Говард Филлипс Лавкрафт

НЕЗДЕШНИЙ ЦВЕТ

(The Colour Out of Space)
Напи­са­но в 1927 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод В. Эрлих­ма­на

////

К запа­ду от Арке­ма высят­ся пустын­ные хол­мы и лежат доли­ны с густы­ми леса­ми, где нико­гда не сту­чал топор дро­во­се­ка. Там встре­ча­ют­ся узкие тем­ные лощи­ны, где дере­вья обра­зу­ют фан­та­сти­че­ские изви­вы и где на ручей­ках нико­гда не игра­ют сол­неч­ные бли­ки. На поло­гих скло­нах сто­ят ста­рин­ные фер­мы с при­зе­ми­сты­ми, порос­ши­ми мхом дома­ми, скры­ва­ю­щи­ми под сво­ей кры­шей веко­вые тай­ны Новой Англии. Все они теперь пусты, широ­кие дымо­хо­ды осы­па­ют­ся, а обвет­шав­шие сте­ны едва удер­жи­ва­ют низ­кие ост­ро­вер­хие кры­ши.

Мест­ные жите­ли дав­но поки­ну­ли эти места, и даже при­шель­цы пред­по­чи­та­ют здесь не селить­ся. В раз­ное вре­мя сюда наез­жа­ли фран­ко­ка­над­цы, ита­льян­цы, поля­ки, но все они при­шли и очень ско­ро ушли. И вовсе не пото­му, что они виде­ли что-нибудь не то, слы­ша­ли или мог­ли потро­гать рука­ми, — при­чи­на кры­лась в вооб­ра­же­нии. Эта мест­ность дей­ство­ва­ла на вооб­ра­же­ние не луч­шим обра­зом и по ночам не посы­ла­ла спо­кой­ных снов. Похо­же, это един­ствен­ная при­чи­на, по кото­рой чужа­ки не селят­ся здесь, посколь­ку ста­рый Эмми Пирс не рас­ска­зал нико­му из них то, что он пом­нит о стран­ных днях. Эмми, дав­но уже слег­ка повре­див­ший­ся в уме, остал­ся здесь един­ствен­ным, и толь­ко он один осме­ли­ва­ет­ся гово­рить о стран­ных днях, да и то пото­му, что сра­зу же за его домом начи­на­ет­ся поле, по кото­ро­му мож­но быст­ро добрать­ся до ожив­лен­ной доро­ги на Аркем.

Когда-то эта доро­га шла по хол­мам и доли­нам пря­мо там, где сей­час про­ле­га­ет Пепель­ная Пустошь, но люди пере­ста­ли ездить ней и про­ло­жи­ли дру­гую, оги­ба­ю­щую мест­ность с юга. Сле­ды тарой доро­ги еще мож­но раз­ли­чить сре­ди густой порос­ли насту­па­ю­ще­го на нее леса, и, без сомне­ния, кое-какие ее сле­ды сохра­нят­ся даже после того, как поло­ви­на низи­ны будет затоп­ле­на новым водо­хра­ни­ли­щем. Тогда веко­вые леса будут выруб­ле­ны, а Пепель­ная Пустошь навсе­гда скро­ет­ся под тол­щей воды, чья голу­бая поверх­ность будет отра­жать небо и рас­сы­пать бли­ки в сол­неч­ном све­те. Тогда тай­на стран­ных дней ста­нет одной из самых глу­бо­ких тайн наравне с пота­ен­ны­ми леген­да­ми мор­ской без­дны и загад­ка­ми древ­них недр зем­ли.

Когда я соби­рал­ся в эти хол­мы и доли­ны для раз­мет­ки ново­го водо­хра­ни­ли­ща, я услы­шал, что это место про­кля­то. Об этом мне рас­ска­за­ли в Арке­ме, но из-за того что это очень ста­рый город, пол­ный легенд о кол­дов­стве, я решил, что про­кля­тие — нечто такое, чем бабуш­ки из века в век пуга­ют сво­их вну­чат. Назва­ние “Пепель­ная Пустошь” пока­за­лось мне весь­ма стран­ным и вычур­ным, и я уди­вил­ся тому, как оно про­ник­ло в фольк­лор трез­вых пури­тан. Потом я сво­и­ми гла­за­ми уви­дел пута­ни­цу тем­ных долин и хол­мов и пере­стал удив­лять­ся чему-либо, кро­ме древ­них тайн это­го края. Я при­был туда утром, но кру­гом уже лежа­ли тени. Дере­вья рос­ли гуще, и ство­лы их были тол­ще, чем в любом нор­маль­ном лесу Новой Англии. В мрач­ных алле­ях меж­ду ними было черес­чур тихо, и зем­ля была слиш­ком густо покры­та склиз­ким мхом и нево­об­ра­зи­мо древним пере­гно­ем.

На откры­тых местах вдоль ста­рой доро­ги сто­я­ли забро­шен­ные фер­мы; где-то уце­ле­ли все зда­ния, где-то толь­ко два или три, а порой над зем­лей под­ни­ма­лись толь­ко оди­но­кая тру­ба или забро­шен­ный погреб. Там цар­ство­ва­ли сор­ня­ки и вереск, в шеле­сте кото­рых чуди­лось что-то неуло­ви­мо зло­ве­щее. Все рож­да­ло ощу­ще­ние бес­по­кой­ства и уны­ния, при­сут­ствия чего-то нере­аль­но­го и гро­теск­но­го, слов­но неве­до­мая сила иска­зи­ла пер­спек­ти­ву или све­то­тень. Я не уди­вил­ся, что при­ез­жие не задер­жи­ва­лись тут; эта мест­ность явно не под­хо­ди­ла для жиз­ни. Она слиш­ком напо­ми­на­ла пей­за­жи Саль­ва­до­ра Розы или запрет­ную гра­вю­ру из како­го-нибудь рома­на ужа­сов.

Но даже это не шло ни в какое срав­не­ние с Пепель­ной Пусто­шью. Я узнал ее, едва уви­дел на дне живо­пис­ной доли­ны; ника­кое Дру­гое имя не под­хо­ди­ло ей, и ничто дру­гое не мог­ло носить тако­го име­ни. Неве­до­мый поэт слов­но отче­ка­нил назва­ние, как моне­ту, уви­дев это место. Уви­дев его, я спер­ва при­нял пустошь за след лес­но­го пожа­ра; но поче­му ниче­го боль­ше не вырос­ло на этих пяти акрах серо­го без­мол­вия, рас­ки­нув­ших­ся под небом подоб­но пят­ну, про­еден­но­му кис­ло­той в лесах и полях? Пустошь боль­шей частью лежа­ла к севе­ру от ста­рой доро­ги, немно­го заби­ра­ясь на дру­гую сто­ро­ну. Я почув­ство­вал стран­ное неже­ла­ние при­бли­жать­ся к ней и сде­лал это лишь пото­му, что обя­зан­но­сти тре­бо­ва­ли от меня мино­вать ее. На всей обшир­ной мест­но­сти не рос­ло ника­кой рас­ти­тель­но­сти — толь­ко мел­кая серая пыль или пепел, поче­му-то до сих пор не раз­не­сен­ная вет­ром. Дере­вья побли­зо­сти были болез­нен­ны­ми и низ­ко­рос­лы­ми, а по краю сто­я­ло или лежа­ло нема­ло мерт­вых гни­ю­щих ство­лов. Быст­ро шагая мимо, я уви­дел спра­ва гру­ду потем­нев­ших кир­пи­чей, седые кам­ни ста­ро­го дымо­хо­да и погре­ба и чер­ный зев колод­ца, из кото­ро­го выхо­ди­ли испа­ре­ния, окра­ши­ва­ю­щие сол­неч­ные лучи в стран­ные тона. После пусто­ши даже дол­гий кру­той подъ­ем под тем­ны­ми сво­да­ми чащо­бы пока­зал­ся мне при­ят­ным, и я боль­ше не изум­лял­ся испу­ган­но­му шепо­ту жите­лей Арке­ма, едва речь захо­ди­ла об этом месте. Рядом с ним боль­ше не было домов или их раз­ва­лин; каза­лось, даже в ста­ри­ну это место оста­ва­лось уеди­нен­ным и зло­ве­щим. В насту­пив­ших сумер­ках ника­кая сила не смог­ла бы подвиг­нуть меня на воз­вра­ще­ние преж­ним путем, а пото­му я добрал­ся до горо­да по более длин­ной южной доро­ге.

Вече­ром я при­нял­ся рас­спра­ши­вать аркем­ских ста­ро­жи­лов о Пепель­ной Пусто­ши и о том, что озна­ча­ло выра­же­ние “стран­ные дни”, кото­рое я так часто слы­шал. Мне не уда­лось, одна­ко, раз­уз­нать ниче­го, кро­ме того, что эта тай­на отно­сит­ся к гораз­до более позд­не­му вре­ме­ни, чем я пред­по­ла­гал. Исто­рия не была досто­я­ни­ем ста­рин­ных легенд, а слу­чи­лась на памя­ти тех, кто о ней рас­ска­зы­вал. Дело было в вось­ми­де­ся­тых годах про­шло­го сто­ле­тия, когда некая семья исчез­ла или была уби­та. Рас­сказ­чи­ки не зна­ли подроб­но­стей, одна­ко в один голос про­си­ли не при­да­вать зна­че­ния бре­до­вым рос­сказ­ням ста­ро­го Эмми Пир­са. Имен­но поэто­му на сле­ду­ю­щее утро я наве­стил ста­ри­ка, узнав, что он живет в полу­раз­ва­лив­шей­ся хижине с крайне запу­щен­ным садом. Дом был устра­ша­ю­ще древним и исто­чал сла­бое зло­во­ние, как все дома, про­сто­яв­шие черес­чур дол­го. Толь­ко после дли­тель­но­го сту­ка ста­рик отклик­нул­ся, и по тому, как мед­лен­но он шар­кал к две­ри, мож­но было дога­дать­ся, что он не очень-то рад меня видеть. Он был не так дряхл, как я ожи­дал, но как-то стран­но заво­дил гла­за в сто­ро­ну, а его неряш­ли­вая одеж­да и длин­ная седая боро­да гово­ри­ли о том, что он дав­но мах­нул на себя рукой.

Не зная, как луч­ше выве­дать у ста­ри­ка инте­ре­су­ю­щие меня све­де­ния, я при­ки­нул­ся, что при­шел по делу, и рас­ска­зал ему о цели сво­их изыс­ка­ний, попут­но зада­вая вопро­сы о состо­я­нии мест­но­сти. Ока­за­лось, что он куда более сооб­ра­зи­те­лен и луч­ше обра­зо­ван, чем я поду­мал, и схва­ты­вал суть дела ничуть не хуже любо­го аркем­ца. Он не был похож на дру­гих зна­ко­мых мне жите­лей той мест­но­сти, кото­рой пред­сто­я­ло вско­ре ока­зать­ся под водой. В отли­чие от них, он не воз­ра­жал про­тив затоп­ле­ния древ­них лесов и ферм — может быть, из-за того, что его дом лежал вне гра­ниц буду­ще­го озе­ра. Он с облег­че­ни­ем гово­рил о гря­ду­щей судь­бе тем­ных долин, сре­ди кото­рых про­шла вся его жизнь. Луч­ше им быть под водой — во вся­ком слу­чае, теперь, после стран­ных дней. Вслед за этим вступ­ле­ни­ем он пони­зил свой хрип­лый голос до шепо­та, накло­нил­ся впе­ред и, выра­зи­тель­но пока­чи­вая дро­жа­щим ука­за­тель­ным паль­цем пра­вой руки, начал свой рас­сказ. Пока я мол­ча слу­шал, а его дре­без­жа­щий голос ста­но­вил­ся то гром­че, то тише, я вновь и вновь ощу­щал озноб, хотя день был по-лет­не­му жар­ким. Не раз мне при­хо­ди­лось помо­гать рас­сказ­чи­ку нахо­дить поте­рян­ную нить повест­во­ва­ния, при­по­ми­нать науч­ные тер­ми­ны, меха­ни­че­ски заучен­ные им по раз­го­во­рам при­ез­жих про­фес­со­ров, или запол­нять бре­ши, вызван­ные отсут­стви­ем логи­ки. Когда ста­рик закон­чил, я более не удив­лял­ся ни тому, что он слег­ка тро­нул­ся умом, ни тому, что жите­ли Арке­ма избе­га­ют гово­рить о Пепель­ной Пусто­ши. Я вер­нул­ся в гости­ни­цу до зака­та, не в силах видеть над собой сия­ние звезд, и на сле­ду­ю­щий день вер­нул­ся в Бостон сда­вать свои пол­но­мо­чия. Я не мог заста­вить себя еще раз при­бли­зить­ся к это­му мрач­но­му хао­су чащоб и кру­тых скло­нов или хотя бы взгля­нуть в сто­ро­ну серо­го пят­на Пепель­ной Пусто­ши, где рядом с гру­дой бито­го кир­пи­ча и булыж­ни­ков чер­нел без­дон­ный зев колод­ца. Все рав­но водо­хра­ни­ли­ще ско­ро постро­ят, и все древ­ние тай­ны ока­жут­ся в без­опас­но­сти под тол­щей воды. Но даже тогда я не знаю, набе­русь ли сме­ло­сти прой­тись по окру­ге в ноч­ное вре­мя — во вся­ком слу­чае, не при све­те зло­ве­щих звезд. И ничто не заста­вит меня выпить воды из ново­го аркем­ско­го водо­про­во­да.

По сло­вам Эмми, все нача­лось с метео­ри­та. До того в этих местах со вре­мен охо­ты на ведьм не слы­ша­ли ни о каких диких леген­дах. Древ­них лесов боя­лись куда мень­ше, чем малень­ко­го ост­ров­ка на реке Мис­ка­то­ник, где дья­вол вер­шил суд у стран­но­го камен­но­го алта­ря, сто­яв­ше­го там еще до индей­цев. Леса не счи­та­лись зача­ро­ван­ны­ми, и их фан­та­сти­че­ская тем­но­та нико­го не пуга­ла, пока не наста­ли стран­ные дни. Тогда на чистом небе появи­лось белое обла­ко, раз­да­лись взры­вы, а над зате­рян­ной в лесах лощи­ной под­нял­ся столб дыма. К вече­ру весь Аркем знал, что боль­шой камень сва­лил­ся с неба и зарыл­ся в зем­лю воз­ле колод­ца Ней­хе­ма Гард­не­ра. Этот дом сто­ял там, где поз­же появи­лась Пепель­ная Пустошь, — чистень­кий белый дом Ней­хе­ма Гард­не­ра, окру­жен­ный цве­ту­щи­ми сада­ми и поля­ми.

Ней­хем отпра­вил­ся в город рас­ска­зать тамош­ним жите­лям о метео­ри­те, а по доро­ге завер­нул к Эмми Пир­су. Эмми тогда было сорок, голо­ва у него рабо­та­ла куда луч­ше, чем сей­час, и пото­му все после­ду­ю­щие собы­тия накреп­ко вре­за­лись ему в память. На сле­ду­ю­щее утро Эмми и его жена отпра­ви­лись к месту собы­тия вме­сте с тре­мя про­фес­со­ра­ми Мис­ка­то­ник­ско­го уни­вер­си­те­та, поспе­шив­ши­ми соб­ствен­ны­ми гла­за­ми узреть стран­но­го при­шель­ца из неве­до­мо­го меж­звезд­но­го про­стран­ства. Преж­де все­го они уди­ви­лись, поче­му Ней­хем нака­нуне назвал камень боль­шим. “Он съе­жил­ся”, — объ­яс­нил Ней­хем, ука­зав на боль­шую яму в зем­ле и обо­жжен­ную тра­ву у ста­рин­но­го колод­ца. Уче­ные мужи тут же воз­ра­зи­ли, что метео­ри­ты съе­жи­вать­ся не могут. Ней­хем доба­вил еще, что жар, исхо­дя­щий от рас­ка­лен­ной глы­бы, не спа­да­ет со вре­ме­нем, а по ночам от нее исхо­дит сла­бое сия­ние. Про­фес­со­ра посту­ча­ли по боли­ду молот­ка­ми и обна­ру­жи­ли, что он на удив­ле­ние мяг­кий. Он дей­стви­тель­но ока­зал­ся мяг­ким, как гли­на, и они ско­рее отщип­ну­ли, чем отко­ло­ли неболь­шой кусо­чек, кото­рый отвез­ли в уни­вер­си­тет для иссле­до­ва­ния. Обра­зец при­шлось поме­стить в ста­рое вед­ро, поза­им­ство­ван­ное у Ней­хе­ма на кухне, посколь­ку даже малень­кий кусо­чек упор­но отка­зы­вал­ся осты­вать. На обрат­ном пути они оста­но­ви­лись пере­дох­нуть у Эмми, и мис­сис Пирс изряд­но оза­да­чи­ла их, заме­тив, что кусо­чек метео­ри­та за это вре­мя зна­чи­тель­но умень­шил­ся в раз­ме­рах, да к тому же почти напо­ло­ви­ну про­жег дно вед­ра. Впро­чем, он и с само­го нача­ла был не очень велик, и, может быть, им толь­ко пока­за­лось, что они взя­ли боль­ше.

На сле­ду­ю­щий день — а было это в июне 1882-го — сверх меры воз­буж­ден­ные про­фес­со­ра всей тол­пой вер­ну­лись на фер­му. Про­хо­дя мимо дома Эмми, они нена­дол­го задер­жа­лись, что­бы рас­ска­зать ему о необык­но­вен­ном пове­де­нии при­ве­зен­но­го ими нака­нуне образ­ца и о том, как он испа­рил­ся цели­ком, когда его поме­сти­ли в стек­лян­ную ретор­ту. Ретор­та тоже испа­ри­лась, и уче­ные тол­ко­ва­ли что-то о стран­ном воз­дей­ствии кам­ня на крем­ний. В их образ­цо­вой иссле­до­ва­тель­ской лабо­ра­то­рии ана­ли­зи­ру­е­мый мате­ри­ал повел себя непо­до­ба­ю­щим обра­зом: тер­ми­че­ская обра­бот­ка дре­вес­ным углем не про­из­ве­ла на него ника­ко­го воз­дей­ствия и не выяви­ла ника­ких сле­дов погло­щен­ных газов, бура дала отри­ца­тель­ную реак­цию, а нагре­ва­ние при самых высо­ких тем­пе­ра­ту­рах, вклю­чая и те, что полу­ча­ют­ся при рабо­те с кис­ло­род­но-водо­род­ной горел­кой, выяви­ло лишь его пол­ную и без­услов­ную неспо­соб­ность к испа­ре­нию. На нако­вальне он толь­ко под­твер­дил свою подат­ли­вость, а в затем­нен­ной каме­ре — люми­нес­цент­ность. Его неже­ла­ние осты­вать при­ве­ло весь кол­ледж в состо­я­ние воз­буж­де­ния. После того как спек­тро­ско­пия пока­за­ла нали­чие све­то­вых полос, не име­ю­щих ниче­го обще­го с обыч­ным спек­тром, сре­ди уче­ных толь­ко и было раз­го­во­ров, что о новых эле­мен­тах, неве­ро­ят­ных опти­че­ских свой­ствах и про­чих вещах, кото­рые обык­но­вен­но изре­ка­ют уче­ные мужи, столк­нув­шись с нераз­ре­ши­мой загад­кой. Хотя обра­зец и так был рас­ка­лен­ным, они пыта­лись рас­пла­вить его в тиг­ле со все­ми извест­ны­ми реа­ген­та­ми. Вода не дала ника­ких резуль­та­тов. Азот­ная кис­ло­та и даже цар­ская вод­ка лишь ярост­но шипе­ли и раз­ле­та­лись мел­ки­ми брыз­га­ми, сопри­кос­нув­шись с его рас­ка­лен­ной поверх­но­стью. Эмми с тру­дом при­по­ми­нал все эти муд­ре­ные назва­ния, но когда я начал пере­чис­лять ему неко­то­рые рас­тво­ри­те­ли, обыч­но при­ме­ня­е­мые в тако­го рода про­це­ду­рах, он соглас­но кивал голо­вой. Да, они про­бо­ва­ли и амми­ак, и едкий натр, и спирт, и эфир, и тош­но­твор­ный дисуль­фид угле­ро­да и дюжи­ну дру­гих, но, хотя обра­зец и начал поне­мно­гу осты­вать и умень­шать­ся в раз­ме­рах, в соста­ве рас­тво­ри­те­лей не было обна­ру­же­но ника­ких изме­не­ний, гово­ря­щих о том, что они всту­пи­ли в реак­цию с иссле­ду­е­мым мате­ри­а­лом. Одна­ко, вне вся­ко­го сомне­ния, веще­ство это было метал­лом. Преж­де все­го, оно выка­зы­ва­ло маг­не­ти­че­ские свой­ства, а кро­ме того, после погру­же­ния в кис­лот­ные рас­тво­ри­те­ли уче­ным уда­лось уло­вить сла­бые сле­ды линий Вид­ман­штет­те­на, обыч­но полу­ча­е­мых при рабо­те с метео­рит­ным желе­зом. После того как обра­зец замет­но остыл, его оста­ви­ли в стек­лян­ной ретор­те вме­сте со все­ми отде­лен­ны­ми от него фраг­мен­та­ми. Одна­ко на сле­ду­ю­щее утро он исчез вме­сте с ретор­той, оста­вив после себя лишь обуг­лен­ное пят­но на дере­вян­ном стел­ла­же.

Все это про­фес­со­ра пове­да­ли Эмми, оста­но­вив­шись нена­дол­го у две­рей его дома, и дело кон­чи­лось тем, что он опять, на этот раз без жены, отпра­вил­ся с ними погла­зеть на таин­ствен­но­го послан­ни­ка звезд. Метео­рит съе­жил­ся настоль­ко замет­но, что даже трез­во­мыс­ля­щие про­фес­со­ра не мог­ли отри­цать оче­вид­ность того, что виде­ли сво­и­ми гла­за­ми. Меж­ду корич­не­вой глы­бой и колод­цем обра­зо­ва­лось пустое про­стран­ство, а сама она умень­ши­лась с вче­раш­них семи футов до пяти. Метео­рит все еще был горя­чим, и уче­ные с опас­кой осмот­ре­ли его поверх­ность, преж­де чем с помо­щью молот­ка и ста­мес­ки отде­лить от нее еще один круп­ный кусок При этом они про­ник­ли глуб­же, чем нака­нуне, и обна­ру­жи­ли, что ядро метео­ри­та не столь одно­род­но, как пред­став­ля­лось вна­ча­ле.

Взо­ру их откры­лось нечто, напо­ми­нав­шее боко­вую поверх­ность свер­ка­ю­щей гло­бу­лы, погру­жен­ной в веще­ство. Цвет гло­бу­лы, напо­ми­нав­ший один из цве­тов стран­но­го спек­тра метео­ри­та, невоз­мож­но было пере­дать сло­ва­ми, да и цве­том-то его мож­но было назвать лишь с боль­шой натяж­кой. Поверх­ность ее бле­сте­ла и была глад­кой и хруп­кой. Один из про­фес­со­ров доволь­но силь­но уда­рил по ней молот­ком, и она лоп­ну­ла с тон­ким непри­ят­ным хлоп­ком. Боль­ше ниче­го не про­изо­шло: раз­би­тая гло­бу­ла не толь­ко не выпу­сти­ла из себя ника­ко­го содер­жи­мо­го, но и сама момен­таль­но исчез­ла, оста­вив лишь сфе­ри­че­ское, в три дюй­ма шири­ной, углуб­ле­ние в метео­рит­ной поро­де.

После несколь­ких неудач­ных попы­ток про­бу­рить рас­ка­лен­ный болид в поис­ках новых гло­бул в руках неуто­ми­мых иссле­до­ва­те­лей оста­вал­ся все тот же обра­зец, кото­рый им уда­лось извлечь утром и кото­рый, как выяс­ни­лось поз­же, в лабо­ра­тор­ных усло­ви­ях повел себя ничуть не луч­ше сво­е­го пред­ше­ствен­ни­ка. Он был так же пла­сти­чен, горяч, слег­ка све­тил­ся, мед­лен­но осты­вал при сопри­кос­но­ве­нии с силь­ны­ми реа­ген­та­ми и рас­тво­рял­ся в воз­ду­хе. После всех опы­тов уче­ные так и не смог­ли его клас­си­фи­ци­ро­вать. На Зем­ле ниче­го подоб­но­го не встре­ча­лось; это был оско­лок непо­нят­но­го мира, наде­лен­ный чуж­ды­ми свой­ства­ми и под­чи­ня­ю­щий­ся чуж­дым зако­нам.

Той ночью раз­ра­зи­лась гро­за, а когда на сле­ду­ю­щее утро про­фес­со­ра опять появи­лись на фер­ме Ней­хе­ма, их жда­ло горь­кое разо­ча­ро­ва­ние. Обла­дая ярко выра­жен­ным маг­не­тиз­мом, метео­рит, оче­вид­но, таил в себе некие неиз­вест­ные элек­тро­ста­ти­че­ские свой­ства, посколь­ку, по сви­де­тель­ству Ней­хе­ма, во вре­мя гро­зы он “при­тя­ги­вал мол­нию”. В тече­ние часа мол­ния шесть раз уда­ря­ла в невы­со­кий буго­рок посре­ди дво­ра, а когда гро­за мино­ва­ла, от при­шель­ца со звезд не оста­лось ниче­го, кро­ме напо­ло­ви­ну засы­пан­ной ополз­нем ямы рядом со ста­рым колод­цем.

Вполне есте­ствен­но, что аркем­ские газе­ты под­ня­ли шум вокруг слу­чив­ше­го­ся с их зем­ля­ком и посла­ли репор­те­ров взять интер­вью у Ней­хе­ма Гард­не­ра и чле­нов его семьи. А после того как у него побы­вал репор­тер одной из бостон­ских еже­днев­ных газет, Ней­хем начал быст­ро ста­но­вить­ся мест­ной зна­ме­ни­то­стью. Он был тощим доб­ро­душ­ным муж­чи­ной пяти­де­ся­ти лет от роду, жив­шим с женой и тре­мя детьми на самой живо­пис­ной фер­ме в окру­ге. Ней­хем и Эмми, впро­чем, как и их жены, частень­ко загля­ды­ва­ли друг дру­гу в гости, и за все годы друж­бы Эмми не мог ска­зать о нем ниче­го, кро­ме само­го хоро­ше­го. Каза­лось, он слег­ка загор­дил­ся извест­но­стью, кото­рая неожи­дан­но выпа­ла на долю его фер­мы, и все после­ду­ю­щие неде­ли толь­ко и гово­рил, что о метео­ри­те. Июль и август выда­лись жар­ки­ми, и Ней­хем мно­го рабо­тал на сено­ко­се на сво­ем деся­ти­а­кро­вом лугу воз­ле Брук­со­ва ручья; его дре­без­жа­щая повоз­ка остав­ля­ла глу­бо­кую колею на доро­ге, рабо­та утом­ля­ла его силь­ней, чем преж­де, и он впер­вые начал жало­вать­ся на годы. Затем при­шла пора сбо­ра пло­дов. День ото дня ябло­ки и гру­ши нали­ва­лись соком, и тор­же­ству­ю­щий Ней­хем клял­ся всем встреч­ным, что нико­гда еще его сады не при­но­си­ли столь рос­кош­но­го уро­жая. Неви­дан­ных раз­ме­ров и соч­но­сти пло­ды уро­ди­лись в таком пора­зи­тель­ном изоби­лии, что Гард­не­рам при­шлось зака­зать доба­воч­ную пар­тию бочек для хра­не­ния и пере­воз­ки сво­е­го буду­ще­го богат­ства. Одна­ко сбор при­нес с собой ужас­ное разо­ча­ро­ва­ние, ибо сре­ди все­го это­го неви­дан­но­го изоби­лия не обна­ру­жи­лось ни одно­го ябло­ка, кото­рое мож­но было бы взять в рот. К неж­но­му вку­су пло­дов при­ме­ши­ва­лись неиз­вест­но отку­да взяв­ши­е­ся тош­но­твор­ная горечь и при­тор­ность, так что даже малень­кий кусо­чек вызы­вал непре­одо­ли­мое отвра­ще­ние. То же самое тво­ри­лось с поми­до­ра­ми и дыня­ми, и Ней­хем с горе­чью уви­дел, что весь его уро­жай погиб. Быст­ро свя­зав собы­тия друг с дру­гом, он объ­явил, что метео­рит отра­вил его зем­лю, и побла­го­да­рил Бога за то, что его паш­ни нахо­дят­ся на даль­них хол­мах.

Зима при­шла рано и ока­за­лась очень холод­ной. Эмми видел Ней­хе­ма не так часто, как преж­де, но и несколь­ких корот­ких встреч ему хва­ти­ло, что­бы понять, что его друг чем-то не на шут­ку обес­по­ко­ен. Да и осталь­ные чле­ны семьи, каза­лось, ста­ли домо­се­да­ми; их все реже мож­но было встре­тить в церк­ви или на общин­ных празд­ни­ках. Никто не знал при­чин их мелан­хо­лии, одна­ко все Гард­не­ры вре­мя от вре­ме­ни жало­ва­лись на пошат­нув­ше­е­ся здо­ро­вье и смут­ное ощу­ще­ние бес­по­кой­ства. Сам Ней­хем выра­зил­ся по это­му пово­ду доста­точ­но опре­де­лен­но: одна­жды он заявил, что его бес­по­ко­ят сле­ды на сне­гу. На пер­вый взгляд то были обык­но­вен­ные бели­чьи, кро­ли­чьи и лисьи сле­ды, но наме­тан­ный глаз фер­ме­ра уло­вил в их виде и рас­по­ло­же­нии нечто не совсем обыч­ное. Он не утвер­ждал ниче­го опре­де­лен­но­го, но думал, что эти сле­ды не соот­вет­ству­ют ана­то­мии и повад­кам белок, кро­ли­ков и лис. Эмми не при­да­вал этим раз­го­во­рам боль­шо­го зна­че­ния до тех пор, пока одна­жды ночью ему не дове­лось, воз­вра­ща­ясь домой из Кларкс-Кор­нерз, про­ез­жать мимо фер­мы Ней­хе­ма. В све­те луны доро­гу пере­бе­жал кро­лик, и было в этом кро­ли­ке и его гигант­ских прыж­ках что-то такое, что очень не понра­ви­лось ни Эмми, ни его лоша­ди. Во вся­ком слу­чае, при­шлось натя­нуть пово­дья, что­бы поме­шать послед­ней бро­сить­ся нау­тек С тех пор Эмми боль­ше дове­рял рас­ска­зам Ней­хе­ма и уже не удив­лял­ся, что соба­ки Гард­не­ров каж­дое утро кажут­ся таки­ми напу­ган­ны­ми. Кро­ме того, они почти разу­чи­лись лаять.

В фев­ра­ле маль­чиш­ки Мак­г­ре­го­ров из Мидоу-Хилл отпра­ви­лись охо­тить­ся на сур­ков и неда­ле­ко от дома Гард­не­ров под­стре­ли­ли очень стран­ный экзем­пляр. Про­пор­ции его тела неопи­су­е­мым обра­зом изме­ни­лись, а на мор­де засты­ло выра­же­ние, како­го у сур­ков нико­гда не виде­ли. Маль­чиш­ки испу­га­лись и тут же бро­си­ли его, поэто­му жите­ли окру­ги узна­ли об этом толь­ко из их рас­ска­зов. Но то, что лоша­ди воз­ле дома Ней­хе­ма нача­ли бежать быст­рее, заме­ти­ли мно­гие, и это тоже вошло в быст­ро рас­ту­щий цикл мест­ных легенд, кото­рые рас­ска­зы­ва­лись шепо­том.

Вес­ной ста­ли пого­ва­ри­вать, что близ фер­мы Гард­не­ров снег тает гораз­до быст­рее, чем во всех осталь­ных местах, а в нача­ле мар­та в лав­ке Пот­те­ра ожив­лен­но обсуж­да­ли оче­ред­ную новость. Про­ез­жая по гард­не­ров­ским уго­дьям, Сти­вен Райе обра­тил вни­ма­ние на про­би­вав­шу­ю­ся вдоль кром­ки леса поросль скун­со­вой капу­сты. Нико­гда в жиз­ни ему не дово­ди­лось видеть скун­со­вую капу­сту столь огром­ных раз­ме­ров и тако­го стран­но­го цве­та, что его невоз­мож­но было пере­дать сло­ва­ми. Фор­ма рас­те­ний была чудо­вищ­ной, как и их запах, кото­рый чрез­вы­чай­но не понра­вил­ся ни Сти­ве­ну, ни его лоша­ди. Тут все заго­во­ри­ли о про­пав­шем уро­жае преды­ду­щей осе­ни, и вско­ре по всей окру­ге не оста­лось ни еди­но­го чело­ве­ка, кото­рый не знал бы о том, что зем­ли Ней­хе­ма отрав­ле­ны. Конеч­но, все дело было в метео­ри­те — и, памя­туя о том, с каким вни­ма­ни­ем отнес­лись к нему уни­вер­си­тет­ские уче­ные, несколь­ко фер­ме­ров яви­лись к ним и рас­ска­за­ли обо всем слу­чив­шем­ся.

Одна­жды уче­ные нанес­ли Ней­хе­му визит; не имея склон­но­сти дове­рять стран­ным исто­ри­ям и леген­дам, они при­шли к очень скеп­ти­че­ским заклю­че­ни­ям. Конеч­но, рас­те­ния име­ют стран­ный вид, но скун­со­ва капу­ста вооб­ще выгля­дит доволь­но стран­но. Воз­мож­но, что какой-нибудь мине­раль­ный эле­мент кам­ня в самом деле попал в поч­ву, но вско­ре его вымо­ют грун­то­вые воды. А что каса­ет­ся сле­дов на сне­гу и напу­ган­ных лоша­дей, то это, без сомне­ния, обыч­ные дере­вен­ские бай­ки, порож­ден­ные таким ред­ким явле­ни­ем, как аэро­лит. Но серьез­ные люди не верят диким сплет­ням, кото­рые рас­ска­зы­ва­ют без­гра­мот­ные селяне. Таким обра­зом, во вре­мя стран­ных дней про­фес­со­ра оста­ва­лись в сто­роне от собы­тий. Лишь один из них, пол­то­ра года спу­стя полу­чив в поли­ции две кол­бы с пылью для ана­ли­за, вдруг при­пом­нил, что стран­ный цвет коча­нов был очень похож на незем­ные спек­траль­ные линии облом­ка кам­ня, изу­чен­но­го в лабо­ра­то­рии, а так­же на цвет хруп­кой гло­бу­лы, най­ден­ной в нед­рах небес­но­го гостя. Образ­цы пыли при ана­ли­зе дали тот же цвет, хотя со вре­ме­нем он поблек

На дере­вьях вокруг дома Ней­хе­ма рано набух­ли поч­ки, и по ночам их вет­ви зло­ве­ще рас­ка­чи­ва­лись на вет­ру. Тад­де­ус, сред­ний сын Ней­хе­ма, уве­рял, что вет­ки кача­ют­ся и тогда, когда ника­ко­го вет­ра нет, но это­му не мог­ли пове­рить даже мест­ные сплет­ни­ки. Тем не менее какое-то напря­же­ние посто­ян­но висе­ло в воз­ду­хе. У всех Гард­не­ров появи­лась при­выч­ка вре­ме­на­ми вни­ма­тель­но вслу­ши­вать­ся в тиши­ну, как если бы там раз­да­ва­лись зву­ки, доступ­ные им одним, при­чем они дела­ли это почти бес­со­зна­тель­но. К сожа­ле­нию, такие слу­чаи ста­но­ви­лись все более часты­ми, и вско­ре все гово­ри­ли о том, что “с Гард­не­ра­ми что-то нелад­но”. Когда рас­цве­ла кам­не­лом­ка, ее цвет тоже ока­зал­ся стран­ным; хоть и не таким, как у коча­нов скун­со­вой капу­сты, но очень похо­жим и в рав­ной сте­пе­ни нико­му не извест­ным. Ней­хем отвез несколь­ко цве­тов в Аркем и пока­зал редак­то­ру мест­ной газе­ты, но этот почтен­ный гос­по­дин ото­звал­ся лишь пуб­ли­ка­ци­ей юмо­ри­сти­че­ской ста­тьи, в кото­рой доб­ро­душ­но высме­и­ва­лись тем­ные стра­хи сель­ских про­ста­ков. Пожа­луй, Ней­хем совер­шил ошиб­ку, рас­ска­зав трез­во­мыс­ля­ще­му горо­жа­ни­ну о вне­зап­но полю­бив­ших кам­не­лом­ки бабоч­ках- тра­ур­ни­цах черес­чур боль­шо­го раз­ме­ра.

С окрест­ны­ми фер­ме­ра­ми что-то слу­чи­лось, и они вдруг пере­ста­ли ездить по доро­ге рядом с домом Ней­хе­ма, кото­рая посте­пен­но при­шла в запу­сте­ние. Дело было в рас­ти­тель­но­сти. Пло­до­вые дере­вья цве­ли ярко и пыш­но, а во дво­ре сквозь каме­ни­стую поч­ву про­рос­ли неви­дан­ные рас­те­ния, кото­рые толь­ко бота­ник сумел бы опо­знать и как-то свя­зать с мест­ной фло­рой. Все, за исклю­че­ни­ем зеле­ной тра­вы и лист­вы, было окра­ше­но раз­лич­ны­ми оттен­ка­ми того же при­зрач­но­го, нездо­ро­во­го цве­та, кото­ро­му не было места на Зем­ле. “Гол­ланд­ские бры­ж­жи” выгля­де­ли крайне зло­ве­ще, а буй­но раз­рос­ши­е­ся кро­вян­ки каза­лись нево­об­ра­зи­мо пороч­ны­ми. Эмми и Гард­не­ры реши­ли, что цвет боль­шин­ства рас­те­ний пуга­ю­ще напо­ми­на­ет цвет хруп­кой гло­бу­лы из метео­ри­та. Ней­хем пере­па­хал и засе­ял зано­во свои паст­би­ща в долине и на пред­го­рьях, но так ниче­го и не смог поде­лать с отрав­лен­ной поч­вой. Он понял, что тру­ды его напрас­ны, и наде­ял­ся лишь на то, что стран­ная рас­ти­тель­ность нынеш­не­го лета высо­сет из поч­вы всю отра­ву. Он уже был готов почти ко все­му и не мог изба­вить­ся от ощу­ще­ния, что кто-то побли­зо­сти стре­мит­ся, что­бы его услы­ша­ли. Конеч­но же, на нем ска­за­лось то, что сосе­ди нача­ли их сто­ро­нить­ся, хотя на его жене это ска­за­лось еще силь­ней. Маль­чи­кам, каж­дый день посе­щав­шим шко­лу, было не так тяже­ло, но и они были изряд­но напу­га­ны слу­ха­ми. Боль­ше все­го пере­жи­вал Тад­де­ус, самый чув­стви­тель­ный из детей.

В мае появи­лись насе­ко­мые, и фер­ма Ней­хе­ма пре­вра­ти­лась в сплош­ной жуж­жа­щий и шеве­ля­щий­ся ковер. Боль­шин­ство этих созда­ний име­ло не совсем обыч­ный вид и раз­ме­ры, а их ноч­ное пове­де­ние про­ти­во­ре­чи­ло всем извест­ным зако­нам био­ло­гии. Гард­не­ры нача­ли дежу­рить по ночам — они вгля­ды­ва­лись во всех направ­ле­ни­ях в окру­жа­ю­щую тем­но­ту, со стра­хом выис­ки­вая в ней неве­до­мо что. Тогда же они удо­сто­ве­ри­лись и в том, что Тад-деус был прав отно­си­тель­но дере­вьев. Сидя одна­жды у окна, за кото­рым на фоне лун­но­го све­та воз­вы­шал­ся рас­ки­ди­стый клен, мис­сис Гард­нер обна­ру­жи­ла, что, несмот­ря на отсут­ствие вет­ра, вет­ки дере­ва рас­ка­чи­ва­лись. Все рас­те­ния теперь ста­ли стран­ны­ми, но сле­ду­ю­щее откры­тие сде­лал чело­век, не при­над­ле­жа­щий к семей­ству Ней­хе­ма. При­выч­ка при­ту­пи­ла их бди­тель­ность, и они не заме­ча­ли того, что сра­зу же бро­си­лось в гла­за скром­но­му ком­ми­во­я­же­ру из Бол­то­на, кото­рый, ниче­го не зная о мест­ных сплет­нях, про­ез­жал как-то ночью по зло­счаст­ной ста­рой доро­ге. Поз­же его рас­ска­зу даже уде­ли­ли часть столб­ца в аркем­ской газе­те, отку­да новость и ста­ла извест­на всем фер­ме­рам окру­ги, вклю­чая само­го Ней­хе­ма. Ночь выда­лась на ред­кость тем­ной, от сла­бых фона­рей, уста­нов­лен­ных на кры­льях про­лет­ки, было мало тол­ку, но воз­ле ней­хе­мов­ской фер­мы тьма стран­ным обра­зом рас­се­я­лась. Вся рас­ти­тель­ность вокруг — тра­ва, кусты, дере­вья — испус­ка­ла туск­лое, но отчет­ли­вое сия­ние, а в одно мгно­ве­ние ком­ми­во­я­же­ру даже почу­ди­лось, что на зад­нем дво­ре, воз­ле коров­ни­ка, мельк­ну­ла и про­па­ла какая-то све­тя­ща­я­ся фигу­ра. Какое-то вре­мя тра­ва каза­лась невре­ди­мой, и коро­вы мир­но пас­лись воз­ле дома, но к кон­цу мая моло­ко у них ста­ло горь­ким. Ней­хем пере­гнал ста­до на хол­мы, и все при­шло в нор­му. Но вско­ре тра­ву и листья постиг­ла та же участь — они посе­ре­ли, сде­ла­лись чах­лы­ми и лом­ки­ми. Из посто­рон­них на фер­ме бывал один Эмми, но и его визи­ты ста­но­ви­лись все реже. Когда шко­ла закры­лась на лет­ние кани­ку­лы, Гард­не­ры прак­ти­че­ски поте­ря­ли послед­нюю связь с внеш­ним миром и пото­му охот­но согла­си­лись на пред­ло­же­ние Эмми делать для них в горо­де кое-какие покуп­ки. Вся семья мед­лен­но, но вер­но уга­са­ла как физи­че­ски, так и умствен­но, и никто не уди­вил­ся изве­стию, что мис­сис Гард­нер сошла с ума.

Это слу­чи­лось в июне, нака­нуне годов­щи­ны паде­ния метео­ри­та, и бед­ная жен­щи­на кри­ча­ла, что ее пре­сле­ду­ют воз­душ­ные созда­ния, кото­рых она не мог­ла опи­сать. Из ее речи исчез­ли все суще­стви­тель­ные, оста­лись лишь гла­го­лы и место­име­ния. Стран­ные суще­ства дви­га­лись, непре­рыв­но меня­ясь, и над­ры­ва­ли ее слух импуль­са­ми, отда­лен­но напо­ми­на­ю­щи­ми зву­ки. С ней что-то дела­ли — выса­сы­ва­ли что-то — в нее про­ник­ло нечто, чего не долж­но быть, — его нуж­но про­гнать — по ночам боль­ше нет покоя — сте­ны и окна сдви­га­ют­ся с места… Ней­хем не стал отправ­лять жену в мест­ную лечеб­ни­цу для душев­но­боль­ных и поз­во­лил ей бро­дить по дому, пока она не пред­став­ля­ла угро­зы для себя и дру­гих. Даже после того, как ее внеш­ность нача­ла менять­ся, все оста­ва­лось по-преж­не­му. И толь­ко когда сыно­вья уже не смог­ли скры­вать сво­е­го стра­ха, а Тад­де­ус едва не упал в обмо­рок при виде гри­мас, кото­рые кор­чи­ла мать, Ней­хем решил запе­реть ее на чер­да­ке. К июлю она окон­ча­тель­но пере­ста­ла гово­рить и пере­дви­га­лась на чет­ве­рень­ках, а в кон­це меся­ца Ней­хем с ужа­сом обна­ру­жил, что его жена едва замет­но све­тит­ся в тем­но­те, подоб­но окру­жав­шей фер­му рас­ти­тель­но­сти.

Неза­дол­го до того со дво­ра убе­жа­ли лоша­ди. Что-то раз­бу­ди­ло их сре­ди ночи, и они при­ня­лись отча­ян­но ржать и бры­кать­ся в сво­их стой­лах. Ничто не мог­ло их успо­ко­ить, и когда Ней­хем отпер две­ри конюш­ни, они рва­ну­лись прочь, как испу­ган­ные лани. Четы­рех бег­ля­нок при­шлось искать целую неде­лю, а когда их все же нашли, они ока­за­лись бес­по­лез­ны­ми и пол­но­стью неуправ­ля­е­мы­ми. У них в голо­вах что-то сло­ма­лось, и в кон­це кон­цов всех чет­ве­рых при­шлось при­стре­лить для их же бла­га. Ней­хем одол­жил у Эмми лошадь для пере­воз­ки сена, но она не жела­ла при­бли­жать­ся к амба­ру, упи­ра­лась, била копы­та­ми и выла, как соба­ка. В кон­це кон­цов Ней­хем вывел ее во двор, и сам вме­сте с сыно­вья­ми начал тянуть тяже­лые теле­ги к сено­ва­лу. А меж­ду тем рас­те­ния про­дол­жа­ли сереть и сох­нуть. Даже цве­ты, сна­ча­ла пора­жав­шие всех сво­и­ми неви­дан­ны­ми крас­ка­ми, теперь ста­ли одно­об­раз­но серы­ми, а начи­на­ю­щие созре­вать фрук­ты име­ли, кро­ме при­выч­но­го уже пепель­но­го цве­та, кар­ли­ко­вые раз­ме­ры и отвра­ти­тель­ный вкус. У астр и золо­тар­ни­ков были боль­ные и серые цве­ты, а розы, цин­нии и алтеи выгля­де­ли так пуга­ю­ще, что Зенас, стар­ший сын Ней­хе­ма, поспе­шил их сре­зать. Раз­дув­ши­е­ся насе­ко­мые ско­ро сдох­ли, и даже пче­лы бро­си­ли свои ульи и уле­те­ли куда-то в лес.

К нача­лу сен­тяб­ря вся рас­ти­тель­ность нача­ла быст­ро пре­вра­щать­ся в мел­кий серо­ва­тый поро­шок, и Ней­хем стал серьез­но опа­сать­ся, что его дере­вья погиб­нут до того, как отра­ва вымо­ет­ся из поч­вы. Его жена теперь изда­ва­ла ужа­са­ю­щие вопли, от кото­рых он и его сыно­вья пре­бы­ва­ли в посто­ян­ном нерв­ном напря­же­нии. Они ста­ли избе­гать людей, и когда в шко­ле вновь нача­лись заня­тия, дети оста­лись дома. Теперь они виде­ли толь­ко Эмми, и он-то во вре­мя одно­го из ред­ких визи­тов и обна­ру­жил, ч то вода в ста­ром колод­це боль­ше не годи­лась­д­ля питья. Она ста­ла не то что­бы затх­лой или соле­ной, но настоль­ко омер­зи­тель­ной, что Эмми посо­ве­то­вал Ней­хе­му вырыть новый коло­дец выше по скло­ну, не дожи­да­ясь, пока поч­ва очи­стит­ся. Ней­хем, одна­ко, не внял пре­ду­пре­жде­нию, ибо к тому вре­ме­ни стал нечув­стви­те­лен даже к самым необыч­ным и непри­ят­ным вещам. Они с детьми про­дол­жа­ли брать воду из зара­жен­но­го колод­ца и пили ее так же без­дум­но и меха­ни­че­ски, как ели свою скуд­ную и пло­хо при­го­тов­лен­ную пищу и выпол­ня­ли без­ра­дост­ную моно­тон­ную рабо­ту, запол­няв­шую их бес­цель­ные дни. Ими овла­де­ла тупая покор­ность судь­бе, как если бы они уже про­шли поло­ви­ну пути по охра­ня­е­мо­му неви­ди­мы­ми стра­жа­ми про­хо­ду в иной мир, уже став­ший при­выч­ным.

Тад­де­ус сошел с ума в сен­тяб­ре, когда в оче­ред­ной раз, при­хва­тив с собой пустое вед­ро, отпра­вил­ся к колод­цу за водой. Очень ско­ро он вер­нул­ся, вопя от ужа­са и раз­ма­хи­вая рука­ми, и раз­ра­зил­ся бес­связ­ным шепо­том, в кото­ром уга­ды­ва­лись сло­ва: “Там, вни­зу, оно меня­ет цвет”. Два слу­чая под­ряд — мно­го­ва­то для одной семьи, но Ней­хем не сдал­ся. Неде­лю или око­ло того он поз­во­лял сыну сво­бод­но раз­гу­ли­вать по дому, а потом, когда тот начал наты­кать­ся на мебель, гро­зя пора­нить себя, запер его на чер­да­ке, в ком­на­те через кори­дор от той, где содер­жа­лась его мать. Отча­ян­ные вопли, кото­ры­ми эти двое обме­ни­ва­лись через запер­тые две­ри, осо­бен­но угне­та­ю­ще дей­ство­ва­ли на малень­ко­го Мер­ви­на, кото­рый все­рьез пола­гал, что его брат пере­го­ва­ри­ва­ет­ся с мате­рью на ужас­ном незем­ном язы­ке. Маль­чик ста­но­вил­ся все более впе­чат­ли­тель­ным, и его бес­по­кой­ство уси­ли­лось после того, как забо­лел брат — его луч­ший друг.

При­мер­но в это же вре­мя начал­ся падеж ско­та. Куры и индей­ки при­об­ре­ли серо­ва­тый отте­нок и быст­ро издох­ли, а когда их попы­та­лись при­го­то­вить в пищу, то обна­ру­жи­лось, что мясо ста­ло сухим и лом­ким. Сви­ньи сна­ча­ла непо­мер­но рас­тол­сте­ли, а затем вдруг ста­ли пре­тер­пе­вать такие чудо­вищ­ные изме­не­ния, что никто не мог их объ­яс­нить. Разу­ме­ет­ся, их мясо тоже ока­за­лось нику­да не год­ным, и отча­я­ние Ней­хе­ма ста­ло бес­пре­дель­ным. Ни один мест­ный вете­ри­нар не осме­ли­вал­ся подой­ти к его дому, а при­е­хав­ший из Арке­ма док­тор откры­то при­знал свое бес­си­лие. Меж­ду тем сви­ньи начи­на­ли поне­мно­гу сереть, ста­но­ви­лись лом­ки­ми и в кон­це кон­цов раз­ва­ли­ва­лись на кус­ки, еще не успев издох­нуть, при­чем гла­за и пятач­ки несчаст­ных живот­ных при­об­ре­та­ли крайне зло­ве­щее выра­же­ние. Все это каза­лось непо­нят­ным, учи­ты­вая, что они не пита­лись зара­жен­ной рас­ти­тель­но­стью. Затем мор пере­ки­нул­ся на коров. Отдель­ные участ­ки, а ино­гда и все туло­ви­ще оче­ред­ной жерт­вы непо­сти­жи­мым обра­зом высы­ха­ло и съе­жи­ва­лось, после чего от пора­жен­но­го места начи­на­ли отва­ли­вать­ся кус­ки пло­ти. На послед­ней ста­дии болез­ни, кото­рая неиз­мен­но закан­чи­ва­лась смер­тью, коро­вы ста­но­ви­лись таки­ми же серы­ми и лом­ки­ми, как и сви­ньи. Не мог­ло быть и речи об отрав­ле­нии, посколь­ку все живот­ные нахо­ди­лись в запер­том коров­ни­ке. Никто не мог зара­зить их смер­то­нос­ным виру­сом; ни одна куса­ю­щая или жаля­щая тварь не про­бра­лась бы через надеж­ные сте­ны. Зна­чит, болезнь раз­ви­ва­лась есте­ствен­ным путем, но ни одна извест­ная болезнь не име­ла подоб­ных симп­то­мов. Когда при­шла пора соби­рать уро­жай, на дво­ре у Ней­хе­ма не оста­лось ни одно­го живот­но­го — пти­ца и скот погиб­ли, а три соба­ки одна­жды ночью исчез­ли, и боль­ше о них никто не слы­шал. Что каса­ет­ся пяте­рых котов, то они убе­жа­ли еще на исхо­де лета, но на их исчез­но­ве­ние вряд ли кто-нибудь обра­тил вни­ма­ние, ибо мыши в доме дав­ным-дав­но пере­ве­лись, а мис­сис Гард­нер была не в том состо­я­нии, что­бы заме­тить про­па­жу сво­их любим­цев.

Девят­на­дца­то­го октяб­ря Ней­хем, поша­ты­ва­ясь, явил­ся в дом Эмми с ужа­са­ю­щим изве­сти­ем. Бед­ный Тад­де­ус скон­чал­ся в сво­ей ком­на­те на чер­да­ке — скон­чал­ся при обсто­я­тель­ствах, не под­да­ю­щих­ся опи­са­нию. Ней­хем вырыл моги­лу на обне­сен­ном низ­кой изго­ро­дью семей­ном клад­би­ще за фер­мой и опу­стил в нее то, что оста­лось от его сына. Смерть не мог­ла прий­ти сна­ру­жи, ибо низ­кое заре­ше­чен­ное окно и тяже­лая дверь чер­дач­ной ком­на­ты ока­за­лись нетро­ну­ты­ми, но с Тад­де­усом явно про­изо­шло то же, что с живот­ны­ми в сарае. Эмми и его жена, как мог­ли, уте­ша­ли несчаст­но­го, чув­ствуя, как их про­би­ра­ет дрожь. Смерт­ный ужас, каза­лось, исхо­дил от всех Гард­не­ров и от все­го, к чему они при­ка­са­лись, и само при­сут­ствие одно­го из них в доме каза­лось дыха­ни­ем без­дны, для кото­рой у людей нет и нико­гда не будет назва­ния. Эмми с вели­чай­шей неохо­той решил­ся про­во­дить Ней­хе­ма домой, а когда они при­бы­ли на место, ему еще дол­го при­шлось успо­ка­и­вать исте­ри­че­ски рыдав­ше­го малень­ко­го Мер­ви­на. Зенас не нуж­дал­ся в уте­ше­нии. Все послед­ние дни он толь­ко и делал, что сидел, неви­дя­щим взо­ром уста­вясь в про­стран­ство и меха­ни­че­ски выпол­няя все, что велел отец; Эмми поду­мал, что судь­ба ока­за­лась к нему более мило­серд­на. Мер­вин то и дело начи­нал гром­ко пла­кать, а в ответ свер­ху доно­сил­ся еле слыш­ный жалоб­ный вой. Эмми удив­лен­но посмот­рел на Ней­хе­ма, а тот ска­зал, что его жена в послед­нее вре­мя очень ослаб­ла. Бли­зи­лась ночь, и Эмми поспе­шил рас­про­щать­ся; даже мно­го­лет­няя Друж­ба не мог­ла заста­вить его остать­ся на фер­ме, где рас­те­ния све­ти­лись в тем­но­те, а дере­вья то рас­ка­чи­ва­лись без вся­ко­го вет­ра, то вдруг зами­ра­ли. К сча­стью, Эмми был чело­ве­ком трез­вым и не любив­шим фан­та­зи­ро­вать. Если бы он сопо­ста­вил фак­ты, при­ки­нул все обсто­я­тель­ства и дал волю фан­та­зии, безу­мие захлест­ну­ло бы его рас­су­док. Когда он воз­вра­щал­ся домой, в его ушах про­дол­жа­ли зву­чать кри­ки безум­ной жен­щи­ны и напу­ган­но­го маль­чи­ка.

Три дня спу­стя Ней­хем рано утром ворвал­ся на кух­ню Эмми, когда того не было дома, и запле­та­ю­щим­ся язы­ком пове­дал оце­пе­нев­шей от ужа­са мис­сис Пирс оче­ред­ную ужа­са­ю­щую новость. На этот раз про­пал малень­кий Мер­вин. Нака­нуне вече­ром, при­хва­тив с собой вед­ро и фонарь, он пошел за водой — и не вер­нул­ся. Он уже несколь­ко дней был не в себе и едва созна­вал, что дела­ет. Ней­хем услы­шал его страш­ный крик и выбе­жал нару­жу, но маль­чи­ка уже не было. Он не уви­дел ни све­та фона­ря, ни каких-либо сле­дов само­го маль­чи­ка. Сна­ча­ла Ней­хем поду­мал, что вед­ро и фонарь про­па­ли вме­сте с маль­чи­ком, одна­ко после целой ночи бес­плод­ных поис­ков он обна­ру­жил у колод­ца стран­ные пред­ме­ты. Измя­тая, напо­ло­ви­ну рас­плав­лен­ная желез­ная мас­са явно была преж­де фона­рем, а изо­гну­тые, пере­кру­чен­ные от адско­го жара обру­чи пока­за­лись ему остат­ка­ми вед­ра. Вот и все. Ней­хем был бли­зок к поме­ша­тель­ству, мис­сис Пирс впа­ла в оце­пе­не­ние от ужа­са, а Эмми, когда вер­нул­ся домой и услы­шал все это, не мог ниче­го пред­по­ло­жить. Мер­вин про­пал, и было бес­смыс­лен­но рас­спра­ши­вать о нем мест­ных кре­стьян, кото­рые теперь сто­ро­ни­лись всех Гард­не­ров. Обра­щать­ся к жите­лям Арке­ма тем более бес­по­лез­но — горо­жане про­сто под­ня­ли бы его на смех. Тад ушел, а теперь настал черед Мер­ви­на. Что-то под­кра­ды­ва­ет­ся все бли­же и ждет, когда его уви­дят и услы­шат. Про­ща­ясь, Ней­хем попро­сил Эмми при­гля­деть за его женой и сыном, если ему суж­де­но уйти рань­ше них. Все про­ис­хо­дя­щее пред­став­ля­лось ему карой небес­ной, хотя он не мог понять за что; ведь он все­гда, сколь­ко себя пом­нил, ста­рал­ся ходить Гос­под­ни­ми путя­ми.

Две неде­ли о Ней­хе­ме ниче­го не было слыш­но, и в кон­це кон­цов Эмми побо­рол свои стра­хи и отпра­вил­ся на фер­му Гард­не­ров. Из боль­шой тру­бы не шел дым, и на мгно­ве­ние гость уже пред­по­ло­жил самое худ­шее. Состо­я­ние фер­мы вызы­ва­ло шок — зем­лю усе­и­ва­ла серая, дико тор­ча­щая тра­ва, со ста­рин­ных стен сви­са­ли мерт­вые побе­ги лозы, а к хму­ро­му ноябрь­ско­му небу упор­но тяну­лись боль­шие дере­вья, в самом виде кото­рых было что-то неопи­су­е­мо зло­ве­щее, вызван­ное изме­не­ни­ем накло­на вет­вей. К сча­стью, Ней­хем ока­зал­ся жив. Он был слаб и лежал без дви­же­ния на низень­кой кушет­ке, уста­нов­лен­ной у кухон­ной сте­ны, но несмот­ря на свой болез­нен­ный вид, нахо­дил­ся в пол­ном созна­нии и отда­вал какие-то рас­по­ря­же­ния Зена­су, кото­ро­го нигде не было. В кухне царил адский холод; уви­дев, что Эмми начал про­жать, хозя­ин отры­ви­сто велел Зена­су под­бро­сить в печь поболь­ше дров. Когда в сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние Ней­хем осве­до­мил­ся, ста­ло ли ему теперь теп­лее, Эмми понял, что про­изо­шло. Не выдер­жав, обо­рва­лась самая креп­кая нить, и теперь несчаст­ный фер­мер был надеж­но защи­щен от новых бед.

Несколь­ко осто­рож­ных вопро­сов не помог­ли Эмми выяс­нить, куда же поде­вал­ся Зенас. “В колод­це… он теперь живет в колод­це…” — вот и все, что поме­шан­ный отец сумел ска­зать ему. Вне­зап­но у него в голо­ве про­нес­лась мысль о запер­той в ком­на­те навер­ху мис­сис Гард­нер, и он изме­нил направ­ле­ние раз­го­во­ра. “Небби? Да вот же она!” вос­клик­нул в ответ бед­ный Ней­хем, и Эмми понял, что надо при­ни­мать­ся за дело само­му. Оста­вив Ней-хема бор­мо­тать что-то себе под нос на кушет­ке, он снял с гвоз­дя над две­рью связ­ку клю­чей и под­нял­ся по скри­пу­чей лест­ни­це на чер­дак Там было очень тес­но, и не слы­ша­лось ни еди­но­го зву­ка. Из четы­рех две­рей, выхо­див­ших на пло­щад­ку, толь­ко одна была запер­та, и Эмми при­нял­ся встав­лять в замоч­ную сква­жи­ну клю­чи из связ­ки. Тре­тий ключ ока­зал­ся нуж­ным, и после минут­ной замин­ки Эмми толк­нул низ­кую белую дверь.

Внут­ри было совер­шен­но тем­но, посколь­ку свет не про­ни­кал в малень­кое заре­ше­чен­ное окош­ко; Эмми видел толь­ко край доща­то­го пола. Зло­во­ние было невы­но­си­мым, и преж­де чем дви­нуть­ся даль­ше, он немно­го посто­ял на поро­ге, напол­няя лег­кие при­год­ным для дыха­ния воз­ду­хом. Прой­дя даль­ше, он заме­тил какую-то тем­ную кучу в одном из углов и, раз­гля­дев ее немно­го луч­ше, в ужа­се заво­пил. Пока он кри­чал, ему пока­за­лось, что окош­ко на миг затми­лось каким-то обла­ком, и его обда­ло чем-то лип­ким и горя­чим, слов­но струя пара вырва­лась из бур­ля­ще­го кот­ла. Стран­ные цве­то­вые узо­ры пере­ли­ва­лись у Эмми перед гла­за­ми, и если бы он не был напу­ган до полу­смер­ти, они бы сра­зу напом­ни­ли ему о неви­дан­ной окрас­ке гло­бу­лы, най­ден­ной в ядре метео­ри­та и раз­би­той про­фес­сор­ским молот­ком, а так­же о болез­нен­ной рас­ти­тель­но­сти, вырос­шей здесь вес­ной. Но как бы то ни было, в тот момент он не мог думать ни о чем, кро­ме омер­зи­тель­но­го суще­ства в углу, кото­рое явно раз­де­ли­ло необъ­яс­ни­мую судь­бу Тад­де­уса и живот­ных.

Это чудо­ви­ще из кош­мар­но­го сна мед­лен­но шеве­ли­лось, одно­вре­мен­но раз­ва­ли­ва­ясь на кус­ки.

Иных подроб­но­стей Эмми мне не сооб­щил, но судя по его сбив­чи­во­му рас­ска­зу, силу­эт в углу боль­ше не шеве­лил­ся. Я не стал его рас­спра­ши­вать, ибо есть вещи, о кото­рых невоз­мож­но гово­рить; к тому же поступ­ки, совер­шен­ные из луч­ших побуж­де­ний, неред­ко кара­ют­ся зако­ном. По-мое­му, в ком­на­те навер­ху нико­го не было, и Эмми про­сто обо­знал­ся в тем­но­те. Дер­жать вза­пер­ти чело­ве­ка, спо­соб­но­го пере­дви­гать­ся, — тяж­кое пре­ступ­ле­ние, совер­шив­ший его обре­чен на веч­ные муки. Любой, кро­ме прак­тич­но­го фер­ме­ра, дав­но лишил­ся бы чувств или обе­зу­мел, но Эмми смог добре­сти до двер­но­го про­ема и запер за собой про­кля­тую тай­ну. Теперь сле­до­ва­ло поза­бо­тить­ся о Ней­хе­ме — его нуж­но было накор­мить и обо­греть, а затем пере­вез­ти в какое-нибудь место, где о нем смо­гут поза­бо­тить­ся. Уже начав спус­кать­ся по тем­ной лест­ни­це, Эмми услы­шал вни­зу глу­хой стук Ему пока­за­лось, что он слы­шит сла­бый, сдав­лен­ный крик, и он вспом­нил о лип­ком обла­ке, невесть отку­да воз­ник­шем в ком­на­те навер­ху. Какое суще­ство мог­ло так кри­чать и испус­кать такие испа­ре­ния? Вне­зап­но обес­си­лев от ужа­са, он начал при­слу­ши­вать­ся к зву­кам вни­зу. Там слов­но воло­чи­ли по полу что-то тяже­лое, а потом послы­шал­ся чав­ка­ю­щий звук, буд­то от клей­ко­го пола с силой отди­ра­ли что-то нево­об­ра­зи­мо мерз­кое. От вол­не­ния Эмми дал нако­нец волю вооб­ра­же­нию и начал думать о том, что он уви­дел навер­ху. О Гос­по­ди, в какой же кош­мар­ный при­зрач­ный мир он толь­ко что загля­нул? Боясь дви­нуть­ся как впе­ред, так и назад, он застыл посре­ди тем­ной лест­ни­цы, пока в его моз­гу мель­ка­ли собы­тия послед­не­го полу­ча­са — зву­ки, гне­ту­щее ожи­да­ние новых ужа­сов, тем­но­та, кру­тиз­на узких сту­пе­ней и — мило­серд­ный Боже! — сла­бое, но отчет­ли­вое све­че­ние всех окру­жав­ших его дере­вян­ных пред­ме­тов: сту­пе­ней, пере­кла­дин, стро­пил.

Вдруг во дво­ре отча­ян­но заржа­ла его лошадь, и сра­зу же раз­дал­ся цокот копыт, гово­ря­щий о пани­че­ском бег­стве. Лошадь и повоз­ка мгно­вен­но скры­лись из виду, предо­ста­вив хозя­и­ну гадать, что ее так напу­га­ло. Одна­ко это было еще не все. Послы­шал­ся еще один звук всплеск воды, кото­рый мог раз­дать­ся толь­ко из колод­ца. Он оста­вил лошадь рядом с ним, и, долж­но быть, коле­со повоз­ки по пути заце­пи­ло коло­дец и уро­ни­ло в него какой-то камень. Ста­рый дере­вян­ный дом сно­ва неяр­ко све­тил­ся. Какой же у Ней­хе­ма вет­хий дом! Оче­вид­но, его нача­ли стро­ить еще до 1670 года, а дву­скат­ную кры­шу воз­ве­ли не поз­же 1730-го.

Доно­сив­ши­е­ся сни­зу шар­ка­ю­щие зву­ки ста­ли теперь гораз­до более отчет­ли­вы­ми, и Эмми покреп­че сжал в руках тяже­лую пал­ку, при­хва­чен­ную им на вся­кий слу­чай на чер­да­ке. Чуть при­обод­рив­шись, он спу­стил­ся с лест­ни­цы и реши­тель­ным шагом напра­вил­ся на кух­ню. Одна­ко туда он так и не попал, ибо того, за чем он шел, там уже не было. Оно лежа­ло на пол­пу­ти меж­ду кух­ней и гости­ной и было еще живым. Эмми не мог ска­зать, при­полз­ло ли оно само или было при­не­се­но некой внеш­ней силой, но оно явно уми­ра­ло. За послед­ние пол­ча­са Ней­хем пре­тер­пел все ужас­ные пре­вра­ще­ния, на кото­рые рань­ше ухо­ди­ли дни, а то и неде­ли; отвер­де­ние, потем­не­ние и рас­пад уже почти завер­ши­лись. Тело сде­ла­лось хруп­ким, и кус­ки его на гла­зах осы­па­лись на пол. Эмми не смог заста­вить себя при­кос­нуть­ся к нему и толь­ко в ужа­се смот­рел на иска­жен­ное подо­бие того, что еще недав­но было лицом его дру­га.

— Что это было, Ней­хем? Что это было? — про­шеп­тал он, и рас­пух­шие, потрес­кав­ши­е­ся губы раз­дви­ну­лись, выда­вив послед­ние хрип­лые сло­ва:

— Ниче­го… ниче­го… про­сто цвет… он обжи­га­ет… холод­ный, влаж­ный, но обжи­га­ет… живет в колод­це… я видел его… похо­же на дым… коло­дец све­тит­ся по ночам… Тад и Мер­вин, и Зенас… оно живое… выса­сы­ва­ет жизнь из все­го… в камне с неба… оно было в том камне с неба… зара­зи­ло все кру­гом… не знаю, что ему нуж­но… та круг­лая шту­ка… уче­ные доста­ли ее из кам­ня с неба… они раз­би­ли ее… она было того же цве­та… того же цве­та, что листья и тра­ва… в камне были еще… семе­на… да, семе­на… они вырос­ли… впер­вые уви­дел его на этой неде­ле… ста­ло боль­шое, раз спра­ви­лось с Зена­сом… он был боль­шой, силь­ный….. оно сво­дит с ума, а потом под­чи­ня­ет… сжи­га­ет нас… это вода в колод­це… ты был прав насчет нее… она отрав­ле­на… Зенас пошел к колод­цу и не вер­нул­ся… не смог вер­нуть­ся… оно заса­сы­ва­ет… хотел уйти отсю­да, толь­ко все это зря… после Зена­са оно ста­нет еще силь­нее… где Небби, Эмми?.. что-то у меня с голо­вой… не знаю, как дав­но я ее кор­мил… она погиб­нет, если мы не смо­жем… про­сто цвет… у нее вече­ром лицо тако­го же цве­та… оно све­тит­ся, когда выса­сы­ва­ет жизнь… оно из дру­го­го мира, где все ина­че… один из тех про­фес­со­ров так ска­зал… он был прав… смот­ри, Эмми, теперь он горит силь­нее… выса­сы­ва­ет жизнь.

Это были его послед­ние сло­ва. То, чем он гово­рил, не мог­ло боль­ше издать ни зву­ка, посколь­ку про­ва­ли­лось внутрь чере­па. Эмми при­крыл остан­ки белой в крас­ную клет­ку ска­тер­тью и, поша­ты­ва­ясь, вышел через зад­нюю дверь на поля. По отло­го­му скло­ну он добрал­ся до деся­ти­а­кро­во­го паст­би­ща Гард­не­ров, а отту­да по север­ной доро­ге, что шла пря­ми­ком через леса, побрел домой. Он не мог прой­ти мимо колод­ца, от кото­ро­го убе­жа­ла его лошадь, пото­му что бро­сил на него взгляд из окна и убе­дил­ся, что все кам­ни на кром­ке целы и повоз­ка не заде­ва­ла их. Зна­чит, это был не камень, а что-то еще. Что-то упа­ло в коло­дец после того, что слу­чи­лось с бед­ным Ней­хе­мом.

Лошадь с повоз­кой опе­ре­ди­ла Эмми, и он с облег­че­ни­ем вздох­нул, уви­дев ее в сво­ем дво­ре. Он успо­ко­ил жену, кото­рая в Пани­ке мета­лась по дому, и сра­зу же отпра­вил­ся в Аркем заявить в поли­ции, что семьи Гард­не­ров боль­ше не суще­ству­ет. Он корот­ко, без подроб­но­стей рас­ска­зал о смер­ти Ней­хе­ма и Небби — о Тад­де­усе в горо­де уже зна­ли — и пред­по­ло­жил, что при­чи­ной смер­ти послу­жи­ла та же самая неве­до­мая болезнь, что ранее погу­би­ла весь скот на фер­ме. Еще он заявил об исчез­но­ве­нии Мер-вина и Зена­са. После это­го Эмми под­верг­ли подроб­но­му допро­су, а кон­чи­лось дело тем, что его заста­ви­ли сопро­вож­дать на зло­счаст­ную фер­му трех сер­жан­тов, коро­не­ра, судеб­но-меди­цин­ско­го экс­пер­та и вете­ри­на­ра. Ему очень не хоте­лось воз­вра­щать­ся, посколь­ку он боял­ся, что не успе­ет выбрать­ся из это­го про­кля­то­го места до тем­но­ты, но поли­цей­ские согла­си­лись под­вез­ти его, и ему при­шлось согла­сить­ся.

Шесте­ро пред­ста­ви­те­лей зако­на раз­ме­сти­лись в лег­ком фур­гоне, Эмми усел­ся в свою повоз­ку, и око­ло четы­рех часов попо­лу­дни они уже были на про­кля­той фер­ме. Даже при­вык­шие к жут­ким зре­ли­щам поли­цей­ские не смог­ли выдер­жать неволь­ной дро­жи при виде остан­ков, най­ден­ных на чер­да­ке и под белой в крас­ную клет­ку ска­тер­тью в гости­ной. Мрач­ная пепель­но-серая пусты­ня, окру­жав­шая дом со всех сто­рон, сама по себе все­ля­ла ужас, одна­ко эти две гру­ды пра­ха пере­хо­ди­ли все гра­ни­цы. Никто не мог дол­го смот­реть на них, и даже меди­цин­ский экс­перт объ­явил, что ему тут не над чем рабо­тать, раз­ве что толь­ко собрать образ­цы для ана­ли­за. Две напол­нен­ные пеп­лом склян­ки попа­ли на лабо­ра­тор­ный стол тех­но­ло­ги­че­ско­го кол­ле­джа Мис­ка­то­ник­ско­го уни­вер­си­те­та. Поме­щен­ные в спек­тро­скоп, оба образ­ца дали абсо­лют­но неиз­вест­ный спектр, мно­гие поло­сы кото­ро­го сов­па­да­ли с поло­са­ми спек­тра стран­но­го метео­ри­та, иссле­до­ван­но­го в про­шлом году. Одна­ко в тече­ние меся­ца образ­цы утра­ти­ли свои необыч­ные свой­ства, и спек­траль­ный ана­лиз начал ста­биль­но ука­зы­вать на нали­чие в пеп­ле боль­шо­го коли­че­ства щелоч­ных фос­фа­тов и кар­бо­на­тов.

Эмми и сло­вом бы не обмол­вил­ся о колод­це, если бы знал, что за этим после­ду­ет. Солн­це кло­ни­лось к зака­ту, и ему хоте­лось поско­рее убрать­ся отсю­да. Он то и дело опас­ли­во погля­ды­вал на камен­ную коло­дез­ную кром­ку, и когда поли­цей­ский заме­тил это, ска­зал, что Ней­хем ужас­но боял­ся колод­ца — боял­ся настоль­ко, что ему даже в голо­ву не при­шло загля­нуть в него, когда он искал про­пав­ших Мер­ви­на и Зена­са. После это­го заяв­ле­ния поли­цей­ским ниче­го не оста­ва­лось, как досу­ха вычер­пать коло­дец и обсле­до­вать его дно. Эмми сто­ял в сто­рон­ке и дро­жал, в то вре­мя как поли­цей­ские под­ни­ма­ли на поверх­ность и выплес­ки­ва­ли на высох­шую зем­лю одно вед­ро зло­вон­ной жид­ко­сти за дру­гим. Люди у колод­ца зажи­ма­ли носы от отвра­ще­ния, и неиз­вест­но, уда­лось бы им дове­сти дело до кон­ца, если бы уро­вень воды в колод­це не ока­зал­ся на удив­ле­ние низ­ким и уже через чет­верть часа рабо­ты не обна­ру­жи­лось дно. Нет необ­хо­ди­мо­сти подроб­но опи­сы­вать то что они нашли. Доста­точ­но ска­зать, что Мер­вин и Зенас были там, хотя от них мало что оста­лось. Кро­ме того, были обна­ру­же­ны неболь­ших раз­ме­ров олень и дво­ро­вый пес, а так­же целая рос­сыпь костей более мел­ких живот­ных. Ил и грязь, ско­пив­ши­е­ся на дне колод­ца, ока­за­лись на ред­кость рых­лы­ми и пори­сты­ми, и воору­жен­ный баг­ром поли­цей­ский, кото­ро­го на верев­ках опу­сти­ли в коло­дез­ный сруб, обна­ру­жил, что его ору­дие может пол­но­стью погру­зить­ся в вяз­кую слизь, не встре­тив ника­ко­го пре­пят­ствия.

Спу­сти­лись сумер­ки, и рабо­та про­дол­жа­лась при све­те фона­рей. Поняв, что в колод­це не удаст­ся более най­ти ниче­го суще­ствен­но­го, все вер­ну­лись в дом и устро­и­лись в ста­рин­ной гости­ной, в то вре­мя как сна­ру­жи блед­ная луна осве­ща­ла серую пыль на дво­ре. Поли­цей­ские были явно оза­да­че­ны всем слу­чив­шим­ся и не мог­ли най­ти ника­кой свя­зи меж­ду стран­ным состо­я­ни­ем рас­те­ний, непо­нят­ной болез­нью, унес­шей жиз­ни людей и живот­ных, и смер­тью Мер­ви­на и Зена­са в отрав­лен­ном колод­це. Конеч­но, они слы­ша­ли раз­го­во­ры сель­чан, но не мог­ли пове­рить, что про­изо­шло нечто, вхо­дя­щее в про­ти­во­ре­чие со все­ми есте­ствен­ны­ми зако­на­ми. Без сомне­ния, метео­рит отра­вил окрест­ную зем­лю, но как объ­яс­нить тот факт, что постра­да­ли люди и живот­ные, не съев­шие ниче­го, что вырос­ло на этой зем­ле? Может быть, вино­ва­та коло­дез­ная вода? Вполне воз­мож­но. Непло­хо бы взять на ана­лиз и ее. Но какое безу­мие заста­ви­ло обо­их маль­чи­ков бро­сить­ся в коло­дец? Изу­че­ние их остан­ков пока­за­ло, что они оба умер­ли от той же серой иссу­ша­ю­щей зара­зы. И вооб­ще, что это за болезнь, от кото­рой все ста­но­вит­ся серым и лом­ким?

Пер­вым свет у колод­ца заме­тил коро­нер, сидев­ший у выхо­див­ше­го во двор окна. Сия­ние под­ни­ма­лось из чер­ных глу­бин, как сла­бый луч фона­ри­ка, и теря­лось где-то в вышине, успе­вая отра­зить­ся в малень­ких лужи­цах зло­вон­ной коло­дез­ной воды, остав­ших­ся на зем­ле после очист­ных работ. Сия­ние это было весь­ма стран­но­го цве­та, и когда Эмми из-за спин стол­пив­ших­ся у окна людей нако­нец смог выгля­нуть во двор, он почув­ство­вал, как У него зами­ра­ет серд­це. Ибо то был цвет хруп­кой гло­бу­лы, цвет Урод­ли­вой рас­ти­тель­но­сти и, нако­нец, —

теперь он мог в этом поклясть­ся — цвет того дви­жу­ще­го­ся облач­ка, что не далее как сего­дня утром засло­ни­ло собой узень­кое окош­ко чер­дач­ной ком­на­ты с ужас­ным суще­ством внут­ри. Оно про­мельк­ну­ло лишь на мгно­ве­ние, оку­тав его отвра­ти­тель­ным лип­ким обла­ком, и в т от же момент какая-то тварь того же цве­та уби­ла вни­зу бед­ня­гу Не-йхе­ма. Он нако­нец вспом­нил, что это был цвет гло­бу­лы и зара­жен­ных рас­те­ний. И лошадь понес­лась прочь со дво­ра, и что- то тяже­лое упа­ло в коло­дец — а теперь из него угро­жа­ю­ще тянул­ся к небу блед­ный мерт­вен­ный луч все того же дья­воль­ско­го цве­та.

Нуж­но отдать долж­ное креп­кой голо­ве Эмми, кото­рая даже в тот напря­жен­ный момент была заня­та раз­га­ды­ва­ни­ем пара­док­са, нося­щим чисто науч­ный харак­тер. Его пора­зил тот факт, что све­тя­ще­е­ся, но все же доста­точ­но раз­ре­жен­ное обла­ко выгля­де­ло совер­шен­но оди­на­ко­во как на фоне утрен­не­го неба, так и в кро­меш­ной тьме посре­ди чер­но­го выжжен­но­го пей­за­жа. Что-то здесь было не так, не по зако­нам при­ро­ды, и он неволь­но поду­мал о послед­них страш­ных сло­вах сво­е­го уми­ра­ю­ще­го дру­га: “Оно из дру­го­го мира, где все ина­че… один из тех про­фес­со­ров так ска­зал… он был прав”.

Во дво­ре отча­ян­но заби­лись и заржа­ли лоша­ди, остав­лен­ные на при­вя­зи. Кучер напра­вил­ся было к две­рям, что­бы вый­ти и успо­ко­ить испу­ган­ных живот­ных, когда Эмми оста­но­вил его.

— Не ходи­те, — про­шеп­тал он, поло­жив куче­ру руку на пле­чо. — Мы мно­го­го не зна­ем. Ней­хем гово­рил, что какой-то стран­ный цвет в колод­це выса­сы­ва­ет из него жизнь. Гово­рил, что он вышел из круг­ло­го шари­ка, кото­рый мы виде­ли в июне, когда упал тот камень. Он выса­сы­ва­ет и сжи­га­ет, а на вид это про­сто цвет­ное облач­ко. Его труд­но уви­деть и еще труд­нее понять, что это такое. Ней­хем думал, что он погло­ща­ет людей, живот­ных, рас­те­ния и так наби­ра­ет­ся сил. Он заме­тил его на про­шлой неде­ле. Долж­но быть, он при­шел с неба, отку­да упал тот камень. Он не похож на Божье тво­ре­ние, он при­шел отку­да-то извне.

Муж­чи­ны не зна­ли, что пред­при­нять, а сия­ние во дво­ре ста­но­ви­лось все ярче, и все отча­ян­нее ржа­ли лоша­ди. Это был ужас­ный момент: древ­ний про­кля­тый дом, четы­ре чудо­вищ­ных сверт­ка с остан­ка­ми в дро­вя­ном сарае — два из дома и два из колод­ца — и столб незем­но­го демо­ни­че­ско­го све­та, под­ни­ма­ю­щий­ся из скольз­кой без­дны. Эмми инстинк­тив­но удер­жал куче­ра, забыв, что сам он уце­лел, когда в ком­на­те навер­ху его закру­жил мно­го­цвет­ный поток, но, может быть, он был прав. До сих пор кос­ми­че­ское про­кля­тие не кос­ну­лось боль­ше ни одно­го чело­ве­ка, но никто не зна­ет, на что оно было спо­соб­но там, во дво­ре, когда откры­то заяви­ло о сво­их наме­ре­ни­ях. Луна све­ти­ла так же ярко.

Вне­зап­но один из тол­пив­ших­ся у окна поли­цей­ских издал корот­кий сдав­лен­ный вопль. При­сут­ству­ю­щие, вздрог­нув от неожи­дан­но­сти, про­сле­ди­ли его взгляд. Ни у кого не нашлось слов, да и ника­кие сло­ва не мог­ли бы выра­зить охва­тив­шее всех смя­те­ние. Ибо в тот вечер одна из самых неве­ро­ят­ных легенд окру­ги пере­ста­ла быть леген­дой и пре­вра­ти­лась в жут­кую реаль­ность — имен­но поэто­му все они покля­лись нико­гда не рас­ска­зы­вать в Арке­ме о стран­ных днях. В тот час вет­ра не было; он под­нял­ся чуть поз­же, но тогда не шеве­ли­лись ни вер­хуш­ки высох­шей живой изго­ро­ди, ни бахро­ма на фур­гоне. Толь­ко чер­ные голые вет­ви дере­вьев нару­ша­ли царив­ший в воз­ду­хе покой они судо­рож­но изви­ва­лись, как одер­жи­мые, пыта­ясь вце­пить­ся в низ­ко летя­щие обла­ка, дер­га­лись и цеп­ля­лись за воз­дух, слов­но какая-то неве­до­мая сила тяну­ла их за кор­ни, пыта­ясь ута­щить под зем­лю.

На несколь­ко секунд все замер­ли. Набе­жав­шее на луну плот­ное облач­ко нена­дол­го скры­ло силу­эты шеве­ля­щих­ся дере­вьев в кро­меш­ной тьме — и тут из гру­ди каж­до­го при­сут­ству­ю­ще­го вырвал­ся хрип­лый, при­глу­шен­ный ужа­сом крик. Ибо тьма, погло­тив­шая бью­щи­е­ся в кон­вуль­си­ях вет­ви, лишь под­черк­ну­ла царив­шее сна­ру­жи безу­мие: там, где секун­ду назад были вид­ны кро­ны дере­вьев, теперь пля­са­ли, под­пры­ги­ва­ли и кру­жи­лись в воз­ду­хе тыся­чи блед­ных фос­фо­ри­че­ских огонь­ков, окру­жав­ших каж­дую вет­ку, как огни свя­то­го Эль­ма или пла­мя, сниз­шед­шее на голо­вы апо­сто­лов в день Пяти­де­сят­ни­цы. Это чудо­вищ­ное созвез­дие, напо­ми­на­ю­щее рой свет­ля­ков, обле­пив­ших падаль и пля­шу­щих на ней сара­бан­ду, отли­ва­ло тем же нездеш­ним, не име­ю­щим назва­ния цве­том, кото­рый Эмми запом­нил на всю жизнь. Меж­ду тем исхо­див­ший из колод­ца столб све­та ста­но­вил­ся все ярче и ярче, а в голо­вах сбив­ших­ся в кучу дро­жа­щих людей, напро­тив, все более сгу­ща­лась тьма, рож­дая мрач­ные обра­зы и роко­вые пред­чув­ствия, выхо­див­шие дале­ко за гра­ни­цы обыч­но­го чело­ве­че­ско­го созна­ния. Теперь сия­ние уже не про­сто све­ти­ло, а извер­га­лось из тем­ных недр; поток неопи­су­е­мо­го цве­та выры­вал­ся из колод­ца, устрем­ля­ясь к само­му небу.

Дро­жа­щий вете­ри­нар подо­шел к две­ри, что­бы под­пе­реть ее тяже­лой дос­кой. Эмми тоже дро­жал и не смог выда­вить ни сло­ва, когда пытал­ся обра­тить вни­ма­ние осталь­ных на горя­щие дере­вья. Ржа­ние и мета­ние лоша­дей у при­вя­зи сде­ла­лось про­сто Устра­ша­ю­щим, но ни один из быв­ших в доме ни за какие зем­ные бла­га не согла­сил­ся бы вый­ти нару­жу. Дере­вья с каж­дой секун­дой сия­ли ярче, а их бью­щие по воз­ду­ху вет­ви все силь­нее тяну­лись вверх. Уже све­ти­лась дере­вян­ная пере­кла­ди­на над колод­цем, а когда один из поли­цей­ских мол­ча ткнул паль­цем в сто­ро­ну камен­ной огра­ды, все обра­ти­ли вни­ма­ние на то, что при­строй­ки и наве­сы рядом с ней тоже начи­на­ют излу­чать свет, и толь­ко при­вя­зан­ные повоз­ки гостей оста­ва­лись в сто­роне от этой огнен­ной фее­рии. Неожи­дан­но на доро­ге послы­шал­ся гро­хот, Эмми пога­сил лам­пу, и все уви­де­ли, что обе­зу­мев­шие кони обо­рва­ли при­вязь и умча­лись прочь вме­сте с фур­го­ном.

От шока все стрях­ну­ли с себя оце­пе­не­ние и нача­ли испу­ган­но пере­шеп­ты­вать­ся. “Оно охва­ты­ва­ет все орга­ни­че­ские мате­ри­а­лы, какие толь­ко есть побли­зо­сти”, — про­бор­мо­тал меди­цин­ский экс­перт. Ему никто не отве­тил, но тут поли­цей­ский, кото­ро­го спус­ка­ли в коло­дец, заявил, дро­жа всем телом, что его длин­ный багор, оче­вид­но, задел нечто такое, чего не сле­до­ва­ло заде­вать.

— Это было ужас­но, — доба­вил он. — Там совсем не было дна. Одна толь­ко муть и пузырь­ки, да еще чув­ство, что там, вни­зу, кто-то пря­чет­ся.

Лошадь Эмми все еще билась и ржа­ла во дво­ре, напо­ло­ви­ну заглу­шая дро­жа­щий голос сво­е­го хозя­и­на, кото­ро­му уда­лось выда­вить из себя несколь­ко бес­связ­ных фраз:

— Оно вышло из это­го кам­ня с неба… вырос­ло там вни­зу и погло­ща­ет все живое. Это его пища, Мер­вин, Тад, Зенас и Небби, а Ней­хем был послед­ним… Они пили воду из колод­ца, пото­му это подей­ство­ва­ло на них так силь­но… Оно при­шло извне, где все не так, как у нас… теперь оно соби­ра­ет­ся домой.

В этот момент сия­ю­щий столб во дво­ре вспых­нул ярче преж­не­го и начал при­об­ре­тать опре­де­лен­ную фор­му. Одно­вре­мен­но при­вя­зан­ная у доро­ги Геро изда­ла жут­кий крик, како­го никто нико­гда не слы­шал от лоша­ди. Все при­сут­ству­ю­щие зажа­ли ладо­ня­ми уши, а Эмми, содрог­нув­шись от ужа­са и тош­но­ты, поспеш­но отвер­нул­ся от окна. Когда он вновь нашел в себе силы выгля­нуть нару­жу, бед­ная лошадь лежа­ла на зем­ле сре­ди облом­ков повоз­ки. На сле­ду­ю­щий день Геро зако­па­ли, но сей­час горе­вать было неко­гда, посколь­ку один из поли­цей­ских мол­ча­ли­вым кив­ком при­влек их вни­ма­ние к полу ком­на­ты, где они нахо­ди­лись. При выклю­чен­ном све­те ста­ло замет­но, что все дере­вян­ные пред­ме­ты вокруг нача­ли испус­кать то же сла­бое све­че­ние. Оно раз­ли­ва­лось по широ­ким поло­ви­цам и бро­шен­но­му поверх них лос­кут­но­му ков­ру, по рамам окон, по высту­па­ю­щим угло­вым опо­рам, по буфет­ным пол­кам и ками­ну и уже пере­ки­ну­лось на дверь. Оно уси­ли­ва­лось с каж­дой мину­той, и вско­ре уже ни у кого не оста­лось сомне­ний в том, что нуж­но спа­сать­ся бег­ством, если они хотят жить.

Через зад­нюю дверь Эмми вывел их на тро­пу, пере­се­кав­шую поля в направ­ле­нии паст­би­ща. Они бре­ли по ней, как во сне, спо­ты­ка­ясь и поша­ты­ва­ясь, не смея обо­ра­чи­вать­ся назад, до тех пор пока не ока­за­лись на высо­ком при­гор­ке. К сча­стью, их путь про­ле­гал вда­ли от колод­ца, но все же они натер­пе­лись стра­ху, про­хо­дя мимо ярко све­тя­щих­ся амба­ров и почер­нев­ших зло­ве­щих дере­вьев, про­дол­жав­ших качать вет­вя­ми. Когда они по мосту пере­шли Чэп­ме­нов ручей и вышли в луга, месяц скрыл­ся за чер­ной тучей и все пото­ну­ло в тем­но­те.

Когда они оста­но­ви­лись, что­бы в послед­ний раз взгля­нуть на доли­ну, их взо­ру пред­ста­ла ужа­са­ю­щая кар­ти­на. Вся фер­ма пере­ли­ва­лась незем­ны­ми фан­та­сти­че­ски­ми оттен­ка­ми — дере­вья, зда­ния, ост­ров­ки еще не обра­тив­шей­ся в пыль тра­вы. Язы­ки гряз­но­го пла­ме­ни лиза­ли воз­де­тые к небу вет­ви дере­вьев, кры­ши дома, амба­ра, сара­ев. Это была сце­на из виде­ний Фюс­ли­над бес­фор­мен­ным буй­ством све­та под­ни­ма­лось к обла­кам холод­ное смер­то­нос­ное пла­мя из глу­бин колод­ца — оно вол­но­ва­лось, бур­ли­ло, шири­лось и вытя­ги­ва­лось в дли­ну, оно уплот­ня­лось, набу­ха­ло и пере­ли­ва­лось цве­та­ми нево­об­ра­зи­мой кос­ми­че­ской раду­ги.

Затем ужа­са­ю­щее созда­ние стре­ми­тель­но рва­ну­лось в небо и бес­след­но исчез­ло в иде­аль­но круг­лом отвер­стии, кото­рое, каза­лось, спе­ци­аль­но для него кто-то про­ре­зал в обла­ках. Никто из наблю­дав­ших это зре­ли­ще не мог забыть о нем за целую жизнь, а Эмми сто­ял, тупо уста­вив­шись на созвез­дие Лебе­дя и мер­ца­ю­щий Денеб, в рай­оне кото­ро­го пущен­ная с зем­ли сия­ю­щая стре­ла была погло­ще­на Млеч­ным Путем. Лишь донес­ший­ся из доли­ны гром­кий звук заста­вил его опу­стить взгляд. Позд­нее мно­гие оши­боч­но утвер­жда­ли, что это был взрыв, но Эмми отчет­ли­во пом­нит, что в тот момент они услы­ша­ли толь­ко гром­кий треск и скрип рас­ко­лов­ше­го­ся дере­ва. В сле­ду­ю­щую секун­ду над обре­чен­ной фер­мой под­ня­лась рос­сыпь сия­ю­щих искр, в кото­рой пля­са­ли при­чуд­ли­вые цве­то­вые лен­ты, окру­жен­ные кру­га­ми и ром­ба­ми. Сквозь быст­ро затя­ги­вав­шу­ю­ся дыру в обла­ках они устре­ми­лись вслед за пер­вым пото­ком све­та и исчез­ли. Вни­зу оста­лась толь­ко кро­меш­ная тьма, а свер­ху рез­ки­ми, ледя­ны­ми поры­ва­ми уже нале­тал ветер, вею­щий, каза­лось, пря­мо из рас­пах­нув­шей­ся над людь­ми меж­звезд­ной без­дны. Пере­пу­ган­ные, дро­жа­щие люди на склоне хол­ма реши­ли не ждать, пока появит­ся луна и осве­тит то, что оста­лось от дома Ней­хе­ма. Слиш­ком подав­лен­ные, что­бы обме­ни­вать­ся заме­ча­ни­я­ми, все семе­ро поспе­ши­ли прочь по север­ной доро­ге, что долж­на была выве­сти их к Арке­му. Эмми в тот день доста­лось боль­ше дру­гих, и он попро­сил всю ком­па­нию сде­лать неболь­шой крюк и про­во­дить его домой. Он про­сто пред­ста­вить себе не мог, как пой­дет один через эти мрач­ные, сто­ну­щие от вет­ра леса, ибо мину­ту тому назад бед­ня­ге дове­лось пере­жить еще одно потря­се­ние: в то вре­мя как все осталь­ные бла­го­ра­зум­но повер­ну­лись спи­ной к про­кля­той долине и сту­пи­ли на веду­щую в город тро­пу, Эмми замеш­кал­ся и еще раз взгля­нул в клу­бя­щу­ю­ся тьму. Он уви­дел, как там, дале­ко вни­зу, с обо­жжен­ной, без­жиз­нен­ной зем­ли под­ня­лась тонень­кая све­тя­ща­я­ся струй­ка — под­ня­лась толь­ко затем, что­бы тут же ныр­нуть в чер­ную про­пасть, отку­да совсем недав­но ушло в небо све­тя­ще­е­ся чудо­ви­ще. Это был про­сто свет — не зем­ной и не небес­ный. Эмми дога­дал­ся, что послед­ний оста­ток чудо­ви­ща сно­ва зата­ил­ся в колод­це, и с тех пор он уже не ведал покоя.

Эмми нико­гда боль­ше не при­бли­жал­ся к про­кля­то­му месту. Про­шло сорок четы­ре года, и уже мало кто пом­нил об ужа­сах на фер­ме Гард­не­ров, а он радо­вал­ся, что ско­ро ее зато­пит водо­хра­ни­ли­ще. Я тоже буду рад это­му. При­зна­юсь, мне не понра­ви­лось, что сол­неч­ные лучи меня­ли цвет, каса­ясь забро­шен­но­го колод­ца. Наде­юсь, его вода не про­ник­нет в водо­хра­ни­ли­ще, но я все рав­но нико­гда не буду пить из него. Вряд ли мне еще раз захо­чет­ся побы­вать в Арке­ме. На сле­ду­ю­щий после про­ис­ше­ствия день трое поли­цей­ских вер­ну­лись на фер­му, что­бы осмот­реть раз­ва­ли­ны при днев­ном све­те. Одна­ко они не нашли там почти ниче­го — толь­ко кир­пич­ный дымо­ход, раз­ва­лив­ший­ся камен­ный погреб, раз­бро­сан­ный по дво­ру щебень впе­ре­меш­ку с метал­ли­че­ски­ми облом­ка­ми да кром­ку про­кля­то­го колод­ца. Все живое или сде­лан­ное из орга­ни­че­ско­го мате­ри­а­ла исчез­ло бес­след­но, за исклю­че­ни­ем мерт­вой лоша­ди Эмми, кото­рую они отта­щи­ли в бли­жай­ший овраг и зако­па­ли в зем­лю, да его же повоз­ки, в тот же день воз­вра­щен­ной вла­дель­цу. Оста­лись лишь пять акров жут­кой серой пусты­ни, где с тех пор так и не вырос­ло ни одной тра­вин­ки. Немно­гие смель­ча­ки, у кото­рых хва­ти­ло духу побы­вать там, окре­сти­ли это место Пепель­ной Пусто­шью.

Стран­ные слу­хи рас­пол­за­ют­ся по окру­ге. Они мог­ли быть еще более стран­ны­ми, но хими­ки из уни­вер­си­те­та поче­му-то не ста­ли брать на ана­лиз ни воду из забро­шен­но­го колод­ца, ни сгуст­ки пыли, так и не раз­ве­ян­ной вет­ром. Бота­ни­кам тоже сле­до­ва­ло бы занять­ся изу­че­ни­ем при­чуд­ли­вой, мед­лен­но гиб­ну­щей рас­ти­тель­но­сти по кра­ям выжжен­но­го пят­на и заод­но опро­верг­нуть, если, конеч­но, удаст­ся, быту­ю­щую в окру­ге леген­ду, гла­ся­щую, что это самое пят­но мед­лен­но, почти неза­мет­но — не более дюй­ма в год — насту­па­ет на окру­жа­ю­щий его лес. Гово­рят, тра­вы и кусты вокруг каж­дую вес­ну все силь­нее меня­ют свой цвет, а зимой на сне­гу появ­ля­ют­ся непо­нят­ные сле­ды. Впро­чем, сне­гу тут все­гда немно­го. Насту­пи­ла эпо­ха авто­мо­би­лей, и послед­ние лоша­ди уны­ло пасут­ся в затих­шей долине, а охот­ни­ки не под­пус­ка­ют сво­их собак к гру­дам серой пыли.

Гово­рят, здеш­ние усло­вия раз­ру­ша­ют пси­хи­ку и нема­ло мест­ных жите­лей сошло с ума вслед за Гард­не­ра­ми. Все они лиши­лись воли и отка­зы­ва­лись уез­жать. Узнав об этом, их здра­во­мыс­ля­щие сосе­ди спеш­но поки­ну­ли окру­гу. Толь­ко чужа­ки порой селят­ся в полу­раз­ру­шен­ных домах, но ско­ро их поки­да­ют. Труд­но ска­зать, какая сила вле­чет их к Пепель­ной Пусто­ши; воз­мож­но, это мест­ные леген­ды, а воз­мож­но, что-то еще. Как бы то ни было, их иллю­зи­ям быст­ро при­хо­дит конец. По ночам их муча­ют кош­ма­ры, днем они пыта­ют­ся бороть­ся с нава­жде­ни­я­ми, но в этом Богом забы­том краю их борь­ба выгля­дит до край­но­сти дико. Ина­че и быть не может — сто­ит погля­деть на это цар­ство тьмы, и в голо­ве начи­на­ют роить­ся самые дико­вин­ные фан­та­зии. Путе­ше­ствен­ни­ков охва­ты­ва­ет страх при виде глу­бо­ких уще­лий, а худож­ни­ки рису­ют древ­ние леса, дро­жа от стра­ха. Я и сам в свое вре­мя про­явил любо­пыт­ство, и мне хва­ти­ло впе­чат­ле­ний еще до раз­го­во­ра с Эмми, во вре­мя пер­вой про­гул­ки по долине. Я уже гово­рил, что, когда померк свет, меня испу­га­ло бес­край­нее небо без еди­но­го облач­ка.

Не спра­ши­вай­те меня, что я обо всем этом думаю. Я не знаю — вот и все. Эмми был един­ствен­ным, кто согла­сил­ся пого­во­рить со мной, из жите­лей Арке­ма невоз­мож­но вытя­нуть и сло­ва, а все три про­фес­со­ра, видев­шие метео­рит и свер­ка­ю­щую гло­бу­лу, дав­но умер­ли. Оче­вид­но, были и дру­гие гло­бу­лы. Одна из них вырос­ла, набра­лась сил, пожрав все живое вокруг, и уле­те­ла, а еще одна, оче­вид­но, оста­лась. Я уве­рен, что она до сих пор скры­ва­ет­ся в колод­це — неда­ром мне так не понра­ви­лись крас­ки зака­та, играв­шие в зло­вон­ных испа­ре­ни­ях над его зло­вон­ной пастью. Если в наро­де гово­рят, что пустошь с каж­дым годом уве­ли­чи­ва­ет­ся на дюйм, зна­чит, яд еще не вывет­рил­ся из поч­вы. Засев­шая в колод­це тварь пита­ет­ся и копит силы. Но какой бы дья­вол ни выси­жи­вал там свои яйца, он, оче­вид­но, накреп­ко при­вя­зан к это­му месту, ина­че дав­но уже постра­да­ли бы сосед­ние леса и поля. Может быть, его дер­жат кор­ни дере­вьев, что вон­за­ют свои вет­ви в небо в напрас­ной попыт­ке вце­пить­ся в обла­ка? В Арке­ме я слы­шал новую быль о том, что могу­чие дубы све­тят­ся и дви­жут­ся по ночам.

Одно­му Богу извест­но, в чем тут при­чи­на. Если верить опи­са­ни­ям Эмми, то эта тварь — газ, но этот газ не под­чи­ня­ет­ся зако­нам нашей Все­лен­ной. Это не дети­ще тех звезд и пла­нет, что мир­но мер­ца­ют в оку­ля­рах наших теле­ско­пов и запе­чат­ле­ны на наших фото­пла­стин­ках. Не дуно­ве­ние миров, чьи раз­ме­ры и тра­ек­то­рии наши аст­ро­но­мы изме­ри­ли или при­зна­ли слиш­ком гро­мад­ны­ми для изме­ре­ния. Это про­сто цвет, нездеш­ний цвет, пуга­ю­щий вест­ник бес­фор­мен­ных и бес­пре­дель­ных сфер за гра­ни­ца­ми вся­ко­го извест­но­го нам миро­зда­ния, миров, одно суще­ство­ва­ние кото­рых застав­ля­ет содрог­нуть­ся наш разум, рас­па­хи­вая перед ним чер­ные, пол­ные угро­зы сверх­кос­ми­че­ские без­дны.

Я не верю, что Эмми лгал и нароч­но вво­дил меня в заблуж­де­ние. Не думаю так­же, что его рас­сказ — про­яв­ле­ние умствен­но­го рас­строй­ства, как меня хоте­ли убе­дить в Арке­ме. Метео­рит при­нес мно­го горя этим мир­ным кра­ям; не толь­ко люди, но и хол­мы с доли­на­ми пере­жи­ли насто­я­щую ката­стро­фу и до сих пор от нее не опра­ви­лись. Я буду рад, когда выро­ют водо­хра­ни­ли­ще, и наде­юсь, что с Эмми до тех пор ниче­го не слу­чит­ся, — ведь он не раз видел радуж­ное сия­ние и зна­ет, что оно сулит мучи­тель­ную смерть. Поче­му он не решил­ся уехать и точ­но ли запом­нил сло­ва уми­ра­ю­ще­го Ней­хе­ма: “Хотел уйти отсю­да, толь­ко все это зря”? Эмми — милый ста­рик, и когда стро­и­те­ли выедут на место, я, пожа­луй, нака­жу глав­но­му инже­не­ру при­смат­ри­вать за ним. Мне ужас­но не хочет­ся, что­бы он пре­вра­тил­ся в пепель­но-серое, виз­жа­щее, раз­ва­ли­ва­ю­ще­е­ся на кус­ки чудо­ви­ще, что день ото дня все чаще явля­ет­ся мне в моих бес­по­кой­ных снах.