Говард Филлипс Лавкрафт

ПРАЗДНЕСТВО

(The Festival)
Напи­са­но в 1923 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод А. Сыро­вой

////

«Efficiut Daemones, ut quae non sunt, sic lumen quasi sint, conspicienda bominibus exhibeant». Lactantiud

Я нахо­дил­ся вда­ле­ке от род­но­го дома, у даль­них бере­гов моря, что окон­ча­тель­но окол­до­ва­ло меня. В сумер­ках я слы­шал, как его вол­ны нака­ты­ва­ют­ся, раз­би­ва­ясь о кам­ни, и знал, что мор­ская сти­хия раз­ли­лась как раз над хол­мом, где гиб­кие иво­вые вет­ви густо пере­пле­та­лись на фоне про­яс­ня­ю­ще­го­ся неба и пер­вых звезд нарож­да­ю­щей­ся ночи. И так как пред­ки мои при­зва­ли меня в этот ста­рин­ный город, я про­дол­жил свой путь по мяг­ко­му, толь­ко что выпав­ше­му сне­гу вдоль доро­ги, оди­но­ко взмы­ва­ю­щей вверх, туда, где Лль­де­ба­ран мер­цал огня­ми сре­ди дере­вьев. Навстре­чу древ­не­му горо­ду, кото­рый я нико­гда не видел, но о кото­ром столь­ко меч­тал.

Был Yuletide, кото­рый люди назы­ва­ют Рож­де­ством, хотя в душе зна­ют, что он древ­нее, чем Виф­ле­ем и Вави­лон, древ­нее, чем Мам­фис и все чело­ве­че­ство. Был Yuletide, и нако­нец-то я при­шел в этот ста­рый при­мор­ский город, где жили мои пред­ки и отме­ча­ли этот празд­ник еще в те дале­кие вре­ме­на, когда он был запре­щен. Они настав­ля­ли сво­их сыно­вей отме­чать его раз в сто­ле­тие, что­бы не стер­лись в памя­ти его глав­ные таин­ства и обря­ды.

Пред­ки мои были ста­ры­ми. Они были ста­ры­ми уже тогда, когда обос­но­ва­лись на этой зем­ле три­ста лет назад. И были здесь они чужи­ми, эти угрю­мые, скрыт­ные люди из южных садов орхидей, и гово­ри­ли на сво­ем язы­ке, преж­де чем выучи­ли язык голу­бо­гла­зых рыба­ков. Теперь судь­ба раз­бро­са­ла их по све­ту, и един­ствен­ное, что объ­еди­ня­ло их, так это риту­а­лы тайн обря­дов, нико­му кро­ме них неве­до­мых. Я был един­ствен­ным, кто вер­нул­ся той ночью в древ­ний рыбац­кий город соглас­но леген­де, кото­рую пом­нят толь­ко бед­ня­ки да люди оди­но­кие.

И тут за греб­нем хол­ма я уви­дел Кинг­спорт, про­сти­рав­ший­ся невда­ле­ке в мороз­ных сумер­ках. Засне­жен­ный Кинг­спорт со ста­рин­ны­ми флю­ге­ра­ми и шпи­ля­ми, цилин­дра­ми камен­ных труб, при­ча­ла­ми и неболь­ши­ми моста­ми, ива­ми и клад­би­ща­ми; бес­ко­неч­ны­ми лаби­рин­та­ми кру­тых, узких, изви­ва­ю­щих­ся уло­чек и голо­во­кру­жи­тель­ной высо­ты цен­траль­ным хол­мом, чью вер­ши­ну вен­ча­ла цер­ковь, кото­рая ока­за­лась непод­власт­на раз­ру­ши­тель­ной силе вре­ме­ни; непре­рыв­ным лаби­рин­том домов коло­ни­аль­но­го сти­ля, то сбив­ших­ся в кучу, то раз­бро­сан­ных там и сям, слов­но остав­лен­ные в бес­по­ряд­ке дет­ские куби­ки. Глу­бо­кая ста­ри­на кос­ну­лась сво­и­ми седы­ми кры­ла­ми убе­лен­ных зимой фрон­то­нов и дву­скат­ных крыш, вее­ро­об­раз­ные окна над две­ря­ми — и неболь­шие окон­ца в домах один за дру­гим начи­на­ли мер­цать в холод­ных сумер­ках, стре­мясь доне­сти свет до Ори­о­на и ста­рых, как мир, звезд. Мор­ские вол­ны с гнев­ным шумом раз­би­ва­лись о при­чал, Древ­нее, не рас­кры­ва­ю­щее сво­их тайн море, из кото­ро­го в неза­па­мят­ные вре­ме­на сту­пи­ли на эту зем­лю люди.

Рядом с доро­гой, на самом высо­ком месте, лишен­ном рас­ти­тель­но­сти и про­ду­ва­е­мом все­ми вет­ра­ми, я уви­дел место захо­ро­не­ния, где чер­ные над­гроб­ные кам­ни омер­зи­тель­но тор­ча­ли из-под сне­га, буд­то обло­ман­ные ног­ти гигант­ско­го тру­па. Зане­сен­ная сне­гом доро­га была совер­шен­но пустын­на. Ино­гда мне каза­лось, буд­то я слы­шу изда­ле­ка доно­ся­ще­е­ся поскри­пы­ва­ние, напо­ми­на­ю­щее скрип висе­ли­цы на вет­ру. В 1692 году за кол­дов­ство пове­си­ли четы­рех моих род­ствен­ни­ков, но я не знал, где имен­но.

Когда доро­га, пет­ляя, ста­ла спус­кать­ся по скло­ну в направ­ле­нии моря, я стал при­слу­ши­вать­ся к весе­лым вечер­ним дере­вен­ским зву­кам, но не слы­шал их. Потом я вспом­нил о вре­ме­ни года и понял, что у этих ста­рых пури­тан могут быть совсем иные рож­де­ствен­ские тра­ди­ции, напол­нен­ные тихи­ми молит­ва­ми у семей­но­го оча­га. А поняв все это, пере­стал вслу­ши­вать­ся или искать слу­чай­ных про­хо­жих. Я про­дол­жал свой путь мимо тихих осве­щен­ных домов и мрач­ных камен­ных стен туда, где пока­чи­ва­лись на про­ни­зы­ва­ю­щем соле­ном вет­ру вывес­ки ста­рин­ных мага­зи­нов и таверн, где при­чуд­ли­вые двер­ные коль­ца туск­ло поблес­ки­ва­ли на фоне немо­ще­ных уло­чек, отра­жая свет неболь­ших, зашто­рен­ных око­шек.

Я зна­ко­мил­ся с кар­та­ми это­го горо­да и знал, где най­ти дом пред­ков. Меня заве­ри­ли, что я буду узнан и теп­ло встре­чен, так как дере­вен­ские леген­ды живут дол­го. Поэто­му я поспе­шил через Бэк-Стрит в Секл-Корт и по све­же­му сне­гу, выпав­ше­му на един­ствен­ный в горо­де моще­ный тро­туар, — туда, где Грин-Лейн ведет за Мар­кет-Хаус. Ста­рые кар­ты не солга­ли, и я не испы­тал затруд­не­ний, хотя не вез­де они были точ­ны. Напри­мер, когда ука­зы­ва­ли, что в Арк­хэме есть трам­вай­ная линия, — то про­во­дов я так и не уви­дел. А рель­сы в любом слу­чае мог укрыть снег. Я был рад, что иду пеш­ком, так как оку­тан­ное бело­снеж­ным покры­ва­лом селе­ние выгля­де­ло очень живо­пис­но с высо­ты хол­ма. Я горел нетер­пе­ни­ем посту­чать в дом сво­их пред­ков, седь­мой дом сле­ва на Грин-Лейн со ста­рин­ной ост­ро­вер­хой кры­шей и высту­па­ю­щим вто­рым эта­жом, постро­ен­ный до 1650 года.

Дом был осве­щен изнут­ри, когда я при­бли­зил­ся к нему. Поток све­та, лью­щий­ся из ром­бо­вид­ных окон, поз­во­лил мне рас­смот­реть, что дом почти не изме­нил сво­е­го пер­во­на­чаль­но­го вида. Верх­няя его часть нави­са­ла над узкой, зарас­та­ю­щей тра­вой улоч­кой, чуть не стал­ки­ва­ясь с высту­па­ю­щим верх­ним эта­жом дома напро­тив, так что я ока­зал­ся слов­но в тун­не­ле с низ­ки­ми камен­ны­ми сту­пень­ка­ми крыль­ца, очи­щен­ны­ми от сне­га. Пеше­ход­ных доро­жек не было, но во мно­гих домах две­ри были под­ня­ты высо­ко над зем­лей. К ним вели лест­ни­цы из двух про­ле­тов с желез­ны­ми поруч­ня­ми. Стран­но все это выгля­де­ло, но в Новой Англии для меня все было непри­выч­но. Ведь я нико­гда не бывал здесь преж­де. И хотя вид город­ка был при­я­тен мое­му гла­зу, я полу­чил бы боль­шее удо­воль­ствие, если бы уви­дел сле­ды на сне­гу, про­хо­жих на ули­це или хотя бы несколь­ко неза­што­рен­ных окон.

Когда я посту­чал в дверь ста­рин­ным желез­ным коль­цом, то немно­го испу­гал­ся. Какая-то тре­во­га все­ли­лась в мое серд­це. Воз­мож­но, из-за того, что мне стран­но было ощу­щать свою при­над­леж­ность к это­му дому. Или холод и уны­лость вече­ра внес­ли в это свою леп­ту? Или непри­выч­ная для меня тиши­на в этом ста­ром горо­де с любо­пыт­ны­ми тра­ди­ци­я­ми была тому виной? А когда на мой стук отве­ти­ли, я совсем пере­пу­гал­ся, пото­му что не слы­шал ника­ких шагов перед тем, как со скри­пом отво­ри­лась дверь. Но страх мой был недол­гим, так как у чело­ве­ка, сто­я­ще­го в двер­ном про­еме в хала­те и домаш­них тапоч­ках, было при­вет­ли­вое, веж­ли­вое лицо, кото­рое подей­ство­ва­ло на меня успо­ка­и­ва­ю­ще. И хотя он дал мне понять, что не гово­рит, он начер­тал при­чуд­ли­вое древ­нее при­вет­ствие острой палоч­кой на воще­ной дощеч­ке, кото­рую дер­жал в руках.

Он при­гла­сил меня вой­ти в низ­кую, осве­щен­ную све­чой ком­нат­ку с тем­ной мас­сив­ной мебе­лью сем­на­дца­то­го века. Про­шлое было живо здесь со все­ми его атри­бу­та­ми: похо­жий на пеще­ру очаг, прял­ка, над кото­рой скло­ни­лась ста­ру­ха в про­стор­ном пла­тье и голов­ном убо­ре. Она сиде­ла спи­ной ко мне и мол­ча пря­ла, несмот­ря на празд­нич­ный день. В ком­на­те пах­ло сыро­стью, и я уди­вил­ся, что очаг не был разо­жжен. Дере­вян­ная ска­мья с высо­кой спин­кой была обра­ще­на к окнам, на кото­рых висе­ли зана­вес­ки.

По-мое­му, на ска­мей­ке кто-то сидел, хотя я не был уве­рен в этом. Мне все здесь нра­ви­лось, и опять страх нака­ты­вал­ся на меня, как преж­де. Страх этот ста­но­вил­ся все силь­нее. И при­чи­ной тому слу­жи­ло то, что пона­ча­лу, каза­лось, дей­ство­ва­ло на меня успо­ка­и­ва­ю­ще, так как чем боль­ше я всмат­ри­вал­ся в при­вет­ли­вое лицо ста­ри­ка, тем боль­ше эта при­вет­ли­вость вну­ша­ла мне непри­ят­ное чув­ство. Гла­за его были непо­движ­ны, а кожа слиш­ком напо­ми­на­ла воск. В кон­це кон­цов, я при­шел к мыс­ли, что это вовсе не лицо, а дья­воль­ски хит­рая мас­ка. Но дряб­лые руки про­дол­жа­ли радуш­но выво­дить сло­ва на дощеч­ке, про­ся подо­ждать, пока меня не про­во­дят до места празд­не­ства.

Ука­зав на стул око­ло сто­ла со стоп­кой книг, ста­рик вышел из ком­на­ты. Опу­стив­шись на стул, я уви­дел, что кни­ги были древни­ми. Сре­ди них уста­рев­шая «Чуде­са нау­ки» Мор­ри­сте­ра, ужас­ная «Saducismus Triumphatus» Джорз­с­фа Глен­ви­ла, издан­ная в 1681 году, шоки­ру­ю­щая «Daemonolatreia» Руми­ги­уса, напе­ча­тан­ная в Лионе в 1595 году, и совсем нику­да не год­ная, нигде не упо­ми­на­е­мая «Necronomicon» сума­сшед­ше­го ара­ба Абду­ла Алхаз­ре­да в запре­щен­ном пере­во­де на латин­ский Олау­са Вор­ми­уса — кни­га, кото­рую мне не дове­лось видеть ранее, но о кото­рой я слы­шал страш­ные вещи, про­из­но­си­мые шепо­том. Никто не раз­го­ва­ри­вал со мной, и я мог слы­шать поскри­пы­ва­ние выве­сок на ули­це на вет­ру, жуж­жа­ние прял­ки, за кото­рой ста­ру­ха в голов­ном убо­ре про­дол­жа­ла свою бес­ко­неч­ную рабо­ту. И сама ком­на­та, и кни­ги, и люди в ней были отвра­ти­тель­ны и вызы­ва­ли во мне бес­при­чин­ную тре­во­гу, но так как древ­няя тра­ди­ция моих пред­ков при­зва­ла меня в это место, я решил — будь что будет. Я попы­тал­ся читать и вско­ре, тре­пе­ща от вол­не­ния, почув­ство­вал, что увлек­ся этой про­кля­той «Necronomicon»; суть ее была настоль­ко ужас­ной, что не укла­ды­ва­лась в рам­ки здра­во­го смыс­ла и пони­ма­ния, она вызва­ла у меня откро­вен­ную непри­язнь.

И тут мне пока­за­лось, что я услы­шал, как закры­лось одно из окон, к кото­ро­му была повер­ну­та дере­вян­ная ска­мья, буд­то окно украд­кой откры­ва­ли.

Каза­лось, этот звук сле­ду­ет, за жуж­жа­ни­ем, кото­рое уже никак не отно­си­лось к ста­ру­хи­ной рабо­те. Хотя это дли­лось совсем недол­го, и ста­ру­ха усерд­но пря­ла, и били ста­рин­ные часы. Потом я поте­рял ощу­ще­ние вре­ме­ни и того, что на ска­мей­ке кто-то сидел. Я вни­ма­тель­но читал, содро­га­ясь от про­чи­тан­но­го, когда вер­нул­ся ста­рик, обу­тый и оде­тый в про­стор­ную накид­ку, и опу­стил­ся на ту самую ска­мью, так что я уже не мог его видеть. Ожи­да­ние и в самом деле было очень нер­воз­ным, и бого­хуль­ная кни­га, кото­рую я дер­жал в руках, лишь уси­ли­ва­ла это ощу­ще­ние. Одна­ко, когда про­би­ло один­на­дцать, ста­рик под­нял­ся, бес­шум­но подо­шел к мас­сив­но­му рез­но­му комо­ду и вынул из ящи­ка два пла­ща с капю­шо­на­ми, один из кото­рых надел на себя, а дру­гим уку­тал ста­ру­ху, оста­вив­шую нако­нец-то свою прял­ку. Потом они оба напра­ви­лись к две­ри: ста­ру­ха — запи­на­ясь и еле пере­дви­гая ноги; а ста­рик, взяв у меня из рук кни­гу, кото­рую я читал, пома­нил меня рукой и натя­нул капю­шон на свое лицо.

Мы вышли на без­лун­ные, изви­ли­сто пере­пле­тен­ные улоч­ки это­го неве­ро­ят­но древ­не­го горо­да. Вышли, когда огни в зашто­рен­ных окнах гас­ли один за дру­гим, и созвез­дие Пса иско­са погля­ды­ва­ло на тол­пу оде­тых в капю­шо­ны и пла­щи фигур. Фигу­ры эти в ноч­ной тишине воз­ни­ка­ли из двер­ных про­емов и вли­ва­лись в при­чуд­ли­вую про­цес­сию, потя­нув­шу­ю­ся вверх по ули­це мимо поскри­пы­ва­ю­щих на вет­ру выве­сок, допо­топ­ных фрон­то­нов, кры­тых соло­мой крыш и ром­бо­вид­ных око­нец. Они бес­шум­но плы­ли мимо вытя­нув­ших­ся неров­ным рядом раз­ру­ша­ю­щих­ся домов, откры­тых дво­ров и цер­ков­ных клад­бищ, где кача­ю­щи­е­ся фона­ри бро­си­ли косые таин­ствен­ные тени.

В этом без­мол­вии я сле­до­вал за сво­и­ми немы­ми спут­ни­ка­ми, тес­ни­мый лок­тя­ми, казав­ши­ми­ся про­ти­во­есте­ствен­но мяг­ки­ми, сдав­ли­ва­е­мый груд­ны­ми клет­ка­ми и живо­та­ми, кото­рые каза­лись необык­но­вен­но мяси­сты­ми. Но я не видел ни одно­го лица, не услы­шал ни одно­го сло­ва. Выше, выше, выше полз­ли вну­ша­ю­щие суе­вер­ный страх колон­ны, и я уви­дел, что все они устре­ми­лись к одной точ­ке — в цен­тре горо­да, где на высо­ком хол­ме взгро­моз­ди­лась огром­ная белая цер­ковь. Я видел ее с греб­ня доро­ги, когда смот­рел на Кинг­спорт в нарож­да­ю­щих­ся сумер­ках. Это зре­ли­ще заста­ви­ло меня содрог­нуть­ся, ибо каза­лось, буд­то Аль­де­ба­ран балан­си­ру­ет на при­зрач­ном острие.

Вокруг церк­ви откры­ва­лось про­стран­ство, частич­но обра­зу­е­мое цер­ков­ным клад­би­щем с при­чуд­ли­вы­ми обе­лис­ка­ми, частич­но — напо­ло­ви­ну мощен­ной пло­ща­дью, про­ду­ва­е­мой все­ми вет­ра­ми. Вокруг нее выстро­и­лись в ряд отвра­ти­тель­но вет­хие дома с ост­ро­ко­неч­ны­ми кры­ша­ми, нави­са­ю­щи­ми фрон­то­на­ми. Пла­мя све­чей тан­це­ва­ло над вхо­дом в скле­пы, откры­вая печаль­ный вид, но стран­ным обра­зом не отбра­сы­вая ника­ких теней. За клад­би­щем, там, где не было домов, с вер­ши­ны хол­ма мож­но было наблю­дать мер­ца­ние звезд над при­ча­лом, хотя сам город был не види­мым в тем­но­те. Вре­мя от вре­ме­ни лам­па с ужа­са­ю­щим сту­ком рас­ка­чи­ва­лась на вет­ру на кри­вой улоч­ке, ста­ра­ясь охва­тить сво­им све­том тол­пу, без­звуч­но вли­ва­ю­щу­ю­ся в цер­ковь. Я подо­ждал, пока все это ско­пи­ще людей не исчез­ло в тем­ном двер­ном про­еме. Ста­рик тянул меня за рукав, но я решил­ся вой­ти туда послед­ним. Пере­сту­пая порог и оку­на­ясь в неиз­ве­дан­ную тьму, в кото­рой кишел народ, я огля­нул­ся, что­бы еще раз убе­дить­ся в суще­ство­ва­нии мира, остав­ше­го­ся сна­ру­жи, и уви­деть, как све­че­ние клад­би­щен­ских огней роня­ет туск­лый отблеск на дорож­ку, веду­щую к вер­шине хол­ма. Бро­сив этот про­щаль­ный взгляд, я неска­зан­но уди­вил­ся. Так как, хотя ветер и сдул почти весь снег, на дорож­ке око­ло две­ри он все-таки сохра­нил­ся; и при том мимо­лет­ном и запоз­да­лом дви­же­нии моих встре­во­жен­ных глаз мне почу­ди­лось, буд­то на нем не отпе­ча­та­лось ника­ких сле­дов, в том чис­ле и моих.

Внут­ри цер­ковь едва была осве­ще­на теми лам­па­ми, кото­рые люди при­нес­ли с собой, основ­ная мас­са их уже рас­та­я­ла в тем­но­те. Они устре­ми­лись по про­хо­ду меж­ду ска­мья­ми с высо­ки­ми спин­ка­ми к впуск­ной две­ри в под­зем­ную часов­ню пря­мо перед кафед­рой. Дверь была откры­та, отвра­ти­тель­но зияя пусто­той, и вся про­цес­сия дви­ну­лась сквозь нее. Не гово­ря ни сло­ва, я после­до­вал вниз по истер­тым сту­пе­ням в этот тем­ный и душ­ный склеп. Конец это­го марш­ру­та ноч­ных палом­ни­ков казал­ся ужа­са­ю­щим, и когда я уви­дел их, мед­лен­но про­би­ра­ю­щих­ся в освя­щен­ный века­ми склеп, они все­ли­ли в меня еще боль­ший тре­пет. Потом в полу скле­па я заме­тил отвер­стие, куда, как в ворон­ку, плав­но устре­ми­лась тол­па, и вско­ре мы уже спус­ка­лись вниз по зло­ве­щей лест­ни­це из гру­бо обте­сан­но­го кам­ня; узкая спи­раль­ная лест­ни­ца, влаж­ная и исто­ча­ю­щая осо­бый запах, ухо­ди­ла вниз, во внут­рен­нюю часть хол­ма, мимо уны­лых стен из камен­ных плит, по кото­рым сте­ка­ла вода, и осы­па­ю­ще­го­ся извест­ко­во­го рас­тво­ра. Это было без­молв­ное и ужа­са­ю­щее нис­хож­де­ние в пре­ис­под­нюю, и через неко­то­рое вре­мя я заме­тил, что сте­ны и сту­пе­ни изме­ни­ли свой вид, буд­то были высе­че­ны из цель­но­го кам­ня. Но что меня глав­ным обра­зом тре­во­жи­ло, так это то, что поступь огром­ной мас­сы людей была совер­шен­но бес­шум­ной и не рож­да­ла ника­ких зву­ков. После целой веч­но­сти спус­ка я уви­дел несколь­ко боко­вых ходов, похо­жих на норы и веду­щих из неиз­ве­дан­ной тьмы в самый центр тем­но­го, как ночь, таин­ства. Вско­ре их ста­ло чрез­мер­но мно­го, буд­то это было нече­сти­вое под­зем­ное клад­би­ще, и ост­рый запах, исхо­дя­щий отту­да, ста­но­вил­ся совсем невы­но­си­мым. Я чув­ство­вал, что мы, долж­но быть, про­шли через всю гору и нахо­ди­лись под зем­лей само­го Кинг­спор­та, я меня ужас­ну­ла мысль, что этот древ­ний город, изры­тый под­зем­ны­ми лаби­рин­та­ми, слов­но изъ­еден­ное чер­вя­ми ябло­ко, такой ста­рый и греш­ный.

Потом я уви­дел мерт­вен­но-блед­ное мер­ца­ние све­та и услы­шал тихий плеск нико­гда не видев­ших солн­ца вод. И вновь я содрог­нул­ся, пото­му что не любил тьму и горь­ко сожа­лел о том, что мои пра­от­цы при­зва­ли меня на этот глав­ный обряд. Когда сту­пень­ки и про­ход ста­ли шире, я услы­шал еще один звук тон­кий, изде­ва­тель­ски завы­ва­ю­щий, сла­бый звук флей­ты. И неожи­дан­но пере­до мной воз­ник вид без­гра­нич­но­го под­зем­но­го мира — обшир­ный губ­ча­тый берег, осве­щен­ный стол­бом зеле­но­ва­то­го пла­ме­ни и омы­ва­е­мый широ­кой мас­ля­ни­стой рекой, кото­рая жут­ко и неожи­дан­но вры­ва­лась на про­стор, что­бы вли­вать­ся в тем­ную без­дну веч­но­го оке­а­на.

Теряя созна­ние и тяже­ло дыша, я смот­рел на этот греш­ный Эреб гигант­ских пога­нок, про­ка­жен­но­го огня и вяз­кой или­стой воды и видел заку­тан­ные в пла­щи тол­пы, обра­зу­ю­щие полу­кру­жие вокруг стол­ба ярко­го пла­ме­ни. Это и был свя­точ­ный обряд, древ­нее, чем сам чело­век, и пред­на­зна­чен­ный судь­бой пере­жить его; глав­ный обряд солн­це­сто­я­ния и обе­ща­ния вес­ны, несмот­ря на снеж­ные покро­вы; обряд огня и веч­ной зеле­ни, све­та и музы­ки. И в мрач­ной пеще­ре я уви­дел, как они совер­ша­ют обряд и покло­ня­ют­ся блед­но­му пла­ме­ни, и бро­са­ют в воду свои беды и несча­стья — при­горш­ни вяз­кой и тяну­щей­ся рас­ти­тель­но­сти, кото­рая пора­жа­ла вели­ко­ле­пи­ем сво­ей зеле­ни при ярком и осле­пи­тель­ном сол­неч­ном све­те. Я видел это и видел, как некто, при­пав к зем­ле поодаль от огня, отвра­ти­тель­но ску­лил на флей­те; и когда это нечто ску­ли­ло на флей­те, мне каза­лось, что я слы­шу гибель­ное при­глу­шен­ное дро­жа­ние в зло­вон­ной тьме, где я ниче­го не мог рас­смот­реть. Но что меня боль­ше все­го испу­га­ло, так это огнен­ный столб; извер­га­ясь неисто­во из непо­сти­жи­мых глу­бин, он не отбра­сы­вал теней, как это быва­ет в обыч­ных слу­ча­ях, а покры­вал азо­ти­стые кам­ни отвра­ти­тель­ной, ядо­ви­той ярью- медян­кой. Ибо во всем этом бур­ля­щем горе­нии не было теп­ла, а толь­ко лип­кость смер­ти и раз­ло­же­ния.

Ста­рик, кото­рый при­вел меня сюда, теперь при­бли­зил­ся к это­му жут­ко­му стол­бу и совер­шал стро­гие риту­аль­ные дей­ства, стоя лицом к полу­кру­гу. В опре­де­лен­ные момен­ты сидя­щие в полу­кру­ге почти­тель­но про­сти­ра­лись ниц, осо­бен­но, когда он под­ни­мал над голо­вой эту гнус­ную «Necronomicon», кото­рую он при­хва­тил с собой. И я почти­тель­но кла­нял­ся вме­сте с ними, пото­му что был при­зван на это празд­не­ство по древним и незыб­ле­мым уста­нов­ле­ни­ям. Потом ста­рик подал сиг­нал почти неви­ди­мо­му игро­ку на флей­те, и ее при­глу­шен­ный звук стал чуть гром­че и в дру­гой тональ­но­сти, вызы­вая при этом нево­об­ра­зи­мое омер­зе­ние. Испы­тав это омер­зе­ние, я чуть не упал на покры­тую лишай­ни­ком зем­лю, пора­жен­ную стра­хом не за этот или дру­гой мир, а толь­ко за сума­сшед­шее про­стран­ство меж­ду звез­да­ми.

Отку­да-то из гущи тол­пы, навис­шей над омерт­ве­лым сия­ни­ем холод­но­го пла­ме­ни адской пре­ис­под­ней, отку­да неслыш­но нес­ла свои жут­кие воды мас­ля­ни­стая река, раз­дал­ся рит­ми­че­ски повто­ря­ю­щий­ся звук хло­па­ю­щих кры­льев. Это при­бли­жа­лись укро­щен­ные и выучен­ные суще­ства-гибри­ды, кото­рых труд­но пред­ста­вить гла­зу нор­маль­но­го чело­ве­ка и невоз­мож­но охва­тить здра­вым умом. То были не воро­ны, не кро­ты, не каню­ки, не муравьи и не лету­чие мыши-вам­пи­ры. То были и не чело­ве­че­ские суще­ства, но нечто, что я не могу и не дол­жен вспо­ми­нать. Этот мяг­кий хло­па­ю­щий звук частич­но изда­ва­ли их лап­ча­тые ноги, частич­но — пере­пон­ча­тые кры­лья. Когда они под­ле­те­ли к участ­ни­кам этой фан­та­сти­че­ской цере­мо­нии, накры­тые капю­шо­на­ми моля­щи­е­ся схва­ти­ли их, взо­бра­лись вер­хом и уле­те­ли один за дру­гим вдоль про­сто­ров этой туск­ло осве­щен­ной реки в пре­ис­под­нюю, за гори­зонт.

Ста­ру­ха пря­диль­щи­ца исчез­ла вме­сте со все­ми, а ста­рик остал­ся толь­ко пото­му, что я отка­зал­ся, когда он дал мне понять, как надо ухва­тить­ся за лета­ю­щее суще­ство, что­бы оно не сопро­тив­ля­лось. Когда я с тру­дом под­нял­ся на ноги, то уви­дел, что флей­тист, кото­ро­го я так и не рас­смот­рел, исчез из поля зре­ния, но двое существ-гибри­дов тер­пе­ли­во сто­я­ли рядом. Видя мою нере­ши­тель­ность, ста­рик достал свою воща­ную дощеч­ку с ост­ро­ко­неч­ной палоч­кой и напи­сал, что он был истин­ным пред­ста­ви­те­лем воли моих пра­от­цов, кото­рые созда­ли этот свя­точ­ный обряд, и что мое воз­вра­ще­ние сюда было пред­опре­де­ле­но и глав­ные таин­ства еще впе­ре­ди. Он писал все это ста­рин­ной вязью, и когда я все еще коле­бал­ся, он выта­щил из про­стор­ной одеж­ды коль­цо с печа­тью и часы, при­над­ле­жав­шие моей семье, что­бы под­твер­дить ска­зан­ное и дока­зать, что он тот, за кого себя выда­ет. Но это было жут­кое дока­за­тель­ство, пото­му что я знал из ста­рых бумаг, что те часы были захо­ро­не­ны вме­сте с моим пра­пра­пра­пра­пра­де­ду­щкой в 1698 году.

Тогда ста­рик стя­нул с себя капю­шон, желая под­черк­нуть сход­ство во внеш­но­сти, но я толь­ко содрог­нул­ся от ужа­са, пото­му что был уве­рен, что лицо его явля­лось не более, чем дья­воль­ской мас­кой. Хло­па­ю­щие кры­лья­ми суще­ства нетер­пе­ли­во скреб­лись о лишай­ник, и я заме­тил, что ста­рик сам был неспо­ко­ен. И когда одно из существ ста­ло враз­вал­ку отхо­дить в сто­ро­ну, он быст­ро повер­нул­ся, что­бы оста­но­вить его; так что рез­кое дви­же­ние сме­сти­ло вос­ко­вую мас­ку с того; что долж­но было быть его голо­вой. И затем, из-за кош­мар­но­го поло­же­ния, — путь к камен­ной лест­ни­це, по кото­рой мы сюда спус­ка­лись, был пре­граж­ден, — я бро­сил­ся в мас­ля­ни­стую под­зем­ную реку, несу­щую свои воды в мор­ские пеще­ры и в этот момент покрыв­шу­ю­ся кро­ва­вы­ми пузы­ря­ми. Я бро­сил­ся в этот гли­ни­стый поток миаз­мов, ско­пив­ших­ся под зем­лей, преж­де чем мои безум­ные кри­ки навлек­ли на меня леги­о­ны погре­бен­ных, кото­рых эти под­зем­ные пеще­ры мог­ли таить в сво­их глу­би­нах.

В боль­ни­це мне ска­за­ли, что меня обна­ру­жи­ли на рас­све­те у при­ча­ла Кинг­спор­та. Я напо­ло­ви­ну замерз и цеп­лял­ся за плы­ву­щую бал­ку, кото­рую слу­чай послал, что­бы спа­сти меня. Мне объ­яс­ни­ли, что ночью я свер­нул с доро­ги не в ту сто­ро­ну и упал с кру­то­го обры­ва в Оран­дж­Пойнт, — они при­шли к тако­му заклю­че­нию, судя по сле­дам, остав­лен­ным на сне­гу. Мне нече­го было отве­тить, пото­му что все это было неправ­дой. Все было неправ­дой: эти широ­кие окна, за кото­ры­ми про­сти­ра­лось море крыш, сре­ди кото­рых толь­ко одна пятая часть были древни­ми, и шум трол­лей­бу­сов и машин по ули­це вни­зу. Они наста­и­ва­ли на том, что это был Кинг­спорт, и я не мог с ними спо­рить. Когда я начал бре­дить, услы­шав, что боль­ни­ца нахо­дит­ся у ста­ро­го цер­ков­но­го клад­би­ща на цен­траль­ном хол­ме, меня отпра­ви­ли в Арк­хэм, в гос­пи­таль свя­той Марии, где за мной мог­ли бы луч­ше уха­жи­вать.

Там мне понра­ви­лось, так как док­то­ра были людь­ми с широ­ким кру­го­зо­ром и даже вос­поль­зо­ва­лись сво­им вли­я­ни­ем, что­бы полу­чить для меня тща­тель­но скры­ва­е­мую от посто­рон­них глаз копию предо­су­ди­тель­ной «Necronomicon» Алхаз­ре­да из биб­лио­те­ки Мис­ка­то­ний­ско­го уни­вер­си­те­та. Они ска­за­ли что-то «о душев­ном рас­строй­стве» и согла­си­лись, что луч­ше мне изба­вить­ся от тре­во­жа­щих меня навяз­чи­вых идей.

Итак, я про­чи­тал ту ужас­ную гла­ву и содрог­нул­ся вдвойне, пото­му что она не была для меня новой. Я видел ее преж­де, о чем не гово­ри­ли сле­ды моих ног; и видел в том месте, о кото­ром луч­ше все­го забыть. В бес­сон­ные часы со мной не была нико­го, кто мог бы напом­нить мне об этом; но мои сны тре­пе­щут ужа­сом из-за фраз, кото­рые я не реша­юсь про­ци­ти­ро­вать. Но один пара­граф я все-таки осме­люсь дать, пере­ве­дя его, как сумею, на англий­ский с вуль­гар­ной латы­ни: «Пеще­ры в пре­ис­под­ней, — писал безум­ный араб Абдул Алхаз­ред, — непо­сти­жи­мы для тех глаз, кото­рые видят, так как их чуде­са необыч­ны и ужас­ны. Про­кля­та зем­ля, где мыс­ли мерт­вых при­об­ре­та­ют новую жизнь и при­чуд­ли­вым обра­зом вопло­ща­ют­ся в плоть. Пороч­на та мысль, что живет сама по себе. Муд­ро ска­зал Ибн Шака­бао, что счаст­лив тот склеп, где нет кол­ду­на, и счаст­лив ночью тот город, в кото­ром все кол­ду­ны пре­вра­ти­лись в прах. Ста­рая мол­ва гла­сит, что тот червь кто гло­жет; из гни­е­ния рож­да­ет­ся ужас­ная жизнь, и суще­ства, пита­ю­щи­е­ся отбро­са­ми зем­ли, ста­но­вят­ся чудо­вищ­ны­ми и насы­ла­ют на нас бед­ствия. Огром­ные отвер­стия тай­но про­ка­пы­ва­ют­ся там, где долж­но быть доста­точ­но пори­сто­го про­стран­ства. И учат­ся ходить суще­ства, кото­рым над­ле­жит пол­зать».