Говард Филлипс Лавкрафт

ОЧЕНЬ ДРЕВНИЙ НАРОД

(The Very Old Folk)
Напи­са­но в 1927 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Watcher

////

Из пись­ма «Мел­мо­ту» (Дональ­ду Уон­дри) (чет­верг, 3 нояб­ря 1927)

Это был или пыла­ю­щий закат, или позд­ний пол­день в кро­шеч­ном про­вин­ци­аль­ном город­ке Пом­пе­ло, лежа­щем у под­но­жия Пире­не­ев в Ближ­ней Испа­нии. Год, долж­но быть, отно­сил­ся ко вре­ме­ни позд­ней рес­пуб­ли­ки, так как про­вин­ци­ей управ­лял назна­чен­ный сена­том кон­сул, а не про­пре­тор Авгу­ста; до календ нояб­ря оста­вал­ся один день. К севе­ру от малень­ко­го горо­да взды­ма­лись хол­мы, окра­шен­ные алым и золо­тым; сия­ние скло­ня­ю­ще­го­ся к запа­ду солн­ца при­да­ва­ло крас­но­ва­тый мисти­че­ский отте­нок гру­бым недав­но обте­сан­ным кам­ням и шту­ка­тур­ке зда­ний, окру­жав­ших пыль­ный форум, а так­же дере­вян­ным сте­нам амфи­те­ат­ра, рас­по­ла­гав­ше­го­ся на восто­ке. Тол­па граж­дан – густо­б­ро­вые рим­ские посе­лен­цы, нече­са­ные мест­ные жите­ли, а так­же полу­кров­ки, порож­ден­ные обе­и­ми наци­я­ми – оде­тая в деше­вые шер­стя­ные тоги с неко­то­ры­ми вкрап­ле­ни­я­ми шле­мов леги­о­не­ров, а так­же гру­бых пла­щей чер­но­бо­ро­дых людей из оби­тав­ше­го в здеш­них местах рода вас­ко­нов — запол­ни­ла моще­ные ули­цы и форум, дви­жи­мая неко­ей смут­ной и пло­хо опре­де­ли­мой тре­во­гой.

Что каса­ет­ся меня, то я толь­ко что сошел с носи­лок, кото­рые илли­рий­ские носиль­щи­ки в спеш­ке при­нес­ли из Кала­гур­ри­са, пере­пра­вив­шись при этом через Ибер в южном направ­ле­нии. Я был про­вин­ци­аль­ным кве­сто­ром по име­ни Люций Целий Руфус, и при­звал меня про­кон­сул Пуб­лий Скри­бо­ний Либо, при­быв­ший из Тар­ра­ко несколь­ко дней назад. Сол­да­ты были пятой когор­той XII леги­о­на под коман­до­ва­ни­ем воен­но­го три­бу­на Сек­стия Асел­лия; так­же из Кала­гур­ри­са, где нахо­ди­лась его посто­ян­ная рези­ден­ция, при­был легат все­го реги­о­на Гней Баль­бу­тий. При­чи­ной собра­ния послу­жил ужас, тая­щий­ся в хол­мах. Все город­ские жите­ли были напу­га­ны, и умо­ля­ли о при­бы­тии из Кала­гур­ри­са когор­ты. При­шла осен­няя Ужас­ная Пора, и дика­ри в горах гото­ви­лись к жут­ким цере­мо­ни­ям, о кото­рых в горо­де ходи­ли лишь слу­хи. Это был очень древ­ний народ, оби­тав­ший высо­ко в хол­мах; он гово­рил на отры­ви­стом язы­ке, кото­рый вас­ко­ны не пони­ма­ли. Ред­ко кому дово­ди­лось видеть их; но несколь­ко раз в год они при­сы­ла­ли малень­ких жел­тых косо­гла­зых послан­цев (похо­жих на ски­фов) тор­го­вать с куп­ца­ми при помо­щи жестов; каж­дую вес­ну и осень на вер­ши­нах гор они свер­ша­ли мерз­кие обря­ды, их вопли и жерт­вен­ные кост­ры все­ля­ли ужас в дерев­ни. Все­гда в одно и то же вре­мя – ночью перед кален­да­ми мая и перед кален­да­ми нояб­ря. Жите­ли город­ка про­па­да­ли пря­мо перед эти­ми ноча­ми, и боль­ше о них уже никто не слы­шал. Шеп­та­лись, что мест­ные пас­ту­хи и фер­ме­ры не были настро­е­ны так уж недоб­ро­же­ла­тель­но по отно­ше­нию к очень древ­не­му наро­ду – не одна кры­тая соло­мой хижи­на пусте­ла перед наступ­ле­ни­ем полу­но­чи во вре­мя двух омер­зи­тель­ных шаба­шей. В этом году ужас был осо­бен­но велик, так как люди зна­ли, что гнев очень древ­не­го наро­да направ­лен про­тив Пом­пе­ло. Три меся­ца назад с хол­мов спу­сти­лись пяте­ро малень­ких косо­гла­зых тор­гов­цев, и во вре­мя рыноч­ной дра­ки трое из них были уби­ты. Двое остав­ших­ся в живых, не гово­ря ни сло­ва, исчез­ли в горах, и этой осе­нью не исчез ни один кре­стья­нин. В подоб­ной непри­кос­но­вен­но­сти чув­ство­ва­лась угро­за. Очень древ­ний народ нико­гда преж­де не отка­зы­вал­ся от жерт­во­при­но­ше­ний во вре­мя шаба­шей. Ситу­а­ция была слиш­ком спо­кой­ной, что­бы быть нор­маль­ной, и кре­стьян охва­тил страх.

Мно­го ночей глу­хо сту­ча­ли бара­ба­ны на хол­мах, и, нако­нец, эдил Тибе­рий Анней Стил­по (по рож­де­нию быв­ший напо­ло­ви­ну мест­ным) послал к Баль­бу­тию в Кала­гур­рис за когор­той, что­бы было чем защи­тить­ся от шаба­ша в ужас­ную ночь. Баль­бу­тий, не осо­бо вник­нув в суть прось­бы, отка­зал под пред­ло­гом того, что стра­хи кре­стьян бес­поч­вен­ны, и что омер­зи­тель­ные риту­а­лы пле­ме­ни с хол­мов не каса­ют­ся Рим­ско­го Наро­да, пока нашим граж­да­нам ниче­го не угро­жа­ет.

Я, хоть и был близ­ким дру­гом Баль­бу­тия, не согла­сил­ся с ним; я заявил, что дол­гое вре­мя посвя­тил изу­че­нию запрет­ных тем­ных веро­ва­ний и счи­таю: очень древ­ний народ спо­со­бен при­звать самую отвра­ти­тель­ную поги­бель на горо­док, кото­рый, в кон­це кон­цов, был рим­ским посе­ле­ни­ем, и в кото­ром жило зна­чи­тель­ное чис­ло наших граж­дан. Мать про­сив­ше­го о помо­щи эди­ла – Гель­вия – была чисто­кров­ной рим­лян­кой, доче­рью Мар­ка Гель­вия Цин­ны, кото­рый при­был сюда с арми­ей Сци­пи­о­на. Изло­жив эти аргу­мен­ты, я отпра­вил раба – сооб­ра­зи­тель­но­го малень­ко­го гре­ка по име­ни Анти­па­тер – с посла­ни­ем к про­кон­су­лу. Скри­бо­ний при­нял во вни­ма­ние мою прось­бу и при­ка­зал Баль­бу­тию ото­слать пятую когор­ту под коман­до­ва­ни­ем Асел­лия в Пом­пе­ло, вой­ти в хол­мы вече­ром перед ноябрь­ски­ми кален­да­ми и рас­пра­вить­ся со все­ми вак­ха­на­ли­я­ми, какие будут обна­ру­же­ны, захва­тить столь­ко плен­ни­ков, сколь­ко он смо­жет при­ве­сти с собой в Тар­ра­ко к сле­ду­ю­ще­му суду про­пре­то­ра. Баль­бу­тий, одна­ко, подал про­тест, так что обмен кор­ре­спон­ден­ци­ей про­дол­жил­ся. Я писал про­кон­су­лу так мно­го и часто, что он силь­но заин­те­ре­со­вал­ся и решил про­ве­сти пер­со­наль­ное рас­сле­до­ва­ние кош­ма­ра. Желая посо­ве­щать­ся с кем-либо, раз­би­ра­ю­щим­ся в пред­ме­те, он при­ка­зал мне сопро­вож­дать когор­ту Асел­лия – Баль­бу­тий отпра­вил­ся с нами, что­бы про­дол­жать высту­пать про­тив при­ка­за, так как искренне пола­гал, что реши­тель­ные воен­ные дей­ствия послу­жат при­чи­ной для вол­не­ний сре­ди вас­ко­нов – и тех из них, кто вел преж­ний вар­вар­ский образ жиз­ни, и тех, кто осел на зем­ле.

Так мы все и ока­за­лись при­сут­ству­ю­щи­ми при таин­ствен­ном зака­те над осен­ни­ми хол­ма­ми – ста­рый Скри­бо­ний Либо в белой тоге-пре­тек­сте , золо­той свет отбра­сы­ва­ет бли­ки на сия­ю­щую лысую голо­ву и мор­щи­ни­стое яст­ре­би­ное лицо, Баль­бу­тий со свер­ка­ю­щим шле­мом и в нагруд­ни­ке, выбри­тые до сине­вы губы сжа­ты в упор­ном непри­я­тии, моло­дой Асел­лий в отпо­ли­ро­ван­ных нож­ных доспе­хах и с само­до­воль­ной усмеш­кой, и необыч­ное скоп­ле­ние горо­жан, леги­о­не­ров, диких мест­ных жите­лей, кре­стьян, лик­то­ров , рабов и слуг. Я носил обыч­ную тогу и не отли­чал­ся каки­ми-то осо­бы­ми харак­те­ри­сти­ка­ми. И над всем этим веял ужас. Город­ские и дере­вен­ские жите­ли не отва­жи­ва­лись гово­рить вслух, и люди из окру­же­ния Либо, про­быв­шие в здеш­них местах почти неде­лю, каза­лось, зара­зи­лись безы­мян­ным стра­хом. Сам ста­рый Скри­бо­ний выгля­дел мрач­ным, и наши гром­кие голо­са – тех, кто при­шел позд­нее ‑каза­лись здесь стран­но неумест­ны­ми, буд­то на месте смер­ти или в хра­ме неко­е­го зага­доч­но­го Бога.

Мы вошли в пре­то­рий и нача­ли мрач­ную бесе­ду. Баль­бу­тий сно­ва заявил свои воз­ра­же­ния, и был под­дер­жан Асел­ли­ем, кото­рый, похо­же, отно­сил­ся ко всем мест­ным жите­лям с край­ним пре­зре­ни­ем, но в то же вре­мя счи­тал нера­зум­ным их будо­ра­жить. Оба сол­да­та наста­и­ва­ли, что луч­ше поссо­рить­ся с мень­шин­ством из коло­ни­стов и циви­ли­зо­ван­ных мест­ных, ниче­го не пред­при­ни­мая, неже­ли ссо­рить­ся с боль­шин­ством, состо­я­щим из вар­ва­ров диких пле­мен и кре­стьян, иско­ре­няя жут­кие риту­а­лы.

Я, напро­тив, повто­рил запрос о необ­хо­ди­мо­сти вме­ша­тель­ства, и ска­зал, что готов сопро­вож­дать когор­ту в любой экс­пе­ди­ции, в кото­рую бы та не отпра­ви­лась. Я ука­зал на то, что вар­ва­ры вас­ко­ны в самых мяг­ких выра­же­ни­ях мог­ли быть оха­рак­те­ри­зо­ва­ны как непо­кор­ные и нена­деж­ные, так что столк­но­ве­ния с ними рано или позд­но были неиз­беж­ны­ми, как бы мы сей­час не реши­ли посту­пить; что в про­шлом они не пока­за­ли себя опас­ны­ми про­тив­ни­ка­ми для наших леги­о­нов, и что будет не слиш­ком-то хоро­шо ока­зать­ся пред­ста­ви­те­ля­ми рим­ско­го наро­да, поз­во­лив­ши­ми вар­ва­рам нару­шать поря­док, кото­ро­го тре­бу­ет пра­во­су­дие и пре­стиж Рес­пуб­ли­ки. Так­же, с дру­гой сто­ро­ны, успеш­ное управ­ле­ние про­вин­ци­ей зави­сит в первую оче­редь от без­опас­но­сти и доб­ро­же­ла­тель­но­сти циви­ли­зо­ван­ной части обще­ства, ответ­ствен­ных за тор­гов­лю и про­цве­та­ние, и в чьих венах течет зна­чи­тель­ная часть нашей ита­льян­ской кро­ви. Эти люди, хотя чис­лен­но они и состав­ля­ли мень­шин­ство, были надеж­ным эле­мен­том, на чье посто­ян­ство мож­но поло­жить­ся, и чье сотруд­ни­че­ство может креп­че все­го при­вя­зать про­вин­цию к Импе­рии Сена­та и Рим­ско­му Наро­ду. Было одно­вре­мен­но и дол­гом и выго­дой поз­во­лить им вос­поль­зо­вать­ся защи­той, на кото­рую имел пра­во каж­дый рим­ский граж­да­нин; даже (и в этом месте я сар­ка­сти­че­ски взгля­нул на Баль­бу­тия и Асел­лия) ценой неко­то­ро­го бес­по­кой­ства и уси­лий, а так­же неболь­шо­го пере­ры­ва меж­ду пьян­ка­ми и пету­ши­ны­ми боя­ми лаге­ря в Кала­гур­ри­се. В том, что город­ку и жите­лям Пом­пе­ло угро­жа­ет нешу­точ­ная опас­ность, я не сомне­вал­ся бла­го­да­ря сво­им иссле­до­ва­ни­ям. Я про­чи­тал мно­же­ство свит­ков из Сирии и Егип­та и тай­ных горо­дов Этру­рии , а так­же имел про­дол­жи­тель­ную бесе­ду с кро­во­жад­ным жре­цом Ари­ций­ской Диа­ны из лес­но­го хра­ма на краю озе­ра Неми. Ужас­ные кош­ма­ры мог­ли быть вызва­ны на хол­мах во вре­мя шаба­шей; кош­ма­ры, кото­рым не было места на зем­лях Рим­ско­го Наро­да; и потвор­ство­вать орги­ям, какие, как всем извест­но, обыч­но устра­и­ва­ют­ся на шаба­шах, не было в обы­ча­ях тех, чьи пред­ки во вре­ме­на кон­су­ла Аулия Посту­мия каз­ни­ли так мно­го рим­ских граж­дан за уча­стие в вак­ха­на­ли­ях, – дело, память о кото­ром жива бла­го­да­ря Поста­нов­ле­нию Сена­та о вак­ха­на­ли­ях, выгра­ви­ро­ван­но­му на брон­зо­вой дос­ке и с кото­рым при жела­нии может озна­ко­мить­ся каж­дый. Оста­нов­лен­ный в над­ле­жа­щее вре­мя, до того как обря­ды мог­ли бы вызвать к жиз­ни что-либо, с чем желе­зо рим­ско­го пилу­ма ока­за­лось бы не в состо­я­нии спра­вить­ся, шабаш не пред­став­лял креп­ко­го ореш­ка для сил одной когор­ты. Аре­сто­вать сле­до­ва­ло лишь непо­сред­ствен­ных участ­ни­ков, а если не тро­гать зна­чи­тель­ное чис­ло тех, кто в основ­ном огра­ни­чи­вал­ся наблю­де­ни­ем, то это, несо­мнен­но, облег­чит недо­воль­ство сим­па­ти­зи­ру­ю­щих шаба­шу посе­лян. Коро­че гово­ря, и прин­ци­пы и поли­ти­ка тре­бо­ва­ли реши­тель­ных дей­ствий; и я не сомне­вал­ся, что Пуб­лий Скри­бо­ний, пом­ня о вели­чии и обя­за­тель­ствах рим­ско­го наро­да, оста­нет­ся верен пла­ну отпра­вить когор­ту (вме­сте со мной), несмот­ря на воз­ра­же­ния Баль­бу­тия и Асел­лия – чьи раз­го­во­ры, несо­мнен­но, боль­ше под­хо­ди­ли про­вин­ци­а­лам, неже­ли рим­ля­нам, и кото­рые они, конеч­но, мог­ли про­дол­жать до бес­ко­неч­но­сти.

Скло­няв­ше­е­ся к гори­зон­ту солн­це сто­я­ло уже очень низ­ко, и весь при­тих­ший город казал­ся оку­тан­ным ско­вы­ва­ю­щи­ми и жут­ки­ми чара­ми. Нако­нец про­кон­сул Пуб­лий Скри­бо­ний дал свое доб­ро запро­су о дей­стви­ях и вре­мен­но поста­вил меня во гла­ве когор­ты в долж­но­сти стар­ше­го цен­ту­ри­о­на; Баль­бу­тий и Асел­лий дали свое согла­сие, пер­вый с боль­шей учти­во­стью, неже­ли послед­ний. Когда сумер­ки спу­сти­лись на дикие осен­ние скло­ны, изда­ле­ка в пуга­ю­щем рит­ме поплы­ло мер­ное жут­кое гро­мы­ха­ние чудо­вищ­ных бара­ба­нов. Кое-кто из леги­о­не­ров обна­ру­жил робость, но рез­кий при­каз вер­нул их в строй, и вся когор­та постро­и­лась на откры­той рав­нине к восто­ку от амфи­те­ат­ра. Либо, так­же как и Баль­бу­тий, решил сопро­вож­дать когор­ту; одна­ко ока­за­лось непро­сто отыс­кать сре­ди мест­ных про­вод­ни­ка, кото­рый пока­зал бы путь в горы. Нако­нец моло­дой чело­век по име­ни Вер­цел­лий, сын чисто­кров­ных рим­лян, согла­сил­ся про­ве­сти нас, по край­ней мере, через пред­го­рья.

Мы дви­ну­лись мар­шем в сгу­ща­ю­щих­ся сумер­ках, тон­кий сереб­ря­ный серп моло­дой луны дро­жал над леса­ми сле­ва от нас. Бес­по­ко­и­ло нас боль­ше все­го то, что шабаш про­дол­жал­ся . Сооб­ще­ния о при­бли­жа­ю­щей­ся когор­те, долж­но быть, достиг­ли хол­мов, и даже про­мед­ле­ние с при­ня­ти­ем окон­ча­тель­но­го реше­ния не мог­ло сде­лать их менее тре­вож­ны­ми одна­ко зло­ве­щие бара­ба­ны гро­хо­та­ли как и рань­ше, буд­то у празд­ну­ю­щих име­лись какие-то стран­ные при­чи­ны не обра­щать вни­ма­ния, идут на них мар­шем силы Рим­ско­го Наро­да или нет. Звук уси­лил­ся, как толь­ко мы вошли во взды­ма­ю­щий­ся про­вал в хол­мах; кру­тые порос­шие лесом валы тес­но обсту­пи­ли нас, стран­но при­чуд­ли­вые ство­лы дере­вьев вид­не­лись в све­те наших кача­ю­щих­ся факе­лов. Все шли пеш­ком, если не счи­тать Либо, Баль­бу­тия, Асел­лия, двух или трех цен­ту­ри­о­нов и меня; и чем даль­ше, тем тро­па ста­но­ви­лась более кру­той и узкой, так что те, кто ехал на конях, при­нуж­де­ны были оста­вить их; груп­пе из деся­ти чело­век при­ка­за­ли охра­нять живот­ных, хотя вряд ли какие-нибудь гра­би­те­ли мог­ли объ­явить­ся в здеш­них местах в столь ужас­ную ночь. Ино­гда нам каза­лось, что мы буд­то заме­ча­ем в лесу кра­ду­щий­ся силу­эт. После полу­ча­со­во­го подъ­ема кру­тиз­на и узость подъ­ема сде­ла­ла про­дви­же­ние столь боль­шой груп­пы людей – более трех сотен, если счи­тать всех – весь­ма слож­ным и тягост­ным. Затем сза­ди до нас с пол­ной и потря­са­ю­щей душу неожи­дан­но­стью донес­лись жут­кие зву­ки. Его изда­ва­ли при­вя­зан­ные лоша­ди – они кри­ча­ли , не ржа­ли, а имен­но кри­ча­ли … Вни­зу было тем­но, и не было слыш­но люд­ских голо­сов, по кото­рым мы мог­ли бы понять, что там про­ис­хо­дит. В тот же момент на пиках перед нами ярко вспых­ну­ли кост­ры, так что ужас, похо­же, был теперь и впе­ре­ди и поза­ди нас.

Позвав моло­до­го Вер­цел­лия, наше­го про­во­жа­то­го, мы нашли лишь съе­жив­шу­ю­ся гру­ду, лежа­щую в луже кро­ви. В руке он сжи­мал корот­кий меч, сорван­ный с поя­са под­цен­ту­ри­о­на Деци­ма Вибу­ла­на, и на его лице застыл такой ужас, что самые стой­кие вете­ра­ны поблед­не­ли, взгля­нув на него. Он убил себя, когда закри­ча­ли лоша­ди… Он, кото­рый родил­ся и про­жил всю жизнь в здеш­них местах, и знал, о чем люди гово­рят шепо­том об этих хол­мах. Все факе­лы тот­час же ста­ли туск­неть, и воз­гла­сы испу­ган­ных леги­о­не­ров сме­ша­лись с непре­кра­ща­ю­щи­ми­ся кри­ка­ми при­вя­зан­ных лоша­дей. Воз­дух стал ощу­ти­мо холод­нее, вне­запнее, чем это обыч­но быва­ет в нача­ле нояб­ря, и, каза­лось, задро­жал от ужа­са­ю­щих вол­но­об­раз­ных сотря­се­ний, кото­рый я не мог не свя­зать с хлоп­ка­ми огром­ных кры­льев.

Вся когор­та теперь сто­я­ла непо­движ­но, и в уга­са­ю­щем све­те факе­лов я уви­дел то, что, как я решил, было фан­та­сти­че­ски­ми теня­ми, очер­чен­ны­ми в небе при­зрач­ным сия­ни­ем Млеч­но­го пути; они скольз­ну­ли через Пер­сея, Кас­си­о­пею, Цефея и Лебе­дя. Затем вдруг с неба исчез­ли все звез­ды – даже яркие Дэнеб и Вега впе­ре­ди, и оди­но­кие Аль­та­ир и Фомаль­гаут поза­ди. А когда факе­лы потух­ли окон­ча­тель­но, над пора­жен­ной и дико кри­ча­щей когор­той оста­лись лишь гибель­ные и ужас­ные жерт­вен­ные кост­ры на воз­вы­ша­ю­щих­ся вер­ши­нах; адский и крас­ный, их огонь сей­час обри­со­вы­вал фигу­ры безум­но ска­чу­щих колос­саль­ных безы­мян­ных существ, о кото­рых нико­гда не осме­ли­ва­лись даже про­шеп­тать в жут­чай­шем из самых тай­ных ска­за­ний ни фри­гий­ский жрец, ни ста­ру­ха из кам­па­ний­ско­го селе­ния.

И над слив­ши­ми­ся кри­ка­ми людей и лоша­дей тот демо­ни­че­ский гро­хот достиг наи­выс­шей гром­ко­сти, а холод­ный как лед про­ни­зы­ва­ю­щий воз­душ­ный поток нето­роп­ли­во скольз­нул вниз с тех запрет­ных высот и обер­нул­ся вокруг каж­до­го чело­ве­ка, а затем вся когор­та при­ня­лась бороть­ся и кри­чать в тем­но­те, буд­то изоб­ра­жая судь­бу Лаоко­о­на и его сыно­вей. Толь­ко ста­рый Скри­бо­ний Либо казал­ся поко­рив­шим­ся судь­бе. Он про­из­нес несколь­ко слов, не заглу­шен­ных воп­ля­ми, и они все еще отда­ют­ся эхом в моих ушах. «Malitia vetus – malitia vetus est… venit… tandem venit …»

А затем я проснул­ся. Это было наи­бо­лее живое за мно­гие годы сно­ви­де­ние из про­бу­див­ших­ся род­ни­ков под­со­зна­ния, дол­гое вре­мя не тро­га­е­мых и забы­тых. О судь­бе той когор­ты запи­сей не сохра­ни­лось, но, по край­ней мере, город был спа­сен – так как энцик­ло­пе­дии сви­де­тель­ству­ют, что Пом­пе­ло дожил до наших дней, и изве­стен под совре­мен­ным испан­ским назва­ни­ем Пом­пе­ло­ны.

За годы до вар­вар­ско­го пре­вос­ход­ства –

ГАЙ ЮЛИЙ ВЕР МАКСИМИН