Говард Филлипс Лавкрафт

ТЕНИ КАТАКОМБ

(Pickman’s Model)
Напи­са­но в 1926 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Неиз­вест­ный

////

Толь­ко не думай, Элиот, что я свих­нул­ся. У дру­гих быва­ют еще более стран­ные при­чу­ды. Поче­му бы тебе тогда не посме­ять­ся и над дедуш­кой Оли­ве­ра, кото­рый боит­ся ездить в авто­мо­би­ле? Что с того, если мне не нра­вит­ся тре­кля­тая под­зем­ка? Это мое лич­ное дело. И вооб­ще, на так­си мы добра­лись куда быст­рее. Пони­маю, я кажусь тебе издер­ган­нее, чем в про­шлом году, но не нуж­но счи­тать меня боль­ным. Бог сви­де­тель, при­чин было предо­ста­точ­но. Мне вооб­ще повез­ло, что я сохра­нил рас­су­док. Лад­но, если ты дей­стви­тель­но хочешь узнать об этом, поче­му бы и нет? Ты, навер­ное, дол­жен это знать, пото­му что с тех пор, как тебе ска­за­ли, что я обхо­жу сто­ро­ной Клуб худож­ни­ков и избе­гаю Пик­ма­на, ты стал писать ко мне точь в точь, как опе­ча­лен­ный папа­ша. Теперь, после его исчез­но­ве­ния, я вре­ме­на­ми загля­ды­ваю в клуб, но вот нер­виш­ки у меня уже не те, что преж­де. Нет, я не знаю, что ста­лось с Пик­ма­ном, и знать не хочу. Ты мог бы сам сооб­ра­зить, что у меня были свои при­чи­ны пере­стать с ним общать­ся. Пусть поли­ция узна­ет, если суме­ет – мно­го они не добьют­ся. Им до сих пор ниче­го неиз­вест­но о том ста­ром доме, кото­рый он снял в Норт- Энде на фами­лию Пите­ре. Я не уве­рен, что сам смог бы сно­ва най­ти это место. Да я и пытать­ся не буду даже при све­те ясно­го дня! Я знаю, зачем этот дом ему пона­до­бил­ся. Об этом я еще рас­ска­жу, и, думаю, к кон­цу мое­го рас­ска­за ты пой­мешь, поче­му я не стал обра­щать­ся в поли­цию. Ты дол­жен пони­мать, что я оста­вил Пик­ма­на не по тем же глу­пым при­чи­нам, что и ста­рые оба­бив­ши­е­ся док­тор Рейд, Джо Минот или Роз­ворт. Страш­ное в искус­стве не шоки­ру­ет меня, и если худож­ник обла­да­ет гени­ем Пик­ма­на, я почи­таю за честь зна­ком­ство с ним, какое бы направ­ле­ние его твор­че­ство не при­ни­ма­ло. В Бостоне нико­гда не было более выда­ю­ще­го­ся живо­пис­ца, неже­ли, чем Ричард Эптон Пик­ман. Так я ска­зал когда-то и про­дол­жаю повто­рять. Ничто не дрог­ну­ло во мне, когда он пока­зал свой “Пир вур­да­ла­ков” Имен­но тогда, если пом­нишь, от него отрек­ся Минот. Ты же зна­ешь необ­хо­ди­ма осо­бая глу­би­на искус­ства и про­ник­но­ве­ния в суть При­ро­ды, что­бы созда­вать вещи, подоб­ные пик­ма­нов­ским. Любой жур­наль­ный бума­го­ма­ра­ка может нама­ле­вать крас­ка­ми что-нибудь дикое и назвать это кош­ма­ром или шаба­шом ведьм, или порт­ре­том дья­во­ла, но толь­ко вели­кий худож­ник в состо­я­нии напи­сать это во всем пуга­ю­щем прав­до­по­до­бии. Пото­му что толь­ко под­лин­ный артист вла­де­ет сек­ре­та­ми ана­то­мии ужас­но­го или физио­ло­гии стра­ха – точ­ны­ми очер­та­ни­я­ми и про­пор­ци­я­ми, что незри­мо свя­за­ны с под­спуд­ны­ми инстинк­та­ми и пере­да­ю­щи­ми­ся по наслед­ству страш­ны­ми вос­по­ми­на­ни­я­ми, а так­же кон­траста­ми цве­та и све­то­вы­ми эффек­та­ми, кото­рые будо­ра­жат дрем­лю­щее ощу­ще­ние отре­шен­но­сти. Нет нуж­ды объ­яс­нять тебе, поче­му при одном взгля­де на гра­вю­ру Фузе­ли мороз про­бе­га­ет по коже, а над деше­вым фрон­тис­пи­сом к сказ­ке о при­ви­де­ни­ях мы лишь сме­ем­ся. Этим пар­ням уда­ет­ся уло­вить нечто такое – поту­строн­нее – что они почти мгно­вен­но застав­ля­ют уло­вить и нас. Этой спо­соб­но­стью обла­дал Доре, она есть у Сайм­са, у Анга­ро­лы из Чика­го. Пик­ман же вла­дел ею, как никто до него и, будем молить небо, никто уже нико­гда не овла­де­ет. Ну, давай выпьем и пой­дем даль­ше. Боже, меня бы уже не было в живых, если бы мне выпа­ло уви­деть то, что видел этот чело­век. Впро­чем, чело­век ли? Ты навер­ня­ка пом­нишь, что Пик­ма­ну осо­бен­но уда­ва­лись лица. Никто со вре­мен Гойи не умел вло­жить столь­ко чисто адско­го в чер­ты лица или его выра­же­ние. А до Гойи были те масте­ра, что дела­ли гор­гу­лий и химер на Нотр-Дам и Мои Сен-Мишель. Они вери­ли во вся­кую вся­чи­ну и, быть может, вся­кую вся­чи­ну виде­ли. Пом­ню, одна­жды ты сам спро­сил Пик­ма­на, за год до того, как уехал, где, черт побе­ри, он берет все свои идеи и обра­зы? Раз­ве не рас­сме­ял­ся гнус­ным сме­хом он пря­мо тебе в лицо? Отча­сти из-за это­го сме­ха с ним порвал Рейд. Он тогда увлек­ся срав­ни­тель­ной пато­ло­ги­ей, и голо­ва у него была заби­та вся­кой заум­ной “под­со­зна­тель­ной” ерун­дой о био­ло­ги­че­ских или эво­лю­ци­он­ных зна­че­ни­ях того или ино­го болез­нен­но­го симп­то­ма. Он ска­зал, что его отвра­ще­ние к Пик­ма­ну рос­ло день ото дня. Под конец он про­сто начал боять­ся его, пото­му что чер­ты лица Пик­ма­на посте­пен­но меня­лись самым непри­ят­ным обра­зом. Они пере­ста­ва­ли быть чело­ве­че­ски­ми. Но не по этим при­чи­нам я пре­кра­тил вся­кое обще­ние с Пик­ма­ном. Напро­тив, я вос­хи­щал­ся им все боль­ше, пото­му что нашел “Пир вур­да­ла­ков” про­из­ве­де­ни­ем поис­ти­не выда­ю­щим­ся. Клуб отка­зал­ся выста­вить это полот­но, Музей изящ­ных искусств не при­нял его в каче­стве дара, купить его тоже никто не поже­лал. Поэто­му Пик­ман хра­нил кар­ти­ну у себя дома до само­го вое­го исчез­но­ве­ния. Теперь она нахо­дит­ся у его отца в Сей­ле­ме – Пик­ман ведь про­ис­хо­дит из ста­рин­но­го сей­лем­ско­го рода, и сре­ди его пред­ков была ведь­ма, пове­шен­ная в 1692 году. У меня вошло в при­выч­ку частень­ко загля­ды­вать к Пик­ма­ну. Осо­бен­но с тех пор, как я начал соби­рать мате­ри­а­лы для моно­гра­фии о мисти­че­ском искус­стве. Вполне воз­мож­но, имен­но его твор­че­ство наве­ло меня на эту идею, но в любом слу­чае, сто­и­ло мне начать рабо­тать, он стал для меня кла­де­зем инфор­ма­ции. Он пока­зал мне все свои живо­пис­ные полот­на и рисун­ки, вклю­чая несколь­ко наброс­ков чер­ни­ла­ми, за кото­рые, я уве­рен, его вышвыр­ну­ли бы из клу­ба, слу­чись кому-либо из завсе­гда­та­ев их уви­деть. Вско­ре я стал страст­ным почи­та­те­лем твор­че­ства Пик­ма­на и мог, как школь­ник, часа­ми слу­шать его рас­суж­де­ния. Эти рас­суж­де­ния были настоль­ко дики­ми, что с ними лег­ко мож­но было уго­дить в Дэн­вер­скую пси­хи­ат­ри­че­скую лечеб­ни­цу. Дру­гие худож­ни­ки мало-пома­лу поки­да­ли его, и вско­ре меж­ду нами уста­но­ви­лись весь­ма дове­ри­тель­ные отно­ше­ния. Одна­жды вече­ром он намек­нул, что если я буду дер­жать язык за зуба­ми, он пока­жет мне нечто совер­шен­но необыч­ное, гораз­до более ‘эффект­ное, чем любая кар­ти­на в его доме, “Зна­ешь, – ска­зал мне Пик­ман, – суще­ству­ют вещи, неумест­ные на Ныо­бе­ри-стрит. Они ей чуж­ды и не могут быть здесь поня­ты. Я зани­ма­юсь тем, что улав­ли­ваю душев­ные полу­то­на, а их не рас­слы­шать в этом вуль­гар­ном рай­он­чи­ке, кото­рый насквозь искус­стве­нен. Вэк Бэй – это не Бостон, это вооб­ще пока ничто. У это­го рай­о­на еще не было вре­ме­ни, для того, что­бы обра­сти вос­по­ми­на­ни­я­ми и обре­сти соб­ствен­ных духов. Если здесь и водят­ся при­ви­де­ния, то это руч­ные при­зра­ки соля­ных топей и кар­сто­вых пещер, а мне нуж­ны чело­ве­че­ские при­ви­де­ния, доста­точ­но высо­ко орга­ни­зо­ван­ные, что­бы загля­нуть в адскую без­дну. ^Худож­ни­ку место в Норт-Энде. Если эстет искре­нен в сво­их убеж­де­ни­ях, он мирит­ся с жиз­нью в тру­що­бах ради накоп­лен­ных там тра­ди­ций. Друг мой! Неуже­ли ты не пони­ма­ешь, что такие квар­та­лы не про­сто стро­ят­ся, они вырас­та­ют сами по себе! Поко­ле­ние за поко­ле­ни­ем там жили и уми­ра­ли, и было это в те вре­ме­на, когда люди не боя­лись жить и уми­рать, В 1632 году на Коппс-Хилл уже сто­я­ла мель­ни­ца, а к 1650 году суще­ство­ва­ла поло­ви­на нынеш­них улиц. Я могу пока­зать тебе дома, кото­рым два с поло­ви­ной сто­ле­тия и боль­ше, дома, кото­рые были сви­де­те­ля­ми тако­го, от чего совре­мен­ные построй­ки рас­сы­па­лись бы в прах. Что зна­ет совре­мен­ный чело­век о жиз­ни и ее поту­сто­рон­них силах? Ты счи­та­ешь сей­лем­ское кол­дов­ство пред­рас­суд­ком, но я готов дер­жать пари, что моя пра-пра-пра-пра­баб­ка мно­го мог­ла бы тебе порас­ска­зать. Когда ее веша­ли на Гэл­ло­уз­Хил­ле, Кот­тон Мэтер бро­сал на нее лице­мер­ные взгля­ды. Матер, будь он про­клят, боль­ше все­го боял­ся, что кому-нибудь удаст­ся вырвать­ся из клет­ки моно­тон­но­сти. Жаль, что никто не закол­до­вал его, не высо­сал у него ночью кро­вЫ Я могу пока­зать тебе дом, где он жил, и дру­гой, порог кото­ро­го он боял­ся пере­сту­пать, как ни храб­рил­ся. Он знал вещи, какие не решал­ся поме­стить в сво­ей глу­пень­кой “Маг­на­лии” или во вздор­ных “Чуде­сах неви­ди­мо­го мира”. В былые вре­ме­на весь Норт-Энд был изрыт тун­не­ля­ми, кото­рые свя­зы­ва­ли меж­ду собой неко­то­рые дома, и ката­ком­бы выхо­ди­ли на клад­би­ще и к морю. Люди мог­ли каз­нить на поверх­но­сти зем­ли под ней же каж­дый день про­ис­хо­ди­ли вещи, кото­рые были вне их дося­га­е­мо­сти. Да, ста­ри­на, в вось­ми из деся­ти домов, постро­ен­ных до 1700 года, кото­рые уце­ле­ли, я мог бы на спор пока­зать тебе что­ни­будь стран­ное в под­ва­ле. Меся­ца не про­хо­дит, что­бы в газе­тах не писа­ли о рабо­чих, кото­рые при сно­се како­го-нибудь ста­рин­но­го дома обна­ру­жи­ва­ют заму­ро­ван­ные ходы и колод­цы, веду­щие в нику­да. В про­шлом году один из таких ходов мож­но было видеть с эста­ка­ды рядом с Хенч­ман- стрит. В ста­рые вре­ме­на суще­ство­ва­ли ведь­мы и про­жде­ния их кол­дов­ства, пира­ты и то, что они награ­би­ли в море, капе­ры, кон­тра­бан­ди­сты – и, доло­жу тебе, эти люди уме­ли жить, зна­ли, как вый­ти за жиз­нен­ные рам­ки – да, так было! И не толь­ко этот мир был изве­стен тогда про­ни­ца­тель­но­му и муд­ро­му чело­ве­ку. А теперь тьфу! Какой кон­траст! Насколь­ко долж­ны быть раз­жи­же­ны моз­га, если в клу­бе, где вро­де бы соби­ра­ют­ся худож­ни­ки, вдруг начи­на­ют­ся насто­я­щие кон­вуль­сии, если появ­ля­ет­ся кар­ти­на, смысл кото­рой глуб­же, чем бол­тов­ня за чай­ным сто­лом на Бикон-стрит! Нас, сего­дняш­них, спа­са­ет толь­ко то, что мы слиш­ком погряз­ли в тупо­сти, что­бы повни­ма­тель­нее вгля­деть­ся в про­шлое. Что мы можем почерп­нуть из карт, архив­ных запи­сей Х.П.Лавкрафт и путе­во­ди­те­лей по Норт-Энду?.. А я всле­пую пока­жу тебе трид­цать, а то и сорок улиц, целую систе­му про­ул­ков к севе­ру от Принс-стрит, о кото­рых едви ли зна­ет деся­ток людей, кро­ме имми­гран­тов, конеч­но, – они там сей­час живут. А что может знать какой- нибудь мек­си­ка­ниш­ка обо всем этом? Нет, прав­да, Тер­бер, те места про­сто про­пи­та­ны чуде­са­ми, ужа­сом и жела­ни­ем бежать от баналь­но­сти, но нет ни живой души, кото­рая хоте­ла бы понять или вос­поль­зо­вать­ся этим. Или, точ­нее, есть такая душа – пото­му что я не напрас­но тра­тил вре­мя. Слу­шай, слу­шай, такие вещи тебе инте­рес­ны. А что если я ска­зал бы тебе, что в тех квар­та­лах, у меня есть еще одна мастер­ская, где мне уда­ет­ся ловить ста­рин­ных, ноч­ных ужас­ных духов и вопло­щать в крас­ках то, о чем я даже помыс­лить не могу на Нью­бе­ри-стрит? Есте­ствен­но, я не гово­рил об этом ста­рым пуг­ли­вым бабам из клу­ба – Рейд, черт бы его побрал, и так нашеп­ты­ва­ет, что я монстр, кото­рый воз­вра­ща­ет­ся к исход­ной точ­ке эво­лю­ции. Да, Тер­бер, я уже дав­но понял, что худож­ник дол­жен запе­чат­леть кош­ма­ры в жиз­ни наря­ду .с его кра­со­та­ми, и пото­му про­вел иссле­до­ва­тель­скую рабо­ту в насто­я­щих оби­те­лях ужа­са. – У меня есть местеч­ко, кото­рое едва ли виде­ли, поми­мо меня, три пред­ста­ви­те­ля нор­ди­че­ской расы из ныне живу­щих. Это совсем рядом с эста­ка­дой моно­рель­со­вой доро­ги, если счи­тать рас­сто­я­ние в зауряд­ной мет­ри­че­ской систе­ме, а не сто­ле­ти­ях. Я снял этот дом из-за ста­ро­го и совер­шен­но необыч­но­го колод­ца в под­ва­ле – как раз о таких я тебе рас­ска­зы­вал. Хиба­ра при­шла в пол­ную вет­хость, и нико­му дру­го­му жить там ив голо­ву не при­шло бы, а сим­во­ли­че­ская пла­та, кото­рую я вно­шу, даже не заслу­жи­ва­ет упо­ми­на­ния. Окна зако­ло­че­ны, так даже луч­ше, пото­му что для моей рабо­ты днев­ной свет не нужен. Пишу я в под­ва­ле, пото­му что там, как нигде, все про­пи­та­но вдох­но­ве­ни­ем. Прав­да, у меня есть, еще несколь­ко меб­ли­ро­ван­ных ком­нат на пер­вом эта­же. Домом вла­де­ет один выхо­дец с Сици­лии, и я ему изве­стен как Пите­ре. Так что, если ты согла­сен, сего­дня вече­ром я возь­му тебя с собой. Думаю, те мои кар­ти­ны доста­вят тебе удо­воль­ствие, пото­му что там я дал волю сво­е­му вооб­ра­же­нию. Путе­ше­ствие полу­чит­ся не слиш­ком дале­кое. Я ино­гда хожу туда пеш­ком, что­бы не при­вле­кать лиш­не­го вни­ма­ния появ­ле­ни­ем в таком месте на так­си. Поедем поез­дом с Южной стан­ции до Бэт­те­ри­ст­рит, а отту­да уже рукой подать”. Сам пони­ма­ешь, Элиот, что после столь завле­ка­тель­ной речи мне сто­и­ло боль­шо­го тру­да не бро­сить­ся бегом к бли­жай­ше­му так­си. Мы сели в вагон на Южной стан­ции и уже око­ло полу­но­чи сошли на Бэт­те­ри-стрит и дви­ну­лись по ста­рой набе­реж­ной. Я не счи­тал улиц, кото­рые мы пере­сек­ли, и не знаю, где свер­ну­ли, но это точ­но была не Гри­ноу-лейн. Нам при­шлось под­нять­ся по само­му обвет­ша­ло­му и гряз­но­му пере­ул­ку, какой мне толь­ко дово­ди­лось видеть, идти вдоль домов с облу­пив­ши­ми­ся фаса­да­ми, узки­ми окна­ми с выби­ты­ми стек­ла­ми, с арха­ич­ны­ми печ­ны­ми тру­ба­ми, полу­раз­ру­шен­ные очер­та­ния кото­рых выри­со­вы­ва­лись на фоне зали­то­го луной неба. Я уви­дел, по край­ней мере, три дома, суще­ство­вав­шие во вре­ме­на Кот­тон Мэтер­са. Эта улоч­ка осве­ще­на скуд­но, но мы свер­ну­ли в еще более узкий и совер­шен­но тем­ный пере­улок, через мину­ту повер­ну­ли сно­ва и пошли уже в абсо­лют­ной тьме. Пик­ман вклю­чил фона­рик и высве­тил допо­топ­ную дверь из дере­вян­ных пла­нок, исто­чен­ных жуч­ком. От отпер дверь и про­вел меня в совер­шен­но пустую при­хо­жую, кото­рая когда-то была отде­ла­на вели­ко­леп­ны­ми пане­ля­ми из море­но­го дуба. Затем он про­вел меня в ком­на­ту, зажег керо­си­но­вую лам­пу и ска­зал, что я могу чув­ство­вать себя, как дома. Нет, прав­да, Элиот, о таких, как я, в про­сто­на­ро­дье гово­рят “про­жжен­ный”, но все рав­но дол­жен при­знать­ся, я был напу­ган тем, что уви­дел на сте­нах. То были те самые полот­на, кото­рые он не мог писать или выстав­лять на Нью­бе­ри-стрит. Он был прав, когда ска­зал, что “разо­шел­ся”. Ну-ка, давай еще выпьем… Не знаю, как тебе, а мне еще ста­кан­чик про­сто необ­хо­дим, Я не буду пытать­ся опи­сать тебе эти кар­ти­ны. Они вну­ша­ли безум­ный, бого­хуль­ный ужас, неве­ро­ят­ное отвра­ще­ние, они были издев­кой над мора­лью. Там не было ника­ких экс­тра­ва­гант­ных при­е­мов, какие мы видим у Сид­ки Сайм­са, ника­ких транс-сатур­ни­ан­ских пей­жа­зей или кос­ми­че­ских мик­ро­ор­га­низ­мов„ от кото­рых сты­нет в жилах кровь у почи­та­те­лей Клар­ка Эшто­на Сми­та. Фоном для работ Пик­ма­на слу­жи­ли глав­ным обра­зом ста­рые цер­ков­ные клад­би­ща, лес­ные чащи, при­бреж­ные ска­лы, выло­жен­ные кир­пи­чом тун­не­ли, древ­ние залы, отде­лан­ные дере­вян­ны­ми пане­ля­ми… Клад­би­ще Коппс-Хилл, что нахо­дит­ся в двух шагах от того дома, было излюб­ле­ным пей­за­жем Пик­ма­на. Но вся чудо­вищ­ность заклю­ча­лась в фигу­рах на перед­нем плане – пото­му что в сво­ем зло­ве­щем искус­стве Пик­ман был преж­де все­го масте­ром демо­ни­че­ско­го порт­ре­та. Фигу­ры эти ред­ко были цели­ком чело­ве­че­ски­ми, но в той или иной сте­пе­ни людей напо­ми­на­ли. Это были дву­но­гие суще­ства, с устрем­лен­ны­ми к тебе тела­ми, по очер­та­ни­ям смут­но напо­ми­на­ю­щие соба­чьи. Кожа у них была непри­ят­но эла­стич­ной. Они были изоб­ра­же­ны… Нет, даже не про­си опи­сы­вать это в точ­но­сти. Они что-то пожи­ра­ли, не могу ска­зать, что имен­но. Ино­гда это были целые стаи на клад­би­щах или в под­зем­ных ходах, и неред­ко меж­ду ними шла дра­ка за добы­чу или, вер­нее, за охот­ни­чьи тро­феи. И такую дья­воль­скую выра­зи­тель­ность умел при­да­вать Пик­ман незря­чим лицам этой клад­би­щен­ской сво­ры! На неко­то­рых полот­нах эти тва­ри впры­ги­ва­ли по ночам в окна, уса­жи­ва­лись спя­щим на грудь, раз­ди­рая им гор­ла. Одна из кар­тин пока­зы­ва­ла, как они кру­га­ми ходят вокруг пове­шен­ной на Гэл­ло­уз-Хил­ле ведь­мы, чье мерт­вое лицо похо­ди­ло на их соб­ствен­ные. Толь­ко не поду­май, что я был пора­жен одной лишь жутью тем и обра­зов. Я, сла­ва Богу, не мла­де­нец, успел и преж­де пови­дать нема­ло подоб­но­го. Пони­ма­ешь, Элиот, то были лица, пло­то­яд­но пялив­ши­е­ся на тебя с хол­ста, кото­рые дыша­ли, сколь­ко было в них жиз­ни! Дру­жи­ще, я даже готов допу­стить, чо они и были живы­ми! Этот вызы­ва­ю­щий тош­но­ту кудес­ник сумел зажечь свои крас­ки адским пла­ме­нем и пре­вра­тить кость в подо­бие кош­мар­ной вол­шеб­ной палоч­ки. Пёре­дай-ка мне этот гра­фин­чик, Элиот! Была там одна вещь под назва­ни­ем “Урок”, О, небо! Зачем я толь­ко уви­дел ее! Можешь ты себе вооб­ра­зить кру­жок при­сев­ших на кор­точ­ки неви­дан­ных соба­ко­по­доб­ных тва­рей, кото­рые на клад­би­ще учат малень­ко­го ребен­ка есть тела, как они едят сами. Ты пом­нишь ста­рин­ные леген­ды о том, как злые кол­ду­ны остав­ля­ют в колы­бель­ках свое отро­дье вза­мен укра­ден­ных мла­ден­цев? Пик­ман взял­ся пока­зать, что про­ис­хо­дит с укра­ден­ны­еми детьми – во что они пре­вра­ща­ют­ся, и тогда я начал раз­ли­чать отвра­ти­тель­ное сход­ство меж­ду физио­но­ми­я­ми людей и нелю­дей. Он отра­зил эво­лю­цию ужас­но­го – от дегра­ди­ро­вав­ших до откро­вен­но нече­ло­ве­че­ских люд­ских обра­зов! Его соба­ко­об­раз­ные суще­ства про­ис­хо­ди­ли от смерт­ных! Как толь­ко я заду­мал­ся о том, каки­ми виде­лись ему отпрыс­ки этих тва­рей- под­ки­ды­шей, мой взгляд натолк­нул­ся на кар­ти­ну, вопло­щав­шую мою мысль. То была сце­на из ста­рин­но­го пури­тан­ско­го быта – ком­на­та с мас­сив­ны­ми пото­лоч­ны­ми бал­ка­ми, заре­ше­чен­ны­ми окна­ми и гру­бо сра­бо­тан­ной мебе­лью сем­на­дца­то­го века, где сиде­ли чле­ны боль­шой семьи и слу­ша­ли, как отец чита­ет из Свя­щен­но­го Писа­ния. Все лица све­ти­лись бла­го­че­сти­ем. И толь­ко на одном игра­ла изде­ва­тель­ская ухмыл­ка. Это было лицо моло­до­го чело­ве­ка его, по всей веро­ят­но­сти, несчаст­ный отец счи­тал сво­им сыном – ко оно было схо­же с лика­ми нечи­сти. Дой­дя до выс­шей сте­пе­ни циниз­ма, Пик­ман при­дал это­му под­бро­шен­но­му вырод­ку отчет­ли­во раз­ли­чи­мые чер­ты сход­ства с самим собой. К тому вре­ме­ни Пик­ман в сосед­ней ком­на­те зажег лам­пу, рас­пах­нул дверь и спро­сил, не угод­но ли мне озна­ко­мить­ся с его “послед­ни­ми наброс­ка­ми”. Поде­лить­ся с ним сво­и­ми впе­чат­ле­ни­я­ми я не мог, лишив­шись от стра­ха и отвра­ще­ния дара речи, но думаю, что он и без того понял мои чув­ства, вос­при­няв их как ком­пли­мент. И тут мне сно­ва хочет­ся заве­рить тебя, Элиот, что я дале­ко не сла­бак, кото­рый сра­зу начи­на­ет вопить, сто­ит ему уви­деть нечто хоть чуть-чуть отли­ча­ю­ще­е­ся от обще­при­ня­тых норм. И все же в сле­ду­ю­щей ком­на­те у меня непро­из­воль­но вырвал­ся крик, и мне при­шлось вце­пить­ся в косяк две­ри, что­бы не упасть. Если рань­ше пере­до мной пред­ста­ва­ли сон­мы вур­да­ла­ков и ведьм, втор­га­ю­щих­ся в мир наших пред­ков, то здесь ужас царил в сего­дняш­ней повсе­днев­ной жиз­ни! . Боже, как этот чело­век вла­дел кистью! Там был эскиз под назва­ни­ем “Про­ис­ше­ствие в под­зем­ке”, где сво­ра омер­зи­тель­ных тва­рей выле­за­ла из каких-то неви­ди­мых ката­комб через тре­щи­ну в полу на “Бойл­стон-стрит” и напа­да­ла на сто­я­щих на плат­фор­ме людей. На дру­гом полотне была изоб­ра­же­на их пляс­ка на совре­мен­ном Коппс-Хилл сре­ди над­гроб­ных кам­ней. И еще целая серия, где сквозь щели и дыры стен в под­ва­лах выле­за­ли на свет божий чудо­ви­ща и, мерз­ко ухмы­ля­ясь, пря­та­лись за боч­ка­ми или печа­ми, что­бы под­ка­ра­у­лить первую, спус­ка­ю­щу­ю­ся вниз жерт­ву. Еще на одном полотне изоб­ра­жа­лась часть Бикон-Хил­ла, вся испещ­рен­ная нора­ми, из кото­рых, подоб­но мура­вьи­ной армии, лез­ли нару­жу зло­вон­ные мон­стрыы. Тан­цы на наших нынеш­них клад­би­щах были пред­став­ле­ны в изоби­лии, но один замы­сел Пик­ма­на пора­зил меня более осталь­ных – под каким­то неиз­вест­ным мне сво­дом целая тол­па чудищ сгру­ди­лась вокруг одно­го, кото­рое дер­жа­ло попу­ляр­ный путе­во­ди­тель по Босто­ну и, по всей види­мо­сти, чита­ло его вслух. Все они ука­зы­ва­ли при этом на один и тот же абзац, при этом хари их до такой сте­пе­ни были иска­же­ны сума­сшед­шим эпи­леп­ти­че­ским сме­хом, что мне почу­ди­лось – я услы­шал его злоб­ное эхо. Кар­ти­на назы­ва­лась так: “Холмс, Лоуэлл и Лонг­фел­ло похо­ро­не­ны в Маунт Оберн” По мере того, как я посте­пен­но брал себя в руки и при­спо­саб­ли­вал­ся к дья­воль­ски зло­ве­щей атмо­сфе­ре этой вто­рой ком­на­ты , я стал ана­ли­зи­ро­вать при­чи­ны того тош­но­твор­но­го отвра­ще­ния, кото­рое все это во мне вызы­ва­ло. Преж­де все­го, ска­зал я себе, эти вещи оттал­ки­ва­ют сво­ей совер­шен­ней­шей нече­ло­веч­но­стью и холод­ной жесто­ко­стью, отра­жа­ю­щей жесто­кость само­го Пик­ма­на. Чело­век дол­жен быть непри­ми­ри­мым вра­гом все­го рода люд­ско­го, что­бы так откро­вен­но сма­ко­вать его дегра­да­цию, изде­ва­ясь над разу­мом и телом. И, во-вто­рых, кар­ти­ны вызы­ва­ли ужас имен­но пото­му, что они были мастер­ски напи­са­ны. Они были настоль­ко убе­ди­тель­ны­ми, что когда мы виде­ли полот­на, мы виде­ли самих демо­нов. Но самое страш­ное заклю­ча­лось в том, что для уси­ле­ния воз­дей­ствия Пик­ман не при­бе­гал к улов­кам или трю­кам. Ничто в его полот­нах не было раз­мы­то, иска­же­но или наду­ма­но – линии чет­кие, очер­та­ния пол­ны жиз­ни, каж­дая деталь выпи­са­на тща­тель­ней­шим обра­зом. А лица! Перед нами пред­ста­ва­ли не пло­ды вооб­ра­же­ния худож­ни­ка. Это дей­стви­тель­но был сам ад кро­меш­ный. Небом кля­нусь, так оно и было! Этот чело­век даже не пытал­ся погру­зить нас в эфе­мер­ность снов – он лишь холод­но и цинич­но отоб­ра­жал некий ста­биль­ный, меха­ни­стич­ный и хоро­шо орга­ни­зо­ван­ный мир, кото­рый сам он видел во всей его пол­но­те, ярко­сти и реаль­но­сти. Одно­му Богу извест­но, где Пик­ман под­гля­дел бого­хуль­ные обра­зы, кото­рые сте­ли­лись, кра­лись и полз­ли. Но каким бы не был страш­ный источ­ник этих обра­зов, одно было несо­мнен­но – Пик­ман был скру­пу­лез­ным, целе­устрем­лен­ным и почти науч­ным реа­ли­стом. Мой хозя­ин повел меня вниз, в под­вал, где соб­ствен­но и нахо­ди­лась его мастер­ская, и я мыс­лен­но собрал­ся, пред­чув­ствуя, что пона­до­бят­ся неве­ро­ят­ные уси­лия, что­бы сохра­нить само­об­ла­да­ние сре­ди неза­вер­шен­ных поло­тен. Когда мы достиг­ли ниж­ней сту­пень­ки сочив­шей­ся сыро­стью лест­ни­цы, он напра­вил луч фона­ри­ка в угол про­стор­но­го поме­ще­ния и высве­тил выло­жен­ную кир­пи­чом окруж­ность, кото­рая явно была отвер­сти­ем огром­но­го колод­ца в зем­ля­ном полу. Вот это, ска­зал Пик­ман, и есть то, о чем он тол­ко­вал – вход в систе­му тун­не­лей, кото­ры­ми бук­валь­но изрыт холм. Еще я заме­тил, что коло­дец не заму­ро­ван и лишь накрыт тяже­лой дере­вян­ной крыш­кой. Поду­мав о том, куда этот ход может вести, если неве­ро­ят­ные наме­ки Пик­ма­на име­ют под собой хоть какое-нибудь осно­ва­ние, я поежил­ся и после­до­вал за худож­ни­ком вверх. Через узень­кую дверь мы попа­ли в боль­шую ком­на­ту с доща­ты­ми пола­ми, обстав­лен­ную как мастер­ская. Необ­хо­ди­мый для рабо­ты свет здесь дава­ла газо­вая лам­па. Неза­вер­шен­ные кар­ти­ны, сто­яв­шие на под­рам­ни­ках или про­сто при­сло­нен­ные к стене, были таки­ми же устра­ша­ю­щи­ми, как и закон­чен­ные рабо­ты навер­ху. Буду­щие ком­по­зи­ции были тща­тель­но раз­ме­че­ны, а каран­даш­ные наброс­ки пока­зы­ва­ли, с какой акку­рат­но­стью Пик­ман рабо­тал над пра­виль­ной пер­спек­ти­вой и попор­ци­я­ми. Мое вни­ма­ние при­влек боль­шой фото­ап­па­рат на сто­ле, и Пик­ман пояс­нил, что сни­ма­ет им пей­за­жи для фона, что­бы потом писать с фото­гра­фии у себя в мастер­ской, а не тас­кать­ся с моль­бер­том по все­му горо­ду ради того или ино­го вида. Меня будо­ра­жи­ли тош­но­твор­ные наброс­ки чудо­вищ, смот­рев­ших со всех сто­рон, но когда Пик­ман снял покры­ва­ло с огром­но­го полот­на, сто­яв­ше­го в сто­роне от све­та, я гром­ко вскрик­нул – вто­рой раз за вечер. Мой вопль отдал­ся мно­го­крат­ным эхом под тем­ны­ми сво­да­ми это­го мрач­но­го, про­пах­ше­го газом под­ва­ла… Уси­ли­ем воли мне при­шлось загнать обрат­но рвав­ший­ся нару­жу эмо­ци­о­наль­ный поток, кото­рый гро­зил вылить­ся в исте­ри­че­ский смех. Боже мило­сти­вый, Элиот! Это было колос­саль­ное чуди­ще с горя­щи­ми алы­ми гла­за­ми, кото­рое дер­жа­ло в ког­ти­стых лапах нечто, что преж­де было чело­ве­ком, и грыз­ло ему голо­ву, как ребе­нок гры­зет шоко­лад­ку. Оно лежа­ло, при­пав к зем­ле, и зри­те­лю сра­зу начи­на­ло казать­ся, что оно гото­во бро­сить свою добы­чу и бро­сить­ся за более соч­ной пожи­вой. Но, к дья­во­лу! Даже не этот зло­ве­щий сюжет делал кар­ти­ну источ­ни­ком пани­че­ско­го ужа­са. Нет, не сюжет, не соба­чья мор­да с тор­ча­щи­ми уша­ми, не нали­тые кро­вью гла­за, не плос­кий нос, не слю­ня­вые губы. И не ост­рые ког­ти, не раз­ла­га­ю­ще­е­ся тело с рас­пух­ши­ми конеч­но­стя­ми – нет, хотя и это спо­соб­но было бы дове­сти впе­чат­ли­тель­но­го чело­ве­ка до сума­сше­ствия. Это была его мане­ра, Элиот, – дья­воль­ская, без­жа­лост­ная, про­ти­во­есте­ствен­ная тех­ни­ка, кото­рой он вла­дел! Монстр дей­стви­тель­но жил там – он жрал и грыз, и смот­рел на тебя. И тогда я понял, что толь­ко пол­ный отказ от под­чи­не­ния зако­нам При­ро­ды мог дать чело­ве­ку воз­мож­ность напи­сать такую тварь без нату­ры, кото­рый про­дал душу дья­во­лу за то, что­бы хоть одним глаз­ком загля­нуть в поту­сто­рон­ний мир. К чисто­му кус­ку хол­ста был при­шпи­лен листок, свер­нув­ший­ся в труб­ку, и я сра­зу поду­мал, что это фото­гра­фия, с кото­рой Пик­ман соби­ра­ет­ся писать пей­заж­ный фон, такой же стран­ный, как и сюжет. Я уже про­тя­нул руку, что­бы раз­гла­дить его, но вдруг Пик­ман вздрог­нул, как от уда­ра. После того, как я издал безум­ный вопль, он стал вслу­ши­вать­ся в эхо, раз­дав­ше­е­ся в сумра­ке под­ва­ла. Теперь уже он сам казал­ся напу­ган­ным, хотя его страх никак нель­зя было срав­нить с моим, в нем было боль­ше физио­ло­ги­че­ско­го, неже­ли духов­но­го. Он достал револь­вер и зна­ком пока­зал мне мол­чать, потом вышел в под­вал и закрыл за собой дверь. На долю секун­ды мне пока­за­лось, что меня пара­ли­зо­ва­ло. Мне почу­дил­ся шум како­го- то дви­же­ния, за ним после­до­ва­ли несколь­ко глу­хих уда­ров, непо­нят­но отку­да исхо­дя­щих. Потом раз­дал­ся стук, от кото­ро­го у меня мураш­ки побе­жа­ли по коже. Звук был такой, слов­но дере­во пада­ло, сту­ча о кам­ни, – да, дере­во о кам­ни – и что, по-тво­е­му, я дол­жен был думать? Звук раз­дал­ся еще рази гром­че. Я почув­ство­вал, как задро­жал пол, слов­но дере­во рух­ну­ло где-то еще бли­же. А потом раз­дал­ся рез­кий скре­же­щу­щий звук, Пик­ман про­кри­чал что­то нераз­бор­чи­во. И вдруг оглу­ши­тель­ные выстре­лы сотряс­ли воз­дух. Так стре­ля­ют укро­ти­те­ли диких зве­рей ради эффек­та. И опять скрип, а затем глу­хой стук. Потом опять удар дере­ва о камень, пау­за, и затем дверь откры­лась… Я вздрог­нул. В две­рях появил­ся Пик­ман с дымя­щим­ся револь­ве­ром, про­кли­ная крыс. Одно­му Богу извест­но, что они едят, Тер­бер, – с ухмыл­кой про­из­нес он. – Эти ста­рин­ные ходы ведут к клад­би­щам, ведь­ми­ным при­то­нам и бере­го­вой линии. Они рва­лись нару­жу со страш­ной силой. Навер­ное, жрат­ва кон­чи­лась. Навер­ное, тво­ри вопли их воз­бу­ди­ли. Ты бы был поосто­рож­ней в этих местах. Гры­зу­нов мож­но отне­сти к недо­стат­кам жиз­ни в под­зе­ме­лье, хотя ино­гда, я думаю, что их сто­ит тер­петь ради коло­ри­та. И вот, Элиот, на этом при­клю­че­ния той ночи окон­чи­лись. Пик­ман пообе­щал мне пока­зать свою мастер­скую, и, во имя все­выш­не­го, он-таки этот сде­лал. Потом он вывел меня в спле­те­ние улиц совер­шен­но в дру­гом месте, как я понял, пото­му что очнул­ся уже сре­ди фона­рей полу­зна­ко­мой ули­цы у ста­рых доход­ных домов. Ока­за­лось, что это Чар­тер­ст­рит, но я был слиш­ком воз­буж­ден, что­бы заме­тить, в каком месте мы на нее вышли. На поезд мы опоз­да­ли. При­шлось идти в центр пеш­ком. Мы пере­сек­ли Тре­монт и попа­ли в Бикон. Пик­ман про­стил­ся со мной на углу Джоя, отку­да я пошел один. Боль­ше я не пере­мол­вил­ся с ним ни сло­вом. Так поче­му же я пере­стал с ним общать­ся? Потер­пи немно­го. Я позво­ню, что­бы при­нес­ли кофе. Спирт­но­го мы уже выпи­ли предо­ста­точ­но, но мне все еще чего-то не хва­та­ет. Нет, это про­изо­шло не из-за кар­тин, кото­рые он мне пока­зал. При­чи­на заклю­ча­лась в том, что я обна­ру­жил на сле­ду­ю­щее утро у себя в кар­мане. Это была та самая свер­нув­ша­я­ся в тру­боч­ку бумаж­ка с ужас­но­го полот­на, кото­рую я посчи­тал фото­гра­фи­ей для пей­заж­но­го фона той кар­ти­ны. Боль­ше все­го я был напу­ган имен­но в тот момент, когда про­тя­нул руку, что­бы раз­гла­дить ее, и, види­мо, сам того не заме­тив, сунул ее в кар­ман… Ага, вот и кофе! На тво­ем месте, Элиот, я не добав­лял бы в него моло­ка. Да, имен­но из-за этой бумаж­ки я порвал с Пик­ма­ном, Ричар­дом Элто­ном Пик­ма­ном – вели­чай­шим из извест­ных мне худож­ни­ков и чело­ве­ком, в кото­ром хва­ти­ло безу­мия, что­бы вый­ти за пре­де­лы нор­маль­ной жиз­ни – в без­дну зло­ве­щих мифов. Ста­ри­на Рейд был прав, Элиот, – Пик­ман не был чело­ве­ком в пол­ном смыс­ле сло­ва. Теперь, впро­чем, уже все рав­но, пото­му что его нет с нами. Он ушел в гроз­ную тьму, кото­рая так его мани­ла… Давай-ка зажжем све­чи… Да, вид­но, есть, зна­ешь ли, сек­ре­ты, вос­хо­дя­щие еще к сэй­лем­ским вре­ме­нам. Ты пом­нишь, насколь­ко дья­воль­ски прав­до­по­доб­ны­ми были кар­ти­ны Пик­ма­на, как все мы гада­ли, где он мог видеть все эти лица. Так вот – та фото­гра­фия была не пей­за­жем. На ней был запе­чат­лен тот монстр, кото­ро­го я видел на неза­вер­шен­ном полотне. Это был сни­мок натур­щи­ка на фоне отчет­ли­во вид­ной сте­ны в мастер­ской Пик­ма­на. И ты не пове­ришь, Элиот, но это была фото­гра­фия с нату­ры.