Наибольшим милосердием в нашем мире, я полагаю, является неспособность человеческого разума сопоставить воедино всё, что он в себя включает. Мы живём на безмятежном островке неведенья посреди чёрных океанов бесконечности, и нам не следует заплывать от него слишком далеко. Науки, каждая из которых устремлена в своём направлении, до сих пор не слишком вредили нам; но когда-нибудь объединение разрозненных обрывков знаний откроет нам столь жуткие горизонты реальности и нашего ужасного положения в ней, что мы либо сойдём с ума от этого откровения, либо постараемся скрыться от смертоносного света познания во мраке нового средневековья.
Г.Ф. Лавкрафт
В этом вступительном отрывке из «Зова Ктулху», впервые опубликованного в журнале «Weird Tales» в 1928 году, Лавкрафт изложил свой взгляд на вещи, который довольно хорошо характеризует всё то, что он написал впоследствии: человеческий разум, это случайное явление во Вселенной, которая совершенно безразлична к благополучию его вида. Мы не можем иметь никакого представления о схеме мироустройства или о нашем месте в нём, потому что такой схемы попросту может и не быть. Конечным результатом наших научных исследований вполне может оказаться то, что вселенная представляет собой бессмысленный и безразличный хаос. С этим тревожным виденьем, иногда называемым “странным реализмом”[1], Лавкрафт боролся всю свою жизнь.
Говард Филлипс Лавкрафт родился в 1890 году в Провиденсе, штат Род-Айленд, и был хорошо знаком с хрупкостью человеческого разума. Когда Говарду исполнилось три года, его отца поместили в психиатрическую лечебницу из-за нервного срыва, вероятно, связанного с прогрессирующим сифилисом, который умер там пять лет спустя.[2] Детство Лавкрафта прошло под влиянием его деда, двух незамужних тёток и матери – Сары Сьюзан Филлипс Лавкрафт, с которой у него сложились, возможно, самые близкие отношения. Не по годам развитый и нервозный ребёнок, он часто болел и страдал от приступов нервного беспокойства. После долгих лет развивавшегося психического расстройства, Сара провела некоторое время в той же лечебнице, где и скончалась в мае 1921-го.
В том же году, на встрече любительской журналистики в Бостоне, Лавкрафт познакомился с Соней Хафт Грин, русской еврейкой[3] на несколько лет старше его, на которой затем женился в 1924-ом. Судя по всему, они не были несчастны в браке, но прошло совсем немного времени, прежде чем они отдалились друг от друга. Финансовая несостоятельность, должно быть, сыграла свою роль в последовавшем разрыве, наряду с неприятием их брака со стороны тёток Лавкрафта и его собственной сильной неприязнью к Нью-Йорку. Они стали жить раздельно, Соня переехала в Калифорнию, снова вышла замуж и умерла в 1972-ом.[4] Лавкрафт же вернулся в Провиденс, где жил со своими престарелыми тётками в стеснённых условиях и всё больше болея. Он умер от рака в 1937 году, убеждённый, что его творчество, получившее при жизни лишь незначительное признание, вскоре будет полностью забыто.
Продукт расистского времени
Жизнь Лавкрафта проходила на задворках общества, он получил небольшое наследство и зарабатывал на жизнь сомнительным трудом в любительской журналистике и самиздате. Некоторые его взгляды, вероятно, произошли из пережитого опыта падения социального положения. Его богатый дед потерял большую часть семейного состояния в результате неудач в бизнесе 1900 года. Для Лавкрафта, его матери и тёток, последующие годы ознаменовались продолжительным упадком того, что они привыкли считать аристократичным образом жизни. Неприятие тётками его брака с Соней – в то время преуспевающей в шляпном бизнесе – возможно, коренилось не только в социальном снобизме семьи, но и в антисемитизме, который был весьма распространён в США первых десятилетий XX века. Несмотря на женитьбу, враждебность Лавкрафта была куда глубже. Не приходится сомневаться в его расизме, который лежал в основе ненависти к тому, что рассказчик одной из его историй охарактеризовал как “многоязычную бездну нью-йоркского преступного мира”.[5] Некоторые же из его писем прямо ссылаются на расовые теории о культурном вырождении.
В защиту Лавкрафта было высказано предположение, что в более поздние годы его взгляды смягчились. Действительно, под влиянием своего опыта в период Великой депрессии, он выразил некоторые симпатии к Новому курсу Рузвельта[6], высмеивая американцев правых взглядов, одержимых свободным рынком, и утверждая, что для борьбы с массовой безработицей необходимы определённые меры экономического планирования. Это, впрочем, не делает его каким-то либералом. Аргументы такого рода были широко распространены, и не только в кругах, которые ныне принято считать прогрессивными.
Нацизм и фашизм были враждебны капитализму, по крайней мере в своей риторике, именно потому, что многие из их сторонников считали, что капитализм продвигает либеральные ценности. В 1930 годы расизм и антикапитализм часто шли рука об руку. При всём своём призрении к эпохе, в которой жил Лавкрафт, он воплощал в себе некоторые из самых отвратительных (и наиболее распространённых) убеждений и взглядов.
К счастью, суть творчества Лавкрафта не имеет ничего общего с его социальными и расовыми обидами. Его истинная суть – бесчеловечность космоса, о которой он писал:
…все мои рассказы основаны на фундаментальной предпосылке, что общие человеческие законы, интересы и эмоции не имеют никакой силы или значения в бескрайнем космосе… Чтобы достичь сути экстернальности, будь то время, пространство или измерения, нужно забыть, что такие вещи, как органическая жизнь, добро и зло, любовь и ненависть, и все подобные локальные атрибуты ничтожной и кратковременной расы, называемой человечеством, вообще существуют.
Только эпизоды с людьми должны обладать человеческими качествами. С ними нужно обращаться с беспощадным реализмом (а не с мелким романтизмом), но когда мы пересекаем черту, за которой начинается безграничное и устрашающее неведомое – блуждающие вовне тени, – мы должны помнить, что оставляем позади всю нашу человечность и террестриализм.
Американский писатель Август Дерлет, друг и корреспондент Лавкрафта, сыгравший ключевую роль в сохранении его художественных произведений и доведении их до широкого круга читателей, предположил, что Лавкрафт рассматривал свои истории как средство для создания новой мифологии. Это весьма проницательное наблюдение. На протяжении всей своей сознательной жизни Лавкрафт был непоколебимым атеистом и материалистом. В письме от 1918 года он заявлял: “… иудео-христианская мифология НЕ СООТВЕТСТВУЕТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ.” В то же время он не испытывал ничего, кроме презрения к конкурирующей мифологии своего времени, считавшей, что человек находится в авангарде космической эволюции, поскольку был убеждён, что человечество “подобно ничтожной мухе на задворках микроскопической вселенной”, так он описал свою позицию всё в том же письме. Для него космос был ловушкой, а люди – добычей слепых механических сил. Его “Мифы Ктулху” стали своеобразным ответом – вымышленной альтернативной реальностью, содержащей богоподобные умы, гораздо более могущественные, чем человеческие, и столь же отличающиеся от них.
Рождение Ктулху
Подобный горе, похожий на осьминога или дракона, образ Ктулху изображался как неподвластный обычным словам: “Существо не может быть описано, ибо нет языка для такой бездны извечного безумия, такого жуткого противоречия всей материи, силам и самому космическому порядку”. В «Тени над Иннсмаутом», опубликованной в 1936 году, он более подробно изображает “блуждающие вовне тени ”:
«Кажется, что в их расцветке преобладал серовато-зелёный, хотя животы у них были белёсыми. Они казались лоснящимися и скользкими, но их спины были покрыты чешуёй. Их формы смутно напоминали антропоидные, в то время как головы были рыбьими с огромными выпученными глазами, которые никогда не закрывались. По бокам на их шеях пульсировали жабры…»
Независимо от того, напоминают ли они червей, амёб или пузырящуюся слизь, у этих существ есть одна общая черта – ни одно из них даже отдалённо не похоже на человека. Словно Лавкрафт выдумал этих жутких фантомов, чтобы избежать ещё более худшего ужаса – самого человеческого мира.
Точная роль мифологии Лавкрафта остаётся предметом постоянных споров. В своём эрудированном и остроумном предисловии к «Новому сборнику Г.Ф. Лавкрафта с комментариями»[7] Лесли Клингер отмечает, что Дерлет видел в основе новой мифологии конфликт между добром и злом, в то время как “Лавкрафт не рассматривал жизнь как борьбу добра и зла или светлых и тёмных сил” – что, безусловно, верно. Однако Клингер заходит слишком далеко, когда утверждает, что “Мифы Ктулху” существуют только как изобретение Дерлета. Конечно, ничто не указывает на то, что Лавкрафт стремился создать чёткий пантеон воображаемых божеств. Но исследователи Лавкрафта С.Т. Джоши и Дэвид Э. Шульц, как мне кажется, подошли ближе к пониманию мотивации писателя, когда описывали истории о Ктулху как образующие “антимифологию”.
Парадокс творчества Лавкрафта заключается в том, что пусть он и верил в необходимость существования мифа для того, чтобы оградить человеческий разум от реальности, его собственные мифы, очевидно, оказывали обратное действие: “потустороннее” пугает больше, чем мир, в котором живут люди. Весь парадокс раскрывается тогда, когда мы понимаем, что эта реальность – то, чего пытался избежать Лавкрафт. В эссе о своём творчестве «Некоторые заметки о ничтожестве» 1933 года, он писал:
«Главный “удар” поистине странной истории заключается в каком-то нарушении или выходе за пределы непреложного космического закона – образном бегстве от надоевшей реальности, – поэтому её логическими “героями” являются скорее не люди, а происходящие явления. Ужасы, я считаю, должны быть оригинальными – использование же распространённых мифов и легенд лишь ослабляет их влияние.»
С тех пор, как Дерлет собрал сочинения Лавкрафта, появилось множество антологий. Новый сборник от Нортона, несомненно, должен стать наиболее полной коллекцией его произведений. Он тщательно и творчески отредактирован, прекрасно проиллюстрирован, и безукоризненно издан, с вдохновляющим вступлением от автора графических романов Алана Мура. Наряду со всеми каноническими историями в нём имеется множество дополнительных материалов, включая полный список сочинений Лавкрафта и редакции других авторов, а также описание его влияния на поп-культуру. Вышедший незадолго до 125-летия со дня рождения писателя, этот великолепный том является свидетельством стойкости Лавкрафта, которая удивила бы его не меньше, чем многочисленных недоброжелателей.
Позднейшее признание
Лавкрафт вовсе не был забыт, как он того ожидал, а неоднократно превозносился последующими поколениями. Теперь уже никто не станет писать о нём как критик Эдмунд Уилсон в «New Yorker» за 1945 год: “Единственный настоящий ужас в большинстве этих историй – это ужас дурного вкуса и дурного искусства.” Истинный же ужас заключается в том, что мы судили о Лавкрафте по стандартам несуществующей литературной культуры. Мишель Уэльбек в своей книге «Г.Ф. Лавкрафт: против мира, против жизни»[8] 1991 года, отстаивавший Лавкрафта так же как Бодлер отстаивал Эдгара Аллана По, отметил: “В творчестве Лавкрафта есть что-то не совсем литературное”. Отчуждённое отношение Лавкрафта к “литературе” является одним из источников его писательского могущества.
Это не значит, что он не испытывал никакого литературного влияния. В повести «Хребты безумия», описывающей экспедицию в Антарктику и найденный там древний вид существ, заметно сходство с «Повестью о приключениях Артура Гордона Пима из Нантакета» По, в то время как «Ужас Данвича», основополагающая история “Мифов Ктулху”, находится под сильным влиянием Артура Мейчена, валлийского автора тревожных историй. Лавкрафт признавал эти связи, а также выражал своё восхищение работами Лорда Дансени, М.Р. Джеймса, Уолтера де ла Мара, и прочих.
Все эти влияния лишь подчёркивают особенности виденья Лавкрафта. Он открыл для себя По, когда читал его в детстве, и с тех пор восхищался им; но (несмотря на внешнее сходство сюжетов) По возвышал человеческое воображение над миром природы с романтической страстью, от которой у Лавкрафта не осталось и следа. С точки зрения философии, у Мейчена и Лавкрафта было мало общего. Отказ Де ла Мара от неверия в обыденную реальность очень далёк от непреклонного материализма Лавкрафта, в то время как мечтательные сказки Дансени лишены его сверхъестественности. Быть может, есть значительная близость М.Р. Джеймса, но у Лавкрафта нет ничего от его ностальгии по позднему викторианскому миру.
Лавкрафт был слишком отстранённым, чтобы иметь конкретных наставников. Мировоззрение, на основе которого он выстраивал свои истории, было явно его собственным. Его атеизм и материализм не были чем-то необычным в Америке того времени, например, Г.Л. Менкен придерживался похожих взглядов. Поразительно же то, что он создал на основе этой распространённой философии.
Пронизывающий все его сочинения странный реализм подрывает любую систему верований – религиозную или гуманистическую, – в коей человеческий разум является центром мироздания. Сегодня существует тенденция воспринимать мир, в котором мы живём, как предмет разума или языка: сотворённый человеком. Для Лавкрафта же человеческие существа слишком слабы, чтобы сформировать целостное представление о вселенной. Наши умы, это пылинки в космическом вихре, и хотя мы ищем надёжное основание, мы живём в состоянии постоянного свободного падения. С его акцентом на абсолютной случайности человеческого мира, это служит отрезвляющей альтернативой антропоцентрической философии, в которой многие находят интеллектуальное утешение. Это может показаться тревожным взглядом на вещи, но человеческий космос вовсе не обязательно должен быть таким ужасным, каким его считал Лавкрафт.
Его часто называют мизантропом, что не совсем верно – истинный мизантроп нашёл бы в бесчеловечности вселенной освобождение. Нет никакой внутренней причины, по которой вселенная, где люди незначительны, должна вызывать ужас. Мир, значительно больший и чуждый, чем тот, который может вместить человеческий разум, с таким же успехом мог бы вызвать чувство восторга или принятия тайны.
Антимифология Лавкрафта о скользких, нечеловеческих существах, отражала непрекращающуюся борьбу внутри него самого. Он решительно отвергал религиозные мифы, которые отводили человечеству особое место в мире, но он не мог принять сути своего материализма, заключавшейся в том, что человеческая жизнь не имеет космической ценности или значимости. Отвергая всякую веру в смысл, лежащий за пределами человеческого мира, он также отвергал и те смыслы, которые люди создавали для себя. Жизнь большинства людей не интересовала его, и с самого раннего возраста он, похоже, считал, что его собственная жизнь будет значить крайне мало. Он остался без всякого чувства собственной значимости. Поэтому, следуя общечеловеческому импульсу, он создал воображаемый мир тёмных сил как убежище от смертоносного света всеобщего безразличия.
Автор: John Gray, New Statesman, 2014
Перевод: Алексей Лотерман, 2020
Примечания переводчика:
*Оригинальное название статьи «Weird realism: John Gray on the moral universe of H.P. Lovecraft», русское же название образовано от варианта «H.P. Lovecraft Invented a Horrific World to Escape a Nihilistic Universe», данного ей при перепечатке на стороннем ресурсе.
[1] В оригинале “weird realism”.
[2] Отец Лавкрафта Уинфилд Скотт был помещён в Госпиталь Батлера в Провиденсе с диагнозом прогрессивный паралич, который являлся следствием сифилиса, но о причинах его возникновения до сих пор ведутся споры. Наиболее полно данный вопрос осветил С.Т. Джоши в биографии «Жизнь Г.Ф. Лавкрафта» (H.P. Lovecraft: A Life) 1996 года.
[3] Соня Шафиркина, по матери Хафт или Гафт, родилась в 1883 году в еврейской семье, проживавшей в городе Ичня Черниговской губернии Российской империи, затем в 1890-ом вместе с матерью уехала в Британию, а после в 1892-ом переехала в США.
[4] Как сообщают биографы, после развода, который так никогда официально и не был подтверждён Лавкрафтом, Соня сожгла целый чемодан его писем, хотя впоследствии и написала ряд публикаций: «Лавкрафт, каким я его знала» (Lovecraft as I Knew Him), «Воспоминания о Лавкрафте» (Memories of Lovecraft) в двух частях, и «Личная жизнь Г.Ф. Лавкрафта» (The Private Life of H.P. Lovecraft).
[5] Приведённый в тексте отрывок взят из рассказа «Кошмар в Ред-Хуке» (The Horror at Red Hook) 1925 года, написанного Лавкрафтом под впечатлением от года жизни в Нью-Йорке, откровенно утомившим и разочаровавшим его.
[6] “New Deal” – экономическая политика Ф.Д. Рузвельта, проводившаяся с 1933 года для выхода из Великой депрессии, серьёзного кризиса финансовой системы, ставшего причиной колоссальной безработицы, повлёкшей голод 30‑х годов среди населения США, жертвами которого стали миллионы человек.
[7] Имеется ввиду сборник «The New Annotated H.P. Lovecraft» под редакцией Лесли С. Клингера, с вступительной статьёй Алана Мура, выпущенный издательством “W.W. Norton & Company” в октябре 2014 года.
[8] Имеется ввиду биографическая книга «H.P. Lovecraft: Contre le monde, contre la vie» 1991 года, на русском известная как «Г.Ф. Лавкрафт: Против человечества, против прогресса» по изданию 2006 года в переводе Игоря Вайсбура. Примечательно, что в ней Уэльбек не столько “отстаивал” Лавкрафта, сколько выступал с критикой его творчества и резкой оценкой взглядов писателя.
Оригинал: Weird realism: John Gray on the moral universe of H P Lovecraft
Перевод: Алексей Лотерман
