­ца­е­мой тем­но­той, видя перед собой слов­но ожив­ший без­бреж­ный хаос и слы­ша за спи­ной обе­зу­мев­шее, демо­ни­че­ское завы­ва­ние вио­лы.

Я неволь­но отсту­пил назад, не имея воз­мож­но­сти вновь зажечь свет, наткнул­ся на стол, опро­ки­нул стул, пока нако­нец не добрел до того места, где мрак сли­вал­ся воеди­но с оду­ря­ю­щи­ми зву­ка­ми музы­ки. Даже не имея пред­став­ле­ния о том, с какой силой мне дове­лось столк­нуть­ся, я мог, по край­ней мере, попы­тать­ся спа­сти и себя само­го, и Эри­ха Зан­на. В какое-то мгно­ве­ние мне пока­за­лось, что меня кос­ну­лось нечто мяг­кое и обжи­га­ю­ще холод­ное – я прон­зи­тель­но вскрик­нул, но голос мой пото­нул в зло­ве­щем, над­рыв­ном пла­че вио­лы, отку­да-то из тем­но­ты выле­тел конец обе­зу­мев­шею смыч­ка, уткнув­ший­ся в мое пле­чо – я понял, что почти вплот­ную при­бли­зил­ся к музы­кан­ту. По-преж­не­му на ощупь я дви­нул­ся впе­ред, при­кос­нул­ся к спин­ке сту­ла Зан­на, отыс­кал его пле­чи и отча­ян­но попы­тал­ся при­ве­сти ста­ри­ка в чув­ство.

Он не отре­а­ги­ро­вал на мои настой­чи­вые попыт­ки, тогда как вио­ла про­дол­жа­ла играть с неосла­бе­ва­ю­щим пылом, Тогда я про­тя­нул руки к его голо­ве, наме­ре­ва­ясь оста­но­вить его маши­наль­ное кива­ние, и про­кри­чал ему в ухо, что мы долж­ны как мож­но ско­рее бежать из это­го места сосре­до­то­че­ния ноч­ных кош­ма­ров, Одна­ко он не пре­кра­щал неисто­вой, оша­ле­лой игры, пока все, что нахо­ди­лось в этой ман­сар­де, не пусти­лось в пляс в поры­вах и завих­ре­ни­ях неосла­бе­ва­ю­ще­го ноч­но­го ура­га­на.

Как толь­ко моя рука при­кос­ну­лась к уху ста­ри­ка, я неволь­но вздрог­нул: Эрих Занн был холо­ден как лед, непо­дви­жен и, каза­лось, не дышал. Я каким-то чудом отыс­кал вход­ную дверь и укреп­лен­ный на ней мас­сив­ный дере­вян­ный засов, рез­ко отдер­нул его в сто­ро­ну и в дикой спеш­ке устре­мил­ся куда угод­но, толь­ко бы подаль­ше от это­го сидя­ще­го в тем­но­те стар­ца с остек­ле­нев­шим взо­ром, и от при­зрач­но­го завы­ва­ния его про­кля­той вио­лы, чье неистов­ство нарас­та­ло с каж­дой секун­дой.

Пере­пры­ги­вая через бес­ко­неч­ные сту­пе­ни тем­но­го дома; очу­ме­ло про­но­сясь по кру­тым и древним сту­пень­кам ули­цы с ее поко­сив­ши­ми­ся дома­ми; гул­ко сту­ча каб­лу­ка­ми и спо­ты­ка­ясь на булыж­ной мосто­вой и на оку­тан­ной мерз­ким зло­во­ни­ем чер­ной набе­реж­ной; пере­се­кая с раз­ры­ва­ю­щей­ся от напря­жен­но­го дыха­ния гру­дью тем­ный камен­ный мост и устрем­ля­ясь к более широ­ким, свет­лым ули­цам и зна­ко­мым мне буль­ва­рам, я нако­нец достиг желан­ной цели, хотя вос­по­ми­на­ния об этом бес­ко­неч­ном и ужас­ном беге, кажет­ся, навеч­но посе­ли­лись в моем созна­нии. Пом­ню я и то, что на ули­це совер­шен­но не было вет­ра, что над голо­вой ярко све­ти­ла луна, и вокруг меня при­вет­ли­во поми­ги­ва­ли огни ноч­но­го горо­да.

Несмот­ря на мои неустан­ные поис­ки и рас­спро­сы, мне так и не уда­лось повтор­но най­ти ули­цу д’О­сейль. Впро­чем, я и не осо­бен­но сожа­лею – ни о ней самой, ни о поте­ре в нево­об­ра­зи­мой без­дне мра­ка тех испи­сан­ных мел­ким почер­ком листов бума­ги, кото­рые оста­лись тем един­ствен­ным, что мог­ло объ­яс­нить мне музы­ку Эри­ха Зан­на.