Проклятие Йига / Перевод М. Куренной
Говард Филлипс Лавкрафт
совместно с Zealia Bishop
ПРОКЛЯТИЕ ЙИГА
(The Curse of Yig)
Написано в 1928 году
Дата перевода неизвестна
Перевод М. Куренной
////
В 1925 году я приехал в Оклахому, чтобы пополнить свои знания о змеях, а уехал оттуда с таким страхом перед змеями, что до сих пор вздрагиваю при одной мысли о них. Конечно, это глупо с моей стороны, ибо всему увиденному и услышанному мною можно найти вполне разумное объяснение, но страх, тем не менее, глубоко проник в мою душу. Я не испытал бы столь сильного потрясения, будь в той давней истории, которую мне там поведали, все так просто. По роду своей деятельности (я этнолог, изучаю жизнь североамериканских индейцев) мне доводилось выслушивать всевозможные невероятные легенды и сказания, и я хорошо знаю, что обыкновенные белые люди способны намного превзойти краснокожих, когда дело касается выдумок и фантазий. Однако я не могу забыть того, что собственными глазами видел в приюте для умалишенных в небольшом провинциальном городке Гатри.
В этот приют я отправился потому, что несколько местных стариков утверждали, будто в нем я найду кое-что стоящее внимания. Ни индейцы, ни белые не хотели обсуждать легенды о змеебогах, ради которых я и приехал. Прибывшие на нефтяные промыслы новички, разумеется, ничего не знали об этих преданиях, а краснокожие и переселенцы-старожилы заметно пугались, когда я заводил с ними подобные разговоры. О приюте упомянули лишь шестеро или семеро, да и то лишь шепотом. Но мне, тем не менее, сообщили, что доктор Мак-Нейл может показать нечто воистину чудовищное и во всех подробностях поведать связанную с этим «нечто» странную историю. Он объяснит, почему Йига, этого полузмея-получеловека, праотца змей, так боятся и остерегаются в центральной части штата Оклахома, и почему переселенцы-старожилы испуганно вздрагивают, когда по осени начинаются таинственные индейские церемонии, и в самых глухих местах округи день и ночь слышен несмолкающий грохот тамтамов.
Точно гончая, почуявшая след, направился я в Гатри, ибо уже много лет собирал сведения о происхождении культа змей у индейцев.
Недвусмысленные намеки попадавшиеся в некоторых легендах и отчетах об археологических исследованиях всегда наводили меня на мысль о том, что у великого Кецалькоатля – милостивого змеебога мексиканцев – был более древний и ужасный прототип; в последние месяцы я почти доказал это предположение в ходе исследований, охватывавших пространство от Гватемалы до равнин Оклахомы. Однако данные мои были неполными: не хватало самой малости, поскольку по эту сторону американской границы культ змей оказывался недоступным для ученого по причине необъяснимой скрытности тех людей, которые что-либо о нем знали.
Теперь же у меня мог появиться новый и обильный источник информации, и я разыскивал начальника приюта с нескрываемым нетерпением. Доктор Мак-Нейл оказался низкорослым, чисто выбритым мужчиной уже довольно почтенного возраста; по его разговору и обхождению я сразу понял, что передо мной высокообразованный человек, немалого достигший в самых разных областях знания помимо своей профессиональной деятельности. Когда я рассказал доктору об интересовавшей меня проблеме, на лице его отразились сомнение и озабоченность, сменившиеся задумчивостью по мере того, как он внимательно просматривал мои документы и рекомендательное письмо, которое мне любезно согласился дать один старый отставной чиновник по делам индейцев.
– Значит, вы занимались легендой о Йиге? – изрек доктор. – Насколько мне известно, у нас в Оклахоме многие этнологи пытались как-то связать ее с легендами о Кецалькоатле, но до сих пор, по-моему, никому из них не удалось нащупать необходимые промежуточные звенья. Вы же превосходно поработали, тем более, что, судя по всему, вы весьма молоды; я, конечно же, поделюсь с вами всем, что знаю. Вы этого заслуживаете. Едва ли старый майор Мур или кто-либо еще мог рассказать вам о том, что находится в нашем приюте: люди не любят вспоминать об этом. Как, впрочем, и я. История эта действительно трагична и, прямо скажем, жутковата – но не более того. Я не усматриваю в ней ничего сверхъестественного,ибо события в ней описаны мрачные, но отнюдь не потусторонние. Я расскажу вам ее после того, как вы взглянете на то, что находится в нашем приюте. Это яркий пример того, какую власть имеют над некоторыми людьми всяческие суеверия. Признаюсь, порой и меня охватывает беспричинный страх, однако при свете дня я отношу это на счет разыгравшихся нервов. Увы, старость – не радость! Собственно говоря, у нас здесь содержится, если так можно выразиться, жертва проклятия Йига – живая, реально существующая жертва. Мы не показываем ее почти никому из медсестер и сиделок, хотя большинство из них осведомлено о ней. У нас есть два надежных старых санитара – им-то я и разрешаю кормить ее и убирать за ней; прежде санитаров было трое, но старина Стивенс несколько лет назад скончался. Видимо, скоро придется набирать новых: старики ведь не вечные, а у объекта их заботы, похоже, почти не меняется ни возраст, ни внешность. Возможно, в ближайшем будущем медицинская этика станет иной, и мы из гуманных побуждений прибегнем к умерщвлению, но пока об этом рано говорить. Когда вы направлялись к главному входу, вы не обратили внимания на одинокое, полуподвальное окошко, забранное матовым стеклом? Это как раз там. Сейчас я вас туда отведу. Ничего не говорите – только загляните в смотровую щель и поблагодарите Бога, что освещение в палате не слишком яркое. А после я расскажу вам эту историю – точнее, то, что мне удалось сложить в относительно цельную картину.
Мы очень тихо спустились в полуподвал и молча прошли по коридорам мимо обманчиво безмолвных помещений. Мак-Нейл отпер выкрашенную в серый цвет стальную дверь, которая, однако, вела лишь в следующий отсек коридора. Наконец доктор остановился у двери с табличкой «В 116», приоткрыл небольшую смотровую щель и несколько раз постучал по окрашенному металлу, точно желая разбудить кого-то там, внутри.
Когда доктор приоткрыл это отверстие, изнутри донесся слабый неприятный запах, и мне показалось, что в ответ на стук послышалось тихое шипение. Наконец доктор подал мне знак занять его место у щели, что я и сделал, ощущая беспричинную и все возраставшую дрожь в коленях. Зарешеченное матовое окошко располагалось у самой земли и пропускало внутрь неясный, тусклый свет; мне пришлось несколько мгновений вглядываться в эти зловонные сумерки, прежде чем я увидел, как что-то ползает и извивается на покрытом соломой полу, время от времени испуская слабое, бессмысленное шипение. Затем начали вырисовываться смутные очертания: на полу корчилось нечто отдаленно напоминавшее человека, лежавшего на животе. Я ухватился за дверную ручку, стараясь не упасть в обморок.
Это шевелящееся нечто было размером почти с человека и полностью лишено какой-либо одежды. На теле совершенно не было волос, и в тусклом, жутковатом свете мне показалось, что его зеленоватая спина была покрыта мелкой чешуей. Ближе к плечам спина была усеяна пятнами и имела более темный, коричневатый оттенок; голова же была на удивление плоской. Когда существо, зашипев, посмотрело на меня, я заметил, что черные глаза- бусинки ужасно походили на человеческие, но у меня не хватило духа изучить их как следует. Их чудовищно неподвижный взгляд застыл на мне. Охнув от испуга, я закрыл щель, ибо был не в силах наблюдать, как существо извивается на соломенной подстилке в сумеречном свете, проникающем сквозь окошко камеры. Должно быть, я слегка пошатнулся, ибо почувствовал, что доктор аккуратно поддерживает меня под локоть, уводя по коридорам к себе в кабинет. Я же, запинаясь, вновь и вновь спрашивал: «Боже мой, что это было такое? »
В личном кабинете доктора Мак-Нейла я, удобно устроившись в мягком кресле, выслушал всю историю от начала до конца. Багрово-золотой закат уже сменился лиловыми сумерками, а я по-прежнему сидел неподвижно, охваченный благоговейным ужасом. Меня раздражал буквально телефонный звонок, каждое жужжание внутренней сигнализации, и я чуть ли не проклинал медсестер и врачей, которые своим стуком то и дело вызывали доктора Мак-Нейла, ненадолго прерывая нашу беседу. Наступил вечер, и я был рад, что доктор включил все лампы. Моя натура пытливого исследователя и ученого отчасти даже забыла о науке, отступив перед захватывающими дух страшными картинами – так бывает зачарован маленький мальчик, когда, сидя у камина, слушает истории о ведьмах.
Судя по всему, Йиг, этот змеебог равнинных племен и, предположительно, предшественник своих более южных сородичей Кецалькоатля и Кукулькана, был странным, дьявольским полуживотным-получеловеком с весьма переменчивым и вздорным характером. Он не был таким уж злым и, как правило, вполне сносно относился к тем, кто уважал его самого и его потомство – змей; однако осенью он становился необычайно кровожадным, и его приходилось отгонять подальше с помощью особых магических ритуалов. Именно поэтому в августе, сентябре и октябре постоянно гремели тамтамы в округах Пони, Уичито и Каддо; именно поэтому шаманы нарушали тишину погремушками и свистками, извлекая из них те же необычные звуки, что некогда сопровождали церемонии ацтеков и майя. Главная черта Йига – неизменная преданность своим детям, которая была до того велика, что краснокожие даже в целях самообороны избегали убивать ядовитых гремучих змей, в изобилии водившихся в тех местах. Из уст в уста, почти шепотом, передавались жуткие предания, где упоминалось о мести Йига тем смертным, кто как-либо обидел его или посмел причинить зло его ползучему потомству; у Йига имелся излюбленный способ мести: вдоволь помучив жертву, превратить ее в пятнистую змею.
В прежние времена на Индейской Территории, продолжал доктор, не так боялись говорить о Йиге. Равнинные племена были менее осторожны, чем кочевники из пустынных мест и жители индейских поселений, и довольно свободно рассказывали приезжим офицерам и чиновникам как о своих преданиях, так и об осенних ритуалах, а потому от жителей близлежащих деревень белых переселенцев о многих легендах стало известно миру. Настоящий страх появился в дни земельной лихорадки восемьдесят девятого года – тогда стали распространяться слухи о невероятных происшествиях, и слухи эти подтверждались некими кошмарными по своей реальности фактами. Индейцы считали, что пришлые белые люди не умеют ладить с Йигом, а позднее и сами переселенцы приняли эту идею как должное. И вот теперь никто из старожилов в центральной части Оклахома – будь то индеец или белый – ни за что не станет говорить о змеебоге, разве только туманно, осторожными намеками. Тем не менее, добавил доктор Мак-Нейл, подчеркнув интонацией значимость своих слов, единственная реальная жертва явилась результатом страшной трагедии, а не колдовства. Все происшедшее было жестоким и вполне объяснимым – даже финал этой драмы, который в свое время вызвал столько кривотолков.
Доктор остановился и прокашлялся, прежде чем перейти к самой истории, и я ощутил трепет, словно сидел в театре перед самым поднятием занавеса. Итак, все началось с того, что Уокер Дэвис со своей женой Одри весной 1889 года отправился из Арканзаса обустраиваться на новых американских землях, а трагическая развязка произошла в краю племени уичито, к северу от реки Уошито – сейчас это округ Каддо. Теперь там стоит деревушка с названием Бинджер и проложена железная дорога; в остальном же те места мало изменились по сравнению с другими частями штата. Там по-прежнему живут фермеры и скотоводы, причем живут довольно неплохо, поскольку нефтяные разработки расположены относительно далеко от их пастбищ.
Уокер и Одри приехали из округа Франклин, что на плато Озарк; кроме крытого брезентом фургона со всяким домашним скарбом да пары мулов у них был еще дряхлый, ни на что уже негодный пес по кличке
«Волк». Уокер и Одри были типичными жителями горных краев – молодые и полные сил, они с завидным упорством стремились на запад в поисках лучшей жизни и большей, чем в Арканзасе, отдачи от своего нелегкого труда. Оба были худощавы и костисты; он – высокий, рыжеватый, сероглазый, она – низенькая, брюнетка с прямыми волосами, которые могли свидетельствовать о примеси индейской крови.
В целом же они мало чем выделялись на общем фоне, и их судьба была бы такой же, как у тысяч других переселенцев, хлынувших в то время на новые земли, если бы не одна особенность: Уокер панически боялся змей, что объясняли по-разному. Кто-то считал это врожденной чертой, иные утверждали, что это было следствием мрачного пророчества о смерти Уокера, которым его еще в детстве напугала старая индианка. Но, какова бы ни была причина, факты были налицо: Уокер, в общем-то совсем не робкий человек, при малейшем упоминании о змеях бледнел и чувствовал дурноту, а при виде самой крошечной змейки впадал в истерику, переходившую затем в состояние, близкое к обмороку.
Дэвисы отправились в путь в начале года, надеясь добраться до новой земли к началу весенней пахоты. Продвигались они медленно, ибо дороги в Арканзасе были отвратительные, а на Территории их не было вовсе – кругом тянулись длинные цепочки холмов вперемешку с красноватыми песчаными пустошами. Постепенно холмов становилось все меньше, и на Дэвисов, привыкших к горам, подобная перемена ландшафта подействовала угнетающе; впрочем, офицеры и чиновники по делам индейцев показались им весьма приветливыми, а оседлые индейцы в большинстве своем – дружелюбными и вежливыми. Иногда Дэвисам встречались собратья-переселенцы, и тогда они обычно обменивались грубоватыми шутками и подзадоривали друг друга насчет будущих фермерских успехов.
В это время года змей почти не было видно, и потому Уокеру не пришлось страдать из-за своей досадной слабости. Кроме того, в первые дни путешествия ему еще не довелось услышать столь пугавших его впоследствии индейских легенд о змеях: перекочевавшие с юго-востока племена не разделяли верований своих западных соседей. По прихоти судьбы о Йиге и его могуществе Дэвисы впервые узнали от белого поселенца из Окмалджи в местности Крик; эти скудные сведения удивительным образом подействовали на Уокера, и с тех пор он стал расспрашивать об этом всех встречных и поперечных.
Очень скоро живой интерес Уокера перерос в величайший страх. На каждой ночной стоянке Уокер принимал самые невероятные меры предосторожности: тщательно расчищал место от любой растительности и старался избегать каменистых участков. В каждом чахлом кустике, в каждой трещине больших плоских камней ему теперь мерещились ядовитые змеи, а в каждой человеческой фигуре, если это не был кто-то из местных жителей или из числа переселенцев, ему чудился змеебог, и только взгляд с близкого расстояния мог разубедить его в этом. К счастью, на данном отрезке пути не было никаких тревожных встреч, способных еще сильнее расшатать нервы Уокера. По мере приближения к местности Кикапу становилось все труднее останавливаться на ночлег вдали от камней. В конце концов это стало и вовсе невозможно, и бедному Уокеру пришлось воспользоваться средством деревенских мальчишек, которым он пользовался еще в детстве – бормотать всякие заклинания против змей. Два-три раза им действительно мельком попадались змеи, и это зрелище явно не пошло на пользу бедняге, из последних сил пытавшемуся сохранить самообладание.
Вечером двадцать второго дня путешествия яростные порывы ветра вынудили опасавшихся за своих мулов Дэвисов искать пристанище в как можно более надежном месте. Одри убедила мужа воспользоваться утесом, высоко вздымавшимся над пересохшим руслом бывшего притока Канейдиан-Ривер. Уокеру не понравилось это каменистое место, однако на сей он раз дал себя уговорить и хмуро повел распряженных мулов к спасительному склону утеса – фургон из-за слишком неровной земли туда было не подогнать. Между тем Одри, осматривая камни возле фургона, заметила, что старый, дряхлый пес как-то по-особенному принюхивается к ним. Схватив ружье, она пошла следом за собакой и уже через несколько мгновений благодарила небо, что не мужу, а ей случилось первой увидеть такое, от чего Уокеру пришлось бы худо: в ложбинке меж двух валунов уютно расположилась, свившись в клубок, лениво шевелящаяся змеиная масса. Это было не что иное, как гнездо только-только вылупившихся гремучих змей.
Желая предупредить страшное потрясение мужа, Одри действовала решительно: ухватив ружье за дуло, она начала что есть силы лупить прикладом по шевелящейся куче. Во время расправы Одри испытывала величайшее отвращение – впрочем, так и не перешедшее в настоящий страх. Убедившись наконец, что змеи убиты, она отошла в сторону и принялась тереть красноватым песком и сухой травой свою импровизированную дубинку. Одри подумала, что надо успеть прикрыть чем-нибудь змеиное гнездо, пока Уокер привязывает мулов. Старый, одряхлевший Волк, помесь койота и овчарки, куда-то исчез, и Одри опасалась, что он пошел звать хозяина. Звук шагов подтвердил ее опасения – в следующее мгновение появился Уокер и все увидел. Одри подалась вперед, чтобы поддержать мужа, если тому станет плохо, но Уокер лишь покачнулся. Затем выражение безграничного страха на его мертвенно-бледном лице постепенно сменилось сочетанием гнева и благоговейного ужаса, и он дрожащим голосом начал бранить жену: Черт возьми, Од, ну что ты наделала? Зачем? Забыла разве, что все тут говорят об этом змеином дьяволе Йиге? Сказала бы мне, что тут змеи, и мы бы другое место нашли. Ты же знаешь, что этот дьявол или змеебог не прощает, ежели кто потомство его обидит. А чего ради, по-твоему, индейцы осенью пляшут да в барабаны стучат? Эти места прокляты, поняла? Нас же чуть ли не каждый, кого здесь встречали, о том предупреждал. Тут хозяин – Йиг, и осенью он всегда выползает наверх и ищет, кого бы в змею превратить. Да по эту сторону Канейдиан-Ривер ни один индеец ни за что на свете змею не тронет! Глупая женщина, на свою же беду убила ты целый выводок йиговых детенышей. Попадешься ему теперь рано или поздно – помяни мое слово! Если только не получится у какого-нибудь индейского шамана выкупить заклинание, точно попадешься! Явится он ночью из темноты и как пить дать превратит тебя в ползучую пятнистую гадину!
Весь остаток пути напуганный Уокер продолжал осыпать жену упреками и зловещими пророчествами. Канейдиан-Ривер Дэвисы пересекли у Ньюкасла и вскоре повстречали первых настоящих индейцев равнины группу закутанных в цветастые одеяла людей из племени уичито; после предложенного виски вождь разболтался вовсю, а в обмен на литровую бутыль все того же вдохновляющего напитка обучил несчастного Уокера пространному заклинанию для защиты от Йига. К концу недели Дэвисы добрались до выбранного ими участка на землях племени уичито и поспешили, обозначив границы своих владений, приступить к весенней пахоте, отложив на время сооружение хижины.
Местность была равнинная, продуваемая всеми ветрами и почти лишенная какой-либо дикой растительности, однако при хорошем уходе вполне могла дать приличный урожай. Обнажившиеся кое-где гранитные монолиты разнообразили ландшафт, почва представляла собой мелкий красный песчаник, среди которого нередко виднелись крупные плоские камни, похожие на обработанные вручную плиты. Ни змей, ни подходящих укрытий для них, судя по всему, не наблюдалось; в конце концов Одри уговорила мужа построить простую, в одну комнату, хижину на широкой и ровной каменной плите. С таким полом, да еще с очагом побольше, никакие дожди и сырость не страшны; впрочем, как вскоре выяснилось, эти места отнюдь не страдали от избытка влаги. Бревна для постройки пришлось везти на фургоне из лесов за много миль отсюда, со стороны гор Уичито.
Хижину с солидным очагом и незамысловатый сарай Уокеру подсобили построить окрестные переселенцы, хотя до ближайшего из них было больше мили. В свою очередь, и Уокер помог им соорудить жилища, после чего между новообретенными соседями завязалось хорошие дружеские отношения. Во всей округе не имелось ни одного городка, достойного собственного названия – самым крупным считался Эль-Рино, железнодорожная станция милях в тридцати к северо-востоку; а потому местные жители очень скоро сплотились в своего рода общину, несмотря на разделявшие их ощутимые расстояния. Кое-кто из индейцев начал жить оседло на фермах и ранчо; в общем-то индейцы были безобидными и немного буянили лишь под действием горячительных напитков, которые попадали к ним вопреки официальным запретам. Из всех соседей Дэвисы быстрее и ближе всего сошлись с Джо и Сэлли Комптонами, тоже переселившимися из Арканзаса. Сэлли и сейчас еще жива (ее теперь зовут «Мамаша Комптон»), а ее сын Клайд – тогда он был грудным младенцем – стал одним из видных деятелей штата. Сэлли и Одри частенько навещали друг друга – их хижины разделяло лишь две мили, что по здешним меркам не ахти какое расстояние; долгими весенними и летними днями они обменивались множеством историй о прежнем житье в Арканзасе и делились впечатлениями о новых местах. Сэлли очень сочувствовала бедному Уокеру, отчаянно боявшемуся змей, однако именно она не столько уменьшила, сколько усилила тревогу Одри, вызванную бесконечными мужниными молитвами и рассказами о проклятии Йига. Сэлли знала невероятное количество страшных историй о змеях и неизменно ужасала всех своим коронным номером – рассказом об одном человеке из округа Скотт, которого разом искусало целое полчище гремучих змей, и от их яда его тело так чудовищно распухло, что в конце концов лопнуло, издав громкий хлопок. Одри, разумеется, не стала пересказывать этот кошмар мужу и очень просила Комптонов не говорить никому из соседей об этой истории, чтобы она не дошла до Уокера. К чести Джо и Сэлли, они вняли просьбе и в точности следовали данному обещанию.
Уокер посеял кукурузу пораньше, и в разгар лета с толком использовал время, накосив сена, где это только было возможно. С помощью Джо Комптона он вырыл колодец – вода в нем оказалась превосходного качества; позднее Уокер намеревался пробурить еще и артезианскую скважину. Каких- либо действительно опасных встреч со змеями у него не было, и он постарался в своих владениях создать самые неблагоприятные условия для этих ползучих тварей. Порою Уокер наведывался в главное поселение индейцев уичито, представлявшее собой группу крытых соломой конусообразных жилищ, где подолгу толковал со стариками и шаманами о змеебоге и о средствах уберечься от его гнева. В обмен на виски Уокер всегда получал нужные заклинания, однако чаще всего он узнавал что- нибудь малоутешительное. Оказалось, что Йиг на самом деле Великим Богом. Он способен на любое ужасное колдовство. Он все помнит. Осенью его дети становятся голодными и злыми, и сам Йиг также становится голодным и злым. Когда созревает кукуруза, во всех здешних племенах готовятся к свершению магических обрядов, которые должны предохранить людей от гнева Йига. Индейцы предлагают ему кукурузы, а затем, нарядившись соответствующим образом, танцуют под аккомпанемент свистков, погремушек и тамтамов. Барабаны гремят непрерывно, отпугивая Йига, а на помощь призывается бог Тирава, чьи дети – люди, тогда как дети Йига змеи. Плохо, что белая женщина Дэвиса убила детей Йига. Теперь, когда наступит жатва, Дэвису надо много раз произнести заклинание. С Йигом шутки плохи. Он – Великий Бог.
К тому времени, как настала пора собирать урожай, Уокер уже успел довести жену до невероятно раздраженного состояния. Ей порядком надоели его беспрестанные молитвы и произносимые вслух индейские заклинания; когда же начались осенние ритуалы индейцев, ветер стал доносить издалека стук неумолчных тамтамов, что еще больше нагнетало в доме зловещую атмосферу. Можно было сойти с ума от бесконечного приглушенного рокота, заполонившего из конца в конец красные земли равнины. Почему он не прекращался ни на минуту? Днем и ночью, недели напролет неутомимо и однообразно гремели тамтамы, и столь же неутомимо ветры вместе с рыжей пылью разносили повсюду этот грохот. Одри изводилась сильнее мужа, ибо тот хотя бы видел в этих обрядах средство защиты. Чувствуя за собой пусть незримую, но мощную поддержку неких таинственных сил, Уокер работал с удвоенной энергией, собрав урожай кукурузы и подготовив хижину и хлев к скорой уже зиме. Осень выдалась на редкость теплой, и Дэвисы пользовались очагом, который Уокер так тщательно сооружал, только для приготовления немудреной пищи. Переселенцам – и особенно Одри и Уокеру – действовали на нервы подозрительно жаркие тучи пыли. Постоянные мысли о зависшем над округой змеином проклятии и кошмарный, бесконечный грохот далеких индейских тамтамов являли собой весьма неприятное сочетание, и любая дополнительная странность делала его совершенно невыносимым. Однако, вопреки этому напряжению, после жатвы то в одной, то в другой хижине переселенцы устраивали веселые пирушки – таким способом в наши дни эти люди наивно воспроизводили древние обряды праздника урожая, дошедшего до нас с тех времен, когда человек только начинал возделывать землю. Лафайетт Смитт, переселившийся с юга штата Миссури (его хижина стояла в трех милях к востоку от дома Дэвисов), весьма сносно играл на скрипке, и его музыка здорово помогала пировавшим забыть о монотонном бое далеких барабанов. Приближался Хэллоуин, и переселенцы решили собраться и отметить его, ничуть не ведая о том, что этот праздник куда древнее, чем песни жнецов, и что его истоки нужно искать в страшных ведьмовских шабашах первобытных доарийских племен. Из века в век в полуночном мраке укромных лесов проходили эти сборища, и под современной маской пустого веселья этот праздник до сих пор скрывает смутные отголоски стародавних ужасов. В том году канун Дня Всех Святых выпал на четверг, и окрестные фермеры договорились собраться на гулянку у Дэвисов.
В тот самый день, тридцать первого октября, разом кончилось тепло. Утро выдалось свинцово-серым, а к полудню прежде сухие ветры принесли промозглую сырость. Люди ежились еще и потому, что не ждали холодов, а Волк, старый пес Уокера, поплелся в хижину и залег поближе к очагу. Однако индейские тамтамы по-прежнему гремели вдали, да и белые жители отнюдь не намеревались отказываться от своих традиционных праздников. Уже к четырем часам дня к хижине Уокера начали прибывать фургоны; вечером же, на славу угостившись, многочисленные гости, воодушевленные игрой Лафайетта Смита, пустились в пляс, умудряясь выкидывать самые невероятные коленца в тесноте донельзя переполненной комнаты. Молодежь развлекалась подходящими для этого времени года веселыми глупостями, а старый Волк принимался выть – тоскливо, жутко, зловеще, – всякий раз, как скрипка Лафайетта исторгала какой-нибудь особенно пронзительный звук. Немудрено – Волк никогда прежде не слышал этого инструмента. Впрочем, большую часть пирушки видавший виды старый вояка проспал: в столь преклонном возрасте он уже мало чем интересовался и жил преимущественно во сне. Том и Дженни Ригби приехали со своей шотландской овчаркой Зиком, но представители собачьего семейства так и не подружились. Зик казался встревоженным и весь вечер к чему-то подозрительно принюхивался.
Одри и Уокер прекрасно танцевали, и Мамаша Комптон до сих пор любит рассказывать, какую замечательную пару являли они собой на той пирушке. Все их заботы отступили прочь, и Уокер был чисто выбрит, принаряжен и даже щеголеват. К десяти часам гости уже отбили себе все ладони и начали поочередно разъезжаться, обмениваясь на прощание долгими рукопожатиями и грубовато-добродушными заверениями в том, что все отлично повеселились. Зик ужасно завывал, когда шел вместе со своими хозяевами к фургону, но Том и Дженни решили, что ему просто не хочется возвращаться домой, а Одри возразила, что его, должно быть, раздражают далекие тамтамы – ведь их бесконечный грохот так отвратителен по сравнению с веселым шумом пирушки.
К ночи нагрянул сильный холод, и Уокер положил в очаг огромное бревно, присыпав его угольями, чтобы оно тлело до утра. Старый Волк подполз поближе и в рыжеватых отблесках огня погрузился в свой обычный глубокий сон. Одри и Уокер до того устали, что, позабыв о всех чарах и проклятиях на свете, поскорее улеглись в грубо сколоченную из сосновых досок кровать и уснули прежде, чем дешевый будильник на полке у очага успел отсчитать три минуты. А где-то вдалеке по-прежнему глухо и ритмично били дьявольские барабаны, и их звуки разносил ледяной ночной ветер… Здесь доктор Мак-Нейл примолк и снял очки, словно расплывчатость окружающего реального мира могла помочь ему лучше разглядеть события прошлого.
– Вы сейчас поймете, – сказал он, – что мне было крайне сложно составить цельную картину всего случившегося после того, как гости разъехались. Однако у меня имелась, особенно поначалу, возможность восстановить ее. – И, помолчав еще несколько секунд, доктор продолжил рассказ. – Одри снились кошмары, в которых Йиг являлся ей в обличье сатаны, каким она видела его на гравюрах в дешевых книжках. В самый разгар этих кошмарных снов она вдруг очнулась и поняла, что Уокер тоже не спит и тоже сидит в постели. Он напряженно прислушивался к чему-то и сердито шикнул на жену, когда та начала было спрашивать, что его вдруг разбудило.
– Тише, Од! – прошептал он. – Слышишь, как что-то звенит, жужжит и шуршит? Как думаешь, может, это осенние сверчки?
В хижине и впрямь явственно слышались странные звуки. Одри прислушалась и внезапно уловила в них нечто знакомое и ужасное, вытесненное из памяти, но затаившееся в самой ее глубине. А над всеми этими перезвонами, жужжаниями и шуршаниями, рождая страшные ассоциации, монотонно стучали далекие тамтамы, и их гулкие удары проносились над темными равнинами, освещенными бледным серпом луны.
– Уокер, а если это… Если это проклятие Йига? Одри почувствовала, как ее муж задрожал.
– Нет, на Йига не похоже. Йиг на вид как человек, пока не посмотришь на него поближе. Так вождь Серый Орел говорит. А это, наверное, не сверчки, а лисы залезли в дом погреться, вот что. Встанука я, пожалуй, да выгоню их, пока эти твари не добрались до буфета.
Уокер поднялся, нащупал висевший у изголовья фонарь и загремел жестяной коробкой со спичками, прибитой к стене рядом с фонарем. Одри, сев в постели, видела, как огонек спички превратился в ровный свет фитиля. Чуть погодя Уокер и Одри пригляделись, и грубо сколоченная хижина содрогнулась от разом вырвавшегося у них истошного крика: на плоском каменном полу фонарь высветил сплошную кишащую коричневато-пятнистую массу гремучих змей; они тянулись к огню и угрожающе поворачивали отвратительные головы в сторону окаменевшего от испуга человека с фонарем в руках.
Эта картина, как вспышка мелькнула перед глазами у Одри. Змей было великое множество, они были самых разных размеров и, вероятно, нескольких видов; уже в тот краткий миг Одри заметила, как две-три змеи отвели головы назад, будто готовясь напасть на Уокера. Она не лишилась чувств, а вот ее муж замертво рухнул на пол. Фонарь потух, и Одри оказалась во тьме. Уокер даже не вскрикнул – страх парализовал его, и он упал, точно сраженный беззвучной стрелой, пущенной нечеловеческой рукой. Одри казалось, что все вокруг закружилось в чудовищном водовороте, где реальность смешалась с кошмарным сном, от которого она перед тем очнулась.
Одри была неспособна ни на какое сознательное действие, ибо воля и чувство реальности окончательно покинули ее. Она недвижно лежала, откинувшись на подушку, и ждала, что этот ужасный сон вот-вот кончится. Какое-то время она вообще не осознавала, что же произошло на самом деле. Затем в ее голову мало-помалу начали закрадываться подозрения в том, что все виденное вообще было явью. Одри задрожала от поднявшейся в ней волны безумного страха и отчаяния, ей захотелось кричать вопреки колдовским чарам, лишившим ее голоса. Уокера нет, и помочь ему уже нечем. Его насмерть закусали змеи, как и предсказывала та старая ведьма, которую он встретил, когда еще был мальчишкой. И бедняга Волк, должно быть, не мог придти на помощь хозяину, ибо, скорее всего, из обычного своего стариковского сна сразу погрузился в вечный. А теперь эти ползучие твари подбираются к ней в темноте, с каждым мгновением все ближе и ближе, и не исключено, что как раз сейчас они неслышно обвивают спинку кровати и медленно перетекают на грубое шерстяное покрывало. Одри невольно съежилась под одеялом и задрожала.
Да, это – проклятие Йига. Он послал своих ужасных детей в ночь Хэллоуина, и первой их жертвой стал Уокер. Но почему – ведь он ни в чем не виноват! Могли бы сразу напасть на нее, Одри, она же одна убила гремучих змей в гнезде! Затем ей вспомнилось, как индейцы описывали проклятие Йига. Ее не погубят, а просто превратят в пятнистую змею. Бр- р! Значит, она станет одной из тех тварей, которые извивались на полу и которых Йиг послал, чтобы они взяли ее к себе! Одри попыталась пробормотать заклинание, какому ее учил Уокер, но почувствовала, что не может вымолвить ни звука.
Будильник громко тикал, заглушая сводящий с ума стук далеких тамтамов. Змеи почему-то не спешили с расправой – или они нарочно тянули, действуя ей на нервы? То и дело Одри чудилось, будто что-то, подкрадываясь к ней, ровно давит на одеяло, но всякий раз оказывалось, что причиной тому были всего лишь ее окончательно расшатанные нервы. В темноте по-прежнему тикали часы, и мысли Одри постепенно направились в другое русло.
Не могли эти змеи столько готовиться! И никого Йиг не посылал. Это были самые обыкновенные гремучие змеи, которые гнездились под камнем и приползли, привлеченные теплом. Они не собираются нападать на нее, потому что… Потому что им хватило одного несчастного Уокера! Но где они сейчас? Уползли прочь? Свернулись кольцами у очага? Или все еще ползают по распростертому телу своей жертвы? Слышалось только тиканье будильника да ритмичный стук далеких барабанов. При мысли о том, что мертвый муж лежит где-то рядом в непроглядной темноте Одри содрогнулась и почувствовала самый настоящий животный страх. Сэлли Комптон рассказывала кошмарную историю о том человеке из округа Скотт. Его тоже искусало целое полчище гремучих змей, и что же произошло потом? От яда труп начал гнить, весь раздулся и в конце концов лопнул – лопнул, издав отвратительный хлопок . Неужели и с Уокером сейчас происходит то же самое там, на каменном полу? Одри поняла, что помимо своей воли начала прислушиваться к чему-то совершенно ужасному, в чем страшно было даже признаться самой себе.
Будильник продолжал тикать, насмешливо, издевательски передразнивая столь же ритмичный барабанный стук, доносимый издалека ночным ветром. Одри пожалела, что в их часах не было боя, ибо тогда можно было бы определить, сколько еще продлится ее чудовищная бессонная ночь. Проклиная свои чересчур крепкие нервы, не дававшие ей лишиться чувств, Одри гадала: какое избавление принесет рассвет? Может, кто-нибудь из соседей будет проезжать мимо и зайдет проведать? Но не обезумеет ли она к утру? Да и в здравом ли она уме уже сейчас?
Мучительно прислушиваясь, Одри вдруг поняла нечто такое, во что даже не верилось, и ей пришлось напрячься изо всех сил, дабы убедиться в невероятном; убедившись же, она не знала – радоваться ей или бояться. Далекие индейские тамтамы замолчали . Они всегда изводили ее – но, с другой стороны, разве Уокер не считал их защитой от неведомого, потустороннего зла? И что он там пересказывал ей шепотом, после разговора с Серым Орлом и шаманами из племени уичито?
Нет, ей вовсе не нравилась эта внезапная тишина! В ней таилось что-то зловещее. Будильник тикал теперь в одиночестве, громко и неестественно. Собравшись наконец для сознательного действия, Одри откинула одеяло с лица и в темноте посмотрела в направлении окна. Должно быть, на улице светил месяц, ибо усеянный звездами прямоугольник окна четко вырисовывался во тьме. И вдруг раздался этот страшный, неописуемый звук – глухой, омерзительный хлопок ! Лопнула кожа, из-под которой разлетелся яд. Боже! Сэлли рассказывала это жуткое зловоние и терзающая, рвущая душу тишина! Это уже слишком. Оковы молчания спали, и черная ночь до краев наполнилась совершенно безумными истошными воплями Одри.
Но и от этого потрясения она не лишилась чувств. А какое облегчение можно было бы получить! Эхо воплей уже давно затихло, а Одри по-прежнему видела перед собой звездный прямоугольник окна и слышала сулящее гибель тиканье кошмарных часов. Но что это? Кажется, ей послышался и какой-то другой звук? И, кажется, что-то появилось ли что-то в светлеющем прямоугольнике окна? Одри была не в состоянии оценить, что она видит и слышит. Она не ведала, где кончается реальность, а где начинается галлюцинация.
У нижней рамы окна действительно что-то шевелилось . И тиканье будильника уже было не единственным звуком в комнате. Определенно, слышалось чье-то тяжелое дыхание, но не ее и не бедняги Волка. Старый пес спал очень тихо, а если он и бодрствовал, то его хриплое сопенье она не могла бы спутать ни с чем на свете. Затем на фоне звездного неба Одри увидела черный, дьявольский силуэт, напоминавший человеческий: очертания огромных плеч и головы, медленно надвигались на Одри.
– А‑а-а‑а! А‑а-а‑а! Уходи! Уходи! Уходи, змеиный дьявол! Уходи, Йиг! Я не хотела их убивать – я только боялась, что муж их испугается. Не надо, Йиг, не надо! Я не нарочно твоих детенышей убила! Не подходи ко мне! Не превращай меня в пятнистую змею!
Однако полубесформенные плечи и голова продолжали бесшумно крениться вперед, к кровати.
Внутри у Одри все разом оборвалось, и в следующее мгновение съежившийся от страха ребенок обернулся буйной безумицей. Одри знала, что топор висит на стене – на специальных гвоздях возле фонаря. Дотянуться до него было легко, и Одри сразу же нащупала его в темноте. Не дав опомниться своему мучителю, она схватила топор и поползла к подножью кровати, поближе к чудовищным плечам и голове, которые с каждым мигом приближались к Одри. Выражение ее лица будь в комнате хоть сколько- нибудь света – вряд ли понравилось кому-либо из смертных.
– На тебе, получай! Вот тебе еще, и еще, и еще!
Одри разразилась визгливым хохотом; она захохотала еще громче, когда увидела, что звездная темнота за окном уступила место бледной серости долгожданного рассвета…
Доктор Мак-Нейл вытер пот со лба и вновь надел очки. Я ждал продолжения, но доктор молчал, и я тихо спросил:
– Она осталась жива? Ее нашли? Смог ли кто-нибудь все это объяснить? Доктор прокашлялся:
– Да, она, можно сказать, осталась жива. И все удалось объяснить. Я же вам говорил – здесь не было никакого колдовства, всего лишь нелепая, жестокая, чудовищная реальность.
Первой все увидела Сэлли Комптон. На следующее утро она подъехала к хижине Дэвисов, чтобы обсудить с Одри вечеринку; дым из трубы не шел, и это было очень странно. Правда, опять потеплело, но в такой час очаг всегда горел и Одри что-нибудь стряпала. В сарае мычали некормленные мулы, и старый Волк не грелся, как обычно, на своей излюбленной ступеньке крыльца.
В общем, Сэлли почуяла неладное, а потому постучала в дверь робко и не без колебаний. Ответа не последовало, и Сэлли, немного подождав, толкнула грубо сколоченную дверь. Она оказалась не заперта, и Сэлли осторожно вошла в хижину. Увидев, что было внутри, она ахнула, отпрянула назад и схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть.
Когда она отворила дверь, то едва не задохнулась от жуткого зловония, но ее ошеломило даже не это, а представшее ее глазам зрелище.
На полу полутемной хижины лежали три страшных свидетельства некоего чудовищного происшествия, свидетельства, при виде которых бедную Сэлли охватил неописуемый ужас.
Возле потухшего очага лежал большой пес: шерсть его во многих местах вылезла от чесотки или же просто от старости, и на голых участках проступили багровые пятна разложения. Все его тело буквально разрывалось от скопившегося яда гремучих змей. Должно быть, несчастного искусало целые полчища этих гадов.
Направо от входа виднелись бесформенные останки изрубленного топором человека – судя по одежде, он едва успел встать с постели; в одной руке он сжимал раздробленные обломки фонаря. На теле у него не было никаких следов змеиных укусов . Рядом валялся окровавленный топор.
А в центре комнаты на полу корчилось омерзительное существо с бессмысленным взглядом – некогда оно было женщиной, теперь же являло собой лишь ее безумное, бессловесное подобие. Существо было бессловесным – оно могло лишь шипеть, шипеть безостановочно…
Теперь уже мы оба, доктор Мак-Нейл и я, вытирали со лба холодный пот. Доктор взял со своего рабочего стола склянку, налил из нее что-то в два бокала, выпил из одного, а другой предложил мне. Дрожащим голосом я сделал вывод, который напрашивался сам собой:
– Значит, Уокер всего-навсего лишился чувств, затем очнулся от воплей Одри, а ее топор довершил дело?
– Именно так, – тихо ответил доктор. – Но в любом случае Уокер принял смерть от змей. Его постоянный страх действовал в двух направлениях: от страха Уокер потерял сознание и от страха же пичкал жену жуткими историями, отчего она, столкнувшись, как ей показалось, со змеиным дьяволом, изрубила его топором.
Я на миг задумался.
– А вот Одри – разве проклятие Йига все же не сбылось для нее? Наверное, зрелище шипящих змей крепко засело у нее в голове.
– Совершенно верно. Поначалу еще наблюдались светлые промежутки, но они случались все реже и реже. У нее начали расти седые от самых корней волосы, которые вскоре стали выпадать. Кожа приобрела пятнистый вид, а когда сама она умерла…
– Умерла ? – переспросил я, вздрогнув. – Тогда что же мы видели там, внизу?
– То , что родилось у нее девять месяцев спустя, – хмуро ответил доктор Мак-Нейл. – Всего было три, причем две из них были куда ужаснее той, что вы видели, но в живых осталась только одна.