День Вентсуорта / Перевод Э. Серовой
Говард Филлипс Лавкрафт
совместно с August Derleth
ДЕНЬ ВЕНТСУОРТА
(Wentworth’s Day)
Написано в 1957 году
Дата перевода неизвестна
Перевод Э. Серовой
////
К северу от Данвича простирается унылая я почти полностью безлюдная местность, некогда бывшая ареной для вторжений чужеземных вооруженных отрядов. В результате ее последовательной оккупации сначала воинами старой гвардии переселенцев в Новую Англию, вторгшимися вслед за ними канадцами-фраацузани, затем итальянцами в, наконец, поляками, она постепенно все более теряла свой первозданный вид, пока окончательно не пришла в совершенно дикое, ни на что не пригодное состояние. Первые жители тех мест отчаянно вгрызались в каменистую почву и продирались сквозь густые леса, некогда покрывавшие всю эту территорию, однако не сумели проявить бережного отношения ни к почвенному покрову тех мест, ни к их полезным ископаемым, а последующее поколения первооткрывателей довершили опустошение этого некогда достаточно благодатного края;возможно, именно поэтому пришедшие им на смену люди вскоре оставили всякие попытки обосноваться на ставшем весьма суровом ландшафте и вскоре один за другим также подались кто куда.
Что и говорить, это отнюдь не процветающий Массачусетс, где многие живут неплохо и гае хотелось бы жить еще очень многим. Некогда гордо возвышавшиеся там дома пришли в крайне плачевное состояние и потому основная их часть в настоящее время не в состоянии обеспечить человеку хота бы самого примитивного и сносного существования, не говоря уже о каком-то подобии комфорта. В тех местах, где склоны холмов не особенно крутые, все еще попадаются маленькие фермы и дома с прогнувшимися двускатными крышами, изредка встречаются древние, крайне обветшалые постройки, притулившиеся с подветренной стороны каменистых выступов, являющихся немыми свидетелями горького существования многих поколений жителей Новой Англии.
И все же признаки упадка и разложения можно было наблюдать буквально повсюду и во всем — в рассыпающихся дымоходах, в выпирающих сквозь стены балках, в разбитых и поломанных окнах покинутых домов и сараев. Остались там и дорога, пересекающие эту местность вдоль и поперек, однако если незадачливый путешественник вздумал бы съехать с основного шоссе, тянувшегося по длинной долине к северу от Данввча, так же являвшегося то ли большим поселком, то ли грустной пародией на некое подобие города, то он вскоре оказался бы на таких дорогах, которые скорее напоминали собой едва наезженную про селочную колею, использовавшуюся столь же редко, как и попадавшиеся изредка в этих краях жилые постройки.
Ко всему прочему местность эта издавна была не только сосредоточием удручающей ветхости и запустения, но также слывет у тамошних жителей и у обитателей соседних мест неким логовищем таинственной и даже злобной силы. В тех местах можно встретить леса, в которых ни разу не раздавался звук топора дровосека; попадаются поросшие ползучими растениями лесистые долины, по которым в сумраке, не нарушаемом даже в самый яркий солнечный день, журчат никому неведомые прозрачные ручейки. Во всей этой долине почти не ощущается присутствия жизни, хотя на почти развалившихся от времени фермах все еще обитают поселенцы-отшельники. Залетные соколы, озабоченные поиском скудной добычи, недолго парят в зависавшей над долиной небесной вышине, и лишь стаи ворон изредка пересекают ее из конца в конец, но даже и они крайне редко спускаются на эту малопривлекательную землю. Когда-то, давным-давно, местность эта якобы считалась обителью Гексерея — таинственного покровителя колдунов и ведьм, — которому поклонялись суеверные местные жители, причем их мрачные и даже зловещие обряды отчасти сохранились и до наших времен. Короче говоря, это отнюдь не тот край, где люди задерживаются подолгу, и уж конечно не то место, в котором вам, захотелось бы провести ночь. И все же именно летней ночью 1927 года мне предстояло совершитьочередную поездку через долину, когда я возвращался домой после завершения кое- каких дел, которыми занимался в окрестностях Данвича. Я никогда бы не избрал для поездки по этим угрюмым и гнетущим местам столь поздний час. поскольку даже в дневное время старался по возможности держаться подальше от безрадостного Данвича, но мне тогда предстояла еще одна ездка, и хотя я вполне мог бы объехать долину стороной, что, разумеется, удлинило бы мой путь, все же подчинялся какому-то внутреннему импульсу и, несмотря на вечернее время, поехал напрямик.
В самой долине сумерки, которые начали надвигаться уже в Данвиче, обернулись самой настоящей теменью; прошло не более получаса пути, когда мрак еще больше сгустился, поскольку небо затянуло сизыми, явно дождевыми облаками. Они настолько низко зависали над землей, что, казалось, могли вот-вот коснуться вершин видневшихся вдалеке холмов, а потому я передвигался как бы по своеобразному природному туннелю. Дорогой, которую по странной прихоти судьбы выбрал себе я, пользовались, похоже, нечасто, поскольку помимо нее, как выяснилось позднее, существовали и другие пути, соединявшие обе стороны долины. Что же до второстепенных проселков, то они и вовсе оказались настолько заросшими и на вид дикими, что едва ли бы нашелся такой водитель, который рискнул бы воспользоваться ими в столь неподходящий час.
В принципе, все, наверное, закончилось бы вполне нормально, ибо путь мой проходил прямо через долину к ее дальнему концу, и мне не было нужды съезжать с шоссе, если бы ко всему этому не примешалось два непредвиденных обстоятельства. Вскоре после того как я выехал из Данвнча, пошел дождь, который в течение всей второй половины дня никак не мог собраться с силами, пока наконец небеса не раз верзлись и не обрушили на землю потоки воды. Я ехал по шоссе, ярко поблескивавшему в свете фар моего автомобиля, и вскоре он выхватил из смыкавшейся вокруг темноты некий предмет весьма знакомых очертаний: путь мне преградил барьер, рядом с которым стоял указатель, однозначно предписывавший свернуть с основной дороги. Через пару минут я обнаружил, что участок дороги по ту сторону барьера действительно был настолько разрушен, что продвигаться по нему было совершенно невозможно.
И все же, съезжая с шоссе, я испытывал определенные сомнения. Что и говорить, если бы я послушался непроизвольно возникшего у меня тогда желания и повернул обратно к Данвичу, где либо переждал дождь, либо выбрал другую дорогу, то избежал бы тех жутких кошмаров, которые еще долго преследовали меня после той ужасной ночи. Однако я этого не сделал, посчитав, что уже достаточно отъехал от города, и потому жалко было бы терять столько времени.
Дождь продолжал зависать передо мной наподобие сплошной водяной стены, что, естественно, существенно затрудняло управление машиной, но у меня не оставалось иного выбора: я съехал с шоссе и сразу же оказался на дороге, которая была лишь отчасти покрыта гравием. По этому участку уже прошлись дорожные рабочие, которые до некоторой степени расширнли место поворота, выровняв края некогда существовавшего здесь проселочного тракта, однако на качестве покрытия это практически не отразилось, а потому уже довольно скоро я обнаружил, что попал в довольно-таки затруднительную ситуацию.
Ехать по этой дороге с каждой минутой становилось все труднее, в первую очередь из-за непрекращающегося дождя. Несмотря на то, что я вел достаточно надежную и проверенную модель “форда”, имевшего относительно высокие и узкие колеса, которые умело избегали продольных канав и выбоин, время от времени машина все же соскальзывала в стремительно углубляющиеся лужи воды, отчего мотор начинал отчаянно чихать, а вся машина — содрагаться. Я понимал, что недолго оставалось мне ждать того горестного момента, когда вода окончательно заглушит двигатель, а потому принялся пристально всматриваться в темноту, выискивая в неб признаки какого-нибудь жилья, или хотя бы чахлого укрытия, где и я, и машина могли бы переждать непогоду. Зная, сколь пустынной была эта мрачная долина, я, возможно, вполне удовлетворился бы каким-нибудь заброшенным сараем, однако без надежного проводника отыскать его в незнакомой глуши было практически невозможно, а потому я несказанно обрадовался, когда в конце концов углядел невдалеке от дороги бледный прямоугольник слабо освещенного окна; к которому, на мое счастье, с дороги вел довольно сносный подъездной путь.
Свернув на него, я проехал мимо почтового ящика, на котором грубыми мазками краски было написано имя владельца: Эмос Старк. Фары высветили неказистый фасад дома, который при ближайшем его рассмотрении оказался и в самом деле очень ветхим, построенным в традициях этой местности как единое целое — сам дом, флигель, летняя кухня и сарай, вытянутые в одну длинную конструкцию под крышами разной высоты. К счастью, двери сарая оказались широко распахнуты ми, а потому я, не видя вокруг иного укрытия, направил в него свою машину, ожидая увидеть внутри скот и лошадей. Однако в сарае парило полнейшее запустение, не виднелось никаких домашних животных, а одинокий стог сена, наполнявший воздух ароматом былых летних времен, явно лежал там уже не первый год.
Я решил не задерживаться в сарае, и сквозь пелену дождя направился к самому дому. Поначалу мне показалось, что несмотря на свет в окне, строение, как и сарай, также пустовало. Оно было одноэтажное, спереди проходила низкая веранда, пол которой, как я вскоре и, надо сказать, весьма своевременно обнаружил был в нескольких местах проломлен, отчего там, где некогда лежали доски, сейчас зияли темные проемы.
Подойдя к двери, я негромко постучался.
Несколько секунд до меня не доносилось никаких звуков, если не считать шума бившего по крыше крыльца дождя в стекавших в угол под ним ручейков воды. Так и не дождавшись ответа, я постучался вторично и уже почти прокричал:
- Есть здесь кто-нибудь?
Через мгновение изнутри донесся слабый, дрожащий голос:
- Кто там?
Я в двух словах объяснил, что работаю коммивояжером и хотел бы укрыться от дождя.
Свет внутри дома чуть сдвинулся в сторону — очевидно, кто-то перемешался с лампой в руках; окно потемнело, зато щель под дверью наполнилась ярким желтым светом. Послышался лязг отодвигаемых задвижек и снимаемых цепочек, после чего дверь наконец отворилась и я увидел перед собой хозяина дома с керосиновой лампой над годовой. Это был иссохшего вида седой старик с темными глазами и косматой бородой, наполовину прикрывающей костлявую шею. На его носу сидели очки, но иа меня он предпочитал смотреть поверх них. Взглянув на меня, он растянул губы в некоем подобии мрачной ухмылки, обнажившей пеньки давно съеденных зубов. — Мистер Старк? — спросил я.
- Что, под дождь попали? — вместо приветствия проговорил он,
- Ну чтож, заходите, обсохните. Вот уж не думал,что дождь так надолго затянется.
Я прошел за ним в комнату, из которой он только что вышел, однако произошло это лишь после того как он тщательно и основательно запер входную дверь на все засовы и задвижки, отчего в душе у меня шевельнулось довольно тревожное чувство. Видимо, он заметил мой настороженный взгляд, поскольку, опустив лампу на толстую книгу, лежавшую на круглом столе в центре комнаты, обернулся и с легким смешком проговорил:
- Нынче День Вентсуорта. Я подумал, что это Наум решил ко мне заглянуть. При этих словах голос его чуть понизился и перерос в некое подобие настоящего смеха.
- Нет, сэр. Меня зовут Фред Хэдди. Я из Бостона.
- Никогда не был в Бостоне, — сказал Старк. — Даже в Эркхаме ни разу не побывал. Все на ферме работая, да дома крутился.
- Извините, я предварительно не спросил вашего разрешения и поставил машину в сарай.
- Коровы возражать не будут, — проговорил он и снова коротко хо-
хотнул, явио порадовавшись собственной шутке, поскольку лучше меня знал, что никаких коров в сарае нет и в помине. — Сам бы я никогда в жизни не сел в такую чудную железную штуковину, во вы, городские, все на один лад. Любите кататься на машинах.
- Вот уж никак не подумал бы, что похож на городского хлыща, — пробормотал я, стараясь подстроиться под его манеру разговаривать.
- Ну, я‑то всегда, с первого взгляда, узнаю городского. Бывали они я в ваших местах, да ето-то подолгу не задерживались, а то и вовсе неожиданно уезжали. Не нравилось, наверное, как мы здесь живем. Сам-то я в больших городах ни разу не бывал, да и не особенно хотел.
Он продолжал так болтать еще довольно долго, так что я имел возможность оглядеться и составить в уме некую опись находившегося в комнате имущества. В те годы я либо колесил по дорогам, либо без конца торчал в бостонских складах, и мало кто мог бы сравниться со мной в оценке самых различных предметов мебели в домашнего убранства. Поэтому мне не понадобилось много времени, чтобы убедиться, что гостиная Эмоса Старка была просто напичкана всевозможной утварью, за которую любой серьезный антиквар согласился бы заплатить неплохие деньги.
В частности, я увидел некоторые детали меблировки, которым, на мой взгляд, было не менее двухсот лет; кроме того моему взору предстали всевозможные безделушки, этажерки, а также несколько стоявших на них прекрасных образчиков дутого стекла и хэвилэндского фарфора. Были там и многочисленные предметы старинной ручной работы местных мастеров — щипцы для обрезывания свечей в формочки для их отливки, деревянные чернильницы с резными крышками, подставка для книг, кожаный манок для охоты на дичь, какие-то статуэтки из сосны и эвкалипта, трубки из горлянки, образцы вышивки, — причем мне показалось, что все эти вещи стояли на своих местах уже много лет.
- Вы один здесь живете, мистер Старк? — поинтересовался я, кота в болтовне старика возникла первая пауза, в которую можно было вставить хотя бы слово.
- Сейчас да. Раньше еще были Молли и Дьюи. Эйбел умер еще маленьким, а потом в Элла преставилась от чахотки. Вот уже почти семь лет как один живу.
Даже когда он говорил, было в его поведении нечто, явно указывавшее на то, что старик словно чего-то выжидает, к чему-то присматривается, а скорее даже прислушивается. Мне показалось, что он напряженно вслушивался в шелест дождя за окном-не раздастся ли там каков шорох или иной странный звук. Однако пока все оставалось по-прежнему: на дворе шея дождь, а в доме слышался слабый стрекочущий звук, словио где-то скреблась или легонько грызла дерево старых стен одинокая мышь. И все же он явно продолжал напрягать слух, чуть склонив голову набок и прищурив глаза, как бы от непривычно яркого света лампы, который неровными бликами колыхался по его лысоватой голове, окруженной венчиком беспорядочно взъерошенных седых волос. На вид ему было лет восемьдесят, не меньше, хотя на самом деле могло быть всего шестьдесят, поскольку жизнь отшельника в такой глуши неизбежно изменила бы внешность любого человека.
- По дороге вы никого не встретили? — неожиданно спросил он.
- Ни души, пока ехал от Данвича. Миль семнадцать, наверное, проехал.
- Да, что-то около того, — согласился старик и тут же затрясся от странного кудахтающего смеха, словно не мог больше сдерживать душившего его безудержного веселья. — А сегодня ведь День Вснтсуорта. Наума Вентсуорта. — Глаза его на мгновение сузились. — Вы давно торгуете в здешних местах? Слышали, поди, про Наума Вентсуорта?
- Нет, сэр, не доводилось. Я ведь больше по городам езжу, а в сельскую местность случайно выбрался.-Здесь его почти все знали, — продолжал старик, — да только никто не знал его лучше меня. Видите ту книгу? — Он указал жестом руки в сторону толстого тома в основательно засаленной тонкой обложке, которую я едва разглядел в слабо освещенной комнате. — Это “Седьмая книга Моисея” — самая толковая книга, которую мне когда-либо доводилось читать. Когда-то она принадлежала Науму Вентсуорту.
Он снова отрывисто хохотнул, словно что-то вспомнил. — А странный все- таки был этот Наум. Но и вредный — а ктому же скупой. Как же это вы никогда не слыхали о нем?
Не понимаю…
Я заверил его в том, что действительно ни разу в жизни не слышал такого имени, хотя про себя несколько поразился столь странному объекту почитания хозяина дома, поскольку знал, что “Седьмая книга Моисея” являлась чем-то вроде катехизиса для некоторых чудаков, утверждавших, что в ней якобы содержатся тексты всевозможных заговоров, заклятий и молитв, предназначающихся лишь для тех, кто был способен в них поверить.
В желтоватом свете лампы я также заметил и другие книги, среди которых узнал уже настоящую Библию, кстати, захватанную не меньше упомянутого сборника древней магии; издание избранных работ Коттона Мазера, а также переплетенную подшивку “Эркхам Эдвертайзера”. Возможно, все это также некогда принадлежало загадочному Науму Вентсуорту.
- Я вижу, вы поглядываете на его книги, — сказал хозяин, словно угадывая мои мысли. — Он сам сказал, что я могу забрать их, вот я и забрал. А что, я в самом деле хорошие книги. Вот только читатъ их приходится в очках. Если хотите, можете сами взглянуть.
Я довольно мрачным тоном поблагодарил его и напомнил, что он что-то рассказывал про Наума Вентсуорта.
- А, Наум! — тотчас же отреагировал старик со ставшим уже привычным смешком. — Да, не думаю, чтобы он одолжил мне все свои денежки, если бы знал, что с ним самим станется. Нет, сэр, никак бы не одолжил. И ведь даже расписки за них с меня не взял, хотя там целых пять тысяч было. Сказал еще тогда, что не нужна ему, дескать, никакая расписка, или какая другая бумага — все равно она не будет доказательством того, что я вообще брал у него деньги. Об этом знали только мы двое, во он сказал, что ровно через пять лет прядет за своими деньгами. И эти пять лет истекают как раз сегодня, гот я и говорю, что сегодня — День Вентсуорта. Он сделал паузу ястрельнул в мою сторону хитрым взглядом, в котором, как мне показалось, смешались еле сдерживаемое веселье и одновременно глубоко затаившийся страх.
-Да только не сможет он сегодня прийти за своими деньгами, сотому как уже больше двух месяцев прошло с тех пор, как его застрелили на охоте. Прямо в затылок пуля попала. Несчастный случай. Конечно, разговоров тогда было немало, все утверждали, что я специально подстрелил его, да только я сказал им, чтобы попридержали языки. А потом, прямо на другой день поехал в Данвич, зашел там в банк к оформил завещание, по которому после моей смерти все мое состояние достанется его дочери — мисс Джини. И не стал делать из этого никакого секрета, вот так. Чтобы вес знали, а если хотят, то пусть сколько угодно языки чешут.
- Так как же будет с долгом? — не утерпев, спросил я.
- Срок истекает сегодня ровно в полночь. — Он хохотнул, а потом и вовсе затрясся от смеха. — Боюсь, Наум не придет в срок, как вы думаете, а? А раз так, то и деньги мои, разве нет? А он не придет. Да и хорошо, что не придет, потому как у меня их все равно нет.
Я не стал спрашивать его насчет дочери Вентсуорта и того, на что она сейчас живет. По правде говоря, я почему-то внезапно почувствовал страшную усталость — сказалось напряжение дня и утомительная вечерняя поездка под дождем. Похоже, это не ускользнуло от внимания хозяина дома, потому что он как-то разом умолк и снова заговорил лишь после довольно продолжительной паузы:
- Что-то вы осунулись, а? Устали, наверное?
- Есть немного. Но все равно, как только дождь немного стихнет, надо ехать дальше.
- Знаете, что я вам скажу. Хватит вам слушать мою болтовню. Сейчас принесу вам другую лампу, а вы немного прилягте на кушетке в соседней комнате. Как дождь перестанет, а вас разбужу.
- Вы что, предлагаете мне свою кровать, мистер Старк?
- Нет-нет, а сам я вообще долго не ложусь. Все мои возражения оказались тщетными. Он встал из-за стола и сходил за второй керосиновой лампой, а потом проводил меня в соседнюю комнату и указал на кушетку. По пути туда я прихватил со стола “Седьмую книгу Моисея”, поскольку меня явно заинтриговали рассказы о тех чудодейственных вещах, якобы описанных на ее страницах, о которых я был наслышан уже много лет назад. Хозяин заметил это и, как мне показалось, довольно странно посмотрел на меня, но возражать не стал, после чего оставил меня одного, а сам снова вернулся в гостиную, где уселся я свое плетеное кресло.
Дождь за окном, казалось, и не думал переставать и продолжал лить как из ведра. Я поудобнее устроился на старомодной кожаной кушетке с высокими подголовниками, пододвинул лампу поближе, потому что горела она совсем тускло, и принялся читать “Седьмую книгу Моисея”. Правда, довольно скоро я убедился, что в ней описываюсь всякая ерунда вроде каких-то заклинаний и песнопений во славу таких “князей” преисподней как Азиель, Мефистофель, Марбуель, Барбуель, Аникуель и черт-те знает кого еще из им подобных. Содержавши-еся в книге якобы магические формулы несколько отличались друг от друга, поскольку некоторые из них предназначались для излечения от болезней, другие — для исполнения желаний, третьи использовались как своего рода залог успеха в различных делах и начинаниях, а четвертые и вовсе служили цели отмщения обидчику. Читатель неоднократно предупреждался, сколь ужасными являлись отдельные слова и выражения, и в какой-то момент я даже стал машинально повторять за автором книги некоторые из приводившихся там строк, типа: “Аяля кимель адонайж амара Зебаот кадас есерайхе харалиус”, что было, оказывается, своеобразной колдовской молитвой-обращением к вполне конкретной группе дьяволов нлв духов, и служило не чему иному, как поднятию мертвеца из гроба,
Я еще пару раз прошелся взглядом по этой же фразе, повторив ее полушепотом вслух, хотя при этом, разумеется, ни на секунду не допускал, что после произнесения одних лишь этих слов может произойти что-то ужасное. И в самом деле, ничего ве произошло, а потому я вскоре отложил книгу и посмотрел на часы — было начало двенадцатого. Мне показалось, что шум дождя за окном вроде бы стал стихать, во всяком случае это был уже не прежний ливень, и я по опыту знал, что вскоре после этого он должен прекратиться окончательно. Внимательно присмотревшись к обстановке в комнате, чтобы на обратном пути к двери не столкнуться с каким-нибудь креслом, я загасил лампу и решил немного отдохнуть перед продолжением пути.
Однако, несмотря на всю усталость, я почему-то никак не мог успокоиться. Дело было даже не в том, что кушетка, на которой я лежал,оказалась довольно жесткой и холодной — просто мне казалась гнетущей сама атмосфера этого дома. Я смутно ощущал, что дом, как и его хозяин, словно затаился в ожидании чего-то такого, чему неминуемо суждено произойти. Он словно знал, что скорее раньше, чем позже его стены окончательно разойдутся в стороны, а крыша обрушатся внутрь, тем самым положив конец всему его долгому и столь ненадежному существованию. Однако дело было даже не в этой специфической атмосфере, присущей, в сущности, едва ли не всем старым домам; просто мне казалось, что к этому ожиданию примешивалось что-то тревожное, даже зловещее, каким-то образом связанное с явным нежеланием Эмоса Старка отвечать на мой стук. Вскоре я обнаружил, что, как и хозяин дома, прислушиваюсь к чему-то на фоне затихающего дождя и непрекращающегося мельтешения мыши.
Оказалось, что мой хозяин отнюдь не сидел на месте. Несколько минут назад он встал с кресла и стал шаркающей походкой ходить взадвперед по комнате, подходя то к двери, то к окну, пробуя, насколько прочно держат их запоры — но наконец вернулся к креслу и снова уселся в него, что-то бормоча себе под нос. Пожалуй, после столь долгого проживания в такой глуши, да еще в полном одиночестве, он поневоле приобрел привычку разговаривать с самим собой. Большая часть его слов оставалась совершенно неразборчивой и вообще почти неслышной, хотя изредка прорывались отдельные четкие слова, и мне показалось, что в настоящий момент его больше всего занимала мысль о том, какой процент ему придется заплатить Науму Вентсуорту за пользование его деньгами, если таковой будет с него взыскан.
- Сто пятьдесят долларов в год, — беспрестанно повторял он, — получается семьсот пятьдесят… — договаривал он уже почти со страхом в голосе. Говорил он и еще что-то, прячем звук его голоса тревожил меня гораздо больше, чем я сам был готов себе в этом признаться.
Голос старика звучал довольно грустно, и это чувство, наверное, еще более усилилось бы, если бы мне удалось расслышать все произносимые фразы целиком, однако вместо этого до меня доносились лишь отдельные слова.
- Я пропал, — пробормотал он, после чего послышалась одна или две полностью бессмысленные фразы. — А они все такие… — И снова масса неразборчивых слов. — Быстро отошел, совсем сразу. — Очередная вереница непонятных или невнятно произнесенных слов. — … И не знал, что оно направлено на Наума. — Очередное бормотание.
Поначалу я подумал, что старика мучила его собственная совесть, хотя, как мне представлялось, и одного прозябания в столь ветхом доме было вполне достаточно, чтобы из головы никогда не выходила невеселые мысли. Интересно, почему он не последовал за остальными обитателями этой каменистой долины и не перебрался в какое-нибудь другое место? Что заставляло его держаться за эту дыру? Он ведь сам сказал, что одинок, причем не только в этом доме, но и вообще на целом свете, ибо в противном случае не завещал бы все свое состояние дочери Наума Вентсуорта.
Шлепанцы старика шаркали по полу, пальцы шелестели газетными страницами. За окном послышались голоса козодоев, что определенно указывало на близкое окончание дождя, а через несколько минут голоса нескольких птиц слилось в единое почти оглушающее пение.
- Вот и козодои разгулялись, — донеслось до меня бормотание старика. — Похоже, пришли по чью-то душу. Клем Уотелей, наверное, помирает.
По мере того как дождь все более стихал, птичье пение, напротив, усиливалось, однако теперь оно мне уже не мешало, потому как сон окончательно сморил меня и я сомкнул веки.
Теперь я подхожу к той части моего рассказа, которая заставляет меня усомниться в нормальном функционировании собственных органов чувств, ибо все то, что случилось вскоре, как мне представляется, попросту не могло случиться. Сейчас, по прошествии стольких лет, я задаю себе вопрос — а не могло ли быть так, что все это мне лишь приснилось, и все же прекрасно понимаю, что это был отнюдь не сон. Подтверждением тому, что все это я наблюдал никак не во сне, являются несколько газетных вырезок, в которых говорится об Эмосе Старке, о его завещании Джинн Вентсуорт и, что кажется самым невероятным, о зловещем надругательстве над полузаброшенной могилой, расположенной на склоне холма в той проклятой долине.
Проспал я, похоже, совсем недолго; дождь к тому времени почтя прекратился, однако поющие козодои словно окружили дом сплошной стеной своего несмолкаемого хорового пения. Несколько птиц уселись непосредственно под окном комнаты, в которой я лежал, тоща как остальные ночные создания, как мне показалось, сплошь облепили крышу шаткой веранды. Я не сомневался, что именно их оглушающий гомон и вывел меня из того состояния сонного оцепенения, в которое я, сам того не ожидая, впал. Несколько минут я лежал неподвижно, стараясь собраться с мыслями, после чего встал с кушетки, поскольку решил, что теперь, когда дождь окончательно прекратился, дальнейший путь уже не будет столь же опасным как прежде, и машина едва ли забуксует.
Однако, как только я свесил ноги с кушетки, со стороны входной двери послышался громкий стук.
Я застыл в полной неподвижности; из соседней комнаты также не доносилось ни звука.
Стук повторился, причем уже с большей настойчивостью.
- Кто там? — спросил Старк. Ответа не было.
Я заметил слабое движение света под дверью и тут же услышал торжествующий голос старика.
- Полночь миновала!
Он явно смотрел на часы. Я также опустил взгляд на свой хронометр и вспомнил, что его стрелки спешили на десять минут.
Он пошел открывать дверь.
Мне было видно, как прежде чем открыть дверь, он поставил лампу. Не знаю, намеревался ли он затем взять ее снова в руки, как сделал тогда, когда разглядывал мое мокрое лицо, но до меня тут же донесся звук открываемой двери. До сих пор я не знаю, сам ли он ее открыл, или это сделал неведомый мие гость.
И в тот же момент раздался пронзительный, ужасный крик Эмоса Старка, в котором смешались воедино ярость и ужас.
- Нет! Нет! Убирайся. Нет у меня ничего, нет у меня ничего, говори тебе. Убирайся!
Он отступил на шаг, споткнулся обо что-то и упал, и почти сразу же вслед за этим послышался зловещий, сдавленный крик, звук натужного дыхания, какой-то булькающий, спазмотический хрип…
Я вскочил на ноги и бросился к двери в гостиную, распахнул ее, и в то же мгновение замер на месте как вкопанный — неспособный ни двигаться, ни кричать, буквально ошеломленный представшим передо мной зрелищем. Эмос Старк лежал на спине, распростершись на полу, а на груди его, словно на спине лошади, восседал скелет, вцепившийся своими костистыми руками в его горло. В задней части черепа скелета виднелось широкое отверстие от раздробившего его ружейного заряда. Больше я уже ничего не видел, поскольку в это самое мгновение надо мной распахнулось черное покрывало спасительного обморока.
Когда несколько мгновений спустя я наконец пришел в себя, в комнате вновь все было спокойно. Дом был наполнен свежим запахом дождя, проникавшим виутрь через распахнутую входную дверь. Снаружи по-прежнему кричала коэодои, а по стволам и ветвям деревьев струились похожие на чахлые вьющиеся побега растений потоки болезненно-бледного лунного света. На столе по-прежнему стояла зажженная лампа, однако моего хозяина в кресле не было.
Он находился там же, где я видел его в последний раз — лежащим навзничь на полу. Первым моим желанием было как можно скорее покинуть это ужасное место, однако здравый смысл подсказал мне задержаться на секунду у его тела н проверить, нельзя ли ему чем-то помочь. Именно эта роковая пауза вновь повергла меня в состояние дикого ужаса, заставившего опрометью броситься вон из дома, как если бы за мной по пятам неслись все демоны преисподней. Ибо как только я склонился над телом Эмоса Старка и быстро убедился в том, что он действительно мертв, то сразу же различил впившиеся в его синюшнорозоватую кожу белесые кости человеческих пальцев, которые, при моем приближении, тотчас же ловко высвободились из мертвой плоти в, как были, одна за другой, проворно устремились через прихожую к двери дома, чтобы скрыться в непроглядной темени ночи в вскоре соединиться с тем жутким посетителем, который восстал из своей могилы ради назначенной встречи с Эмосом Старком!