Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с R.H. Barlow

НОЧНОЙ ОКЕАН

(The Night Ocean)
Напи­са­но в 1936 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Rovdyr

////

Я при­е­хал в Элл­стон-Бич не толь­ко для того, что­бы насла­дить­ся солн­цем и оке­а­ном, но, преж­де все­го, с целью вос­ста­нов­ле­ния утом­лен­но­го разу­ма. Я нико­го не знал в этом малень­ком город­ке, про­цве­тав­шем бла­го­да­ря лет­ним отды­ха­ю­щим, а боль­шую часть года пред­став­ля­ю­щем собой лишь скоп­ле­ние домов с пусты­ми окна­ми. Так что, каза­лось, нет ника­кой веро­ят­но­сти того, что меня что-то потре­во­жит. Это радо­ва­ло меня, посколь­ку я не испы­ты­вал ни малей­ше­го жела­ния видеть что-либо, кро­ме пле­щу­щих­ся волн и пля­жа, рас­сти­ла­ю­ще­го­ся перед моим вре­мен­ным оби­та­ли­щем. Моя дол­гая рабо­та, кото­рую я вел в тече­ние лета, была закон­че­на к тому момен­ту, как я поки­нул город. Ее резуль­та­том явля­лась боль­шая кар­ти­на, кото­рую я выдви­нул на кон­курс. Мне пона­до­би­лось потра­тить зна­чи­тель­ную часть года на то, что­бы закон­чить ее. Когда был нане­сен послед­ний мазок, я более не мог сопро­тив­лять­ся потреб­но­сти забо­ты о здо­ро­вье, и решил неко­то­рое вре­мя отдох­нуть в уеди­не­нии. В самом деле, пожив неде­лю на побе­ре­жье, я лишь вре­мя от вре­ме­ни вспо­ми­нал о рабо­те, успех кото­рой совсем недав­но казал­ся мне исклю­чи­тель­но важ­ным. Для меня более не суще­ство­ва­ло бес­по­кой­ства о сот­нях оттен­ков и орна­мен­тах; я более не испы­ты­вал стра­ха и неуве­рен­но­сти в сво­ей спо­соб­но­сти реа­ли­зо­вать заду­ман­ное изоб­ра­же­ние и, исполь­зуя все свое мастер­ство, выра­зить смут­но пред­став­ля­е­мую идею на хол­сте. Но, воз­мож­но, все, что позд­нее про­изо­шло со мною на пустын­ном бере­гу, было толь­ко след­стви­ем под­со­зна­тель­но­го ощу­ще­ния это­го стра­ха и коле­ба­ний. Посколь­ку я все­гда нахо­дил­ся в поис­ках, был меч­та­те­лем, нель­зя ли пред­по­ло­жить, что это мое свой­ство откры­ло внут­рен­ний взор, чув­стви­тель­ный к неве­ро­ят­ным мирам и фор­мам жиз­ни? Теперь те собы­тия, сви­де­те­лем кото­рых я был и о кото­рых попы­та­юсь пове­дать, вызы­ва­ют у меня тыся­чи сво­дя­щих с ума сомне­ний. Вещи, созер­ца­е­мые внут­рен­ним зре­ни­ем, подоб­но тем мимо­лет­ным сце­нам, явля­ю­щим­ся в тот момент, когда мы про­ва­ли­ва­ем­ся в пусто­ту сна, на самом деле более зна­чи­мы и ярки для нас, неже­ли те, что наблю­да­ют­ся нами в реаль­но­сти. Возь­ми­те с собой в сон кисть, и сно­ви­де­ния насы­тят­ся цве­та­ми. Чер­ни­ла, кото­ры­ми мы пишем, кажут­ся слиш­ком блед­ным, слиш­ком реа­ли­стич­ным сред­ством, что­бы выра­зить наши неве­ро­ят­ные вос­по­ми­на­ния. Это как если бы наша внут­рен­няя сущ­ность вырва­лась из пут повсе­днев­но­сти и объ­ек­тив­но­сти и ста­ла упи­вать­ся осво­бож­ден­ны­ми эмо­ци­я­ми, кото­рые стре­ми­тель­но уга­са­ют, когда мы пыта­ем­ся пере­дать их. В гре­зах и сно­ви­де­ни­ях таят­ся вели­чай­шие тво­ре­ния чело­ве­че­ства, посколь­ку они не свя­за­ны реаль­ны­ми зако­на­ми черт и цве­тов. Забы­тые пей­за­жи, миры, более смут­ные, неже­ли золо­тые вре­ме­на дет­ства, про­ни­ка­ют в спя­щее созна­ние, что­бы цар­ство­вать до тех пор, пока про­буж­де­ние не рас­се­ет их. В них мы можем доби­вать­ся желан­ной сла­вы и удо­вле­тво­рен­но­сти; мы можем каким-то обра­зом сопри­кос­нуть­ся с яркой, ранее неви­дан­ной кра­со­той, что будет рав­но­силь­но Гра­алю для сакраль­но­го духа сред­не­ве­ко­во­го мира. Что­бы при­дать фор­му этим вещам посред­ством искус­ства, что­бы отыс­кать какой-нибудь при­зрач­ный тро­фей в этом неося­за­е­мом цар­стве теней и эфи­ра, нуж­ны в рав­ной сте­пе­ни талант и память. Поэто­му, несмот­ря на то, что сны при­су­щи всем нам, лишь неко­то­рые руки могут ухва­тить их, слов­но кры­лья мотыль­ка, и не повре­дить.

Боюсь, мое­му рас­ска­зу как раз не хва­та­ет это­го талан­та. По мере сил я поста­ра­юсь пока­зать те фан­том­ные собы­тия, что осо­зна­ва­лись мною весь­ма смут­но, подоб­но тому, как если бы я вгля­ды­вал­ся в лишен­ный све­та пей­заж и мимо­лет­ные фор­мы, чьи дви­же­ния едва уга­ды­ва­ют­ся. На моей кар­тине, что поз­же валя­лась с мно­же­ством дру­гих в доме, где они были напи­са­ны, я попы­тал­ся ухва­тить след это­го иллю­зор­но­го мира теней и, воз­мож­но, добил­ся боль­ше­го успе­ха, неже­ли в сво­ем стрем­ле­нии пере­дать его сло­ва­ми. Мое пре­бы­ва­ние в Элл­стоне явля­лось ожи­да­ни­ем реше­ния жюри кон­кур­са по этой кар­тине; и когда пере­до мной откры­лась пер­спек­ти­ва несколь­ких дней необыч­но­го отды­ха, я обна­ру­жил, что — несмот­ря на все сомне­ния, харак­тер­ные для твор­че­ско­го чело­ве­ка, — я дей­стви­тель­но сумел в лини­ях и цве­тах выра­зить неко­то­рые фраг­мен­ты бес­ко­неч­но­го мира вооб­ра­же­ния. Труд­но­сти это­го про­цес­са и вызван­ное ими напря­же­ние всех моих сил подо­рва­ли мое здо­ро­вье и, тем самым, при­ве­ли меня на побе­ре­жье на пери­од это­го ожи­да­ния. Желая оди­но­че­ства, я снял (к радо­сти недо­вер­чи­во­го вла­дель­ца) малень­кий домик на неко­то­ром рас­сто­я­нии от дере­вуш­ки Элл­стон — в кото­рой, вслед­ствие мерт­во­го сезо­на, нахо­ди­лось все­го несколь­ко тури­стов, совер­шен­но неин­те­рес­ных мне. Некра­ше­ный домик еще более потем­нел от мор­ско­го вет­ра и ни в коей мере не был свя­зан с дерев­ней; рас­по­ла­га­ясь ниже ее на пля­же, он пока­чи­вал­ся на вет­ру, слов­но маят­ник часов, совер­шен­но оди­но­кий сре­ди порос­ших тра­вой пес­ча­ных хол­мов. Подоб­но раз­го­ря­чен­но­му живот­но­му, дом обра­тил­ся лицом к морю, и его непро­ни­ца­е­мые гряз­ные окна тара­щи­лись на пустын­ную зем­лю, небо и необъ­ят­ное море. Впро­чем, эти дета­ли не игра­ют суще­ствен­ной роли в моем рас­ска­зе, собы­тия кото­ро­го, будучи выстро­е­ны и упо­ря­до­че­ны в моза­и­ку, пока­жут­ся чрез­вы­чай­но стран­ны­ми. Но мне пока­за­лось, что малень­кое жили­ще было оди­но­ко, когда я уви­дел его, и подоб­но мне, оно осо­зна­ва­ло свою ничтож­ность перед вели­ким морем.

Я при­был сюда в кон­це авгу­ста, на день рань­ше, чем рас­счи­ты­вал, и повстре­чал гру­зо­вую маши­ну и двух рабо­чих, раз­гру­жав­ших мебель по рас­по­ря­же­нию вла­дель­ца дома. В тот момент я не знал, сколь­ко про­бу­ду здесь, и когда гру­зо­вик, доста­вив­ший вещи, уехал, я уло­жил свой скром­ный багаж и запер дверь (при­выч­ка весь­ма важ­ная для того, кто соби­ра­ет­ся снять дом на несколь­ко меся­цев), отпра­вив­шись бро­дить по покры­тым тра­вой хол­мам и пля­жу. Будучи почти квад­рат­ным и имея все­го одну ком­на­ту, домик тре­бо­вал немно­го забо­ты. Два окна с обе­их сто­рон про­пус­ка­ли немно­го све­та, а дверь накре­ни­лась, слов­но в раз­ду­мьях, перед сте­ной оке­а­на. Дом был постро­ен око­ло деся­ти лет назад, но в силу его уда­лен­но­сти от Элл­сто­на было затруд­ни­тель­но сда­вать его даже в бур­ный лет­ний пери­од. Тут не было ками­на; он пре­бы­вал пустым и оди­но­ким с октяб­ря до вес­ны. Хотя на самом деле он рас­по­ла­гал­ся менее чем в миле от Элл­сто­на, дом казал­ся более дале­ким; из-за изги­ба бере­го­вой линии мож­но было видеть толь­ко покры­тые тра­вой дюны в том направ­ле­нии, где нахо­ди­лась дерев­ня. Пер­вый день, уже напо­ло­ви­ну про­шед­ший, когда я встал, был про­ве­ден мною в насла­жде­нии солн­цем и без­мя­теж­ны­ми вода­ми, чье сте­пен­ное вели­чие дела­ло рабо­ту над кар­ти­на­ми ненуж­ной и уто­ми­тель­ной. Но это было есте­ствен­ной реак­ци­ей на дол­гое заня­тие одной и той же дея­тель­но­стью. Мыс­ли о рабо­те уле­ту­чи­лись, и начал­ся отпуск. Это обсто­я­тель­ство, хотя и смут­но осо­зна­ва­е­мое, про­яв­ля­лось во всем, что окру­жа­ло меня в пер­вый день мое­го пре­бы­ва­ния здесь, а так­же в весь­ма измен­чи­вых дале­ких пей­за­жах. Это было эффек­том ярко­го солн­ца над мор­ски­ми вол­на­ми, чьи зага­доч­но дви­га­ю­щи­е­ся изви­ли­стые очер­та­ния свер­ка­ли подоб­но гра­ням брил­ли­ан­та. Каза­лось, цве­ти­стые воды про­пи­та­лись плот­ны­ми мас­са­ми нестер­пи­мо ярко­го све­та в том месте, где море сме­ши­ва­лось с пес­ком. Хотя оке­ан сохра­нял соб­ствен­ный цвет, он был погло­щен неве­ро­ят­ным, осле­пи­тель­ным блес­ком. Побли­зо­сти от меня нико­го не было, и я радо­вал­ся это­му зре­ли­щу, избав­лен­ный от досад­но­го при­сут­ствия чужа­ков. Каж­дое из моих ощу­ще­ний было затро­ну­то по-раз­но­му; вре­ме­на­ми каза­лось, что шум моря был срод­ни это­му гран­ди­оз­но­му сия­нию, а вол­ны испус­ка­ли свет вме­сто солн­ца, каж­дая настоль­ко мощ­но и настой­чи­во, что эти впе­чат­ле­ния сме­ши­ва­лись меж­ду собой. Забав­но, что я не видел купа­ю­щих­ся в окрест­но­стях сво­е­го малень­ко­го дома в тече­ние это­го и после­ду­ю­ще­го дней, хотя к изви­ли­сто­му побе­ре­жью при­мы­кал широ­кий пляж, даже более при­ят­ный, неже­ли у дерев­ни, где поверх­ность была испещ­ре­на чело­ве­че­ски­ми фигу­ра­ми. Я пред­по­ло­жил, что этот факт имел место вслед­ствие уда­лен­но­сти дома, а так­же из-за того, что ниже дерев­ни нико­гда не было дру­гих домов. Поче­му это место оста­ва­лось неза­стро­ен­ным, я не мог понять; ведь мно­же­ство жилищ было раз­бро­са­но на север­ном побе­ре­жье, обра­тив свои бес­смыс­лен­ные гла­за в сто­ро­ну моря.

Я пла­вал до само­го вече­ра, а поз­же в каче­стве отды­ха про­гу­лял­ся к деревне. Тьма скры­ла от меня море, когда я добрал­ся до посел­ка, и я обна­ру­жил в туск­лых огнях улиц при­зна­ки жиз­ни, кото­рые совер­шен­но не соот­вет­ство­ва­ли оку­тан­но­му пеле­ной вели­ко­му про­стран­ству, лежа­ще­му столь близ­ко. Здесь были накра­шен­ные жен­щи­ны, свер­ка­ю­щие мишу­рой побря­ку­шек, и уны­лые муж­чи­ны, дав­но утра­тив­шие энер­гию юно­сти — ско­пи­ще глу­пых мари­о­не­ток, обле­пив­ших край оке­ан­ской без­дны; неспо­соб­ные и неже­ла­ю­щие уви­деть то, что нахо­дит­ся над ними и око­ло них, в неиз­ме­ри­мой гран­ди­оз­но­сти звезд и бес­чис­лен­ных лигах ноч­но­го оке­а­на. Повер­нув назад к сво­е­му дому, я побрел вдоль тем­но­го моря, посы­лая лучи сво­е­го фона­ри­ка в без­молв­ную непро­ни­ца­е­мую пусто­ту. Луны не было, и свет фона­ря обра­зо­вы­вал плот­ную поло­су попе­рек сте­ны бес­по­кой­но­го при­ли­ва. Я ощу­щал неопи­су­е­мые эмо­ции, порож­да­е­мые шумом воды и вос­при­я­ти­ем сво­ей мало­сти, когда направ­лял тон­кий луч на эту необъ­ят­ную, не име­ю­щую гра­ниц зем­ную без­дну.

Эта ноч­ная без­дна, по кото­рой во тьме плы­ли неви­ди­мые мною оди­но­кие кораб­ли, шуме­ла подоб­но дале­кой злоб­ной тол­пе.

По пути от дерев­ни к сво­ей рас­по­ло­жен­ной на вер­шине хол­ма рези­ден­ции я нико­го не встре­тил и по-преж­не­му сохра­нял ощу­ще­ние того, что обща­юсь лишь с духом оди­но­ко­го моря. Я поду­мал, что он пер­со­ни­фи­ци­ро­вал­ся в некую фор­му, кото­рая была непо­нят­на мне, но кото­рая неза­мет­но про­дви­га­лась рядом со мной вне пре­де­лов моих чувств. Она была срод­ни тем акте­рам, что ожи­да­ют поза­ди зате­нен­ной сце­ны в готов­но­сти к тому, что­бы пред­стать перед наши­ми гла­за­ми, гово­рить и дей­ство­вать под огня­ми рам­пы. Нако­нец, я отбро­сил это нава­жде­ние и достал ключ, что­бы открыть свой дом, чьи голые сте­ны, как ни стран­но, вну­ша­ли чув­ство защи­щен­но­сти.

Мой кот­тедж был совер­шен­но неза­ви­сим от дерев­ни, слов­но он отпра­вил­ся стран­ство­вать по побе­ре­жью и уже не мог вер­нуть­ся; здесь, по воз­вра­ще­нии после ужи­на, вече­ра­ми я был сво­бо­ден от каких-либо раз­дра­жа­ю­щих шумов. Я лишь на корот­кое вре­мя появ­лял­ся на ули­цах Элл­сто­на, когда порой ходил туда с целью про­гул­ки. Там было вели­кое мно­же­ство анти­квар­ных мага­зи­нов и теат­ров, чей фаль­ши­вый лоск столь харак­те­рен для курорт­ных посел­ков. Но я их нико­гда не посе­щал. Ресто­ра­ны были един­ствен­ным, что пред­став­ля­ло для меня поль­зу. В целом посе­лок пора­жал оби­ли­ем ник­чем­ных вещей, в поис­ках кото­рых сюда при­ез­жа­ли люди.

Насту­пи­ла чере­да сол­неч­ных дней. Я рано вста­вал и созер­цал серое небо, чье посте­пен­ное покрас­не­ние обе­ща­ло вос­ход — про­ро­че­ство, ста­но­вив­ше­е­ся реаль­но­стью на моих гла­зах. Зори были про­хлад­ны­ми, и их цве­та выгля­де­ли блед­ны­ми в срав­не­нии с одно­об­раз­ным днев­ным излу­че­ни­ем, когда каж­дый час был равен рас­ка­лен­но­му добе­ла полу­дню. Яркий свет, кото­рый обра­щал на себя вни­ма­ние в пер­вый день, делал каж­дый после­ду­ю­щий день жел­той стра­ни­цей в кни­ге вре­ме­ни. Я заме­тил, что боль­шин­ство людей на пля­же было недо­воль­но столь необыч­но паля­щим солн­цем. После серых меся­цев тяже­ло­го тру­да летар­гия, вызван­ная про­жи­ва­ни­ем в рай­оне, где цари­ли про­стые вещи — ветер, свет и вода — ока­за­ла мгно­вен­ное воз­дей­ствие на меня, и пока я был наме­рен про­дол­жать этот целеб­ный про­цесс, про­во­дя все вре­мя на ули­це под сол­неч­ны­ми луча­ми. В кон­це кон­цов, это при­ве­ло меня в состо­я­ние без­мя­теж­но­сти и сми­ре­ния и при­да­ва­ло чув­ство без­опас­но­сти мрач­ны­ми ноча­ми. Подоб­но тому, как тьма похо­жа на смерть, так же и свет подо­бен жиз­ни. Сквозь насле­дие мил­ли­о­нов лет, когда люди были бли­же к мате­ри-морю, и когда суще­ства, от кото­рых мы про­изо­шли, вяло шеве­ли­лись в мел­ких про­ни­зан­ных сол­неч­ны­ми луча­ми водах, до нас дошла спо­соб­ность все еще видеть пер­вич­ные вещи в те момен­ты, когда мы уста­ли. Мы сами погру­жа­ем­ся в их уми­ро­тво­ря­ю­щее лоно, подоб­но тем ран­ним пред­кам мле­ко­пи­та­ю­щих, что еще не отва­жи­лись вый­ти на покры­тую илом сушу. Моно­тон­ность при­боя вну­ша­ла покой, и я не нахо­дил ино­го заня­тия, кро­ме как вслу­ши­вать­ся в мири­а­ды оке­ан­ских шумов. Мор­ские воды непре­стан­но меня­лись — цве­та и оттен­ки про­хо­ди­ли один за дру­гим, подоб­но неуло­ви­мым выра­же­ни­ям на хоро­шо зна­ко­мом лице, кото­рые вос­при­ни­ма­ют­ся нами лишь посред­ством едва раз­ли­чи­мых ощу­ще­ний. Когда море неспо­кой­но и вспо­ми­на­ет ста­рые кораб­ли, что про­плы­ва­ли над его без­дной, в наших серд­цах неслыш­но насту­па­ет жела­ние уви­деть пустын­ный гори­зонт. Но когда вос­по­ми­на­ния моря пре­ры­ва­ют­ся, мы так­же лиша­ем­ся это­го жела­ния. Хотя мы зна­ем море всю жизнь, в нем все­гда царит чуже­род­ный дух, слов­но нечто, слиш­ком огром­ное, что­бы иметь фор­му, скры­ва­ет­ся во все­лен­ной, две­рью к кото­рой слу­жит оке­ан. Утрен­нее море, чье мер­ца­ние отра­жа­ет­ся в тумане бело- голу­бых обла­ков и брил­ли­ан­то­вой пены, при­вле­ка­ет вни­ма­ние того, кто раз­мыш­ля­ет о стран­ных вещах. Его запу­тан­ные кру­же­ва, сквозь кото­рые про­но­сят­ся тыся­чи ярко окра­шен­ных рыб, про­ни­за­ны атмо­сфе­рой како­го-то вели­ко­го покоя, кото­рый вос­хо­дит из древ­них неза­па­мят­ных глу­бин и рас­про­стра­ня­ет­ся по суше. В тече­ние мно­гих дней я насла­ждал­ся жиз­нью и радо­вал­ся тому, что выбрал оди­но­кий домик, раз­ме­стив­ший­ся, подоб­но малень­ко­му зве­рю, сре­ди округ­лых пес­ча­ных хол­мов. Сре­ди при­ят­ных бес­цель­ных раз­вле­че­ний, кои­ми изоби­ло­ва­ла такая жизнь, я имел обык­но­ве­ние сле­до­вать за кра­ем при­ли­ва (где вол­ны остав­ля­ли влаж­ные бес­по­ря­доч­ные сле­ды, окайм­лен­ные быст­ро исче­за­ю­щей пеной) на боль­шие рас­сто­я­ния. Ино­гда в выбра­сы­ва­е­мом морем мусо­ре я обна­ру­жи­вал инте­рес­ные облом­ки раку­шек. На изо­гну­том внутрь побе­ре­жье, над кото­рым рас­по­ла­га­лось мое скром­ное жили­ще, попа­да­лось пора­зи­тель­ное мно­же­ство вся­ких пред­ме­тов. Я при­шел к заклю­че­нию, что сюда направ­ле­ны тече­ния, иду­щие от бере­га в рай­оне дерев­ни. Во вся­ком слу­чае, мои кар­ма­ны если у меня тако­вые име­лись — обыч­но были наби­ты кучей мусо­ра, боль­шую часть кото­ро­го я выбра­сы­вал через пару часов после того, как под­би­рал, и недо­уме­вал, зачем я вооб­ще под­нял это. Одна­ко одна­жды я нашел малень­кую кость, чье про­ис­хож­де­ние не смог опре­де­лить. Она явно не име­ла отно­ше­ния к рыбам. Я сохра­нил эту кость наря­ду с боль­шим метал­ли­че­ским укра­ше­ни­ем, на кото­рый были нане­сен кро­хот­ный рису­нок весь­ма при­чуд­ли­во­го вида. Послед­ний изоб­ра­жал похо­жее на рыбу суще­ство на фоне мор­ских водо­рос­лей, заме­ня­ю­щих тра­ди­ци­он­ные фло­ри­сти­че­ские или гео­мет­ри­че­ские орна­мен­ты. Рису­нок на укра­ше­нии бы все еще хоро­шо раз­ли­чим, хотя изряд­но стер­ся в тече­ние мно­гих лет ски­та­ний по мор­ской поверх­но­сти. Я нико­гда не видел ниче­го подоб­но­го и решил, что на рисун­ке пред­став­ле­на какая-то мод­ная шту­ка, ныне поза­бы­тая, — насле­дие былых вре­мен в Элл­стоне, где такие без­де­луш­ки были обыч­ны. При­мер­но через неде­лю мое­го пре­бы­ва­ния на побе­ре­жье пого­да ста­ла посте­пен­но менять­ся. Небо все более и более тем­не­ло, так что, в кон­це кон­цов, день уже мало отли­чал­ся от вече­ра. Я ощу­щал это ско­рее в сво­их мен­таль­ных впе­чат­ле­ни­ях, неже­ли в реаль­ных наблю­де­ни­ях; мой малень­кий дом оди­но­ко сто­ял под серым небом, и вре­ме­на­ми поры­вы вет­ра при­но­си­ли с оке­а­на вла­гу. Солн­це надол­го исче­за­ло за обла­ка­ми — сло­я­ми серо­го тума­на, за чьей без­вест­ной глу­би­ной солн­це слов­но выклю­ча­лось. Его ранее осле­пи­тель­ное сия­ние не мог­ло про­ник­нуть сквозь мощ­ную пеле­ну. Порой побе­ре­жье ста­но­ви­лось плен­ни­ком бес­цвет­но­го скле­па на дол­гие часы, слов­но какая-то часть ночи рас­про­стра­ня­лась на день.

Ветер уси­ли­вал­ся, а оке­ан покрыл­ся малень­ки­ми пеня­щи­ми­ся спи­ра­ля­ми самых при­чуд­ли­вых форм. Я отме­тил, что вода ста­но­вит­ся холод­нее, так что я не мог пла­вать столь дол­го, как преж­де. Поэто­му я пре­да­вал­ся дли­тель­ным про­гул­кам, кото­рые, — когда мне не уда­ва­лось попла­вать, — пред­став­ля­ли собой заня­тие, при­шед­ше­е­ся мне по душе.

Эти про­гул­ки покры­ва­ли гораз­до боль­шие про­стран­ства мор­ско­го бере­га, неже­ли мои пред­ше­ству­ю­щие похож­де­ния, и посколь­ку побе­ре­жье про­сти­ра­лось на мили за пре­де­лы вуль­гар­но­го курорт­но­го посел­ка, я часто обна­ру­жи­вал, что вече­ра­ми нахо­жусь совсем один посре­ди бес­ко­неч­ной обла­сти пес­ка. Когда это про­ис­хо­ди­ло, я быст­рым шагом про­ха­жи­вал­ся вдоль гра­ни­цы шеп­чу­ще­го моря, сле­дуя его очер­та­ни­ям, так что не терял ори­ен­та­ции отно­си­тель­но суши. Порой, когда про­гул­ки затя­ги­ва­лись до позд­не­го вече­ра (посколь­ку про­дол­жи­тель­ность их рос­ла), я натал­ки­вал­ся на при­пав­ший к зем­ле дом, кото­рый выгля­дел как окра­и­на дерев­ни. Рас­по­ло­жен­ный в опас­ном месте сре­ди исто­чен­ных вет­ром скал, дом был похож на тем­ное пят­но на фоне ярких кра­сок оке­ан­ско­го рас­све­та. Мое­му вооб­ра­же­нию каза­лось, что дом похож на без­глас­но вопро­ша­ю­щий лик, обра­щен­ный ко мне в ожи­да­нии како­го- то дей­ствия. Место, о кото­ром я гово­рю, было пустын­ным, и пона­ча­лу это понра­ви­лось мне. Одна­ко в те корот­кие вечер­ние часы, когда солн­це скры­лось за выкра­шен­ным в кро­ва­вый тон скло­ном, и тем­но­та рас­про­стра­ня­лась, слов­но огром­ная бес­фор­мен­ная кляк­са, я ощу­щал здесь при­сут­ствие чего-то чужо­го — дух, настро­е­ние, впе­чат­ле­ние, про­ис­те­кав­шие из завол­но­вав­ше­го­ся вет­ра, гигант­ско­го неба и моря, чьи чер­ные вол­ны, шумя­щие воз­ле бере­га, вне­зап­но ста­но­ви­лись каки­ми-то стран­ны­ми. В такие момен­ты я чув­ство­вал тре­во­гу, у кото­рой не было опре­де­лен­ной при­чи­ны, хотя моя склон­ность к оди­но­че­ству при­ви­ла мне устой­чи­вую при­язнь к пер­во­здан­ной тишине и древ­не­му голо­су при­ро­ды. Эти дур­ные пред­чув­ствия, кото­рым я не мог дать ясно­го назва­ния, не ока­зы­ва­ли на меня дли­тель­но­го воз­дей­ствия, хотя теперь я пола­гаю, что мною овла­де­ло посте­пен­ное осо­зна­ние без­мер­но­го оди­но­че­ства оке­а­на — оди­но­че­ства, кото­рое дела­ли ужас­ным туман­ные наме­ки, инту­и­тив­но предо­сте­ре­га­ю­щие меня от того, что­бы оста­вать­ся совер­шен­но одно­му.

Шум­ные, сует­ли­вые ули­цы Элл­сто­на с их курьез­но бес­смыс­лен­ной актив­но­стью были чрез­вы­чай­но дале­ки отсю­да. Когда я при­хо­дил туда по вече­рам ради тра­пезы (не дове­ряя резуль­та­там сво­е­го сомни­тель­но­го кули­нар­но­го искус­ства), я испы­ты­вал нарас­та­ю­щее внут­рен­нее ощу­ще­ние того, что дол­жен вер­нуть­ся в свой кот­тедж до наступ­ле­ния тем­но­ты, хотя часто нахо­дил­ся вне его до деся­ти часов или око­ло того. Испы­ты­вая какой-то дет­ский страх перед тьмой, я пытал­ся совер­шен­но избе­гать ее. Вы спро­си­те, поче­му я не поки­дал сво­е­го жили­ща после того, как его изо­ли­ро­ван­ность ста­ла угне­тать меня. Я не могу дать отве­та, кро­ме сле­ду­ю­ще­го: какое бы бес­по­кой­ство я не испы­ты­вал, какой бы смут­ный дис­ком­форт не достав­ля­ли мне корот­кие появ­ле­ния тем­но­го солн­ца, или ярост­ный соле­ный ветер, или поверх­ность мрач­но­го моря, покры­тая мор­щи­на­ми, слов­но огром­ная ткань, было нечто, отча­сти порож­ден­ное в моем серд­це, про­яв­ляв­ше­е­ся лишь на мгно­ве­ния и не ока­зы­вав­шее на меня дли­тель­но­го воз­дей­ствия. В про­шед­шие дни брил­ли­ан­то­во­го све­та с игри­вы­ми вол­на­ми, бро­са­ю­щи­ми­ся в виде голу­бых гор на рас­ка­лен­ный берег, вос­по­ми­на­ния о дур­ном настро­е­нии каза­лись неве­ро­ят­ны­ми, хотя часом или дву­мя поз­же я сно­ва мог испы­ты­вать мрач­ные эмо­ции и падать в при­зрач­ное цар­ство отча­я­ния. Воз­мож­но, эти внут­рен­ние эмо­ции были лишь отра­же­ни­ем настро­е­ния моря, посколь­ку, хотя поло­ви­на из того, что мы видим, пред­став­ля­ет собой интер­пре­та­цию наших соб­ствен­ных мыс­лей, мно­гим нашим чув­ствам явно при­да­ют фор­му внеш­ние физи­че­ские вещи. Море может свя­зы­вать нас с мно­же­ством его настро­е­ний, когда его вол­ны нашеп­ты­ва­ют смут­ные зна­ки теней или све­та, в кото­рых таят­ся уны­ние или радость. Оно все­гда пом­нит о древ­но­сти, и эти вос­по­ми­на­ния, хотя мы можем не пони­мать их, пере­да­ют­ся нам, так что мы сопри­ка­са­ем­ся с его весе­льем или мило­сер­ди­ем. С тех пор, как я пере­стал рабо­тать и не видел зна­ко­мых людей, я, воз­мож­но, при­об­рел вос­при­им­чи­вость к теням тай­но­го зна­че­ния моря, кото­рое недо­ступ­но дру­гим людям. Оке­ан управ­лял моей жиз­нью в тече­ние все­го позд­не­го лета, тре­буя воз­на­граж­де­ния за то целеб­ное дей­ствие, что он ока­зы­вал на меня. В тот год воз­ле побе­ре­жья неред­ко тону­ли люди; услы­шав об этом лишь слу­чай­но (тако­во наше без­раз­ли­чие к смер­ти, кото­рая не каса­ет­ся нас, и сви­де­те­ля­ми кото­рой мы не были), я узнал, что подроб­но­сти про­ис­ше­ствий были непри­ят­ны. Погиб­ших людей — а неко­то­рые из них были плов­ца­ми весь­ма высо­ко­го уров­ня — порой не мог­ли най­ти в тече­ние мно­гих дней, и скла­ды­ва­лось впе­чат­ле­ние, что их сгнив­шие тела ста­ли жерт­ва­ми тай­ной яро­сти мор­ской пучи­ны. Все выгля­де­ло так, слов­но море погло­ти­ло их в свою без­дну и пря­та­ло во тьме до тех пор, пока не удо­вле­тво­ря­лось в том, что они более не при­год­ны, после чего оно выбра­сы­ва­ло их на берег в ужас­ном состо­я­нии. Каза­лось, никто не име­ет пред­став­ле­ния о том, что вызва­ло эти смер­ти. Их часто­та вызы­ва­ла сре­ди наи­бо­лее сла­бо­ха­рак­тер­ных людей насто­я­щую пани­ку, посколь­ку при­ли­вы в Элл­стоне были незна­чи­тель­ны­ми, к тому же побли­зо­сти не было ни одной аку­лы. Были ли на тру­пах сле­ды напа­де­ний, я не знал, но боязнь смер­ти, бро­див­шей сре­ди волн и насти­гав­шей оди­но­чек в тем­ных тихих местах, испы­ты­ва­ли все люди. Сле­до­ва­ло поско­рее выявить при­чи­ну смер­тель­ных слу­ча­ев, даже несмот­ря на то, что здесь не было акул. Посколь­ку аку­лы пред­став­ля­ли лишь гипо­те­ти­че­скую угро­зу, и я лич­но ни разу не видел их, люди, про­дол­жав­шие купать­ся, были насто­ро­же отно­си­тель­но веро­лом­ных при­ли­вов в боль­шей сте­пе­ни, неже­ли отно­си­тель­но каких-нибудь мор­ских тва­рей. А осень была уже не за гора­ми, и кое-кто исполь­зо­вал это обсто­я­тель­ство как повод, что­бы поки­нуть море, где людей под­сте­ре­га­ла смерть. Они уеха­ли в без­опас­ные места, где им не при­хо­ди­лось даже слы­шать зву­ка моря. Итак, август закон­чил­ся, а я про­был на побе­ре­жье уже мно­го дней.

На чет­вер­тый день ново­го меся­ца посту­пи­ло штор­мо­вое пре­ду­пре­жде­ние, а на шестой, когда я вышел на про­гул­ку под сырым вет­ром, уви­дел над бур­ным морем свин­цо­во­го цве­та мас­су бес­фор­мен­ных обла­ков, тем­ных и тягост­ных. Ветер, не име­ю­щий чет­ко­го направ­ле­ния, но очень буй­ный, про­из­во­дил впе­чат­ле­ние дви­жу­ще­го­ся живо­го суще­ства живо­го в том смыс­ле, что это мог­ла быть толь­ко при­бли­жа­ю­ща­я­ся дол­го­ждан­ная буря. Я позав­тра­кал в Элл­стоне, и хотя каза­лось, что небе­са близ­ки к тому, что­бы стать крыш­кой боль­шо­го гро­ба мира, я риск­нул спу­стить­ся к пля­жу и уда­лить­ся как от дерев­ни, так и от сво­е­го исчез­нув­ше­го из поля зре­ния дома. По мере того, как все­лен­ская серость ста­ла покры­вать­ся отвра­ти­тель­ны­ми пят­на­ми фио­ле­то­во­го цве­та — зага­доч­но ярки­ми, несмот­ря на мрач­ный отте­нок — я обна­ру­жил, что нахо­жусь в несколь­ких милях от любо­го воз­мож­но­го убе­жи­ща. Это, одна­ко, не пока­за­лось мне суще­ствен­ным, вопре­ки тому, что на тем­ном небе появи­лось допол­ни­тель­ное сия­ние, пред­ве­ща­ю­щее неиз­вест­но что. Я был пре­ис­пол­нен любо­пыт­ства, кото­рое вне­зап­но сме­ни­лось тре­во­гой и стра­хом перед очер­та­ни­я­ми форм и видов, преж­де скры­вав­ших­ся в тумане. Поне­мно­гу ко мне при­шли вос­по­ми­на­ния, вызван­ные схо­же­стью уви­ден­ной сце­ны с тем, что я вооб­ра­жал, когда мне в дет­стве чита­ли сказ­ку. Эта исто­рия, — о кото­рой я не думал уже мно­го лет, — повест­во­ва­ла о жен­щине, кото­рую полю­бил чер­но­бо­ро­дый король под­вод­ной стра­ны за округ­лы­ми ска­ла­ми, где жили рыбо­по­доб­ные тва­ри. По сло­вам жен­щи­ны, когда она была еще юной девуш­кой с золо­ти­сты­ми воло­са­ми, ее похи­ти­ло тем­ное суще­ство, коро­но­ван­ное жре­че­ской мит­рой и имев­шее вид смор­щен­ной обе­зья­ны. На пери­фе­рии мое­го вооб­ра­же­ния остал­ся образ под­вод­ных скал и бес­цвет­ной сумрач­ной поверх­но­сти, заме­ня­ю­щей в этом мире небо. И этот образ, хотя я почти забыл эту исто­рию, совер­шен­но неожи­дан­но вновь всплыл в моем созна­нии, вызван­ный похо­жей кар­ти­ной скал и неба, кото­рая в этот момент пред­ста­ла пре­до мной. Зре­ли­ще было очень похо­же на то, что я пред­став­лял себе в дав­но ушед­шем дет­стве, и что сохра­ни­лось в обры­воч­ных слу­чай­ных впе­чат­ле­ни­ях. Эта исто­рия мог­ла укрыть­ся в каких-то рас­тре­во­жен­ных неокон­чен­ных вос­по­ми­на­ни­ях и в каком-то виде скры­вать­ся в моих ощу­ще­ни­ях, вызван­ных сце­на­ми, кото­рые теперь кажут­ся весь­ма сомни­тель­ны­ми. Зача­стую мы очень ярко вос­при­ни­ма­ем какой-нибудь незна­чи­тель­ный, лег­кий, как перыш­ко, образ — напри­мер, жен­ское пла­тье, сте­лю­ще­е­ся вдоль изги­бов доро­ги в пол­день, или твер­дость веко­во­го дере­ва под блед­ным утрен­ним небом — и такие обра­зы более ощу­ти­мы, неже­ли объ­ек­ты, содер­жа­щие важ­ную, цен­ную осо­бен­ность, кото­рую мы долж­ны созна­тель­но ухва­тить. И когда такая лег­кая сце­на наблю­да­ет­ся поз­же или с дру­гой точ­ки, мы обна­ру­жи­ва­ем, что она теря­ет свою важ­ность и при­вле­ка­тель­ность для нас. Воз­мож­но, в неко­то­рых наблю­да­е­мых вещах мы обна­ру­жи­ва­ем некое важ­ное иллю­зор­ное каче­ство, про­ис­те­ка­ю­щее из наших обры­воч­ных вос­по­ми­на­ний. Рас­стро­ен­ный разум, не осо­зна­ю­щий при­чи­ну этой пере­оцен­ки, сосре­до­та­чи­ва­ет­ся на объ­ек­те, взвол­но­вав­шем его, и удив­ля­ет­ся, когда в нем на самом деле не ока­зы­ва­ет­ся ниче­го суще­ствен­но­го. Так про­изо­шло, когда я наблю­дал за крас­не­ю­щи­ми обла­ка­ми. В них была вели­ча­вость и зага­доч­ность погру­жен­ных в сумер­ки ста­рых мона­стыр­ских башен, но они так­же напо­ми­на­ли о тех ска­лах из дет­ской сказ­ки. Вне­зап­но охва­чен­ный вос­по­ми­на­ни­я­ми, родив­ши­ми­ся у меня в свя­зи с этой исто­ри­ей, я почти ожи­дал уви­деть в вих­рях гряз­ной пены посре­ди волн, кото­рые сей­час слов­но лились из трес­нув­ше­го чер­но­го ста­ка­на, ужас­ную фигу­ру того обе­зья­но­по­доб­но­го суще­ства в ста­рой мед­ной мит­ре. Я ожи­дал, как оно выхо­дит из сво­е­го коро­лев­ства, спря­тан­но­го в какой-то забы­той без­дне, для кото­рой вол­ны были небом.

Я так и не уви­дел ника­ко­го суще­ства из вооб­ра­жа­е­мо­го цар­ства, но по мере того, как холод­ный ветер менял направ­ле­ние, с шеле­стом раз­ре­зая небе­са подоб­но ножу, в том месте, где сли­ва­лись тем­ные обла­ка и вода, появил­ся серый объ­ект, похо­жий на кусок дере­ва, бол­та­ю­ще­го­ся по заку­тан­но­му в туман морю. До него было доволь­но дале­ко, и когда он вне­зап­но исчез, я пред­по­ло­жил, что это, воз­мож­но, был дель­фин, ныр­нув­ший в вол­ну­ю­щу­ю­ся воду. Вско­ре я обна­ру­жил, что уже очень дол­го стою здесь, созер­цая нарас­та­ю­щую бурю и свя­зы­вая свои ран­ние фан­та­зии с ее вели­чи­ем. Полил­ся ледя­ной дождь, при­нес­ший одно­об­раз­ную уны­лость в пей­заж, погру­жен­ный в тем­но­ту, чрез­мер­ную для дан­но­го часа. Спеш­но напра­вив­шись вдоль серо­го пес­ка, я чув­ство­вал уда­ры холод­ных капель по спине, и вско­ре моя одеж­да про­мок­ла насквозь. Пона­ча­лу я побе­жал, наме­ре­ва­ясь увер­нуть­ся от бес­цвет­ных капель, обра­зо­вы­вав­ших длин­ные скру­чи­ва­ю­щи­е­ся пото­ки по пути с неви­ди­мо­го неба; но после того, как я понял, что бежать до како­го- нибудь сухо­го при­ста­ни­ща слиш­ком дале­ко, замед­лил шаг и повер­нул к дому, ими­ти­руя про­гул­ку под чистым небом. Не было осо­бо­го смыс­ла торо­пить­ся, хотя обсто­я­тель­ства, в кото­рые я попал, не вну­ша­ли радо­сти. Тяже­лая мок­рая одеж­да холо­ди­ла меня, и в усло­ви­ях надви­га­ю­щей­ся тем­но­ты и бес­ко­неч­но уси­ли­ва­ю­ще­го­ся вет­ра со сто­ро­ны оке­а­на я не мог сдер­жи­вать дро­жи. Одна­ко поми­мо дис­ком­фор­та от про­лив­но­го дождя была еще какая-то весе­лость, скры­тая в низ­ко навис­ших вью­щих­ся мас­сах обла­ков и в воз­буж­ден­ной реак­ции тела. Меня охва­ти­ло настро­е­ние, в кото­ром были и лику­ю­щая радость от про­ти­во­сто­я­ния дождю (теперь он лил­ся на меня бук­валь­но стру­я­ми, пол­но­стью про­пи­тав мою обувь и кар­ма­ны), и стран­ный вос­торг перед эти­ми мрач­ны­ми гне­ту­щи­ми небе­са­ми, кото­рые нес­лись на тем­ных кры­льях над веч­но бес­по­кой­ным морем. Я брел вдоль серой поло­сы побе­ре­жья Элл­сто­на. Быст­рее, чем я ожи­дал, в хле­щу­щем косом дожде пока­зал­ся низ­кий дом. Все кустар­ни­ки на пес­ча­ных хол­мах рас­ка­чи­ва­лись в такт неисто­во­му вет­ру, слов­но выры­ва­ли сами себя с целью при­со­еди­нить­ся к нему в дале­ком путе­ше­ствии. Море и небо ничуть не изме­ни­лись, и пей­заж оста­вал­ся преж­ним. Спа­се­ние заклю­ча­лось в сгор­бив­шей­ся кры­ше, кото­рая, каза­лось, про­гну­лась под сви­ре­пым дождем. Очер­тя голо­ву, я бро­сил­ся к дому и вско­ре очу­тил­ся в сухой ком­на­те, где, непро­из­воль­но удив­ля­ясь тому, что изба­вил­ся от назой­ли­во­го вет­ра, я на неко­то­рое вре­мя оста­но­вил­ся, пока вода ручья­ми сте­ка­ла с каж­до­го дюй­ма мое­го тела.

В доме было два окна, рас­по­ло­жен­ных по бокам от две­ри, кото­рые смот­ре­ли пря­мо на оке­ан, види­мый мною доволь­но пло­хо из-за пеле­ны дождя и насту­па­ю­щей ночи. Надев пест­рую одеж­ду, выбран­ную мною из набо­ра висев­ших в ком­на­те сухих костю­мов, я усел­ся на стул и стал смот­реть в окна. Со всех сто­рон я был ограж­ден каким-то неесте­ствен­но уси­ли­ва­ю­щим­ся сумра­ком, кото­рый вот уже кото­рый час опус­кал­ся на разыг­рав­шу­ю­ся бурю. Как дол­го я бежал по мок­ро­му серо­му пес­ку и сколь­ко сей­час вре­ме­ни, я не знал. При­шлось занять­ся поис­ком часов, кото­рые, к сча­стью, оста­лись внут­ри одеж­ды и избе­жа­ли про­ник­но­ве­ния воды. Я взял их в руку и при­нял­ся раз­гля­ды­вать — но они были види­мы немно­гим луч­ше, чем окру­жа­ю­щие пред­ме­ты. Нако­нец, мой взгляд про­ник сквозь тем­но­ту (кото­рая в доме была силь­нее, неже­ли сна­ру­жи), и я уви­дел, что сей­час 6:45. Когда я шел по пля­жу, там нико­го не было, и, есте­ствен­но, я не ожи­дал уви­деть каких-либо плов­цов этой ночью. Одна­ко когда я сно­ва посмот­рел в окно, там что- то было — веро­ят­но, какие-то фигу­ры, чьи очер­та­ния едва уга­ды­ва­лись в сумер­ках дожд­ли­во­го вече­ра. Я насчи­тал три объ­ек­та, дви­га­ю­щих­ся в какой- то непо­нят­ной мане­ре, и еще один на бушу­ю­щей поверх­но­сти моря вбли­зи от дома — это точ­но не мог быть чело­век, но ско­рее рас­ка­чи­ва­ю­ще­е­ся на вол­нах брев­но. Я ничуть не боял­ся лишь зада­вал­ся вопро­сом, с какой целью эти смель­ча­ки оста­ва­лись в воде в такой шторм. Затем я поду­мал, что, воз­мож­но, как и меня,

дождь застал их врас­плох, и они не смог­ли про­ти­во­сто­ять яро­сти моря. Спу­стя мгно­ве­ние, побуж­да­е­мый чув­ством дол­га­ци­ви­ли­зо­ван­но­го чело­ве­ка, кото­рое пере­си­ли­ло мое жела­ние остать­ся одно­му, я вышел на ули­цу и, стоя на малень­ком крыль­це (что сто­и­ло мне ново­го про­мо­ка­ния, посколь­ку дождь немед­лен­но обру­шил­ся на меня с неукро­ти­мым напо­ром), при­нял­ся жеста­ми под­зы­вать людей. Но либо они не виде­ли меня, либо не пони­ма­ли, но ника­ко­го ответ­но­го сиг­на­ла я не уло­вил. В вечер­ней тем­но­те они оста­ва­лись на месте, то ли в удив­ле­нии, то ли ожи­дая от меня како­го-то дру­го­го дей­ствия. В их позе ощу­ща­лось что-то вро­де скры­то­го сму­ще­ния — не знаю, выра­жа­ло ли оно что-нибудь или нет; мне каза­лось, что такое же выра­же­ние было у дома в момент уны­ло­го вос­хо­да. Вне­зап­но они напра­ви­лись ко мне, и у меня воз­ник­ло мрач­ное пред­чув­ствие отно­си­тель­но той непо­движ­ной фигу­ры, что пред­по­чла остать­ся дожд­ли­вой ночью на пля­же, поки­ну­том все­ми людь­ми. Я закрыл дверь с нарас­та­ю­щим непри­ят­ным вол­не­ни­ем, к кото­ро­му при­ме­ши­вал­ся пло­хо скры­ва­е­мый страх — пани­че­ский страх, про­ис­те­ка­ю­щий из теней мое­го созна­ния. Спу­стя мгно­ве­ние, когда я подо­шел к окну, мне пока­за­лось, что сна­ру­жи нет ниче­го, кро­ме зло­ве­щей ночи. Чрез­вы­чай­но заин­три­го­ван­ный и еще более напу­ган­ный — подоб­но тому, кто не видит ниче­го тре­вож­но­го, но ощу­ща­ет, что может столк­нуть­ся с чем-то ужас­ным на тем­ной ули­це, кото­рую ему пред­сто­ит пере­сечь — я уве­рил себя, что на самом деле нико­го не видел, и сгу­стив­ша­я­ся тьма помог­ла мне в этом само­об­мане. Аура изо­ли­ро­ван­но­сти это­го места с наступ­ле­ни­ем ночи воз­рос­ла, хотя я знал, что где-то на севе­ре, на побе­ре­жье в дожд­ли­вой тем­но­те сто­ит сот­ня домов. Их ули­цы осве­ще­ны жел­тым све­том глян­це­вых окон, кото­рые похо­жи на гла­за гобли­нов, отра­жа­ю­щих­ся на мас­ля­ни­стой поверх­но­сти лес­ных пру­дов. Посколь­ку я не видел их и не мог попасть туда в эту ужас­ную пого­ду (не имея ни маши­ны, ни ино­го сред­ства поки­нуть этот при­зе­ми­стый домик, кро­ме как отпра­вить­ся пеш­ком в пол­ной подо­зри­тель­ных фигур тем­но­те), я вне­зап­но осо­знал, что нахо­жусь здесь в пол­ном оди­но­че­стве — лишь где-то в дым­ке едва уга­ды­ва­лись очер­та­ния мрач­но­го моря. И голос моря стал подо­бен хрип­ло­му сто­ну, слов­но у того ране­но­го, что колеб­лет­ся перед тем, как попы­тать­ся встать.

Сопро­тив­ля­ясь гос­под­ству­ю­ще­му мра­ку с помо­щью гряз­ной лам­пы — тьма напол­за­ла на окна дома и неуклон­но надви­га­лась на меня из углов, слов­но какой-то очень упор­ный зверь — я при­го­то­вил пищу, посколь­ку не имел ни малей­ше­го пред­став­ле­ния о том, как добе­русь до дерев­ни. Каза­лось, что про­шло неимо­вер­ное коли­че­ство часов, хотя на самом деле не было и девя­ти, когда я лег в постель. Тем­но­та насту­пи­ла рано и украд­кой; во всех отно­ше­ни­ях — в каж­дой сцене, в каж­дом дей­ствии — остав­ший­ся пери­од мое­го пре­бы­ва­ния здесь пред­став­лял­ся мне очень дол­гим. В ночи что-то таи­лось — веч­но неопре­де­лен­ное, но воз­буж­да­ю­щее во мне какое-то скры­тое ощу­ще­ние, так что я был подо­бен зве­рю, ожи­да­ю­ще­му неза­мет­но при­бли­жа­ю­ще­го­ся вра­га. Непре­рыв­но дул ветер, и дож­де­вые пото­ки бес­ко­неч­но обру­ши­ва­лись на тон­кие сте­ны, защи­ща­ю­щие меня. Затем насту­пи­ло зати­шье, во вре­мя кото­ро­го я услы­шал шум моря, уны­лое завы­ва­ние вет­ра и звук стал­ки­ва­ю­щих­ся друг с дру­гом огром­ных бес­фор­мен­ных волн, выбра­сы­ва­ю­щих на берег соле­ные брыз­ги. В моно­тон­ном рит­ме неустан­ных эле­мен­тов при­ро­ды я нашел какую-то летар­ги­че­скую ноту — звук, кото­рый при­влек мое вни­ма­ние сво­ей дрем­лю­щей серо­стью и бес­цвет­но­стью, подоб­но ночи. Море про­дол­жа­ло свой безум­ный моно­лог, и ветер выл ему в такт; но этот рокот был ого­ро­жен сте­на­ми бес­со­зна­тель­но­го, и с тече­ни­ем вре­ме­ни ноч­ной оке­ан был изгнан из мое­го спя­ще­го разу­ма.

Утро при­нес­ло туск­лое солн­це — солн­це, подоб­ное тому, что уви­дят люди, когда зем­ля будет ста­рой (если к тому вре­ме­ни еще оста­нут­ся люди); солн­це более туск­лое, чем заку­тан­ное в саван обла­ков уми­ра­ю­щее небо. Когда я встал, при­зрач­ное эхо древ­не­го обра­за Феба стре­ми­лось прон­зить рва­ные блек­лые обла­ка, то посы­лая блед­но-золо­ти­стые вол­ны све­та в севе­ро-запад­ную часть мое­го дома, то туск­нея до такой сте­пе­ни, что ста­но­ви­лось похо­жим лишь на едва свет­лый шар, слов­но кто-то зате­ял неве­ро­ят­ную игру на небес­ном поле. После дождя, кото­рый, долж­но быть, шел всю преды­ду­щую ночь, оста­лись клоч­ки пур­пур­ных обла­ков, похо­жих на оке­ан­ские ска­лы в ста­рой сказ­ке. Как буд­то обма­ну­тый взо­шед­шим солн­цем, этот день слил­ся с вче­раш­ним днем, слов­но про­шед­шая буря не при­нес­ла с собой в мир дол­гую тьму, но сник­ла и осе­ла в один дол­гий пол­день. При­обод­рив­шись, кра­ду­ще­е­ся солн­це напряг­ло все свои силы, что­бы раз­ру­шить и уне­сти из сво­е­го цар­ства ста­рый туман, теперь похо­жий на гряз­ное стек­ло. По мере наступ­ле­ния днев­ной голу­биз­ны эти тем­ные кло­чья про­па­да­ли, и оди­но­че­ство, кото­рое окру­жа­ло меня, так­же спря­та­лось в какое-то пота­ен­ное место, где при­ня­лось ждать сво­е­го ново­го часа.

Солн­це вновь обре­ло преж­нюю яркость, отра­зив­шись блес­ком на вол­нах, чьи игри­вые голу­бые фор­мы одна за дру­гой набе­га­ли на берег еще в ту пору, когда не был рож­ден чело­век, и про­дол­жат свое дви­же­ние тогда, когда он уже будет поза­быт, погре­бен­ный в гроб­ни­це вре­ме­ни. Обра­до­ван­ный этим обман­чи­во успо­ка­и­ва­ю­щим зре­ли­щем, подоб­но тому, кто верит дру­же­ской улыб­ке на устах вра­га, я открыл дверь; в тот момент, когда она — чер­ное пят­но на фоне све­та — рас­пах­ну­лась нару­жу, я уви­дел, что с пля­жа смы­ло все сле­ды, слов­но до меня ничьи шаги не нару­ша­ли ров­ной поверх­но­сти пес­ка. Будучи в при­под­ня­том настро­е­нии, после­до­вав­шем за тяже­лой депрес­си­ей, я чув­ство­вал, — совер­шен­но инту­и­тив­но, без вся­ко­го осо­зна­ния, — что моя память тоже очи­сти­лась от всех подо­зре­ний и болез­нен­ных стра­хов жиз­ни, подоб­но тому, как грязь на кром­ке воды во вре­мя при­ли­ва была уне­се­на из виду. Ощу­щал­ся запах мок­рых соле­ных водо­рос­лей, похо­жий на запах заплес­не­ве­лых стра­ниц кни­ги. К нему при­ме­ши­вал­ся слад­ко­ва­тый аро­мат, создан­ный жар­ки­ми сол­неч­ны­ми луча­ми, пада­ю­щи­ми на луга суши, и это про­из­ве­ло на меня эффект весе­ля­ще­го напит­ка, теку­ще­го и бур­ля­ще­го в моих венах, слов­но пере­да­ва­ло мне что-то из сво­ей неося­за­е­мой при­ро­ды и голо­во­кру­жи­тель­но напол­ня­ло меня каким-то бес­цель­ным дыха­ни­ем. Как буд­то сго­во­рив­шись с эти­ми запа­ха­ми, солн­це про­дол­жа­ло поли­вать меня, подоб­но вче­раш­не­му дождю, непре­стан­ным пото­ком сия­ю­щих копий. Оно так­же жела­ло скрыть то зага­доч­ное при­сут­ствие, что нахо­ди­лось вне мое­го зре­ния и выда­ва­лось толь­ко неосто­рож­ны­ми про­яв­ле­ни­я­ми на гра­ни­це мое­го созна­ния или в виде таин­ствен­ных фигур, вышед­ших из оке­ан­ской без­дны. Солн­це, рас­ка­лен­ный шар, оди­но­ко катя­щий­ся в водо­во­ро­те бес­ко­неч­но­сти, был подо­бен рою золо­тых мотыль­ков напро­тив мое­го обра­щен­но­го вверх лица. Бур­ля­щая белая чаша непо­сти­жи­мо­го боже­ствен­но­го огня, оно ута­и­ва­ло от меня тыся­чи обе­щан­ных мира­жей, кро­ме одно­го. Сей­час солн­це пока­зы­ва­ло мне при­зрач­ные запрет­ные цар­ства, путь к кото­рым я мог отыс­кать в этом необы­чай­ном тор­же­стве све­та. Эти вещи исхо­дят из нашей соб­ствен­ной нату­ры, посколь­ку жизнь нико­гда за один раз не рас­кры­ва­ет сво­их сек­ре­тов, и толь­ко в нашей интер­пре­та­ции этих скры­тых обра­зов мы можем обре­сти экс­таз или тос­ку, в соот­вет­ствии со сво­им нароч­но вызван­ным настро­е­ни­ем. Сно­ва и сно­ва мы вынуж­де­ны поко­рять­ся ее обма­нам, веря в тот момент, когда мы смо­жем отыс­кать утра­чен­ное насла­жде­ние. И имен­но таким обра­зом при­ят­ная све­жесть вет­ра утром, при­хо­дя­щим на сме­ну пол­ной угроз тьме (зло­ве­щие наме­ки кото­рой доста­ви­ли мне боль­ше бес­по­кой­ства, неже­ли любая опас­ность мое­му телу), шеп­та­ла мне о древ­них тай­нах, лишь отча­сти свя­зан­ных с Зем­лей, и об удо­воль­стви­ях, тем более ярких, что я чув­ство­вал, что могу познать лишь немно­гие из них. Солн­це, ветер и окрест­ный пей­заж, про­сти­ра­ю­щий­ся вдаль, пове­да­ли мне о празд­ни­ках богов, чьи ощу­ще­ния в мил­ли­он крат более ост­ры, чем у людей, и чьи насла­жде­ния неиз­ме­ри­мо доль­ше и устой­чи­вее. Те вещи, что они скры­ва­ли, мог­ли бы стать мои­ми, если бы я пол­но­стью отдал себя их бли­ста­тель­ной при­зрач­ной силе; и солн­це, катя­щий­ся бог, чья небес­ная плоть обна­же­на, — осле­пи­тель­ный горн, на кото­рый никто не может взгля­нуть, — каза­лось почти свя­щен­ным в сия­нии моих ново­об­ре­тен­ных заост­рен­ных эмо­ций. Гро­зо­вой эфир­ный свет, что нес­ло оно, был той силой, пред кото­рой все вещи вынуж­де­ны в бла­го­го­ве­нии скло­нять­ся. Лео­пард, кра­ду­щий­ся по зеле­ной без­дне лесов, дол­жен сде­лать корот­кую оста­нов­ку, что­бы рас­смот­реть рас­се­ян­ные листья­ми лучи, и все суще­ства, выра­щен­ные солн­цем, долж­ны хра­нить его бле­стя­щее посла­ние в такой день. Ибо когда оно исчез­нет в дале­ких про­сто­рах веч­но­сти, Зем­ля ока­жет­ся зате­рян­ной и пустын­ной в бес­ко­неч­ной пусто­те. То утро, когда меня кос­нул­ся огонь жиз­ни, и чей крат­кий миг радо­сти я сохра­нил вопре­ки бес­по­щад­но­му вре­ме­ни, озна­ме­но­ва­лось появ­ле­ни­ем стран­ных существ, чьи неве­до­мые име­на нико­гда не смо­гут быть напи­са­ны.

По доро­ге к деревне, зада­ва­ясь вопро­сом, как она выгля­дит после дол­го­ждан­ной помыв­ки усерд­ным дождем, я уви­дел в дым­ке водя­но­го пара, вися­ще­го в сол­неч­ных лучах, слов­но гроз­дья жел­то­го вино­гра­да, малень­кий объ­ект, похо­жий на руку. Он нахо­дил­ся при­мер­но в два­дца­ти футах впе­ре­ди меня и был окру­жен пеной. Смя­те­ние и отвра­ще­ние заро­ди­лись в моем напу­ган­ном созна­нии, когда я уви­дел, что это и в самом деле был кусок гни­ю­щей пло­ти. Это обсто­я­тель­ство мгно­вен­но рас­се­я­ло мое хоро­шее настро­е­ние и вызва­ло страш­ное подо­зре­ние, что это дей­стви­тель­но чело­ве­че­ская рука. Опре­де­лен­но, ни рыба, ни какая-нибудь ее часть не мог­ли так выгля­деть, и я понял, что вижу перед собой раз­мяк­шие раз­ла­га­ю­щи­е­ся паль­цы. Ногой я повер­нул ее, не желая касать­ся это­го отвра­ти­тель­но­го пред­ме­та рука­ми, и он креп­ко при­лип к коже боти­нок, как если бы моя обувь тоже ока­за­лась в тис­ках гни­е­ния. Пред­мет, чья фор­ма уже дав­но утра­ти­ла пер­во­здан­ный вид, имел слиш­ком явное сход­ство с тем, чем, как я опа­сал­ся, он мог быть, и я забро­сил его в надви­га­ю­щу­ю­ся бур­ную вол­ну, кото­рая с живо­стью скры­ла его из поля мое­го зре­ния. Воз­мож­но, мне сле­до­ва­ло сооб­щить о сво­ей наход­ке, но она выгля­де­ла слиш­ком стран­ной, что­бы счи­тать ее про­ис­хож­де­ние есте­ствен­ным. Посколь­ку этот пред­мет был частич­но объ­еден каки­ми-то чудо­вищ­ны­ми оби­та­те­ля­ми оке­а­на, я не мог пред­ста­вить себе, резуль­та­том какой неве­до­мой тра­ге­дии он являл­ся. Конеч­но, на ум при­хо­ди­ли бес­чис­лен­ные утоп­лен­ни­ки — впро­чем, это было лишь мое пред­по­ло­же­ние. Кому бы ни при­над­ле­жал выбро­шен­ный бурей фраг­мент (то ли рыбе, то ли живот­но­му, похо­же­му на чело­ве­ка), я нико­гда не рас­ска­зы­вал об этом до сего момен­та. В кон­це кон­цов, не было дока­за­тельств того, что кусок тела не при­об­рел такую фор­му про­сто вслед­ствие гни­е­ния. Я добрал­ся до дерев­ни, совер­шен­но раз­дав­лен­ный зре­ли­щем это­го пред­ме­та посре­ди осле­пи­тель­но­го оча­ро­ва­ния чисто­го пля­жа, хотя он был ужа­са­ю­ще типи­чен для без­раз­ли­чия смер­ти, кото­рая сме­ши­ва­ет раз­ло­же­ние с кра­со­той. В Элл­стоне я ниче­го не слы­шал о недав­них утоп­лен­ни­ках или иных жерт­вах моря и не обна­ру­жил ника­ких упо­ми­на­ний о каких-либо инци­ден­тах в колон­ках мест­ной газе­ты — един­ствен­ной, кото­рую я про­чел здесь. Труд­но опи­сать состо­я­ние мое­го разу­ма в после­ду­ю­щие дни. Все­гда вос­при­им­чи­вый к мрач­ным эмо­ци­ям, чья тем­ная боль может быть вызва­на внеш­ни­ми веща­ми или может про­ис­те­кать из глу­бин мое­го соб­ствен­но­го духа, я был охва­чен чув­ством, кото­рое нель­зя назвать стра­хом, отча­я­ни­ем или чем-то схо­жим с этим, но кото­рое пред­став­ля­ло собой вос­при­я­тие крат­ко­вре­мен­ных ужа­сов и пота­ен­ной мер­зо­сти жиз­ни. Это чув­ство явля­лось отча­сти отра­же­ни­ем моей нату­ры и частич­но резуль­та­том созер­ца­ния того обгло­дан­но­го гни­ю­ще­го пред­ме­та, кото­рый мог быть рукой. В те дни мое созна­ние ста­ло при­бе­жи­щем покры­тых тенью скал и тем­ных дви­жу­щих­ся фигур, подоб­но древ­не­му неося­за­е­мо­му цар­ству, о кото­ром гово­ри­лось в дет­ской сказ­ке. Я ощу­щал, в мимо­лет­ной аго­нии раз­ру­ша­ю­щих­ся иллю­зий, гигант­скую чер­но­ту этой оше­лом­ля­ю­щей все­лен­ной, в кото­рой мои дни и дни моей расы были ничем для рас­ко­лов­ших­ся звезд; все­лен­ной, в кото­рой каж­дое дей­ствие было тщет­ным и напо­ми­на­ло печаль от бес­по­лез­ных вещей.

Часы, кото­рые я преж­де про­во­дил, вос­пол­няя физи­че­ское здо­ро­вье и полу­чая пси­хо­ло­ги­че­ское удо­воль­ствие, теперь (если то вре­мя дей­стви­тель­но про­шло) пре­вра­ти­лись в пери­од вяло­сти, харак­тер­ный для тех людей, кото­рых более не забо­тит жизнь. Я был погло­щен уны­лым летар­ги­че­ским стра­хом перед каким-то неот­вра­ти­мым роком, кото­рый, как я чув­ство­вал, был абсо­лют­ной нена­ви­стью при­сталь­но всмат­ри­ва­ю­щих­ся звезд и огром­ных чер­ных волн, что наде­я­лись схва­тить мои кости — месть всей без­раз­лич­ной угро­жа­ю­щей силы ноч­но­го оке­а­на.

Нечто в тем­но­те и без­жиз­нен­но­сти моря про­ник­ло в мое серд­це, так что я пре­бы­вал в состо­я­нии муки — муки бес­при­чин­ной и неопре­де­лен­ной, но от того не менее прон­зи­тель­ной вслед­ствие неуло­ви­мо­сти ее про­ис­хож­де­ния и стран­но­го немо­ти­ви­ро­ван­но­го каче­ства ее вам­пи­ри­че­ско­го суще­ство­ва­ния. Перед мои­ми гла­за­ми лежа­ла фан­тас­ма­го­рия из баг­ро­вых обла­ков, при­чуд­ли­вых сереб­ри­стых бараш­ков на море, непо­движ­ной пены, оди­но­че­ства это­го дома с пусты­ми гла­за­ми и пош­ло­сти мари­о­не­точ­но­го горо­да. Я боль­ше не ходил в дерев­ню, посколь­ку она каза­лась мне лишь паро­ди­ей на жизнь. Подоб­но моей соб­ствен­ной душе, она сто­я­ла под­ле тем­но­го оку­ты­ва­ю­ще­го моря — моря, кото­рое испы­ты­ва­ло ко мне нарас­та­ю­щую непри­язнь. И посре­ди этих обра­зов, разо­дран­ный и раз­ла­га­ю­щий­ся, рас­по­ла­гал­ся тот объ­ект, чьи чело­ве­че­ские кон­ту­ры почти не остав­ля­ли сомне­ния в том, чем он был когда-то. Эти пута­ные сло­ва нико­гда не смо­гут пере­дать пота­ен­ное оди­но­че­ство (от кото­ро­го я даже не желал изба­вить­ся, настоль­ко глу­бо­ко оно въелось в мое серд­це), неза­мет­но про­брав­ше­е­ся внутрь меня, гре­зя­ще­го что-то об ужас­ных непо­нят­ных вещах, скрыт­но кру­жа­щих­ся побли­зо­сти. Это было не безу­мие: ско­рее это было слиш­ком чистое непри­кры­тое вос­при­я­тие тьмы за пре­де­ла­ми это­го хруп­ко­го бытия, осве­щен­но­го мимо­лет­ным солн­цем (не более дол­го­веч­ным, чем мы сами); осо­зна­ние тщет­но­сти, кото­рое пере­жи­ва­ют немно­гие, а еще мень­ше затем воз­вра­ща­ют­ся в мир; зна­ние, кото­рое вновь при­хо­дит ко мне и уда­ря­ет по мне со всей остав­шей­ся силой мое­го духа. И я не мог ни отво­е­вать хоть дюйм зем­ли в этой враж­деб­ной все­лен­ной, ни ухва­тить даже мгно­ве­ние жиз­ни, вве­рен­ной мне. Смер­тель­ный страх, кото­рый я пере­жил, при­нес неиме­ну­е­мую угро­зу. По-преж­не­му неспо­соб­ный поки­нуть место, вызвав­шее этот ужас, я ожи­дал любо­го закон­чен­но­го кош­ма­ра, исхо­дя­ще­го из без­мер­но­го мира за сте­на­ми позна­ния. Насту­пи­ла осень, и все, что я полу­чил от моря, ушло к нему обрат­но. Тоск­ли­вый пери­од — осень на побе­ре­жье, о кото­рой здесь не напо­ми­на­ют ни покрас­нев­шие листья дере­вьев, ни дру­гие при­выч­ные зна­ки сезо­на. Пуга­ю­щее море, ничуть не изме­нив­ше­е­ся за то вре­мя, когда раз­вил­ся чело­век. Была лишь про­хла­да вод, в кото­рые я более не осме­ли­вал­ся вхо­дить, потем­нев­шее небо, похо­жее на саван. В какой-то день на мерт­вен­но-белые вол­ны ста­ло сыпать снег; сне­го­пад непре­стан­но про­дол­жал­ся под белым, жел­тым и мали­но­вым солн­цем и под теми дале­ки­ми малень­ки­ми руби­на­ми звезд, кото­рые бес­смыс­лен­ной рос­ко­шью рас­сы­па­лись по ночам. Неко­гда при­вет­ли­вые воды мно­го­зна­чи­тель­но бор­мо­та­ли со мной и взи­ра­ли на меня стран­ным взгля­дом. Была ли тьма пей­за­жа отра­же­ни­ем моих соб­ствен­ных мыс­лей, или мрак во мне был вызван тем, что нахо­ди­лось вовне — я не мог ска­зать. Как над бере­гом, так и надо мной рас­про­стер­лась тень, подоб­ная неслыш­но летя­щей над голо­вой пти­це, чьи зор­кие гла­за отме­ча­ют на зем­ле и на небе те обра­зы, о кото­рых мы и не дога­ды­ва­ем­ся. Так и мы ино­гда вне­зап­но смот­рим вверх и обна­ру­жи­ва­ем в том, что окру­жа­ет нас, нечто до сих пор незри­мое. Это про­изо­шло в кон­це сен­тяб­ря, когда в горо­де уже закры­лись все гости­ни­цы, где пра­ви­ла бес­смыс­лен­ный хао­ти­че­ский бал безум­ная фри­воль­ность и где опья­нен­ные мари­о­нет­ки демон­стри­ро­ва­ли свои побря­куш­ки лет­не­го сезо­на. Они разъ­е­ха­лись восво­я­си со сво­и­ми при­кле­ен­ны­ми улыб­ка­ми и неесте­ствен­ны­ми гри­ма­са­ми, и в горо­де не оста­лось и сот­ни чело­век. Вновь кра­соч­ные дома с ошту­ка­ту­рен­ны­ми фаса­да­ми, рас­по­ло­жен­ные вдоль побе­ре­жья, были откры­ты бес­по­кой­но­му раз­ру­ши­тель­но­му вет­ру. По мере при­бли­же­ния того дня, о кото­ром я хочу рас­ска­зать, во мне рос свет серой инфер­наль­ной зари, в кото­рой я ощу­щал наступ­ле­ние како­го-то тем­но­го чудо­твор­ства. До сих пор, это гря­ду­щее чудо пуга­ло меня мень­ше, чем мои соб­ствен­ные про­дол­жа­ю­ще­е­ся ужас­ные вос­по­ми­на­ния — мень­ше, чем иллю­зор­ные наме­ки на нечто мон­стру­оз­ное, тая­ще­е­ся поза­ди вели­кой реаль­но­сти. Оно было более вооб­ра­жа­е­мым, неже­ли тот страх, кото­рый я бес­ко­неч­но испы­ты­вал перед тем про­шлым днем ужа­са, что, каза­лось, был все еще бли­зок. Кажет­ся, это про­изо­шло то ли 22, то ли 23 сен­тяб­ря (я точ­но не уве­рен — такая деталь выпа­ла из моей памя­ти, посколь­ку этот эпи­зод невоз­мож­но упо­ря­до­чить, о нем мож­но толь­ко дога­ды­вать­ся, стро­ить пред­по­ло­же­ния). Будучи в смя­те­нии духа, я осо­зна­вал вре­мя лишь инту­и­тив­но — это осо­зна­ние слиш­ком глу­бо­ко, что­бы я мог его опи­сать. В тече­ние свет­ло­го вре­ме­ни суток я в нетер­пе­нии ожи­дал ночи; воз­мож­но, поэто­му в моих гла­зах днев­ной свет мимо­лет­но отра­жал­ся в вод­ной зыби. Это был день, о собы­ти­ях в тече­ние кото­ро­го я ниче­го не пом­ню.

Про­шло доволь­но мно­го вре­ме­ни после того дико­го штор­ма, кото­рый рас­про­стер тень над побе­ре­жьем, и после неко­то­рых неосо­знан­ных коле­ба­ний я решил поки­нуть Элл­стон, посколь­ку ста­ло холод­но, и воз­врат к былой радо­сти от пре­бы­ва­ния здесь уже был невоз­мо­жен. Когда мне при­шла теле­грам­ма (про­ле­жав­шая два дня в офи­се Вестерн Юни­он, преж­де чем я был обна­ру­жен его сотруд­ни­ка­ми — столь мало изве­стен я был в этом месте), сооб­щав­шая, что моя заяв­ка на кон­курс одоб­ре­на и побе­ди­ла; и я назна­чил дату отъ­ез­да. Эта новость, кото­рая рань­ше взбу­до­ра­жи­ла бы меня, теперь была вос­при­ня­та мною с необыч­ной апа­ти­ей. Каза­лось, что она не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния к той нере­аль­но­сти, что окру­жа­ла меня, и выгля­де­ла совер­шен­но неумест­но, слов­но была адре­со­ва­на дру­гой пер­соне, кото­рую я не знал, и сооб­ще­ние к кото­рой при­шло мне по недо­ра­зу­ме­нию. Тем не менее, имен­но эта новость побу­ди­ла меня завер­шить свои пла­ны и поки­нуть кот­тедж на бере­гу моря. Мне оста­ва­лось про­ве­сти здесь лишь еще четы­ре ночи, когда про­изо­шло послед­нее из тех собы­тий, чье зна­че­ние для меня кро­ет­ся ско­рее в тем­ной зло­ве­щей атмо­сфе­ре, окру­жа­ю­щей их, неже­ли в каком-то явном ужа­се. На Элл­стон и побе­ре­жье опу­сти­лась ночь, и гру­да гряз­ных таре­лок сви­де­тель­ство­ва­ла как о моей недав­ней тра­пе­зе, так и о моем недо­ста­точ­ном тру­до­лю­бии. Тем­но­та насту­пи­ла, когда я усел­ся с сига­ре­той перед выхо­дя­щим в сто­ро­ну моря окном, и она была подоб­на вла­ге, посте­пен­но запол­ня­ю­щей небо и омы­ва­ю­щей плы­ву­щую, необыч­но высо­кую луну. Плос­кое море, огра­ни­чен­ное поблес­ки­ва­ю­щим в лун­ном све­те пес­ком, пол­ное отсут­ствие дере­вьев, людей или иных при­зна­ков жиз­ни, при­сталь­ный взгляд этой высо­кой луны дела­ли окру­жа­ю­щую меня без­бреж­ность чрез­вы­чай­но ясной. Было толь­ко несколь­ко звезд, рас­сы­пан­ных по небо­сво­ду, слов­но под­чер­ки­ва­ю­щих сво­ей мало­стью вели­чие лун­но­го кру­га и неустан­ность надви­га­ю­ще­го­ся при­ли­ва. Я оста­вал­ся внут­ри дома, отче­го-то стра­шась вый­ти нару­жу и ока­зать­ся перед морем в эту ночь неопре­де­лен­но­го зло­ве­ще­го пред­зна­ме­но­ва­ния, но я слы­шал, как оке­ан бор­мо­чет что-то о непо­сти­жи­мых тай­нах и неве­ро­ят­ных зна­ни­ях. С вет­ром ко мне извне при­но­си­лось дыха­ние какой-то стран­ной тре­пе­щу­щей жиз­ни вопло­ще­ния все­го, что я чув­ство­вал и все­го, что я ожи­дал — теперь укрыв­шей­ся в небес­ной без­дне или под без­молв­ны­ми вол­на­ми. Я не мог ска­зать, в каком месте эта мисте­рия вышла из древ­не­го ужас­но­го сна, но подоб­но тому, кто забыл­ся в дре­мо­те, зная, что в бли­жай­шее мгно­ве­ние проснет­ся, так и я застыл у окна, дер­жа в руке почти потух­шую сига­ре­ту и обра­тив­шись лицом к вос­хо­дя­щей луне.

Посте­пен­но непо­движ­ный ланд­шафт забле­стел от лун­но­го сия­ния, уси­лен­но­го отра­же­ни­ем от воды, и, каза­лось, нечто все более и более при­нуж­да­ет меня смот­реть на то, что может про­изой­ти вско­ре. Тени покры­ли пляж, и я почув­ство­вал, что с ними было все, что мог­ло слу­жить при­ста­ни­щем моим мыс­лям, когда при­дут неве­до­мые тва­ри. Они были тем­ны­ми и бес­фор­мен­ны­ми: чер­ные пят­на неук­лю­же тащи­лись под ярки­ми брил­ли­ан­то­вы­ми луча­ми. Бес­ко­неч­ный круг луны, теперь выгля­дя­щей мерт­вой, слов­но при­шед­шей из дале­ко­го про­шло­го, и холод­ной, как нече­ло­ве­че­ские моги­лы, что она нахо­ди­ла сре­ди покры­тых пылью веков руин, более древ­них, чем чело­ве­че­ство; море, взвол­но­вав­ше­е­ся, воз­мож­но, из-за явле­ния какой-то неиз­вест­ной жиз­ни, како­го-то запрет­но­го чув­ства — все они про­ти­во­сто­я­ли мне с ужа­са­ю­щей жиз­нен­но­стью. Я встал и закрыл окно, отча­сти вслед­ствие внут­рен­не­го побуж­де­ния, но глав­ным обра­зом, думаю, как пред­лог для того, что­бы упо­ря­до­чить необуз­дан­ный поток мыс­лей. До меня не доно­си­лось ни зву­ка, когда я сто­ял перед закры­тым окном. Мину­ты или веч­ность были одним и тем же. Я ждал, подоб­но мое­му напу­ган­но­му серд­цу и непо­движ­но­му пей­за­жу вовне, явле­ния какой-нибудь невы­ра­зи­мой фор­мы жиз­ни. Я вклю­чил лам­пу на шка­фу в углу ком­на­ты, но луна была ярче, и ее голу­бо­ва­тое сия­ние зали­ва­ло мест­ность, в то вре­мя как свет лам­пы был при­зрач­ным. Древ­нее све­че­ние мол­ча­ли­во­го кру­га на небе рас­сти­ла­лось над пля­жем, подоб­но тому, как это про­ис­хо­ди­ло в тече­ние эонов, и я нахо­дил­ся в мучи­тель­ном ожи­да­нии, вызван­ном как задерж­кой в завер­ше­нии мизан­сце­ны, так и неопре­де­лен­но­стью того, что за при­чуд­ли­вое собы­тие долж­но насту­пить. Вне поко­сив­ше­го­ся дома белое сия­ние смут­но высве­чи­ва­ло неопре­де­лен­ные при­зрач­ные фор­мы, чьи нере­аль­ные, фан­тас­ма­го­ри­че­ские дви­же­ния, каза­лось, изде­ва­ют­ся над моим зре­ни­ем, так­же как неслыш­ные голо­са насме­ха­лись над моим напря­жен­ным слу­хом. Целую бес­ко­неч­ность я оста­вал­ся непо­движ­ным, слов­но Вре­мя и звон его вели­ко­го коло­ко­ла погру­зи­лись в тиши­ну пусто­ты. И по-преж­не­му не было ниче­го, что мог­ло бы пугать меня: кон­ту­ры очер­чен­ных лун­ным све­том теней были неесте­ствен­ны, и ничто не укры­ва­лось от моих глаз. Ночь была тихой — я знал это, несмот­ря на закры­тое окно — и все звез­ды печаль­но засты­ли на тем­ной гран­ди­оз­но­сти при­слу­ши­ва­ю­щих­ся небес. Ни одно дви­же­ние тогда и ни одно сло­во сей­час не могут пере­дать состо­я­ния мое­го пыта­е­мо­го стра­хом разу­ма, заклю­чен­но­го в плоть, кото­рая не осме­ли­ва­лась разо­рвать достав­ля­ю­щую ей муки тиши­ну. Подоб­но тому, кто ожи­да­ет смер­ти и пони­ма­ет, что ничто не может изба­вить его от этой угро­зы, я сжал­ся с забы­той сига­ре­той в руке. Мол­ча­ли­вый мир бле­стел за деше­вы­ми запы­лен­ны­ми стек­ла­ми, и лишь пара гряз­ных весел, постав­лен­ных в одном из углов ком­на­ты еще до мое­го при­бы­тия, напо­ми­на­ла мне о том, что я бодр­ствую. Лам­па бес­ко­неч­но горе­ла, испус­кая сла­бый свет, чей отте­нок был похож на телес­ную плоть. Ее свет непри­ят­но раз­дра­жал меня; я посмот­рел на нее и уви­дел, как мно­же­ство пузырь­ков под­ни­ма­ют­ся и исче­за­ют в запол­нен­ном керо­си­ном кор­пу­се лам­пы. И вне­зап­но я осо­знал, что ночь не была ни теп­лой, ни холод­ной, а стран­но ней­траль­ной, — слов­но все физи­че­ские силы пре­кра­ти­ли свое дей­ствие, и все нор­маль­ные зако­ны бытия ока­за­лись нару­ше­ны.

Затем, с едва слы­ши­мым всплес­ком, исхо­див­шим от сереб­ри­стой воды к бере­гу поло­сой зыби, ото­звав­шей­ся эхом стра­ха в моем серд­це, плы­ву­щее суще­ство вышло из-за буру­нов. Эту фигу­ру мож­но было опре­де­лить как соба­ку, чело­ве­ка или нечто более стран­ное. Я не мог понять, что я вижу, — воз­мож­но, это не важ­но, — но подоб­но какой-то ано­маль­ной рыбе оно про­плы­ло по отра­жа­ю­щей звез­ды поверх­но­сти воды и затем ныр­ну­ло вниз. Спу­стя мгно­ве­ние оно сно­ва появи­лось над водой, и в этот момент, когда оно при­бли­зи­лось, я уви­дел, что это был чело­век или что-то похо­жее на чело­ве­ка, кото­рый дви­гал­ся по направ­ле­нию к суше из тем­но­го оке­а­на. Но он плыл с ужа­са­ю­щей лег­ко­стью! По мере того, как я пас­сив­но наблю­дал, пре­ис­пол­нен­ный стра­ха, с выта­ра­щен­ны­ми гла­за­ми, как у того, кто ожи­да­ет смер­ти, и в то же вре­мя зна­ет, что не может предот­вра­тить ее, пло­вец достиг бере­га, — хотя он нахо­дил­ся слиш­ком дале­ко к югу от меня, что­бы вни­ма­тель­но раз­гля­деть его кон­ту­ры и чер­ты. Явно неук­лю­жее, покры­тое кло­чья­ми бле­стя­щей в лун­ном све­те пены, раз­брыз­ги­ва­ю­щей­ся во вре­мя ходь­бы, оно выбра­лось на сушу и исчез­ло сре­ди дюн.

Теперь я был охва­чен стре­ми­тель­ным при­сту­пом ужа­са, кото­рый ранее затих. Вокруг меня царил жут­кий холод, хотя в ком­на­те, окно в кото­рой я не осме­лил­ся открыть, было душ­но. Я поду­мал, что будет ужас­но, если нечто попы­та­ет­ся влезть в окно, кото­рое было не запер­то на щекол­ду. Теперь, более не видя таин­ствен­ной фигу­ры, я чув­ство­вал, что она спря­та­лась где- то в бли­жай­ших тенях или тай­но сле­дит за мной через то окно, кото­ро­го я не видел. Поэто­му я обер­нул­ся и с тре­вож­ной вни­ма­тель­но­стью осмот­рел каж­дое окон­ное стек­ло; опа­са­ясь, что я могу на самом деле столк­нуть­ся с чьим-то при­сталь­ным взо­ром извне, я все же был не спо­со­бен удер­жать­ся от это­го осмот­ра. Но хотя я наблю­дал за про­стран­ством вне дома в тече­ние несколь­ких часов, более ничто не появи­лось на пля­же. Так про­шла ночь, и посте­пен­но ста­ло спа­дать впе­чат­ле­ние стран­но­сти — стран­но­сти, кото­рая до того нарас­та­ла, как кипя­щая вода в чай­ни­ке дости­га­ет его края, затем зами­ра­ет и, нако­нец, опус­ка­ет­ся. Эта стран­ность ушла, оста­вив мне какое- то непо­нят­ное посла­ние, подоб­но звез­дам, обе­ща­ю­щим воз­рож­де­ние ужас­ных и слав­ных вос­по­ми­на­ний и побуж­да­ю­щим нас к почи­та­нию это­го обма­на, а затем ниче­го не даю­щим. Я в стра­хе подо­шел к осо­зна­нию древ­ней тай­ны, кото­рая нахо­дит­ся совсем близ­ко от пре­де­лов чело­ве­че­ско­го бытия, но оста­ет­ся за гра­нью позна­ния, но, в кон­це кон­цов, ниче­го не полу­чил. Мне было дан лишь мимо­лет­ный намек на пота­ен­ные вещи, намек, про­явив­ший­ся сквозь покры­ва­ло чело­ве­че­ско­го неве­же­ства. Я даже не мог понять, что же про­яви­ло себя этой ночью, что это был за пло­вец, к кото­ро­му я ока­зал­ся столь бли­зок и кото­рый дви­гал­ся к бере­гу, вме­сто того, что­бы уйти в оке­ан. Я не знал, что это мог­ло быть — как буд­то заки­пев­шая вода подо­шла к краю чай­ни­ка, но затем осе­ла обрат­но вниз после крат­ко­вре­мен­ных кас­ка­дов появ­ле­ний. Ноч­ной оке­ан забрал свое порож­де­ние. Более я ниче­го не узнал.

До сих пор я не знаю, зачем оке­ан пока­зал мне это чудо. Воз­мож­но, никто из нас не может понять суть этих вещей — они суще­ству­ют за пре­де­ла­ми вся­ких объ­яс­не­ний. Есть муд­ре­цы, кото­рые не любят море и его глад­кую поверх­ность близ пля­жей из жел­то­го пес­ка; они счи­та­ют стран­ны­ми тех, кому по душе загад­ки, рож­ден­ные в древ­ней бес­ко­неч­ной глу­бине. Но для меня есть при­тя­же­ние и непо­сти­жи­мый шарм во всех настро­е­ни­ях оке­а­на. Это оча­ро­ва­ние есть и в мелан­хо­лии сереб­ри­стой пены под вос­ко­вым ликом луны; пены, нося­щей­ся по мол­ча­ли­вым веч­ным вол­нам, уда­ря­ю­щим по обна­жен­ным бере­гам, когда все без­жиз­нен­но, кро­ме тех неве­до­мых фигур, что плав­но выны­ри­ва­ют из сумрач­ной без­дны. И когда я про­ник­ся все нарас­та­ю­щим бла­го­го­вей­ным тре­пе­том, на меня нахлы­нул экс­таз, подоб­ный стра­ху; теперь я дол­жен был уни­зить само­го себя перед могу­ще­ством, кото­рое я ощу­щал в плот­ных водах оке­а­на и их потря­са­ю­щей кра­со­той.

Велик и оди­нок оке­ан, и как все суще­ства вышли из него, так они и вер­нут­ся туда обрат­но. В оку­тан­ных пеле­ной глу­би­нах вре­ме­ни ничто не будет пра­вить на зем­ле, и не будет ника­ких дви­же­ний, кро­ме как в веч­ных водах. Они будут бить­ся о тем­ные бере­га, покры­тые штор­мо­вой пеной, хотя не оста­нет­ся ниче­го в этом уми­ра­ю­щем мире, что мог­ло бы уви­деть холод­ный свет уга­са­ю­щей луны, кото­рый игра­ет на водо­во­ро­тах при­ли­вов и круп­но­зер­ни­стом пес­ке. На краю без­дны оста­нет­ся лишь застыв­шая пена, соби­ра­ю­ща­я­ся воз­ле рако­вин и костей вымер­ших существ, что оби­та­ли в оке­ан­ских водах. Тихие вялые тва­ри будут плес­кать­ся и пол­зать вдоль пустын­ных бере­гов, где жизнь на суше уже дав­но закон­чит­ся. Затем все ста­нет тем­ным, посколь­ку, в кон­це кон­цов, потух­нет даже свет белой луны на дале­ких вол­нах. Не оста­нет­ся ниче­го — ни над, ни под сумрач­ны­ми вода­ми. И до это­го послед­не­го мил­ле­ни­у­ма, и после исчез­но­ве­ния всех вещей в мире, море будет шуметь и нести свои вол­ны сквозь мрач­ную ночь.