Говард Филлипс Лавкрафт

ПЁС

(The Hound)
Напи­са­но в 1922 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Е. Нагор­ных

////

I

Они все не сти­ха­ют, эти невы­но­си­мые зву­ки: хло­па­нье неви­ди­мых гигант­ских кры­льев и отда­лен­ный, едва слыш­ный лай како­го-то огром­но­го пса, – и про­дол­жа­ют мучить меня. Это не сон, боюсь, даже не бред – слиш­ком мно­го все­го про­изо­шло, что­бы у меня еще сохра­ни­лись спа­си­тель­ные сомне­ния. Все, что оста­лось от Сент-Джо­на, – это обез­об­ра­жен­ный труп; лишь я один знаю, что с ним слу­чи­лось, и зна­ние это тако­во, что лег­че бы мне было само­му рас­кро­ить себе череп, чем с ужа­сом дожи­дать­ся, когда и меня постиг­нет та же участь. Бес­ко­неч­ны­ми мрач­ны­ми лаби­рин­та­ми таин­ствен­ных виде­ний под­би­ра­ет­ся ко мне невы­ра­зи­мо страш­ное Воз­мез­дие и при­ка­зы­ва­ет без­молв­но: «Убей себя!»

Про­стят ли небе­са те без­рас­суд­ства и нездо­ро­вые при­стра­стия, что при­ве­ли нас к столь чудо­вищ­но­му кон­цу?! Утом­лен­ные обы­ден­но­стью повсе­днев­ной жиз­ни, спо­соб­ной обес­це­нить даже самые роман­ти­че­ские и изыс­кан­ные радо­сти, мы с Сент-Джо­ном, не раз­ду­мы­вая, отда­ва­лись любо­му ново­му эсте­ти­че­ско­му или интел­лек­ту­аль­но­му вея­нию, если толь­ко оно сули­ло хоть какое-нибудь убе­жи­ще от невы­но­си­мой ску­ки. В свое вре­мя мы отда­ли вос­тор­жен­ную дань и сокро­вен­ным тай­нам сим­во­лиз­ма, и экс­та­ти­че­ским оза­ре­ни­ям пре­ра­фа­эли­тов, и еще мно­го­му дру­го­му; но все эти увле­че­ния слиш­ком быст­ро теря­ли в наших гла­зах оча­ро­ва­ние и при­вле­ка­тель­ность новиз­ны.

Мрач­ная фило­со­фия дека­дент­ства была послед­ним сред­ством, кото­рое еще мог­ло под­сте­ги­вать вооб­ра­же­ние, но и это уда­ва­лось лишь бла­го­да­ря непре­стан­но­му углуб­ле­нию наших позна­ний в обла­сти демо­но­ло­гии. Бод­лер и Гюисманс ско­ро поте­ря­ли свою пер­во­на­чаль­ную при­вле­ка­тель­ность, и нам при­хо­ди­лось при­бе­гать к более силь­ным сти­му­лам, какие мог доста­вить толь­ко опыт непо­сред­ствен­но­го обще­ния со сверхъ­есте­ствен­ным. Эта зло­ве­щая потреб­ность во все новых и новых воз­бу­ди­те­лях и при­ве­ла нас в кон­це кон­цов к тому отвра­ти­тель­но­му увле­че­нию, о кото­ром и теперь, несмот­ря на весь ужас мое­го насто­я­ще­го поло­же­ния, я не могу вспо­ми­нать ина­че, как с непе­ре­да­ва­е­мым сты­дом и стра­хом; к при­стра­стию, кото­рое не назо­вешь ина­че, как самым гнус­ным про­яв­ле­ни­ем чело­ве­че­ской раз­нуз­дан­но­сти; к мерз­ко­му заня­тию, имя кото­ро­му – гра­беж могил.

Нет сил опи­сы­вать подроб­но­сти наших ужас­ных рас­ко­пок или пере­чис­лить, хотя бы отча­сти, самые жут­кие из нахо­док, укра­сив­ших кош­мар­ную кол­лек­цию, кото­рую мы втайне соби­ра­ли в огром­ном камен­ном доме, где жили вдво­ем, отка­зав­шись от помо­щи слуг. Наш домаш­ний музей пред­став­лял собою место поис­ти­не бого­мерз­кое: с каким-то дья­воль­ским вку­сом и нев­ра­сте­ни­че­ской извра­щен­но­стью созда­ва­ли мы там целую все­лен­ную стра­ха и тле­ния, что­бы рас­па­лить свои уга­сав­шие чув­ства. Нахо­дил­ся он в потай­ном под­ва­ле глу­бо­ко под зем­лей; огром­ные кры­ла­тые демо­ны из базаль­та и оник­са, оска­лив­шись, изры­га­ли там неесте­ствен­ный зеле­ный и оран­же­вый свет, пото­ки воз­ду­ха из спря­тан­ных в сте­нах труб застав­ля­ли пры­гать в дикой пляс­ке смер­ти полос­ки алой погре­баль­ной мате­рии, впле­тен­ные в тяже­лые чер­ные зана­ве­си. Осо­бое устрой­ство поз­во­ля­ло напол­нять раз­но­об­раз­ны­ми запа­ха­ми воз­дух, посту­пав­ший через тру­бы в сте­нах; потвор­ствуя самым диким сво­им жела­ни­ям, мы выби­ра­ли ино­гда аро­мат увяд­ших лилий с над­гро­бий, ино­гда – дур­ма­ня­щие восточ­ные бла­го­во­ния, слов­но доно­ся­щи­е­ся из неве­до­мых капищ цар­ствен­ных мерт­ве­цов, а порой – я содро­га­юсь, вспо­ми­ная теперь об этом, – тош­но­твор­ный смрад раз­вер­стой моги­лы.

Вдоль стен ужас­ной ком­на­ты были рас­став­ле­ны мно­го­чис­лен­ные ящи­ки; в одних лежа­ли древ­ние мумии, в дру­гих – совсем недав­ние образ­цы чудес­но­го искус­ства так­си­дер­ми­стов; тут же име­лись и над­гро­бия, собран­ные со ста­рей­ших клад­бищ все­го мира. В нишах хра­ни­лись чере­па самых неве­ро­ят­ных форм и чело­ве­че­ские голо­вы в раз­лич­ных ста­ди­ях раз­ло­же­ния: полу­сгнив­шие лыси­ны вели­ких госу­дар­ствен­ных мужей и необы­чай­но све­жие дет­ские голов­ки, обрам­лен­ные неж­ным золо­том мяг­ких куд­рей. Тут было мно­же­ство кар­тин и скульп­тур, неиз­мен­но на загроб­ные темы, в том чис­ле и наши с Сент-Джо­ном живо­пис­ные опы­ты. В спе­ци­аль­ной пап­ке из тон­ко выде­лан­ной чело­ве­че­ской кожи, все­гда запер­той, мы дер­жа­ли несколь­ко рисун­ков на такие сюже­ты, о кото­рых я и сей­час не смею гово­рить; автор работ неиз­ве­стен – пред­по­ла­га­ют, что они при­над­ле­жат кисти само­го Гойи, но вели­кий худож­ник нико­гда не решал­ся при­знать это пуб­лич­но. Здесь же хра­ни­лись наши музы­каль­ные инстру­мен­ты, как струн­ные, так и духо­вые: нам достав­ля­ло удо­воль­ствие упраж­нять­ся в дис­со­нан­сах, поис­ти­не дья­воль­ских в сво­ей изыс­кан­но­сти и про­ти­во­есте­ствен­но­сти. В мно­го­чис­лен­ные инкру­сти­ро­ван­ные шка­тул­ки мы скла­ды­ва­ли глав­ную свою добы­чу – самые неве­ро­ят­ные, нево­об­ра­зи­мые пред­ме­ты, какие толь­ко мож­но похи­тить из скле­пов или могил, воору­жив­шись для это­го всем безу­ми­ем и извра­щен­но­стью, на кото­рые толь­ко спо­со­бен чело­ве­че­ский разум. Но об этом я менее все­го смею рас­про­стра­нять­ся – сла­ва богу, у меня хва­ти­ло духу уни­что­жить наши страш­ные тро­феи задол­го до того, как меня впер­вые посе­ти­ла мысль о само­убий­стве.

Тай­ные вылаз­ки, достав­ляв­шие нам все эти ужас­ные сокро­ви­ща, вся­кий раз ста­но­ви­лись для нас сво­е­го рода эсте­ти­че­ским собы­ти­ем. Ни в коем слу­чае не упо­доб­ля­лись мы вуль­гар­ным клад­би­щен­ским ворам, но дей­ство­ва­ли толь­ко там и тогда, где и когда име­лось для того соче­та­ние вполне опре­де­лен­ных внеш­них и внут­рен­них усло­вий, вклю­чая харак­тер мест­но­сти, погод­ные усло­вия, вре­мя года, даже опре­де­лен­ную фазу луны и, конеч­но, наше соб­ствен­ное состо­я­ние. Для нас заня­тие это все­гда было фор­мою арти­сти­че­ско­го само­вы­ра­же­ния, ибо к каж­дой дета­ли рас­ко­пок мы отно­си­лись с тре­бо­ва­тель­но­стью истин­ных худож­ни­ков. Непра­виль­но выбран­ное вре­мя оче­ред­ной экс­пе­ди­ции, слиш­ком яркий свет, нелов­кое дви­же­ние при раз­ры­тии влаж­ной поч­вы все это мог­ло пол­но­стью лишить нас того остро­го удо­воль­ствия, что мы полу­ча­ли, извле­кая из зем­ли какую-нибудь оче­ред­ную ее зло­ве­ще оска­лен­ную тай­ну. Поиск новых мест для рас­ко­пок и все более ост­рых ощу­ще­ний ста­но­вил­ся лихо­ра­доч­ным и без­оста­но­воч­ным – при­чем ини­ци­а­ти­ва все­гда при­над­ле­жа­ла Сент-Джо­ну. Имен­но он в кон­це кон­цов отыс­кал то про­кля­тое место, где нас начал пре­сле­до­вать страш­ный неот­вра­ти­мый рок.

Какая злая судь­ба заве­ла нас на то ужас­ное гол­ланд­ское клад­би­ще? Думаю, виной все­му были смут­ные слу­хи и пре­да­ния о чело­ве­ке, захо­ро­нен­ном там пять сто­ле­тий назад: в свое вре­мя он тоже гра­бил моги­лы и яко­бы нашел в одном из скле­пов некий пред­мет, обла­дав­ший сверхъ­есте­ствен­ны­ми свой­ства­ми. Я отчет­ли­во пом­ню ту ночь на клад­би­ще: блед­ная осен­няя луна над могиль­ны­ми кре­ста­ми, огром­ные страш­ные тени, при­чуд­ли­вые силу­эты дере­вьев, мрач­но скло­нив­ших­ся над густой высо­кой тра­вой и потрес­кав­ши­ми­ся над­гроб­ны­ми пли­та­ми, тучи необыч­но круп­ных лету­чих мышей на фоне блек­лой луны, порос­шие плю­щом сте­ны древ­ней часов­ни, ее шпиль, без­молв­но ука­зу­ю­щий на тем­но-серые небе­са, какие-то све­тя­щи­е­ся жуч­ки, ска­чу­щие в извеч­ной пляс­ке смер­ти сре­ди заро­с­лей тиса у огра­ды, запах пле­се­ни, гни­ло­сти, влаж­ной тра­вы и еще чего-то неопре­де­лен­но­го в сме­си с вет­ром, нале­та­ю­щим с даль­них болот и моря; но наи­бо­лее тягост­ное впе­чат­ле­ние про­из­вел на нас обо­их едва слыш­ный в отда­ле­нии, но, долж­но быть, необы­чай­но гром­кий лай како­го-то, по-види­мо­му, огром­но­го пса, хотя его само­го не было вид­но – более того, нель­зя было даже при­мер­но опре­де­лить, с какой сто­ро­ны этот лай доно­сит­ся. Тем не менее одно­го это­го зву­ка было вполне доста­точ­но, что­бы задро­жать от ужа­са, ибо мы хоро­шо пом­ни­ли, что рас­ска­зы­ва­ли в окрест­ных дерев­нях: обез­об­ра­жен­ный труп того, кого мы иска­ли, был несколь­ки­ми века­ми рань­ше най­ден в этом самом месте. Его рас­тер­за­ла огром­ны­ми клы­ка­ми неве­до­мая гигант­ская тварь.

Я пом­ню, как мы вскры­ва­ли гроб­ни­цу клад­би­щен­ско­го вора, как вздра­ги­ва­ли, гля­дя то друг на дру­га, то на моги­лу; я пом­ню блед­ную все­ви­дя­щую луну, страш­ные гигант­ские тени, гро­мад­ных нето­пы­рей, древ­нюю часов­ню, тан­цу­ю­щие мерт­вен­ные огонь­ки; пом­ню тош­но­твор­ные запа­хи и стран­ный, неиз­вест­но отку­да доно­сив­ший­ся лай, в самом суще­ство­ва­нии кото­ро­го мы не были до кон­ца уве­ре­ны. Но вот вме­сто рых­лой сырой зем­ли лопа­та ткну­лась во что-то твер­дое, и ско­ро наше­му взо­ру открыл­ся про­дол­го­ва­тый полу­сгнив­ший ящик, покры­тый кор­кой соле­вых отло­же­ний. Гроб, необык­но­вен­но мас­сив­ный и креп­кий, был все же доста­точ­но ста­рым, а пото­му нам без осо­бо­го тру­да уда­лось взло­мать крыш­ку и насла­дить­ся открыв­шим­ся зре­ли­щем.

Он сохра­нил­ся очень хоро­шо, про­сто на удив­ле­ние хоро­шо, хотя про­ле­жал в зем­ле уже пять сто­ле­тий. Ске­лет, в несколь­ких местах повре­жден­ный клы­ка­ми без­жа­лост­ной тва­ри, выгля­дел пора­зи­тель­но проч­но. Мы с вос­хи­ще­ни­ем раз­гля­ды­ва­ли чистый белый череп с длин­ны­ми креп­ки­ми зуба­ми и пусты­ми глаз­ни­ца­ми, в кото­рых когда-то горел такой же лихо­ра­доч­ный, вожде­ле­ю­щий ко все­му загроб­но­му взгляд, какой отли­чал ныне нас. Мы нашли в гро­бу еще кое-что – это был очень любо­пыт­ный, необыч­но­го вида аму­лет, кото­рый покой­ник, оче­вид­но, носил на цепоч­ке вокруг шеи. Он пред­став­лял собою стран­ную фигур­ку сидя­щей кры­ла­той соба­ки, или сфинк­са с соба­чьей голо­вой, искус­но выре­зан­ную в древ­ней восточ­ной мане­ре из неболь­шо­го кус­ка зеле­но­го неф­ри­та. И все в этой тва­ри слу­жи­ло напо­ми­на­ни­ем о смер­ти, жесто­ко­сти и зло­бе. Вни­зу име­лась какая-то над­пись: ни Сент-Джо­ну, ни мне нико­гда преж­де не дово­ди­лось видеть таких стран­ных букв, – а вме­сто клей­ма масте­ра на обрат­ной сто­роне был выгра­ви­ро­ван жут­кий сти­ли­зо­ван­ный череп.

Едва уви­дев аму­лет, мы поня­ли, что он непре­мен­но дол­жен стать нашим: из всех суще­ству­ю­щих на све­те вещей лишь этот необы­чай­ный пред­мет мог быть достой­ным воз­на­граж­де­ни­ем за наши уси­лия. Мы воз­же­ла­ли бы его даже в том слу­чае, если бы он был нам совер­шен­но незна­ком; одна­ко, рас­смот­рев зага­доч­ную вещи­цу побли­же, мы убе­ди­лись, что это не так. Аму­лет и в самом деле не похо­дил ни на что извест­ное рядо­во­му чита­те­лю учеб­ни­ков по исто­рии искусств, но мы сра­зу узна­ли его: в запре­щен­ной кни­ге «Некро­но­ми­кон», напи­сан­ной безум­ным ара­бом Абду­лом Аль­хаз­ре­дом, этот аму­лет упо­ми­на­ет­ся в каче­стве одно­го из зло­ве­щих сим­во­лов души в куль­те некро­фа­гов с недо­ступ­но­го пла­то Ленг в Цен­траль­ной Азии. Мы хоро­шо пом­ни­ли опи­са­ние страш­но­го аму­ле­та в этом тру­де араб­ско­го демо­но­ло­га; очер­та­ния его, писал Аль­хаз­ред, отра­жа­ют таин­ствен­ные, сверхъ­есте­ствен­ные свой­ства души тех людей, кото­рые истя­за­ют и пожи­ра­ют мерт­ве­цов.

Мы забра­ли неф­ри­то­вый аму­лет и, бро­сив послед­ний взгляд на выбе­лен­ный вре­ме­нем череп с пусты­ми глаз­ни­ца­ми, закры­ли гроб, ни к чему более не при­ка­са­ясь. Сент-Джон поло­жил наш тро­фей в кар­ман паль­то, и мы поспе­ши­ли прочь от ужас­но­го места; в послед­ний момент нам пока­за­лось, что огром­ная стая нето­пы­рей стре­ми­тель­но опус­ка­ет­ся на толь­ко что ограб­лен­ную моги­лу. Впро­чем, то мог быть все­го лишь обман зре­ния – ведь свет осен­ней луны так бле­ден и слаб.

Утро сле­ду­ю­ще­го дня заста­ло нас на бор­ту суд­на, направ­ляв­ше­го­ся из Гол­лан­дии в Англию; нам по-преж­не­му каза­лось, буд­то изда­ле­ка доно­сит­ся лай огром­но­го пса. Ско­рее все­го, у нас про­сто разыг­ра­лось вооб­ра­же­ние, под­стег­ну­тое наго­няв­ши­ми тос­ку и грусть завы­ва­ни­я­ми осен­не­го вет­ра.

II

Не про­шло и неде­ли со дня наше­го воз­вра­ще­ния на роди­ну, как нача­ли про­ис­хо­дить очень стран­ные собы­тия. Мы жили насто­я­щи­ми отшель­ни­ка­ми, не имея ни дру­зей, ни род­ствен­ни­ков, ни даже слуг, в ста­рин­ной усадь­бе на краю боло­ти­стой пусто­ши, и лишь очень ред­кий посе­ти­тель нару­шал наш покой неждан­ным сту­ком в дверь. Теперь, одна­ко, по ночам слы­ша­лись какие-то шоро­хи и сту­ки не толь­ко у вход­ных две­рей, но и у окон, как верх­не­го, так и ниж­не­го эта­жа. Одна­жды вече­ром (мы тогда сиде­ли в биб­лио­те­ке) нам обо­им даже пока­за­лось, что какая-то огром­ная тень на мгно­ве­ние засло­ни­ла собою загля­ды­вав­шую в окно луну; дру­гой раз нам послы­ша­лось нечто вро­де глу­хо­го хло­па­нья огром­ных кры­льев где-то невда­ле­ке. Наши попыт­ки выяс­нить, что же все-таки про­ис­хо­дит вокруг дома, ниче­го не дали, и мы при­пи­са­ли все это при­чу­дам вооб­ра­же­ния – в ушах у нас до сих пор сто­ял отда­лен­ный глу­хой лай, почу­див­ший­ся нам во вре­мя вылаз­ки на ста­рое гол­ланд­ское клад­би­ще. Неф­ри­то­вый аму­лет хра­нил­ся в одной из ниш в нашем тай­ном музее, и порою мы зажи­га­ли перед ним све­чи, исто­чав­шие экзо­ти­че­ский аро­мат. Из «Некро­но­ми­ко­на» мы почерп­ну­ли мно­го новых све­де­ний о свой­ствах это­го маги­че­ско­го пред­ме­та, о свя­зи духов и при­зра­ков с тем, что он сим­во­ли­зи­ру­ет; все про­чи­тан­ное нами не мог­ло не все­лять опа­се­ний. Но самое ужас­ное было впе­ре­ди.
В ночь на 24 сен­тяб­ря 19… года я сидел у себя в ком­на­те, когда раз­дал­ся негром­кий стук в дверь. Я решил, конеч­но, что это Сент­Д­жон, и при­гла­сил его вой­ти – в ответ послы­шал­ся рез­кий смех. За две­рью нико­го не ока­за­лось. Я бро­сил­ся к Сент-Джо­ну и раз­бу­дил его; мой друг ниче­го не мог понять и был встре­во­жен не мень­ше мое­го. Той же самой ночью глу­хой дале­кий лай над боло­та­ми обрел для нас ужа­са­ю­щую в сво­ей неумо­ли­мо­сти реаль­ность. Четырь­мя дня­ми поз­же, нахо­дясь в нашей потай­ной ком­на­те в под­ва­ле, мы услы­ха­ли, как кто-то тихо заскреб­ся в един­ствен­ную дверь, что вела на лест­ни­цу, по кото­рой мы спус­ка­лись в под­вал из биб­лио­те­ки. Мы испы­ты­ва­ли в тот момент удво­ен­ную тре­во­гу, ведь кро­ме стра­ха перед неиз­вест­но­стью нас посто­ян­но мучи­ло опа­се­ние, что кто-нибудь может обна­ру­жить нашу отвра­ти­тель­ную кол­лек­цию. Поту­шив все огни, мы осто­рож­но под­кра­лись к две­ри и в сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние рез­ко ее рас­пах­ну­ли, но за ней нико­го не ока­за­лось, и толь­ко неиз­вест­но отку­да взяв­ша­я­ся тугая вол­на спер­то­го воз­ду­ха уда­ри­ла нам в лицо да в тишине отчет­ли­во про­зву­чал непо­нят­ный уда­ля­ю­щий­ся звук, пред­став­ляв­ший смесь како­го-то шеле­ста, тонень­ко­го сме­ха и бор­мо­та­ния. В тот момент мы не мог­ли ска­зать, сошли ли мы с ума, бре­дим ли или все же оста­ем­ся в здра­вом рас­суд­ке. Заме­рев от стра­ха, мы осо­зна­ва­ли толь­ко, что быст­ро уда­ля­ю­щий­ся от нас неви­ди­мый при­зрак что-то бор­мо­тал по-гол­ланд­ски . После это­го про­ис­ше­ствия ужас и неве­до­мые кол­дов­ские чары опу­ты­ва­ли нас все креп­че и креп­че. Мы, в общем, скло­ня­лись к тому про­сто­му объ­яс­не­нию, что оба посте­пен­но схо­дим с ума под вли­я­ни­ем сво­е­го чрез­мер­но­го увле­че­ния сверхъ­есте­ствен­ным, но ино­гда нам при­хо­ди­ла в голо­ву мысль, что мы ста­ли жерт­ва­ми неми­ло­серд­но­го зло­го рока. Необы­чай­ные явле­ния ста­ли повто­рять­ся настоль­ко часто, что их невоз­мож­но было даже пере­чис­лить. В нашей оди­но­кой усадь­бе слов­но посе­ли­лось некое ужас­ное суще­ство, о при­ро­де кото­ро­го мы и не дога­ды­ва­лись; с каж­дым днем адский лай, раз­но­сив­ший­ся по про­ду­ва­е­мым все­ми вет­ра­ми пусто­шам, ста­но­вил­ся все гром­че. 29 октяб­ря мы обна­ру­жи­ли на взрых­лен­ной зем­ле под окна­ми биб­лио­те­ки несколь­ко совер­шен­но неве­ро­ят­ных по раз­ме­рам и очер­та­ни­ям сле­дов. Гигант­ские эти отпе­чат­ки пора­зи­ли нас не менее, чем стаи нето­пы­рей, соби­рав­ших­ся вокруг дома в неви­дан­ном преж­де и все воз­рас­тав­шем коли­че­стве.

Кош­мар­ные собы­тия достиг­ли сво­ей куль­ми­на­ции вече­ром 18 нояб­ря; Сент-Джон воз­вра­щал­ся домой с мест­ной желез­но­до­рож­ной стан­ции, когда на него напа­ла какая-то неве­до­мая и ужас­ная хищ­ная тварь. Кри­ки несчаст­но­го донес­лись до наше­го дома, и я поспе­шил на помощь, но было уже слиш­ком позд­но: на месте ужас­ной тра­ге­дии я успел толь­ко услы­шать хлоп­ки гигант­ских кры­льев и уви­деть бес­фор­мен­ную чер­ную тень, мельк­нув­шую на фоне вос­хо­дя­щей луны. Мой друг уми­рал. Я пытал­ся рас­спро­сить его о про­ис­шед­шем, но он уже не мог отве­чать связ­но. Я услы­шал толь­ко пре­ры­ви­стый шепот: «Аму­лет… про­кля­тье…» После чего Сент-Джон умолк наве­ки, и все, что от него оста­лось, было недви­жи­мой мас­сой истер­зан­ной пло­ти.

На сле­ду­ю­щий день я похо­ро­нил сво­е­го дру­га – ров­но в пол­ночь, в глу­хом забро­шен­ном саду, про­бор­мо­тав над све­жей моги­лой сло­ва одно­го из тех сата­нин­ских закля­тий, кото­рые он так любил повто­рять при жиз­ни. Про­чи­тав послед­нюю стро­ку, я вновь услы­шал при­глу­шен­ный лай огром­но­го пса где-то вда­ли за боло­та­ми. Взо­шла луна, но я не смел взгля­нуть на нее. А чуть пого­дя в ее сла­бом све­те я уви­дал огром­ную смут­ную тень, пере­ле­тав­шую с хол­ма на холм, и, не пом­ня себя, без чувств пова­лил­ся на зем­лю. Не знаю, сколь­ко вре­ме­ни про­ле­жал я там; под­няв­шись нако­нец, я мед­лен­но побрел домой и, спу­стив­шись в под­вал, совер­шил демо­ни­че­ский обряд покло­не­ния аму­ле­ту из зеле­но­го неф­ри­та, лежав­ше­му в сво­ей нише, слов­но на алта­ре. Было страш­но оста­вать­ся одно­му в ста­ром пустом доме на забо­ло­чен­ной рав­нине, и поут­ру я отпра­вил­ся в Лон­дон, при­хва­тив с собой неф­ри­то­вый аму­лет, а осталь­ные пред­ме­ты нашей свя­то­тат­ствен­ной кол­лек­ции частью сжег, а частью зако­пал глу­бо­ко в зем­лю. Но уже на чет­вер­тую ночь в горо­де я вновь услы­шал отда­лен­ный лай; не про­шло и неде­ли со вре­ме­ни мое­го при­ез­да, как с наступ­ле­ни­ем тем­но­ты я стал посто­ян­но ощу­щать на себе чей-то при­сталь­ный взгляд. Одна­жды вече­ром я вышел поды­шать све­жим воз­ду­хом на набе­реж­ную коро­ле­вы Вик­то­рии. Я мед­лен­но брел вдоль бере­га, как вдруг отра­же­ние одно­го из фона­рей в воде засло­ни­ла чья-то чер­ная тень и на меня неожи­дан­но обру­шил­ся порыв рез­ко­го вет­ра. В эту мину­ту я понял, что участь, постиг­шая Сент-Джо­на, ожи­да­ет и меня.

На дру­гой день я тща­тель­но упа­ко­вал неф­ри­то­вый аму­лет и повез его в Гол­лан­дию. Не знаю, како­го снис­хож­де­ния мог я ожи­дать в обмен на воз­врат таин­ствен­но­го талис­ма­на его вла­дель­цу, ныне без­движ­но­му и без­молв­но­му. Но я пола­гал, что ради сво­е­го спа­се­ния обя­зан пред­при­нять любой шаг, если в нем есть хоть кап­ля смыс­ла. Что такое был этот пес, поче­му он пре­сле­до­вал меня – оста­ва­лось все еще неяс­ным; но впер­вые я услы­шал лай имен­но на ста­ром гол­ланд­ском клад­би­ще, а все даль­ней­шие собы­тия, вклю­чая гибель Сент-Джо­на и его послед­ние сло­ва, ука­зы­ва­ли на пря­мую связь меж­ду обру­шив­шим­ся на нас про­кля­ти­ем и похи­ще­ни­ем аму­ле­та. Вот отче­го испы­тал я такое непе­ре­да­ва­е­мое отча­я­ние, когда после ноч­ле­га в одной из рот­тер­дам­ских гости­ниц обна­ру­жил, что един­ствен­ное сред­ство спа­се­ния было у меня похи­ще­но.

Той ночью лай был осо­бен­но гром­ким, а на сле­ду­ю­щий день из газет я узнал о чудо­вищ­ном зло­де­я­нии. Кро­ва­вая тра­ге­дия про­изо­шла в одном из самых сомни­тель­ных город­ских квар­та­лов. Мест­ный сброд был до смер­ти напу­ган: на мрач­ные тру­що­бы лег­ла тень ужас­но­го пре­ступ­ле­ния, перед кото­рым померк­ли самые гнус­ные зло­де­я­ния их оби­та­те­лей. В каком-то воров­ском при­тоне целое семей­ство пре­ступ­ни­ков было бук­валь­но разо­рва­но в кло­чья неве­до­мым суще­ством, кото­рое не оста­ви­ло после себя ника­ких сле­дов. Никто ниче­го не видел – сосе­ди слы­ша­ли толь­ко негром­кий гул­кий лай огром­но­го пса, не умол­кав­ший всю ночь.

И вот я сно­ва сто­ял на мрач­ном пого­сте, где в све­те блед­ной зим­ней луны все пред­ме­ты отбра­сы­ва­ли жут­кие тени, голые дере­вья скорб­но кло­ни­лись к пожух­лой заин­де­вев­шей тра­ве и рас­трес­кав­шим­ся могиль­ным пли­там, а шпиль порос­шей плю­щом часов­ни злоб­но рас­се­кал холод­ное небо, – и надо всем этим безум­но завы­вал ноч­ной ветер, дув­ший со сты­лых болот и ледя­но­го моря. Лай был едва слы­шен той ночью, более того, он смолк окон­ча­тель­но, когда я при­бли­зил­ся к недав­но ограб­лен­ной моги­ле, спуг­нув при этом необыч­но боль­шую стаю нето­пы­рей, кото­рые при­ня­лись опи­сы­вать кру­ги над клад­би­щем с каким-то зло­ве­щим любо­пыт­ством.

Зачем я при­шел туда? Совер­шить покло­не­ние, при­не­сти клят­ву вер­но­сти или пока­ять­ся без­молв­ным белым костям? Не могу ска­зать точ­но, но я набро­сил­ся на мерз­лую зем­лю с таким остер­ве­не­ни­ем и отча­я­ни­ем, буд­то кро­ме мое­го соб­ствен­но­го разу­ма мною руко­во­ди­ла какая-то внеш­няя сила. Рас­ко­пать моги­лу ока­за­лось зна­чи­тель­но лег­че, чем я ожи­дал, хотя меня жда­ло неожи­дан­ное пре­пят­ствие: одна из мно­го­чис­лен­ных ког­ти­стых тва­рей, летав­ших над голо­вой, вдруг рину­лась вниз и ста­ла бить­ся о кучу выры­той зем­ли; мне при­шлось при­кон­чить нето­пы­ря уда­ром лопа­ты. Нако­нец я добрал­ся до полу­ис­тлев­ше­го про­дол­го­ва­то­го ящи­ка и снял тяже­лую, про­пи­тан­ную могиль­ной вла­гой крыш­ку. Это было послед­нее осмыс­лен­ное дей­ствие в моей жиз­ни.

В ста­ром гро­бу, скор­чив­шись, весь облеп­лен­ный шеве­ля­щей­ся мас­сой огром­ных спя­щих лету­чих мышей, лежал обо­кра­ден­ный нами не так дав­но ске­лет, но ниче­го не оста­лось от его преж­ней без­мя­теж­но­сти и чисто­ты: теперь его череп и кости – в тех местах, где их было вид­но, – были покры­ты запек­шей­ся кро­вью и кло­чья­ми чело­ве­че­ской кожи с при­став­ши­ми к ней воло­са­ми; горя­щие глаз­ни­цы смот­ре­ли со зна­че­ни­ем и зло­бой, ост­рые окро­вав­лен­ные зубы сжа­лись в жут­кой гри­ма­се, слов­но пред­ве­щав­шей мне ужас­ный конец. Когда же из оска­лен­ной пасти про­гре­мел низ­кий, как бы насмеш­ли­вый лай и я уви­дел сре­ди мерз­ких окро­вав­лен­ных костей чудо­ви­ща недав­но укра­ден­ный у меня аму­лет из зеле­но­го неф­ри­та, разум поки­нул меня. Прон­зи­тель­но заво­пив, я бро­сил­ся прочь, и вско­ре мои вопли напо­ми­на­ли уже ско­рее взры­вы исте­ри­че­ско­го хохо­та.

Звезд­ный ветер при­но­сит безу­мие… Эти ког­ти и клы­ки века­ми ста­чи­ва­лись о чело­ве­че­ские кости… Кро­ва­вая смерть на кры­льях нето­пы­рей из чер­ных как ночь раз­ва­лин раз­ру­шен­ных вре­ме­нем хра­мов Велиала…2 Сей­час, когда лай мерт­во­го бес­плот­но­го чудо­ви­ща ста­но­вит­ся все гром­че, а хло­па­нье мерз­ких пере­пон­ча­тых кры­льев слыш­но все бли­же у меня над голо­вой, толь­ко револь­вер смо­жет дать мне забве­ние – един­ствен­ное надеж­ное убе­жи­ще от того, чему нет назва­ния и что назы­вать нель­зя.

Примечания:

1 Гюисманс , Жорис Карл (1848–1907) – фран­цуз­ский писа­тель, в раз­ное вре­мя отдав­ший дань роман­тиз­му, нату­ра­лиз­му и дека­дент­ству. Лав­крафт осо­бо ценил его дека­дент­ский роман «Наобо­рот» (1884).