Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с Harry Houdini

ПОГРЕБЕННЫЙ С ФАРАОНАМИ

(Under the Pyramids)
Напи­са­но в 1924 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод О. Мич­ков­ско­го

////

I

Тай­на при­тя­ги­ва­ет тай­ну. С тех пор как я при­об­рел широ­кую извест­ность в каче­стве испол­ни­те­ля неве­ро­ят­ных трю­ков, я посто­ян­но попа­даю во вся­ко­го рода зага­доч­ные исто­рии, како­вые пуб­ли­ка, зная мою про­фес­сию, свя­зы­ва­ет с мои­ми инте­ре­са­ми и заня­ти­я­ми. Порой эти исто­рии вполне невин­ны и три­ви­аль­ны, порой глу­бо­ко дра­ма­тич­ны и увле­ка­тель­ны, насы­ще­ны роко­вы­ми и опас­ны­ми при­клю­че­ни­я­ми, а иной раз даже застав­ля­ют меня уда­рять­ся в обшир­ные науч­ные и исто­ри­че­ские изыс­ка­ния. О мно­гом я уже рас­ска­зы­вал и буду рас­ска­зы­вать впредь без утай­ки; но есть один слу­чай, о кото­ром я все­гда гово­рю с боль­шой неохо­той, и если я теперь соби­ра­юсь это сде­лать, то лишь по насто­я­тель­ным и назой­ли­вым прось­бам изда­те­лей дан­но­го жур­на­ла, до кото­рых дошли неяс­ные слу­хи об этой исто­рии от моих род­ствен­ни­ков.

Собы­тие это, до сего дня хра­нив­ше­е­ся мною в тайне, про­изо­шло четыр­на­дцать лет назад, во вре­мя мое­го посе­ще­ния Егип­та в каче­стве обык­но­вен­но­го тури­ста. Я мол­чал о нем по несколь­ким при­чи­нам. Во-пер­вых, мне не хоте­лось пре­да­вать глас­но­сти неко­то­рые вполне реаль­ные фак­ты и обсто­я­тель­ства, о кото­рых даже не дога­ды­ва­ют­ся пол­чи­ща тури­стов, оса­жда­ю­щих пира­ми­ды, и кото­рые тща­тель­но скры­ва­ют­ся вла­стя­ми Каи­ра, хотя послед­ние, конеч­но, не могут о них не знать. Во-вто­рых, мне как-то неудоб­но изла­гать инци­дент, где такую важ­ную роль игра­ла моя соб­ствен­ная неуем­ная фан­та­зия. Про­ис­хо­ди­ло ли то, сви­де­те­лем чему я был, на самом деле – с досто­вер­но­стью ска­зать нель­зя; ско­рее, слу­чив­ше­е­ся сле­ду­ет рас­смат­ри­вать как след­ствие моих тогдаш­них шту­дий в обла­сти егип­то­ло­гии и наве­ян­ных ими раз­мыш­ле­ний, на кото­рые меня к тому же есте­ствен­ным обра­зом натал­ки­ва­ла окру­жа­ю­щая обста­нов­ка. Подо­гре­тое назван­ны­ми при­чи­на­ми вооб­ра­же­ние в соче­та­нии с воз­буж­де­ни­ем, явив­шим­ся резуль­та­том дей­стви­тель­но­го про­ис­ше­ствия, – все это, без сомне­ния, и при­ве­ло к кош­ма­ру, увен­чав­ше­му ту дав­нюю фан­та­сти­че­скую ночь.

В янва­ре 1910 года, отра­бо­тав по кон­трак­ту в Англии, я под­пи­сал дого­вор на турне по теат­рам Австра­лии. Усло­вия дого­во­ра предо­став­ля­ли мне воз­мож­ность само­му выбрать сро­ки поезд­ки, и я решил вос­поль­зо­вать­ся слу­ча­ем и совер­шить одно из тех путе­ше­ствий, до коих я боль­шой охот­ник. Вме­сте с женой мы без спеш­ки про­еха­ли с севе­ра на юг всю Фран­цию и в Мар­се­ле сели на паро­ход «Маль­ва», направ­ляв­ший­ся в Порт-Саид. Отту­да я наме­ре­вал­ся отпра­вить­ся в экс­кур­сию по глав­ным исто­ри­че­ским досто­при­ме­ча­тель­но­стям Ниж­не­го Егип­та и уж затем отплыть в Австра­лию. Вояж полу­чил­ся очень милым, в том чис­ле и бла­го­да­ря несколь­ким забав­ным про­ис­ше­стви­ям, от кото­рых ни один иллю­зи­о­нист не застра­хо­ван даже тогда, когда нахо­дит­ся на отды­хе. Я пред­по­ла­гал дер­жать свое имя в сек­ре­те, дабы во вре­мя путе­ше­ствия меня никто не бес­по­ко­ил; но сре­ди пас­са­жи­ров ока­зал­ся один факир, чьи настой­чи­вые поту­ги оше­ло­мить пас­са­жи­ров пока­зом самых зауряд­ных трю­ков были настоль­ко сме­хо­твор­ны, что я не мог удер­жать­ся от соблаз­на поста­вить его на место и повто­рил те же фоку­сы с гораз­до боль­шим про­фес­си­о­на­лиз­мом, в резуль­та­те чего мое инког­ни­то было без­воз­врат­но погуб­ле­но. Я рас­ска­зы­ваю об этом не ради крас­но­го слов­ца, но с уче­том тех послед­ствий, к кото­рым при­ве­ла моя неосто­рож­ность и кото­рые мне сле­до­ва­ло преду­смот­реть, преж­де чем раз­об­ла­чать себя перед целой тол­пой тури­стов, гото­вых вско­ре рас­се­ять­ся по долине Нила. Куда бы я отныне ни напра­вил­ся, меня всю­ду обго­ня­ла моя извест­ность, лишая нас с супру­гой спо­кой­ствия, к кото­ро­му мы так стре­ми­лись. Путе­ше­ствуя в поис­ках дико­вин, я сам зача­стую ста­но­вил­ся объ­ек­том раз­гля­ды­ва­ния как сво­е­го рода дико­ви­на.

Отпра­вив­шись в Еги­пет за ярки­ми и мисти­че­ски­ми впе­чат­ле­ни­я­ми, мы были нема­ло разо­ча­ро­ва­ны, когда по при­бы­тии в Порт-Саид уви­де­ли одни невы­со­кие пес­ча­ные дюны, пла­ва­ю­щие в мел­кой воде буй­ки и типич­ный евро­пей­ский горо­док, где все было скуч­но и неин­те­рес­но, за исклю­че­ни­ем раз­ве что гро­мад­ной ста­туи Лессепса.1 Тем силь­нее охва­ти­ло нас жела­ние уви­деть что-нибудь более заслу­жи­ва­ю­щее вни­ма­ния, и, посо­ве­щав­шись, мы реши­ли не меш­кая ехать в Каир, к пира­ми­дам, а отту­да – в Алек­сан­дрию, где мож­но будет сесть на корабль, отплы­ва­ю­щий в Австра­лию, а меж­ду делом осмот­реть все те гре­ко-рим­ские досто­при­ме­ча­тель­но­сти, кото­ры­ми изоби­лу­ет эта древ­няя мет­ро­по­лия.
Путе­ше­ствие поез­дом было не из худ­ших: за какие-то четы­ре с поло­ви­ной часа мы успе­ли уви­деть зна­чи­тель­ную часть Суэц­ко­го кана­ла, вдоль кото­ро­го желез­ная доро­га тянет­ся до самой Исма­и­лии, а немно­го пого­дя и ощу­тить вкус Древ­не­го Егип­та, заце­пив взгля­дом кра­е­шек кана­ла с прес­ной водой, про­ры­то­го еще в эпо­ху Сред­не­го царства2 и недав­но вос­ста­нов­лен­но­го. Но вот нако­нец и Каир, мер­цая огня­ми в сгу­ща­ю­щих­ся сумер­ках, пред­стал перед нами, как некое созвез­дие, туск­лый блеск кото­ро­го пре­вра­тил­ся в осле­пи­тель­ное сия­ние, когда мы при­бы­ли на гран­ди­оз­ный цен­траль­ный вок­зал.

И вновь нас постиг­ло разо­ча­ро­ва­ние, ибо все, что мы уви­де­ли, ока­за­лось в евро­пей­ском сти­ле, не счи­тая наря­дов и лиц. Баналь­ней­ший под­зем­ный пере­ход вел на пло­щадь, запру­жен­ную эки­па­жа­ми, так­си, трам­ва­я­ми и зали­тую ярким све­том элек­три­че­ских огней на высо­чен­ных зда­ни­ях; и даже театр, где меня тщет­но уго­ва­ри­ва­ли высту­пить и куда я впо­след­ствии попал как зри­тель, неза­дол­го до наше­го при­ез­да был пере­име­но­ван в «Аме­ри­кан­ский кос­мо­граф». Наме­ре­ва­ясь оста­но­вить­ся в оте­ле «Шепард», мы взя­ли так­си и помча­лись по широ­ким аве­ню с феше­не­бель­ной застрой­кой; и сре­ди окру­жив­ше­го нас в оте­ле ком­фор­та (в основ­ном, англо-аме­ри­кан­ско­го образ­ца), сре­ди всех этих лиф­тов и вышко­лен­ной при­слу­ги вол­шеб­ный Восток с его седою ста­ри­ной пред­став­лял­ся нам чем-то бес­ко­неч­но дале­ким и нездеш­ним. Одна­ко уже на дру­гой день мы с насла­жде­ни­ем оку­ну­лись в самую гущу атмо­сфе­ры «Тыся­чи и одной ночи», и в лаби­рин­те улиц, в экзо­ти­че­ских кон­ту­рах Каи­ра на фоне неба, каза­лось, вновь ожил ска­зоч­ный Баг­дад вре­мен Гару­на аль-Раши­да. Све­ря­ясь по путе­во­ди­те­лю, мы мино­ва­ли пло­щадь Эзбе­кис и дви­ну­лись по ули­це Муски на восток, в сто­ро­ну квар­та­лов, насе­лен­ных корен­ны­ми жите­ля­ми. Доволь­но ско­ро мы очу­ти­лись в руках энер­гич­но­го «чиче­роне», кото­рый, как я дол­жен при­знать, несмот­ря на все позд­ней­шие собы­тия, был масте­ром сво­е­го дела.

Тогда я еще не пони­мал, какую ошиб­ку совер­шил, не обра­тив­шись в оте­ле к услу­гам офи­ци­аль­но­го гида. Теперь перед нами сто­ял глад­ко выбри­тый, срав­ни­тель­но акку­рат­ный субъ­ект с уди­ви­тель­но глу­хим голо­сом; внешне он напо­ми­нал фара­о­на, сошед­ше­го с древ­ней фрес­ки, и пред­ста­вил­ся нам как Абдул Раис эль-Дрог­ман. Было оче­вид­но, что он поль­зу­ет­ся боль­шим авто­ри­те­том сре­ди про­чих пред­ста­ви­те­лей сво­е­го ремес­ла; прав­да, в поли­ции нам потом сооб­щи­ли, что чело­век под таким име­нем им не изве­стен, что сло­во «раис», по всей види­мо­сти, слу­жит частью обра­ще­ния к любо­му ува­жа­е­мо­му чело­ве­ку, а «Дрог­ман» – это, без сомне­ния, не что иное, как иска­жен­ная фор­ма сло­ва «дра­го­ман», обо­зна­ча­ю­ще­го руко­во­ди­те­ля тури­сти­че­ских групп.

Абдул пока­зал нам такие чуде­са, о кото­рых мы рань­ше толь­ко чита­ли или меч­та­ли. Ста­рый Каир уже сам по себе – город-сказ­ка, город­гре­за: лаби­рин­ты узких уло­чек, оку­тан­ных таин­ствен­ны­ми бла­го­во­ни­я­ми; бал­ко­ны самых при­хот­ли­вых форм, схо­дя­щи­е­ся почти вплот­ную над вымо­щен­ны­ми булыж­ни­ком мосто­вы­ми; типич­но ази­ат­ский водо­во­рот улич­но­го дви­же­ния с его мно­го­язы­ким гамом, щел­ка­ньем бичей, дре­без­жа­ни­ем пово­зок и скри­пом телег, зво­ном монет и кри­ком ослов; калей­до­скоп цве­та­стых одежд, тюр­ба­нов, чадр и фесок; водо­но­сы и дер­ви­ши, соба­ки и кош­ки, гадал­ки и бра­до­бреи; а надо всем этим при­чи­та­ния нищих слеп­цов, скрю­чив­ших­ся в сво­их нишах, и зауныв­ные азаны3 муэд­зи­нов на мина­ре­тах, тон­ко вычер­чи­ва­ю­щих­ся на фоне ярко­го, без­уко­риз­нен­но сине­го неба.

Не менее экзо­ти­че­ски­ми ока­за­лись и кры­тые базар­ные ряды, где к тому же было не так шум­но. Пря­но­сти, духи, аро­ма­ти­че­ские шари­ки, ков­ры, шел­ка, медь; ста­рый Махмуд Сулей­ман сидит, скре­стив ноги, сре­ди сво­их сосу­дов с аро­ма­ти­че­ски­ми смо­ла­ми, рядом юно­ши, весе­ло пере­го­ва­ри­ва­ясь, тол­кут гор­чич­ные зер­на в углуб­ле­нии капи­те­ли древ­не­рим­ской клас­си­че­ской колон­ны коринф­ско­го орде­ра, заве­зен­ной сюда, веро­ят­но, из сосед­не­го Гелио­по­ля, где раз­ме­щал­ся один из трех еги­пет­ских леги­о­нов импе­ра­то­ра Авгу­ста. А еще мече­ти и музей – мы осмот­ре­ли их все, при этом силясь сохра­нить наве­ян­ный араб­ской ули­цей жиз­не­ра­дост­ный настрой, когда на нас хлы­ну­ли тем­ные чары Егип­та фара­о­нов, бес­цен­ные сокро­ви­ща кото­ро­го пред­ла­гал наше­му взо­ру музей. Боль­ше­го мы пока и не иска­ли, а пото­му сосре­до­то­чи­ли свое вни­ма­ние на сред­не­ве­ко­вой сара­цин­ской рос­ко­ши хали­фов, пыш­ные над­гро­бия-мече­ти кото­рых состав­ля­ют пом­пез­ный фее­ри­че­ский некро­поль на краю Ара­вий­ской пусты­ни.

Напо­сле­док Абдул сво­дил нас по ули­це Шариа-Мухам­мед-Али к ста­рин­ной мече­ти сул­та­на Хаса­на и воро­там Баб-эль-Азаб с баш­ня­ми по бокам, сра­зу за кото­ры­ми про­ход меж двух кру­то под­ни­ма­ю­щих­ся стен ведет к вели­че­ствен­ной цита­де­ли, воз­ве­ден­ной самим Саладином4 из бло­ков раз­ру­шен­ных пира­мид. Солн­це уже захо­ди­ло, когда мы взо­бра­лись на эту кру­чу, обо­шли кру­гом совре­мен­ную мечеть Мухам­ме­да Али5 и, встав у пара­пе­та, оки­ну­ли взо­ром с голо­во­кру­жи­тель­ной высо­ты вол­шеб­ный Каир, весь в золо­те рез­ных купо­лов, воз­душ­ных мина­ре­тов и цве­ту­щих садов. Высо­ко над горо­дом воз­но­сил­ся огром­ный роман­ский купол ново­го музея, а за ним, по дру­гую сто­ро­ну зага­доч­но­го жел­то­го Нила, отца вре­мен и дина­стий, таи­ли веч­ную угро­зу пес­ки Ливий­ской пусты­ни, вол­ни­стые, пере­ли­ва­ю­щи­е­ся все­ми цве­та­ми раду­ги, сте­ре­гу­щие тем­ные тай­ны веков. Вслед за баг­ря­ным зака­том при­шел про­ни­зы­ва­ю­щий холод еги­пет­ской ночи. Гля­дя на солн­це, балан­си­ру­ю­щее на краю мира, как древ­ний бог Гелиополя6 Ра-Харах­ти, или Солн­це гори­зон­та, мы чет­ко раз­ли­чи­ли на фоне ало­го пожа­ра зари зло­ве­щие очер­та­ния пира­мид Гизы, этих древ­них гроб­ниц, на кото­рых к тому вре­ме­ни, когда Тутан­ха­мон всхо­дил на золо­той пре­стол в дале­ких Фивах, уже лежа­ла пыль тыся­че­ле­тий. И тогда нам ста­ло ясно, что Каи­ра сара­цин­ско­го с нас хва­тит и наста­ла пора при­кос­нуть­ся к сокро­вен­ным тай­нам Егип­та изна­чаль­но­го – стра­ны Ра и Амо­на, Иси­ды и Осириса.7

Экс­кур­сия к пира­ми­дам состо­я­лась на сле­ду­ю­щий день. В лег­ком двух­мест­ном эки­па­же мы пере­сек­ли ост­ров Гези­ру с его гигант­ски­ми дере­вья­ми и по неболь­шо­му мосту, выстро­ен­но­му в англий­ском сти­ле, выеха­ли на запад­ный берег. Далее наш путь лежал меж двух рядов вну­ши­тель­ной высо­ты дере­вьев, а затем мимо обшир­но­го зоо­ло­ги­че­ско­го сада в сто­ро­ну Гизы, при­го­ро­да Каи­ра, где впо­след­ствии был воз­двиг­нут мост, соеди­ня­ю­щий Гизу непо­сред­ствен­но с Каи­ром. Свер­нув на Шариа-эль-Харам, мы мино­ва­ли рай­он зер­каль­но-глад­ких кана­лов и убо­гих тузем­ных дере­ву­шек, и вот нако­нец впе­ре­ди зама­я­чи­ла цель наших иска­ний, про­сту­пая сквозь рас­свет­ную дым­ку и отра­жа­ясь в пере­вер­ну­том виде в при­до­рож­ных лужах. Воис­ти­ну, сорок веков взи­ра­ли на нас с этой высо­ты, как гово­рил Напо­ле­он сво­им солдатам.8

Доро­га взмы­ла кру­то вверх, и вско­ре мы достиг­ли пунк­та пере­сад­ки меж­ду трам­вай­ной стан­ци­ей и оте­лем «Мена­ха­ус». Мы не успе­ли огля­деть­ся, как наш про­вод­ник уже раз­до­был биле­ты на посе­ще­ние пира­мид и нашел общий язык с тол­пой шум­ных и агрес­сив­ных беду­и­нов, кото­рые жили в сосед­ней дере­вень­ке, нищей и гряз­ной, и при­ста­ва­ли ко всем путе­ше­ствен­ни­кам. Абдул дер­жал­ся с досто­ин­ством и не толь­ко не под­пу­стил нико­го к нам, но даже раз­до­был у тузем­цев пару отлич­ных вер­блю­дов для меня и жены и мула для себя, а так­же нанял груп­пу маль­чи­шек и взрос­лых муж­чин в каче­стве погон­щи­ков. Все это было, впро­чем, совер­шен­но излишне, да к тому же и наклад­но, ибо рас­сто­я­ние, кото­рое нам пред­сто­я­ло пре­одо­леть, было столь незна­чи­тель­ным, что вполне мож­но было обой­тись без вер­блю­дов. Но мы не пожа­ле­ли о том, что попол­ни­ли свой опыт пред­став­ле­ни­ем об этом доволь­но неудоб­ном сред­стве пере­дви­же­ния по пустыне.

Пира­ми­ды Гизы рас­по­ла­га­ют­ся на высо­ком ска­ли­стом пла­то по сосед­ству с самым север­ным из цар­ских и ари­сто­кра­ти­че­ских некро­по­лей, постро­ен­ных в окрест­но­стях ныне не суще­ству­ю­ще­го горо­да Мем­фи­са, кото­рый нахо­дил­ся на том же бере­гу Нила, что и Гиза, но толь­ко чуть южнее, и про­цве­тал в пери­од меж­ду 3400 и 2000 года­ми до Рож­де­ства Хри­сто­ва. Круп­ней­шая из пира­мид, так назы­ва­е­мая Боль­шая пира­ми­да, сто­ит бли­же всех осталь­ных к совре­мен­ной доро­ге. Она была воз­ве­де­на фара­о­ном Хео­п­сом, или Хуфу, око­ло 2800 года до нашей эры; высо­та ее состав­ля­ет более 450 футов. К юго-запа­ду от нее в один ряд сле­ду­ют пира­ми­ды Хефре­на и Мике­ри­на. Пер­вая из них была соору­же­на спу­стя поко­ле­ние после пира­ми­ды Хео­пса и име­ет чуть мень­шую высо­ту, хотя и кажет­ся более высо­кой отто­го, что рас­по­ло­же­на на воз­вы­шен­ном месте. Пира­ми­да Мике­ри­на, постро­ен­ная око­ло 2700 года, зна­чи­тель­но усту­па­ет по высо­те двум пер­вым. К восто­ку от вто­рой пира­ми­ды, на самом краю пла­то, воз­вы­ша­ет­ся чудо­вищ­ный Сфинкс – немой, зага­доч­ный и умуд­рен­ный зна­ни­я­ми тыся­че­ле­тий. Он сто­ит здесь с неза­па­мят­ных вре­мен, и нико­му неве­до­мо, каков был его пер­во­на­чаль­ный облик, пото­му что в прав­ле­ние фара­о­на Хефре­на чер­ты лица его были изме­не­ны с целью при­дать им сход­ство с ликом цар­ствен­но­го рестав­ра­то­ра. По сосед­ству с тре­мя вели­ки­ми пира­ми­да­ми нахо­дит­ся так­же мно­же­ство вто­ро­сте­пен­ных пира­мид; неко­то­рые непло­хо сохра­ни­лись, от дру­гих же оста­лись жал­кие раз­ва­ли­ны. Кро­ме того, все пла­то испещ­ре­но моги­ла­ми еги­пет­ских вель­мож. Гроб­ни­цы эти изна­чаль­но пред­став­ля­ли собой глу­бо­кие погре­баль­ные ямы, или каме­ры, с уста­нов­лен­ны­ми над ними маста­ба­ми – камен­ны­ми соору­же­ни­я­ми в фор­ме ска­мей. Над­гро­бия тако­го рода были обна­ру­же­ны в дру­гих мем­фис­ских некро­по­лях; образ­цом их может счи­тать­ся гроб­ни­ца Пернеба,9 выстав­лен­ная в нью-йорк­ском музее Мет­ро­по­ли­тен. В Гизе, одна­ко, все види­мые сле­ды мастаб ока­за­лись либо уни­что­жен­ны­ми вре­ме­нем, либо рас­хи­щен­ны­ми люби­те­ля­ми пожи­вы, и толь­ко выруб­лен­ные в ска­ли­стом грун­те каме­ры, одни из кото­рых по-преж­не­му зане­се­ны пес­ком, дру­гие рас­чи­ще­ны архео­ло­га­ми, сви­де­тель­ству­ют о том, что здесь неко­гда нахо­ди­лись захо­ро­не­ния. С каж­дой моги­лой соеди­ня­лась сво­е­го рода часов­ня, где жре­цы и род­ня пред­ла­га­ли пищу и молит­ву вита­ю­ще­му над усоп­шим ка, или его жиз­нен­но­му нача­лу. Часов­ни малых гроб­ниц раз­ме­ща­лись в уже упо­мя­ну­тых над­строй­ках-маста­бах; похо­рон­ные же часов­ни пира­мид, где поко­ил­ся цар­ствен­ный прах фара­о­нов, пред­став­ля­ли собой как бы отдель­ные хра­мы, каж­дый из кото­рых рас­по­ла­гал­ся к восто­ку от сво­ей пира­ми­ды и соеди­нял­ся дорож­кой с доволь­но пом­пез­ным парад­ным вхо­дом, нахо­див­шим­ся на краю ска­ли­сто­го пла­то.
Вход в храм вто­рой пира­ми­ды, почти погре­бен­ный под пес­ча­ны­ми зано­са­ми, зия­ет без­дон­ной глу­би­ной к юго-восто­ку от Сфинк­са. Тра­ди­ция упор­но име­ну­ет эти руи­ны «Хра­мом Сфинк­са», что, может быть, спра­вед­ли­во, если, конеч­но, лицо Сфинк­са на самом деле пред­став­ля­ет собой под­лин­ное изоб­ра­же­ние Хефре­на, стро­и­те­ля вто­рой пира­ми­ды. Самые чудо­вищ­ные слу­хи ходят о том, как выгля­дел Сфинкс до Хефре­на, – но како­вы бы ни были изна­чаль­ные чер­ты его лица, монарх заме­нил их сво­и­ми соб­ствен­ны­ми, что­бы люди мог­ли гля­деть на колос­са без содро­га­ния.

Имен­но в огром­ном вход­ном хра­ме непо­да­ле­ку от Сфинк­са была най­де­на дио­ри­то­вая ста­туя Хефре­на в нату­раль­ную вели­чи­ну. Ныне она хра­нит­ся в Еги­пет­ском музее; я сам сто­ял перед ней, охва­чен­ный бла­го­го­вей­ным тре­пе­том. Не знаю, рас­ко­па­но ли это соору­же­ние к насто­я­ще­му дню, но тогда, в 1910 году, боль­шая его часть оста­ва­лась под зем­лей, и вход туда на ночь надеж­но запи­рал­ся. Рас­коп­ка­ми зани­ма­лись нем­цы, так что весь­ма веро­ят­но, что дове­сти дело до кон­ца им поме­ша­ла вой­на или что-нибудь еще. Учи­ты­вая то, что мне само­му дове­лось пере­жить, а так­же кое-какие слу­хи, име­ю­щие хож­де­ние сре­ди беду­и­нов и почти неиз­вест­ные и, уж во вся­ком слу­чае, не при­ни­ма­е­мые на веру в Каи­ре, я бы мно­го отдал за то, что­бы узнать, чем кон­чи­лась исто­рия с одним колод­цем в попе­реч­ной гале­рее, где в свое вре­мя были обна­ру­же­ны ста­туи фара­о­на в доволь­но стран­ном сосед­стве со ста­ту­я­ми бабу­и­нов.

Доро­га, по кото­рой мы сле­до­ва­ли на вер­блю­дах в то утро, опи­сы­ва­ла кру­тую дугу, минуя дере­вян­ное зда­ние поли­цей­ско­го участ­ка, почту, апте­ку и мага­зи­ны, а затем сво­ра­чи­ва­ла на юг и далее на восток, делая, таким обра­зом, почти пол­ный круг и одно­вре­мен­но под­ни­ма­ясь на пла­то, так что мы даже не заме­ти­ли, как очу­ти­лись лицом к лицу с пусты­ней с под­вет­рен­ной сто­ро­ны от Боль­шой пира­ми­ды. Слов­но неким цик­ло­пом было воз­двиг­ну­то гран­ди­оз­ное соору­же­ние, восточ­ную грань кото­ро­го мы теперь оги­ба­ли, гля­дя на про­сти­ра­ю­щу­ю­ся дале­ко вни­зу доли­ну с малы­ми пира­ми­да­ми. Еще даль­ше, к восто­ку от этих пира­мид, свер­кал древ­ний Нил, а к запа­ду от них мер­ца­ла веч­ная пусты­ня. Совсем рядом с нами устра­ша­ю­ще выси­лись три глав­ные пира­ми­ды. У самой круп­ной из них пол­но­стью отсут­ство­ва­ла наруж­ная обли­цов­ка, за счет чего были вид­ны гро­мад­ные глы­бы, состав­ля­ю­щие ее осно­ву. У двух дру­гих тут и там вид­не­лись лад­но при­гнан­ные кус­ки обли­цов­ки, бла­го­да­ря кото­рой поверх­ность пира­мид в свое вре­мя выгля­де­ла ров­ной и глад­кой.

Мы спу­сти­лись к Сфинк­су и засты­ли перед ним, не в силах про­из­не­сти ни сло­ва, как бы зача­ро­ван­ные его тяже­лым неви­дя­щим взгля­дом. На его могу­чей камен­ной гру­ди раз­ли­чал­ся сим­вол Ра-Харах­ти, за изоб­ра­же­ние кото­ро­го оши­боч­но при­ни­ма­ли Сфинк­са в эпо­ху позд­них дина­стий, и, хотя камен­ная пли­та меж­ду огром­ны­ми лапа­ми чудо­ви­ща была покры­та пес­ком, мы вспом­ни­ли сло­ва, начер­тан­ные на ней Тут­мо­сом IV,10 и о виде­нии, что посе­ти­ло его, когда он был еще царе­ви­чем. С это­го момен­та улыб­ка Сфинк­са ста­ла все­лять в нас без­от­чет­ный ужас, и в памя­ти нашей всплы­ли леген­ды о под­зем­ных пере­хо­дах под испо­ли­ном, ухо­дя­щих глу­бо­ко вниз, в такие без­дны, о кото­рых даже страш­но поду­мать, – без­дны, свя­зан­ные с тай­на­ми более древни­ми, чем тот Еги­пет, кото­рый рас­ка­пы­ва­ют совре­мен­ные архео­ло­ги, и име­ю­щие зло­ве­щее отно­ше­ние к нали­чию в древ­нем пан­теоне доли­ны Нила без­об­раз­ных богов с голо­ва­ми живот­ных. Имен­но в этот миг я впер­вые задал­ся празд­ным вопро­сом, все кош­мар­ное зна­че­ние кото­ро­го про­яс­ни­лось лишь мно­го часов спу­стя.

Тем вре­ме­нем к нам ста­ли при­со­еди­нять­ся дру­гие тури­сты, и мы про­сле­до­ва­ли к погре­бен­но­му под зано­са­ми пес­ка Хра­му Сфинк­са. Он нахо­дит­ся в пяти­де­ся­ти ярдах к юго-восто­ку от гиган­та и уже упо­ми­нал­ся мною как парад­ный вход в кори­дор, веду­щий в погре­баль­ный храм Вто­рой пира­ми­ды, рас­по­ло­жен­ный на пла­то. Боль­шая часть хра­ма все еще оста­ва­лась не рас­ко­пан­ной, и, хотя нас про­ве­ли по совре­мен­но­му кори­до­ру в але­баст­ро­вую гале­рею, а отту­да в вести­бюль с колон­на­ми, в меня закра­лось подо­зре­ние, что Абдул и мест­ный слу­жи­тель-немец пока­за­ли нам дале­ко не все, что заслу­жи­ва­ло вни­ма­ния.

Затем мы совер­ши­ли тра­ди­ци­он­ную про­гул­ку по пла­то с пира­ми­да­ми, в ходе кото­рой осмот­ре­ли Вто­рую пира­ми­ду с харак­тер­ны­ми руи­на­ми погре­баль­но­го хра­ма к восто­ку от нее, Тре­тью пира­ми­ду с ее мини­а­тюр­ны­ми южны­ми спут­ни­ца­ми и раз­ру­шен­ным восточ­ным хра­мом, камен­ные над­гро­бия и моги­лы пред­ста­ви­те­лей чет­вер­той и пятой дина­стий и, нако­нец, зна­ме­ни­тую «гроб­ни­цу Кемпбелла»,11 зия­ю­щую чер­ным про­ва­лом в пять­де­сят три фута глу­би­ной с нахо­дя­щим­ся на дне сар­ко­фа­гом. Один из наших погон­щи­ков очи­стил послед­ний от пес­ка, спу­стив­шись в голо­во­кру­жи­тель­ную без­дну на верев­ке.

Вне­зап­но до нас донес­лись кри­ки со сто­ро­ны Боль­шой пира­ми­ды, где груп­пу тури­стов бук­валь­но оса­жда­ла тол­па беду­и­нов, напе­ре­бой пред­ла­гав­ших про­де­мон­стри­ро­вать быст­ро­ту в про­беж­ках на вер­ши­ну пира­ми­ды и обрат­но. Рекорд­ное вре­мя для тако­го подъ­ема и спус­ка, как гово­рят, состав­ля­ет семь минут, одна­ко неко­то­рые креп­кие муж­чи­ны и моло­дые пар­ни уве­ря­ли нас, что смо­гут уло­жить­ся в пять, если толь­ко им будет пред­ло­жен, так ска­зать, необ­хо­ди­мый сти­мул в виде щед­ро­го бак­ши­ша.

Ника­ко­го сти­му­ла они не полу­чи­ли, зато мы сами в сопро­вож­де­нии Абду­ла под­ня­лись на вер­ши­ну пира­ми­ды, отку­да откры­вал­ся непре­взой­ден­но вели­че­ствен­ный вид не толь­ко на Каир, кото­рый вид­нел­ся на фоне золо­ти­сто-лило­вых хол­мов, но и на все пира­ми­ды в окрест­но­стях Мем­фи­са – от Абу-Роаша на севе­ре до Дашу­ра на юге. Сак­кар­ская сту­пен­ча­тая пирамида,12 пред­став­ля­ю­щая собой пере­ход­ную фор­му меж­ду невы­со­кой маста­бой и соб­ствен­но пира­ми­дой, заман­чи­во чет­ко выри­со­вы­ва­лась вда­ле­ке сре­ди пес­ков. Имен­но рядом с этим пере­ход­ным соору­же­ни­ем была в свое вре­мя обна­ру­же­на зна­ме­ни­тая гроб­ни­ца Пер­не­ба, то есть более чем в четы­рех­стах милях к севе­ру от доли­ны Фив, где поко­ит­ся Тутан­ха­мон. И в кото­рый уже раз я слов­но оне­мел, объ­ятый неизъ­яс­ни­мым тре­пе­том. Глу­бо­кая древ­ность, под­сту­па­ю­щая со всех сто­рон, и тай­ны, кото­рые, каза­лось, хра­нил в себе каж­дый из этих памят­ни­ков ста­ри­ны, напол­ни­ли меня таким бла­го­го­ве­ни­ем, како­го я преж­де не испы­ты­вал.

Изму­чен­ные вос­хож­де­ни­ем и докуч­ли­вы­ми беду­и­на­ми, пове­де­ние кото­рых выхо­ди­ло за рам­ки всех при­ли­чий, мы почли за бла­го изба­вить себя от экс­кур­сий внутрь пира­мид, куда вели очень тес­ные и душ­ные про­хо­ды (на наших гла­зах несколь­ко неуто­ми­мых тури­стов гото­ви­лись к посе­ще­нию само­го круп­но­го из памят­ни­ков – пира­ми­ды Хео­пса). Опла­тив с лих­вой и отпу­стив свой мест­ный эскорт, мы пусти­лись в обрат­ный путь, при­пе­ка­е­мые после­по­лу­ден­ным солн­цем и опе­ка­е­мые вер­ным Абду­лом Раи­сом. Лишь на поло­вине пути мы пожа­ле­ли о сво­ей нелю­бо­зна­тель­но­сти. Ибо о ниж­них кори­до­рах пира­мид – кори­до­рах, не упо­ми­на­е­мых в путе­во­ди­те­лях, – ходи­ли самые фан­та­сти­че­ские слу­хи; было так­же извест­но, что архео­ло­ги, кото­рые откры­ли эти кори­до­ры и при­сту­пи­ли к их обсле­до­ва­нию, тут же забло­ки­ро­ва­ли вхо­ды в них и с той поры дер­жат их место­на­хож­де­ние в тайне.

Разу­ме­ет­ся, все эти сплет­ни были по боль­шей части без­осно­ва­тель­ны, по край­ней мере на пер­вый взгляд; и все же то упор­ство, с каким про­во­дил­ся запрет на посе­ще­ние пира­мид по ночам, а самых ниж­них ходов и скле­па Боль­шой пира­ми­ды – неза­ви­си­мо от вре­ме­ни суток, наво­ди­ло на неко­то­рые раз­мыш­ле­ния. Впро­чем, что каса­ет­ся вто­ро­го запре­та, то при­чи­ной ему, веро­ят­но, слу­жи­ло опа­се­ние, что пси­хо­ло­ги­че­ское воз­дей­ствие на посе­ти­те­ля может ока­зать­ся слиш­ком силь­ным: согнув­ший­ся в три поги­бе­ли бед­ня­га будет чув­ство­вать себя как бы погре­бен­ным под гигант­ской камен­ной гру­дой, где един­ствен­ной свя­зью с внеш­ним миром явля­ет­ся узкий тун­нель, по кото­ро­му мож­но пере­дви­гать­ся лишь полз­ком и вход в кото­рый в любой момент может быть зава­лен в резуль­та­те слу­чай­но­сти или зло­го умыс­ла. Одним сло­вом, все это зву­ча­ло столь зага­доч­но и интри­гу­ю­ще, что мы реши­ли при пер­вой же воз­мож­но­сти нане­сти пира­ми­дам повтор­ный визит. Мне эта воз­мож­ность пред­ста­ви­лась гораз­до ранее, чем я мог ожи­дать.

В тот же вечер, когда наши спут­ни­ки, несколь­ко утом­лен­ные напря­жен­ной про­грам­мой дня, устро­и­лись отды­хать, мы с Абду­лом пошли про­гу­лять­ся по живо­пис­ным араб­ским квар­та­лам. Я уже любо­вал­ся ими при днев­ном све­те, и мне не тер­пе­лось узнать, как выгля­дят эти ули­цы и база­ры в сумер­ках, когда чере­до­ва­ние соч­ных густых теней с мяг­ки­ми закат­ны­ми луча­ми долж­но лишь под­чер­ки­вать их свое­об­раз­ную пре­лесть. Тол­пы про­хо­жих реде­ли, но в горо­де было по-преж­не­му мно­го­люд­но. Про­хо­дя по рын­ку мед­ни­ков Сукен-Нахха­син, мы наткну­лись на ком­па­нию весе­ля­щих­ся беду­и­нов, кото­ры­ми, по всем при­зна­кам, вер­хо­во­дил моло­дой парень с гру­бы­ми чер­та­ми лица и в лихо залом­лен­ной набе­крень фес­ке. Он еще изда­ли нас при­ме­тил, и, судя по тому дале­ко не дру­же­люб­но­му взгля­ду, кото­рым он ода­рил Абду­ла, мой вер­ный про­вод­ник был здесь хоро­шо изве­стен и, веро­ят­но, слыл за чело­ве­ка насмеш­ли­во­го и занос­чи­во­го.

Воз­мож­но, юнца воз­му­ща­ла та стран­ная копия полу­улыб­ки Сфинк­са, кото­рую я сам столь часто заме­чал на лице Абду­ла и кото­рая вызы­ва­ла во мне любо­пыт­ство попо­лам с раз­дра­же­ни­ем; а может быть, ему был непри­я­тен глу­хой, как бы замо­гиль­ный тембр голо­са мое­го про­вод­ни­ка. Как бы то ни было, обмен руга­тель­ства­ми и поно­ше­ни­я­ми с упо­ми­на­ни­ем имен род­ных и близ­ких состо­ял­ся неза­мед­ли­тель­но и носил весь­ма ожив­лен­ный харак­тер. Этим, одна­ко, дело не кон­чи­лось. Али Зиз, как звал Абдул сво­е­го обид­чи­ка, когда не упо­треб­лял более энер­гич­ных про­звищ, при­нял­ся дер­гать мое­го спут­ни­ка за халат, тот не заста­вил себя ждать с ответ­ным дей­стви­ем, и вот уже оба непри­я­те­ля само­заб­вен­но тузи­ли друг дру­га. Еще немно­го, и внеш­ний вид сопер­ни­ков был бы изряд­но попор­чен, тем более что они уже поте­ря­ли свои голов­ные убо­ры, состав­ляв­шие пред­мет свя­щен­ной гор­до­сти обо­их, но тут вме­шал­ся я и силой раз­нял дра­чу­нов.

Пона­ча­лу обе сто­ро­ны не слиш­ком бла­го­склон­но отнес­лись к моим дей­стви­ям, одна­ко в кон­це кон­цов пусть не мир, но пере­ми­рие состо­я­лось. Про­тив­ни­ки в угрю­мом мол­ча­нии ста­ли при­во­дить в поря­док свою одеж­ду. Немно­го поостыв, каж­дый из них стал дер­жать­ся с необык­но­вен­ным досто­ин­ством, и эта рез­кая пере­ме­на выгля­де­ла доволь­но комич­но. Затем непри­я­те­ли заклю­чи­ли сво­е­го рода дого­вор чести, явля­ю­щий­ся в Каи­ре, как я вско­ре узнал, тра­ди­ци­ей, освя­щен­ной века­ми. В соот­вет­ствии с дого­во­ром спор пред­сто­я­ло ула­дить посред­ством ноч­но­го поедин­ка на кула­ках на вер­шине Боль­шой пира­ми­ды после ухо­да послед­не­го люби­те­ля погла­зеть на пира­ми­ды при лун­ном све­те. Каж­дый из дуэ­лян­тов обя­зы­вал­ся при­ве­сти с собой секун­дан­тов. Поеди­нок дол­жен был начать­ся в пол­ночь и состо­ять из несколь­ких раун­дов, про­во­ди­мых в как мож­но более циви­ли­зо­ван­ной мане­ре. Мно­го было в упо­мя­ну­тых усло­ви­ях тако­го, что воз­бу­ди­ло во мне живей­ший инте­рес. Дуэль уже сама по себе обе­ща­ла быть не про­сто ярким, но и уни­каль­ным зре­ли­щем, а когда я пред­ста­вил себе сце­ну борь­бы на этой древ­ней гро­ма­де, что высит­ся над допо­топ­ным пла­то Гизы при блед­ном све­те луны, вооб­ра­же­ние мое рас­па­ли­лось еще силь­нее. Абдул охот­но согла­сил­ся при­нять меня в чис­ло сво­их секун­дан­тов, и весь остав­ший­ся вечер мы рыс­ка­ли с ним по все­воз­мож­ным при­то­нам в самых злач­ных рай­о­нах горо­да – пре­иму­ще­ствен­но к севе­ро-восто­ку от пло­ща­ди Эзбе­кис, – где он вылав­ли­вал самых мах­ро­вых голо­во­ре­зов и ско­ла­чи­вал из них отбор­ную шай­ку, кото­рой суж­де­но было стать, так ска­зать, фоном бата­лии.

Уже мину­ло девять, когда наша ком­па­ния вер­хом на иша­ках, про­зван­ных в честь цар­ствен­ных либо часто поми­на­е­мых тури­ста­ми особ вро­де Рам­зе­са, Мар­ка Тве­на, Дж. П. Мор­га­на и Миннегаги,13 нето­роп­ли­во дви­ну­лась через лаби­рин­ты улиц, минуя то восточ­ные, то евро­пей­ские квар­та­лы. По мосту с брон­зо­вы­ми льва­ми мы пере­сек­ли мут­ные воды Нила, уты­кан­но­го лесом мачт, и лег­ким гало­пом напра­ви­лись по обса­жен­ной дере­вья­ми доро­ге, веду­щей в Гизу. Путь наш длил­ся немно­гим более двух часов. Подъ­ез­жая к месту, мы встре­ти­ли остат­ки тури­стов, воз­вра­щав­ших­ся в Каир, и пома­ха­ли рукой послед­не­му трам­ваю, сле­до­вав­ше­му туда же. Нако­нец мы оста­лись лицом к лицу с ночью, древ­но­стью и луной.

А потом перед нами вырос­ли пуга­ю­щие гро­ма­ды пира­мид. Каза­лось, они таи­ли в себе некую допо­топ­ную угро­зу, чего я не заме­тил преж­де, при днев­ном све­те. Теперь же даже наи­мень­шая из них заклю­ча­ла в себе как бы намек на что-то поту­сто­рон­нее. Впро­чем, раз­ве не в этой имен­но пира­ми­де во вре­ме­на шестой дина­стии была погре­бе­на цари­ца Нито­крис – ковар­ная Нито­крис, при­гла­сив­шая одна­жды всех сво­их вра­гов на пир в хра­ме под Нилом и уто­пив­шая гостей, при­ка­зав отво­рить шлю­зы? Я вспом­нил, что о Нито­крис сре­ди ара­бов ходят стран­ные слу­хи и что при опре­де­лен­ных фазах луны они сто­ро­нят­ся Тре­тьей пира­ми­ды. Да и не эту ли цари­цу имел в виду поэт Томас Мур,14 когда сла­гал сле­ду­ю­щие стро­ки (их любят повто­рять мем­фис­ские лодоч­ни­ки):

Живет в под­вод­ных тай­ни­ках, Вся в золо­те и жем­чу­гах, Та ним­фа, что слы­вет в веках Хозяй­кой Пира­ми­ды.

Как мы ни спе­ши­ли, Али Зиз и его кле­вре­ты ока­за­лись рас­то­роп­нее. Мы еще изда­ли при­ме­ти­ли их иша­ков: фигу­ры живот­ных чет­ко выри­со­вы­ва­лись на фоне пустын­но­го пла­то. Вме­сто того что­бы сле­до­вать пря­мой доро­гой к оте­лю «Мена-хаус», где нас мог­ла уви­деть и задер­жать полу­сон­ная и обыч­но без­обид­ная поли­ция, мы свер­ну­ли к Кафрел-Хара­му, убо­гой тузем­ной дере­вуш­ке, рас­по­ло­жен­ной рядом со Сфинк­сом и послу­жив­шей местом сто­ян­ки для иша­ков Али Зиза. Гряз­ные беду­и­ны раз­ме­сти­ли сво­их вер­блю­дов и иша­ков в камен­ных гроб­ни­цах при­двор­ных Хефре­на, а затем мы вска­раб­ка­лись по ска­ли­сто­му скло­ну на пла­то и пес­ка­ми про­шли к Боль­шой пира­ми­де. Ара­бы шум­ным роем обсы­па­ли ее со всех сто­рон и при­ня­лись взби­рать­ся по стер­тым камен­ным сту­пе­ням. Абдул Раис пред­ло­жил мне свою помощь, но я в ней не нуж­дал­ся.

Почти каж­до­му, кто путе­ше­ство­вал по Егип­ту, извест­но, что искон­ная вер­ши­на пира­ми­ды Хео­пса исто­че­на века­ми, в резуль­та­те чего теперь ее вен­ча­ет отно­си­тель­но плос­кая пло­щад­ка в две­на­дцать ярдов по пери­мет­ру. На этом-то кро­хот­ном пятач­ке мы и рас­по­ло­жи­лись, обра­зо­вав как бы живой ринг, и уже через несколь­ко секунд блед­ная луна пусты­ни сар­до­ни­че­ски ска­ли­лась на поеди­нок, кото­рый, если не брать в рас­чет харак­тер выкри­ков со сто­ро­ны болель­щи­ков, вполне мог бы про­ис­хо­дить в любом аме­ри­кан­ском спор­тив­ном клу­бе низ­шей лиги. Здесь так же, как и у нас, не ощу­ща­лось нехват­ки в запре­щен­ных при­е­мах, и мое­му не вполне диле­тант­ско­му гла­зу прак­ти­че­ски каж­дый выпад, удар и финт гово­рил о том, что про­тив­ни­ки не отли­ча­ют­ся раз­бор­чи­во­стью в мето­дах. Все это дли­лось очень недол­го, и, несмот­ря на свои сомне­ния отно­си­тель­но исполь­зо­вав­ших­ся при­е­мов, я ощу­тил нечто вро­де гор­до­сти, когда Абдул Раис был объ­яв­лен побе­ди­те­лем. При­ми­ре­ние свер­ши­лось с необык­но­вен­ной быст­ро­той, и сре­ди после­до­вав­ших за ним объ­я­тий, воз­ли­я­ний и пес­но­пе­ний я готов был усо­мнить­ся в том, что ссо­ра име­ла место на самом деле. Как ни стран­но, но мне так­же пока­за­лось, что я в боль­шей сте­пе­ни при­ко­вы­ваю к себе вни­ма­ние, неже­ли быв­шие анта­го­ни­сты. Поль­зу­ясь сво­и­ми скром­ны­ми позна­ни­я­ми в араб­ском, я заклю­чил из их слов, что они обсуж­да­ют мои про­фес­си­о­наль­ные выступ­ле­ния, где я демон­стри­рую свое уме­ние осво­бож­дать­ся от самых раз­лич­ных пут и выхо­дить из импро­ви­зи­ро­ван­ных тем­ниц. Мане­ра, в кото­рой велось обсуж­де­ние, отли­ча­лась не толь­ко изу­ми­тель­ной осве­дом­лен­но­стью обо всех моих подви­гах, но и явным недо­ве­ри­ем по отно­ше­нию к ним. Толь­ко теперь я посте­пен­но стал осо­зна­вать, что древ­няя еги­пет­ская магия не исчез­ла бес­след­но, но оста­ви­ла после себя обрыв­ки тай­но­го оккульт­но­го зна­ния и жре­че­ской куль­то­вой прак­ти­ки, како­вые сохра­ни­лись сре­ди феллахов15 в фор­ме суе­ве­рий столь проч­ных, что лов­кость любо­го заез­же­го хах­ви, или фокус­ни­ка, вызы­ва­ет у них спра­вед­ли­вую оби­ду и под­вер­га­ет­ся сомне­нию. Мне сно­ва бро­си­лось в гла­за рази­тель­ное сход­ство мое­го про­вод­ни­ка Абду­ла с древ­не­еги­пет­ским жре­цом, или фара­о­ном, или даже улы­ба­ю­щим­ся Сфинк­сом, я вновь услы­шал его глу­хой, утроб­ный голос – и содрог­нул­ся.

Имен­но в этот момент, как бы в под­твер­жде­ние моих мыс­лей, про­изо­шло то, что заста­ви­ло меня про­кли­нать ту довер­чи­вость, с кото­рой я при­ни­мал собы­тия послед­них часов за чистую моне­ту, меж­ду тем как они пред­став­ля­ли собой чистой воды инсце­ни­ров­ку, при­том весь­ма гру­бую. Без пре­ду­пре­жде­ния (и я думаю, что по сиг­на­лу, неза­мет­но подан­но­му Абду­лом) беду­и­ны бро­си­лись на меня всей тол­пой, и вско­ре я был свя­зан по рукам и ногам, да так креп­ко, как меня не свя­зы­ва­ли ни разу в жиз­ни – ни на сцене, ни вне ее.
Я сопро­тив­лял­ся, сколь­ко мог, но очень ско­ро убе­дил­ся, что в оди­ноч­ку мне не ускольз­нуть от два­дца­ти с лиш­ним дюжих дика­рей. Мне свя­за­ли руки за спи­ной, согну­ли до пре­де­ла ноги в коле­нях и намерт­во скре­пи­ли меж­ду собой запя­стья и лодыж­ки. Уду­ша­ю­щий кляп во рту и повяз­ка на гла­зах допол­ни­ли кар­ти­ну. Затем ара­бы взва­ли­ли меня на пле­чи и ста­ли спус­кать­ся с пира­ми­ды. Меня под­бра­сы­ва­ло при каж­дом шаге, а пре­да­тель Абдул без уста­ли гово­рил мне кол­ко­сти. Он изде­вал­ся и глу­мил­ся от души; он заве­рял меня сво­им утроб­ным голо­сом, что очень ско­ро мои «маги­че­ские силы» будут под­верг­ну­ты вели­чай­ше­му испы­та­нию, кото­рое живо собьет с меня спесь, при­об­ре­тен­ную в ходе выступ­ле­ний в Аме­ри­ке и Евро­пе. Еги­пет, напом­нил он мне, стар, как мир, и таит в себе мно­же­ство зага­доч­ных пер­во­здан­ных сил, непо­сти­жи­мых для наших совре­мен­ных зна­то­ков, все попыт­ки кото­рых пой­мать меня в ловуш­ку столь друж­но про­ва­ли­лись.

Как дале­ко и в каком направ­ле­нии меня волок­ли, я не знаю – поло­же­ние мое исклю­ча­ло вся­кую воз­мож­ность точ­ной оцен­ки. Опре­де­лен­но могу ска­зать одно: рас­сто­я­ние не мог­ло быть зна­чи­тель­ным, посколь­ку те, кто нес меня, ни разу не уско­ри­ли шага, и в то же вре­мя я нахо­дил­ся в под­ве­шен­ном состо­я­нии на удив­ле­ние недол­го. Вот имен­но оше­лом­ля­ю­щая крат­кость прой­ден­но­го пути и застав­ля­ет меня вздра­ги­вать вся­кий раз, как я поду­маю о Гизе и этом пла­то; сама мысль о бли­зо­сти к каж­до­днев­ным тури­сти­че­ским марш­ру­там того кош­ма­ра, что суще­ство­вал там в опи­сы­ва­е­мое вре­мя и, долж­но быть, суще­ству­ет по сей день, повер­га­ет меня в тре­пет.

Та чудо­вищ­ная ано­ма­лия, о кото­рой я веду речь, обна­ру­жи­лась не сра­зу. Опу­стив меня на песок, мошен­ни­ки обвя­за­ли мою грудь верев­кой, про­та­щи­ли меня несколь­ко футов и, оста­но­вив­шись воз­ле ямы с обры­ви­сты­ми кра­я­ми, погру­зи­ли меня в нее самым невеж­ли­вым обра­зом. Слов­но целую веч­ность, а то и не одну, я опус­кал­ся, уда­ря­ясь о неров­ные сте­ны узко­го колод­ца, выруб­лен­но­го в ска­ле. Пона­ча­лу я думал, что это одна из тех погре­баль­ных шахт, кото­ры­ми изоби­лу­ет пла­то, но вско­ре чудо­вищ­ная, почти неправ­до­по­доб­ная глу­би­на ее лиши­ла меня всех осно­ва­ний для каких бы то ни было пред­по­ло­же­ний.

С каж­дой секун­дой весь ужас пере­жи­ва­е­мо­го мною ста­но­вил­ся все ост­рее. Что за абсурд – так бес­ко­неч­но дол­го опус­кать­ся в дыру, про­де­лан­ную в сплош­ной вер­ти­каль­ной ска­ле, и до сих пор не достиг­нуть цен­тра зем­ли! И раз­ве мог­ла верев­ка, изго­тов­лен­ная чело­ве­че­ски­ми рука­ми, ока­зать­ся настоль­ко длин­ной, что­бы спу­стить меня в эти адские без­дон­ные глу­би­ны? Про­ще было пред­по­ло­жить, что мои чув­ства вво­дят меня в заблуж­де­ние. Я и по сей день не уве­рен в обрат­ном, пото­му что знаю, сколь обман­чи­вым ста­но­вит­ся чув­ство вре­ме­ни, когда ты пере­ме­ща­ешь­ся про­тив сво­ей воли или когда твое тело нахо­дит­ся в неудоб­ном согну­том поло­же­нии. Вполне я уве­рен лишь в одном: до поры до вре­ме­ни я сохра­нял логи­че­скую связ­ность мыс­лей и не усу­губ­лял и без того ужас­ную в сво­ей реаль­но­сти кар­ти­ну про­дук­та­ми соб­ствен­но­го вооб­ра­же­ния. Самое боль­шее, что мог­ло иметь место, – это сво­е­го рода моз­го­вая иллю­зия, кото­рой бес­ко­неч­но дале­ко до насто­я­щей гал­лю­ци­на­ции.

Выше­опи­сан­ное, одна­ко, не име­ет отно­ше­ния к мое­му пер­во­му обмо­ро­ку. Суро­вость испы­та­ния шла по воз­рас­та­ю­щей, и пер­вым зве­ном в цепи всех после­ду­ю­щих ужа­сов яви­лось весь­ма замет­ное при­бав­ле­ние в ско­ро­сти мое­го спус­ка. Те, кто сто­ял навер­ху и тра­вил этот нескон­ча­е­мо длин­ный трос, похо­же, уде­ся­те­ри­ли свои уси­лия, и теперь я стре­ми­тель­но мчал­ся вниз, обди­ра­ясь о гру­бые и как буд­то даже сужав­ши­е­ся сте­ны колод­ца. Моя одеж­да пре­вра­ти­лась в лох­мо­тья, все тело сочи­лось кро­вью – ощу­ще­ние от это­го по непри­ят­но­сти сво­ей пре­вос­хо­ди­ло самую мучи­тель­ную и острую боль. Не мень­шим испы­та­ни­ям под­вер­гал­ся и мой нюх: пона­ча­лу едва уло­ви­мый, но посте­пен­но все уси­ли­вав­ший­ся запах затх­ло­сти и сыро­сти не похо­дил на все зна­ко­мые мне запа­хи; он заклю­чал в себе эле­мент пря­но­сти и даже бла­го­во­ния, что дела­ло его каким-то про­ти­во­есте­ствен­ным.

Затем про­изо­шел пси­хи­че­ский ката­клизм. Он был чудо­вищ­ным, он был ужас­ным – не под­да­ю­щим­ся ника­ко­му чле­но­раз­дель­но­му опи­са­нию, ибо охва­тил всю душу цели­ком, не упу­стив ни еди­ной ее части, кото­рая мог­ла бы кон­тро­ли­ро­вать про­ис­хо­дя­щее. Это был экс­таз кош­ма­ра и апо­фе­оз дья­воль­щи­ны. Вне­зап­ность пере­ме­ны мож­но назвать апо­ка­лип­си­че­ской и демо­ни­че­ской: еще толь­ко мгно­ве­ние назад я стре­ми­тель­но низ­вер­гал­ся в узкий, още­рив­ший­ся мил­ли­о­ном клы­ков коло­дец нестер­пи­мой пыт­ки, но уже в сле­ду­ю­щий миг я мчал­ся, слов­но на кры­льях нето­пы­ря, сквозь без­дны пре­ис­под­ней; взмы­вая и пики­руя, пре­одо­ле­вал бес­счет­ные мили без­гра­нич­но­го душ­но­го про­стран­ства; то вос­па­рял в голо­во­кру­жи­тель­ные высо­ты ледя­но­го эфи­ра, то нырял так, что захва­ты­ва­ло дух, в заса­сы­ва­ю­щие глу­би­ны все­по­жи­ра­ю­ще­го смер­дя­ще­го ваку­у­ма…

Бла­го­да­ре­ние Богу, насту­пив­шее забы­тье выз­во­ли­ло меня из ког­тей созна­ния, тер­зав­ших мою душу подоб­но гар­пи­ям и едва не довед­ших меня до безу­мия! Эта пере­дыш­ка, как бы ни была она корот­ка, вер­ну­ла мне силы и ясность ума, доста­точ­ные для того, что­бы выне­сти еще более мерз­кие порож­де­ния все­лен­ско­го безу­мия, что при­та­и­лись на моем пути.

II

Посте­пен­но я при­хо­дил в чув­ство после жут­ко­го поле­та через сти­гий­ские бездны.16 Про­цесс ока­зал­ся чрез­вы­чай­но мучи­тель­ным и был окра­шен фан­та­сти­че­ски­ми гре­за­ми, в кото­рых свое­об­раз­но отра­зи­лось то обсто­я­тель­ство, что я был свя­зан. Содер­жа­ние этих грез пред­став­ля­лось мне вполне отчет­ли­во лишь до тех пор, пока я их испы­ты­вал; потом оно как-то сра­зу потуск­не­ло в моей памя­ти, и после­ду­ю­щие страш­ные собы­тия, реаль­ные или толь­ко вооб­ра­жа­е­мые, оста­ви­ли от него одну голую кан­ву. Мне чуди­лось, что меня сжи­ма­ет огром­ная жел­тая лапа, воло­са­тая пяти­па­лая ког­ти­стая лапа, кото­рая воз­двиглась из недр зем­ли, что­бы захва­тить и раз­да­вить меня. И тогда я понял, что эта лапа и есть Еги­пет. В забы­тьи я огля­нул­ся на про­ис­ше­ствия послед­них недель и уви­дел, как меня посте­пен­но, шаг за шагом, ковар­но и испод­воль обо­льщал и завле­кал некий злой дух древ­не­го ниль­ско­го чаро­дей­ства, что был в Егип­те задол­го до появ­ле­ния пер­во­го чело­ве­ка и пре­бу­дет в нем, когда исчез­нет послед­ний.

Я уви­дел весь ужас и про­кля­тье еги­пет­ской древ­но­сти с ее неиз­мен­ны­ми страш­ны­ми при­ме­та­ми – усы­паль­ни­ца­ми и хра­ма­ми мерт­вых. Я наблю­дал фан­тас­ма­го­ри­че­ские про­цес­сии жре­цов с голо­ва­ми быков, соко­лов, иби­сов и кошек; при­зрач­ные про­цес­сии, бес­пре­рыв­но шеству­ю­щие по под­зем­ным пере­хо­дам и лаби­рин­там, обрам­лен­ным гигант­ски­ми про­пи­ле­я­ми, рядом с кото­ры­ми чело­век выгля­дит как жал­кая мош­ка, и при­но­ся­щие дико­вин­ные жерт­вы неве­до­мым богам. Камен­ные колос­сы шага­ли в тем­но­те веч­ной ночи, гоня ста­да ска­ля­щих­ся чело­ве­кос­финк­сов к бере­гам застыв­ших в непо­движ­но­сти без­бреж­ных смо­ля­ных рек. И за всем этим пря­та­лась неисто­вая пер­во­быт­ная ярость некро­ман­тии, чер­ная и бес­фор­мен­ная; она жад­но лови­ла меня во мра­ке, что­бы раз­де­лать­ся с духом, посмев­шим ее пере­драз­ни­вать.

В моем дрем­лю­щем созна­нии разыг­ра­лась зло­ве­щая дра­ма нена­ви­сти и пре­сле­до­ва­ния. Я видел, как чер­ная душа Егип­та выби­ра­ет меня из мно­гих и вкрад­чи­вым шепо­том при­зы­ва­ет к себе, оча­ро­вы­вая наруж­ным блес­ком и оба­я­ни­ем сара­цин­ства и при этом настой­чи­во тол­кая в древ­ний ужас и безу­мие фара­он­ства, в ката­ком­бы сво­е­го мерт­во­го и без­дон­но­го серд­ца. Посте­пен­но виде­ния ста­ли при­ни­мать чело­ве­че­ские обли­чья, и мой про­вод­ник Абдул Раис пред­стал пре­до мной в цар­ском обла­че­нии с пре­зри­тель­ной усмеш­кой Сфинк­са на устах. И тогда я уви­дел, что у него те же чер­ты лица, что и у Хефре­на Вели­ко­го, воз­двиг­ше­го Вто­рую пира­ми­ду, изме­нив­ше­го внеш­ность Сфинк­са так, что­бы тот похо­дил на него само­го, и постро­ив­ше­го гигант­ский вход­ной храм с его бес­чис­лен­ны­ми кори­до­ра­ми, тай­ну кото­рых не веда­ют отрыв­шие их архео­ло­ги – о ней зна­ют лишь песок да немая ска­ла. Я уви­дел длин­ную, узкую, негну­щу­ю­ся руку Хефре­на, точ­но такую, какая была у ста­туи в Еги­пет­ском музее – ста­туи, най­ден­ной в жут­ком вход­ном хра­ме. Теперь я пора­зил­ся тому, что не вскри­чал от ужа­са в тот момент, когда заме­тил, что точ­но такие же руки были у Абду­ла Раи­са… Про­кля­тая рука! Она была отвра­ти­тель­но ледя­ной и хоте­ла раз­да­вить меня… О, этот холод и тес­но­та сар­ко­фа­га… сту­жа и тяжесть Егип­та неза­па­мят­ных вре­мен!.. Рука эта была самим Егип­том, суме­реч­ным и замо­гиль­ным… Эта жел­тая лапа… Неда­ром о Хефрене гово­рят такие вещи…

Тут я начал при­хо­дить в себя; во вся­ком слу­чае, теперь я уже не все­це­ло нахо­дил­ся во вла­сти грез. Я вспом­нил и поеди­нок на вер­шине пира­ми­ды, и напа­де­ние веро­лом­ных беду­и­нов, и жут­кий спуск на верев­ке в без­дну колод­ца, про­руб­лен­но­го в ска­ле, и беше­ные взле­ты и паде­ния в ледя­ной пустыне, исто­ча­ю­щей одно­вре­мен­но гни­лост­ное зло­во­ние и бла­го­уха­ние. Я понял, что лежу на сыром камен­ном полу и что верев­ки впи­ва­ют­ся в меня с преж­ней силой. Было очень холод­но, и мне чуди­лось, буд­то меня ове­ва­ет некое тле­твор­ное дуно­ве­ние. Раны и уши­бы, при­чи­нен­ные мне неров­ны­ми сте­на­ми камен­ной шах­ты, нестер­пи­мо ныли и жгли, болез­нен­ность их усу­губ­ля­лась какой-то осо­бен­ной едко­стью упо­мя­ну­то­го сквоз­ня­ка, и поэто­му одной попыт­ки поше­ве­лить­ся хва­ти­ло, что­бы все мое тело прон­зи­ло мучи­тель­ной пуль­си­ру­ю­щей болью.

Воро­ча­ясь, я ощу­тил натя­же­ние верев­ки и сде­лал вывод, что верх­ний ее конец по-преж­не­му выхо­дит на поверх­ность. Нахо­дит­ся ли он в руках ара­бов или нет, я не знал; не ведал я и того, на какой глу­бине нахо­жусь. Я знал навер­ня­ка лишь одно: что меня окру­жа­ет пол­ный или почти бес­про­свет­ный мрак, ибо ни еди­ный про­блеск све­та не про­ни­кал сквозь мою повяз­ку. С дру­гой сто­ро­ны, я не настоль­ко дове­рял сво­им чув­ствам, что­бы ощу­ще­ние боль­шой про­дол­жи­тель­но­сти спус­ка, испы­тан­ное мною, при­ни­мать за сви­де­тель­ство непо­мер­ной глу­би­ны.

Исхо­дя из того, что я, судя по все­му, нахо­дил­ся в доволь­но про­стор­ном поме­ще­нии, име­ю­щем выход на поверх­ность через отвер­стие, рас­по­ло­жен­ное пря­мо над моей голо­вой, мож­но было пред­по­ло­жить, что тем­ни­цей для меня послу­жил погре­бен­ный глу­бо­ко под зем­лей храм Хефре­на, тот, что назы­ва­ют Хра­мом Сфинк­са; воз­мож­но, я попал в один из тех кори­до­ров, кото­рые скры­ли от нас наши гиды в ходе утрен­ней экс­кур­сии и отку­да я смог бы лег­ко выбрать­ся, если бы мне уда­лось най­ти доро­гу к запер­то­му вхо­ду в кори­дор. В любом слу­чае мне пред­сто­я­ло блуж­дать по лаби­рин­ту, но вряд ли насто­я­щая ситу­а­ция была труд­нее тех, в кото­рые я уже не раз попа­дал. Пер­вым делом, одна­ко, сле­до­ва­ло изба­вить­ся от верев­ки, кля­па и повяз­ки на гла­зах. Я пола­гал, что опе­ра­ция эта не пред­ста­вит для меня боль­шой слож­но­сти, посколь­ку за вре­мя моей дол­гой и раз­но­об­раз­ной карье­ры в каче­стве арти­ста-эска­пи­ста гораз­до более изощ­рен­ные экс­пер­ты, неже­ли эти ара­бы, испро­бо­ва­ли на мне весь миро­вой ассор­ти­мент уз, пут и оков и ни разу не пре­успе­ли в состя­за­нии с мои­ми мето­да­ми.

Потом я вдруг сооб­ра­зил, что, когда я нач­ну осво­бож­дать­ся от верев­ки, она при­дет в дви­же­ние, и ара­бы, если они, конеч­но, дер­жат в руках ее конец, пой­мут, что я пыта­юсь сбе­жать, и вста­нут у вхо­да, что­бы встре­тить и ата­ко­вать меня там. Прав­да, сооб­ра­же­ние это име­ло вес лишь в том слу­чае, если я дей­стви­тель­но нахо­дил­ся в хефре­нов­ском Хра­ме Сфинк­са. Отвер­стие в потол­ке, где бы оно ни скры­ва­лось, вряд ли мог­ло нахо­дить­ся на слиш­ком боль­шом рас­сто­я­нии от совре­мен­но­го вхо­да рядом со Сфинк­сом, если, конеч­но, речь вооб­ще мог­ла идти о каких-либо зна­чи­тель­ных дистан­ци­ях, ибо пло­щадь, извест­ная посе­ти­те­лям пира­мид, отнюдь не вели­ка. Во вре­мя сво­е­го днев­но­го палом­ни­че­ства я не заме­тил ниче­го похо­же­го на это отвер­стие, но вещи тако­го рода очень лег­ко про­гля­деть сре­ди пес­ча­ных зано­сов. Скор­чив­шись на камен­ном полу со свя­зан­ны­ми рука­ми и нога­ми и пре­да­ва­ясь выше­опи­сан­ным раз­мыш­ле­ни­ям, я почти забыл обо всех ужа­сах сво­е­го голо­во­кру­жи­тель­но­го спус­ка в про­пасть, кото­рый еще совсем недав­но довел меня до бес­па­мят­ства. Мыс­ли мои были заня­ты лишь одним: как пере­хит­рить ара­бов. И тогда я решил немед­лен­но при­сту­пить к делу и осво­бо­дить­ся от пут как мож­но ско­рее, при этом не натя­ги­вая верев­ки, что­бы не дать ара­бам даже наме­ка на то, что я пыта­юсь сбе­жать.

При­нять реше­ние, одна­ко, ока­за­лось намно­го лег­че, чем осу­ще­ствить его. Несколь­ко проб­ных дви­же­ний убе­ди­ли меня в том, что без изряд­ной воз­ни мно­го­го не добьешь­ся, и, когда после одно­го осо­бен­но энер­гич­но­го уси­лия я почув­ство­вал, как рядом со мной и на меня пада­ет, сво­ра­чи­ва­ясь коль­ца­ми, верев­ка, я нисколь­ко не уди­вил­ся. «А чего ты хотел? – ска­зал я себе. – Беду­и­ны, конеч­но же, заме­ти­ли твои дви­же­ния и отпу­сти­ли свой конец верев­ки. Теперь они, вне вся­ко­го сомне­ния, поспе­шат к под­лин­но­му вхо­ду в храм и будут ждать тебя там в заса­де с самы­ми кро­во­жад­ны­ми наме­ре­ни­я­ми».

Пер­спек­ти­ва рисо­ва­лась неуте­ши­тель­ная, но в жиз­ни сво­ей я стал­ки­вал­ся с худ­шим – и не дрог­нул, так что не дол­жен был дрог­нуть и теперь. В первую оче­редь надо было раз­вя­зать­ся, а потом уже поло­жить­ся на свое искус­ство и поста­рать­ся выбрать­ся из хра­ма целым и невре­ди­мым. Сего­дня меня даже сме­шит та без­ого­во­роч­ность, с кото­рой я убе­дил себя в том, что нахо­жусь в древ­нем хра­ме Хефре­на на доволь­но неболь­шой глу­бине.

Убеж­ден­ность моя рас­сы­па­лась в прах, и все пер­во­быт­ные стра­хи, свя­зан­ные со сверхъ­есте­ствен­ны­ми без­дна­ми и демо­ни­че­ски­ми тай­на­ми, вос­ста­ли во мне с удво­ен­ной силой, когда я вдруг обна­ру­жил, что в то самое вре­мя, пока я хлад­но­кров­но обду­мы­ваю свои наме­ре­ния, одно чудо­вищ­ное обсто­я­тель­ство, весь ужас и зна­че­ние кото­ро­го я преж­де не осо­зна­вал, при­рас­та­ет и в том и в дру­гом отно­ше­нии. Я уже гово­рил, что верев­ка, падая, сви­ва­лась в коль­ца, кото­рые скла­ды­ва­лись рядом со мной и на мне. Теперь же я вдруг понял, что она про­дол­жа­ет падать и сви­вать­ся, меж тем как ни одна нор­маль­ная верев­ка не мог­ла бы ока­зать­ся настоль­ко длин­ной. Более того, ско­рость паде­ния ее воз­рос­ла, и она обру­ши­ва­лась на меня лави­ной. На полу вырас­та­ла гора пень­ки, погре­бая меня под сво­и­ми вит­ка­ми, чис­ло кото­рых бес­пре­рыв­но мно­жи­лось. Очень ско­ро меня зава­ли­ло с голо­вой и мне ста­ло труд­но дышать, в то вре­мя как коль­ца про­дол­жа­ли накап­ли­вать­ся и отби­рать у меня послед­ний воз­дух.

Мыс­ли мои сно­ва сме­ша­лись. Тщет­но пытал­ся я отве­сти от себя угро­зу, страш­ную и неми­ну­е­мую. Ибо весь ужас мое­го поло­же­ния заклю­чал­ся даже не в тех нече­ло­ве­че­ских муках, кото­рые я испы­ты­вал, и не в том, что во мне по кап­ле исся­ка­ли дух и жиз­нен­ная сила, но в осо­зна­нии того, что сто­ит за этой нево­об­ра­зи­мой дли­ной пада­ю­щей на меня верев­ки и какие без­мер­ные неве­до­мые про­стран­ства в глу­би­нах недр зем­ных, долж­но быть, окру­жа­ют меня в этот момент. Все это озна­ча­ло, что бес­ко­неч­ный спуск и захва­ты­ва­ю­щий дух полет через сата­нин­ские без­дны были реаль­но­стью и теперь я лежу без вся­кой надеж­ды на спа­се­ние в каком-то безы­мян­ном запре­дель­ном мире непо­да­ле­ку от цен­тра зем­ли. Не в силах чело­ве­че­ских было выне­сти эту ужас­ную, горь­кую прав­ду, вне­зап­но обру­шив­шу­ю­ся на меня, и я сно­ва впал в спа­си­тель­ное бес­па­мят­ство.

Гово­ря о бес­па­мят­стве, я вовсе не разу­мею отсут­ствия виде­ний. Напро­тив, моя отре­шен­ность от внеш­не­го, реаль­но­го мира сопро­вож­да­лась виде­ни­я­ми самы­ми чудо­вищ­ны­ми и неопи­су­е­мы­ми. Боже!.. И зачем толь­ко я про­чел так мно­го книг по егип­то­ло­гии перед тем, как посе­тить эту зем­лю, роди­ну все­мир­но­го мра­ка и ужа­са?! Этот вто­рой обмо­рок зано­во оза­рил мой дрем­лю­щий разум страш­ным пости­же­ни­ем самой сути этой стра­ны и ее сокро­вен­ных тайн, и по какой-то про­кля­той при­хо­ти рока гре­зы мои обра­ти­лись к ухо­дя­щим в глубь веков пред­став­ле­ни­ям о мерт­вых и о том, как они ино­гда вос­ста­ют и живут, с душой и во пло­ти, во чре­ве зага­доч­ных гроб­ниц, более напо­ми­на­ю­щих дома, неже­ли моги­лы. В памя­ти моей всплы­ло, при­няв при­чуд­ли­вый образ, кото­ро­го я, к сча­стью, уже не пом­ню, ори­ги­наль­ное и хит­ро­ум­ное устрой­ство еги­пет­ской погре­баль­ной каме­ры; при­пом­нил я так­же неле­пые и дикие суе­ве­рия, поро­див­шие это устрой­ство. Все мыс­ли древ­них егип­тян вра­ща­лись око­ло смер­ти и мерт­ве­цов. Они пони­ма­ли вос­кре­ше­ние в бук­валь­ном смыс­ле – как вос­кре­ше­ние тела. Имен­но это побуж­да­ло их с осо­бой тща­тель­но­стью муми­фи­ци­ро­вать тело и хра­нить все жиз­нен­но важ­ные орга­ны в при­кры­тых сосу­дах рядом с усоп­шим. Меж­ду тем поми­мо тела они вери­ли в суще­ство­ва­ние еще двух эле­мен­тов: души, кото­рая после того, как ее оце­ни­вал и одоб­рял Оси­рис, оби­та­ла в стране бла­жен­ных, и тем­но­го зло­ве­ще­го ка, или жиз­нен­но­го нача­ла, что, сея страх, стран­ству­ет по верх­не­му и ниж­не­му мирам, нис­хо­дя вре­ме­на­ми в погре­баль­ную часов­ню к сохра­ня­е­мо­му телу, дабы отве­дать жерт­вен­ной пищи, при­но­си­мой туда жре­ца­ми и набож­ной челя­дью, а ино­гда – что­бы вой­ти в тело или в его дере­вян­но­го двой­ни­ка, кото­ро­го все­гда кла­дут рядом, и, поки­нув пре­де­лы гроб­ни­цы, блуж­дать по окрест­но­стям, вер­ша свои тем­ные дела.

Тыся­че­ле­ти­я­ми поко­и­лись тела в пом­пез­ных сар­ко­фа­гах, уста­вив вверх свои без­жиз­нен­ные очи (если их не посе­ща­ло ка), в ожи­да­нии того дня, когда Оси­рис воз­ро­дит в них ка и душу и выве­дет леги­о­ны око­че­нев­ших мерт­ве­цов из глу­хих оби­те­лей сна на свет. Каким три­ум­фом мог­ло бы обер­нуть­ся это вос­кре­ше­ние! Но, увы, не все души полу­чат бла­го­сло­ве­ние, не все моги­лы оста­нут­ся неосквер­нен­ны­ми, и пото­му неиз­беж­но сле­ду­ет ждать неле­пых оши­бок и чудо­вищ­ных извра­ще­ний. Неда­ром и по сей день сре­ди ара­бов ходят слу­хи о запрет­ных сбо­ри­щах и бого­мерз­ких куль­тах, вер­ши­мых в самых зата­ен­ных угол­ках ниж­не­го мира, куда могут без стра­ха захо­дить лишь кры­ла­тые неви­ди­мые ка да без­душ­ные мумии.

Пожа­луй, самые жут­кие пре­да­ния, застав­ля­ю­щие холо­деть кровь в жилах, – это те, что повест­ву­ют о неких пря­мо-таки бре­до­вых про­из­ве­де­ни­ях дегра­ди­ро­вав­ше­го жре­че­ско­го искус­ства. Я имею в виду состав­ные мумии , пред­став­ля­ю­щие собой про­ти­во­есте­ствен­ные ком­би­на­ции чело­ве­че­ских туло­вищ и чле­нов с голо­ва­ми живот­ных и при­зван­ные ими­ти­ро­вать древ­ней­ших богов. Во все пери­о­ды еги­пет­ской исто­рии суще­ство­ва­ла тра­ди­ция муми­фи­ци­ро­ва­ния свя­щен­ных живот­ных – быков, кошек, иби­сов, кро­ко­ди­лов и так далее, с той целью, что­бы в назна­чен­ный момент они мог­ли вер­нуть­ся в мир. Но лишь в пери­од упад­ка древ­ней еги­пет­ской куль­ту­ры воз­ник­ла тен­ден­ция к состав­ле­нию мумий из чело­ве­ка и живот­но­го – тогда, когда люди пере­ста­ли пони­мать истин­ные пра­ва и пре­ро­га­ти­вы ка и души.

О том, куда поде­ва­лись те состав­ные мумии , леген­ды умал­чи­ва­ют; опре­де­лен­но мож­но ска­зать лишь то, что до сих пор их не нахо­дил ни один егип­то­лог. Мол­ва ара­бов на этот счет слиш­ком похо­дит на досу­жие домыс­лы, что­бы отно­сить­ся к ней все­рьез. Ведь они в сво­их утвер­жде­ни­ях дохо­дят до того, что буд­то бы ста­рый Хефрен – тот, что име­ет отно­ше­ние к Сфинк­су, Вто­рой пира­ми­де и зия­ю­ще­му вхо­ду в храм, – до сих пор живет глу­бо­ко под зем­лей со сво­ей супру­гой, цари­цей злых духов-гулей Нито­крис, и пове­ле­ва­ет муми­я­ми, не похо­жи­ми ни на людей, ни на зве­рей.

Все это ста­ло пред­ме­том моих грез: Хефрен, его цар­ствен­ная поло­ви­на, при­чуд­ли­вое сон­ми­ще гибрид­ных мерт­ве­цов, – и, прав­ду ска­зать, я очень рад, что все сколь­ко-нибудь отчет­ли­вые дета­ли этих грез вывет­ри­лись из моей памя­ти. Самое кош­мар­ное из моих виде­ний име­ло непо­сред­ствен­ное отно­ше­ние к празд­но­му вопро­су, кото­рым я зада­вал­ся нака­нуне, когда гля­дел на высе­чен­ное в ска­ле лицо Сфинк­са, эту веч­ную загад­ку пусты­ни; гля­дел и спра­ши­вал себя, в какие неве­до­мые глу­би­ны ведут потай­ные ходы из хра­ма, рас­по­ло­жен­но­го близ Сфинк­са. Вопрос этот, казав­ший­ся мне в тот момент таким невин­ным и пустя­ко­вым, при­об­рел в моих снах харак­тер навяз­чи­вой идеи: так какое же испо­лин­ское, про­ти­во­есте­ствен­ное и отвра­ти­тель­ное чудо­ви­ще изна­чаль­но изоб­ра­жа­ли чер­ты лица Сфинк­са?

Мое вто­рое про­буж­де­ние, если его мож­но назвать про­буж­де­ни­ем, сохра­ни­лось в памя­ти как мгно­ве­ние бес­пре­дель­но­го ужа­са, подоб­но­го кото­ро­му – и еще тому, что было пере­жи­то мною после, – я не испы­ты­вал за всю свою жизнь, а жизнь моя была насы­ще­на пери­пе­ти­я­ми сверх вся­кой чело­ве­че­ской меры. Напом­ню, что я лишил­ся чувств в тот момент, когда на меня кас­ка­дом обру­ши­ва­лась верев­ка, что сви­де­тель­ство­ва­ло о непо­мер­ной глу­бине, на кото­рой я нахо­дил­ся. Так вот, при­дя в созна­ние, я не ощу­тил на себе ника­кой тяже­сти и, пере­вер­нув­шись на спи­ну, убе­дил­ся в том, что, пока я лежал в обмо­ро­ке – свя­зан­ный, с кля­пом во рту и повяз­кой на гла­зах, – какая-то неве­до­мая сила пол­но­стью уда­ли­ла нава­лив­шу­ю­ся на меня и почти заду­шив­шую меня гору пень­ки. Прав­да, осо­зна­ние всей чудо­вищ­но­сти того, что про­изо­шло, при­шло ко мне не сра­зу, но оно дове­ло бы меня до оче­ред­но­го обмо­ро­ка, если бы к это­му момен­ту я не достиг той сте­пе­ни духов­но­го изне­мо­же­ния, что ника­кое новое потря­се­ние уже не мог­ло его усу­гу­бить. Итак, я был один на один… с чем ?

Впро­чем, я не успел хоть сколь­ко-нибудь об этом пораз­мыс­лить, чем, веро­ят­но, толь­ко бы изму­чил себя перед новой попыт­кой осво­бо­дить­ся от пут, как о себе заяви­ло еще одно обсто­я­тель­ство, а имен­но: страш­ная боль, какой я не испы­ты­вал ранее, тер­за­ла мои руки и ноги, и все тело мое, каза­лось, было покры­то тол­стой кор­кой засох­шей кро­ви, что никак не мог­ло явить­ся резуль­та­том моих преж­них поре­зов и сса­дин. Грудь мою так­же сад­ни­ло от ран – как буд­то ее искле­вал какой-то гигант­ский кро­во­жад­ный ибис. Что бы ни пред­став­ля­ла собой та сила, что убра­ла верев­ку, она явно была настро­е­на ко мне враж­деб­но и, веро­ят­но, нанес­ла бы мне и более серьез­ные повре­жде­ния, если бы что-то ее не оста­но­ви­ло. Мож­но было ожи­дать, что после все­го это­го я окон­ча­тель­но паду духом, одна­ко все вышло как раз наобо­рот, и, вме­сто того что­бы впасть в без­дну отча­я­ния, я ощу­тил себя гото­вым к борь­бе. Теперь я знал, что пре­сле­ду­ю­щие меня злые силы име­ют физи­че­скую при­ро­ду, с кото­ры­ми бес­страш­ный чело­век может сра­зить­ся на рав­ных.
Обод­рен­ный выше­при­ве­ден­ным сооб­ра­же­ни­ем и исполь­зуя весь опыт, накоп­лен­ный мною в тече­ние жиз­ни, я при­нял­ся рас­пу­ты­вать верев­ку, как часто делал это в осле­пи­тель­ном све­те огней под бур­ные апло­дис­мен­ты тол­пы. При­выч­ные подроб­но­сти про­цес­са осво­бож­де­ния совер­шен­но завла­де­ли моим вни­ма­ни­ем, и теперь, когда верев­ка, кото­рой я еще недав­но был спе­ле­нат, как мла­де­нец, посте­пен­но схо­ди­ла с меня, я вновь почти уве­ро­вал в то, что все пере­жи­тое мною пред­став­ля­ло собой обык­но­вен­ную гал­лю­ци­на­цию, и нико­гда не было ни это­го ужас­но­го колод­ца, ни голо­во­кру­жи­тель­ной без­дны, ни бес­ко­неч­ной верев­ки, и лежал я теперь не где-нибудь, а во вход­ном хра­ме Хефре­на воз­ле Сфинк­са, куда, пока я был в обмо­ро­ке, про­кра­лись веро­лом­ные ара­бы, что­бы под­верг­нуть меня истя­за­нию. Тем более мне сле­до­ва­ло пото­ро­пить­ся с рас­пу­ты­ва­ни­ем. Дай­те мне толь­ко встать на ноги без кля­па и повяз­ки на гла­зах, что­бы я мог видеть свет, отку­да бы он ни исхо­дил, и тогда я даже буду рад сра­зить­ся с любым вра­гом, каким бы злым и ковар­ным он ни ока­зал­ся!

Как дол­го я рас­пу­ты­вал­ся, ска­зать труд­но. Во вся­ком слу­чае, на пуб­ли­ке, когда я не был ни изра­нен, ни изну­рен, как теперь, я справ­лял­ся с этим зна­чи­тель­но быст­рее. Но вот нако­нец я осво­бо­дил­ся и вздох­нул пол­ной гру­дью. Дур­ной запах, витав­ший в сыром и холод­ном воз­ду­хе, пока­зал­ся мне теперь еще более смрад­ным, неже­ли преж­де, когда кляп и края повяз­ки меша­ли мне обо­нять его в пол­ной мере. Ноги мои затек­ли, во всем теле ощу­ща­лась неимо­вер­ная уста­лость, и я был не в состо­я­нии тро­нуть­ся с места. Не знаю, дол­го ли я так про­ле­жал, пыта­ясь рас­пря­мить чле­ны, зна­чи­тель­ное вре­мя пре­бы­вав­шие в неесте­ствен­но искрив­лен­ном состо­я­нии, и напря­жен­но всмат­ри­ва­ясь в тем­но­ту в надеж­де уло­вить хотя бы про­блеск све­та и опре­де­лить свое место­на­хож­де­ние.

Посте­пен­но к мое­му телу воз­вра­ти­лись сила и гиб­кость, одна­ко гла­за мои по-преж­не­му ниче­го не раз­ли­ча­ли. С тру­дом под­няв­шись на ноги, я осмот­рел­ся по сто­ро­нам – кру­гом был мрак столь же непро­ни­ца­е­мый, как тот, в кото­ром я пре­бы­вал с повяз­кой на гла­зах. Я сде­лал несколь­ко шагов; изму­чен­ные ноги едва слу­ша­лись меня, и все же я убе­дил­ся, что могу идти, так что оста­ва­лось толь­ко решить, в каком направ­ле­нии. Ни в коем слу­чае нель­зя было дви­гать­ся нао­бум, посколь­ку я мог уйти в сто­ро­ну, пря­мо про­ти­во­по­лож­ную той, где нахо­дил­ся иско­мый выход. Поэто­му я оста­но­вил­ся и поста­рал­ся опре­де­лить, отку­да исхо­дит холод­ное, напол­нен­ное запа­хом натра дуно­ве­ние, кото­рое я все это вре­мя не пере­ста­вал чув­ство­вать. Пред­по­ло­жив, что источ­ни­ком сквоз­ня­ка, веро­ят­но, явля­ет­ся вход в под­зе­ме­лье, я решил ори­ен­ти­ро­вать­ся по нему и дви­гать­ся стро­го в ту сто­ро­ну, отку­да он исхо­дил.

Отправ­ля­ясь нака­нуне вече­ром на про­гул­ку, я захва­тил с собой коро­бок спи­чек и малень­кий элек­три­че­ский фона­рик, но после всех пере­жи­тых встря­сок в моих кар­ма­нах – точ­нее, в тех лох­мо­тьях, что от них оста­лись, – не сохра­ни­лось ни одно­го сколь­ко-нибудь круп­но­го пред­ме­та. Чем даль­ше я про­дви­гал­ся, тем явствен­нее ста­но­ви­лась тяга и назой­ли­вей запах, пока нако­нец я совер­шен­но не уве­рил­ся в том, что иду навстре­чу зло­вон­но­му испа­ре­нию, стру­я­ще­му­ся из какой-то дыры, напо­до­бие ска­зоч­но­го джин­на, что являл­ся рыба­ку в виде клу­бов дыма, выры­ва­ю­щих­ся из кув­ши­на. О Еги­пет, Еги­пет… Воис­ти­ну, тем­на эта колы­бель циви­ли­за­ции и веч­ный источ­ник невы­ра­зи­мых ужа­сов и неска­зан­ных чудес!

Чем боль­ше я раз­мыш­лял над при­ро­дой под­зем­но­го воз­душ­но­го пото­ка, тем силь­нее во мне рос­ло бес­по­кой­ство. Если рань­ше я, почти не заду­мы­ва­ясь над тем, поче­му у него такой запах, пред­по­ла­гал, что источ­ни­ком его явля­ет­ся какой-нибудь, пусть даже непря­мой, выход во внеш­ний мир, то сей­час я абсо­лют­но уве­рил­ся в том, что это смрад­ное испа­ре­ние не име­ет ниче­го обще­го с чистым воз­ду­хом Ливий­ской пусты­ни и что в нем нет ни малей­шей при­ме­си послед­не­го. Мне ста­ло ясно, что это смер­дят какие-то мрач­ные без­дны, рас­по­ло­жен­ные еще глуб­же под зем­лей, и что, сле­до­ва­тель­но, я избрал невер­ное направ­ле­ние.

После минут­но­го раз­ду­мья я решил не менять сво­е­го выбо­ра и про­дол­жил сле­до­вать тем же кур­сом. Как бы там ни было, сквоз­няк оста­вал­ся моей един­ствен­ной надеж­дой, ибо камен­ный пол, одно­об­раз­ный даже в сво­ей неров­но­сти, не давал мне ника­ких ори­ен­ти­ров. Дви­га­ясь же навстре­чу это­му таин­ствен­но­му испа­ре­нию, я рано или позд­но дол­жен был добрать­ся до какой-либо дыры или щели, а соот­вет­ствен­но, и до сте­ны, и затем, сле­дуя вдоль нее, достиг­нуть про­ти­во­по­лож­но­го кон­ца это­го гран­ди­оз­но­го чер­то­га. Я пре­крас­но пони­мал, что все рас­че­ты мои могут ока­зать­ся невер­ны­ми – ведь даже если я дей­стви­тель­но нахо­дил­ся во вход­ном хра­ме Хефре­на, то попал в ту его часть, куда не водят тури­стов. Более того, мог­ло слу­чить­ся, что имен­но этот зал был неиз­ве­стен даже архео­ло­гам и одни толь­ко под­лые ара­бы, кото­рые всю­ду суют свой нос, слу­чай­но наткну­лись на него и реши­ли исполь­зо­вать его в каче­стве тем­ни­цы для меня. Если так, то мог ли я вооб­ще рас­счи­ты­вать най­ти выход если не нару­жу, то хотя бы в какую-нибудь дру­гую, извест­ную часть хра­ма?

Если разо­брать­ся, я не имел ника­ких дока­за­тельств в поль­зу того, что нахо­жусь во вход­ном хра­ме. На мгно­ве­ние все самые чудо­вищ­ные из моих преж­них дога­док нахлы­ну­ли на меня, меша­ясь с дей­стви­тель­ны­ми впе­чат­ле­ни­я­ми. Я живо пред­ста­вил себе и свой спуск, и паре­ние в про­стран­стве, и верев­ку, и раны, и гре­зы – да-да, гре­зы, теперь я точ­но это знал! Так неуже­ли мне и вправ­ду при­шел конец? И может быть, уме­реть имен­но теперь, в этот самый момент было бы для меня даже вели­чай­шим бла­гом? Ни на один из этих вопро­сов не мог я най­ти отве­та и меха­ни­че­ски про­дол­жал свой путь, пока Судь­ба в тре­тий раз не при­ну­ди­ла меня к забы­тью.

На этот раз вне­зап­ность слу­чив­ше­го­ся лиши­ла меня не толь­ко созна­ния, но и под­со­зна­ния. В том месте, где встреч­ный напор сквоз­ня­ка уси­лил­ся настоль­ко, что я с тру­дом пре­одо­ле­вал его сопро­тив­ле­ние, начи­нал­ся ряд ухо­дя­щих вниз сту­пе­ней, о чем я тогда, разу­ме­ет­ся, не подо­зре­вал. Делая оче­ред­ной шаг, я опу­стил ногу на первую сту­пень­ку, рас­по­ло­жен­ную ниже уров­ня пола, поте­рял рав­но­ве­сие и куба­рем пока­тил­ся с лест­ни­цы в зло­ве­щую без­дну бес­про­свет­но­го мра­ка. Если я не испу­стил дух, то лишь бла­го­да­ря сво­е­му креп­ко­му здо­ро­вью и коша­чьей живу­че­сти. Огля­ды­ва­ясь на собы­тия той памят­ной ночи, я ино­гда про­сто не могу удер­жать­ся от сме­ха, когда пред­став­ляю себе эти пери­о­ди­че­ски повто­ря­ю­щи­е­ся обмо­ро­ки; их регу­ляр­ность неволь­но застав­ля­ет меня вспом­нить деше­вые кино­ме­ло­дра­мы тех лет. Не исклю­че­но, что ника­ких потерь созна­ния не было вовсе и что все подроб­но­сти мое­го под­зем­но­го кош­ма­ра были все­го лишь эпи­зо­да­ми одно­го дли­тель­но­го бре­да, начав­ше­го­ся в резуль­та­те душев­но­го потря­се­ния, вызван­но­го паде­ни­ем в про­пасть, и закон­чив­ше­го­ся бла­го­да­ря цели­тель­но­му воз­дей­ствию откры­то­го воз­ду­ха и солн­ца, вос­ход кото­ро­го застал меня рас­про­стер­тым на горя­чих пес­ках Гизы под сар­до­ни­че­ским ликом Вели­ко­го Сфинк­са, розо­ве­ю­щим в рас­свет­ных лучах. Я изо всех сил ста­ра­юсь при­дер­жи­вать­ся это­го послед­не­го объ­яс­не­ния. Я испы­тал боль­шое облег­че­ние, когда в поли­ции мне сооб­щи­ли, что решет­ка, пре­граж­да­ю­щая вход в храм Хефре­на, была обна­ру­же­на неза­пер­той и что неда­ле­ко от вхо­да дей­стви­тель­но име­ет­ся доволь­но широ­кая рас­ще­ли­на, кото­рая ведет в еще не рас­ко­пан­ную часть хра­ма. Не мень­шее облег­че­ние доста­ви­ли мне уве­ре­ния док­то­ров в том, что полу­чен­ные мною раны есте­ствен­ны в такой ситу­а­ции, когда тебя хва­та­ют, свя­зы­ва­ют, бро­са­ют в коло­дец, когда тебе при­хо­дит­ся избав­лять­ся от пут, падать со зна­чи­тель­ной высо­ты (воз­мож­но, в какую-то яму во внут­рен­ней гале­рее хра­ма), полз­ти к выхо­ду, выби­рать­ся нару­жу и так далее… Ниче­го не ска­жешь, очень уте­ши­тель­ный диа­гноз! И все-таки я убеж­ден, что все не так про­сто, как выгля­дит на пер­вый взгляд. То неза­бы­ва­е­мое паде­ние в без­дну и по сей день пред­став­ля­ет­ся мне так, как буд­то слу­чи­лось вче­ра, и я не могу про­сто взять и выбро­сить его из голо­вы. Еще на боль­шие сомне­ния наво­дит меня тот факт, что так и не был най­ден чело­век, при­ме­ты кото­ро­го сов­па­да­ли бы с при­ме­та­ми мое­го про­вод­ни­ка Абду­ла Раи­са эль-Дрог­ма­на, гово­рив­ше­го замо­гиль­ным голо­сом и напо­ми­нав­ше­го внеш­ним видом и усмеш­кой покой­но­го фара­о­на Хефре­на.

Я вижу, что отсту­пил от после­до­ва­тель­но­го изло­же­ния фак­тов – веро­ят­но, я сде­лал это в сла­бой надеж­де на то, что мне удаст­ся избе­жать пере­ска­за финаль­ной сце­ны, имев­шей наи­боль­шее сход­ство с гал­лю­ци­на­ци­ей, неже­ли все преды­ду­щие. Но я обе­щал рас­ска­зать все до кон­ца, а нару­шать обе­ща­ния не в моих пра­ви­лах. Когда я очнул­ся если толь­ко я дей­стви­тель­но очнул­ся – после паде­ния с тех чер­ных камен­ных сту­пе­ней, я был по-преж­не­му один и в пол­ной тем­но­те. Зло­вон­ное испа­ре­ние, изряд­но доса­ждав­шее мне и ранее, пере­шло теперь все гра­ни­цы, одна­ко я уже настоль­ко успел к нему при­вык­нуть, что пере­но­сил эту пыт­ку сто­и­че­ски. Инстинк­тив­но я начал отпол­зать прочь от его источ­ни­ка; мои окро­вав­лен­ные паль­цы ощу­ща­ли под собой огром­ные пли­ты, состав­ляв­шие пол гран­ди­оз­но­го поме­ще­ния, в кото­ром я нахо­дил­ся. Пятясь, я уда­рил­ся голо­вой обо что-то твер­дое; нащу­пав пред­мет рукой, я понял, что это осно­ва­ние колон­ны – колон­ны неве­ро­ят­ных раз­ме­ров, – на поверх­но­сти кото­рой были высе­че­ны гигант­ские иеро­гли­фы, хоро­шо раз­ли­чи­мые на ощупь.

Про­дол­жая отсту­пать, я наткнул­ся еще на несколь­ко колонн, столь же гро­мад­ных, как и пер­вая; про­ме­жут­ки меж­ду ними были непо­мер­но вели­ки. Вне­зап­но мое вни­ма­ние было при­вле­че­но одним явле­ни­ем, дей­ствие кото­ро­го на мой слух нача­лось, по всей види­мо­сти, зна­чи­тель­но рань­ше, неже­ли его уло­вил мой рас­су­док.

Отку­да-то сни­зу, из глу­би­ны, из самых недр зем­ных доно­си­лись мер­ные и отчет­ли­вые зву­ки, рази­тель­но отли­чав­ши­е­ся от все­го, что мне когда-либо дово­ди­лось слы­шать. Почти инту­и­тив­но ощу­тил я глу­бо­кую древ­ность и явно обря­до­вый харак­тер этих зву­ков, а мои позна­ния в егип­то­ло­гии вызва­ли во мне ассо­ци­а­ции со зву­ка­ми флей­ты, сам­бу­ки, сист­ра и тим­па­на. В этом рит­мич­ном гуде­нии, сви­сте, сту­ке и трес­ке мне почу­дил­ся какой-то леде­ня­щий душу ужас, пре­вос­хо­дя­щий любой из зем­ных ужа­сов; нечто до стран­но­сти непо­хо­жее на инди­ви­ду­аль­ный чело­ве­че­ский страх, как бы некое без­ли­кое собо­лез­но­ва­ние всей нашей пла­не­те в целом – собо­лез­но­ва­ние по пово­ду того, что ей при­хо­дит­ся скры­вать в сво­их нед­рах такие чудо­вищ­ные, такие кош­мар­ные вещи, суще­ство­ва­ние кото­рых воз­ве­ща­лось всей этой адской како­фо­ни­ей. Зву­ки ста­но­ви­лись все гром­че, и мне ста­ло ясно, что они при­бли­жа­ют­ся. Вдруг – о боги всех пан­тео­нов мира, сой­ди­тесь воеди­но и охра­ни­те мой слух от подоб­но­го впредь! – вдруг я рас­слы­шал, как где-то в отда­ле­нии едва слыш­но раз­да­ет­ся мерт­вя­щая душу мар­ше­об­раз­ная поступь шага­ю­щих.

Жут­ко ста­но­ви­лось уже отто­го, что зву­ки шагов, столь несхо­жие меж­ду собой, соче­та­лись в иде­аль­ном рит­ме. Мушт­ра нече­сти­вых тыся­че­ле­тий сто­я­ла за этим шестви­ем оби­та­те­лей сокро­вен­ных зем­ных глу­бин – шага­ю­щих, бре­ду­щих, кра­ду­щих­ся, пол­зу­щих, мяг­ко сту­па­ю­щих, цока­ю­щих, топа­ю­щих, гро­хо­чу­щих, гро­мы­ха­ю­щих… и все это под невы­но­си­мую раз­но­го­ло­си­цу изде­ва­тель­ски настро­ен­ных инстру­мен­тов.

Неуже­ли… Гос­по­ди, сде­лай так, что­бы я забыл все эти жут­кие араб­ские леген­ды! Без­душ­ные мумии… сбо­ри­ще стран­ству­ю­щих ка… орда мерт­ве­цов соро­ка­ве­ко­вой исто­рии стра­ны фара­о­нов, будь они про­кля­ты!.. Состав­ные мумии, шеству­ю­щие в непро­гляд­ней­шем мра­ке под­зем­ных пустот во гла­ве с царем Хефре­ном и его вер­ной супру­гой Нито­крис, цари­цей злых духов-вам­пи­ров…

Про­цес­сия неумо­ли­мо при­бли­жа­лась. О небо! Избавь меня от этих зву­ков, от сту­ка этих ног и копыт, от шур­ша­ния этих лап, от скре­же­та этих ког­тей, – я слы­шу их все отчет­ли­вее! Вда­ли, на необъ­ят­ных про­сто­рах этой ухо­дя­щей в бес­ко­неч­ность пло­ща­ди замер­цал, зако­лы­хал­ся на отрав­лен­ном сквоз­ня­ке отблеск све­та, и я счел за бла­го укрыть­ся за под­но­жи­ем колон­ны-колос­са, что­бы хоть на вре­мя огра­дить­ся от ужа­са, что надви­гал­ся на меня мил­ли­о­на­ми ног, про­хо­див­ших мар­шем по гигант­ско­му залу – сре­до­то­чию нече­ло­ве­че­ско­го стра­ха и уму непо­сти­жи­мой древ­но­сти. Све­че­ние уси­ли­лось; гро­хот шагов и нестрой­ный ритм достиг­ли такой гром­ко­сти, что мне ста­ло дур­но. Пре­до мною в мер­ца­ю­щем оран­же­вом све­те посте­пен­но выри­со­вы­ва­лась кар­ти­на, испол­нен­ная такой пуга­ю­щей вели­че­ствен­но­сти, что я на вре­мя забыл свой страх и отвра­ще­ние и открыл в изум­ле­нии рот… Какой же высо­ты долж­ны дости­гать эти колон­ны, если уже одни осно­ва­ния их настоль­ко колос­саль­ны, что Эйфе­ле­ва баш­ня в срав­не­нии с любой из них будет выгля­деть, как спи­чеч­ный коро­бок? И что это были за руки, кото­рые высек­ли иеро­гли­фы на осно­ва­ни­ях колонн в этой гран­ди­оз­ной пеще­ре, где свет дня пред­став­ля­ет­ся сла­бой, неудач­ной выдум­кой?

Я про­сто не ста­ну на них смот­реть. Как за спа­си­тель­ную соло­мин­ку, ухва­тил­ся я за это реше­ние, когда, зами­рая от стра­ха, услы­шал, как скри­пят их суста­вы, как отвра­ти­тель­но они хри­пят, заглу­шая и уны­лую мерт­вую музы­ку, и свою одно­об­раз­ную, раз­ме­рен­ную поступь. Хоро­шо еще, что они без­молв­ство­ва­ли… Но боже! Их бого­мерз­кие факе­лы ста­ли отбра­сы­вать тени на поверх­ность этих умо­по­мра­чи­тель­ных колонн! Нет, нет, толь­ко не это!!! Где это вида­но, что­бы у гип­по­по­та­мов были чело­ве­че­ские руки и в них – факе­лы?… Что­бы у людей были голо­вы кро­ко­ди­лов?…

Я отвер­нул­ся, что­бы ниче­го это­го не видеть, но увы! – тени, зву­ки, нечи­стые запа­хи были повсю­ду. Я вспом­нил спо­соб, кото­рым в дет­стве, нахо­дясь в мучи­тель­ном про­ме­жу­точ­ном состо­я­нии меж­ду бодр­ство­ва­ни­ем и сном, отго­нял пре­сле­до­вав­шие меня кош­ма­ры, и стал повто­рять про себя сло­ва: «Это мне снит­ся! Это все­го лишь сон!» Но все мои уси­лия были тщет­ны, и мне ниче­го не оста­ва­лось, как толь­ко закрыть гла­за и молить­ся… Во вся­ком слу­чае, мне кажет­ся, что имен­но так я и сде­лал, ибо нико­гда нель­зя быть уве­рен­ным, когда пере­ска­зы­ва­ешь свои виде­ния, а что все слу­чив­ше­е­ся было не более чем виде­ни­ем, я знаю сего­дня навер­ня­ка.

Не пере­ста­вая думать о том, как бы мне выбрать­ся отсю­да, я вре­ме­на­ми украд­кой при­от­кры­вал гла­за и ози­рал­ся по сто­ро­нам, пыта­ясь раз­гля­деть хоть что-нибудь, кро­ме ухо­дя­щих в необо­зри­мую выши­ну колонн и этих неесте­ствен­ных, кари­ка­тур­ных, при­чуд­ли­вых, кош­мар­ных теней в пото­ках гни­лост­ных испа­ре­ний. Сно­пы огня, тре­ща, выры­ва­лись из факе­лов, коли­че­ство кото­рых все при­бы­ва­ло, и вско­ре все поме­ще­ние было зали­то осле­пи­тель­но ярким све­том, так что если бы оно не было пол­но­стью лише­но стен, то я рано или позд­но уви­дел бы его пре­дел. Но тут мне сно­ва при­шлось закрыть гла­за – я про­сто не мог это­го не сде­лать, когда осо­знал, сколь­ко их здесь собра­лось, и когда уви­дел одну фигу­ру, что высту­па­ла гор­до и тор­же­ствен­но и выде­ля­лась сре­ди про­чих отсут­стви­ем верх­ней поло­ви­ны тела.

Вне­зап­но дья­воль­ский звук, напо­ми­нав­ший пред­смерт­ный буль­ка­ю­щий хрип и улю­лю­ка­ю­щий вой одно­вре­мен­но, с гро­мо­вым трес­ком разо­рвал атмо­сфе­ру скле­па – атмо­сфе­ру, напол­нен­ную ядо­ви­ты­ми испа­ре­ни­я­ми и пла­ме­нем смо­ля­ных факе­лов, – и пре­вра­тил ее в один соглас­ный хор, исхо­див­ший из бес­счет­но­го коли­че­ства бого­про­тив­ных гло­ток этих гро­теск­ных и урод­ли­вых фигур. Гла­за мои откры­лись вопре­ки моей воле – прав­да, все­го лишь на мгно­ве­ние, но и это­го мгно­ве­ния было доста­точ­но, что­бы узреть во всем объ­е­ме сце­ну, кото­рую даже вооб­ра­зить было бы невоз­мож­но без стра­ха, лихо­ра­доч­ной дро­жи и физи­че­ско­го изне­мо­же­ния. Все эти исча­дия ада выстро­и­лись в одну шерен­гу, лицом в ту сто­ро­ну, отку­да исхо­дил ядо­ви­тый воз­душ­ный поток. При све­те факе­лов мне были вид­ны их скло­нен­ные голо­вы – по край­ней мере, голо­вы тех, у кого они были. Они отправ­ля­ли культ перед огром­ной чер­ной дырой, изры­га­ю­щей клу­бы пога­но­го, зло­вон­но­го пара; две гигант­ские лест­ни­цы отхо­ди­ли от нее под пря­мы­ми угла­ми с обе­их сто­рон, кон­цы их теря­лись в непро­ни­ца­е­мом мра­ке. Лест­ни­ца, с кото­рой я упал, без сомне­ния, была одной из них.

Раз­ме­ры дыры были выдер­жа­ны в точ­ной про­пор­ции с раз­ме­ра­ми колонн: обыч­ный дом поте­рял­ся бы в ней, а любое обще­ствен­ное зда­ние сред­ней вели­чи­ны мож­но было бы лег­ко задви­нуть туда и выдви­нуть обрат­но. Отвер­стие было таким огром­ным, что взгляд не мог охва­тить его цели­ком, – огром­ным, зия­ю­щим уголь­ной чер­но­той и испус­ка­ю­щим отвра­ти­тель­ное зло­во­ние. Пря­мо к поро­гу это­го раз­вер­сто­го вхо­да в жили­ще Поли­фе­ма они бро­са­ли какие-то пред­ме­ты – судя по все­му, жерт­во­при­но­ше­ния. Впе­ре­ди всех сто­ял Хефрен, над­мен­ный царь Хефрен, он же про­вод­ник Абдул Раис, в золо­том вен­це и с пре­зри­тель­ной усмеш­кой на устах; заупо­кой­ным голо­сом он нарас­пев про­из­но­сил моно­тон­ные сло­ва закли­на­ний. Рядом с ним пре­кло­ни­ла коле­ни пре­крас­ная цари­ца Нито­крис; все­го одно мгно­ве­ние лице­зрел я ее про­филь – и успел отме­тить, что пра­вая поло­ви­на лица ее была съе­де­на кры­са­ми или каки­ми-то дру­ги­ми пло­то­яд­ны­ми тва­ря­ми. И сно­ва я был вынуж­ден закрыть гла­за – вынуж­ден пото­му, что уви­дел, какие пред­ме­ты пред­ла­га­ют­ся в каче­стве жерт­во­при­но­ше­ний этой зло­вон­ной дыре и оби­та­ю­ще­му в ней мест­но­му боже­ству.

Судя по той цере­мон­но­сти и тор­же­ствен­но­сти, с кото­рой отправ­лял­ся обряд, то, что скры­ва­лось во мра­ке дыры, почи­та­лось чрез­вы­чай­но высо­ко. Что это было за боже­ство – Оси­рис? Иси­да? Гор? Ану­бис? или, быть может, какой-то гран­ди­оз­ный и неве­до­мый Бог Мерт­вых? Ведь суще­ству­ет же пре­да­ние, что еще задол­го до того, как ста­ли почи­тать извест­ных ныне богов, воз­дви­га­лись чудо­вищ­ные алта­ри и колос­сы Неве­до­мо­му.

Теперь, когда я уже настоль­ко зака­лил­ся духом, что мог без содро­га­ния смот­реть на то, как эти тва­ри справ­ля­ют свой исто­вый загроб­ный культ, мысль о побе­ге сно­ва при­шла мне в голо­ву. Зал был залит туск­лым све­том, колон­ны отбра­сы­ва­ли густую тень. Пока эти гро­теск­ные пер­со­на­жи дур­но­го сна были все­це­ло погло­ще­ны сво­им леде­ня­щим душу заня­ти­ем и сосре­до­то­чен­но свя­щен­но­дей­ство­ва­ли, у меня еще было вре­мя про­скольз­нуть к даль­не­му кон­цу одной из лест­ниц и взой­ти по ней неза­ме­чен­ным; а там, когда я достиг­ну верх­них пре­де­лов, судь­ба и мастер­ство авось да и выве­дут меня на свет божий. О том, где же я все-таки нахо­жусь, я по-преж­не­му не имел поня­тия – да, при­знать­ся, и не заду­мы­вал­ся об этом. Был момент, когда мне даже пока­за­лось забав­ным, что я так серьез­но обду­мы­ваю побег из сво­е­го соб­ствен­но­го сна – ибо чем еще мог­ло быть то, что меня окру­жа­ло?

Не исклю­че­но, впро­чем, что местом мое­го погре­бе­ния слу­жи­ла какая-то нико­му не извест­ная под­валь­ная часть вход­но­го хра­ма Хефре­на, того само­го, кото­рый в тече­ние поко­ле­ний тра­ди­ция упор­но име­ну­ет Хра­мом Сфинк­са. Одна­ко я не мог тра­тить вре­ме­ни на догад­ки и пото­му решил поло­жить­ся на силу сво­их муску­лов и быст­ро­ту реак­ции, наде­ясь, что они вер­нут меня в наруж­ный мир в здра­вом рас­суд­ке. Изви­ва­ясь, как червь, я пополз по-пла­стун­ски к под­но­жию левой лест­ни­цы, кото­рая пока­за­лась мне более доступ­ной. Не ста­ну утом­лять чита­те­ля опи­са­ни­ем подроб­но­стей сво­е­го тру­до­ем­ко­го пути и ощу­ще­ний, кото­рые я испы­тал; о них лег­ко мож­но дога­дать­ся, если при­нять во вни­ма­ние тот отвра­ти­тель­ный спек­такль, кото­рый разыг­ры­вал­ся пре­до мной в зло­ве­щем колеб­лю­щем­ся све­те факе­лов и кото­рый, что­бы не быть обна­ру­жен­ным, я вынуж­ден был посто­ян­но дер­жать в поле зре­ния. Как я уже гово­рил, ниж­ний конец лест­ни­цы терял­ся в густом мра­ке; сама она кру­то воз­но­си­лась вверх, не делая ника­ких пово­ро­тов, и закан­чи­ва­лась пло­щад­кой с пара­пе­том, рас­по­ло­жен­ной на голо­во­кру­жи­тель­ной высо­те пря­мо над испо­лин­ским двер­ным про­емом. Таким обра­зом, послед­ний этап мое­го мно­го­труд­но­го пути про­ле­гал на при­лич­ном рас­сто­я­нии от нече­сти­во­го риту­а­ла. Тем не менее лице­зре­ние сбо­ри­ща при­во­ди­ло меня в тре­пет и тогда, когда оно оста­лось дале­ко по пра­вую руку от меня.

С горем попо­лам добрав­шись до сту­пе­ней, я пополз наверх, ста­ра­ясь дер­жать­ся бли­же к стене, покры­той рос­пи­ся­ми само­го оттал­ки­ва­ю­ще­го харак­те­ра. Пору­кой моей без­опас­но­сти явля­лось то все­по­гло­ща­ю­щее, вос­тор­жен­ное вни­ма­ние, с кото­рым эти чудо­ви­ща впе­ря­ли гла­за в извер­га­ю­щую клу­бы нечи­стот кло­аку и в непо­треб­ную жерт­вен­ную пищу, что была раз­ло­же­на на камен­ном полу перед ней, как на алта­ре. Кру­тая гро­ма­да лест­ни­цы была сло­же­на из гран­ди­оз­ных пор­фи­ро­вых бло­ков, как если бы она пред­на­зна­ча­лась для ступ­ней испо­ли­на; я под­ни­мал­ся по ней, каза­лось, целую веч­ность. Боязнь быть обна­ру­жен­ным в соче­та­нии с чудо­вищ­ной болью от ран, воз­об­но­вив­шей­ся в резуль­та­те при­ла­га­е­мых уси­лий, пре­вра­ти­ли мое вос­хож­де­ние в одну дол­гую мучи­тель­ную пыт­ку, вос­по­ми­на­ние о кото­рой по сей день при­чи­ня­ет мне почти физи­че­скую боль. Я решил, что, достиг­нув пло­щад­ки, не ста­ну задер­жи­вать­ся на ней ни секун­ды, но сра­зу про­дол­жу свой путь наверх по пер­вой попав­шей­ся лест­ни­це, если, конеч­но, тако­вая попа­дет­ся. Я не испы­ты­вал ни малей­шей охо­ты оки­ды­вать про­щаль­ным взо­ром тол­пу бого­мерз­ких отро­дий, шар­кав­ших лапа­ми и пре­кло­няв­ших коле­ни в 70– 80 футах подо мной. Одна­ко в тот момент, когда я уже всхо­дил на пло­щад­ку, вновь раз­дал­ся оглу­ши­тель­ный хор мерт­вен­ных буль­ка­ю­щих хри­пов и над­трес­ну­тых голо­сов. Судя по его цере­мон­но­му зву­ча­нию, он не являл­ся при­зна­ком того, что меня обна­ру­жи­ли, и пото­му я нашел в себе сме­лость оста­но­вить­ся и осто­рож­но выгля­нуть из-за пара­пе­та.

Ока­за­лось, что таким свое­об­раз­ным спо­со­бом собрав­ши­е­ся при­вет­ство­ва­ли того, кто нако­нец-то высу­нул­ся из отвра­ти­тель­ной дыры, что­бы взять при­го­тов­лен­ную для него сата­нин­скую пищу. Даже с высо­ты мое­го наблю­да­тель­но­го пунк­та оби­та­тель норы про­из­во­дил впе­чат­ле­ние чего-то гро­мад­но­го; это было нечто гряз­но-жел­тое, кос­ма­тое, с необыч­ной, как бы судо­рож­ной мане­рой дви­гать­ся. Вели­чи­ной он был, пожа­луй, с доб­ро­го гип­по­по­та­ма, но внеш­ний вид имел осо­бый. Каза­лось, у него нет шеи: пять отдель­ных лох­ма­тых голов рос­ли в один ряд пря­мо из туло­ви­ща, имев­ше­го фор­му непра­виль­но­го цилин­дра; пер­вая из них была мень­ше осталь­ных, вто­рая – сред­ней вели­чи­ны, тре­тья и чет­вер­тая – одно­го раз­ме­ра и самые круп­ные, пятая – доволь­но малень­кая, хотя и покруп­нее пер­вой.

Из голов стре­ми­тель­но выле­та­ли сво­е­го рода щупаль­ца; слов­но яст­ре­бы, они набра­сы­ва­лись на раз­ло­жен­ную на полу непо­треб­ную пищу и хва­та­ли ее непо­мер­но боль­ши­ми пор­ци­я­ми. Вре­ме­на­ми чудо­ви­ще как бы пря­да­ло вверх, вре­ме­на­ми уда­ля­лось в свое лого­во посред­ством весь­ма необыч­ных манев­ров. Его мане­ра дви­гать­ся была настоль­ко стран­ной и необъ­яс­ни­мой с точ­ки зре­ния здра­во­го смыс­ла, что я гля­дел на него как зача­ро­ван­ный и страст­но желал, что­бы оно пока­за­лось цели­ком.

И оно пока­за­лось … Оно пока­за­лось, и в ту же секун­ду я в ужа­се отвер­нул­ся и бро­сил­ся вверх по лест­ни­це, что взды­ма­лась за моей спи­ной и ухо­ди­ла во тьму. Я мчал­ся без огляд­ки, взбе­гая по каким-то немыс­ли­мым сту­пе­ням, караб­ка­ясь по при­став­ным лест­ни­цам, с тру­дом удер­жи­вая рав­но­ве­сие на наклон­ных плос­ко­стях; мчал­ся туда, куда меня не вели ни логи­ка, ни обыч­ное чело­ве­че­ское зре­ние, но, веро­ят­но, лишь зако­ны цар­ства бре­до­вых виде­ний – ино­го объ­яс­не­ния я не нахо­жу и не най­ду вовек. Такое мог­ло про­ис­хо­дить лишь во сне, ина­че вос­ход солн­ца не застал бы меня живым на пес­ках Гизы под сар­до­ни­че­ским ликом Вели­ко­го Сфинк­са, розо­ве­ю­щим в рас­свет­ных лучах.
Вели­кий Сфинкс! Боже! Вот празд­ный вопрос, кото­рый я зада­вал себе в то бла­го­сло­вен­ное сол­неч­ное утро: какое испо­лин­ское и отвра­ти­тель­ное чудо­ви­ще при­зва­ны были изоб­ра­жать пер­во­на­чаль­ные чер­ты лица Сфинк­са? Будь про­кля­то то зре­ли­ще, во сне ли оно было, наяву ли, в кото­ром мне явил­ся пре­дель­ный, абсо­лют­ный ужас – неве­до­мый Бог Мерт­вых, обли­зы­вав­ший­ся в пред­вку­ше­нии пожи­вы в сво­ем огром­ном жут­ком лого­ве и полу­чав­ший бого­мерз­кие лаком­ства из рук без­душ­ных тва­рей, кото­рые не име­ют пра­ва на суще­ство­ва­ние… Пяти­гла­вый монстр, высу­нув­ший­ся из норы… Этот пяти­гла­вый монстр вели­чи­ной с гип­по­по­та­ма был все­го лишь перед­ней лапой!..
Но я остал­ся жив и знаю, что это был все­го лишь сон.

Примечания:

1 Лес­сепс , Фер­ди­нанд (1805–1894) – фран­цуз­ский инже­нер, пред­при­ни­ма­тель и дипло­мат, орга­ни­за­тор стро­и­тель­ства Суэц­ко­го кана­ла.

2 Сред­нее цар­ство – пери­од древ­не­еги­пет­ской исто­рии с XXI по XVIII в. до P. X.

3 Азан – в исла­ме при­зыв к молит­ве.

4 Сала­дин (Салах-ад-Дин; 1138–1193) – сул­тан Егип­та в 1171–1193 гг., по наци­о­наль­но­сти курд. Одер­жал ряд побед над вой­ска­ми кре­сто­нос­цев в Пале­стине.

5 Мухам­мед Али (1769–1849) – пра­ви­тель Егип­та в 1805–1849 гг. Про­во­дил рефор­ма­тор­скую поли­ти­ку, вел заво­е­ва­тель­ные вой­ны, добил­ся фак­ти­че­ской неза­ви­си­мо­сти Егип­та от Осман­ской импе­рии.

6 Гелио­поль (букв. Город солн­ца) – рас­про­стра­нен­ное гре­че­ское назва­ние древ­не­еги­пет­ско­го горо­да (к севе­ро-восто­ку от совре­мен­но­го Каи­ра), быв­ше­го цен­тром покло­не­ния богу солн­ца Ра.

7 Ра, Амон, Иси­да, Оси­рис – глав­ные боги древ­не­еги­пет­ско­го пан­тео­на.

8 …сорок веков взи­ра­ли на нас… – Име­ет­ся в виду фра­за Напо­лео­на Бона­пар­та в обра­ще­нии к армии нака­нуне бит­вы с маме­лю­ка­ми у под­но­жия пира­мид 20 июля 1798 г.: «Сол­да­ты! Сорок веков смот­рят на вас с высо­ты этих пира­мид!»

9 Гроб­ни­ца Пер­не­ба – гроб­ни­ца еги­пет­ско­го царе­двор­ца пери­о­да Древ­не­го цар­ства, обна­ру­жен­ная в 1907 г., а в 1913 г. выкуп­лен­ная у еги­пет­ско­го пра­ви­тель­ства аме­ри­кан­ским филан­тро­пом Э. Харк­нес­сом, кото­рый пере­вез ее в Нью-Йорк и пода­рил музею Мет­ро­по­ли­тен.

10 …сло­ва, начер­тан­ные на ней Тут­мо­сом IV… – Соглас­но леген­де, когда царе­вич Тут­мос одна­жды после охо­ты отды­хал в тени Сфинк­са, к тому вре­ме­ни почти пол­но­стью зане­сен­но­го пес­ком, ему во сне явил­ся Сфинкс, потре­бо­вав­ший, что­бы царе­вич рас­чи­стил его ста­тую, и за это пообе­щав­ший сде­лать его фара­о­ном. По про­буж­де­нии Тут­мос при­звал рабо­чих и при­ка­зал рас­ко­пать ста­тую, а вско­ре после того он стал фара­о­ном под име­нем Тут­мос IV (пра­вил в нача­ле XIV в. до P. X.). Обо всем этом повест­ву­ет над­пись на пли­те, поме­щен­ной меж­ду лап Сфинк­са.

11 «Гроб­ни­ца Кем­п­бел­ла» – под­зем­ная гроб­ни­ца в 30 м от Сфинк­са, отно­ся­ща­я­ся при­мер­но к 600 г. до P. X. Она была обна­ру­же­на и частич­но рас­ко­па­на в 1830‑х англий­ским пол­ков­ни­ком Вай­сом, кото­рый, недол­го думая, назвал ее име­нем тогдаш­не­го бри­тан­ско­го кон­су­ла в Егип­те, и это назва­ние стран­ным обра­зом закре­пи­лось за древним захо­ро­не­ни­ем, тогда как зауряд­ный чинов­ник Кем­п­белл как тако­вой дав­но забыт.

12Саккарская сту­пен­ча­тая пира­ми­да… – Име­ет­ся в виду одна из пира­мид близ совре­мен­но­го села Сак­ка­ра, в 30 км к югу от Каи­ра, где рас­по­ло­жен некро­поль вре­мен Древ­не­го цар­ства (XXVIII–XXII вв. до р. х.).

13Миннегага – геро­и­ня эпи­че­ской поэ­мы Г. У. Лонг­фел­ло «Песнь о Гай­а­ва­те» (1855), воз­люб­лен­ная заглав­но­го героя.

14 Мур, Томас (1779–1852) – ирланд­ский поэт-роман­тик, автор цик­лов «Ирланд­ские мело­дии» и «Мело­дии раз­ных наро­дов», а так­же «восточ­ных» поэм и сатир. Мно­гие его сти­хи были поло­же­ны на музы­ку и ста­ли попу­ляр­ны­ми пес­ня­ми (напри­мер, «Вечер­ний звон»).

15 Фел­ла­хи – так в араб­ских стра­нах име­ну­ют кре­стьян-зем­ле­паш­цев в отли­чие от кочев­ни­ков-беду­и­нов. Еги­пет­ские фел­ла­хи счи­та­ют­ся потом­ка­ми корен­но­го насе­ле­ния стра­ны, тогда как араб­ская эли­та этой стра­ны про­ис­хо­дит от кочев­ни­ков-мусуль­ман, заво­е­вав­ших Еги­пет в VII в.

16 Сти­гий­ские без­дны , тж. Сти­гий­ское озе­ро – ана­лог Стикса, под­зем­ной реки цар­ства мерт­вых, пред­став­лен­ной как озе­ро или боло­то в неко­то­рых про­из­ве­де­ни­ях древ­не­гре­че­ской лите­ра­ту­ры и в «Боже­ствен­ной коме­дии» Дан­те.