Г.Ф. Лавкрафт: Ницшеанство и реализм

Пере­вод: Антон Конен­ков

Что каса­ет­ся само­об­ла­да­ния и спо­кой­ствия в слож­ных ситу­а­ци­ях, я счи­таю, что они про­ис­те­ка­ют более из наслед­ствен­ных, чем из окру­жа­ю­щих усло­вий. Эти каче­ства нель­зя полу­чить куль­тур­ным воз­дей­стви­ем на инди­ви­да, одна­ко, систе­ма­ти­че­ское воз­дей­ствие на опре­де­лен­ную общ­ность в тече­ние мно­гих поко­ле­ний, несо­мнен­но, спо­соб­ству­ет про­яв­ле­нию этой силы в такой сте­пе­ни, кото­рая при­ве­дёт к повы­ше­нию сред­не­го уров­ня доми­нант­ных лич­но­стей, по срав­не­нию с некуль­тур­ной общ­но­стью схо­жей чис­лен­но­сти.

Сомне­ва­юсь, что воз­мож­но сфор­ми­ро­вать класс доста­точ­но силь­ный, что­бы посто­ян­но и успеш­но управ­лять мас­са­ми, на осно­ва­нии чего, Ниц­ше­ан­ство видит­ся мне непрак­тич­ным, а самые креп­кие из пра­ви­тельств — суще­ствен­но неста­биль­ны­ми. Нет и нико­гда не будет хоро­ше­го и посто­ян­но­го управ­ле­ния сре­ди пол­за­ю­щих, жал­ких тва­рей, назы­ва­е­мых людь­ми. Ари­сто­кра­тия и монар­хия наи­бо­лее эффек­тив­ны в раз­ви­тии луч­ших качеств чело­ве­че­ства, выра­жен­ных в дости­же­ни­ях вку­са и интел­лек­та; но они при­во­дят к неогра­ни­чен­но­му высо­ко­ме­рию, кое, в свою оче­редь, неиз­беж­но ведёт к их упад­ку и свер­же­нию. С дру­гой сто­ро­ны, демо­кра­тия и власть тол­пы так­же неиз­беж­но ведут к упад­ку и кра­ху из-за отсут­ствия како­го-либо сти­му­ла к инди­ви­ду­аль­ным дости­же­ни­ям. Они могут суще­ство­вать доль­ше, но лишь пото­му, что они бли­же к пер­во­быт­но­му состо­я­нию живот­но­го или дико­го, из кото­ро­го, пред­по­ло­жи­тель­но, частич­но про­изо­шел циви­ли­зо­ван­ный чело­век.

Ком­му­низм харак­те­рен для мно­гих пер­во­быт­ных пле­мён, в то вре­мя как абсо­лют­ная анар­хия пра­вит боль­шин­ством диких живот­ных.

Мозг циви­ли­зо­ван­но­го чело­ве­ка достиг тако­го уров­ня, что абсо­лют­ное равен­ство низ­ших живот­ных ему болез­нен­но и невы­но­си­мо; он тре­бу­ет инди­ви­ду­аль­ной борь­бы за слож­ные усло­вия и ощу­ще­ния, кото­рые могут быть достиг­ну­ты лишь немно­ги­ми за счёт мно­гих. Это усло­вие неиз­мен­но, и оно нико­гда не будет пол­но­стью удо­вле­тво­ре­но, так как делит чело­ве­че­ство на враж­деб­ные груп­пы, посто­ян­но борю­щи­е­ся за пре­вос­ход­ство, пооче­ред­но обре­тая и теряя его.

Имея авто­кра­тию, мы можем быть уве­ре­ны, что мас­сы одна­жды сверг­нут её; имея же демо­кра­тию или охло­кра­тию (власть тол­пы), мы можем быть уве­ре­ны, что груп­па умствен­но и физи­че­ски пре­вос­хо­дя­щих лич­но­стей одна­жды обуз­да­ет её, уста­но­вив более или менее про­дол­жи­тель­ное (но нико­гда не веч­ное) пре­вос­ход­ство, либо страв­ли­вая про­чих поли­ти­че­ских игро­ков закон­ны­ми спо­со­ба­ми, либо бла­го­да­ря тер­пе­нию и спо­соб­но­сти кон­цен­три­ро­вать власть, соче­та­ю­щи­ми­ся с пас­сив­но­стью боль­шин­ства. Сло­вом, соци­аль­ная орга­ни­за­ция чело­ве­че­ства нахо­дит­ся в состо­я­нии веч­но и неиз­ле­чи­мо шат­ко­го рав­но­ве­сия. Сама суть таких вещей, как совер­шен­ство, спра­вед­ли­вость и улуч­ше­ние, явля­ет­ся иллю­зи­ей, осно­ван­ной на тщет­ных надеж­дах и пере­оце­нен­ных ана­ло­ги­ях.

Сле­ду­ет пом­нить, что нет ника­ких при­чин ожи­дать от чело­ве­че­ства чего-то кон­крет­но­го: доб­ро и зло, явля­ю­щи­е­ся локаль­ны­ми пере­мен­ны­ми, рав­но как и их отсут­ствие, нико­им обра­зом не явля­ют­ся кос­ми­че­ски­ми исти­на­ми или зако­на­ми. Мы назы­ва­ем что-то “хоро­шим” лишь пото­му, что это спо­соб­ству­ет опре­де­лен­ным мел­ким чело­ве­че­ским потреб­но­стям, кото­рые нам при­ят­ны. В то же вре­мя, не менее разум­но было бы пред­по­ло­жить, что вся чело­ве­че­ская раса — это опас­ный вре­ди­тель, кото­рый дол­жен быть истреб­лен, как кры­сы или кома­ры, ради бла­га пла­не­ты или даже целой все­лен­ной. Во всей сле­пой тра­ге­дии меха­ни­сти­че­ской при­ро­ды нет, и не может быть ника­ких абсо­лют­ных цен­но­стей — ничто не явля­ет­ся ни хоро­шим, ни пло­хим, за исклю­че­ни­ем оцен­ки с абсурд­но огра­ни­чен­ной (любой) точ­ки зре­ния.

Един­ствен­ной реаль­но­стью это­го мира явля­ет­ся бес­со­зна­тель­ная, неот­вра­ти­мая судь­ба — авто­ма­ти­че­ская, амо­раль­ная, непро­счи­ты­ва­е­мая неиз­беж­ность.

Един­ствен­ной разум­ной шка­лой цен­но­стей чело­ве­че­ско­го суще­ства явля­ет­ся та, что спо­соб­ству­ет сни­же­нию аго­нии его суще­ство­ва­ния. Это наи­бо­лее похваль­ный аспект мыш­ле­ния, так как он луч­ше про­чих спо­соб­ству­ет созда­нию самых эффек­тив­ных объ­ек­тов и усло­вий, при­спо­соб­лен­ных для умень­ше­ния боли бытия тех, кто наи­бо­лее чув­стви­те­лен к его угне­та­ю­ще­му воз­дей­ствию.

Ожи­дать иде­аль­ной при­спо­соб­лен­но­сти и сча­стья — абсурд­но, нена­уч­но и про­ти­во­ре­чит вся­кой фило­со­фии. Мы можем искать лишь более или менее при­ем­ле­мое смяг­че­ние стра­да­ния.

Я верю в ари­сто­кра­тию, пото­му что счи­таю её един­ствен­ным сред­ством созда­ния тех усо­вер­шен­ство­ва­ний, кото­рые дела­ют жизнь снос­ной для высо­ко­ор­га­ни­зо­ван­но­го чело­ве­че­ско­го живот­но­го.

Посколь­ку един­ствен­ная истин­ная чело­ве­че­ская моти­ва­ция — жаж­да пре­вос­ход­ства, мы не можем ожи­дать от людей ника­ких дости­же­ний, не свя­зан­ных с дости­же­ни­ем того само­го пре­вос­ход­ства.

Мы не можем ожи­дать спра­вед­ли­во­сти — спра­вед­ли­вость — это насмеш­ли­вый при­зрак — и мы зна­ем, что у ари­сто­кра­тии есть мно­го неже­ла­тель­ных черт. Но мы так­же зна­ем — к сожа­ле­нию, очень хоро­шо — что мы нико­гда не смо­жем уни­что­жить зло без уни­что­же­ния все­го цен­но­го для циви­ли­зо­ван­но­го чело­ве­ка.

При ари­сто­кра­тии у немно­гих есть мно­гое, ради чего сто­ит жить. При демо­кра­тии у боль­шин­ства есть немно­гое, ради чего сто­ит жить. При охло­кра­тии ни у кого нет ниче­го, ради чего сто­и­ло бы жить.

Лишь ари­сто­кра­тия спо­соб­на созда­вать мыс­ли и объ­ек­ты цен­но­сти. Пола­гаю, каж­дый согла­сит­ся, что такое фор­ма госу­дар­ствен­но­го устрой­ства долж­но пред­ше­ство­вать демо­кра­тии или охло­кра­тии, что­бы создать пер­во­на­чаль­ную куль­ту­ру. Куда мень­ше тех, кто готов при­знать исти­ну о том, что демо­кра­тии и охло­кра­тии все­го лишь пара­зи­ти­че­ски суще­ству­ют на авто­кра­ти­ях, кото­рые они свер­га­ют, посте­пен­но истреб­ляя заве­щан­ные ими эсте­ти­че­ские и интел­лек­ту­аль­ные ресур­сы, кото­рые они сами нико­гда не мог­ли бы создать. Ско­рость рас­то­чи­тель­ства зави­сит от пол­но­ты отступ­ле­ния от ари­сто­кра­тии. Там, где дух ста­ри­ны сохра­ня­ет­ся, про­цесс ухуд­ше­ния может быть очень мед­лен­ным — неко­то­рые запоз­да­лые изме­не­ния ком­пен­си­ру­ют упа­док. Но там, где тол­па пол­но­стью полу­ча­ет власть, вкус обя­за­тель­но исчез­нет, и тём­ное неве­же­ство тор­же­ству­ет над руи­на­ми куль­ту­ры.

Богат­ство и рос­кошь оди­на­ко­во необ­хо­ди­мы для созда­ния и пол­но­го вос­при­я­тия кра­со­ты и прав­ды. Имен­но суще­ство­ва­ние богат­ства и рос­ко­ши, а так­же уста­нов­лен­ных ими стан­дар­тов, при­но­сит боль­шин­ство удо­воль­ствий, ощу­ща­е­мых бед­ны­ми и обде­лён­ны­ми. Мас­сы обез­до­лят себя, обру­бив насто­я­щий источ­ник того сла­бо­го удо­воль­ствия, кото­рое они полу­ча­ют, так ска­зать, опо­сре­до­ва­но.

Одна­ко, вос­хва­ляя авто­кра­тии, я вовсе не имею в виду абсо­лют­ные монар­хии вро­де цар­ской Рос­сии или кай­зе­ров­ской Гер­ма­нии. Уме­рен­ность необ­хо­ди­ма во всем, и чрез­мер­ность в поли­ти­че­ской авто­кра­тии порож­да­ет бес­ко­неч­ное коли­че­ство глу­пых огра­ни­че­ний в обла­сти наук и искусств. Огра­ни­чен­ное коли­че­ство поли­ти­че­ской сво­бо­ды абсо­лют­но необ­хо­ди­мо для сво­бод­но­го раз­ви­тия ума, в свя­зи с чем, гово­ря о досто­ин­ствах ари­сто­кра­ти­че­ской систе­мы, фило­соф име­ет в виду ско­рее не госу­дар­ствен­ный дес­по­тизм, а систе­му чёт­ко опре­де­лен­ных тра­ди­ци­он­ных соци­аль­ных клас­сов, подоб­ных тем, что суще­ству­ют в Англии и Фран­ции.

Госу­дар­ствен­ная ари­сто­кра­тия не долж­на захо­дить даль­ше защи­ты ари­сто­кра­ти­че­ско­го клас­са в его богат­стве и бла­го­род­стве, что­бы он мог быть сво­бо­ден в созда­нии эсте­ти­ки и питать амби­ции тех, кто к ней стре­мит­ся.

Наи­бо­лее здо­ро­вая ари­сто­кра­тия — мак­си­маль­но гиб­кая, гото­вая при­вле­кать и при­ни­мать в свои ряды людей любо­го про­ис­хож­де­ния, дока­зав­ших свою эсте­ти­че­скую и интел­лек­ту­аль­ную при­год­ность. Она так­же выиг­ры­ва­ет, если ее чле­ны обла­да­ют той есте­ствен­ной бла­го­род­но­стью, кото­рая доволь­ству­ет­ся при­зна­ни­ем соб­ствен­ной цен­но­сти и демон­стри­ру­ет пре­вос­ход­ство в выда­ю­щих­ся про­из­ве­де­ни­ях и дости­же­ни­ях, а не в сно­биз­ме и высо­ко­мер­ных пове­де­нии и речах.

Насто­я­щий ари­сто­крат все­гда разу­мен, добр и при­вет­лив к мас­сам, в отли­чие от не вполне сфор­ми­ро­ван­но­го «Novus Homo» (лат. — «новый чело­век» — в Древ­нем Риме — назва­ние чело­ве­ка из незнат­но­го и мало­из­вест­но­го рода или из плеб­са, полу­чив­ше­го выс­шие маги­стра­ту­ры – прим. пере­вод­чи­ка), кича­ще­го­ся сво­и­ми вла­стью и поло­же­ни­ем. Впро­чем, бес­по­лез­но выно­сить окон­ча­тель­ное суж­де­ние о любом типе соци­аль­но­го поряд­ка, посколь­ку все они пред­став­ля­ют собой сле­пой резуль­тат неуправ­ля­е­мой судь­бы и пол­но­стью нахо­дят­ся за пре­де­ла­ми воз­мож­но­стей любо­го госу­дар­ствен­но­го дея­те­ля или рефор­ма­то­ра что-либо в них изме­нить или испра­вить.

Чело­ве­че­ская жизнь уто­ми­тель­на, непол­но­цен­на, неудо­вле­тво­ри­тель­на и иро­нич­но бес­смыс­лен­на. Так было и будет, поэто­му вся­кий, ищу­щий рай, лишь обма­ны­ва­ет­ся мифа­ми или сво­им вооб­ра­же­ни­ем.

Воля и чув­ства чело­ве­ка жаж­дут усло­вий, кото­рые не суще­ству­ют и нико­гда не будут суще­ство­вать, поэто­му муд­рец — это тот, кто уби­ва­ет в себе волю и чув­ства до той сте­пе­ни, что поз­во­ля­ет ему пре­зи­рать жизнь и насме­хать­ся над её инфан­тиль­ны­ми иллю­зи­я­ми и при­зрач­ны­ми целя­ми. Муд­рец — это сме­ю­щий­ся циник; он не при­ни­ма­ет ниче­го все­рьез, насме­ха­ет­ся над серьез­но­стью и усер­ди­ем, и не жела­ет ниче­го, пото­му что зна­ет, что кос­мос не содер­жит ниче­го, чего сто­и­ло бы желать. Тем не менее, будучи муд­рым, он и на деся­тую часть не столь счаст­лив, как соба­ка или кре­стья­нин, не зна­ю­щие ниче­го, кро­ме при­ми­тив­ней­ше­го живот­но­го уров­ня.

Хоро­шо быть цини­ком — ещё луч­ше быть доволь­ной кош­кой — и луч­шее — не быть вовсе.

Все­об­щее само­убий­ство — самая логич­ная вещь в мире, отвер­га­е­мая нами лишь из пер­во­быт­ной тру­со­сти и дет­ско­го стра­ха тем­но­ты. Будь мы разум­ны, мы бы иска­ли смерть — тот же бла­жен­ный пустой мрак, кото­рый мы испы­ты­ва­ли до того, как нача­ли суще­ство­вать.

Не име­ет зна­че­ния, что про­ис­хо­дит с чело­ве­че­ством — в кос­мо­се суще­ство­ва­ние или не суще­ство­ва­ние Зем­ли и её несчаст­ных оби­та­те­лей — вопрос абсо­лют­но несу­ще­ствен­ный. Арк­тур свер­кал бы столь же бес­печ­но, если бы вся сол­неч­ная систе­ма была уни­что­же­на.

Неже­ла­тель­ность любой систе­мы управ­ле­ния, не про­пи­тан­ной каче­ством доб­ро­ты, оче­вид­на, ведь “доб­ро­та” — это слож­ный набор раз­лич­ных импуль­сов, реак­ций и реа­ли­за­ций, крайне необ­хо­ди­мый для тон­кой настрой­ки испор­чен­ных и гро­теск­ных существ, кои­ми явля­ют­ся боль­шин­ство людей. Обыч­но, это сла­бость, или, в неко­то­рых слу­ча­ях, демон­стра­ция без­опас­но­го пре­вос­ход­ства, но её общее вли­я­ние жела­тель­но; сле­до­ва­тель­но, в целом, она похваль­на.

Посколь­ку вся­кие моти­вы в осно­ве сво­ей эго­и­стич­ны и низ­мен­ны, мы можем судить о поступ­ках и каче­ствах толь­ко по их послед­стви­ям.

Пес­си­мизм порож­да­ет доб­ро­ту. Разо­ча­ро­ван­ный фило­соф куда более тер­пим, чем высо­ко­мер­ный мер­кан­тиль­ный иде­а­лист со сво­и­ми сен­ти­мен­таль­ны­ми и экс­тра­ва­гант­ны­ми пред­став­ле­ни­я­ми о чело­ве­че­ском досто­ин­стве и судь­бе.

“Убеж­де­ние, что мир и чело­век — это нечто, чего луч­ше бы не суще­ство­ва­ло”, гово­рит Шопен­гау­эр, “име­ет свой­ство напол­нять нас снис­хож­де­ни­ем друг к дру­гу. Это напо­ми­на­ет нам о том, что, в кон­це кон­цов, самые важ­ные вещи — тер­пи­мость, тер­пе­ние, ува­же­ние и любовь, жиз­нен­но необ­хо­ди­мы каж­до­му и, сле­до­ва­тель­но, вся­кий чело­век дол­жен их сво­е­му ближ­не­му”.