1921 / Лавкрафт / Ницшеанство и реализм

Что каса­ет­ся тако­го каче­ства, как пре­вос­ход­ство и само­об­ла­да­ние в усло­ви­ях затруд­ни­тель­но­го поло­же­ния, я пола­гаю, что оно явля­ет­ся резуль­та­том вли­я­ния ско­рее наслед­ствен­но­сти, неже­ли окру­жа­ю­щей сре­ды. Оно не может быть при­об­ре­те­но через куль­ту­ру лич­но­сти, хотя куль­ту­ра опре­де­лён­но­го клас­са, систе­ма­ти­че­ски при­ви­ва­е­мая в тече­ние мно­гих поко­ле­ний, несо­мнен­но име­ет тен­ден­цию в извест­ной сте­пе­ни обна­ру­жи­вать подоб­ное досто­ин­ство, кото­рое заста­вит этот класс порож­дать более высо­кое сред­нее чис­ло доми­нант­ных лич­но­стей, чем некуль­тур­ный класс рав­ной коли­че­ствен­ной вели­чи­ны.

Сомне­ва­юсь, будет ли это воз­мож­но – создать какой-нибудь класс, доста­точ­но силь­ный, что­бы посто­ян­но ока­зы­вать вли­я­ние на обшир­ную груп­пу под­чи­нён­ных, поэто­му я пони­маю неосу­ще­стви­мость ниц­ше­ан­ства и сущ­ност­ную неста­биль­ность даже самых силь­ных правительств[1]. Нет такой вещи (и нико­гда не будет) как хоро­шее и посто­ян­ное пра­ви­тель­ство сре­ди пре­смы­ка­ю­щих­ся, жал­ких тва­рей, назы­ва­е­мых чело­ве­че­ски­ми суще­ства­ми. Ари­сто­кра­тия и монар­хия наи­бо­лее эффек­тив­ны в раз­ви­тии луч­ших качеств чело­ве­че­ства, выра­жен­ных в дости­же­ни­ях вку­са и интел­лек­та; но они при­во­дят к чрез­мер­но­му высо­ко­ме­рию. Это высо­ко­ме­рие, в свою оче­редь, неиз­беж­но ста­но­вит­ся при­чи­ной их упад­ка и гибе­ли. С дру­гой сто­ро­ны, несо­мнен­но, что демо­кра­тия и охло­кра­тия точ­но так­же завер­ша­ют­ся упад­ком и кра­хом из-за недо­стат­ка како­го бы то ни было сти­му­ла для инди­ви­ду­аль­но­го дости­же­ния. Может быть, они могут длить­ся доль­ше, но так про­ис­хо­дит, пото­му что они бли­же к изна­чаль­но­му живот­но­му или дико­му состо­я­нию, из кото­ро­го циви­ли­зо­ван­ный чело­век дол­жен частич­но раз­вить­ся.

Ком­му­низм – харак­тер­ная чер­та мно­гих диких пле­мён, тогда как абсо­лют­ная анар­хия – это нор­ма сре­ди боль­шин­ства диких животных.&. 
Мозг бело­го чело­ве­ка-живот­но­го раз­вил­ся до такой ста­дии, что бес­цвет­ное равен­ство более низ­ких живот­ных пере­но­сит­ся им болез­нен­но и для него невы­но­си­мо; он тре­бу­ет инди­ви­ду­аль­ной борь­бы за слож­ные состо­я­ния и ощу­ще­ния, кото­рые могут достичь лишь немно­гие за счёт мно­гих. Это тре­бо­ва­ние будет суще­ство­вать все­гда и нико­гда не будет удо­вле­тво­ре­но, пото­му что оно делит чело­ве­че­ство на враж­ду­ю­щие груп­пы, посто­ян­но борю­щи­е­ся за пре­вос­ход­ство и после­до­ва­тель­но обре­та­ю­щие и теря­ю­щие его.

При само­дер­жа­вии мы можем быть уве­ре­ны, что мас­сы одна­жды сверг­нут его, а при демо­кра­тии или охло­кра­тии – что одна­жды её сверг­нет какая-то груп­па умствен­но и физи­че­ски выс­ших лич­но­стей, уста­но­вив более или менее устой­чи­вое (но нико­гда не совер­шен­но посто­ян­ное) гос­под­ство, либо ока­зы­ва­ясь на высо­те поло­же­ния, в то вре­мя как люди пре­бы­ва­ют в состо­я­нии «игры» друг про­тив дру­га, либо бла­го­да­ря тер­пе­нию и уме­нию кон­цен­три­ро­вать власть, исполь­зуя в сво­их инте­ре­сах леность боль­шин­ства. Одним сло­вом, соци­аль­ная орга­ни­за­ция чело­ве­че­ства нахо­дит­ся в состо­я­нии посто­ян­но­го и неис­ко­ре­ни­мо­го неустой­чи­во­го рав­но­ве­сия. Само поня­тие о таких вещах как совер­шен­ство­ва­ние и спра­вед­ли­вость явля­ет­ся иллю­зи­ей, осно­ван­ной на тщет­ных надеж­дах и утри­ро­ван­ных ана­ло­ги­ях.

Нуж­но не забы­вать, что нет ника­кой реаль­ной при­чи­ны чего-то ожи­дать, в осо­бен­но­сти от чело­ве­че­ства; доб­ро и зло – это локаль­ные улов­ки (или их недо­ста­ток), но в любом слу­чае не кос­ми­че­ские исти­ны или зако­ны. Мы назы­ва­ем вещь «хоро­шей», пото­му что она под­дер­жи­ва­ет опре­де­лён­ные незна­чи­тель­ные чело­ве­че­ские состо­я­ния, кото­рые нам поче­му-то нра­вят­ся, тогда как разум­но пред­по­ло­жить, что всё чело­ве­че­ство – это зло­вред­ный пара­зит, кото­ро­го нуж­но было бы изве­сти как крыс или кома­ров ради поль­зы пла­не­ты или все­лен­ной. Нет ника­ких абсо­лют­ных цен­но­стей во всей этой сле­пой тра­ге­дии меха­ни­сти­че­ской при­ро­ды, ничто не явля­ет­ся ни хоро­шим, ни пло­хим, но про­сто оце­ни­ва­ет­ся с абсурд­ной и огра­ни­чен­ной точ­ки зре­ния.

Един­ствен­ная кос­ми­че­ская реаль­ность – бес­смыс­лен­ная, непре­клон­ная судь­ба: авто­ма­ти­че­ская, амо­раль­ная, нерас­чёт­ли­вая неиз­беж­ность.

Един­ствен­ная, вос­при­ни­ма­е­мая нами как чело­ве­че­ски­ми суще­ства­ми, шка­ла цен­но­стей осно­ва­на лишь на облег­че­нии муки суще­ство­ва­ния. Боль­ше все­го заслу­жи­ва­ет похва­лы то, что наи­бо­лее искус­но спо­соб­ству­ет созда­нию объ­ек­тов и состо­я­ний, луч­ше все­го при­спо­соб­лен­ных к умень­ше­нию боли жиз­ни для наи­бо­лее чув­стви­тель­ных к её угне­та­ю­щим и раз­ру­ши­тель­ным дей­стви­ям осо­бей.

Надеж­да на веду­щие к совер­шен­ству изме­не­ния и ожи­да­ние сча­стья – это абсурд­ное, нена­уч­ное и нефи­ло­соф­ское заблуж­де­ние. Мы можем стре­мить­ся толь­ко к более или менее три­ви­аль­но­му смяг­че­нию стра­да­ния.

Я верю в ари­сто­кра­тию, пото­му что счи­таю её един­ствен­ным сред­ством для созда­ния тех досто­инств, кото­рые дела­ют жизнь тер­пи­мой для чело­ве­ка-живот­но­го высо­кой орга­ни­за­ции.

Посколь­ку един­ствен­ная дви­жу­щая сила чело­ве­ка – это тяга к пре­вос­ход­ству, нам не на что наде­ять­ся, кро­ме дости­же­ния, кото­рое будет воз­на­граж­де­но таким пре­вос­ход­ством.

Мы не можем наде­ять­ся на пра­во­су­дие (пра­во­су­дие – бес­по­лез­ный фан­том), и мы зна­ем, что у ари­сто­кра­тии есть мно­го сомни­тель­ных свойств. Но так­же мы зна­ем, и это весь­ма печаль­но, что нам нико­гда не удаст­ся упразд­нить зло, не уни­что­жив все цен­но­сти циви­ли­зо­ван­но­го чело­ве­ка.

При ари­сто­кра­тии у неко­то­рых людей есть вес­кие осно­ва­ния, что­бы жить. При демо­кра­тии у боль­шин­ства эти осно­ва­ния ничтож­ны. При охло­кра­тии ни у кого нет ника­ких осно­ва­ний для жиз­ни.

Толь­ко ари­сто­кра­тия может созда­вать зна­чи­тель­ные идеи и пред­ме­ты. Каж­дый, я пола­гаю, согла­сит­ся с тем, что такое госу­дар­ство долж­но пред­ше­ство­вать демо­кра­тии или охло­кра­тии для постро­е­ния ори­ги­наль­ной куль­ту­ры. Мень­шин­ство же склон­но при­зна­вать более близ­кое к истине утвер­жде­ние о том, что демо­кра­тии и охло­кра­тии про­сто пара­зи­ти­ру­ют за счёт ари­сто­кра­тий, кото­рые они сверг­ли, посте­пен­но исто­щая эсте­ти­че­ские и интел­лек­ту­аль­ные ресур­сы, остав­лен­ные им в наслед­ство само­дер­жа­ви­ем, ресур­сы, кото­рые они нико­гда бы не созда­ли сами. Темп рас­тра­ты этих ресур­сов зави­сит от сте­пе­ни отхо­да от ари­сто­кра­тии. Там, где дух про­шло­го не исчез совсем, про­цесс вырож­де­ния может быть очень мед­лен­ным: опре­де­лён­ные отжив­шие, но сохра­нив­ши­е­ся вли­я­ния про­шло­го ком­пен­си­ру­ют упа­док. Но там, где пол­ную побе­ду одер­жи­ва­ет чернь, вкус неиз­беж­но дол­жен исчез­нуть, и тогда мрач­ный три­умф тупо­умия тор­же­ству­ет над руи­на­ми куль­ту­ры.

Богат­ство и рос­кошь точ­но так же необ­хо­ди­мы для созда­ния и пра­виль­но­го вос­при­я­тия кра­со­ты и исти­ны. Дей­стви­тель­но, суще­ство­ва­ние богат­ства, рос­ко­ши и норм, кото­рые они уста­нав­ли­ва­ют, боль­ше все­го достав­ля­ют удо­воль­ствие чело­ве­ку небо­га­то­му и не живу­ще­му в рос­ко­ши. Мас­сы обо­кра­ли бы самих себя, лишив под­лин­но­го источ­ни­ка того неболь­шо­го удо­воль­ствия, кото­рое они полу­ча­ют, если мож­но так ска­зать, с помо­щью отра­же­ния.

Тем не менее, когда я рас­хва­ли­ваю само­дер­жа­вие, то ни в коем слу­чае не под­ра­зу­ме­ваю такие абсо­лют­ные монар­хии как цар­ская Рос­сия или кай­зе­ров­ская Гер­ма­ния. Сдер­жан­ность необ­хо­ди­мо про­яв­лять во всём, и избы­точ­ное поли­ти­че­ское само­дер­жа­вие созда­ёт мно­же­ство глу­пых пре­пят­ствий для раз­ви­тия искус­ства и интел­лек­та. Допу­сти­мая вели­чи­на поли­ти­че­ской сво­бо­ды совер­шен­но необ­хо­ди­ма для сво­бод­но­го раз­ви­тия ума, так что, гово­ря о досто­ин­ствах ари­сто­кра­ти­че­ской систе­мы, фило­соф име­ет в виду не столь­ко пра­ви­тель­ствен­ный дес­по­тизм, сколь­ко согла­ше­ния чёт­ко опре­де­лён­ных тра­ди­ци­он­ных соци­аль­ных клас­сов, таких как в Англии и Фран­ции.

Потреб­ность пра­ви­тель­ствен­ной ари­сто­кра­тии не идёт даль­ше защи­ты богат­ства и отста­и­ва­ния досто­ин­ства ари­сто­кра­ти­че­ско­го клас­са так, что­бы он мог сво­бод­но тво­рить узо­ры жиз­ни и при­вле­кать амби­цию тех, кто стре­мит­ся под­нять­ся к его высо­там.

Наи­бо­лее жиз­не­спо­соб­ная ари­сто­кра­тия – самая «гиб­кая», гото­вая при­вле­кать и при­об­ре­тать в каче­стве попол­не­ния всех муж­чин любо­го про­ис­хож­де­ния, ока­зы­ва­ю­щих­ся эсте­ти­че­ски и интел­лек­ту­аль­но при­год­ны­ми для член­ства. Кро­ме того, это при­но­сит поль­зу, если её пред­ста­ви­те­ли могут обла­дать тем есте­ствен­ным бла­го­род­ством, кото­рое доволь­ству­ет­ся при­зна­ни­ем сво­е­го соб­ствен­но­го досто­ин­ства и демон­стри­ру­ет своё пре­вос­ход­ство соот­вет­ству­ю­щи­ми поступ­ка­ми и пове­де­ни­ем, а не сно­бист­ски­ми и высо­ко­мер­ны­ми реча­ми и мане­ра­ми.

Насто­я­щий ари­сто­крат все­гда про­яв­ля­ет по отно­ше­нию к мас­сам бла­го­ра­зу­мие, доб­ро­ду­шие и при­вет­ли­вость, а тот, кто выстав­ля­ет напо­каз свою власть и поло­же­ние, – некуль­тур­ный novus homo[2]. Тем не менее, в конеч­ном счё­те, выне­се­ние суж­де­ния о каком-либо типе обще­ствен­но­го строя – это бес­по­лез­ная затея, так как всё явля­ет­ся лишь сле­пым резуль­та­том неуправ­ля­е­мой судь­бы, и изме­нить или испра­вить что-либо совер­шен­но не во вла­сти любо­го поли­ти­ка или рефор­ма­то­ра.

Вся чело­ве­че­ская жизнь уто­ми­тель­на, несо­вер­шен­на, без­ра­дост­на и изде­ва­тель­ски бес­цель­на. Так было все­гда и будет все­гда, поэто­му тот, кто ищет рай – лишь жерт­ва мифов или соб­ствен­но­го вооб­ра­же­ния.

Жела­ния и чув­ства чело­ве­ка жаж­дут состо­я­ний, кото­рых нет и нико­гда не будет, так что тот чело­век мудр, кто уни­что­жа­ет жела­ния и эмо­ции до такой сте­пе­ни, кото­рая поз­во­ля­ет ему пре­зи­рать жизнь и насме­хать­ся над её наив­ны­ми иллю­зи­я­ми и нере­аль­ны­ми целя­ми. Муд­рец – это сме­ю­щий­ся циник: он ни к чему не отно­сит­ся серьёз­но, осме­и­ва­ет серьёз­ность и усер­дие, и ниче­го не хочет, пото­му что зна­ет, что для кос­мо­са жела­ние ниче­го не зна­чит. И всё же, будучи муд­рым, он не испы­ты­ва­ет и деся­той доли того сча­стья, кото­рое испы­ты­ва­ет соба­ка или кре­стья­нин, не зна­ю­щие ни о какой иной жиз­ни или стрем­ле­ния выше про­стей­ше­го живот­но­го уров­ня.

Хоро­шо быть цини­ком, ещё луч­ше быть доволь­ным котом, а луч­ше все­го – не суще­ство­вать вовсе.

Все­об­щее само­убий­ство – самая логич­ная вещь в мире; мы отвер­га­ем его толь­ко из-за соб­ствен­ной при­ми­тив­ной тру­со­сти и дет­ской бояз­ни тем­но­ты. Если бы мы были здра­во­мыс­ля­щи­ми, то иска­ли бы смерть – ту самую бла­жен­ную пусто­ту, кото­рой мы насла­жда­лись преж­де, чем ста­ли суще­ство­вать.

Неваж­но, что слу­чит­ся с чело­ве­че­ской расой: суще­ство­ва­ние или несу­ще­ство­ва­ние зем­ли и её жал­ких оби­та­те­лей кос­мо­су совер­шен­но без­раз­лич­но. Арк­тур свер­кал бы точ­но так же, даже если вся сол­неч­ная систе­ма была бы уни­что­же­на.

Неже­ла­тель­ность любой систе­мы прав­ле­ния, не име­ю­щей тако­го каче­ства как доб­ро­та, оче­вид­на, посколь­ку «доб­ро­та» – это слож­ная сово­куп­ность раз­лич­ных импуль­сов, реак­ций и дости­же­ний, крайне необ­хо­ди­мых для плав­ной кор­рек­ции таких испор­чен­ных и стран­ных созда­ний как боль­шин­ство чело­ве­че­ских существ. В основ­ном это сла­бость (или, в неко­то­рых слу­ча­ях, выстав­ле­ние напо­каз уве­рен­но­го пре­вос­ход­ства), но её конеч­ный эффект жела­нен, а пото­му в целом досто­ин похва­лы.

Так как все моти­вы по сути эго­и­стич­ны и низ­мен­ны, то мы можем судить о поступ­ках и свой­ствах толь­ко по их эффек­там.

Пес­си­мизм порож­да­ет доб­ро­ту. Утра­тив­ший иллю­зии фило­соф даже более тер­пи­мый чело­век, чем само­до­воль­ный бур­жуа-иде­а­лист со сво­и­ми сен­ти­мен­таль­ны­ми и сума­сброд­ны­ми пред­став­ле­ни­я­ми о чело­ве­че­ском досто­ин­стве и судь­бе.

«Убеж­де­ние в том, что мир и чело­век есть нечто, чего не долж­но быть», гово­рит Шопен­гау­эр, «долж­но напол­нить нас чем-то вро­де снис­хо­ди­тель­но­сти друг к дру­гу. Она напо­ми­на­ет нам о том, что хотя тер­пи­мость, тер­пе­ние, ува­же­ние и любовь к ближ­не­му явля­ют­ся самой необ­хо­ди­мой вещью в мире, но каж­дый в них нуж­да­ет­ся и, сле­до­ва­тель­но, каж­дый чело­век в дол­гу перед сво­им собратом»[3].

1921

ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКТОРА АМЕРИКАНСКОГО ИЗДАНИЯ (С.Т.ДЖОШИ):

Напе­ча­та­но в газе­те «Rainbow», No. 1 (октябрь 1921) под заго­лов­ком «Ниц­ше­ан­ство и реа­лизм». Ряд цинич­ных раз­мыш­ле­ний об эти­ке и поли­ти­ке, в основ­ном заим­ство­ван­ных у Шопен­гау­э­ра (несмот­ря на назва­ние ста­тьи), осо­бен­но из «Очер­ков о пес­си­миз­ме» («Studies In Pessimism»,1890), посмерт­ной ком­пи­ля­ции его ста­тей. Лав­крафт отме­ча­ет в пись­ме, что это «эссе» фак­ти­че­ски явля­лось под­бор­кой отрыв­ков из двух писем (пись­мо к Гал­ло­мо, от 31 авгу­ста 1921 года, смот­ри­те Letters to Alfred Galpin (New York: Hippocampus Press, 2002)), кото­рые он послал Соне Х. Грин (редак­то­ру «Rainbow»). Редак­тор­ское при­ме­ча­ние, пред­ше­ству­ю­щее очер­ку, гла­сит: «Эта ста­тья изъ­ята из пере­пис­ки, пер­во­на­чаль­но не пред­на­зна­чен­ной для пуб­ли­ка­ции».

1. Лав­крафт отсы­ла­ет к кон­цеп­ции Ниц­ше о сверх­лю­дях, груп­пе интел­лек­ту­аль­но и куль­тур­но выс­ших инди­ви­ду­у­мов, кото­рые из аль­тру­ист­ских побуж­де­ний воз­гла­ви­ли бы обще­ство ради его же соб­ствен­ной поль­зы.

2. Novus homo – лат. «новый чело­век». Тер­мин, исполь­зо­вав­ший­ся рим­ля­на­ми для пре­зри­тель­но­го ука­за­ния на пер­во­го муж­чи­ну семьи или рода, кото­рый полу­чил воз­мож­ность вой­ти в ари­сто­кра­ти­че­ские кру­ги.

3. Артур Шопен­гау­эр, гла­ва «О стра­да­ни­ях мира» из «Очер­ков о пес­си­миз­ме», пере­вод на англий­ский язык Тома­са Бэй­ли Сон­дер­са (London: George Allen & Co., 1890). Цита­та Лав­краф­та немно­го сокра­ще­на*.

ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА:

Дан­ный отры­вок без сокра­ще­ний:
«Дей­стви­тель­но, убеж­де­ние, что этот мир, а сле­до­ва­тель­но, и чело­век, есть нечто такое, что, соб­ствен­но, не долж­но было бы суще­ство­вать, – такое убеж­де­ние спо­соб­но пре­ис­пол­нить нас снис­хож­де­ни­ем друг к дру­гу, ибо чего же и мож­но ожи­дать от суще­ства, постав­лен­но­го в такие усло­вия? Да, с этой точ­ки зре­ния мож­но бы прий­ти к той мыс­ли, что соб­ствен­но самым под­хо­дя­щим обра­ще­ни­ем людей друг к дру­гу вме­сто “мило­сти­вый госу­дарь”, “Monsieur”, “Mein Herr”, “Sir” и т.д. было бы “това­рищ по стра­да­нию”, “compagnon de miseres”, “Leidensgefahrte”, “my fellow-sufferer”! Как ни стран­но зву­чит это, но зато вполне отве­ча­ет делу, выстав­ля­ет дру­гих в истин­ном све­те и направ­ля­ет мыс­ли к само­му необ­хо­ди­мо­му: к тер­пи­мо­сти, тер­пе­нию, к поща­де, снис­хож­де­нию и люб­ви к ближ­не­му, – в чем вся­кий нуж­да­ет­ся и к чему вся­кий поэто­му обя­зан.» Цити­ру­ет­ся по изда­нию Шопен­гау­эр А. Афо­риз­мы и мак­си­мы – Л.: Изда­тель­ство Ленин­град­ско­го уни­вер­си­те­та, 1990.)

---

Пере­вод: Вадим Проску­ря­ков
(по изда­нию «H. P. Lovecraft: Collected Essays, Volume 5: Autobiography & Miscellany», Hippocampus Press, 2006)