Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с Zealia Bishop

ЛОКОН МЕДУЗЫ

(Medusa’s Coil)
Напи­са­но в 1930 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод М. Курен­ной

////

I

Доро­га на Кейп-Жирар­до шла по незна­ко­мой мест­но­сти, и когда лучи вечер­не­го солн­ца ста­ли при­об­ре­тать золо­ти­стый и какой-то полу­фан­та­сти­че­ский отте­нок, я понял, что мне нуж­но спро­сить у кого- нибудь, куда ехать даль­ше, если я вооб­ще соби­ра­юсь попасть в город до наступ­ле­ния ночи. Мне не улы­ба­лось мотать­ся по этим уны­лым доли­нам в южной части шта­та Мис­су­ри после наступ­ле­ния тем­но­ты, так как доро­ги были пло­хи­ми, а ноябрь­ский холод – слиш­ком силь­ным, что­бы выно­сить его в откры­том авто­мо­би­ле. К тому же на гори­зон­те нача­ли сгу­щать­ся тем­ные тучи, а пото­му я напря­жен­но всмат­ри­вал­ся в окру­жав­шие меня плос­кие корич­не­вые поля, испещ­рен­ные длин­ны­ми серо-голу­бы­ми теня­ми, наде­ясь заме­тить какой-нибудь дом, где смо­гу полу­чить нуж­ные све­де­ния.

Место было уны­лое и пустын­ное, но в кон­це кон­цов я раз­гля­дел сре­ди груп­пы дере­вьев воз­ле малень­кой реч­ки оди­но­кую кры­шу дома, сто­яв­ше­го при­бли­зи­тель­но в полу­ми­ле от доро­ги – может быть, туда ведет тро­пин­ка или колея, по кото­рой я смо­гу до него добрать­ся? Посколь­ку бли­же не ока­за­лось ника­ко­го жилья, я решил попы­тать сча­стья здесь, и нема­ло обра­до­вал­ся, когда в кустах на обо­чине пока­за­лись остат­ки рез­ных камен­ных ворот, свер­ху покры­тые сухи­ми мерт­вы­ми пле­тя­ми вьюн­ков, а сни­зу зарос­шие под­леском. Послед­нее обсто­я­тель­ство объ­яс­ня­ло, поче­му я и не раз­ли­чил эту дорож­ку изда­ле­ка. Я понял, что про­ехать здесь будет невоз­мож­но, а пото­му со всей тща­тель­но­стью при­пар­ко­вал маши­ну у ворот, где густые кро­ны дере­вьев надеж­но укры­ли бы ее в слу­чае дождя, и отпра­вил­ся к дому пеш­ком.

Про­би­ра­ясь в сгу­щав­ших­ся сумер­ках по зарос­шей кустар­ни­ком тро­пин­ке, я почув­ство­вал, как меня охва­ты­ва­ют неяс­ные дур­ные пред­чув­ствия, воз­мож­но, вызван­ные атмо­сфе­рой мрач­но­го упад­ка, царив­шей над полу­раз­ру­шен­ны­ми воро­та­ми и быв­шей подъ­езд­ной алле­ей. Полу­стер­ша­я­ся резь­ба на ста­рых камен­ных стол­бах ука­зы­ва­ла на то, что когда-то здесь было бога­тое поме­стье, а по обе­им сто­ро­нам аллеи уга­ды­ва­лись стро­гие ряды лип, мно­гие из кото­рых к насто­я­ще­му вре­ме­ни погиб­ли, а дру­гие зате­ря­лись сре­ди дикой порос­ли. Пока я шел, к моей одеж­де цеп­ля­лись репьи и колюч­ки, и вско­ре я уже стал сомне­вать­ся в том, что здесь вооб­ще кто-нибудь жил. Может, я пона­прас­ну тра­чу силы? Мгно­ве­ние я коле­бал­ся, при­ки­ды­вая в уме, не сто­ит ли повер­нуть назад и поис­кать какую-нибудь фер­му даль­ше по доро­ге, но в сле­ду­ю­щий момент пока­зав­ший­ся впе­ре­ди дом воз­бу­дил во мне жгу­чее любо­пыт­ство и иссле­до­ва­тель­ский пыл. Было что-то вызы­ва­ю­ще при­тя­га­тель­ное в этом вет­хом, окру­жен­ном дере­вья­ми зда­нии, кото­рое сви­де­тель­ство­ва­ло об изя­ще­стве и обсто­я­тель­но­сти ушед­шей эпо­хи и, каза­лось, было пред­на­зна­че­но для гораз­до более южной мест­но­сти. Это был типич­ный дере­вян­ный дом план­та­то­ра – клас­си­че­ский обра­зец архи­тек­ту­ры нача­ла девят­на­дца­то­го века с дву­мя эта­жа­ми, ман­сар­дой и боль­шим иони­че­ским пор­ти­ком, колон­ны кото­ро­го дохо­ди­ли до осно­ва­ния ман­сар­ды и под­дер­жи­ва­ли тре­уголь­ный щипец. Было оче­вид­но, что дом при­шел в совер­шен­ный упа­док – одна из колонн сгни­ла и обва­ли­лась, а верх­няя веран­да или, если угод­но, бал­кон, угро­жа­ю­ще осе­ла. Я пред­по­ло­жил, что преж­де рядом с ним сто­я­ли дру­гие стро­е­ния.

Под­ни­ма­ясь по широ­ким камен­ным сту­пе­ням на низ­кое крыль­цо, куда выхо­ди­ла рез­ная дверь с вее­ро­об­раз­ным окош­ком, я занерв­ни­чал и хотел было заку­рить, но пере­ду­мал, заме­тив, насколь­ко высох­ло все кру­гом – того и гля­ди, зай­мет­ся пожар. Хотя теперь я был твер­до уве­рен в том, что дом необи­та­ем, я все же не решил­ся нару­шить его покой, пред­ва­ри­тель­но не посту­чав­шись. Потя­нув на себя заржа­ве­лое двер­ное коль­цо, я при­под­нял его и осто­рож­но стук­нул по рас­трес­кав­шей­ся двер­ной пане­ли, отче­го, как мне пока­за­лось, заша­та­лось и задре­без­жа­ло все стро­е­ние. Отве­та не было, но я все же еще раз налег на тяже­лое скри­пу­чее устрой­ство отча­сти для того, что­бы разо­гнать царив­шую вокруг жут­кую тиши­ну и запу­сте­ние, отча­сти наде­ясь вызвать воз­мож­но­го оби­та­те­ля этих раз­ва­лин. Я услы­шал печаль­ный крик голу­бя, донес­ший­ся как буд­то от реки –во вся­ком слу­чае, в той сто­роне раз­да­ва­лось сла­бое жур­ча­ние воды. Слов­но в полу­сне я схва­тил­ся за ста­рый засов, потряс его и попы­тал­ся открыть дверь. Она ока­за­лась неза­пер­той, но пода­ва­лась с огром­ным тру­дом и при этом отча­ян­но скре­же­та­ла. Нако­нец мне уда­лось спра­вить­ся с ней, и я сту­пил в широ­кий сумрач­ный холл.

В сле­ду­ю­щую мину­ту мне при­шлось пожа­леть об этом – и вовсе не пото­му, что пол­чи­ща при­зра­ков пред­ста­ли пре­до мной в этом пыль­ном полу­мра­ке хол­ла. Про­сто я сра­зу же понял, что дом отнюдь не забро­шен. Боль­шая дере­вян­ная лест­ни­ца скри­пе­ла под тяже­стью чьих-то неуве­рен­ных, мед­лен­но при­бли­жав­ших­ся шагов. Затем я уви­дел высо­кую сгорб­лен­ную фигу­ру, на мгно­ве­ние отра­зив­шу­ю­ся в окне на лест­нич­ной пло­щад­ке.

Мой пер­вый при­ступ стра­ха быст­ро про­шел, и когда чело­век пре­одо­лел послед­ний про­лет, я уже был готов при­вет­ство­вать хозя­и­на, в чьи вла­де­ния так неосто­рож­но вторг­ся. В полу­мра­ке я уви­дел, как он полез в кар­ман за спич­кой, а потом зажег малень­кую керо­си­но­вую лам­пу, сто­яв­шую на шат­ком сто­ли­ке у само­го под­но­жия лест­ни­цы. Сла­бое мер­ца­ние фити­ля осве­ти­ло суту­ло­го, очень высо­ко­го, измож­ден­но­го ста­ри­ка, в кото­ром, несмот­ря на небри­тость и небреж­ность оде­я­ния, мож­но было сра­зу же при­знать джентль­ме­на.

Не дожи­да­ясь, пока он заго­во­рит, я тороп­ли­во при­нял­ся объ­яс­нять цель сво­е­го визи­та.

– Про­сти­те, что ворвал­ся к вам без спро­са, но когда на мой стук никто не ото­звал­ся, я решил, что дом забро­шен. Я толь­ко хотел узнать, как луч­ше про­ехать в Кейп-Жирар­до. Мне хоте­лось бы попасть туда еще засвет­ло, но теперь, конеч­но…

Тут я вынуж­ден был замол­чать, ибо сто­яв­ший пере­до мною ста­рик пере­бил меня. Как я и ожи­дал, он гово­рил очень веж­ли­вым тоном и с лег­ким акцен­том, сви­де­тель­ство­вав­шим о том, что и он, и его дом явля­ют­ся выход­ца­ми из южных шта­тов.

– Ско­рее вы долж­ны про­стить меня за то, что я не сра­зу ото­звал­ся на ваш стук. Я живу очень уеди­нен­но, и обыч­но не жду посе­ти­те­лей. Потом, когда вы сно­ва посту­ча­ли, я пошел откры­вать, но вви­ду того, что в послед­нее вре­мя мне нездо­ро­вит­ся, я вынуж­ден пере­дви­гать­ся очень мед­лен­но.

Ради­ку­лит – весь­ма мучи­тель­ная шту­ка. Ну, а насчет того, что­бы вам добрать­ся до горо­да засвет­ло, то об этом и думать забудь­те. Доро­га, по кото­рой вы еде­те – если, конеч­но, вы шли к дому от глав­ных ворот, – не самый луч­ший и не самый корот­кий путь. Вам нуж­но свер­нуть нале­во на пер­вом же пово­ро­те после ворот – я имею в виду пово­рот на боль­шое шос­се. Там есть еще три-четы­ре колеи – их вам сле­ду­ет про­пу­стить, но насто­я­щую доро­гу вы никак не про­гля­ди­те: пря­мо напро­тив нее, спра­ва, рас­тет огром­ная ива. Когда свер­не­те, про­еде­те два пово­ро­та и на тре­тьем сно­ва свер­не­те нале­во. А потом…

Сби­тый с тол­ку столь подроб­ны­ми объ­яс­не­ни­я­ми, кото­рые на самом деле мог­ли лишь окон­ча­тель­но запу­тать при­ез­же­го, я не удер­жал­ся и пере­бил его. – Пожа­луй­ста, подо­жди­те минут­ку! Как же я раз­гля­жу все эти ука­за­те­ли в кро­меш­ной тьме, если я нико­гда преж­де здесь не бывал? Не забы­вай­те, что доро­гу мне при­дет­ся разыс­ки­вать при невер­ном све­те двух фар. Кро­ме того, мне кажет­ся, что очень ско­ро нач­нет­ся гро­за, а у меня маши­на с откры­тым вер­хом. Похо­же, я попа­ду в изряд­ную пере­дел­ку, если взду­маю доби­рать­ся сего­дня вече­ром в Кейп-Жирар­до. Сда­ет­ся мне, что луч­ше и не про­бо­вать. Я ужас­но не люб­лю при­чи­нять людям бес­по­кой­ство, но, при­ни­мая во вни­ма­ние все эти обсто­я­тель­ства, я осме­люсь про­сить вас при­ютить меня на ночь. Я не достав­лю вам ника­ких хло­пот: мне не нуж­но ни еды, ни раз­вле­че­ний. Толь­ко выде­ли­те мне уго­лок, где бы мож­но было поспать до рас­све­та, и боль­ше ниче­го. Я могу оста­вить маши­ну там, где она сей­час сто­ит – ей ниче­го не сде­ла­ет­ся от сыро­сти.

Выска­зы­вая свою прось­бу, я заме­тил, как с лица ста­ри­ка исче­за­ет преж­нее выра­же­ние тихо­го сми­ре­ния и оно при­об­ре­та­ет крайне удив­лен­ный вид.

– Ноче­вать – здесь?

Он, каза­лось, был так изум­лен моей прось­бой, что мне при­шлось повто­рить ее.

– А поче­му бы и нет? Уве­ряю вас, со мной у вас не будет ника­ких хло­пот. Что же мне еще делать? Я здесь чужой, а ездить по этим доро­гам в тем­но­те – все рав­но что блуж­дать по лаби­рин­ту. Кро­ме того, дер­жу пари, что через час хлы­нет ливень…

На этот раз хозя­ин пре­рвал меня, и в его густом мело­дич­ном голо­се я раз­ли­чил какие-то необыч­ные нот­ки.

– Чужак – ну конеч­но! Это объ­яс­ня­ет, поче­му вам при­шло в голо­ву зано­че­вать у меня. Будь вы мест­ный, вы бы вооб­ще не поду­ма­ли здесь оста­но­вить­ся. Нын­че люди сюда совсем не загля­ды­ва­ют.

Он замол­чал, и я ощу­тил, как мое жела­ние остать­ся на ночь уси­ли­лось в тыся­чу раз. Его лако­нич­ные сло­ва раз­бу­ди­ли у меня в душе пред­чув­ствие некой тай­ны. Несо­мнен­но, в этом доме было нечто при­тя­га­тель­но необыч­ное, а царив­ший повсю­ду запах пле­се­ни, каза­лось, таил в себе тыся­чи сек­ре­тов. Я вновь обра­тил вни­ма­ние на край­нюю вет­хость все­го, что меня окру­жа­ло – даже туск­ло­го све­та керо­си­но­вой лам­пы хва­та­ло, что­бы ясно уви­деть это. Я почув­ство­вал, что ужас­но про­дрог, и с сожа­ле­ни­ем отме­тил про себя, что паро­во­го отоп­ле­ния здесь, похо­же, не води­лось. Но мое любо­пыт­ство было так вели­ко, что, невзи­рая на все неудоб­ства, я страст­но захо­тел остать­ся в этом доме и поболь­ше узнать о седом затвор­ни­ке и его печаль­ной оби­те­ли.

– Мне нет дела до того, поче­му сюда не ходят люди, – отве­тил я. Един­ствен­ное, чего я хочу – это най­ти себе кры­шу над голо­вой до зав­траш­не­го утра. А что до мест­ных жите­лей, так они, ско­рее все­го, избе­га­ют сюда наве­ды­вать­ся по при­чине упад­ка, в кото­рый при­шло ваше хозяй­ство. Я согла­сен, что пона­до­би­лось бы целое состо­я­ние, что­бы содер­жать его в поряд­ке, но раз уж это бре­мя так вели­ко, то поче­му бы вам не подыс­кать себе жилье помень­ше? Зачем вам на ста­ро­сти лет тер­петь все эти невзго­ды и неудоб­ства?

Каза­лось, хозя­ин ничуть не оби­дел­ся на мои сло­ва. Немно­го помол­чав, он отве­чал мне печаль­ным тоном:

– Конеч­но, може­те оста­вать­ся, если вам так хочет­ся – насколь­ко я могу судить, вам лич­но здесь ниче­го не гро­зит. Но дру­гие утвер­жда­ют, что этот дом каким-то обра­зом воз­дей­ству­ет на тех, кто в нем нахо­дит­ся. Что же каса­ет­ся меня, то я живу здесь, пото­му что это мой долг. Есть нечто такое, что мне сле­ду­ет охра­нять – нечто такое, что удер­жи­ва­ет меня от бег­ства. Хотел бы я, что­бы у меня было доста­точ­но денег, здо­ро­вья и често­лю­бия, что­бы как сле­ду­ет забо­тить­ся о доме и зем­ле!

Конеч­но, я тут же пой­мал хозя­и­на на сло­ве. Он зна­ком при­гла­сил меня под­нять­ся, и со все воз­рас­та­ю­щим любо­пыт­ством я мед­лен­но после­до­вал за ним по лест­ни­це. Было уже очень тем­но, а раз­да­вав­ши­е­ся сна­ру­жи сла­бые бара­ба­ня­щие зву­ки под­ска­за­ли мне, что дав­но уже соби­рав­ший­ся дождь нако­нец пошел. В дан­ный момент я был бы рад любо­му при­ста­ни­щу, а уж этот дом, с его непе­ре­да­ва­е­мой атмо­сфе­рой древ­но­сти и на ред­кость зага­доч­ным хозя­и­ном, пока­зал­ся мне сущим подар­ком. Для тако­го неиз­ле­чи­мо­го люби­те­ля гро­тес­ка, как я, не мог­ло бы най­тись более под­хо­дя­ще­го при­ю­та.

II

Угло­вая ком­на­та на тре­тьем эта­же выгля­де­ла менее запу­щен­ной, чем осталь­ной дом. Имен­но в нее-то и при­вел меня мой хозя­ин. Поста­вив фонарь на стол, он засве­тил лам­пу поболь­ше. По чисто­те и убран­ству ком­на­ты, а так­же по кни­гам, длин­ны­ми ряда­ми выстро­ив­шим­ся вдоль стен, я заклю­чил, что не ошиб­ся, опре­де­лив его как джентль­ме­на по про­ис­хож­де­нию и вос­пи­та­нию. Конеч­но, он был отшель­ни­ком и чуда­ком, но все же у него были свои прин­ци­пы и интел­лек­ту­аль­ные инте­ре­сы. Едва он пред­ло­жил мне сесть, как я завел раз­го­вор на самые общие темы и с удо­воль­стви­ем заме­тил, что он и не дума­ет отмал­чи­вать­ся. Во вся­ком слу­чае, он, каза­лось, был рад, что ему есть с кем пого­во­рить, и даже не пытал­ся уве­сти раз­го­вор в сто­ро­ну, когда я осме­лел настоль­ко, что попро­сил его рас­ска­зать о себе. Как выяс­ни­лось, его зва­ли Анту­ан де Рус­си, и про­ис­хо­дил он из древ­не­го, мощ­но­го и чрез­вы­чай­но мно­го­чис­лен­но­го план­та­тор­ско­го рода, неко­гда обос­но­вав­ше­го­ся в Луи­зи­ане. Более ста лет тому назад его дед, быв­ший в ту пору млад­шим сыном в семье, пере­се­лил­ся в южную часть Мис­су­ри и со свой­ствен­ным его пред­кам раз­ма­хом при­нял­ся обу­стра­и­вать­ся на новом месте, воз­ве­дя этот особ­няк с колон­на­ми и окру­жив его все­ми при­над­леж­но­стя­ми, подо­ба­ю­щи­ми круп­ной хлоп­ко­вой план­та­ции. Когда-то в хижи­нах на зад­нем дво­ре, там, где теперь стру­и­ла свои воды река, про­жи­ва­ло до двух­сот негров, и слу­шать, как по вече­рам они поют, сме­ют­ся и игра­ют на бан­джо, озна­ча­ло в пол­ной мере насла­дить­ся ныне бес­след­но исчез­нув­ши­ми пре­ле­стя­ми циви­ли­за­ции и соци­аль­но­го устрой­ства. Перед домом, в окру­же­нии огром­ных дубов и ив, был рас­ки­нут широ­кий зеле­ный ковер все­гда тща­тель­но под­стри­жен­ной лужай­ки, по кото­рой вились вымо­щен­ные булыж­ни­ком тро­пин­ки, с обе­их сто­рон уса­жен­ные цве­та­ми. Ривер­сайд – так назы­ва­лась усадь­ба – в те вре­ме­на являл собою идил­ли­че­скую кар­ти­ну дере­вен­ской жиз­ни, наве­ки запе­чат­лев­шу­ю­ся в памя­ти при­ютив­ше­го меня ста­ри­ка.

Дождь разо­шел­ся вовсю. Его плот­ные струи хле­ста­ли по нена­деж­ной кров­ле, сте­нам и окнам. Сквозь тыся­чи тре­щин и щелей внутрь про­са­чи­ва­лась вода и тон­кой струй­кой сте­ка­ла на пол в самых неожи­дан­ных местах. Сна­ру­жи хло­пал гни­лы­ми став­ня­ми ветер. Ниче­го это­го я не заме­чал и даже не думал о сво­ей машине, бро­шен­ной под нена­деж­ной защи­той дере­вьев, ибо чув­ство­вал при­бли­же­ние тай­ны. Мой хозя­ин собрал­ся было отве­сти меня в спаль­ню, но, увлек­шись вос­по­ми­на­ни­я­ми, поза­был о сво­ем наме­ре­нии и про­дол­жал свой рас­сказ о преж­них днях. Было ясно, что еще немно­го – и я узнаю, поче­му он живет один-оди­не­ше­нек в этом ста­ром доме, с кото­рым, по сло­вам сосе­дей, было явно что-то не лад­но. Его голос был мело­ди­чен и даже усып­ля­ющ, но уже очень ско­ро он начал гово­рить о таких вещах, что с меня сле­тел вся­кий сон.

– Ривер­сайд постро­и­ли в 1816 году, а в 1828 здесь родил­ся мой отец. Если бы ему дове­лось дожить до нынеш­них дней, ему было бы за сто лет, но он умер моло­дым – таким моло­дым, что я лишь очень смут­но пом­ню его. Его уби­ли на войне в шесть­де­сят чет­вер­том. Он запи­сал­ся доб­ро­воль­цем в Седь­мой Луи­зи­ан­ский пехот­ный полк, пото­му что хотел вое­вать на родине. Дед мой был слиш­ком стар для сра­же­ний, но все же дожил до девя­но­ста пяти и помо­гал моей мате­ри рас­тить меня.

Нуж­но отдать ему долж­ное – я полу­чил хоро­шее вос­пи­та­ние. У нас в семье все­гда были креп­кие тра­ди­ции и высо­кие пред­став­ле­ния о чести, и дед сле­дил, что­бы я вырос насто­я­щим пред­ста­ви­те­лем рода де Рус­си, извест­но­го со вре­мен кре­сто­вых похо­дов. Войне не уда­лось окон­ча­тель­но разо­рить нас, а пото­му мы мог­ли поз­во­лить себе доволь­но спо­кой­ное суще­ство­ва­ние. Я учил­ся в одной из самых пре­стиж­ных школ Луи­зи­а­ны, а закон­чил свое обра­зо­ва­ние в Прин­стоне. Потом я вер­нул­ся домой и при­ло­жил все уси­лия для того, что­бы сде­лать план­та­цию при­быль­ной, но, сами види­те, к чему это при­ве­ло. Мама умер­ла, когда мне было два­дцать лет. Два года спу­стя за ней после­до­вал дед. Я был тогда очень оди­нок и в 85‑м году женил­ся на даль­ней род­ствен­ни­це из Нью-Орле­а­на. Все мог­ло бы пой­ти ина­че, если бы она пожи­ла подоль­ше, но она умер­ла при родах, и у меня остал­ся толь­ко мой сын Дэнис. Я не пытал­ся женить­ся сно­ва, а посвя­тил всю свою жизнь маль­чи­ку. Он был похож на меня – тем­но­во­ло­сый, высо­кий и худой, как все де Рус­си, и при этом преот­ча­ян­но­го нра­ва. Я поста­рал­ся, что­бы он полу­чил ту же закал­ку, что в свое вре­мя дал мне мой дед, но ему не нуж­но было осо­бо­го вос­пи­та­ния, когда дело каса­лось чести. Я думаю, это было у него в кро­ви. Нико­гда не встре­чал такой воз­вы­шен­ной нату­ры – пом­нит­ся, когда он соби­рал­ся сбе­жать на Испан­скую вой­ну, я едва сумел удер­жать его. А ведь тогда ему было все­го один­на­дцать лет! Он был юным роман­ти­ком с высо­ки­ми прин­ци­па­ми – сей­час бы их назва­ли вик­то­ри­ан­ски­ми, – и у меня не было ника­ких хло­пот насчет его при­ста­ва­ний к моло­дым негри­тян­кам и про­чих глу­по­стей. Я послал его в ту же шко­лу, где учил­ся сам, а потом – в Прин­стон. Он был выпуск­ни­ком 1909 года.

В кон­це кон­цов он решил стать вра­чом и год про­учил­ся на меди­цин­ском факуль­те­те в Гар­вар­де. Потом ему в голо­ву при­шла мысль под­дер­жать ста­рые фран­цуз­ские тра­ди­ции семьи, и он убе­дил меня послать его в Сор­бон­ну. Я согла­сил­ся – с гор­до­стью, хотя и знал, что без него мне будет очень оди­но­ко. Боже, если бы толь­ко я нашел в себе силы отка­зать ему! Но я счи­тал, что для жиз­ни в Пари­же нет маль­чи­ка надеж­нее! У него была ком­на­та на Рю Сен-Жак – неда­ле­ко от уни­вер­си­те­та, в самом серд­це весе­ло­го Латин­ско­го квар­та­ла, – но по его пись­мам, а так­же по пись­мам его дру­зей я знал, что он не под­дер­жи­ва­ет ника­ких отно­ше­ний с бес­пут­ной моло­де­жью. Его зна­ко­мые были в основ­ном домаш­ни­ми юно­ша­ми – серьез­ны­ми сту­ден­та­ми и худож­ни­ка­ми, кото­рые боль­ше дума­ли о сво­их заня­ти­ях, неже­ли о раз­вле­че­ни­ях и куте­жах. Но, разу­ме­ет­ся, сре­ди них были и такие, кто делил вре­мя меж­ду серьез­ной уче­бой и поро­ком. Все эти эсте­ты и дека­ден­ты, зна­е­те ли. Люби­те­ли экс­пе­ри­мен­тов с жиз­нью и ощу­ще­ни­я­ми в духе Бод­ле­ра. Есте­ствен­но, Дэнис стал­ки­вал­ся со мно­ги­ми из них и мно­го пона­слу­шал­ся, а кое-что видел соб­ствен­ны­ми гла­за­ми. У них там была куча вся­ких безум­ных круж­ков и сект – под­ра­жа­ние куль­ту дья­во­ла, инсце­ни­ров­ки Чер­ных Месс и все такое про­чее. Вряд ли это в дей­стви­тель­но­сти вре­ди­ло моло­дым безум­цам – ско­рее все­го, боль­шин­ство из них через год-два совер­шен­но забы­ва­ли об этом. Более все­го эти­ми стран­ны­ми веща­ми увле­кал­ся один парень, кото­ро­го Дэнис знал еще по шко­ле, Фрэнк Марш из Нью-Орле­а­на. После­до­ва­тель Лаф­ка­дио Хер­на, Гоге­на и Ван Гога, он был насто­я­щим оли­це­тво­ре­ни­ем девя­но­стых годов. Бед­ня­га, у него были задат­ки вели­ко­го худож­ни­ка.

Марш был самым ста­рин­ным при­я­те­лем Дэни­са в Пари­же, и они, есте­ствен­но, часто виде­лись – бол­та­ли о преж­них вре­ме­нах, уче­бе в ака­де­мии Сент-Клэр и все такое про­чее. Маль­чик мно­го писал мне о нем, и я не при­дал осо­бо­го зна­че­ния упо­ми­на­нию о какой-то оче­ред­ной груп­пе мисти­ков, с кото­рой был свя­зан Марш. Похо­же, в то вре­мя боге­ма увле­ка­лась каким-то дои­сто­ри­че­ским кол­дов­ским куль­том Егип­та и Кар­фа­ге­на. Счи­та­лось, что кор­ни это­го куль­та ухо­дят вглубь веков к забы­тым источ­ни­кам скры­той исти­ны, поко­я­щим­ся сре­ди остан­ков погиб­ших циви­ли­за­ций Афри­ки – в вели­ком Зим­баб­ве и мерт­вых горо­дах рай­о­на Хоггар в Саха­ре. В пись­ме было мно­го вся­кой чепу­хи, свя­зан­ной со зме­я­ми и чело­ве­че­ски­ми воло­са­ми. По край­ней мере, тогда я назы­вал это чепу­хой. Дэнис все вре­мя при­во­дил стран­ные выска­зы­ва­ния Мар­ша о заву­а­ли­ро­ван­ных фак­тах, кото­рые яко­бы лежат в осно­ве леген­ды о зме­и­ных локо­нах Меду­зы и более позд­не­го элли­ни­сти­че­ско­го мифа о Бере­ни­ке, пожерт­во­вав­шей сво­и­ми воло­са­ми ради того, что­бы спа­сти мужа. Эти воло­сы, как вы зна­е­те, были взя­ты на небо и ста­ли созвез­ди­ем Воло­сы Бере­ни­ки.

Не думаю, что­бы все эти раз­го­во­ры осо­бен­но тро­га­ли Дэни­са до того само­го вече­ра, когда во вре­мя стран­но­го обря­да на квар­ти­ре Мар­ша он встре­тил жри­цу. Боль­шин­ство при­вер­жен­цев куль­та были юно­ши, но во гла­ве его сто­я­ла моло­дая жен­щи­на, назы­вав­шая себя Танит-Иси­да. В обыч­ной жиз­ни она про­си­ла назы­вать себя име­нем, дан­ным ей в послед­нем зем­ном вопло­ще­нии, то есть попро­сту Мар­се­ли­ной Бедар. При этом она утвер­жда­ла, что была побоч­ной доче­рью мар­ки­за де Шамо. Кажет­ся, до тех пор, пока она не взя­лась за эту мод­ную и, пря­мо ска­жем, выгод­ную игру в магию, она была то ли худож­ни­цей, то ли натур­щи­цей. Гово­ри­ли так­же, что неко­то­рое вре­мя она про­жи­ла в Вест-Индии, по-мое­му, на Мар­ти­ни­ке, но сама она пред­по­чи­та­ла помал­ки­вать, когда ее спра­ши­ва­ли об этом. Неотъ­ем­ле­мой частью ее обра­за была демон­стра­ция свя­то­сти и аске­тиз­ма, но я думаю, что сту­ден­ты поопыт­нее не при­ни­ма­ли послед­не­го обсто­я­тель­ства все­рьез.

Так или ина­че, но мой Дэнис был совсем неопы­тен, и целых десять стра­ниц сво­е­го сле­ду­ю­ще­го пись­ма испи­сал раз­но­об­раз­ным вздо­ром о богине, кото­рую он яко­бы обна­ру­жил в серд­це Пари­жа. Если бы я толь­ко пони­мал тогда всю сте­пень его наив­но­сти, я, может быть, сумел бы что-нибудь пред­при­нять, но мне и в голо­ву не мог­ло прий­ти, что это маль­чи­ше­ское увле­че­ние что-то для него зна­чит. Я был до смеш­но­го уве­рен, что повы­шен­ная чув­стви­тель­ность Дэни­са к вопро­сам лич­ной чести, а так­же свой­ствен­ная ему фамиль­ная гор­дость убе­ре­гут его от всех непри­ят­но­стей на све­те. Одна­ко шло вре­мя, и его пись­ма ста­ли тре­во­жить меня. Он все боль­ше писал об этой сво­ей Мар­се­лине и все мень­ше – об уче­бе, и все чаще стал пого­ва­ри­вать о том, что его доб­ро­по­ря­доч­ные дру­зья «весь­ма невеж­ли­вым обра­зом» отка­зы­ва­лись зна­ко­мить его пас­сию со сво­и­ми роди­те­ля­ми. Похо­же, он не зада­вал ей ника­ких вопро­сов каса­тель­но ее про­шло­го, и я не сомне­ва­юсь, что она успе­ла ему как сле­ду­ет замо­ро­чить голо­ву вся­ким роман­ти­че­ским вздо­ром о сво­ем про­ис­хож­де­нии, боже­ствен­ном пред­на­зна­че­нии и неспра­вед­ли­вом отно­ше­нии со сто­ро­ны окру­жа­ю­щих. Нако­нец я понял, что Дэнис совер­шен­но ото­шел от сво­е­го кру­га и боль­шую часть вре­ме­ни про­во­дит с этой оча­ро­ва­тель­ной жри­цей. По ее осо­бой прось­бе он нико­гда не гово­рил при­я­те­лям, что про­дол­жа­ет встре­чать­ся с ней, а пото­му никто и не пытал­ся им поме­шать. Мне кажет­ся, она счи­та­ла, что он ска­зоч­но богат – ведь он дер­жал­ся, как ари­сто­крат, а люди опре­де­лен­но­го клас­са счи­та­ют всех без исклю­че­ния аме­ри­кан­ских ари­сто­кра­тов бога­ча­ми. Во вся­ком слу­чае, она, навер­ное, реши­ла, что для нее пред­ста­вил­ся ред­кий слу­чай заклю­чить закон­ный союз с моло­дым чело­ве­ком из по-насто­я­ще­му хоро­шей семьи. К тому вре­ме­ни, как я решил­ся откры­то сооб­щить ему о сво­их опа­се­ни­ях, было уже слиш­ком позд­но. Маль­чик успел соче­тать­ся закон­ным бра­ком и напи­сал, что бро­са­ет уче­бу и выез­жа­ет с этой жен­щи­ной домой, в Ривер­сайд. Он был абсо­лют­но уве­рен, что она при­нес­ла вели­кую жерт­ву, согла­сив­шись оста­вить место гла­вы куль­та, и стать обык­но­вен­ным част­ным лицом – хозяй­кой Ривер­сай­да и мате­рью буду­щих де Рус­си.

Что ж, мне оста­ва­лось толь­ко поко­рить­ся судь­бе. Я знал, что у извра­щен­ных жите­лей кон­ти­нен­та пра­ви­ла отли­ча­ют­ся от наших, аме­ри­кан­ских, да к тому же мне и впрямь ниче­го не было извест­но об этой жен­щине. Воз­мож­но, она обман­щи­ца, но зачем же непре­мен­но подо­зре­вать ее в чем-то еще более худ­шем? Ради мое­го маль­чи­ка я пытал­ся отно­сить­ся к этим вещам как мож­но спо­кой­нее. Да и что же оста­ва­лось делать здра­во­мыс­ля­ще­му чело­ве­ку, как не оста­вить Дэни­са в покое до тех пор, пока его жена будет вести себя, как это при­ня­то у де Рус­си. Пусть у нее будет шанс пока­зать себя, – воз­мож­но, честь семьи от это­го и не постра­да­ет. А пото­му я не воз­ра­жал и не тре­бо­вал от Дэни­са рас­ка­я­ния. Дело было сде­ла­но, и я готов был при­нять мое­го маль­чи­ка, кого бы он с собой ни при­вез.

Они при­е­ха­ли через три неде­ли после полу­че­ния мною теле­грам­мы, изве­ща­ю­щей о сва­дьбе. Нече­го отри­цать, Мар­се­ли­на была самой насто­я­щей кра­са­ви­цей, и я вполне пони­мал, поче­му мой сын увлек­ся ею. В ней за вер­сту чув­ство­ва­лась поро­да, и я до сих пор скло­нен пола­гать, что в ее жилах тек­ла изряд­ная доля бла­го­род­ной кро­ви. Судя по все­му, ей было нена­мно­го боль­ше два­дца­ти лет. Она была сред­не­го роста, очень строй­ная и гра­ци­оз­ная, как тиг­ри­ца. Олив­ко­вый цвет ее лица напо­ми­нал ста­рую сло­но­вую кость, а гла­за были боль­ши­ми и тем­ны­ми как ночь. Ее отли­ча­ли клас­си­че­ски пра­виль­ные, хотя, на мой вкус, и не слиш­ком чет­ко про­ри­со­ван­ные чер­ты лица и бле­стя­щие чер­ные воло­сы – самые необыч­ные из тех, что я видел в жиз­ни. Неуди­ви­тель­но, что воло­сы явля­лись нема­ло­важ­ной состав­ля­ю­щей ее маги­че­ско­го куль­та – с таким оби­ли­ем волос эта мысль есте­ствен­но долж­на была прий­ти ей в голо­ву. Зави­вав­ши­е­ся тяже­лы­ми коль­ца­ми, они при­да­ва­ли ей вид какой-то восточ­ной прин­цес­сы с рисун­ков Обри Берд­слея. Когда она отки­ды­ва­ла их за спи­ну, они спус­ка­лись ниже колен и сия­ли отра­жен­ным све­том, как буд­то жили сво­ей, отдель­ной от осталь­но­го тела жиз­нью. Сто­и­ло мне подоль­ше задер­жать на них взгляд, как я и сам, без посто­рон­не­го напо­ми­на­ния, начи­нал думать о Меду­зе Гор­гоне и Бере­ни­ке. Ино­гда мне каза­лось, что они слег­ка дви­жут­ся сами по себе, пыта­ясь свер­нуть­ся в пря­ди или жгу­ты, но это мог­ло быть одним лишь моим вооб­ра­же­ни­ем. Она посто­ян­но рас­че­сы­ва­ла и, похо­же, ума­ща­ла их каким-то осо­бым соста­вом. Одна­жды мне при­шло в голо­ву абсо­лют­но фан­та­сти­че­ское пред­по­ло­же­ние о том, что они были живым суще­ством, посто­ян­но тре­бо­вав­шим ухо­да и пищи. Конеч­но, это была пол­ней­шая чепу­ха, но все же с каж­дым днем я чув­ство­вал себя все более и более ско­ван­ным в обще­нии с этой жен­щи­ной.

Ибо не могу отри­цать, что, как я ни ста­рал­ся, мне не уда­лось полю­бить ее. Я сам не мог объ­яс­нить себе, в чем тут было дело. Нечто в ее обли­ке вызы­ва­ло у меня смут­ное отвра­ще­ние, и вся­кий раз при взгля­де на нее я не мог изба­вить­ся от непри­ят­ных и жут­ких ассо­ци­а­ций. Цвет ее лица наво­дил на мыс­ли о Вави­лоне, Атлан­ти­де, Лему­рии и про­чих забы­тых цар­ствах древ­не­го мира, а ее гла­за ино­гда каза­лись мне гла­за­ми како­го-то злоб­но­го лес­но­го суще­ства или зве­ро­по­доб­ной боги­ни, при­шед­шей из непо­мер­но древ­них вре­мен, когда чело­ве­ка – в том виде, в каком мы его зна­ем – еще не суще­ство­ва­ло. А ее воло­сы – эта плот­ная, чрез­мер­но напо­ма­жен­ная, мас­ля­ни­сто-чер­ная мас­са – застав­ля­ли меня вздра­ги­вать, как если бы я вдруг ока­зал­ся лицом к лицу с огром­ным чер­ным пито­ном. Она, несо­мнен­но, заме­ча­ла мое неволь­ное отвра­ще­ние, хотя я и пытал­ся вся­че­ски скры­вать его, но не пода­ва­ла виду. А помра­че­ние Дэни­са про­дол­жа­лось. Он про­сто ластил­ся к ней, до неле­по­сти пере­бар­щи­вая со сво­и­ми малень­ки­ми неж­но­стя­ми, кото­рые он рас­то­чал ей каж­дый день. Она, каза­лось, отве­ча­ла вза­им­но­стью, но я‑то видел, что ей сто­и­ло замет­ных уси­лий вто­рить его вос­тор­гам и при­чу­дам. Я думаю, она была изряд­но уязв­ле­на, обна­ру­жив, что мы дале­ко не так бога­ты, как она пред­по­ла­га­ла.

Дело было пло­хо. Я пони­мал, что все это при­ве­дет к печаль­ным послед­стви­ям. Дэнис был заво­ро­жен сво­ей маль­чи­ше­ской любо­вью и, почув­ство­вав, что я избе­гаю его жену, стал поне­мно­гу отда­лять­ся от меня. Так про­дол­жа­лось на про­тя­же­нии несколь­ких меся­цев, и я все отчет­ли­вее пони­мал, что теряю един­ствен­но­го сына, сре­до­то­чие всех моих забот и упо­ва­ний за послед­ние чет­верть века. При­зна­юсь, что мне было горь­ко – да и какой отец не испы­ты­вал бы то же самое? Но я ниче­го не мог поде­лать… В пер­вые меся­цы пре­бы­ва­ния в Ривер­сай­де Мар­се­ли­на вела себя как образ­цо­вая жена, и наши дру­зья при­ни­ма­ли ее без вся­ких вопро­сов и отго­во­рок. Одна­ко я не пере­ста­вал бес­по­ко­ить­ся из-за того, что париж­ские зна­ко­мые Дэни­са, узнав об этом бра­ке, могут напи­сать домой сво­им род­ствен­ни­кам. Несмот­ря на всю при­су­щую этой жен­щине скрыт­ность, рано или позд­но это пере­ста­ло бы быть тай­ной. Кро­ме того, как толь­ко они посе­ли­лись в Ривер­сай­де, Дэнис изве­стил об этом сво­их самых близ­ких дру­зей.

Я стал все боль­ше вре­ме­ни про­во­дить в сво­ей ком­на­те под пред­ло­гом ухуд­ша­ю­ще­го­ся здо­ро­вья. У меня как раз начал про­грес­си­ро­вать ради­ку­лит, так что пред­лог был вполне осно­ва­тель­ным. Дэнис как буд­то не заме­чал это­го и, каза­лось, вооб­ще пере­стал инте­ре­со­вать­ся мною. Мне было боль­но видеть, как мой сын у меня на гла­зах ста­но­вил­ся бес­чув­ствен­ным чур­ба­ном. У меня появи­лась бес­сон­ни­ца, и теперь я целы­ми ноча­ми ломал себе голо­ву над тем, поче­му моя новая сно­ха вызы­ва­ет у меня отвра­ще­ние и некий суе­вер­ный страх. Окру­жав­шая ее в Пари­же мисти­че­ская дре­бе­день, конеч­но же, была ни при чем – она покон­чи­ла со всем этим и боль­ше ни разу не вспо­ми­на­ла. Она даже не пыта­лась рисо­вать, хотя, как я понял из рас­ска­зов Дэни­са, когда-то бало­ва­лась этим.

Стран­но, что мое бес­по­кой­ство по пово­ду невест­ки все­це­ло раз­де­ля­ли слу­ги. Тем­но­ко­жие отно­си­лись к ней очень насто­ро­жен­но, и через несколь­ко недель все как один уво­ли­лись. Оста­лись толь­ко те, кто был к нам силь­но при­вя­зан. Эти немно­гие – ста­рый Сци­пи­он, его жена Сара, их дочь Мэри и кухар­ка Дела­ла – были веж­ли­вы, насколь­ко воз­мож­но, но при этом вся­че­ски дава­ли понять, что лишь пови­ну­ют­ся сво­ей новой хозяй­ке, но не любят ее. Все сво­бод­ное вре­мя они про­во­ди­ли в сво­ей­ча­сти дома, кото­рая рас­по­ла­га­лась в даль­нем кры­ле. Мак­кейб, наш белый шофер, выка­зы­вал Мар­се­лине ско­рее дерз­кое вос­хи­ще­ние, чем непри­язнь. Дру­гим исклю­че­ни­ем была очень древ­няя зулу­с­ка, кото­рая, по слу­хам, при­е­ха­ла из Афри­ки более ста лет тому назад и жила в ста­рой хижине на задах наше­го дома на пра­вах пен­си­о­не­ра. Вся­кий раз, когда Мар­се­ли­на при­бли­жа­лась к ней, ста­рая Софо­низ­ба выра­жа­ла почте­ние, а одна­жды я видел, как она цело­ва­ла зем­лю, по кото­рой сту­па­ла ее гос­по­жа. Как извест­но, чер­но­ко­жие суе­вер­ны, и я решил, что Мар­се­ли­на, что­бы пре­одо­леть явную непри­язнь слуг, заби­ла им голо­вы сво­им мисти­че­ским вздо­ром.

III

Так мы про­жи­ли почти пол­го­да. Летом 1916 нача­ли раз­ви­вать­ся собы­тия, при­вед­шие к ужас­но­му фина­лу. В сере­дине июня Дэнис полу­чил пись­мо от сво­е­го ста­ро­го дру­га Фрэн­ка Мар­ша, в кото­ром сооб­ща­лось, что тот испы­тал нечто вро­де нерв­но­го сры­ва, заста­вив­ше­го его искать отды­ха в деревне. Пись­мо было отправ­ле­но из Нью-Орле­а­на, куда Марш вер­нул­ся, едва почув­ство­вав при­бли­же­ние кри­зи­са, и содер­жа­ло откры­тую, хотя и без­уко­риз­нен­но веж­ли­вую, прось­бу при­гла­сить его к нам. Марш, разу­ме­ет­ся, знал, что Мар­се­ли­на здесь, и очень учти­во осве­дом­лял­ся о ее здо­ро­вье. Узнав о его беде, Дэнис нема­ло рас­стро­ил­ся и отве­тил, что он может при­ез­жать когда угод­но и на какой угод­но срок.

Марш тот­час же при­е­хал, и я был пора­жен тем, насколь­ко он пере­ме­нил­ся с тех пор, как я видел его в послед­ний раз. В ту пору, когда мы дру­жи­ли с его отцом, он был низ­ко­рос­лым блед­ным парень­ком с голу­бы­ми гла­за­ми и без­воль­ным под­бо­род­ком, а теперь опух­шие веки, уве­ли­чен­ные поры на носу и тяже­лые склад­ки вокруг рта явствен­но выда­ва­ли его при­вер­жен­ность пьян­ству, а то и дру­гим, более серьез­ным поро­кам. Я думаю, в Пари­же он играл свою роль дека­ден­та совер­шен­но все­рьез и соби­рал­ся, если посчаст­ли­вит­ся, стать Рем­бо, Бод­ле­ром или Лотреа­мо­ном. Тем не менее, с ним было при­ят­но пого­во­рить – как и всех дека­ден­тов, его отли­ча­ло необык­но­вен­ное чув­ство цве­та, атмо­сфе­ры и зву­ко­пи­си, а так­же заме­ча­тель­но живой ум и созна­тель­но накоп­лен­ный опыт в тем­ных, зага­доч­ных обла­стях жиз­ни и чув­ствен­ных пере­жи­ва­ний, мимо кото­рых боль­шин­ство из нас про­хо­дит, даже и не подо­зре­вая об их суще­ство­ва­нии. Бед­ный юно­ша, если бы толь­ко его отец про­жил подоль­ше и сумел поуме­рить его прыть! У пар­ня были боль­шие спо­соб­но­сти.

Я был рад его при­ез­ду, ибо мне каза­лось, что это помо­жет вос­ста­но­вить нор­маль­ные отно­ше­ния в семье. На пер­вый взгляд, так оно и полу­чи­лось – я уже упо­ми­нал, что с Мар­шем было при­ят­но общать­ся. Он был самым серьез­ным и глу­бо­ким худож­ни­ком, како­го я встре­чал в сво­ей жиз­ни, и я уве­рен, что ничто на све­те не име­ло для него зна­че­ния, кро­ме пони­ма­ния и выра­же­ния кра­со­ты. Когда ему дово­ди­лось видеть совер­шен­ную вещь или же созда­вать ее, гла­за его рас­ши­ря­лись так, что радуж­ная обо­лоч­ка ста­но­ви­лась почти неви­ди­мой, и они пре­вра­ща­лись в два таин­ствен­ных чер­ных про­ва­ла на белом, как мел, лице с тон­ки­ми, без­воль­ны­ми чер­та­ми – про­ва­ла, уво­дя­щих в неве­до­мые миры, о суще­ство­ва­нии кото­рых никто из нас и не дога­ды­ва­ет­ся.

Одна­ко, в пер­вые дни сво­е­го пре­бы­ва­ния в Ривер­сай­де он даже и не помыш­лял о живо­пи­си, ибо, как нам уже было извест­но из пись­ма, пре­бы­вал в состо­я­нии край­не­го пере­утом­ле­ния. Долж­но быть, неко­то­рое вре­мя ему сопут­ство­ва­ла уда­ча, и он был чрез­вы­чай­но мод­ным худож­ни­ком того стран­но­го типа, что вопло­тил­ся в Фюс­ли или Гойе, Сай­ме или Клар­ке Эштоне Сми­те, но вне­зап­но выдох­ся. Окру­жа­ю­щий мир утра­тил для него то, что он пола­гал пре­крас­ным – то есть, обла­да­ю­щим доста­точ­ной силой и остро­той, что­бы про­бу­дить его твор­че­ские спо­соб­но­сти. Такое с ним слу­ча­лось и преж­де – это быва­ет со все­ми дека­ден­та­ми, – но на этот раз ему не уда­ва­лось изоб­ре­сти ниче­го ново­го. Все те необыч­ные, экзо­ти­че­ские ощу­ще­ния и пере­жи­ва­ния, кото­рые дава­ли ему необ­хо­ди­мую иллю­зию новой кра­со­ты или под­сте­ги­ва­ли его той или иной долей рис­ка, усколь­за­ли от него как от Дюр­та­ля или Дэз­эс­сен­та в самый пре­сы­щен­ный пери­од их стран­ных орбит.

Когда при­е­хал Марш, Мар­се­ли­ны не было в Ривер­сай­де. Она не при­шла в вос­торг по пово­ду его визи­та и насто­я­ла на том, что­бы еди­но­лич­но вос­поль­зо­вать­ся при­гла­ше­ни­ем наших дру­зей из Сент-Луи­са, как раз в это вре­мя при­слан­ное им с Дэни­сом. Дэнис, конеч­но же, остал­ся встре­тить гостя, а Мар­се­ли­на отпра­ви­лась на Юг. Это была их пер­вая раз­лу­ка со вре­ме­ни сва­дьбы, и я наде­ял­ся, что этот пере­рыв помо­жет раз­ве­ять то похо­жее на оце­пе­не­ние состо­я­ние, кото­рое пре­вра­ща­ло мое­го сына в тако­го дура­ка. Мар­се­ли­на не спе­ши­ла обрат­но, и мне каза­лось, что она нароч­но тяну­ла с воз­вра­ще­ни­ем. Дэнис пере­но­сил ее отсут­ствие гораз­до луч­ше, чем это­го мож­но было ожи­дать от чело­ве­ка, безум­но влюб­лен­но­го в свою жену, и сно­ва стал самим собой, раз­вле­кая Мар­ша раз­го­во­ра­ми о минув­ших днях и вся­че­ски ста­ра­ясь под­бод­рить устав­ше­го от жиз­ни эсте­та. Каза­лось, что Мар­шу гораз­до боль­ше не тер­пе­лось уви­деть эту жен­щи­ну – может быть, он наде­ял­ся, что ее необыч­ная кра­со­та или та доля мисти­ки, что вхо­ди­ла в воз­глав­ля­е­мый ею неко­гда культ, мог­ли бы помочь ему вновь почув­ство­вать инте­рес к жиз­ни, а то и дать све­жий твор­че­ский импульс. Я был совер­шен­но уве­рен в том, что для это­го не суще­ство­ва­ло дру­гой, более осно­ва­тель­ной при­чи­ны, посколь­ку знал харак­тер Мар­ша. При всех сво­их сла­бо­стях он был джентль­ме­ном, и я испы­тал насто­я­щее облег­че­ние, узнав, что он наме­ре­ва­ет­ся при­е­хать сюда, ибо его жела­ние вос­поль­зо­вать­ся госте­при­им­ством Дэни­са дока­зы­ва­ло, что не суще­ство­ва­ло при­чин, по кото­рым люди мог­ли бы избе­гать его.

Когда же Мар­се­ли­на нако­нец вер­ну­лась, то даже неис­ку­шен­ный наблю­да­тель мог заме­тить, какое глу­бо­кое впе­чат­ле­ние она про­из­ве­ла на Мар­ша. Он не пытал­ся вызвать ее на раз­го­вор о тех экс­цен­трич­ных заня­ти­ях, от кото­рых она так реши­тель­но отме­же­ва­лась, но одно­вре­мен­но даже и не пытал­ся скрыть огром­но­го вос­хи­ще­ния, кото­рое она в нем вызы­ва­ла. Его гла­за – впер­вые со вре­ме­ни при­ез­да в Ривер­сайд рас­ши­рен­ные и зату­ма­нен­ные меч­той – были бук­валь­но при­ко­ва­ны к ней вся­кий раз, когда ей слу­ча­лось нахо­дить­ся рядом. Она же, в свою оче­редь, была ско­рее встре­во­же­на, неже­ли польще­на этим при­сталь­ным взгля­дом – то есть, так мне пока­за­лось вна­ча­ле, но через несколь­ко дней это про­шло, и их отно­ше­ния ста­ли сер­деч­ны­ми и непри­нуж­ден­ны­ми, не более того. Я видел, как при­сталь­но Марш раз­гля­ды­вал ее, когда ему каза­лось, что рядом нико­го нет, и порою заду­мы­вал­ся, дол­го ли еще ее зага­доч­ная при­вле­ка­тель­ность будет вдох­нов­лять лишь одну худо­же­ствен­ную часть его нату­ры, и не проснет­ся ли в нем когда-нибудь зверь.

Дэнис, есте­ствен­но, испы­ты­вал неко­то­рое бес­по­кой­ство вви­ду тако­го пово­ро­та собы­тий, хотя и знал, что его гость – чело­век чести и что у Мар­се­ли­ны с Мар­шем, этих двух мисти­ков и эсте­тов, было мно­же­ство общих инте­ре­сов и тем для обсуж­де­ния, в кото­ром более-менее обыч­ный чело­век про­сто не смог бы участ­во­вать. А пото­му он не имел к ним обо­им ника­ких пре­тен­зий, и лишь сокру­шал­ся, что его соб­ствен­ное вооб­ра­же­ние было слиш­ком огра­ни­чен­ным и тра­ди­ци­он­ным, что­бы он мог при­ни­мать уча­стие в их дис­кус­си­ях. В то вре­мя мы с ним ста­ли чаще видеть­ся. Посколь­ку его жена была веч­но заня­та, у него нашлось вре­мя вспом­нить о сво­ем отце, кото­рый был готов помочь ему в любых забо­тах и затруд­не­ни­ях.

Мы частень­ко сижи­ва­ли с ним на веран­де, наблю­дая за тем, как Марш и Мар­се­ли­на ездят вер­хом или игра­ют в тен­нис на рас­по­ло­жен­ном к югу от дома кор­те. Боль­шей частью они гово­ри­ли меж­ду собой пофран­цуз­ски, ибо Марш, несмот­ря на свою заху­да­лую чет­вер­тин­ку фран­цуз­ской кро­ви, объ­яс­нял­ся на этом язы­ке гораз­до луч­ше нас с Дэни­сом. Мар­се­ли­на без­упреч­но вла­де­ла англий­ским и день ото дня улуч­ша­ла свое про­из­но­ше­ние, но, конеч­но же, ей достав­ля­ло огром­ное насла­жде­ние побол­тать на род­ном язы­ке. Я не раз заме­чал, что при взгля­де на эту иде­аль­ную пару моло­дых людей у мое­го маль­чи­ка напря­га­лись жел­ва­ки на ску­лах, хотя при лич­ном обще­нии он про­дол­жал оста­вать­ся иде­аль­ным хозя­и­ном для сво­е­го гостя и забот­ли­вым мужем для Мар­се­ли­ны.

Их сов­мест­ные про­гул­ки обыч­но про­ис­хо­ди­ли днем, так как Мар­се­ли­на вста­ва­ла очень позд­но, затем дол­го зав­тра­ка­ла в посте­ли и про­во­ди­ла огром­ное коли­че­ство вре­ме­ни за утрен­ним туа­ле­том. Я нико­гда не видел чело­ве­ка, настоль­ко погло­щен­но­го кос­ме­ти­кой, упраж­не­ни­я­ми для сохра­не­ния кра­со­ты, раз­лич­ны­ми ума­ще­ни­я­ми для волос, мазя­ми и про­чей чепу­хой. Имен­но в эти утрен­ние часы Дэни­су уда­ва­лось общать­ся с Мар­шем, и тогда дру­зья вели дол­гие дове­ри­тель­ные раз­го­во­ры, под­дер­жи­вав­шие их друж­бу, несмот­ря на то напря­же­ние, кото­рое вно­си­ла в их отно­ше­ния рев­ность.

Как раз во вре­мя одной из таких утрен­них бесед на веран­де Марш и сде­лал пред­ло­же­ние, кото­рое ста­ло при­чи­ной ката­стро­фы. У меня разыг­рал­ся оче­ред­ной при­ступ нев­ри­та, но все же я сумел спу­стить­ся вниз и устро­ить­ся на софе, что сто­я­ла воз­ле боль­шо­го окна в гости­ной. Дэнис с Мар­шем сиде­ли по дру­гую сто­ро­ну окна, так что я про­сто не мог не слы­шать их раз­го­во­ра. Они бол­та­ли об искус­стве и о тех стран­ных, порою абсо­лют­но необъ­яс­ни­мых эле­мен­тах окру­же­ния, кото­рые слу­жат для худож­ни­ка необ­хо­ди­мым толч­ком, подви­га­ю­щим его на созда­ние насто­я­ще­го шедев­ра, и тут Марш вдруг рез­ко повер­нул от абстракт­ных рас­суж­де­ний к лич­ной прось­бе, кото­рая, как я теперь пони­маю, с само­го нача­ла и была у него на уме.

– Мне кажет­ся, – гово­рил он, – что никто не может точ­но ска­зать, какой имен­но эле­мент опре­де­лен­ных сцен или пред­ме­тов пре­вра­ща­ет их в эсте­ти­че­ские сти­му­лы для твор­че­ской лич­но­сти. В основ­ном, разу­ме­ет­ся, это как-то свя­за­но с под­со­зна­ни­ем и пота­ен­ным клуб­ком ассо­ци­а­ций каж­до­го отдель­но взя­то­го чело­ве­ка, ибо вряд ли мож­но най­ти двух людей, обла­да­ю­щих оди­на­ко­вым уров­нем чув­стви­тель­но­сти и реак­ции. Мы, дека­ден­ты, при­над­ле­жим к тому раз­ря­ду худож­ни­ков, для кото­рых в обы­ден­ных вещах не оста­лось ниче­го зна­чи­тель­но­го для чув­ства и вооб­ра­же­ния, но ни один из нас не отклик­нет­ся оди­на­ко­во на одно и то же необыч­ное явле­ние. Взять, напри­мер, меня…

Он немно­го помол­чал, а затем про­дол­жил:

– Я знаю, Дэнис, что могу гово­рить с тобой напря­мик, вви­ду того, что ты обла­да­ешь исклю­чи­тель­но неис­пор­чен­ным умом – чистым, пря­мым, объ­ек­тив­ным и так далее. Ты не истол­ку­ешь то, что я тебе ска­жу, невер­но, как посту­пил бы раз­вра­щен­ный и пре­сы­тив­ший­ся свет­ский чело­век.

Он сно­ва нена­дол­го оста­но­вил­ся.

– Дело в том, что я, кажет­ся, знаю, что может под­стег­нуть мое уга­са­ю­щее вооб­ра­же­ние. Эта смут­ная идея бро­ди­ла у меня в голо­ве еще в те дни, когда мы были в Пари­же, но теперь я вижу это с окон­ча­тель­ной ясно­стью. Это Мар­се­ли­на, – ее лицо, ее воло­сы и все те туман­ные обра­зы, кото­рые они во мне вызы­ва­ют. И дело тут не толь­ко в наруж­ной кра­со­те, хотя, видит Бог, ее хва­та­ет, но в чем-то осо­бен­ном и пота­ен­ном, чего нель­зя тол­ком объ­яс­нить. Зна­ешь, в послед­ние несколь­ко дней я чув­ствую такой силь­ный твор­че­ский порыв, что, кажет­ся, и впрямь смо­гу пре­взой­ти сам себя, если в тот момент, когда ее лицо и воло­сы будо­ра­жат мое вооб­ра­же­ние, у меня под рукой будут холст и крас­ки. В ее воло­сах есть нечто тре­во­жа­щее и незем­ное, нечто, напря­мую свя­зан­ное с тем фан­та­сти­че­ским древним суще­ством, кото­рое оли­це­тво­ря­ет Мар­се­ли­на. Не знаю, мно­го ли она рас­ска­зы­ва­ла тебе об этой сто­роне сво­ей жиз­ни, но, могу поклясть­ся, там есть что послу­шать. Каким-то чудес­ным обра­зом она свя­за­на с поту­сто­рон­ним…

Навер­ное, Дэнис очень силь­но изме­нил­ся в лице, пото­му что гово­рив­ший вне­зап­но умолк, и насту­пив­шая вслед за тем пау­за была доволь­но про­дол­жи­тель­ной. Я совер­шен­но не ожи­дал тако­го пово­ро­та собы­тий и был потря­сен до глу­би­ны души. Пред­став­ляю, что в эту мину­ту пере

живал мой сын! Серд­це мое отча­ян­но коло­ти­лось; я пре­дель­но напря­гал слух, ста­ра­ясь не про­пу­стить ни сло­ва. Нако­нец Марш ска­зал:

– Разу­ме­ет­ся, ты рев­ну­ешь. Я пони­маю, как долж­ны зву­чать для тебя мои сло­ва, но готов поклясть­ся, что для рев­но­сти нет ника­ко­го пово­да.

Дэнис не отве­тил, и Марш про­дол­жал.

– Чест­но гово­ря, я нико­гда бы не смог полю­бить Мар­се­ли­ну и даже не смог бы стать ее искрен­ним дру­гом в пол­ном смыс­ле это­го сло­ва. Ах, черт побе­ри! Я чув­ство­вал себя ужас­ным лице­ме­ром, выка­зы­вая ей непо­мер­ные зна­ки вни­ма­ния все эти дни. Исти­на же заклю­ча­ет­ся в том, что меня заво­ра­жи­ва­ет одна из ипо­ста­сей ее лич­но­сти – при­чем заво­ра­жи­ва­ет весь­ма стран­ным, кол­дов­ским и отче­го-то немно­го зло­ве­щим обра­зом, в то вре­мя как тебя совер­шен­но есте­ствен­ным обра­зом заво­ра­жи­ва­ет дру­гая ипо­стась. Я вижу в ней Нечто, а, если быть более точ­ным, то я вижу как это Нечто про­гля­ды­ва­ет сквозь нее или, если угод­но, живет в ее фор­мах. Ни ты, ни дру­гие попро­сту не заме­ча­ют в ней это­го. Она вызы­ва­ет во мне осо­зна­ние обра­зов и форм, при­над­ле­жав­ших древним, дав­ным-дав­но поза­бы­тым без­днам и это осо­зна­ние застав­ля­ет меня хва­тать­ся за кисть и набра­сы­вать на хол­сте кон­ту­ры самых неве­ро­ят­ных существ, чьи очер­та­ния рас­плы­ва­ют­ся в тот момент, когда я пыта­юсь изоб­ра­зить их отчет­ли­во. Не обма­ны­вай­ся, Дэн­ни, твоя жена – поис­ти­не заме­ча­тель­ное суще­ство, некое сре­до­то­чие кос­ми­че­ских сил, име­ю­щее пра­во назы­вать­ся боже­ствен­ным, если толь­ко у кого-нибудь из живу­щих на зем­ле вооб­ще может быть такое пра­во!

Я понял, что кри­зис послед­них дней раз­ре­шил­ся наи­луч­шим обра­зом. Отвле­чен­ность рас­суж­де­ний Мар­ша и рас­то­ча­е­мые им Мар­се­лине дифи­рам­бы раз­ве­я­ли тягост­ные сомне­ния в душе Дэни­са и испол­ни­ли его гор­до­стью за свою жену. Марш, несо­мнен­но, и сам заме­тил эту пере­ме­ну, пото­му что в сле­ду­ю­щий момент в его голо­се зазву­ча­ли более дове­ри­тель­ные нот­ки.

– Я дол­жен напи­сать ее, Дэн­ни! Я дол­жен напи­сать эти воло­сы, и ты не пожа­ле­ешь, если согла­сишь­ся на это. В них есть нечто боль­шее, чем про­сто пре­хо­дя­щая кра­со­та… Он умолк, и я задал­ся вопро­сом, что обо всем этом дума­ет Дэнис. Одно­вре­мен­но я пытал­ся разо­брать­ся и в сво­их ощу­ще­ни­ях. Дей­стви­тель­но ли Марш испы­ты­вал лишь воз­вы­шен­ный инте­рес худож­ни­ка, или про­сто был ослеп­лен физи­че­ской стра­стью, как это в свое вре­мя про­изо­шло с Дэни­сом? Когда они учи­лись в шко­ле, я счи­тал, что он зави­ду­ет мое­му маль­чи­ку, и теперь у меня было смут­ное ощу­ще­ние, что у него насту­пил реци­див этой дет­ской болез­ни. С дру­гой сто­ро­ны, та часть его речи, в кото­рой он касал­ся твор­че­ских сти­му­лов, зву­ча­ла уди­ви­тель­но искренне. Чем доль­ше я раз­мыш­лял, тем боль­ше скло­нял­ся к тому, что­бы при­нять его порыв за чистую моне­ту. Дэнис, по-види­мо­му, при­шел к тому же само­му. Я не сумел разо­брать его тихо­го и невнят­но­го отве­та, но, судя по реак­ции Мар­ша, он согла­сил­ся.

До меня донес­ся звук дру­же­ско­го похло­пы­ва­ния по спине, а затем Марш про­из­нес бла­го­дар­ствен­ную речь, каж­дое сло­во из кото­рой мне суж­де­но было запом­нить навсе­гда.

– Про­сто здо­ро­во, Дэн­ни! Как я уже гово­рил, тебе нико­гда не при­дет­ся жалеть об этом. В опре­де­лен­ном смыс­ле, я делаю это для тебя. Ты ста­нешь дру­гим чело­ве­ком, когда уви­дишь ее мои­ми гла­за­ми. Я вер­ну тебе твою извеч­ную сущ­ность, я сорву с тво­их глаз пеле­ну сна и дарую тебе спа­се­ние, но сей­час ты, к сожа­ле­нию, не смо­жешь понять, что я имею в виду. Закли­наю тебя, помни о нашей ста­рой друж­бе и не думай, что я пере­ме­нил­ся!

В пол­ном недо­уме­нии под­няв­шись с кушет­ки, я уви­дел, как они, попы­хи­вая тол­сты­ми сига­ра­ми, рука об руку пошли через лужай­ку. Что хотел ска­зать Марш этим сво­им стран­ным и почти зло­ве­щим заве­ре­ни­ем? Чем мень­ше опа­се­ний оста­ва­лось у меня по одно­му пово­ду, тем боль­ше их накап­ли­ва­лось по дру­го­му. С какой бы сто­ро­ны я ни смот­рел на это дело, оно каза­лось мне очень сквер­ным.

Как бы то ни было, собы­тия про­дол­жа­ли раз­ви­вать­ся. Дэнис отвел для худо­же­ствен­ных заня­тий Мар­ша ман­сар­ду с застек­лен­ной кры­шей, а послед­ний зака­зал все необ­хо­ди­мые при­над­леж­но­сти сво­е­го ремес­ла. Все трое были воз­буж­де­ны новой зате­ей – мне же оста­ва­лось радо­вать­ся, что это, по край­ней мере, сни­мет зарож­дав­ше­е­ся меж­ду дру­зья­ми охла­жде­ние. Вско­ре нача­лись сеан­сы, и, видя, какое огром­ное зна­че­ние при­да­ет им Марш, мы ста­ра­лись создать ему наи­бо­лее бла­го­при­ят­ную обста­нов­ку. В эти часы мы с Дэн­ни обыч­но тихонь­ко гуля­ли вокруг дома, как буд­то внут­ри его совер­ша­лось нечто свя­щен­ное, впро­чем, для Мар­ша так оно и было.

Одна­ко я сра­зу же заме­тил, что Мар­се­ли­ну мало вол­ну­ет искус­ство. Как бы ни отно­сил­ся к этим сеан­сам Марш, ее реак­ция была до ужа­са оче­вид­ной. Она совер­шен­но не скры­ва­ла, что без ума влюб­ле­на в худож­ни­ка, и, насколь­ко ей поз­во­ля­ли при­ли­чия, отвер­га­ла зна­ки люб­ви со сто­ро­ны Дэни­са. Как ни стран­но, я видел это гораз­до луч­ше, чем ослеп­лен­ный стра­стью Дэнис, и попы­тал­ся в кон­це кон­цов раз­ра­бо­тать план, имев­ший целью убе­речь маль­чи­ка от вол­не­ний – во вся­ком слу­чае, до тех пор, пока все не ула­дит­ся. Неза­чем ему тер­зать­ся, поду­мал я, раз это­го мож­но избе­жать.

Я решил, что Дэни­су луч­ше все­го уехать куда-нибудь подаль­ше, пока не закон­чит­ся вся эта непри­ят­ная исто­рия. Я мог пре­крас­но поза­бо­тить­ся об охране его инте­ре­сов, а Марш рано или позд­но закон­чил бы свою кар­ти­ну и уехал. Я настоль­ко верил в поря­доч­ность Мар­ша, что не ожи­дал от него ниче­го пло­хо­го. Когда же Мар­се­ли­на изле­чит­ся от сво­е­го мимо­лет­но­го увле­че­ния и все дело порас­тет быльем, Дэнис смо­жет спо­кой­но вер­нуть­ся домой.

Итак я отпра­вил длин­ное пись­мо сво­е­му финан­со­во­му пред­ста­ви­те­лю в Нью- Йор­ке и подроб­но изло­жил инструк­ции, соглас­но кото­рым он дол­жен был вызвать мое­го маль­чи­ка к себе на неопре­де­лен­ный срок. Вско­ре мой пове­рен­ный напи­сал ему, что состо­я­ние наших дел тре­бу­ет немед­лен­но­го при­бы­тия одно­го из нас в Нью-Йорк, а так как я не мог поехать вви­ду моей болез­ни, то Дэни­су ниче­го не оста­ва­лось, как соби­рать­ся в доро­гу. Было зара­нее услов­ле­но, что, когда Дэнис при­бу­дет в Нью-Йорк, мой пове­рен­ный най­дет доста­точ­но бла­го­вид­ных пред­ло­гов, что­бы задер­жать его там, насколь­ко я сочту нуж­ным.

План сра­бо­тал вели­ко­леп­но. Дэнис отпра­вил­ся в Нью-Йорк, не подо­зре­вая ни малей­ше­го под­во­ха с чьей-либо сто­ро­ны. Мар­се­ли­на с Мар­шем про­во­ди­ли его на машине до Кейп-Жирар­до, а там он сел на днев­ной поезд до Сент-Луи­са. Они вер­ну­лись уже в сумер­ках, и пока Мак­кейб ста­вил маши­ну в гараж, я слы­шал, как они раз­го­ва­ри­ва­ли на веран­де. Они рас­по­ло­жи­лись в тех самых крес­лах у окна гости­ной, в кото­рых сиде­ли Дэнис с Мар­шем в то зло­счаст­ное утро, когда я под­слу­шал их раз­го­вор насчет порт­ре­та. На этот раз я спе­ци­аль­но решил под­слу­шать, и, поти­хонь­ку спу­стив­шись в гости­ную, улег­ся на сто­яв­шую воз­ле окна софу.

Сна­ча­ла ниче­го не было слыш­но, но вско­ре раз­дал­ся звук ото­дви­га­е­мо­го сту­ла, сопро­вож­дав­ший­ся тяже­лым вздо­хом Мар­ша и оби­жен­ным вос­кли­ца­ни­ем Мар­се­ли­ны. Затем Марш заго­во­рил – напря­жен­но, почти сухо.

– Мне бы хоте­лось пора­бо­тать сего­дня вече­ром, если ты не слиш­ком уста­ла. Мар­се­ли­на отве­ча­ла тем же оби­жен­ным тоном, при­чем на этот раз оба гово­ри­ли по-англий­ски.

– О Фрэнк, неуже­ли тебя боль­ше ниче­го не инте­ре­су­ет? Ох уж мне эта веч­ная рабо­та! Раз­ве нель­зя про­сто полю­бо­вать­ся вели­че­ствен­ным сия­ни­ем луны?

Когда он заго­во­рил сно­ва, в его голо­се, наря­ду с обыч­ной страст­но­стью худож­ни­ка, зву­ча­ло явное пре­зре­ние.

– Сия­ние луны! Боже мой, какая деше­вая сен­ти­мен­таль­ность! Тако­му изощ­рен­но­му чело­ве­ку, как ты, не при­ста­ло цеп­лять­ся за гру­бые при­е­мы, кото­рых ныне избе­га­ют даже в буль­вар­ных рома­нах. Рядом с тобой насто­я­щее искус­ство, а ты дума­ешь о луне, кото­рая «сия­ет» не луч­ше и не хуже, чем лам­па в деше­вом варье­те. Или, может быть, она напо­ми­на­ет тебе о нече­сти­вых тан­цах посре­ди камен­ных стол­бов в Отее? Черт, как ты уме­ла заста­вить этих пучегла­зых осто­ло­пов смот­реть на тебя! Но нет, похо­же, ты уже дав­но бро­си­ла свои преж­ние заня­тия. Все эти маги­че­ские риту­а­лы погиб­шей Атлан­ти­ды и Обря­ды Зме­и­ных волос не для мадам де Рус­си! Да толь­ко я‑то пом­ню о преж­них вре­ме­нах, и о суще­ствах, спус­кав­ших­ся на Зем­лю сквозь купо­ла хра­мов Танит и тан­це­вав­ших на безы­мян­ных твер­ды­нях Зим­баб­ве. Твоя игра не может меня про­ве­сти – все, что я знаю, вопло­тит­ся в моем хол­сте, кото­рый запе­чат­ле­ет мрач­ные чуде­са и тай­ны семи­де­ся­ти­пя­ти­ты­ся­че­лет­ней дав­но­сти…

Мар­се­ли­на пре­рва­ла его голо­сом, пол­ным сме­шан­ных чувств.

– Если кто из нас дво­их глуп и сен­ти­мен­та­лен, так это ты! Ты ведь пре­крас­но зна­ешь, что древ­них луч­ше оста­вить в покое и что всем живу­щим сле­ду­ет молить небе­са, что­бы я нена­ро­ком не про­из­нес­ла ста­рые закли­на­ния, вызы­ва­ю­щие тех, что до вре­ме­ни спят в Зим­баб­ве, на Югго­те и в Р’лай­хе. Я‑то дума­ла, что у тебя поболь­ше здра­во­го смыс­ла! К тому же, ты абсо­лют­но нело­ги­чен. Ты хочешь, что­бы меня все­це­ло зани­ма­ла твоя дра­го­цен­ная кар­ти­на, но при этом даже не поз­во­ля­ешь мне взгля­нуть на нее. Веч­но на ней этот чер­ный чехол! Ведь кар­ти­на пишет­ся с меня, и что в этом тако­го, если я хотя бы одним глаз­ком…

На этот раз Марш пере­бил ее, и голос его был стран­но рез­ким и напря­жен­ным.

– Нет, толь­ко не сей­час. Когда при­дет вре­мя, ты уви­дишь ее. И страш­но уди­вишь­ся, посколь­ку она напи­са­на не толь­ко с тебя. Если бы ты зна­ла все, то, воз­мож­но, не торо­пи­лась бы так. Бед­ный Дэнис! Боже мой, какой это будет удар для него!

Его голос почти сорвал­ся на крик, и у меня вдруг пере­сох­ло в гор­ле. Что имел в виду Марш? Я услы­шал, как он под­нял­ся на ноги и мол­ча вошел дом. Хлоп­ну­ла вход­ная дверь, и его шаги раз­да­лись на лест­ни­це. Сна­ру­жи все еще доно­си­лось тяже­лое, раз­дра­жен­ное дыха­ние Мар­се­ли­ны. С тяже­лым серд­цем я добрал­ся в тот вечер до сво­ей ком­на­ты. Я дога­ды­вал­ся, что мне пред­сто­я­ло узнать еще нема­ло мрач­ных вещей, преж­де чем я смо­гу поз­во­лить Дэни­су вер­нуть­ся домой.

С того вече­ра обста­нов­ка в доме ста­ла еще более напря­жен­ной, чем преж­де. Мар­се­ли­на все­гда жила лестью и похва­ла­ми, и несколь­ко рез­ких слов, бро­шен­ных Мар­шем, настоль­ко потряс­ли ее, что она уже не мог­ла скры­вать свой дур­ной нрав. Жить с ней в одном доме ста­ло невы­но­си­мо – посколь­ку бед­ня­га Дэнис уехал, она ста­ла зади­рать­ся со все­ми, кто толь­ко попа­дал­ся ей под руку. Когда же пору­гать­ся было не с кем, она ухо­ди­ла в хижи­ну Софо­низ­бы и там часа­ми раз­го­ва­ри­ва­ла с поло­ум­ной ста­ру­хой-зулу­ской. «Тетуш­ка Софи» была един­ствен­ным чело­ве­ком, кто в уго­ду ей опус­кал­ся до низ­кой лести. Одна­жды я попы­тал­ся под­слу­шать их раз­го­вор, но разо­брал лишь, как Мар­се­ли­на нашеп­ты­ва­ла ста­ру­хе что-то насчет «древ­них тайн» и «неве­до­мо­го Када­фа», а негри­тян­ка в экс­та­зе рас­ка­чи­ва­лась на сту­ле, то и дело изда­вая нераз­бор­чи­вые вос­кли­ца­ния, пол­ные почте­ния и вос­хи­ще­ния. Но, как бы то ни было, ничто не мог­ло поко­ле­бать почти соба­чьей пре­дан­но­сти Мар­се­ли­ны Мар­шу. Несмот­ря на то, что она раз­го­ва­ри­ва­ла с ним исклю­чи­тель­но мрач­ным и раз­дра­жен­ным тоном, она все боль­ше под­чи­ня­лась его жела­ни­ям. Ему же толь­ко это­го и надо было – теперь он мог заста­вить ее пози­ро­вать в любой момент, когда на него нака­ты­ва­ло вдох­но­ве­ние. Он даже пытал­ся пока­зать ей, что тро­нут ее само­по­жерт­во­ва­ни­ем, но мне все вре­мя каза­лось, что за этой ста­ра­тель­ной учти­во­стью скры­ва­ет­ся что-то очень силь­но напо­ми­на­ю­щее пре­зре­ние или даже отвра­ще­ние. Что же каса­ет­ся меня, то я искренне нена­ви­дел Мар­се­ли­ну. Теперь уже неза­чем лука­вить и назы­вать мои тогдаш­ние чув­ства про­стой непри­яз­нью. Конеч­но, я радо­вал­ся, что Дэнис нахо­дит­ся вда­ли от дома. В его пись­мах – не столь частых, как бы мне хоте­лось – скво­зи­ли тре­во­га и вол­не­ние. В сере­дине авгу­ста из бро­шен­но­го вскользь заме­ча­ния Мар­ша я понял, что порт­рет почти готов. Марш ста­но­вил­ся все более язви­тель­ным, зато настро­е­ние Мар­се­ли­ны несколь­ко улуч­ши­лось – похо­же, ее обод­ря­ла мысль, что она вско­ре уви­дит кар­ти­ну. Я до сих пор пом­ню тот день, когда Марш ска­зал, что ей оста­лось ждать все­го неде­лю. Мар­се­ли­на про­си­я­ла, попут­но бро­сив на меня злоб­ный взгляд. Воло­сы у нее на голо­ве как буд­то напряг­лись.

– Я долж­на уви­деть ее пер­вой! – поспеш­но ска­за­ла она, а потом, улы­ба­ясь Мар­шу, доба­ви­ла: – И если она мне не понра­вит­ся, я изре­жу ее на кусоч­ки! Лицо Мар­ша при­ня­ло такое стран­ное выра­же­ние, како­го я перед тем у него не заме­чал.

– Не могу ручать­ся за твой вкус, Мар­се­ли­на, но кля­нусь тебе, она вели­ко­леп­на! Я вовсе не желаю нахва­ли­вать свой талант – искус­ство само созда­ет себя, и этой вещи суж­де­но было появить­ся на свет. Потер­пи еще немно­го!

Сле­ду­ю­щие несколь­ко дней я непо­нят­но отче­го пре­бы­вал во вла­сти раз­но­об­раз­ных дур­ных пред­чув­ствий, как если бы завер­ше­ние кар­ти­ны пред­ве­ща­ло ужас­ную ката­стро­фу, а вовсе не счаст­ли­вую раз­вяз­ку всей исто­рии. И Дэнис что-то дол­го не писал, зато мой нью-йорк­ский агент сооб­щил мне, что он выехал за город по каким-то таин­ствен­ным делам. Я мучи­тель­но раз­мыш­лял над тем, чем же все это кон­чит­ся. Что за стран­ное соче­та­ние дей­ству­ю­щих лиц: Марш, Мар­се­ли­на, Дэнис и я! И как сло­жат­ся наши даль­ней­шие отно­ше­ния? Когда все эти опа­се­ния начи­на­ли слиш­ком тре­во­жить меня, я пытал­ся спи­сать все на свое стар­че­ское сла­бо­умие, но такое объ­яс­не­ние нико­гда не удо­вле­тво­ря­ло меня пол­но­стью.

IV

Ката­стро­фа раз­ра­зи­лась во втор­ник, 26 авгу­ста. Как обыч­но, я встал рано и позав­тра­кал в оди­но­че­стве. Я чув­ство­вал себя не очень хоро­шо из-за болей в позво­ноч­ни­ке, кото­рые силь­но бес­по­ко­и­ли меня в послед­нее вре­мя. Когда они ста­но­ви­лись невы­но­си­мы­ми, мне при­хо­ди­лось при­бе­гать к нар­ко­ти­кам. Вни­зу нико­го не было, кро­ме слуг, но я слы­шал, как у меня над голо­вой Мар­се­ли­на ходит в сво­ей ком­на­те. Марш, кото­рый имел обык­но­ве­ние рабо­тать допозд­на, спал в ман­сар­де рядом со сту­ди­ей и ред­ко вста­вал рань­ше полу­дня. К деся­ти часам боли настоль­ко одо­ле­ли меня, что я при­нял двой­ную дозу лекар­ства и при­лег на софе в гости­ной. Послед­нее, что я слы­шал, были шаги Мар­се­ли­ны навер­ху. Вот уж, поис­ти­не, бед­ное созда­ние! Долж­но быть, она про­ха­жи­ва­лась перед боль­шим зер­ка­лом и любо­ва­лась собой. Это было похо­же на нее. Она была вопло­щен­ным тще­сла­ви­ем и посто­ян­но упи­ва­лась сво­ей кра­со­той, а рав­но и теми малень­ки­ми удо­воль­стви­я­ми, какие ей мог предо­ста­вить Дэнис.

Судя по золо­ти­сто­му отсве­ту на окнах и длин­ным теням на лужай­ке, я про­спал почти до вече­ра. Вокруг не было ни души, и повсю­ду царил какой- то неесте­ствен­ный покой. Одна­ко отку­да-то сна­ру­жи до меня доно­си­лось сла­бое завы­ва­ние – пре­ры­ви­стое, дикое и в то же вре­мя непо­сти­жи­мым обра­зом зна­ко­мое. Я нико­гда не верил в пред­чув­ствия, но в тот момент мне сра­зу же ста­ло ужас­но не по себе. Сны, что тер­за­ли меня в эти пред­су­ме­реч­ные часы, сво­ей кро­меш­ной безыс­ход­но­стью пре­вос­хо­ди­ли кош­ма­ры всех преды­ду­щих недель – они каза­лись свя­зан­ны­ми с некой мрач­ной и ужа­са­ю­щей реаль­но­стью. Все вокруг меня дыша­ло смер­тью. Позд­нее я решил, что во вре­мя это­го наве­ян­но­го нар­ко­ти­ка­ми сна какие-то отдель­ные зву­ки все же дохо­ди­ли до мое­го одур­ма­нен­но­го созна­ния. Боль, одна­ко, отпу­сти­ла, и я без тру­да под­нял­ся на ноги.

Очень ско­ро я запо­до­зрил нелад­ное. Марш с Мар­се­ли­ной мог­ли уехать катать­ся, но кто-то же дол­жен был гото­вить ужин на кухне. Одна­ко, если не счи­тать это­го отда­лен­но­го воя или пла­ча, кру­гом сто­я­ла пол­ная тиши­на, и сколь­ко я ни дер­гал шнур ста­рин­но­го звон­ка, никто не ото­звал­ся на мой зов. Потом, слу­чай­но под­няв гла­за к потол­ку, я уви­дел в том месте, где рас­по­ла­га­лась ком­на­та Мар­се­ли­ны, рас­плы­ва­ю­ще­е­ся ярко-крас­ное пят­но. В одно мгно­ве­ние поза­быв о сво­ей боль­ной спине, я устре­мил­ся наверх, попут­но гото­вя себя к само­му худ­ше­му. Все мыс­ли­мые пред­по­ло­же­ния про­нес­лись у меня в голо­ве, пока я ломил­ся в поко­сив­шу­ю­ся от сыро­сти дверь без­молв­ной ком­на­ты, но ужас­нее все­го было жут­кое ощу­ще­ние свер­шив­ше­го­ся зло­дей­ства и его фаталь­ной неиз­беж­но­сти. Я вдруг понял, что с само­го нача­ла знал о сгу­щав­шем­ся вокруг меня безы­мян­ном ужа­се, рав­но как и о том, что под моей кры­шей утвер­ди­лось какое-то глу­бин­ное все­лен­ское зло, вопло­ще­ни­ем кото­ро­го мог стать лишь ужас да лью­ща­я­ся кровь.

Дверь нако­нец пода­лась, и я вошел в про­стор­ную ком­на­ту, пре­бы­ва­ю­щую в веч­ном полу­мра­ке из-за навис­ших над окна­ми веток ста­рых дере­вьев. На мгно­ве­ние я застыл, не в силах поше­ве­лить­ся и лишь содрог­нув­шись от сла­бо­го зло­во­ния, немед­лен­но уда­рив­ше­го мне в нос. Затем, вклю­чив свет и огля­дев­шись, я уви­дел рас­про­стер­тый на жел­то-голу­бом ков­ре безы­мян­ный кош­мар.

Суще­ство лежа­ло лицом вниз в огром­ной луже загу­стев­шей тем­ной кро­ви, а посе­ре­дине его обна­жен­ной спи­ны отпе­ча­тал­ся кро­ва­вый след чело­ве­че­ской ступ­ни. Кровь была повсю­ду – на сте­нах, на мебе­ли, на полу. От это­го зре­ли­ща коле­ни мои подо­гну­лись – я кое-как доко­вы­лял до сту­ла и обес­си­ле­но рух­нул на сиде­ние. Несо­мнен­но, это был чело­век, хотя понять, кто имен­но, сна­ча­ла было нелег­ко, ибо одеж­ды на нем не было, а боль­шая часть волос была частью содра­на, а частью сре­за­на с голо­вы. По коже цве­та сло­но­вой кости я пред­по­ло­жил, что, ско­рее все­го, это была Мар­се­ли­на. Кро­ва­вый отпе­ча­ток ноги на спине делал всю кар­ти­ну еще более ужас­ной. Я не осме­ли­вал­ся пред­ста­вить себе, что за жут­кая тра­ге­дия разыг­ра­лась здесь, пока я спал вни­зу. Я под­нял руку, что­бы выте­реть пот со лба, и уви­дел, что мои паль­цы слип­лись от кро­ви. Я чуть было не сва­лил­ся в обмо­рок, но тут же сооб­ра­зил, что испач­кал­ся о руч­ку две­ри, кото­рую неве­до­мый убий­ца, ухо­дя, захлоп­нул за собой. Похо­же, он при­хва­тил и свое ору­жие, так как в ком­на­те не было ниче­го при­год­но­го для убий­ства.

На полу я раз­гля­дел отпе­чат­ки ног, сов­па­дав­шие по фор­ме со сле­дом на теле – они вели к две­ри. Дру­гой кро­ва­вый след объ­яс­нить было труд­нее – это была широ­кая непре­рыв­ная поло­са, как буд­то здесь про­полз­ла боль­шая змея. Сна­ча­ла я решил, что убий­ца что-то тащил за собой, но потом заме­тил еще кое-что. Отпе­чат­ки ног кое-где накла­ды­ва­лись на след, и мне при­шлось при­знать, что он уже был здесь, когда убий­ца ухо­дил. Но что за пол­зу­чая тварь мог­ла нахо­дить­ся в этой ком­на­те вме­сте с жерт­вой, а потом убрать­ся из нее рань­ше убий­цы, едва тот сде­лал свое чер­ное дело? Не успел я задать себе этот вопрос, мне почу­дил­ся новый всплеск отда­лен­но­го завы­ва­ния.

Очнув­шись нако­нец от сво­е­го вре­мен­но­го пара­ли­ча, я встал и пошел по сле­дам. Кто убий­ца, я не мог себе пред­ста­вить, рав­но как и не мог понять, куда поде­ва­лись все слу­ги. Я смут­но дога­ды­вал­ся, что нуж­но под­нять­ся в ман­сар­ду к Мар­шу, но преж­де чем эта мысль чет­ко офор­ми­лась у меня в голо­ве, я обна­ру­жил, что кро­ва­вый след ведет имен­но туда. Неуже­ли убий­цей был Марш? Не сошел ли он с ума, когда чудо­вищ­ное напря­же­ние рабо­ты и запу­тан­ность отно­ше­ний с Дэни­сом и Мар­се­ли­ной заста­ви­ли его вне­зап­но утра­тить власть над собой?

Навер­ху, в кори­до­ре, след стал едва замет­ным, а отпе­чат­ки ног и вовсе исчез­ли, слив­шись с тем­ным ков­ром. Но все же я доста­точ­но чет­ко раз­ли­чал непо­нят­ную поло­су, остав­лен­ную суще­ством, кото­рое дви­га­лось пер­вым. Она вела пря­ми­ком к закры­той две­ри сту­дии, исче­зая под ней при­мер­но посе­ре­дине. Оче­вид­но, оно пере­бра­лось через порог, когда дверь была рас­пах­ну­та.

С зами­ра­ю­щим серд­цем я взял­ся за руч­ку – дверь ока­за­лась неза­пер­той. Я оста­но­вил­ся на поро­ге, пыта­ясь в мерк­ну­щем све­те дня раз­гля­деть, какой новый кош­мар под­жи­да­ет меня. На полу без дви­же­ния лежал какой-то чело­век. Я потя­нул­ся к выклю­ча­те­лю.

Но когда зажег­ся свет, мой взор ото­рвал­ся от пола и от того, что на нем лежа­ло – а это был бед­ня­га Марш – и с недо­уме­ни­ем обра­тил­ся к живо­му суще­ству, съе­жив­ше­му­ся в про­еме две­ри, что вела в спаль­ню Мар­ша. Взъеро­шен­ное, с диким взо­ром, покры­тое с ног до голо­вы засох­шей кро­вью, оно дер­жа­ло в руке маче­те, кото­рое обыч­но висе­ло на стене сре­ди про­чих укра­шав­ших сту­дию дико­ви­нок. Но даже в эту страш­ную мину­ту я узнал того, кто, как я думал, нахо­дил­ся за тыся­чи миль отсю­да. Это был мой сын Дэнис, или, ско­рее, безум­ный обло­мок того, кто когда-то им был.

Мое появ­ле­ние, по-види­мо­му, вер­ну­ло несчаст­но­му остат­ки рас­суд­ка или, по край­ней мере, памя­ти. Он выпря­мил­ся и затряс голо­вой, буд­то ста­ра­ясь осво­бо­дить­ся от како­го-то нава­жде­ния. Я не мог вымол­вить ни сло­ва и толь­ко шеве­лил губа­ми, пыта­ясь обре­сти дар речи. Мои гла­за на мину­ту вер­ну­лись туда, куда вел кро­ва­вый след – к рас­про­стер­то­му перед плот­но зана­ве­шен­ным моль­бер­том телу. Оно, каза­лось, было опле­те­но каки­ми-то тем­ны­ми и волок­ни­сты­ми коль­ца­ми. Я неволь­но вздрог­нул, и это дви­же­ние, оче­вид­но, подей­ство­ва­ло на зату­ма­нен­ный мозг мое­го маль­чи­ка, пото­му что он при­нял­ся бор­мо­тать что-то хрип­лым шепо­том. Вско­ре я смог разо­брать смысл его слов.

– Я дол­жен был уни­что­жить ее… Она была дья­во­лом – сре­до­то­чи­ем и глав­ной жри­цей все­го суще­ству­ю­ще­го на све­те зла… Адское отро­дье… Марш знал это и пытал­ся предо­сте­речь меня. Ста­ри­на Фрэнк – я не уби­вал его, хотя и наме­ре­вал­ся. Но потом до меня дошло. Я спу­стил­ся вниз и убил ее, а потом эти про­кля­тые воло­сы…

Я вни­мал ему с без­молв­ным ужа­сом. Дэнис задох­нул­ся, помол­чал немно­го и про­дол­жал.

– Ты ниче­го не знал… Ее пись­ма ко мне ста­ли каки­ми-то стран­ны­ми, и я понял, что она влю­би­лась в Мар­ша. А потом она и вовсе пере­ста­ла писать. Марш же вооб­ще нико­гда не упо­ми­нал о ней. Я почув­ство­вал, что дело не чисто, и решил вер­нуть­ся и разо­брать­ся во всем на месте. Тебе гово­рить не стал – они бы по одно­му тво­е­му виду дога­да­лись обо всем, а я хотел застать их врас­плох. Я при­е­хал сего­дня око­ло полу­дня на так­си и ото­слал всех слуг. Оста­вил толь­ко рабо­чих на план­та­ции – до их хижин дале­ко и они ниче­го не услы­ша­ли бы.

Мак­кей­бу велел купить мне кое-что в Кейп- Жирар­до и отды­хать до зав­траш­не­го утра. Неграм дал ста­рую маши­ну, и Мэри отвез­ла их на выход­ной в Бенд-Вил­лидж. Я ска­зал им, что мы все вме­сте соби­ра­ем­ся на пик­ник, и их помощь нам не нуж­на, а на ночь они могут остать­ся у кузе­на дядюш­ки Сци­пио, кото­рый содер­жит пан­си­он для негров. Бор­мо­та­ние Дэни­са ста­но­ви­лось все бес­связ­нее, и мне при­шлось изряд­но напря­гать слух, что­бы раз­ли­чить каж­дое сло­во. Вда­ле­ке сно­ва послы­шал­ся дикий вопль, но сей­час мне было не до него.

– Я уви­дел, что ты спишь, и поста­рал­ся не раз­бу­дить тебя. Вме­сто это­го я поти­хонь­ку под­нял­ся наверх, что­бы застать Мар­ша с… этой жен­щи­ной… Дэнис упор­но избе­гал назы­вать Мар­се­ли­ну по име­ни. Гла­за его рас­ши­ри­лись при новом взры­ве дале­ко­го пла­ча, рань­ше лишь будив­ше­го во мне смут­ные ассо­ци­а­ции, а теперь вдруг пока­зав­ше­го­ся страш­но зна­ко­мым.

– Ее не было у себя ком­на­те, и я пошел в сту­дию. За закры­той две­рью слы­ша­лись голо­са. Я не стал сту­чать, а про­сто ворвал­ся туда и уви­дел, как она пози­ру­ет для кар­ти­ны. Она была голая, но эти чер­то­вы воло­сы закры­ва­ли ее с голо­вы до пят. Она бро­са­ла на Мар­ша неж­ные взгля­ды. Моль­берт сто­ял боком к две­ри, и я не видел кар­ти­ны. Они были потря­се­ны моим появ­ле­ни­ем – от неожи­дан­но­сти Марш даже выро­нил кисть. Я был разъ­ярен до послед­ней край­но­сти и тут же заявил, что он дол­жен пока­зать мне порт­рет, но он, напро­тив, с каж­дой мину­той ста­но­вил­ся спо­кой­нее. Он ска­зал, что кар­ти­на не совсем закон­че­на, вот будет гото­ва через день- два, тогда я и уви­жу ее. Она ее тоже еще не виде­ла. Но меня это не устра­и­ва­ло. Я шаг­нул впе­ред, но он набро­сил на кар­ти­ну бар­хат­ный покров, преж­де чем я смог что-либо раз­гля­деть. Он готов был драть­ся, что­бы не пустить меня к ней, но эта… эта… Она подо­шла и вста­ла рядом со мной. Ска­за­ла, что нам надо посмот­реть. Когда я попы­тал­ся сдер­нуть покры­ва­ло, Фрэнк вышел из себя и уда­рил меня. Я не остал­ся в дол­гу, и он, види­мо, поте­рял созна­ние. А потом я и сам чуть не отклю­чил­ся от воп­ля, кото­рый изда­ла эта… это суще­ство. Пока мы раз­би­ра­лись с Мар­шем, она отки­ну­ла покры­ва­ло и посмот­ре­ла на кар­ти­ну. Я обер­нул­ся и уви­дел, как она выско­чи­ла из ком­на­ты, слов­но ошпа­рен­ная. Потом я уви­дел кар­ти­ну…

Когда он дошел до это­го места, безу­мие сно­ва вспых­ну­ло в его гла­зах, и на мгно­ве­ние мне поме­ре­щи­лось, что он готов был набро­сить­ся на меня с маче­те. Одна­ко через пару-дру­гую минут он немно­го успо­ко­ил­ся.

– О Гос­по­ди, что за кош­мар­ная вещь! Не взду­май смот­реть на нее! Луч­ше сра­зу же сожги ее вме­сте с покры­ва­лом, а пепел выбрось в реку! Марш все знал и пытал­ся пре­ду­пре­дить меня. Он знал, что такое эта жен­щи­на – эта дикая кош­ка, гор­го­на, ламия или чем бы там она ни была на самом деле. Он пытал­ся вра­зу­мить меня с тех самых пор, как я встре­тил ее в его париж­ской сту­дии, но это про­сто невоз­мож­но выра­зить сло­ва­ми. Я счи­тал, что там, в Пари­же, все были неспра­вед­ли­вы к ней. Я толь­ко пожи­мал пле­ча­ми, когда они нашеп­ты­ва­ли про нее вся­кие ужа­сы, – она так загип­но­ти­зи­ро­ва­ла меня, что я не верил оче­вид­но­му. Но эта кар­ти­на откры­ла мне всю ее чудо­вищ­ную подо­пле­ку!

Боже мой, Фрэнк был насто­я­щим худож­ни­ком! Эта вещь – вели­чай­шее про­из­ве­де­ние искус­ства, создан­ное чело­ве­ком со вре­мен Рем­бранд­та! Сжечь ее – пре­ступ­ле­ние, но гораз­до более тяж­ким пре­ступ­ле­ни­ем было бы сохра­нить ее. Но самым отвра­ти­тель­ным гре­хом было бы поз­во­лить этой дья­во­ли­це суще­ство­вать и даль­ше. Как толь­ко я уви­дел кар­ти­ну, я понял, кто она и какую роль игра­ет в этом кош­ма­ре, дошед­шем до нас со вре­мен Ктул­ху и Вла­сти­те­лей Древ­но­сти – кош­ма­ра, с кото­рым было почти покон­че­но, когда зато­ну­ла Атлан­ти­да, но кото­рый про­дол­жа­ли песто­вать тай­ные тра­ди­ции, алле­го­ри­че­ские леген­ды и тем­ные обря­ды. Ведь она – эта тварь – была насто­я­щая. Это вовсе не обман. Обман был бы мило­серд­нее. Она была древ­ней чудо­вищ­ной тенью, о кото­рой не сме­ли гово­рить напря­мую фило­со­фы и люди нау­ки и кото­рая лишь отча­сти вопло­ще­на в «Некро­но­ми­коне» и в ста­ту­ях на ост­ро­ве Пас­хи. Она дума­ла, мы не смо­жем рас­по­знать ее – фаль­ши­вое обли­чье замо­ро­чит нас, заста­вит ради него посту­пить­ся сво­и­ми бес­смерт­ны­ми душа­ми. У нее были осно­ва­ния так пола­гать – меня-то бы она в кон­це кон­цов запо­лу­чи­ла. Это был вопрос вре­ме­ни. Но Фрэнк, ста­ри­на Фрэнк, ока­зал­ся ей не по зубам. Он с само­го нача­ла знал, что скры­ва­ет­ся за этим обли­чьем, и нари­со­вал все как есть. Неуди­ви­тель­но, что она завиз­жа­ла и выско­чи­ла вон, когда поня­ла это. Кар­ти­на была не совсем закон­че­на, но видит Бог, и того, что на ней есть, вполне доста­точ­но. Тогда я понял, что дол­жен уни­что­жить ее ее и все, что с ней свя­за­но. Чело­век не может суще­ство­вать бок о бок с этим. Я рас­ска­зы­ваю тебе дале­ко не все, и ты нико­гда не узна­ешь само­го худ­ше­го, если сожжешь кар­ти­ну, не гля­дя. Я отпра­вил­ся к ней в ком­на­ту с маче­те, кото­рое снял вот с этой сте­ны, а Фрэн­ка оста­вил лежать на полу. Он все еще был без созна­ния, но дышал, и я воз­бла­го­да­рил небо, что не убил его.

Я застал ее перед зер­ка­лом – она укла­ды­ва­ла свои нена­вист­ные воло­сы. Едва зави­дев меня, она при­ня­лась бес­но­вать­ся, как дикий зверь, изли­вая свою нена­висть к Мар­шу. То, что она была влюб­ле­на в него а я знал, что это так – лишь ухуд­ша­ло дело. Мину­ту я не мог поше­ве­лить­ся – она едва было не загип­но­ти­зи­ро­ва­ла меня. Потом я вспом­нил кар­ти­ну, и нава­жде­ние рас­се­я­лось. Она поня­ла это по моим гла­зам, да к тому же заме­ти­ла у меня маче­те. В жиз­ни не видел тако­го сви­ре­по­го взгля­да, каким она ода­ри­ла меня в тот момент. Она мет­ну­лась ко мне, выпу­стив ког­ти, как лео­пард, но я ока­зал­ся про­вор­нее. Один взмах маче­те – и все было кон­че­но.

Тут Дэнис опять замол­чал, и я уви­дел, как сте­кав­ший у него со лба пот остав­ля­ет свет­лые дорож­ки на его пере­пач­кан­ном кро­вью лице. Одна­ко через мгно­ве­ние он хрип­лым голо­сом про­дол­жил.

– Я ска­зал, что все было кон­че­но, но – Гос­по­ди! – все толь­ко начи­на­лось. Я чув­ство­вал себя так, слов­но сра­зил­ся с пол­чи­ща­ми Сата­ны, и, тор­же­ствуя, поста­вил ногу на спи­ну того, что изни­что­жил. И тут я уви­дел, как этот бого­мерз­кий жгут чер­ных волос начи­на­ет изви­вать­ся и скру­чи­вать­ся сам по себе.

Я мог бы и рань­ше дога­дать­ся. Все это было в ста­рых леген­дах. Эти отвра­ти­тель­ные воло­сы жили соб­ствен­ной жиз­нью, кото­рую не мог­ло обо­рвать убий­ство носив­шей их тва­ри. Я знал, что их нуж­но сжечь, и при­нял­ся изо всех сил рубить маче­те. Боже, это была адская рабо­та! Они были твер­дые, как желез­ная про­во­ло­ка, но я все же спра­вил­ся. Огром­ный чер­ный жгут омер­зи­тель­но кор­чил­ся и изви­вал­ся у меня в руках. Как раз в тот момент, когда я отре­зал или, уж не пом­ню, выдер­нул послед­нюю прядь, я услы­шал это жут­кое завы­ва­ние на задвор­ках дома. Да ты зна­ешь – оно не пре­кра­ща­ет­ся ни на секун­ду и лишь вре­ме­на­ми зву­чит поти­ше. Не пой­му, что это такое, но, долж­но быть, оно как-то свя­за­но с этой дья­воль­щи­ной. Что- то очень зна­ко­мое, но я никак не могу сооб­ра­зить. Когда я услы­шал его в пер­вый раз, у меня сда­ли нер­вы, и я в ужа­се выро­нил отре­зан­ные воло­сы. Но мне дове­лось испу­гать­ся еще боль­ше, пото­му что в сле­ду­ю­щий момент эта тре­кля­тая коса бро­си­лась на меня и при­ня­лась злоб­но хле­стать по лицу одним кон­цом, свер­нув­шим­ся в некое урод­ли­вое подо­бие голо­вы. Я уда­рил маче­те, и она отсту­пи­ла. Отды­шав­шись, я уви­дел, что это чудо­ви­ще выпол­за­ет из ком­на­ты, изви­ва­ясь, как огром­ная чер­ная змея. Неко­то­рое вре­мя я не был спо­со­бен даже поше­ве­лить паль­ца­ми, но когда оно скры­лось из виду, я сумел взять себя в руки и побрел сле­дом. Я шел по широ­ко­му кро­ва­во­му сле­ду, веду­ще­му наверх. В кон­це кон­цов я очу­тил­ся здесь, – и будь я про­клят, если не видел, как оно набро­си­лась на несчаст­но­го, полу­бес­со­зна­тель­но­го Мар­ша, как до это­го кида­лось на меня! Оно шипе­ло, слов­но обе­зу­мев­шая гре­му­чая змея, а потом обви­лось вокруг него плот­ны­ми коль­ца­ми. Он толь­ко-толь­ко начал при­хо­дить в себя – эта гнус­ная змее­по­доб­ная тварь добра­лась до него, преж­де чем он успел встать на ноги. Я знал, что в ней заклю­че­на вся нена­висть той жен­щи­ны, но у меня не хва­та­ло сил отта­щить ее. Я ста­рал­ся как мог, но тщет­но. От маче­те не было про­ку – я не мог вос­поль­зо­вать­ся им, ина­че изру­бил бы Фрэн­ка на кус­ки. Я видел, как эти чудо­вищ­ные локо­ны сжи­ма­лись вокруг бед­но­го Фрэн­ка, как его души­ли у меня на гла­зах – и все это вре­мя отку­да-то с полей поза­ди дома доно­сил­ся этот жут­кий вой.

Вот и все. Я набро­сил на кар­ти­ну покры­ва­ло и наде­юсь, что его нико­гда не под­ни­мут. Эту шту­ку нуж­но сжечь. Я не смог ото­драть чудо­вищ­ные коль­ца от мерт­во­го бед­ня­ги Фрэн­ка – они въелись в его тело, слов­но щелок, и судя по все­му, утра­ти­ли спо­соб­ность дви­гать­ся. Этот змее­по­доб­ный жгут волос, кажет­ся, испы­ты­ва­ет некую пороч­ную при­вя­зан­ность к чело­ве­ку, кото­ро­го убил – он намерт­во при­жи­ма­ет­ся к нему, и так засты­ва­ет навеч­но. Тебе при­дет­ся сжечь бед­ня­гу Фрэн­ка вме­сте с ним, но ради Бога, не забудь про­сле­дить, что­бы он сго­рел без остат­ка. Он и его кар­ти­на долж­ны погиб­нуть ради сохра­не­ния наше­го мира.

Может быть, Дэнис ска­зал бы боль­ше, но в этот момент нас пре­рвал новый всплеск отда­лен­но­го пла­ча. И тут мы оба дога­да­лись, что это было такое, пото­му что пере­ме­нив­ший­ся нако­нец ветер донес до нас обрыв­ки фраз, кото­рые мож­но было разо­брать. Мы мог­ли бы и сами дога­дать­ся, ибо часто слы­ша­ли подоб­ные при­чи­та­ния. Это голо­си­ла в сво­ей хижине, вен­чая ужа­сы кош­мар­ной тра­ге­дии, древ­няя зулус­ская ведь­ма Софо­низ­ба, пре­кло­няв­ша­я­ся перед Мар­се­ли­ной. Мы рас­слы­ша­ли кое-что из ее воплей, и нам ста­ло ясно, что эта кол­ду­нья-дикар­ка была свя­за­на неки­ми тай­ны­ми уза­ми с наслед­ни­цей древ­не­го ужа­са, кото­рая толь­ко что была уни­что­же­на рука­ми мое­го сына. Неко­то­рые из ее при­чи­та­ний сви­де­тель­ство­ва­ли о ее при­над­леж­но­сти к дья­воль­ским куль­там.

– Иэ! Иэ! Шуб-Ниг­гу­рат! Иа-Р’лайх! Н’га­ги н’бу­лу бва­на н’ло­ло! Иа, ио, бед­ный мис­си Танит, бед­ный мис­си Изис! Могу­чи Клу­лу, выхо­ди из воды – твой дитя есть умер! Он есть умер! У воло­сы боль­ше нету хозяй­ка, Могу­чи Клу­лу! Ста­рая Софи, он знать! Ста­рая Софи, он при­вез­ти чер­ный камень из боль­шой Зим­баб­ве в боль­шая ста­рая Афри­ка. Ста­рая Софи, он был тан­це­вать под луной вокруг камень-кро­ко­дил, пока Н’бан­гус не пой­мать его и про­дать белы люди на корабль! Боль­ше нет Танит! Боль­ше нет Изис! Нет боль­ше кол­ду­нья дер­жать огонь в боль­шой камен­ной месте! Иа, ио! Н’га­ги н’бу­лу бва­на н’ло­ло! Иэ! Шуб-Ниг­гу­рат! Он мерт­вый! Ста­рая Софи знать!

На этом вопли не стих­ли, но это было все, что мне уда­лось рас­слы­шать. По выра­же­нию лица Дэни­са я понял, что они напом­ни­ли ему о чем-то ужас­ном. Его стис­нув­шая маче­те рука не сули­ла ниче­го хоро­ше­го. Я пони­мал, что он в отча­я­нии, и попы­тал­ся обез­ору­жить его, пока он не натво­рил новых бед. Но было слиш­ком позд­но. Ста­рик с боль­ной спи­ной не на мно­гое спо­со­бен. После­до­ва­ла страш­ная борь­ба, и я до сих пор не знаю, в какой имен­но момент он покон­чил с собой. Не уве­рен так­же и в том, что он не пытал­ся убить и меня. Послед­ние его сло­ва были о необ­хо­ди­мо­сти уни­что­жить все, что свя­за­но с Мар­се­ли­ной кров­но или через брак.

V

– До сих пор не могу понять, поче­му я в тот же миг не сошел с ума. Пере­до мной лежа­ло тело мое­го маль­чи­ка – един­ствен­но­го суще­ства, кото­рым я доро­жил на этом све­те, а в деся­ти футах от него, перед зана­ве­шен­ным моль­бер­том, рас­про­стер­лось тело его луч­ше­го дру­га, обви­тое коль­ца­ми безы­мян­но­го ужа­са. Вни­зу валял­ся оскаль­пи­ро­ван­ный труп это­го чудо­ви­ща в обли­ке жен­щи­ны, о кото­рой я теперь готов был пове­рить чему угод­но. Я был слиш­ком потря­сен, что­бы раз­мыш­лять над прав­до­по­доб­но­стью всей этой исто­рии о воло­сах, а если бы у меня и оста­ва­лись какие-либо сомне­ния, то зауныв­ных при­чи­та­ний, доно­сив­ших­ся из хижи­ны тетуш­ки Софи, с лих­вой хва­ти­ло бы, что­бы рас­се­ять их без сле­да.

Будь я бла­го­ра­зум­нее, я посту­пил бы так, как велел бед­ный Дэнис сжег бы кар­ти­ну и воло­сы, обви­вав­шие тело Мар­ша, немед­лен­но и не любо­пыт­ствуя, но я был слиш­ком потря­сен, что­бы про­яв­лять бла­го­ра­зу­мие. Кажет­ся, я дол­го бор­мо­тал какие-то глу­по­сти над тру­пом сына, а потом вдруг вспом­нил, что ночь про­хо­дит, а к утру долж­ны были вер­нуть­ся слу­ги. Ясно, что объ­яс­нить про­ис­ше­ствие будет очень слож­но, и я понял, что мне нуж­но как мож­но ско­рее скрыть все сле­ды и при­ду­мать какую-нибудь более или менее прав­до­по­доб­ную исто­рию.

Жгут обвив­ших­ся вокруг Мар­ша волос был чудо­ви­щен. Когда я, сняв со сте­ны саб­лю, дотро­нул­ся до него, мне пока­за­лось, что он еще креп­че при­льнул к мерт­ве­цу. Я не осме­лил­ся взять­ся за него рука­ми, и чем доль­ше смот­рел, тем более ужас­ным он мне казал­ся. Одна вещь – не буду гово­рить, что имен­но, – заста­ви­ла меня содрог­нуть­ся. Теперь мне до неко­то­рой сте­пе­ни было понят­но, поче­му Мар­се­ли­на посто­ян­но ума­щи­ва­ла воло­сы все­воз­мож­ны­ми дико­вин­ны­ми мас­ла­ми. Нако­нец я решил похо­ро­нить все три тела в под­ва­ле, засы­пав их нега­ше­ной изве­стью, кото­рая, как я знал, име­лась у нас в амба­ре. Да, это была поис­ти­не адская ночь! Я выко­пал моги­лу мое­му маль­чи­ку подаль­ше от двух дру­гих: я не хотел, что­бы он лежал побли­зо­сти от тела этой жен­щи­ны или ее волос. Я ужас­но жалел о том, что не мог сорвать их с тела Мар­ша. Пере­тас­ки­вать всех тро­их вниз было страш­но тяже­ло. Жен­щи­ну и облеп­лен­но­го воло­са­ми бед­ня­гу Мар­ша я завер­нул в оде­я­ла. Потом мне при­шлось при­та­щить из амба­ра две тяже­лен­ные боч­ки изве­сти. Долж­но быть, сам Гос­подь дал мне силы для этой жут­кой рабо­ты, ибо вско­ре я уже засы­пал зем­лей все три моги­лы.

Часть изве­сти я раз­вел для побел­ки, а затем взял стре­мян­ку и при­вел в поря­док пото­лок в том месте, куда про­со­чи­лась кровь. Я сжег почти все мел­кие вещи из ком­на­ты Мар­се­ли­ны, а потом очи­стил от кро­ви сте­ны, пол и мебель. Я так­же вымыл сту­дию в ман­сар­де и стер сле­ды, веду­щие туда. И все это вре­мя я слы­шал доно­ся­щи­е­ся изда­ле­ка вопли ста­рой Софи. Долж­но быть, сам дья­вол все­лил­ся в нее, раз ее голос был слы­шен на таком рас­сто­я­нии и зву­чал так дол­го. Одна­ко негры на план­та­ции в ту ночь спа­ли спо­кой­ным сном и не про­яв­ля­ли ника­ко­го любо­пыт­ства, ибо ей и рань­ше слу­ча­лось вопить до само­го утра. Я запер дверь в сту­дию, а ключ унес к себе. Потом сжег в камине свою пере­пач­кан­ную кро­вью одеж­ду. К рас­све­ту дом при­об­рел вполне при­лич­ный вид, и посто­рон­ний взгляд не смог бы заме­тить в нем ниче­го необыч­но­го. В тот момент я не осме­лил­ся при­кос­нуть­ся к зана­ве­шен­но­му моль­бер­ту, но соби­рал­ся занять­ся им попоз­же.

На сле­ду­ю­щий день вер­ну­лись слу­ги, и я ска­зал им, что вся моло­дежь уеха­ла в Сент-Луис. На план­та­ци­ях, каза­лось, никто ниче­го не видел и не слы­шал, а вопли ста­рой Софо­низ­бы с рас­све­том утих­ли. С тех пор она мол­ча­ла, как сфинкс, и ни сло­вом не обмол­ви­лась о том, что было у нее на уме в ту роко­вую ночь.

Позд­нее я изве­стил всех, кого толь­ко мог, что Дэнис, Марш и Мар­се­ли­на вер­ну­лись в Париж. Одна надеж­ная кон­то­ра нача­ла пере­сы­лать мне отту­да пись­ма – пись­ма, кото­рые я писал сво­ей рукой, под­де­лы­вая почерк всех тро­их. Потре­бо­ва­лось мно­го хит­ро­сти и изво­рот­ли­во­сти, что­бы объ­яс­нить при­чи­ну неожи­дан­но­го отъ­ез­да трех моло­дых людей зна­ко­мым, и я подо­зре­ваю, что люди втайне дога­ды­ва­лись о том, что я от них что-то скры­ваю. Во вре­мя вой­ны я полу­чил под­дель­ные изве­ще­ния о гибе­ли Дэни­са и Мар­ша, а немно­го позд­нее объ­явил, что Мар­се­ли­на ушла в мона­стырь. К сча­стью, Марш был сиро­той, а его экс­цен­трич­ный образ жиз­ни отда­лил его от и без того очень даль­них род­ствен­ни­ков в Луи­зи­ане. Навер­ное, для меня было бы гораз­до луч­ше сжечь кар­ти­ну, про­дать план­та­цию и оста­вить попыт­ки ула­дить дела с моим изму­чен­ным, полу­жи­вым моз­гом. Сами види­те, до чего дове­ла меня моя глу­пость. Сна­ча­ла были неуро­жаи, потом уволь­ня­лись один за дру­гим работ­ни­ки, и в кон­це кон­цов в доме остал­ся толь­ко я при­дур­ко­ва­тый отшель­ник и пред­мет мно­го­чис­лен­ных мест­ных спле­тен. Никто теперь не появ­ля­ет­ся здесь после наступ­ле­ния тем­но­ты, да и в дру­гое вре­мя тоже, если это­го мож­но избе­жать. Вот поче­му я дога­дал­ся, что вы не из мест­ных.

Поче­му я не уез­жаю отсю­да? Я не могу открыть вам все. Есть вещи, кото­рые выхо­дят за рам­ки чело­ве­че­ско­го разу­ма. Воз­мож­но, я бы и уехал, если бы не взгля­нул на кар­ти­ну. Мне сле­до­ва­ло посту­пить так, как гово­рил бед­ный Дэнис. Когда неде­лю спу­стя я под­нял­ся в запер­тую сту­дию, я и в самом деле соби­рал­ся сжечь кар­ти­ну не гля­дя, но потом не удер­жал­ся и сорвал покры­ва­ло с моль­бер­та. Это изме­ни­ло все.

Нет ника­ко­го смыс­ла рас­ска­зы­вать вам, что я уви­дел. Вы и сами може­те взгля­нуть на то, что от нее оста­лось после того, как вре­мя и сырость сде­ла­ли свое дело. Не думаю, что это при­чи­нит вам какой-нибудь вред. Дру­гое дело я. Я слиш­ком мно­гое знаю.

Дэнис был прав – это вели­чай­ший, хотя и неза­вер­шен­ный три­умф чело­ве­че­ско­го искус­ства со вре­мен Рем­бранд­та. Я сра­зу понял это. Бед­ня­га Марш оправ­дал свою дека­дент­скую фило­со­фию. Он был в живо­пи­си тем же, чем Бод­лер в поэ­зии. Мар­се­ли­на же ока­за­лась сво­е­го рода толч­ком, кото­рый высво­бо­дил сокры­тый в нем гений.

Кар­ти­на оше­ло­ми­ла, оглу­ши­ла меня еще до того, как я осо­знал, что нахо­дит­ся перед мои­ми гла­за­ми. Зна­е­те, это лишь отча­сти порт­рет. Марш очень точ­но выра­зил­ся, когда намек­нул, что рису­ет не Мар­се­ли­ну, а ско­рее то, что про­гля­ды­ва­ет сквозь нее.

Конеч­но, в опре­де­лен­ном смыс­ле она была клю­чом ко всей кар­тине, но ее фигу­ра была лишь частью обшир­ной ком­по­зи­ции. Совер­шен­но обна­жен­ная, если не счи­тать этой чудо­вищ­ной мас­сы оку­ты­вав­ших ее волос, она полу­си­де­ла- полу­ле­жа­ла на неком подо­бии дива­на или ска­мьи, укра­шен­ном узо­ра­ми, не извест­ны­ми ни одной живо­пис­ной тра­ди­ции. В одной руке она дер­жа­ла кубок, из кото­ро­го изли­ва­лась жид­кость, чей цвет я до сих пор не могу опре­де­лить – про­сто не знаю, отку­да Марш взял такие крас­ки.

Воз­ле­жав­шая на диване фигу­ра рас­по­ла­га­лась на перед­нем плане сце­ны, необыч­нее кото­рой я в жиз­ни не виды­вал. Сна­ча­ла я поду­мал, что все изоб­ра­жен­ное на зад­нем плане было лишь чудо­вищ­ным резуль­та­том моз­го­вой дея­тель­но­сти этой жен­щи­ны, но со вре­ме­нем стал допус­кать и то, что, напро­тив, имен­но она явля­лась зло­ве­щим обра­зом или гал­лю­ци­на­ци­ей, вызван­ной этой кар­ти­ной.

Не могу ска­зать с опре­де­лен­но­стью, где нахо­дит­ся это место, и с какой точ­ки – изнут­ри или сна­ру­жи – изоб­ра­же­ны эти ужас­ные адские сво­ды. Не знаю я и того, дей­стви­тель­но ли они высе­че­ны из кам­ня, или это про­сто болез­нен­но раз­рос­ши­е­ся дре­во­вид­ные раз­ветв­ле­ния. Вся гео­мет­рия это­го места пред­став­ля­ет собой безум­ное сме­ше­ние ост­рых и тупых углов.

Боже мой! А эти кош­мар­ные фор­мы, что колы­шут­ся вокруг нее в веч­ном отвра­ти­тель­ном сумра­ке! Эти бого­мерз­кие тва­ри, во гла­ве с ней справ­ля­ю­щие адский шабаш! Эти чер­ные кос­ма­тые суще­ства, полу­лю­ди­по­лу­коз­лы, эта мерз­кая тварь с голо­вой кро­ко­ди­ла, тре­мя нога­ми и щупаль­ца­ми на спине, и, нако­нец, эти плос­ко­но­сые сати­ры, застыв­шие в тан­це, кото­рый уже жре­цы Егип­та назы­ва­ли отвра­ти­тель­ным! Но на кар­тине был не Еги­пет – это было гораз­до рань­ше Егип­та и, может быть, даже рань­ше Атлан­ти­ды, леген­дар­но­го Му и мифи­че­ской Лему­рии. Это был пер­во­ис­точ­ник ужа­са на нашей зем­ле, и сим­во­ли­че­ская мане­ра Мар­ша лишь под­чер­ки­ва­ла, насколь­ко суще­ствен­ной его частью явля­лась Мар­се­ли­на. Ско­рее все­го, это был неиме­ну­е­мый Р’лайх, постро­ен­ный при­шель­ца­ми со звезд, – тот самый город, о кото­ром Марш шеп­тал­ся в сумер­ках с Дэни­сом. У меня сло­жи­лось впе­чат­ле­ние, что это место нахо­дит­ся глу­бо­ко под водой, хотя все его оби­та­те­ли сво­бод­но дышат воз­ду­хом.

Я сто­ял и дро­жал перед этим пер­во­ис­точ­ни­ком ужа­са до тех пор, пока не заме­тил, что Мар­се­ли­на наблю­да­ет за мною с хол­ста сво­и­ми без­дон­ны­ми, широ­ко рас­кры­ты­ми гла­за­ми. Это был не обман чувств – Мар­шу дей­стви­тель­но уда­лось вопло­тить в сво­ей сим­фо­нии линии и цве­та часть ее страш­ной жиз­нен­ной силы. Она жила на хол­сте – она смот­ре­ла и нена­ви­де­ла, как если бы это не ее тело поко­и­лось в под­ва­ле под сло­ем нега­ше­ной изве­сти. Но хуже все­го ста­ло, когда в сле­ду­ю­щий момент неко­то­рые из ее зме­и­ных пря­дей, это­го порож­де­ния Гека­ты, нача­ли под­ни­мать­ся с поверх­но­сти хол­ста и вытя­ги­вать­ся по направ­ле­нию ко мне.

И тогда я познал послед­ний ужас и понял, что обре­чен наве­ки оста­вать­ся ее стра­жем и узни­ком одно­вре­мен­но. Она была тем суще­ством, кото­рое поло­жи­ло нача­ло пер­вым глу­хим леген­дам о Меду­зе и про­чих гор­го­нах, и теперь это суще­ство завла­де­ло моим потря­сен­ным созна­ни­ем и обра­ти­ло его в камень. С тех пор я знаю, что нико­гда не смо­гу убе­жать от этих вью­щих­ся зме­и­ных пря­дей – как тех, что живут на кар­тине, так и тех, что лежат под сло­ем изве­сти рядом с вин­ны­ми боч­ка­ми. Слиш­ком позд­но вспом­нил я рас­ска­зы о нетлен­но­сти волос умер­ших даже спу­стя сто­ле­тия после погре­бе­ния.

С тех пор моя жизнь пред­став­ля­ет из себя один сплош­ной ужас и пора­бо­ще­ние. В доме навеч­но зата­ил­ся страх перед тем, что оби­та­ет в под­ва­ле. Не про­шло и меся­ца, как слу­ги ста­ли шеп­тать­ся меж­ду собой о боль­шой чер­ной змее, кото­рая с наступ­ле­ни­ем тем­но­ты при­ни­ма­ет­ся пол­зать воз­ле вин­ных бочек, и о том, что след ее неиз­мен­но ведет к про­ти­во­по­лож­ной стене, что рас­по­ло­же­на в шести футах отту­да. Нако­нец мне при­шлось пере­ме­стить все при­па­сы в дру­гую часть под­ва­ла, пото­му что чер­но­ко­жих нико­им обра­зом нель­зя было заста­вить при­бли­зить­ся к тому месту, где виде­ли змею.

Затем о чер­ной змее нача­ли пого­ва­ри­вать поле­вые рабо­чие. Каж­дую пол­ночь она яко­бы наве­ща­ла хижи­ну ста­рой Софо­низ­бы. Один из рабо­чих пока­зал мне ее след, а вско­ре я обна­ру­жил, что и сама тетуш­ка Софи посто­ян­но наве­ды­ва­ет­ся в под­вал особ­ня­ка и часа­ми бор­мо­чет что-то, скло­нив­шись над тем самым местом, куда не осме­ли­вал­ся подой­ти ни один дру­гой негр. Гос­по­ди, я был про­сто рад, когда эта ста­рая ведь­ма умер­ла! Нисколь­ко не сомне­ва­юсь в том, что в Афри­ке она была жри­цей како­го-то древ­не­го дья­воль­ско­го куль­та. К момен­ту смер­ти ей долж­но было стук­нуть почти сто пять­де­сят лет.

Ино­гда мне слы­шит­ся, как ноча­ми что-то кра­ду­чись дви­жет­ся по дому.

Порою на лест­ни­це, в том самом месте, где рас­ша­та­ны дос­ки, раз­да­ет­ся стран­ный шум, и запор в моей ком­на­те звя­ка­ет, как буд­то на дверь кто-то давит с дру­гой сто­ро­ны. Разу­ме­ет­ся, я все­гда дер­жу дверь на зам­ке. И еще – ино­гда по утрам мне чудит­ся сла­бый запах пле­се­ни в кори­до­рах и еле види­мый лип­кий след в пыли на полу. Я знаю, что дол­жен охра­нять воло­сы на кар­тине. Если что-нибудь слу­чит­ся с ними, то суще­ства, засев­шие в этом доме, ото­мстят неиз­беж­но и ужас­но. Я даже не осме­ли­ва­юсь уме­реть, ибо жизнь и смерть одно и то же для чело­ве­ка, ока­зав­ше­го­ся в пле­ну того, что вышло из Р’лай­ха. Ужас­ная кара ожи­да­ет меня за небре­же­ние сво­и­ми обя­зан­но­стя­ми. Локон Меду­зы схва­тил меня, и уже нико­гда не отпу­стит. Если вы, моло­дой чело­век, доро­жи­те сво­ей бес­смерт­ной душой, то нико­гда не свя­зы­вай­тесь с обре­та­ю­щим­ся на Зем­ле тай­ным все­по­гло­ща­ю­щим ужа­сом.

VI

Когда ста­рик закон­чил свой рас­сказ, малень­кая лам­па уже дав­но погас­ла, а боль­шая почти дого­ре­ла. Я понял, что до рас­све­та неда­ле­ко, а тиши­на сна­ру­жи сви­де­тель­ство­ва­ла о том, что гро­за про­шла. Эта необыч­ная исто­рия так заво­ро­жи­ла меня, что я избе­гал гля­деть на дверь, боясь уви­деть, как сна­ру­жи на нее и в самом деле давит нечто, не име­ю­щее назва­ния. Труд­но было разо­брать, что имен­но вла­де­ло мною в тот момент – абсо­лют­ный ужас, недо­ве­рие, при­чуд­ли­вое любо­пыт­ство или же все три этих чув­ства вме­сте взя­тые. Я лишил­ся дара речи и при­нуж­ден был ждать, когда мой стран­ный хозя­ин сам раз­ве­ет овла­дев­шее мною нава­жде­ние.

– Хоти­те уви­деть это?

Голос его был очень тих и нере­ши­те­лен, но по нему было вид­но, что он пре­дель­но серье­зен. Любо­пыт­ство взя­ло верх над осталь­ны­ми одо­ле­вав­ши­ми меня чув­ства­ми, и я мол­ча кив­нул. Он встал, зажег све­чу и, дер­жа ее высо­ко перед собой, открыл дверь.

– Пой­дем­те наверх.

Я стра­шил­ся всту­пить в эти пах­ну­щие пле­се­нью кори­до­ры, но кол­дов­ская атмо­сфе­ра дома пода­ви­ла всю мою робость. Поло­ви­цы над­сад­но скри­пе­ли у нас под нога­ми. Одна­жды я вздрог­нул – в пыли у под­но­жия лест­ни­цы мне поме­ре­щи­лась еле замет­ная тон­кая полос­ка, похо­жая на след от верев­ки. В ман­сар­ду вела скри­пу­чая рас­ша­тан­ная лест­ни­ца, где не хва­та­ло несколь­ких сту­пе­нек. Чест­но гово­ря, я был рад необ­хо­ди­мо­сти вни­ма­тель­но смот­реть под ноги – это был хоро­ший пред­лог не смот­реть по сто­ро­нам. В кори­до­ре, густо затя­ну­том пау­ти­ной, цари­ла кро­меш­ная тьма, и лежа­ла тол­стым сло­ем пыль, в кото­рой чет­ко отпе­ча­тал­ся след, веду­щий к две­ри в его даль­нем кон­це. Заме­тив остат­ки сгнив­ше­го ков­ра, я неволь­но поду­мал о мно­же­стве ног, про­шед­ших по нему за то дол­гое вре­мя, что он здесь лежал. И еще я поду­мал о суще­стве, у кото­ро­го не было ног.

Ста­рик при­вел меня пря­мо к той две­ри, куда был про­ло­жен путь в пыли, и на секун­ду замеш­кал­ся с заржа­вев­шим зам­ком. Теперь, зная, что кар­ти­на так близ­ко, я дей­стви­тель­но испу­гал­ся, но уже не осме­лил­ся отсту­пить. В сле­ду­ю­щий миг мы ока­за­лись в пустой сту­дии. Све­ча дава­ла очень мало све­та, но все же поз­во­ля­ла раз­гля­деть основ­ные дета­ли. Я заме­тил низ­кий наклон­ный пото­лок, огром­ное ман­сард­ное окно, ста­рин­ные тро­феи на сте­нах и, конеч­но же, боль­шой зана­ве­шен­ный моль­берт в цен­тре ком­на­ты. Де Рус­си зашел за него, раз­дви­нул пыль­ные покро­вы и мол­ча пома­нил меня. Мне потре­бо­ва­лось собрать все свое муже­ство, что­бы при­бли­зить­ся к кар­тине, осо­бен­но после того, как я уви­дел, что гла­за его рас­ши­ри­лись и замер­ца­ли в невер­ном пла­ме­ни све­чи, едва он взгля­нул на откры­тый холст. Но любо­пыт­ство вновь побо­ро­ло мои опа­се­ния – я обо­шел моль­берт, и, встав рядом с де Рус­си, уви­дел нако­нец эту про­кля­тую вещь. Я не упал в обмо­рок – хотя никто из чита­те­лей, веро­ят­но, не смо­жет даже пред­ста­вить себе, каких уси­лий мне это сто­и­ло. Прав­да, я вскрик­нул, но тут же замол­чал, заме­тив выра­же­ние испу­га на лице ста­ри­ка. Как я и ожи­дал, холст выцвел, заплес­не­вел и поко­ро­бил­ся от сыро­сти и неухо­жен­но­сти, но все же мне уда­лось раз­ли­чить ужас­ные про­яв­ле­ния поту­сто­рон­не­го кос­ми­че­ско­го зла, таив­ши­е­ся в отвра­ти­тель­ном содер­жа­нии и извра­щен­ной гео­мет­рии открыв­шей­ся мое­му взо­ру безы­мян­ной сце­ны.

Там было все, о чем гово­рил ста­рик: и свод­ча­тый ад с колон­на­ми, и смесь Чер­ной мес­сы с шаба­шем. Что еще мог­ло появить­ся, если бы кар­ти­на была пол­но­стью завер­ше­на, было выше мое­го разу­ме­ния. Раз­ло­же­ние лишь уси­ли­ло ее мерз­кую сим­во­ли­ку и болез­нен­ные откро­ве­ния, так как боль­ше все­го постра­да­ли от вре­ме­ни имен­но те части кар­ти­ны, кото­рые в при­ро­де – или в этом вне­кос­ми­че­ском мире, что гнус­но паро­ди­ро­вал при­ро­ду – были под­вер­же­ны гни­е­нию и рас­па­ду.

Но вер­ши­ной ужа­са, конеч­но же, была Мар­се­ли­на. Когда я уви­дел ее рас­плыв­ше­е­ся, выцвет­шее тело, у меня воз­ник­ло стран­ное ощу­ще­ние неких таин­ствен­ных, непо­сти­жи­мых разу­мом смерт­но­го уз, свя­зы­вав­ших фигу­ру на полотне с ужас­ны­ми остан­ка­ми, поко­я­щи­ми­ся в под­ва­ле. Может быть, известь сохра­ни­ла труп вме­сто того, что­бы уни­что­жить его? Но даже если и так, то мог­ла ли она сохра­нить эти злоб­ные чер­ные гла­за, с издев­кой впе­рив­ши­е­ся в меня из глу­бин этой нари­со­ван­ной пре­ис­под­ней?

Было в этом суще­стве и еще кое-что, чего я не мог не заме­тить то, что де Рус­си не сумел выра­зить сло­ва­ми, но что, воз­мож­но, име­ло непо­сред­ствен­ное отно­ше­ние к жела­нию Дэни­са убить всех сво­их род­ствен­ни­ков, а так­же тех, кто когда-либо жил с ней под одной кры­шей. Знал ли об этом Марш или же его гений изоб­ра­зил это бес­со­зна­тель­но, я не мог ска­зать. Во вся­ком слу­чае ни Дэнис, ни его отец ниче­го тако­го не заме­ча­ли до тех пор, пока не уви­де­ли кар­ти­ну.

Более все­го омер­зи­тель­ны были стру­я­щи­е­ся чер­ные воло­сы – они почти пол­но­стью покры­ва­ли гни­ю­щее на хол­сте тело, но сами нисколь­ко не были повре­жде­ны вре­ме­нем. Все, что я слы­шал о них, в тот момент под­твер­ди­лось вполне. Ниче­го чело­ве­че­ско­го не было в этом скольз­ком, вол­ни­стом, полу­мас­ля­ни­стом-полу­вью­щем­ся тем­ном пото­ке. Некая нече­сти­вая жизнь дава­ла о себе знать в каж­дом неесте­ствен­ном завит­ке и изги­бе, а бес­чис­лен­ные змее­по­доб­ные голо­вы на обра­щен­ных нару­жу кон­цах были наме­че­ны слиш­ком чет­ко, что­бы их мож­но было посчи­тать слу­чай­но­стью или игрой вооб­ра­же­ния.

Бого­мерз­кое созда­ние при­тя­ги­ва­ло меня к себе, как маг­нит. Я был бес­по­мо­щен и более не сомне­вал­ся в истин­но­сти мифа о взгля­де гор­го­ны, обра­щав­шем все живое в камень. Потом мне пока­за­лось, буд­то в кар­тине что-то пере­ме­ни­лось. Чер­ты лица жен­щи­ны замет­но изме­ни­лись

– гни­ю­щий под­бо­ро­док опу­стил­ся, и тол­стые без­об­раз­ные губы обна­жи­ли ряд заост­рен­ных жел­тых клы­ков. Зрач­ки жесто­ких глаз рас­ши­ри­лись, а сами гла­за, каза­лось, гото­вы были вылез­ти из орбит. А воло­сы, эти про­кля­тые воло­сы, нача­ли явствен­ным обра­зом шеве­лить­ся и шур­шать, и зме­и­ные голо­вы на их кон­чи­ках повер­ну­лись к де Рус­си и при­ня­лись угро­жа­ю­ще рас­ка­чи­вать­ся, слов­но гото­вясь напасть!

Разум окон­ча­тель­но поки­нул меня, и, вряд ли сооб­ра­жая, что делаю, я выхва­тил свой авто­ма­ти­че­ский писто­лет и вса­дил в жут­кое полот­но две­на­дцать сталь­ных пуль. Холст тут же рас­сы­пал­ся на кус­ки и вме­сте с рас­сох­шим­ся моль­бер­том с гро­хо­том пова­лил­ся на пыль­ный пол. Но не успел рас­се­ять­ся этот кош­мар, как пере­до мной тут же пред­стал дру­гой, на этот раз в обли­ке само­го де Рус­си – его безум­ные вопли были почти столь же ужас­ны, как рас­сы­пав­ша­я­ся в прах кар­ти­на.

– Боже мой, что вы наде­ла­ли!

С эти­ми сло­ва­ми сума­сшед­ший ста­рик схва­тил меня за руку и потя­нул прочь из ком­на­ты, а затем вниз по шат­кой лест­ни­це. Посре­ди всей этой сума­то­хи он уро­нил све­чу, но, к сча­стью, уже бли­зи­лось утро, и сла­бый серый свет про­са­чи­вал­ся сквозь запы­лен­ные окна. Я посто­ян­но осту­пал­ся, но мой про­во­жа­тый ни разу и ни на секун­ду не замед­лил шага.

– Спа­сай­тесь! – выкри­ки­вал он. – Беги­те отсю­да изо всех сил! Вы сами не зна­е­те, что натво­ри­ли! Я не все рас­ска­зал вам! Я был ее слу­гой – кар­ти­на гово­ри­ла со мной и при­ка­зы­ва­ла мне . Я дол­жен был охра­нять ее и забо­тить­ся о ней, но теперь все­му конец! Она и ее воло­сы под­ни­мут­ся из моги­лы, и один толь­ко Бог зна­ет, что у них будет на уме! Поше­ве­ли­вай­тесь, при­я­тель! Ради Бога, выби­рай­тесь отсю­да пока есть вре­мя. У вас маши­на – наде­юсь, вы возь­ме­те меня с собой в Кейп-Жирар­до. Она добе­рет­ся до меня где угод­но, но пусть сна­ча­ла побе­га­ет как сле­ду­ет. Прочь отсю­да – быст­ро!

Когда мы добра­лись до ниж­не­го эта­жа, я рас­слы­шал какой-то стран­ный глу­хой стук в зад­ней части дома. За ним после­до­вал скрип закры­вав­шей­ся две­ри. Де Рус­си сту­ка не слы­шал, но и вто­ро­го зву­ка было доста­точ­но, что­бы из гру­ди у него исторг­ся самый жут­кий вопль, какой толь­ко спо­соб­но издать чело­ве­че­ское гор­ло.

– О Боже, вели­кий Боже! Это дверь в под­вал… Она идет!. . В это вре­мя я отча­ян­но борол­ся со ржа­вым запо­ром и поко­сив­ши­ми­ся пет­ля­ми огром­ной вход­ной две­ри. Теперь, когда я отчет­ли­во слы­шал мед­лен­ную тяже­лую поступь, при­бли­жав­шу­ю­ся из неве­до­мых зад­них ком­нат про­кля­то­го дома, я пре­бы­вал почти в таком же неистов­стве, что и мой хозя­ин. От ноч­но­го дождя дубо­вые дос­ки раз­бух­ли, тяже­лая дверь заела и под­да­ва­лась еще хуже, чем в тот момент, когда я вхо­дил в дом нака­нуне вече­ром. Под ногою при­бли­жав­ше­го­ся к нам суще­ства гром­ко скрип­ну­ла дос­ка, и этот звук, по- види­мо­му, обо­рвал послед­нюю нить рас­суд­ка несчаст­но­го ста­ри­ка. Взре­вев, как беше­ный бык, он бро­сил меня на про­из­вол судь­бы и мет­нул­ся напра­во – в откры­тую дверь ком­на­ты, кото­рая, как я сооб­ра­зил, была гости­ной. Секун­ду спу­стя, когда мне нако­нец уда­лось открыть дверь и выбрать­ся нару­жу, я услы­хал звон раз­би­то­го стек­ла и понял, что ста­рик выпрыг­нул в окно. Соско­чив с поко­сив­ше­го­ся крыль­ца и наме­ре­ва­ясь пустить­ся по длин­ной, зарос­шей куста­ми аллее, я уло­вил за спи­ной глу­хой стук раз­ме­рен­ных без­жиз­нен­ных шагов. Они, впро­чем, не после­до­ва­ли за мной, а мед­лен­но напра­ви­лись в дверь опле­тен­ной пау­ти­ной гости­ной.

В пас­мур­ном све­те хму­ро­го ноябрь­ско­го утра я мчал­ся, не раз­би­рая доро­ги, по забро­шен­ной аллее – сквозь зарос­ли шипов­ни­ка и репей­ни­ка, мимо уми­ра­ю­щих лип под при­чуд­ли­вы­ми кро­на­ми дубо­вой порос­ли. Огля­нул­ся я все­го лишь два­жды. Пер­вый раз – когда мне в нозд­ри уда­рил рез­кий запах дыма. Я сра­зу же поду­мал о све­че, кото­рую де Рус­си уро­нил в ман­сар­де. К тому вре­ме­ни я нахо­дил­ся рядом с про­хо­див­шей по воз­вы­шен­но­сти доро­гой, отку­да хоро­шо про­смат­ри­ва­лась кры­ша дале­ко­го дома, вста­ю­щая над окру­жав­ши­ми его дере­вья­ми; как я и ожи­дал, густые клу­бы дыма вали­ли из окон ман­сар­ды и, сви­ва­ясь в огром­ные чер­ные колон­ны, ухо­ди­ли в свин­цо­вое небо. Я воз­бла­го­да­рил силы тво­ре­ния за то, что древ­нее про­кля­тье будет очи­ще­но огнем и стер­то с зем­ли. Но огля­нув­шись во вто­рой раз, я заме­тил две вещи, из-за кото­рых чув­ство облег­че­ния мгно­вен­но оста­ви­ло меня. Более того, я испы­тал вели­чай­шее потря­се­ние, от кото­ро­го мне не опра­вить­ся до кон­ца моих дней. Я ска­зал, что нахо­дил­ся на воз­вы­шен­но­сти, отку­да мое­му взо­ру откры­ва­лась боль­шая часть план­та­ции – не толь­ко дом с при­мы­кав­шей к ней рощей, но так­же кусок забро­шен­ной, частич­но затоп­лен­ной рав­ни­ны воз­ле реки и несколь­ко пово­ро­тов захва­чен­ной дики­ми рас­те­ни­я­ми доро­ги, кото­рую я столь поспеш­но пере­сек. В обо­их этих местах я уви­дел – или это мне толь­ко поме­ре­щи­лось? – такое, чего не поже­лал бы уви­деть нико­му и нико­гда.

Огля­нуть­ся меня заста­вил донес­ший­ся изда­ле­ка сла­бый крик. Обра­тив взор назад, я уло­вил какое-то дви­же­ние на уны­лой серой рав­нине поза­ди дома. На таком рас­сто­я­нии чело­ве­че­ские фигу­ры пред­став­ля­лись совсем кро­хот­ны­ми, и все же я раз­гля­дел, что их было две – пре­сле­до­ва­тель и пре­сле­ду­е­мый. Мне даже пока­за­лось, что я видел, как фигу­ру в тем­ной одеж­де настиг­ла и схва­ти­ла дви­гав­ша­я­ся поза­ди лысая и голая паро­дия на жен­щи­ну – настиг­ла, схва­ти­ла и пово­лок­ла к пыла­ю­ще­му дому!

Но я не смог дождать­ся исхо­да этой борь­бы, пото­му что в сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние мое вни­ма­ние было при­вле­че­но неким новым явле­ни­ем. На забро­шен­ной доро­ге, в том месте, где я был несколь­ко минут тому назад, шеве­ли­лись тра­ва и кусты. Нет, ника­кой ветер не мог бы рас­ка­чи­вать их так – они колы­ха­лись, как если бы какая-то круп­ная и неимо­вер­но силь­ная змея про­ди­ра­лась сквозь них вслед за мной.

Я не смог боль­ше выно­сить это­го ужа­са и неисто­во рва­нул­ся к воро­там, не обра­щая вни­ма­ния на порван­ную одеж­ду и кро­во­то­чив­шие цара­пи­ны на руках и лице. Одним махом я прыг­нул в сто­яв­шую под дере­вом маши­ну и при­нял­ся лихо­ра­доч­но ору­до­вать клю­чом зажи­га­ния. Маши­на была заля­па­на гря­зью, сиде­нья про­мок­ли насквозь, но мотор, к сча­стью, не постра­дал, и я лег­ко завел его. У меня не было вре­ме­ни на раз­мыш­ле­ния, и я понес­ся в ту сто­ро­ну, куда была раз­вер­ну­та маши­на. На уме у меня было лишь одно – поско­рее убрать­ся из этой ужас­ной оби­те­ли кош­ма­ров и злых демо­нов, убрать­ся так дале­ко, насколь­ко хва­тит бен­зи­на.

Через три-четы­ре мили меня оста­но­вил мест­ный фер­мер, смет­ли­вый, доб­ро­душ­ный и рас­су­ди­тель­ный муж­чи­на сред­них лет. Обра­до­вав­шись живо­му суще­ству, я при­тор­мо­зил и при­нял­ся как ни в чем не быва­ло рас­спра­ши­вать его о доро­ге в Кейп-Жирар­до, хотя и пони­мал, что выгля­жу, долж­но быть, доста­точ­но стран­но. Чело­век охот­но объ­яс­нил, как мне луч­ше добрать­ся до горо­да, поин­те­ре­со­вал­ся, отку­да я еду в такой ран­ний час и в таком неза­вид­ном состо­я­нии. Решив, что мне луч­ше дер­жать язык за зуба­ми, я отве­тил, что ночью попал под дождь и нашел при­ют на бли­жай­шей фер­ме, а потом, разыс­ки­вая свою маши­ну, заблу­дил­ся в кустар­ни­ке.

– На фер­ме, гово­ри­те? На какой бы это фер­ме? В ту сто­ро­ну ниче­го нет аж до дома Джи­ма Фер­ри­са, что за Бар­керз-Крик, а это будет миль два­дцать по доро­ге, если не боль­ше.

Я вздрог­нул и заду­мал­ся над этой новой загад­кой. Потом спро­сил сво­е­го собе­сед­ни­ка, не заме­чал ли он боль­шо­го раз­ру­шен­но­го дома, ста­рые воро­та кото­ро­го выхо­дят на доро­гу неда­ле­ко отсю­да.

– Вот чуд­но, что вы, при­ез­жий, помя­ну­ли его! Вер­но, быва­ли здесь когда- нибудь рань­ше. Это­го дома теперь нет. Пять или шесть лет, как сгорел.Ну и стран­ные же исто­рии о нем ходи­ли!

Я неволь­но поежил­ся.

– Дом этот назы­вал­ся Ривер­сайд – име­ние ста­ри­ка де Рус­си. Лет пят­на­дцать-два­дцать тому назад там тво­ри­лись дико­вин­ные вещи. Сын ста­ри­ка женил­ся за гра­ни­цей на одной дев­чон­ке. Люди гово­ри­ли, что уж боль­но она была чуд­ная. Очень уж им не нра­ви­лась ее внеш­ность. Потом моло­дые вдруг уеха­ли, а еще потом ста­рик ска­зал, что его сына уби­ли на войне. Да толь­ко негры-то шеп­та­лись совсем про дру­гое. Про­шел слух, буд­то ста­ри­кан сам влю­бил­ся в ту дев­чон­ку, да и при­хлоп­нул ее вме­сте с сыном. А то, что на том месте видят ино­гда чер­ную змею, так это точ­но. Вот и думай об этом, что хочешь! Потом, лет пять-шесть тому назад, ста­рик исчез, а дом сго­рел. Гово­рят, он сго­рел вме­сте со ста­ри­ком. Утром это было, а нака­нуне гро­за была – страх да и толь­ко! Мно­гие тогда слы­ха­ли жут­кий вопль на полях за домом. И кри­ча­ли-то голо­сом ста­ро­го де Рус­си. Когда при­шли посмот­реть – дом уже весь занял­ся. Гла­зом морг­нуть не успе­ли, как он сго­рел – там ведь все было сухое как хво­рост, хоть в дождь, хоть без дождя. Никто боль­ше ста­ри­ка не видал, но вре­мя от вре­ме­ни, гово­рят, при­зрак той чер­ной змеи шаста­ет по окру­ге. А вы-то что обо всем этом дума­е­те? Похо­же, место вам зна­ко­мое. Вы что же, когда- нибудь слы­ха­ли про де Рус­си? Как по-ваше­му, что там было нелад­но с этой дев­чон­кой, на кото­рой женил­ся моло­дой Дэнис? От нее все так и шара­ха­лись. Никто ее не мог выно­сить, а поче­му – непо­нят­но.

Я пытал­ся при­ве­сти в поря­док свои мыс­ли, но мне это пло­хо уда­ва­лось. Так, зна­чит, дом сго­рел мно­го лет тому назад? Но где же тогда я про­вел эту ночь? И отку­да я знаю обо всей этой исто­рии, да еще так подроб­но? Ломая себе голо­ву надо всем этим, я вдруг уви­дел на рука­ве сво­е­го пиджа­ка волос – корот­кий седой волос ста­ри­ка де Рус­си.

В кон­це кон­цов я уехал, так ниче­го и не ска­зав фер­ме­ру, но намек­нув, что сплет­ня, кото­рую он мне пове­дал, не име­ет под собой ника­ко­го осно­ва­ния, и что пере­ска­зы­вать ее – неспра­вед­ли­во по отно­ше­нию к бед­но­му ста­ро­му план­та­то­ру, кото­рый так мно­го стра­дал в сво­ей жиз­ни. Я дал ему понять, что узнал об этой исто­рии из абсо­лют­но досто­вер­ных источ­ни­ков и что если кого и сле­ду­ет винить за слу­чив­ше­е­ся в Ривер­сай­де несча­стье, так это ино­стран­ку Мар­се­ли­ну. Она не годи­лась для жиз­ни в Мис­су­ри, ска­зал я, и луч­ше бы Дэнис вооб­ще не женил­ся на ней.

На боль­шее я не стал наме­кать, пола­гая, что де Рус­си с их тре­пет­но обе­ре­га­е­мой фамиль­ной честью и высо­кой чув­стви­тель­ной нату­рой вряд ли похва­ли­ли бы меня, если бы я выбол­тал все их сек­ре­ты. Гос­подь сви­де­тель, они доста­точ­но настра­да­лись, и им не хва­та­ло толь­ко того, что­бы сосе­ди стро­и­ли догад­ки насчет того, какой имен­но адский демон – гор­го­на, ламия или какая-нибудь дру­гая пер­во­быт­ная ведь­ма – щего­ля­ла их неза­пят­нан­ным досе­ле древним родо­вым име­нем.

Было бы неспра­вед­ли­во, если бы сосе­ди узна­ли и о том дру­гом позо­ре, кото­рый мой необыч­ный ноч­ной хозя­ин так и не осме­лил­ся открыть мне, но кото­рый я сам раз­гля­дел на погиб­шем шедев­ре бед­но­го Фрэн­ка Мар­ша.

Было бы слиш­ком чудо­вищ­но, если бы мест­ные сплет­ни­ки узна­ли, что быв­шая наслед­ни­ца Ривер­сай­да, про­кля­тая гор­го­на, ламия, чей отвра­ти­тель­ный вью­щий­ся локон из волос-змей, долж­но быть, и сей­час жад­но обви­ва­ет­ся вокруг ске­ле­та худож­ни­ка в засы­пан­ной изве­стью моги­ле под обуг­лен­ным фун­да­мен­том, была отпрыс­ком изна­чаль­ных оби­та­те­лей Зим­баб­ве. Люди не заме­ча­ли, но глаз худож­ни­ка без­оши­боч­но уло­вил в ней это. Неуди­ви­тель­но, что ста­рая ведь­ма Софо­низ­ба была так к ней при­вя­за­на – ведь Мар­се­ли­на, пусть в неуло­ви­мо сла­бой сте­пе­ни, была негри­тян­кой.