Говард Филлипс Лавкрафт

КРЫСЫ В СТЕНАХ

(The Rats in the Walls)
Напи­са­но в 1923 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Л. Куз­не­цо­ва

////

16 июля 1923 года, когда послед­ний мастер закон­чил свою рабо­ту, я въе­хал нако­нец в Эксхем­ский при­о­рат. Его рестав­ра­ция сто­и­ла вели­чай­ших уси­лий — то немно­гое, что оста­лось от дав­но забро­шен­но­го стро­е­ния, напо­ми­на­ло, в сущ­но­сти, полую рако­ви­ну мол­люс­ка; и все же память о пред­ках, испо­кон веков гнез­див­ших­ся здесь, заста­ви­ла меня не оста­нав­ли­вать­ся ни перед каки­ми тра­та­ми. Это место было необи­та­е­мым со вре­мен цар­ство­ва­ния Яко­ва Пер­во­го — с тех дней, когда некое ужас­ное, тра­ги­че­ское и по боль­шей части необъ­яс­ни­мое про­ис­ше­ствие ста­ло при­чи­ной одно­вре­мен­ной гибе­ли вла­дель­ца поме­стья, его пяте­рых детей и несколь­ких слуг; оно же навсе­гда изгна­ло из род­ных мест пре­сле­ду­е­мо­го обла­ком мрач­ных подо­зре­ний и стра­хов тре­тье­го из сыно­вей хозя­и­на — мое­го пря­мо­го пред­ка и един­ствен­но­го остав­ше­го­ся в живых отпрыс­ка отныне для всех нена­вист­но­го рода. Когда его само­го осла­ви­ли как убий­цу, а поме­стье пере­шло во вла­де­ние коро­ны, он даже не пытал­ся оправ­дать­ся или тем более оспо­рить свои пра­ва на утра­чен­ную соб­ствен­ность. Тер­за­е­мый неким тай­ным ужа­сом, пере­си­лив­шим и чув­ство дол­га перед потом­ка­ми, и стрем­ле­ние стать под защи­ту зако­на, охва­чен­ный лишь безум­ным жела­ни­ем нико­гда впредь не видеть род­но­го гнез­да, вытра­вить из души самую память о нем, Уол­тер де ла Поэр, один­на­дца­тый барон Эксхем­ский, бежал за оке­ан, в дале­кую Вир­ги­нию, и здесь осно­вал новый род, став­ший извест­ным в сле­ду­ю­щем сто­ле­тии под име­нем Дела­пор.

Эксхем­ский при­о­рат дол­го пре­бы­вал в запу­сте­нии, хотя и был впо­след­ствии пере­дан во вла­де­ние семей­ству Нор­ри­сов, но при­том все­гда при­вле­кал исклю­чи­тель­ное вни­ма­ние зна­то­ков сво­ей ред­кост­ной архи­тек­ту­рой: его готи­че­ские баш­ни выси­лись то ли над древне­сак­сон­ски­ми, то ли над роман­ски­ми сте­на­ми, а послед­ние, в свою оче­редь, нес­ли в себе эле­мен­ты еще более древ­не­го сти­ля или, луч­ше ска­зать, сме­ше­ния сти­лей — рим­ско­го и даже дру­и­ди­че­ско­го, то есть древ­не­го кельт­ско­го. Сам по себе фун­да­мент зда­ния уже был загад­кой — одной сво­ей сто­ро­ной он слов­но бы врос в твер­дый пес­ча­ник кру­той ска­лы, отку­да при­о­рат гля­дел в без­люд­ную, пустын­ную доли­ну, за кото­рой, в трех милях от него, рас­по­ло­жи­лось селе­ние Анче­стер. Этот свое­обыч­ный реликт забы­тых вре­мен любов­но изу­ча­ли архи­тек­то­ры и почи­та­те­ли древ­но­стей, и лишь мест­ные жите­ли люто нена­ви­де­ли его. Они нена­ви­де­ли его мно­гие века тому назад, когда здесь еще жили мои дале­кие пред­ки, но и теперь люди в не мень­шей сте­пе­ни опа­са­лись этих мрач­ных руин вме­сте с их седы­ми мха­ми, пле­се­нью и про­чей мер­зо­стью. Я преж­де не бывал в Анче­сте­ре, а по при­ез­де туда узнал, что при­над­ле­жу к пре­дан­но­му про­кля­тью роду. На этой неде­ле рабо­чие взо­рва­ли Эксхем­ский при­о­рат и сей­час уни­что­жа­ют даже самые сле­ды его фун­да­мен­та…

В общих чер­тах исто­рию моих пред­ков я знал с дет­ства, вклю­чая и тот факт, что пер­вый из моих аме­ри­кан­ских пред­ше­ствен­ни­ков при­был в коло­нии как лицо со стран­ной репу­та­ци­ей. Одна­ко что каса­ет­ся подроб­но­стей, меня все­гда дер­жа­ли в пол­ном неве­де­нии, так как весь род Дела­пор отли­чал­ся замкну­то­стью. В отли­чие от наших сосе­дей­план­та­то­ров мы ред­ко хва­ста­лись пред­ка­ми-кре­сто­нос­ца­ми, геро­я­ми сред­не­ве­ко­вых войн или дея­те­ля­ми Ренес­сан­са; не уна­сле­до­ва­ли мы и каких-либо осо­бых семей­ных тра­ди­ций, за исклю­че­ни­ем раз­ве лишь того мало­го, что было напи­са­но в запе­ча­тан­ном кон­вер­те, како­вой до нача­ла Граж­дан­ской вой­ны пере­да­вал­ся каж­дым вла­дель­цем поме­стья сво­е­му стар­ше­му сыну для вскры­тия после смер­ти гла­вы рода. Един­ствен­ное, что было обре­те­но нашим семей­ством уже после пере­се­ле­ния в Новый Свет, так это репу­та­ция ста­рин­ной и гор­дой дво­рян­ской семьи, насколь­ко эти поня­тия были еще при­ме­ни­мы к ее мало­об­щи­тель­ной вир­гин­ской вет­ви.

Во вре­мя вой­ны бла­го­по­лу­чие наше ока­за­лось замет­но подо­рван­ным, да и все наше бытие в корне изме­ни­лось, когда сго­рел Кар­факс — наше поме­стье, сто­яв­шее на бере­гу реки Джемс. В этом ужас­ном пожа­ре погиб мой пре­ста­ре­лый дед, а с ним про­пал и пре­сло­ву­тый кон­верт, свя­зы­вав­ший нас с про­шлым. Еще и сего­дня я спо­со­бен вызвать в памя­ти то роко­вое собы­тие в точ­но­сти таким, каким оно уви­де­лось мне в мои семь лет, — живо пом­ню, как бра­ни­лись сол­да­ты враж­деб­ной армии севе­рян, окру­жив­шие наш дом, как виз­жа­ли испу­ган­ные жен­щи­ны, как выли и исто­во моли­лись негры. Отец мой нахо­дил­ся тогда в отря­де, обо­ро­няв­шем Рич­монд, но после соблю­де­ния всех фор­маль­но­стей мы с мате­рью пере­сек­ли линию фрон­та и вос­со­еди­ни­лись с ним. С кон­цом вой­ны мы все уеха­ли на Север, отку­да была родом моя мать; шло вре­мя, я воз­му­жал, достиг сред­них лет и опре­де­лен­но­го достат­ка, обра­тив­шись в зауряд­но­го флег­ма­тич­но­го янки. Ни мой отец, ни я не зна­ли содер­жа­ния остав­лен­но­го нам пред­ка­ми в наслед­ство, но сги­нув­ше­го в пожа­ре кон­вер­та, и, погряз­нув в рутине мас­са­чу­сет­ской дело­вой жиз­ни, я посте­пен­но утра­тил вся­кий инте­рес к тай­нам, по всей оче­вид­но­сти, скры­тым где-то в глу­бо­ких кор­нях наше­го родо­слов­но­го дре­ва. Ах, если б я толь­ко мог преду­га­дать зара­нее при­ро­ду этих тайн! С какой радо­стью предо­ста­вил бы я тогда Эксхем­ский при­о­рат вме­сте с его древни­ми мха­ми, лету­чи­ми мыша­ми и пау­ти­ной его соб­ствен­ной судь­бе!

Отец мой умер в 1904 году, не оста­вив, как и дед, ника­ко­го заве­ща­ния ни мне, ни един­ствен­но­му сво­е­му вну­ку и мое­му сыну — деся­ти­лет­не­му Аль­фре­ду, к тому вре­ме­ни поте­ряв­ше­му мать. Но имен­но это­му тогдаш­не­му мало­лет­ке суж­де­но было в даль­ней­шем пред­ста­вить в новом све­те исто­рию наше­го рода — я смог обо­га­тить его память все­го лишь неко­то­ры­ми шут­ли­вы­ми пред­по­ло­же­ни­я­ми каса­тель­но наше­го семей­но­го про­шло­го; он же вза­мен сооб­щил мне чрез­вы­чай­но любо­пыт­ные леген­ды о наших пред­ках, после того как Пер­вая миро­вая вой­на при­ве­ла его в 1917 году в каче­стве офи­це­ра авиа­ции в дав­но поки­ну­тую нами Англию. Выхо­ди­ло, что нынеш­ний род Дела­пор в былые вре­ме­на обла­дал весь­ма занят­ной исто­ри­ей — и, похо­же, исто­ри­ей со зло­ве­щим при­вку­сом. Друг мое­го сына, Эдвард Нор­рис, капи­тан Коро­лев­ско­го воз­душ­но­го фло­та, жив­ший по сосед­ству с нашим наслед­ствен­ным име­ни­ем в Анче­сте­ре, рас­ска­зал о кое-каких мест­ных суе­ве­ри­ях, кото­рые, впро­чем, вви­ду совер­шен­ной их дико­сти и неправ­до­по­доб­но­сти, мог­ли бы пре­льстить раз­ве что немно­гих рома­ни­стов. Сам Нор­рис, конеч­но, отно­сил­ся к ним без­раз­лич­но, но мое­го сына они нема­ло поза­ба­ви­ли и послу­жи­ли недур­ной начин­кой для его писем ко мне. Имен­но этот при­чуд­ли­вый клу­бок легенд и при­влек в кон­це кон­цов мое вни­ма­ние к дав­но забы­то­му заоке­ан­ско­му наслед­ству, побу­див меня вновь при­об­ре­сти и вос­ста­но­вить родо­вой очаг; одна­жды Нор­рис пока­зал Аль­фре­ду име­ние во всем его живо­пис­ном запу­сте­нии и пред­ло­жил купить его по весь­ма сход­ной цене, бла­го тогдаш­ним вла­дель­цем этих руин являл­ся его род­ной дядя.

Эксхем­ский при­о­рат я купил в 1918 году, но почти тот­час же, после воз­вра­ще­ния с вой­ны сына, став­ше­го инва­ли­дом, был вынуж­ден отло­жить все пла­ны его рестав­ра­ции. В тече­ние двух сле­ду­ю­щих лет я не мог жить ничем иным, как забо­та­ми о сыне, ради чего мне вско­ре при­шлось оста­вить на парт­не­ра веде­ние всех сво­их дел. И толь­ко в 1921 году, окон­ча­тель­но лишив­шись род­ных мне на этом све­те людей, утра­тив инте­рес к жиз­ни и став зауряд­ным уда­лив­шим­ся отдел немо­ло­дым пред­при­ни­ма­те­лем, я решил посвя­тить оста­ток сво­их дней вновь обре­тен­но­му име­нию. При­е­хав в декаб­ре того года в Анче­стер, я был встре­чен с рас­про­стер­ты­ми объ­я­ти­я­ми капи­та­ном Нор­ри­сом, пол­но­те­лым любез­ным моло­дым чело­ве­ком, тот­час же охот­но пре­дав­шим­ся вос­по­ми­на­ни­ям о моем сыне, и зару­чил­ся его помо­щью в раз­ра­бот­ке соб­ствен­ных замыс­лов, а так­же в сбо­ре вся­че­ских раз­роз­нен­ных све­де­ний, кото­рые мог­ли бы ока­зать­ся полез­ны­ми в ходе рестав­ра­ции зда­ния. Эксхем­ский при­о­рат я осмот­рел без осо­бых эмо­ций, уви­дев в нем лишь хао­ти­че­ское нагро­мож­де­ние сред­не­ве­ко­вых руин, дав­но лишив­ших­ся меж­ду­э­таж­ных пере­кры­тий — сохра­ни­лись лишь камен­ные сте­ны сто­я­щих по кра­ям башен, покры­тые лишай­ни­ка­ми и уты­кан­ные мно­же­ством гра­чи­ных гнезд. По кру­пи­цам, камень за кам­нем, вос­ста­но­вив в сво­ем вооб­ра­же­нии облик древ­не­го зда­ния, каким оно выгля­де­ло три века тому назад — в дни, когда мои пред­ки поки­ну­ли его, — я начал нани­мать рабо­чих для его рекон­струк­ции. И вся­кий раз, к сожа­ле­нию, при­хо­ди­лось обра­щать­ся к людям из дру­гих мест, ибо сель­ские оби­та­те­ли Анче­сте­ра не испы­ты­ва­ли к запу­стев­ше­му поме­стью ниче­го, кро­ме нескры­ва­е­мых стра­ха и нена­ви­сти. Эти чув­ства, по всей оче­вид­но­сти, отно­си­лись рав­ным обра­зом и к при­о­ра­ту, и к его древним вла­дель­цам. Мало того, они были так силь­ны, что порой пере­да­ва­лись и при­быв­шим изда­ле­ка стро­и­те­лям, мно­жа слу­чаи их доб­ро­воль­но­го уволь­не­ния.

Сын рас­ска­зы­вал мне, что во вре­мя его пре­бы­ва­ния в здеш­них местах сра­зу ста­но­ви­лось замет­но, что встреч с ним ста­ра­тель­но избе­га­ют: он ведь тоже был из рода де ла Поэр. А теперь и сам я по тем же моти­вам на неко­то­рое вре­мя ока­зал­ся в ледя­ной атмо­сфе­ре отчуж­де­ния, пока не сумел доста­точ­но убе­дить кре­стьян, что почти ниче­го не знаю о сво­ем вновь обре­тен­ном наслед­стве. Впро­чем, и после того они чаще все­го упря­мо сто­ро­ни­лись меня, так что мест­ные пре­да­ния при­шлось соби­рать боль­шей частью при посред­стве Нор­ри­са. Чего люди совсем никак не мог­ли про­стить мне, так это, види­мо, мое­го наме­ре­ния вновь воз­ро­дить сим­вол зла, столь для них нена­вист­ный, посколь­ку в их гла­зах Эксхем­ский при­о­рат являл­ся бого­мерз­ким вер­те­пом дья­во­лов и обо­рот­ней.

Соеди­нив вме­сте рос­сказ­ни, собран­ные для меня Нор­ри­сом, и сопо­ста­вив их с выво­да­ми немно­гих уче­ных, коим при­шлось изу­чать руи­ны, я при­шел к заклю­че­нию, что Эксхем­ский при­о­рат рас­по­ло­жил­ся на месте неко­е­го дои­сто­ри­че­ско­го капи­ща — дру­и­ди­че­ско­го или даже более ран­не­го куль­то­во­го соору­же­ния, кото­рое по воз­рас­ту мож­но соот­не­сти со Сто­ун­хен­джем. И уж, без сомне­ния, здесь совер­ша­лись жут­кие обря­ды. Суще­ство­ва­ли мало­при­ят­ные све­де­ния и о транс­фор­ма­ции части этих обря­дов в культ Кибе­лы, зане­сен­ный сюда рим­ля­на­ми. В над­пи­сях, обна­ру­жен­ных в под­зе­ме­льях, без­оши­боч­но раз­ли­ча­лись такие сло­ва (или остат­ки слов), как «DIV… OPS… MAGNA MAT…», то есть обо­зна­че­ния Вели­кой Мате­ри Богов, чей мрач­ный культ неко­гда был тщет­но объ­яв­лен в Риме запре­щен­ным. В Анче­сте­ре же, как сви­де­тель­ству­ют о том мно­гие наход­ки, в свое вре­мя рас­по­ла­гал­ся воен­ный лагерь Тре­тье­го леги­о­на импе­ра­то­ра Авгу­ста. Уче­ные утвер­жда­ли так­же, что в былые дни храм Кибе­лы выгля­дел вели­че­ствен­но, при­вле­кая мно­гие тол­пы поклон­ни­ков Вели­кой Мате­ри, кото­рые по ука­за­ни­ям фри­гий­ских жре­цов совер­ша­ли кро­ва­вые жерт­во­при­но­ше­ния. Упа­док ста­рой рели­гии не поло­жил, одна­ко, конец ужас­ным орги­ям в хра­ме — более того, преж­ние жре­цы, для виду при­няв новую веру, не сме­ни­ли по сути дела ста­рых при­стра­стий. После ухо­да рим­лян из Бри­та­нии древ­ние обря­ды не исчез­ли пол­но­стью, а явив­ши­е­ся сюда англо­сак­сы сно­ва над­стро­и­ли остат­ки хра­ма и при­да­ли ему доныне сохра­нив­ши­е­ся очер­та­ния, сде­лав его цен­тром соб­ствен­но­го куль­та, наво­див­ше­го страх на поло­ви­ну всей Геп­тар­хии. При­мер­но в тысяч­ном году после Рож­де­ства Хри­сто­ва это место было упо­мя­ну­то в одной из хро­ник как сре­до­то­чие интен­сив­но­го стро­и­тель­ства камен­ных зда­ний для могу­че­го, но чрез­вы­чай­но стран­но­го мона­ше­ско­го орде­на; в то вре­мя храм окру­жа­ли густые и обшир­ные сады, кото­рые, как гово­рят, вовсе не нуж­да­лись в огра­дах для защи­ты от пося­га­тельств окрест­ных жите­лей — настоль­ко они были запу­га­ны. Мона­стырь этот ни разу не был раз­ру­шен викин­га­ми, одна­ко после нор­манн­ско­го заво­е­ва­ния вся окру­га пре­тер­пе­ла пери­од глу­бо­ко­го упад­ка, а пото­му ничто не поме­ша­ло Ген­ри­ху Тре­тье­му пожа­ло­вать в 1261 году эту зем­лю вме­сте со стро­е­ни­я­ми мое­му пред­ку Гил­бер­ту да ла Поэ­ру, пер­во­му баро­ну Эксхем­ско­му.

До ука­зан­ной выше даты не име­ет­ся каких-либо поро­ча­щих све­де­ний о моем роде, но поз­же, види­мо, слу­чи­лось нечто необыч­ное. В одной из хро­ник был упо­мя­нут некий дво­ря­нин де ла Поэр, «про­кля­тый Богом» в 1307 году, а о зам­ке, вырос­шем на фун­да­мен­те быв­ше­го хра­ма и при­о­ра­та, дере­вен­ские пре­да­ния с тех пор гово­ри­ли с неиз­мен­ной зло­бой и безум­ным стра­хом. Исто­рии, рас­ска­зы­ва­е­мые у домаш­не­го оча­га, изоби­ло­ва­ли самы­ми жут­ки­ми опи­са­ни­я­ми, при­об­ре­тав­ши­ми еще более зло­ве­щую окрас­ку из-за сво­ей пуга­ю­щей недо­го­во­рен­но­сти и стран­ной уклон­чи­во­сти. Моих пред­ков они пред­став­ля­ли пле­ме­нем наслед­ствен­ных дья­во­лов, рядом с кото­ры­ми Жиль де Рец или мар­киз де Сад пока­за­лись бы сущи­ми мла­ден­ца­ми; при этом таин­ствен­ным шепо­том и наме­ка­ми гово­ри­лось, что на их сове­сти лежит бес­след­ное исчез­но­ве­ние нема­ло­го чис­ла сель­ских жите­лей.

Самы­ми мрач­ны­ми пер­со­на­жа­ми в этих пре­да­ни­ях высту­па­ли, со всей оче­вид­но­стью, сами баро­ны и их пря­мые наслед­ни­ки. Если же и упо­ми­на­лись более поло­жи­тель­ные каче­ства како­го-либо чле­на семьи, то ему суж­де­но было слиш­ком рано и непре­мен­но мисти­че­ским обра­зом уме­реть, что­бы усту­пить место дру­го­му, откро­вен­но зло­ве­ще­му отпрыс­ку рода. Похо­же, в этом зам­ке даже суще­ство­вал свой соб­ствен­ный домаш­ний культ, отправ­ля­е­мый гла­вой дома и зача­стую доступ­ный лишь для немно­гих чле­нов семьи. Осно­ва­ни­ем для при­част­но­сти к тайне слу­жи­ли ско­рее тем­пе­ра­мент и лич­ные склон­но­сти, неже­ли кров­ное род­ство, ибо в чис­ле посвя­щен­ных быва­ли и те, кто вхо­дил в семью лишь через брач­ные узы. Так, напри­мер, леди Мар­га­рет Тре­вор из Кор­ну­ол­ла — жена Год­ф­ри, вто­ро­го сына пято­го баро­на Эксхем­ско­го, сде­ла­лась со вре­ме­нем в устах мате­рей по всей окру­ге излюб­лен­ным пуга­лом для малых детей, а вме­сте с тем злой геро­и­ней осо­бо жут­ких древ­них бал­лад, еще и сей­час не поза­бы­тых в обла­стях, погра­нич­ных с Уэль­сом. Сохра­нил­ся так­же не свя­зан­ный с преды­ду­щим сюже­том, но столь же страш­ный рас­сказ о леди Мари де ла Поэр, вско­ре после ее заму­же­ства с гра­фом Шру­с­фил­дским звер­ски уби­той мужем и его мате­рью, при­чем оба убий­цы были про­ще­ны и даже бла­го­слов­ле­ны свя­щен­ни­ком, кото­ро­му они пове­да­ли такое, что не осме­ли­лись бы повто­рить ни перед кем дру­гим на све­те.

Эти небы­ли­цы и бал­ла­ды, столь типич­ные для всех народ­ных суе­ве­рий, были отверг­ну­ты мною с отвра­ще­ни­ем. Назой­ли­во вну­ша­е­мая ими непри­язнь ко всей дол­гой исто­рии моих пред­ков каза­лась осо­бо оскор­би­тель­ной лич­но для меня, но, с дру­гой сто­ро­ны, обви­не­ния в чудо­вищ­ных наслед­ствен­ных наклон­но­стях нашли непри­ят­ное под­твер­жде­ние в скан­даль­ном деле, геро­ем кото­ро­го ока­зал­ся мой непо­сред­ствен­ный пред­ше­ствен­ник и кузен — моло­дой Рэн­дольф Дела­пор из Кар­фак­са, по воз­вра­ще­нии с мек­си­кан­ской вой­ны ушед­ший к неграм и сде­лав­ший­ся у них кол­ду­ном вуду.

Намно­го мень­ше тре­во­жи­ли меня смут­ные рос­сказ­ни о воп­лях и завы­ва­ни­ях, яко­бы посто­ян­но несу­щих­ся над бес­плод­ной, жесто­ко про­ду­ва­е­мой вет­ра­ми доли­ной у под­но­жия извест­ня­ко­во­го уте­са; о зло­во­нии, непре­мен­но царя­щем на клад­би­ще после весен­них дождей; о какой-то барах­та­ю­щей­ся под нога­ми и прон­зи­тель­но виз­жа­щей белой тва­ри, на кото­рую одна­жды ночью в без­люд­ном поле буд­то бы насту­пил конь сэра Джо­на Клэй­ва; о слу­ге, спя­тив­шем с ума после того, как он средь бела дня уви­дел в при­о­ра­те нечто чудо­вищ­ное. То были совсем уж затас­кан­ные, зауряд­ные небы­валь­щи­ны, а я в то вре­мя чис­лил себя в убеж­ден­ных скеп­ти­ках. Труд­ней было отмах­нуть­ся от рас­ска­зов об исче­зав­ших из поко­ле­ние в поко­ле­ние кре­стья­нах, хотя и они не заклю­ча­ли в себе како­го-то осо­бо­го мисти­че­ско­го смыс­ла, если иметь в виду жесто­кость сред­не­ве­ко­вых обы­ча­ев. Чрез­мер­ное любо­пыт­ство посто­рон­них лиц в ту пору частень­ко нака­зы­ва­лось смер­тью, и, дума­ет­ся, не одна отруб­лен­ная голо­ва была выстав­ле­на тогда напо­каз на древ­них, а ныне срав­нен­ных с зем­лей басти­о­нах вокруг Эксхем­ско­го при­о­ра­та. Неко­то­рые леген­ды были чрез­вы­чай­но коло­рит­ны и даже порой застав­ля­ли меня сожа­леть, что в моло­до­сти я слиш­ком поверх­ност­но изу­чал срав­ни­тель­ную мифо­ло­гию. Сре­ди них, напри­мер, име­лось пове­рье, буд­то каж­дую ночь целый леги­он бесов в обра­зе лету­чих мышей справ­ля­ет в при­о­ра­те кол­дов­ской шабаш. Но самым живо­пис­ным из всех было дра­ма­ти­че­ское повест­во­ва­ние о кры­сах — о целой про­рве омер­зи­тель­ных тва­рей, кото­рые в пани­ке бежа­ли из зам­ка через три меся­ца после ноч­ной тра­ге­дии, след­стви­ем кото­рой яви­лось веч­ное запу­сте­ние поме­стья; об этом пол­чи­ще гнус­ных, про­жор­ли­вых зуба­стых хищ­ни­ков, кото­рое сме­ло все на сво­ем пути, пожрав кур, гусей, кошек, собак, сви­ней и даже двух несчаст­ных кре­стьян, преж­де чем исто­щи­лось их злоб­ное неистов­ство. Вокруг пре­да­ния об этой неза­бы­ва­е­мой армии гры­зу­нов сло­жил­ся целый цикл пре­да­ний, ибо разо­шлось оно по всем окрест­ным селе­ни­ям и дво­рам, потя­нув за собой длин­ней­ший шлейф стра­хов и про­кля­тий.

Таков был свод кре­стьян­ских легенд, плот­но окру­жив­ших меня, когда с упрям­ством пожи­ло­го чело­ве­ка я торо­пил сво­их людей с завер­ше­ни­ем рестав­ра­ци­он­ных работ. Одна­ко ни в коей мере не сле­ду­ет счи­тать, буд­то эти рос­сказ­ни уже опре­де­ли­ли к тому вре­ме­ни мой пси­хо­ло­ги­че­ский настрой. Тем более что, с дру­гой сто­ро­ны, я слы­шал посто­ян­ные хва­лы мое­му усер­дию и был все­мер­но поощ­ря­ем в сво­их уси­ли­ях капи­та­ном Нор­ри­сом и люби­те­ля­ми древ­но­сти, кото­рые неиз­мен­но окру­жа­ли меня и во всем помо­га­ли мне. Когда же через два года зда­ние было пол­но­стью вос­ста­нов­ле­но, я осмот­рел его гро­мад­ные залы, обши­тые пане­ля­ми сте­ны, свод­ча­тые потол­ки, окна с узор­ны­ми сред­ни­ка­ми, широ­кие лест­ни­цы — осмот­рел с закон­ной гор­до­стью, пол­но­стью воз­на­гра­див­шей меня за непо­мер­ные рас­хо­ды. Каж­дая при­ме­та Сред­них веков была искус­но вос­про­из­ве­де­на, а зано­во отстро­ен­ные части зда­ния чудес­но гар­мо­ни­ро­ва­ли с пер­во­род­ны­ми древни­ми сте­на­ми и фун­да­мен­та­ми. Оби­та­ли­ще моих отцов вер­ну­лось к жиз­ни, и я смот­рел в буду­щее с надеж­дой изба­вить­ся нако­нец от дур­ной сла­вы мое­го рода, столь печаль­но завер­шав­ше­го­ся на мне. Мне захо­те­лось посе­лить­ся здесь навсе­гда и тем дока­зать, что де ла Поэ­ры (посколь­ку я сно­ва при­нял преж­нее напи­са­ние нашей фами­лии) отнюдь не име­ют при­выч­ки обра­щать­ся в бесов. Мой душев­ный ком­форт в зна­чи­тель­ной мере под­дер­жи­вал­ся еще и тем обсто­я­тель­ством, что, хотя внешне Эксхем­ско­му при­о­ра­ту был воз­вра­щен сред­не­ве­ко­вый облик, инте­рьер его, по сути дела, был пол­но­стью обнов­лен, а пото­му, есте­ствен­но, сво­бо­ден как от древ­них зуба­стых тва­рей, так и от при­зра­ков.

Как ска­за­но выше, все­ле­ние в замок состо­я­лось 16 июля 1923 года. Мое домаш­нее окру­же­ние состо­я­ло из семи слуг и девя­ти котов, при­чем к послед­ним я испы­ты­вал осо­бую неж­ность. Стар­ше­му из них, по клич­ке Ниг­гер, испол­ни­лось семь лет от роду. Он при­был сюда вме­сте со мной из наше­го дома в Бол­тоне, в шта­те Мас­са­чу­сетс; осталь­ных же пуши­стых кра­сав­цев я набрал уже здесь, пока, ожи­дая окон­ча­ния рестав­ра­ци­он­ных работ, про­жи­вал в доме капи­та­на Нор­ри­са. Пер­вые пять дней жиз­ни на новом месте про­шли в уди­ви­тель­ном покое. Боль­шую часть вре­ме­ни я исполь­зо­вал для систе­ма­ти­за­ции све­де­ний о нашем древ­нем роде. Теперь я рас­по­ла­гал неко­то­ры­ми весь­ма обсто­я­тель­ны­ми сви­де­тель­ства­ми о финаль­ной тра­ге­дии и бег­стве из зам­ка Уол­те­ра де ла Поэ­ра, что и состав­ля­ло, по моим пред­по­ло­же­ни­ям, содер­жа­ние наслед­ствен­но­го доку­мен­та, сги­нув­ше­го при пожа­ре в Кар­фак­се. Полу­ча­лось, что мой дав­ний пре­док был обви­нен — и не без осно­ва­ний — в убий­стве почти всех сво­их домаш­них, за исклю­че­ни­ем чет­ве­рых вер­ных слуг. Он убил их спя­щи­ми при­мер­но через две неде­ли после неко­е­го сде­лан­но­го им ужас­но­го откры­тия, потряс­ше­го его до глу­би­ны души и в корне изме­нив­ше­го весь образ его жиз­ни; но откры­ти­ем сво­им он не поде­лил­ся ни с одним чело­ве­ком, кро­ме чет­вер­ки слуг, кото­рые во всем ему помог­ли, а впо­след­ствии вме­сте с ним бежа­ли из стра­ны.

Это пред­на­ме­рен­ное кро­во­про­ли­тие, сто­ив­шее жиз­ни род­но­му отцу Уол­те­ра, трем его бра­тьям и двум сест­рам, было мол­ча­ли­во одоб­ре­но боль­шин­ством мест­ных жите­лей, а на удив­ле­ние мяг­кая реак­ция вла­стей поз­во­ли­ла совер­ши­те­лю сего убрать­ся в Вир­ги­нию целым и невре­ди­мым, сохра­нив честь и ни от кого не таясь; глав­ное же — о чем гово­ри­лось лишь шепо­том — он осво­бо­дил всю окру­гу от древ­не­го про­кля­тия. Какая рас­крыв­ша­я­ся тай­на побу­ди­ла мое­го пред­ка совер­шить столь ужас­ное дея­ние, я не мог даже пред­по­ло­жить. Ведь Уол­тер де ла Поэр, без сомне­ния, и преж­де в тече­ние мно­гих лет мог слы­шать зло­ве­щую мол­ву о сво­их пред­ках, и пото­му едва ли какие-либо новые слу­хи подоб­но­го же рода мог­ли побу­дить его к кро­ва­вой рас­пра­ве. Быть может, он стал сви­де­те­лем неко­е­го ужас­но­го древ­не­го риту­а­ла? Или наткнул­ся на чудо­вищ­ный, все разъ­яс­ня­ю­щий знак в самом при­о­ра­те либо вбли­зи его? В Англии, как гово­рят доку­мен­ты, он слыл застен­чи­вым, крот­ким моло­дым чело­ве­ком. В Вир­ги­нии он так­же пока­зал­ся людям ско­рее обес­ку­ра­жен­ным и встре­во­жен­ным, неже­ли озлоб­лен­ным и мрач­ным. В запис­ках дру­го­го джентль­ме­на со схо­жей в сво­ей необыч­но­сти судь­бой — Френ­си­са Хар­ли из Бел­л­вью — о нем гово­рит­ся как о чело­ве­ке без­услов­но чест­ном, дели­кат­ном и спра­вед­ли­вом.

22 июля слу­чил­ся пер­вый казус, пона­ча­лу остав­лен­ный мною без вни­ма­ния, но при­об­рет­ший исклю­чи­тель­ное зна­че­ние в свя­зи с после­ду­ю­щи­ми собы­ти­я­ми. Сам по себе он был столь несу­ще­стве­нен, что вполне мог прой­ти неза­ме­чен­ным. Сле­ду­ет напом­нить, что ныне я нахо­дил­ся в пол­но­стью обнов­лен­ном стро­е­нии, исклю­чая его готи­че­ские сте­ны, и жил в окру­же­нии вышко­лен­ной доб­ро­со­вест­ной при­слу­ги, а пото­му вся­кие опа­се­ния, свя­зан­ные с недоб­рой сла­вой при­о­ра­та, каза­лись мне про­сто абсурд­ны­ми. В тот день, насколь­ко я сей­час пом­ню, все шло как обыч­но, раз­ве что мой ста­рый чер­ный кот, чье пове­де­ние за дол­гие годы я так хоро­шо изу­чил, выгля­дел непри­выч­но насто­ро­жен­ным и обес­по­ко­ен­ным, что никак не вяза­лось с его харак­те­ром. Он бро­дил из зала в зал, не нахо­дя себе покоя и места, и посто­ян­но при­ню­хи­вал­ся к сте­нам. Я пони­маю, насколь­ко баналь­но это зву­чит; чер­ный кот — это подо­бие пре­сло­ву­той соба­ки, неиз­беж­но при­сут­ству­ю­щей в исто­ри­ях о при­зра­ках, кото­рая все­гда начи­на­ет вор­чать перед тем, как ее хозя­ин уви­дит страш­ную фигу­ру, заку­тан­ную в белый саван; но в дан­ном слу­чае я не могу умол­чать о коте.

На сле­ду­ю­щий день один из слуг посе­то­вал на стран­ное бес­по­кой­ство, охва­тив­шее вдруг всех котов в доме. Он явил­ся в мой каби­нет — про­стор­ный зал с высо­ким кре­сто­вым сво­дом, со сте­на­ми, отде­лан­ны­ми пане­ля­ми чер­но­го дуба, с трой­ным готи­че­ским окном, гля­дя­щим на пустын­ную доли­ну, — и толь­ко было начал гово­рить о котах, как я уви­дел мое­го Ниг­ге­ра, кото­рый крал­ся вдоль запад­ной сте­ны и вре­мя от вре­ме­ни скреб ког­тя­ми новые дере­вян­ные пане­ли, скры­вав­шие древ­нюю камен­ную клад­ку. Я отве­тил слу­ге, что все­му виной, долж­но быть, непри­выч­ный запах и иные выде­ле­ния ста­рых стен, недо­ступ­ные чело­ве­че­ско­му обо­ня­нию, но вли­я­ю­щие на орга­ны чувств кошек даже через дере­вян­ную обшив­ку. Я дей­стви­тель­но был убеж­ден в этом и, когда слу­га пред­по­ло­жил при­сут­ствие здесь мышей или крыс, напом­нил ему, что гры­зу­нов здесь не быва­ло целых три­ста лет и что в этих сте­нах едва ли мож­но обна­ру­жить даже поле­вых мышей, кото­рые, допу­стим, мог­ли бы забре­сти сюда из окрест­ных пажи­тей — но ни о чем подоб­ном и слы­хом не слы­хи­ва­ли. Поз­же я наве­стил капи­та­на Нор­ри­са, и он уве­рил меня, что для поле­вых мышей было бы совер­шен­но неве­ро­ят­ным про­ник­нуть в при­о­рат столь бес­пре­це­дент­ным мане­ром.

Вече­ром, обой­дясь, по сво­е­му обы­чаю, без камер­ди­не­ра, я отпра­вил­ся на покой в запад­ный башен­ный зал, кото­рый сам же и облю­бо­вал для спаль­ни, прой­дя туда из каби­не­та по камен­ной лест­ни­це и корот­кой гале­рее — частич­но древ­не­го про­ис­хож­де­ния, частич­но пол­но­стью пере­стро­ен­ной. То был круг­лый зал с очень высо­ким потол­ком; сте­ны его не ста­ли отде­лы­вать дере­вом, но зато заве­си­ли шпа­ле­ра­ми, кото­рые я сам купил в Лон­доне. Заме­тив, что Ниг­гер уже со мной, я при­тво­рил за ним тяже­лую готи­че­скую дверь и удоб­но рас­по­ло­жил­ся в крес­ле при све­те элек­три­че­ских све­тиль­ни­ков, весь­ма искус­но ими­ти­ру­ю­щих ста­рин­ные све­чи; потом выклю­чил свет и погру­зил­ся в мяг­кую постель на ста­рой, о четы­рех стол­би­ках-нож­ках кро­ва­ти с поло­гом, бал­да­хи­ном и рез­ны­ми дере­вян­ны­ми спин­ка­ми, а в ногах моих по дав­но заве­ден­но­му обы­чаю уют­но устро­ил­ся мой пре­дан­ный кот. Я не задер­нул зана­ве­си и с удо­воль­стви­ем всмат­ри­вал­ся в узкое, выхо­дя­щее на север окно, кото­рое ока­за­лось теперь пря­мо перед мои­ми гла­за­ми. В небе чуть све­ти­лась вечер­няя заря, и на ее фоне слав­но выри­со­вы­вал­ся изящ­ный готи­че­ский пере­плет окна.

На какое-то вре­мя я, види­мо, погру­зил­ся в спо­кой­ный сон, пото­му как отчет­ли­во при­по­ми­наю, что от меня отле­те­ло некое стран­ное сно­ви­де­ние, когда кот вдруг реши­тель­но пере­ме­нил свою без­мя­теж­ную позу. Я хоро­шо видел его в сла­бом сия­нии зари — голо­ва его была напря­жен­но выстав­ле­на впе­ред, перед­ние лапы сто­я­ли на моих лодыж­ках, а зад­ние вытя­ну­ты дале­ко назад. Он при­сталь­но всмат­ри­вал­ся в точ­ку на стене, рас­по­ло­жен­ную чуть к запа­ду от окна и ничем на пер­вый взгляд не при­ме­ча­тель­ную, но тут же при­ко­вав­шую мое вни­ма­ние. И чем даль­ше я смот­рел туда, тем яснее пони­мал, что Ниг­гер взвол­но­вал­ся неспро­ста. Не могу утвер­ждать поло­жи­тель­но, в самом ли деле шпа­ле­ра шевель­ну­лась. Думаю, все же да — чуть-чуть. Но в чем я готов поклясть­ся, так это в том, что за ней я рас­слы­шал сла­бое, но явствен­ное шур­ша­ние — буд­то там вози­лись кры­сы или мыши. Неожи­дан­но кот сорвал­ся с места, кинул­ся на шпа­ле­ру, повис на ней всем телом и сорвал на пол ту ее часть, под кото­рой ему что-то почу­ди­лось, обна­жив тем самым сырой камень древ­ней сте­ны с заде­лан­ны­ми тут и там ста­ра­ни­я­ми рестав­ра­то­ров щер­би­на­ми, но без малей­ше­го сле­да яко­бы возив­ших­ся тут гры­зу­нов. Ниг­гер метал­ся взад и впе­ред по полу воз­ле этой части сте­ны, то ярост­но цара­пая ког­тя­ми упав­шую шпа­ле­ру, то пыта­ясь про­су­нуть лапу меж­ду сте­ной и дубо­вым полом. Ниче­го не добив­шись, он с разо­ча­ро­ван­ным видом вер­нул­ся на свое место и сно­ва улег­ся всем телом попе­рек моих лоды­жек. Я даже не шелох­нул­ся, но боль­ше в эту ночь не уснул.

Утром я опро­сил всех слуг и узнал, что никто из них не заме­тил в доме ниче­го необыч­но­го. Одна лишь кухар­ка при­пом­ни­ла стран­ное пове­де­ние кота, при­стро­ив­ше­го­ся у нее на под­окон­ни­ке. Сре­ди ночи он вдруг дико взвыл, раз­бу­див хозяй­ку кух­ни и тем самым сде­лав ее сви­де­тель­ни­цей того, как он весь­ма целе­устрем­лен­но ринул­ся через откры­тую дверь вниз по лест­ни­це. Все полу­ден­ное вре­мя я вяло про­дре­мал, а после опять наве­стил капи­та­на Мор­ри­са, кото­ро­го мой рас­сказ чрез­вы­чай­но заин­три­го­вал. Эти про­ис­ше­ствия — мало­зна­чи­тель­ные, но крайне любо­пыт­ные — воз­зва­ли к его худо­же­ствен­но­му чув­ству и высек­ли из его памя­ти целое созвез­дие мест­ных пре­да­ний о при­зра­ках. Тем не менее обна­ру­жив­ше­е­ся вдруг при­сут­ствие крыс не на шут­ку оза­бо­ти­ло нас, и Нор­рис одол­жил мне несколь­ко мыше­ло­вок и порош­ков париж­ской зеле­ни, кото­рые я по воз­вра­ще­нии домой велел раз­ме­стить в стра­те­ги­че­ски важ­ных местах.

В этот вечер я заснул рано — ска­за­лась дур­но про­ве­ден­ная ночь — и был подав­лен сно­ви­де­ни­я­ми само­го ужас­но­го свой­ства. Мне чуди­лось, что я с какой-то неве­ро­ят­ной высо­ты смот­рю вниз и вижу сумрач­ную пеще­ру, по коле­но пол­ную жид­кой гря­зи, где некий сата­нин­ско­го вида бело­бо­ро­дый сви­но­пас гонит перед собой посо­хом ста­до без­об­раз­ных, бес­фор­мен­ных, стран­но пузы­ря­щих­ся тва­рей, один вид кото­рых сра­зу воз­бу­дил во мне непре­одо­ли­мое отвра­ще­ние. Но сто­и­ло сви­но­па­су чуть зазе­вать­ся, как несмет­ное пол­чи­ще крыс низ­ри­ну­лось через пеще­ру куда-то в дале­кую смер­дя­щую без­дну, пожрав на бегу и без­об­раз­ных тва­рей, и их пас­ты­ря.

От это­го жут­ко­го виде­ния я был вне­зап­но про­буж­ден рез­ки­ми дви­же­ни­я­ми Ниг­ге­ра, по обык­но­ве­нию рас­тя­нув­ше­го­ся попе­рек моих ног. В тот момент мне не нуж­но было даже зада­вать­ся вопро­сом, что побу­ди­ло его сви­ре­по урчать и шипеть и какой страх заста­вил его запу­стить ког­ти в мои лодыж­ки, не отда­вая себе отче­та в опас­ных послед­стви­ях подоб­но­го акта, — ибо все сте­ны вокруг были ожив­ле­ны тош­но­твор­ным зву­ком, тем омер­зи­тель­ным шоро­хом, какой мог быть про­из­ве­ден лишь воз­ней про­жор­ли­вых гигант­ских крыс. Теперь не было све­та зари, кото­рый поз­во­лил бы мне уви­деть, в каком состо­я­нии нахо­дят­ся шпа­ле­ры, водру­жен­ные мною днем на преж­нее место; но я был не настоль­ко испу­ган, что­бы не най­ти в себе реши­мо­сти вклю­чить свет.

Когда вспых­ну­ли све­тиль­ни­ки, я уви­дел жут­кое сотря­се­ние всей поверх­но­сти шпа­ле­ры, как буд­то кто-то наме­рен­но пытал­ся изоб­ра­зить на ней танец смер­ти. Дви­же­ние это почти сра­зу же пре­кра­ти­лось, а с ним затих­ли и зву­ки. Выпрыг­нув из посте­ли, я стал тыкать в шпа­ле­ры длин­ной руко­я­тью от метал­ли­че­ской грел­ки с угля­ми, лежав­шей близ кро­ва­ти, а потом ото­гнул край одной из них. Одна­ко там ниче­го не обна­ру­жи­лось, кро­ме сырой сте­ны с пят­на­ми извест­ки после ремон­та, да и кот, по всей оче­вид­но­сти, уже утра­тил ощу­ще­ние чье­го-то сверхъ­есте­ствен­но­го при­сут­ствия. Осмот­рев боль­шую круг­лую мыше­лов­ку, с вече­ра уста­нов­лен­ную в спальне, я убе­дил­ся в том, что все пру­жин­ные двер­цы захлоп­ну­ты, одна­ко нигде не обна­ру­жи­лось при­зна­ков того, что кто-то попал в запад­ню, а затем ускольз­нул.

О том, что­бы сно­ва заснуть, не мог­ло быть и речи, а пото­му я зажег све­чу, отво­рил дверь и вышел на гале­рею, веду­щую к мое­му каби­не­ту. Ниг­гер шел за мной по пятам. Одна­ко, преж­де чем мы достиг­ли камен­ной лест­ни­цы, он кинул­ся впе­ред меня, сбе­жал по лест­нич­но­му мар­шу и исчез с глаз. Спу­стив­шись вслед за ним, я услы­шал зву­ки, доно­сив­ши­е­ся из про­стор­но­го хол­ла, — зву­ки, про­ис­хож­де­ние кото­рых уга­ды­ва­лось без­оши­боч­но. Обши­тые дубо­вы­ми пане­ля­ми сте­ны, каза­лось, кише­ли кры­са­ми, а Ниг­гер носил­ся вдоль них с яро­стью охот­ни­ка, обма­ну­то­го усколь­за­ю­щей добы­чей. Я вклю­чил свет, но на сей раз шум не пре­кра­тил­ся. Кры­сы про­дол­жа­ли свое буй­ство, несясь куда-то с такой отчет­ли­вой стре­ми­тель­но­стью, что я нако­нец смог уга­дать направ­ле­ние их бега. Эти тва­ри, в сво­ем, по-види­мо­му, неис­чис­ли­мом коли­че­стве, были вовле­че­ны в мощ­ней­ший поток, низ­вер­га­ю­щий­ся с нево­об­ра­зи­мой высо­ты в некую без­дну под нами — мыс­ли­мую или немыс­ли­мую.

Тут я услы­шал шаги в кори­до­ре, и в сле­ду­ю­щий момент двое слуг рас­пах­ну­ли мас­сив­ную дверь. Они обхо­ди­ли дом, пыта­ясь обна­ру­жить источ­ник бес­по­кой­ства, охва­тив­ше­го всю коша­чью бра­тию, кото­рая вдруг стре­ми­тель­но рину­лась вниз по всем мар­шам лест­ни­цы и собра­лась вою­щей ста­ей перед закры­той две­рью в под­вал. Я спро­сил слуг, слы­ша­ли ли они кры­си­ную воз­ню, но они отве­ти­ли отри­ца­тель­но. Когда же я вер­нул­ся в зал, желая при­влечь их вни­ма­ние к шуму за дубо­вы­ми пане­ля­ми, то обна­ру­жил с изум­ле­ни­ем, что все пре­кра­ти­лось. Втро­ем мы спу­сти­лись к запер­той две­ри в под­зе­ме­лье, но уви­де­ли, что и коты уже рети­ро­ва­лись. Я решил попоз­же обсле­до­вать это зага­доч­ное место, но сей­час огра­ни­чил­ся толь­ко тем, что обо­шел рас­став­лен­ные повсю­ду ловуш­ки. Все они захлоп­ну­лись, не пой­мав нико­го. Удо­вле­тво­рив­шись тем, что никто, за исклю­че­ни­ем котов и меня само­го, не слы­шал кры­си­ной воз­ни, я про­си­дел до утра в каби­не­те в глу­бо­ком раз­ду­мье, ста­ра­ясь при­пом­нить во всех подроб­но­стях леген­ды о доме, в кото­ром посе­лил­ся.

Перед полу­днем я немно­го поспал, отки­нув­шись на спин­ку удоб­но­го мяг­ко­го крес­ла, кото­рое не отно­си­лось к чис­лу пред­ме­тов, при­зван­ных сохра­нить сред­не­ве­ко­вый дух зам­ка. Потом я позво­нил капи­та­ну Нор­ри­су, и вско­ре он явил­ся, что­бы помочь мне обсле­до­вать под­ва­лы. Абсо­лют­но ниче­го подо­зри­тель­но­го мы там не обна­ру­жи­ли, хотя и не смог­ли пода­вить неволь­но­го тре­пе­та, когда поня­ли, что камен­ные пере­кры­тия под­зе­ме­лья были выло­же­ны рука­ми древ­них рим­лян. Каж­дый низ­кий ароч­ный свод и каж­дая опо­ра ока­за­лись имен­но рим­ски­ми — не при­ми­тив­но роман­ски­ми в духе англо­сак­сон­ских постро­ек ран­не­го Сред­не­ве­ко­вья, но стро­го клас­си­че­ски­ми, в гар­мо­ни­че­ском сти­ле вре­мен цеза­рей; сте­ны же дей­стви­тель­но изоби­ло­ва­ли над­пи­ся­ми, дав­но зна­ко­мы­ми люби­те­лям древ­но­сти, кото­рые не раз уже обсле­до­ва­ли это зда­ние — там были, к при­ме­ру, такие бук­во­со­че­та­ния, как «P.GETAE.PROP… TEMP…DONA…» и «L.PRAEC… VS… PONTIFI… ATYS…»

Упо­ми­на­ние об Атти­се заста­ви­ло меня вздрог­нуть, так как в свое вре­мя я читал Катул­ла и узнал от него кое-что об ужас­ных риту­а­лах в честь это­го восточ­но­го боже­ства, покло­не­ние кото­ро­му было столь тес­но пере­пле­те­но с куль­том Кибе­лы. Мы с Нор­ри­сом при све­те фона­рей пыта­лись истол­ко­вать себе более ясно эти стран­ные полу­стер­ши­е­ся зна­ки на камен­ных глы­бах непра­виль­ной четы­рех­уголь­ной фор­мы, исполь­зу­е­мых обыч­но в каче­стве алта­рей, но нисколь­ко не пре­успе­ли в этом. Мы вспом­ни­ли, что один из кам­ней, очер­та­ни­я­ми сво­и­ми схо­жий с луча­щим­ся солн­цем, был опре­де­лен уче­ны­ми как пред­мет отнюдь не древ­не­рим­ско­го про­ис­хож­де­ния; пред­по­ла­га­лось, что алта­ри эти были уна­сле­до­ва­ны жре­ца­ми Рима от еще более древ­не­го хра­ма, сто­яв­ше­го здесь с неза­па­мят­ных вре­мен и имев­ше­го, воз­мож­но, мест­ное про­ис­хож­де­ние. На иных глы­бах еще вид­не­лись заста­ре­лые корич­не­вые пят­на, нема­ло сму­тив­шие меня. Самая мас­сив­ная из них, водру­жен­ная посре­ди под­зе­ме­лья, сохра­ни­ла на поверх­но­сти сле­ды огня, свя­зан­ные, оче­вид­но, с совер­шав­ши­ми­ся здесь сожже­ни­я­ми жертв.

Тако­вы были досто­при­ме­ча­тель­но­сти под­зе­ме­лья, перед вхо­дом в кото­рое завы­ва­ли коты и в кото­ром мы с Нор­ри­сом в кон­це кон­цов реши­ли про­ве­сти ночь. Слу­гам было веле­но выки­нуть из голо­вы все ноч­ные выход­ки коша­чье­го пле­ме­ни и сне­сти вниз кушет­ки; с собой мы взя­ли толь­ко Ниг­ге­ра — и как воз­мож­но­го помощ­ни­ка, и про­сто ради ком­па­нии. Мас­сив­ную дубо­вую дверь — под­дел­ку под ста­ри­ну с про­ре­зя­ми для вен­ти­ля­ции — мы реши­ли дер­жать креп­ко запер­той и, завер­шив все при­го­тов­ле­ния, с зажжен­ны­ми фона­ря­ми ста­ли ждать даль­ней­ших собы­тий.

Было ясно, что имен­но под­вал, ухо­дя­щий глу­бо­ко под осно­ва­ние при­о­ра­та, слу­жил местом при­тя­же­ния кры­си­ных пол­чищ, хотя я не мог понять поче­му. Когда в ожи­да­нии чего-то неиз­ве­дан­но­го мы устро­и­лись на ноч­лег, я обна­ру­жил, что бодр­ство­ва­ние мое то и дело пере­ме­жа­ет­ся смут­ны­ми сно­ви­де­ни­я­ми, от кото­рых меня окон­ча­тель­но про­бу­ди­ла бес­по­кой­ная воз­ня Ниг­ге­ра, лежав­ше­го попе­рек моих ног. Сны эти не были бла­го­дат­ны­ми — напро­тив, они были про­сто ужас­ны. Как и минув­шей ночью, я видел ту же пеще­ру и того же сви­но­па­са с его ста­дом без­об­раз­ных, барах­та­ю­щих­ся в сля­ко­ти существ. Сце­на эта посте­пен­но ста­но­ви­лась все бли­же и отчет­ли­вей, так что я мог рас­смот­реть ее почти во всех дета­лях. Когда же мне уда­лось ясно раз­ли­чить преж­де рас­плыв­ча­тые чер­ты одной из тва­рей, я проснул­ся с кри­ком, заста­вив­шим Ниг­ге­ра при­вско­чить, а капи­та­на Нор­ри­са, не успев­ше­го еще заснуть, гром­ко рас­хо­хо­тать­ся. У него был бы повод весе­лить­ся еще боль­ше — или же, напро­тив, куда мень­ше, — дога­дай­ся он хоть на миг, что имен­но заста­ви­ло меня вскрик­нуть. Но еще мгно­ве­ние спу­стя я и сам это забыл и вспом­нил лишь мно­го позд­нее. Край­ний испуг часто спа­си­тель­ным обра­зом пара­ли­зу­ет нашу память.

Когда нача­лось тво­рить­ся нечто стран­ное, Нор­рис раз­бу­дил меня, пре­рвав все тот же повто­ря­ю­щий­ся кош­мар. Он осто­рож­но потряс меня за пле­чо и заста­вил при­слу­шать­ся к тому, что про­ис­хо­ди­ло совсем рядом. Поис­ти­не, тут было к чему при­слу­шать­ся, пото­му что за запер­той две­рью, на сту­пе­нях камен­ной лест­ни­цы, вновь собра­лось все коша­чье пле­мя, изда­вая дикие вопли и скре­бя ког­тя­ми дос­ки. Ниг­гер же в это вре­мя, явно игно­ри­руя бли­зость сво­их собрав­ших­ся за две­рью еди­но­пле­мен­ни­ков, отча­ян­но носил­ся вдоль голых камен­ных стен, в тол­ще кото­рых я вновь раз­ли­чил адский визг бес­ну­ю­щих­ся тва­рей, так встре­во­жив­ший меня минув­шей ночью.

Острое чув­ство ужа­са прон­зи­ло все мое суще­ство, ибо здесь про­ис­хо­ди­ло нечто ано­маль­ное, не могу­щее быть объ­яс­нен­ным реа­ли­я­ми наше­го мира. Кры­сы эти — если, конеч­но, они не явля­лись порож­де­ни­ем безу­мия, охва­тив­ше­го меня вку­пе с кота­ми, — долж­ны были тес­нить­ся и сколь­зить в самой тол­ще древ­не­рим­ских стен, кото­рые, как я пола­гал, были сло­же­ны из сплош­ных извест­ня­ко­вых глыб… Раз­ве что вода в тече­ние более чем сем­на­дца­ти сто­ле­тий мог­ла про­мыть в них изви­ли­стые сква­жи­ны, и сквозь них-то и про­тис­ки­ва­лись тела гры­зу­нов. Но пусть даже так, пусть это живые, реаль­ные кры­сы, тогда поче­му же — к необъ­яс­ни­мо­му мое­му ужа­су — их омер­зи­тель­ной воз­ни не слы­шал Нор­рис? Поче­му побуж­дал он меня наблю­дать за Ниг­ге­ром и при­слу­ши­вать­ся к котам, вопя­щим за две­рью, и поче­му каким-то смут­ным обра­зом он все же дога­ды­вал­ся о чем-то, что мог­ло так вспо­ло­шить их?

Я попы­тал­ся более-менее связ­но и спо­кой­но опи­сать Нор­ри­су харак­тер зву­ков в тол­ще стен, но к момен­ту окон­ча­ния мое­го рас­ска­за слы­ша­лось лишь послед­нее, сла­бе­ю­щее эхо кры­си­ной воз­ни, кото­рое уда­ля­лось куда-то еще ниже — намно­го ниже это­го само­го глу­бо­ко­го в зам­ке под­зе­ме­лья. Мне нача­ло мере­щить­ся, буд­то весь утес под нами кишел стре­мя­щи­ми­ся в неве­до­мые без­дны кры­са­ми. Впро­чем, Нор­рис про­явил себя не таким уж скеп­ти­ком, каким я его счи­тал, — напро­тив, теперь он казал­ся потря­сен­ным до глу­би­ны души. Он обра­тил мое вни­ма­ние на то, что коты за две­рью при­умолк­ли, как если бы сочли добы­чу уже ускольз­нув­шей от них, в то вре­мя как Ниг­гер впал в новое неистов­ство — он отча­ян­но скреб ког­тя­ми пол вокруг боль­шо­го алтар­но­го кам­ня, рас­по­ло­жен­но­го посе­ре­ди под­ва­ла, рядом с кушет­кой Нор­ри­са.

Мой страх перед неиз­ве­дан­ным воз­рос до пре­де­ла. К мое­му удив­ле­нию, капи­тан Нор­рис — более моло­дой, креп­кий и, по всей веро­ят­но­сти, более мате­ри­а­ли­стич­но мыс­ля­щий чело­век — был потря­сен слу­чив­шим­ся в совер­шен­но той же мере, что и я сам. Может быть, это про­изо­шло в силу его посто­ян­ной и тес­ной бли­зо­сти к мест­ным пре­да­ни­ям. Но сей­час мы не спо­соб­ны были пред­при­нять ниче­го ино­го, как наблю­дать за ста­рым чер­ным котом, кото­рый все ярост­нее скреб осно­ва­ние алта­ря, вре­мя от вре­ме­ни взгля­ды­вая вверх и мяу­кая, слов­но ждал от нас помо­щи.

Нор­рис под­нес фонарь побли­же к алта­рю и осмот­рел место, кото­рое скреб Ниг­гер; потом, мол­ча став на коле­ни, ото­драл прочь веко­вой лишай­ник, густо покры­вав­ший стык древ­ней глы­бы и моза­ич­но­го пола. Не усмот­рев там ниче­го при­ме­ча­тель­но­го, он уже готов был отка­зать­ся от даль­ней­ших поис­ков, когда я обра­тил вни­ма­ние на одно вро­де бы обыч­ное, три­ви­аль­ное обсто­я­тель­ство, тем не менее заста­вив­шее меня вздрог­нуть. Я ска­зал Нор­ри­су о сво­ей наход­ке, и мы оба уста­ви­лись на ее почти непри­мет­ное про­яв­ле­ние с зача­ро­ван­но­стью людей, сде­лав­ших неожи­дан­ное, потря­са­ю­щее откры­тие. А откры­тие это, соб­ствен­но, состо­я­ло лишь в том, что пла­мя фона­ря, постав­лен­но­го рядом с камен­ной глы­бой, слег­ка, но с пол­ной опре­де­лен­но­стью тре­пе­та­ло от сла­бо­го тока воз­ду­ха, кото­рый преж­де не был ощу­тим, но, без сомне­ния, исхо­дил теперь из щели меж­ду полом и алта­рем в том месте, отку­да Нор­рис ото­драл лишай­ник.

Оста­ток ночи мы про­ве­ли в моем ярко осве­щен­ном каби­не­те, горя­чо и нерв­но обсуж­дая наши даль­ней­шие дей­ствия. Одно лишь созна­ние того, что под этой про­кля­той камен­ной гро­ма­дой таи­лось под­зе­ме­лье еще более глу­бо­кое, чем уже извест­ное нам тво­ре­ние древ­не­рим­ских камен­щи­ков, само по себе было доста­точ­ным, что­бы взвол­но­вать нас, даже если бы за ним не кры­лось ниче­го более зло­ве­ще­го. А уж если это было так, то наша подо­зри­тель­ность удва­и­ва­лась; мы тер­за­лись сомне­ни­я­ми отно­си­тель­но того, пре­кра­тить ли нам наши иссле­до­ва­ния и в уго­ду суе­вер­ной мол­ве навсе­гда оста­вить при­о­рат или же все-таки удо­вле­тво­рить вдруг про­бу­див­шу­ю­ся в нас тягу к при­клю­че­ни­ям и отваж­но пой­ти навстре­чу любым ужа­сам, какие вполне мог­ли бы ожи­дать нас в тех неве­до­мых без­днах. К утру мы при­шли к ком­про­мис­су и реши­ли поехать в Лон­дон, что­бы собрать там груп­пу архео­ло­гов и дру­гих уче­ных, спо­соб­ных рас­крыть тай­ну.

В тече­ние мно­гих дней мы с Нор­ри­сом изла­га­ли имев­ши­е­ся у нас фак­ты, пред­по­ло­же­ния, леген­ды и пре­да­ния перед пятью выда­ю­щи­ми­ся науч­ны­ми авто­ри­те­та­ми — теми, кто, навер­ное, отнес­ся бы с долж­ным ува­же­ни­ем к любым фамиль­ным тай­нам, каки­ми бы они ни пред­ста­ли в ходе пред­сто­я­щих иссле­до­ва­ний. В боль­шин­стве сво­ем они вовсе не были рас­по­ло­же­ны нас высме­и­вать, но, напро­тив, очень заин­те­ре­со­ва­лись нашим пред­ло­же­ни­ем и отнес­лись ко все­му с искрен­ним сочув­стви­ем. Едва ли нуж­но назы­вать их всех по име­нам, но все же могу ска­зать, что в их чис­ле нахо­дил­ся и сэр Уильям Брин­тон, чьи рас­коп­ки в Тро­аде вспо­ло­ши­ли в свое вре­мя чуть ли не весь мир. Когда мы всей ком­па­ни­ей сели в поезд до Анче­сте­ра, я почув­ство­вал себя балан­си­ру­ю­щим на гра­ни ужас­ных откро­ве­ний и неко­е­го печаль­но­го чув­ства, столь созвуч­но­го обста­нов­ке тра­у­ра, отме­ча­е­мо­го мно­ги­ми аме­ри­кан­ца­ми по слу­чаю неожи­дан­ной смер­ти пре­зи­ден­та по дру­гую сто­ро­ну оке­а­на.

Вече­ром 7 авгу­ста мы при­е­ха­ли в Эксхем­ский при­о­рат, где слу­ги заве­ри­ли меня, что в наше отсут­ствие ниче­го необыч­но­го не слу­чи­лось. Коты, даже Ниг­гер, вели себя спо­кой­но, и ни одна ловуш­ка в доме не захлоп­ну­лась. Наши изыс­ка­ния мы долж­ны были начать утром сле­ду­ю­ще­го дня, а пока я занял­ся тем, что раз­вел сво­их гостей по зара­нее при­го­тов­лен­ным для них ком­на­там. Сам я рас­по­ло­жил­ся на отдых в сво­ей спальне в башне, а Ниг­гер занял обыч­ную пози­цию у меня в ногах. Сон при­шел быст­ро, но отвра­ти­тель­ные кош­ма­ры вновь ста­ли пре­сле­до­вать меня. Сна­ча­ла мне при­ви­дел­ся древ­не­рим­ский пир в духе оргий Три­маль­хи­о­на, где к сто­лу на блю­де под покро­вом пода­ли что-то омер­зи­тель­ное. Затем повто­ри­лась та отвра­ти­тель­ная сце­на со сви­но­па­сом и его пога­ным гур­том в сумрач­ной пеще­ре. Одна­ко когда я проснул­ся, уже насту­пил день с его обыч­ны­ми крас­ка­ми и зву­ка­ми. Кры­сы — живые или при­зрач­ные — не потре­во­жи­ли меня, и Ниг­гер все еще спо­кой­но спал в моих ногах. Спу­стив­шись вниз, я нашел, что и там все было спо­кой­но. Дан­ное спо­кой­ствие один из собрав­ших­ся здесь уче­ных, по име­ни Торн­тон, спе­ци­а­ли­зи­ро­вав­ший­ся в обла­сти спи­ри­тиз­ма, несколь­ко абсурд­ным обра­зом объ­яс­нил тем, что некие тай­ные силы уже в доста­точ­ной мере пока­за­ли мне все, что хоте­ли пока­зать.

Ско­ро все было гото­во, в один­на­дцать утра наша ком­па­ния в соста­ве семи чело­век, при­хва­тив с собой мощ­ные фона­ри и сна­ря­же­ние для рас­ко­пок, спу­сти­лась в под­зе­ме­лье и запер­ла за собой дверь. Ниг­гер тоже был с нами, посколь­ку иссле­до­ва­те­ли не име­ли осно­ва­ний не дове­рять его тон­ко­му чутью — напро­тив, они были даже заин­те­ре­со­ва­ны в его при­сут­ствии на тот слу­чай, если наше соб­ствен­ное вос­при­я­тие ока­жет­ся недо­ста­точ­ным, что­бы зафик­си­ро­вать появ­ле­ние гры­зу­нов. Древ­не­рим­ски­ми над­пи­ся­ми и пока непо­нят­ны­ми для нас зна­ка­ми на алтар­ных пли­тах мы зани­ма­лись недол­го, пото­му что трое из уче­ных уже иссле­до­ва­ли их, да и все про­чие име­ли о них доста­точ­ное пред­став­ле­ние. Наи­боль­шее вни­ма­ние было уде­ле­но вну­ши­тель­но­му глав­но­му алта­рю, и уже через час сэр Уильям Брин­тон сумел отки­нуть этот гро­мад­ный камень, заста­вив его балан­си­ро­вать на одной из гра­ней с помо­щью незна­ко­мой нам систе­мы про­ти­во­ве­сов.

То, что откры­лось нашим гла­зам, мог­ло бы нас оше­ло­мить, не будь мы уже под­го­тов­ле­ны к это­му. За почти квад­рат­ным про­ва­лом в выло­жен­ном плит­кой полу мы уви­де­ли ухо­дя­щий глу­бо­ко вниз ряд силь­но истер­тых камен­ных сту­пе­ней. Лест­ни­ца выгля­де­ла как пан­дус, усы­пан­ный ужа­са­ю­щи­ми гру­да­ми чело­ве­че­ских или полу­че­ло­ве­че­ских костей. Те из них, что еще сохра­ни­лись в виде ске­ле­тов, лежа­ли в позах, вызван­ных, по-види­мо­му, пани­че­ским ужа­сом, — и все они нес­ли на себе сле­ды кры­си­ных зубов. В самом стро­е­нии чере­пов про­гля­ды­ва­ли при­зна­ки умствен­ной дегра­да­ции, кре­ти­низ­ма и при­ми­тив­но­го, полу­о­бе­зья­нье­го раз­ви­тия. Над зава­лом из костей тянул­ся вниз свод­ча­тый ход, про­руб­лен­ный в сплош­ной ска­ле, и в нем чув­ство­ва­лось дви­же­ние воз­ду­ха. То был не вре­до­нос­ный затх­лый дух, неожи­дан­но вырвав­ший­ся из века­ми заку­по­рен­но­го под­зе­ме­лья, но про­хлад­ный воз­душ­ный поток, отда­ю­щий све­же­стью полей. Мы не раз­ду­мы­ва­ли дол­го, но, тре­пе­ща от воз­буж­де­ния, при­ня­лись рас­чи­щать, сту­пень­ка за сту­пень­кой, этот под­зем­ный ход. И вско­ре сэр Уильям, при­гля­дев­шись получ­ше к сте­нам, испещ­рен­ным сле­да­ми уда­ров каким-то древним инстру­мен­том, сде­лал стран­ное заклю­че­ние, что тун­нель, судя по направ­ле­нию зазуб­рин, был про­руб­лен сни­зу.

Начи­ная с это­го момен­та я дол­жен быть осо­бо осмот­ри­тель­ным в выбо­ре слов.

С тру­дом рас­чи­стив себе путь на несколь­ко сту­пе­ней, мы уви­де­ли впе­ре­ди свет — не какое-то таин­ствен­ное фос­фо­рес­ци­ро­ва­ние, но самое насто­я­щее, про­би­ва­ю­ще­е­ся сна­ру­жи сия­ние дня, кото­рое не мог­ло исхо­дить ина­че как из рас­ще­лин ска­лы, выхо­дя­щей на без­люд­ную доли­ну. Едва ли сле­ду­ет удив­лять­ся тому, что эти рас­ще­ли­ны не были никем заме­че­ны сна­ру­жи — и не толь­ко из-за веко­веч­но­го без­лю­дья доли­ны, но и пото­му, что сам утес был слиш­ком высок и крут. Раз­ве что какой-нибудь аэро­навт мог бы рас­смот­реть его поверх­ность в дета­лях. Еще несколь­ко сту­пе­ней, и у нас бук­валь­но пере­хва­ти­ло дыха­ние от пред­став­ше­го нашим гла­зам зре­ли­ща — пере­хва­ти­ло настоль­ко, что Торн­тон, этот закли­на­тель духов, без сил гря­нул­ся на руки сво­е­го изум­лен­но­го кол­ле­ги, сто­яв­ше­го у него за спи­ной. Нор­рис, чье пол­ное лицо до край­но­сти побе­ле­ло и одряб­ло, про­сто выкри­ки­вал нечто нечле­но­раз­дель­ное; я же, пом­нит­ся, замер с откры­тым ртом или, пожа­луй, без­звуч­но сипел, закрыв гла­за от ужа­са. Сто­яв­ший поза­ди чело­век — един­ствен­ный, кто был в этой груп­пе стар­ше меня, вос­клик­нул баналь­ное «Боже мой!» самым хрип­лым голо­сом, какой я когда-либо слы­шал. Из всех семи циви­ли­зо­ван­ных людей один лишь сэр Уильям Брин­тон сохра­нил пол­ное само­об­ла­да­ние, что мож­но отне­сти к его чести с еще боль­шим осно­ва­ни­ем, если учесть, что он воз­глав­лял груп­пу и дол­жен был уви­деть открыв­ше­е­ся зре­ли­ще пер­вым.

Это была мрач­ная пеще­ра с ухо­дя­щим куда-то ввысь потол­ком, про­тя­нув­ша­я­ся намно­го даль­ше, чем мог видеть глаз, — целый под­зем­ный мир, пол­ный тайн и порож­да­ю­щий самые ужас­ные подо­зре­ния. Здесь были и цели­ком сохра­нив­ши­е­ся дома, и руи­ны мно­же­ства соору­же­ний самой раз­но­об­раз­ной архи­тек­ту­ры; я уви­дел и жут­кие могиль­ные хол­мы, и рас­по­ло­жен­ные кру­га­ми пер­во­быт­ные моно­ли­ты, и рух­нув­шее рим­ское свя­ти­ли­ще с низ­ким купо­лом, и остан­ки дере­вян­ных постро­ек англо­сак­сон­ско­го пери­о­да, — но все это теря­лось на омер­зи­тель­ном фоне, како­вым был сам пол пеще­ры. На нем тол­стым, в несколь­ко ярдов, сло­ем гро­моз­ди­лись чудо­вищ­ные гру­ды чело­ве­че­ских костей — по край­ней мере, столь же чело­ве­че­ских, как и на самой лест­ни­це. Они про­сти­ра­лись вокруг, слов­но бур­ля­щее море, — одни враз­брос, дру­гие цели­ком или частич­но, в соста­ве ске­ле­тов. Эти послед­ние неиз­мен­но нахо­ди­лись в поло­же­ни­ях, выра­жа­ю­щих дья­воль­ское неистов­ство то ли в отра­же­нии чьей-то ата­ки, то ли в стрем­ле­нии схва­тить с кан­ни­баль­ски­ми наме­ре­ни­я­ми дру­гое живое суще­ство.

Когда док­тор Траск, антро­по­лог, нагнул­ся к зем­ле, пыта­ясь клас­си­фи­ци­ро­вать чере­па, он обна­ру­жил в них пора­зи­тель­ное сме­ше­ние типов при явной склон­но­сти к дегра­да­ции, что крайне оза­да­чи­ло его. На лест­ни­це эво­лю­ции они сто­я­ли по боль­шей части ниже Пилт­да­ун­ско­го чело­ве­ка, но в каж­дом отдель­ном слу­чае это все же был чело­век. Доволь­но мно­гие при­над­ле­жа­ли к более высо­кой сту­пе­ни раз­ви­тия, и лишь неко­то­рые мож­но было отне­сти к вполне раз­ви­тым типам. Все кости были обгло­да­ны в боль­шин­стве слу­ча­ев кры­са­ми, но неко­то­рые себе подоб­ны­ми суще­ства­ми из это­го полу­че­ло­ве­че­ско­го ста­да. Вид­не­лось и мно­же­ство мел­ких косто­чек — остан­ков самих крыс, пав­ших во все­об­щей грызне, завер­шив­шей этот древ­ний эпос вза­и­мо­уни­что­же­ния. Уди­ви­тель­но, что никто из нас не умер, более того — каж­дый сохра­нил здра­вый рас­су­док в этот день убий­ствен­ных откры­тий. Ни Гоф­ман, ни Гюисманс не мог­ли бы пред­ста­вить себе сце­ну более дикую, более оттал­ки­ва­ю­щую и вар­вар­ски абсурд­ную, неже­ли эта сумрач­ная пеще­ра, по кото­рой мы с тру­дом бре­ли, на каж­дом шагу наты­ка­ясь на все новые умо­по­мра­чи­тель­ные наход­ки и тщет­но пыта­ясь хоть на миг отвлечь­ся от шоки­ру­ю­щих раз­ду­мий о собы­ти­ях, про­ис­хо­див­ших здесь три­ста лет назад — или тыся­чу лет, или две, или десять тысяч… Это было поис­ти­не пред­две­рие ада, и бед­ня­ге Торн­то­ну сно­ва ста­ло дур­но, когда Траск ска­зал ему, что неко­то­рые из ске­ле­тов долж­ны были при­над­ле­жать чело­ве­че­ским суще­ствам, дегра­ди­ро­вав­шим до ста­дии чет­ве­ро­но­гих на про­тя­же­нии все­го лишь два­дца­ти (или чуть более того) послед­них поко­ле­ний.

Новые ужа­сы откры­лись нам, когда мы нача­ли раз­би­рать­ся в архи­тек­тур­ных остан­ках. Чет­ве­ро­но­гие суще­ства, кото­рые вре­мя от вре­ме­ни попа­да­лись сре­ди дву­но­гих, содер­жа­лись, по-види­мо­му, в камен­ных заго­нах, вне кото­рых им оста­ва­лось толь­ко погиб­нуть в пред­смерт­ном голод­ном бре­ду или в стра­хе перед наше­стви­ем крыс. То были целые ста­да, откорм­лен­ные на гру­бой рас­ти­тель­ной пище, остат­ки кото­рой, в виде ока­ме­нев­ше­го сило­са, еще вид­не­лись на дне огром­ных камен­ных закро­мов, более древ­них, чем сам Рим. Я теперь знал, для чего мои пред­ки содер­жа­ли такие обшир­ные сады и ого­ро­ды — боже, как мне хоте­лось бы забыть об этом! А о назна­че­нии подоб­ных стад мне не сле­до­ва­ло бы и заду­мы­вать­ся…

Сэр Уильям, стоя со сво­им фона­рем на древ­не­рим­ской руине, вслух пере­во­дил содер­жа­ние само­го ужас­но­го риту­а­ла, о каком я когда-либо слы­шал; он рас­ска­зы­вал и о пище, исполь­зу­е­мой в допо­топ­ном куль­те, кото­рый обна­ру­жи­ли и вли­ли в свой соб­ствен­ный жре­цы Кибе­лы. Нор­рис, хоть и хлеб­нув­ший в свое вре­мя окоп­ной жиз­ни, пока­чи­вал­ся, выхо­дя из обна­ру­жен­но­го нами ста­рин­но­го англий­ско­го дома. То была лав­ка мяс­ни­ка с при­ле­га­ю­щей к ней кух­ней — дело вро­де бы обыч­ное, — но насто­я­щим шоком для него было уви­деть в таком страш­ном месте зна­ко­мую англий­скую утварь и здесь же про­чи­тать зна­ко­мые англий­ские над­пи­си, из кото­рых иные отно­си­лись к 1610 году. Я не нашел в себе сил загля­нуть в этот дом — тот самый дом, в кото­ром уда­ра­ми кин­жа­ла мое­го дале­ко­го пред­ка Уол­те­ра де ла Поэ­ра был поло­жен конец дья­воль­ским делам.

Я все же решил­ся вой­ти в одно при­зе­ми­стое англо­сак­сон­ское стро­е­ние; веду­щая в него дубо­вая дверь сва­ли­лась с петель и я обна­ру­жил внут­ри ужас­ный ряд из деся­ти камен­ных камо­рок со ржа­вы­ми решет­ка­ми. В трех из них еще сохра­ни­лись остан­ки узни­ков, ске­ле­ты кото­рых сви­де­тель­ство­ва­ли о том, что это были нор­маль­но раз­ви­тые люди. На кости ука­за­тель­но­го паль­ца одно­го из мерт­ве­цов я уви­дел пер­стень с печат­кой, несу­щей на себе изоб­ра­же­ние наше­го фамиль­но­го гер­ба. Под рим­ской капел­лой сэр Уильям нашел под­вал с еще более древни­ми каме­ра­ми, но уже без оби­та­те­лей. Под ними открыл­ся потай­ной склеп, где хра­ни­лись лари с костя­ми, уло­жен­ны­ми в стро­гом поряд­ке; иные из них были снаб­же­ны ужас­ны­ми над­пи­ся­ми, выре­зан­ны­ми парал­лель­но на латин­ском, гре­че­ском и фри­гий­ском язы­ках. Тем вре­ме­нем док­тор Траск вскрыл один из дои­сто­ри­че­ских могиль­ни­ков и осве­тил фона­рем чере­па, кото­рые по сво­е­му типу немно­гим отли­ча­лись от чере­па горил­лы; на них были выре­за­ны не под­да­ю­щи­е­ся опи­са­нию идео­грам­мы. Через все эти ужа­сы мой кот шество­вал невоз­му­ти­мо. Лишь одна­жды я уви­дел его взо­брав­шим­ся с диким видом на самый верх гру­ды из костей — и хоте­лось бы мне знать, что за тай­ны скры­ва­лись за его жел­ты­ми гла­за­ми. Немно­го опом­нив­шись после чудо­вищ­ных откры­тий в этом замо­гиль­ном про­стран­стве, столь отвра­ти­тель­но пред­ви­ден­ных в моем повто­ря­ю­щем­ся сне, мы свер­ну­ли к той — кажу­щей­ся бес­пре­дель­ной — мрач­ной глу­би пеще­ры, куда со сто­ро­ны уте­са не мог про­ник­нуть ни еди­ный луч днев­но­го све­та. Мы нико­гда не узна­ем, какие неве­до­мые адские миры раз­вер­за­лись далее — за тем неболь­шим рас­сто­я­ни­ем, кото­рое мы успе­ли прой­ти, так как нами было еди­но­глас­но реше­но, что обна­ру­же­ние новых тайн не послу­жит на поль­зу чело­ве­че­ству. Для нас самих вполне хва­ти­ло того, что откры­лось в самом нача­ле: наши фона­ри высве­ти­ли про­кля­тую без­мер­ность пре­ис­под­них, где пиро­ва­ли кры­сы и где неожи­дан­но обна­ру­жив­ша­я­ся нехват­ка пищи заста­ви­ла про­жор­ли­вую зуба­стую армию сна­ча­ла пожрать живые ста­да голо­да­ю­щих полу­лю­дей, а затем кинуть­ся прочь из при­о­ра­та и устро­ить ту исто­ри­че­скую оргию опу­сто­ше­ния, кото­рую нико­гда не забу­дут мест­ные кре­стьяне.

Боже мой! — эти мерз­кие чер­ные ямы с обгло­дан­ны­ми костя­ми и оскол­ка­ми чере­пов! Эти кош­мар­ные ямы, на про­тя­же­нии бес­чис­лен­ных веков запол­няв­ши­е­ся костя­ми пите­кан­тро­пов, кель­тов, рим­лян и англи­чан! Иные из них были пол­ны, так что насто­я­щую глу­би­ну их было невоз­мож­но опре­де­лить. Дна дру­гих не дости­га­ли лучи наших про­жек­то­ров, остав­ляя про­стор вооб­ра­же­нию. Я поду­мал о том, что же слу­чи­лось с кры­са­ми, кото­рые в ходе блуж­да­ний по это­му жут­ко­му Тар­та­ру слу­чай­но сва­ли­лись в одну из кажу­щих­ся без­дон­ны­ми ям?

В какой-то момент нога моя поскольз­ну­лась, я вышел из кру­га све­та за край зия­ю­щей чер­но­той без­дны, и меня вдруг охва­тил отча­ян­ный, экс­та­ти­че­ский ужас. Долж­но быть, я доволь­но дол­го мед­лил в про­стра­ции, ибо уже не видел воз­ле себя нико­го из нашей груп­пы, кро­ме пол­но­те­ло­го капи­та­на Нор­ри­са. Затем до меня донес­ся некий зло­ве­щий звук, исхо­дя­щий из кро­меш­ной тьмы, вдруг пока­зав­ший­ся мне страш­но зна­ко­мым, и я уви­дел, как мой ста­рый чер­ный кот неожи­дан­но ринул­ся из-за моей спи­ны, слов­но кры­ла­тое еги­пет­ское боже­ство, впе­ред пря­мо в эту ужас­ную тьму. Но и я не отста­вал от него, теперь уже не ведая сомне­ний. Да, то вновь слы­ша­лась бесов­ская воз­ня зуба­стых исча­дий ада — про­кля­тых крыс, стре­мя­щих­ся все к новым ужа­сам и ныне решив­ших погру­зить меня само­го туда, в още­рив­ши­е­ся зевы мрач­ных пещер, скры­вав­ших­ся в без­дон­ных хля­бях зем­ли, где Ньяр­латхо­теп, буй­ный без­ли­кий бог, в диком без­рас­суд­стве под­вы­ва­ет во мра­ке пению флейт, при­жа­тых к губам двух аморф­ных сла­бо­ум­ных музы­кан­тов…
Мой фонарь уже погас, а я все бежал впе­ред. Я слы­шал голо­са и завы­ва­ния эха, но надо всем этим плав­но уси­ли­вал­ся бого­мерз­кий, назой­ли­вый звук бес­пре­рыв­ной бегот­ни; он нарас­тал и нарас­тал — так пух­нет око­че­нев­ший, раз­дув­ший­ся труп в мас­ля­ни­стой реке, теку­щей под бес­чис­лен­ны­ми моста­ми из оник­са к чер­но­му воню­че­му морю… Что-то уда­ри­лось о меня — что-то мяг­кое и пух­лое. То были кры­сы вся их вяз­кая, киша­щая мас­са — все их про­жор­ли­вое пол­чи­ще, пиру­ю­щее на живом и мерт­вом… Поче­му бы им и не сожрать одно­го из де ла Поэров, ведь вся­кий де ла Поэр сам пожи­ра­ет гре­хов­ную пищу?… Вой­на пожра­ла мое­го сына, мое­го маль­чи­ка, будь они все про­кля­ты… Янки пожра­ли наш Кар­факс, обрек­ши его на сожже­ние… Они сожгли ста­ро­го Дела­по­ра с его тай­ной… Нет, нет, гово­рю я вам, я вовсе не дья­воль­ский сви­но­пас в сумрач­ной пеще­ре! Нет, не одут­ло­ва­тое, жир­ное лицо Эдвар­да Нор­ри­са при­знал я в той бес­фор­мен­ной, пузы­ря­щей­ся тва­ри! Кто гово­рит, что я один из де ла Поэров? Он жил, но он умер, мой маль­чик!.. Неуже­ли какой-то Нор­рис будет вла­деть зем­ля­ми де ла Поэров?… Это вуду, гово­рю я вам… Это та пят­ни­стая змея… Будь ты про­клят, тупо­го­ло­вый Торн­тон, вот я пока­жу тебе, как падать в обмо­рок при виде дел, совер­шен­ных моим родом… Ах ты, подо­нок, мерз­кое ты отро­дье, я про­учу тебя!.. Ты хоть зна­ешь, с кем име­ешь дело?… Magna Mater! Magna Mater!.. Atys… Dia ad aghaidh’s ad aodann… agus bas dunach ort! Dhonas’s dholas ort, agus leat-sa!.. Ungl… ungl… rrrlh… chchch…

Имен­но это, как уве­ря­ют, слы­ша­лось из моих уст, когда спу­стя три часа меня обна­ру­жи­ли в непро­гляд­ной тьме при­пав­шим к пух­ло­му, напо­ло­ви­ну объ­еден­но­му телу капи­та­на Нор­ри­са, при­чем мой соб­ствен­ный кот, прыг­нув мне на грудь, раз­ди­рал мою глот­ку… Теперь они уже взо­рва­ли Эксхем­ский при­о­рат, забра­ли у меня Ниг­ге­ра, а меня само­го заклю­чи­ли в дом на Хэн­вел­ле, в эту мрач­ную каме­ру с заре­ше­чен­ны­ми окна­ми, где веч­но слы­шит­ся про­кля­тый таин­ствен­ный шепот, рас­ска­зы­ва­ю­щий о моем ужа­са­ю­щем наслед­стве и обо всем, что со мной слу­чи­лось. Торн­тон сидит в сосед­ней каме­ре, но они не дают мне пере­го­во­рить с ним. Они ста­ра­ют­ся замол­чать и боль­шую часть фак­тов, свя­зан­ных с при­о­ра­том. Когда я гово­рю о бед­ном Нор­ри­се, они обви­ня­ют меня в ужас­ном дея­нии, но они долж­ны знать, что я ниче­го тако­го не тво­рил. Долж­ны же они пони­мать, что то были кры­сы — скольз­кие, сну­ю­щие кры­сы, чья воз­ня нико­гда не дает мне заснуть; дья­воль­ские кры­сы, мча­щи­е­ся куда-то за обив­кой стен в моей каме­ре и маня­щие меня вниз — к вели­чай­шим ужа­сам, какие я когда-либо знал; кры­сы, кото­рых сами они нико­гда не смо­гут услы­шать — кры­сы, кры­сы в сте­нах…