Собор Гран-Гиньоль, готический сосуд для историй Лавкрафта

«Вопре­ки тому, что вы може­те пред­по­ло­жить, я не пес­си­мист, а индеф­фе­рен­тист – то есть я не оши­ба­юсь, счи­тая, что… кос­мо­су… так или ина­че, напле­вать на жела­ния и бла­го­по­лу­чие… чело­ве­ка… гри­ба… или ещё какой фор­мы био­ло­ги­че­ской жиз­ни.» — Говард Фил­липс Лав­крафт

«Гран-Гиньоль (Grand Guignol): 1. Фран­цуз­ский тер­мин для пье­сы, кото­рая пред­на­зна­че­на, что­бы все­лить ужас в зри­те­лей (от назва­ния париж­ско­го теат­ра, спе­ци­а­ли­зи­ро­вав­ше­го­ся на поста­нов­ках тако­го рода); 2. Фран­цуз­ский жанр ужа­сов, извест­ный сво­и­ми эле­мен­та­ми вне­зап­но­сти и нездо­ро­вой напря­жён­но­сти.» — Merriam-Webster Online

Вы, ско­рее все­го, чита­ли его. Вы, долж­но быть, слы­ша­ли о нём. Вы совер­шен­но точ­но неволь­но под­вер­га­лись его вли­я­нию. Лав­крафт повсю­ду: от филь­ма Джо­на Кар­пен­те­ра «Нечто», до «Мглы» по Сти­ве­ну Кин­гу, и даже в щупаль­цах Дей­ви Джон­са в дис­не­ев­ских «Пира­тах Кариб­ско­го моря 2: На стран­ных берегах».[1] Если у чего-то есть щупаль­ца и при­сос­ки, то ско­рее все­го это… Но поми­мо щупа­лец, пузы­рей с гла­за­ми и крыс, горо­да Арк­хе­ма и Мис­ка­то­ни­ка (реки и уни­вер­си­те­та), а так­же кос­ми­че­ско­го без­раз­ли­чия, что ещё име­ет отно­ше­ние к Говар­ду Фил­лип­су Лав­краф­ту? Его сочи­не­ния обла­да­ют отли­чи­тель­ны­ми чер­та­ми вели­кой лите­ра­ту­ры, вклю­ча­ю­щи­ми тех­ни­ку, мастер­ство, и пони­ма­ние “чело­ве­че­ских состо­я­ний” – точ­но так же, как рабо­ты Хемин­гу­эя. Раз­ве это­го не доста­точ­но?

Лав­крафт, когда чита­ют его “твор­че­ское насле­дие”, рас­кры­ва­ет глу­бо­кое пони­ма­ние экзи­стен­ци­аль­но­го ужа­са, как стра­ха наше­го суще­ство­ва­ния, так и наше­го бес­ко­неч­но­го поис­ка смыс­ла перед лицом небы­тия. Но, воз­мож­но, что ещё более важ­но, его рабо­ты пока­зы­ва­ют руку масте­ра в искус­стве сочи­ни­тель­ства. И под этим я под­ра­зу­ме­ваю не уме­ние и тех­ни­ку напи­са­ния худо­же­ствен­ной лите­ра­ту­ры, а худо­же­ствен­ный сосуд, посред­ством кото­ро­го Лав­крафт пере­да­ёт своё посла­ние и вопло­ща­ет его в исто­рию. Но без него это было бы про­сто ещё одно посла­ние… кото­рое мы бы ско­рее все­го про­игно­ри­ро­ва­ли, или пред­по­чли остать­ся в неве­де­нье. Но изнут­ри клет­ки искус­ства жуж­жа­ние лета­ю­щих тва­рей доно­сит­ся гром­че все­го.

Мы люди, ведь что-то значим?

Так к чему все эти раз­го­во­ры о бес­смыс­лен­но­сти суще­ство­ва­ния? Как мно­гие писа­те­ли и худож­ни­ки сво­е­го вре­ме­ни, Лав­крафт пре­крас­но впи­сы­ва­ет­ся в кате­го­рию, соглас­но опре­де­ле­нию это­го тер­ми­на, “экзи­стен­ци­аль­но­го ниги­лиз­ма”…

«Экзи­стен­ци­аль­ный ниги­лизм, это фило­соф­ская тео­рия, соглас­но кото­рой жизнь не име­ет внут­рен­не­го смыс­ла или цен­но­сти. Что каса­ет­ся Все­лен­ной, то экзи­стен­ци­аль­ный ниги­лизм утвер­жда­ет о незна­чи­тель­но­сти отдель­но­го чело­ве­ка или даже все­го чело­ве­че­ско­го вида, его бес­по­лез­но­сти и невоз­мож­но­сти раз­ви­тия. Соглас­но тео­рии, каж­дый инди­вид, это изо­ли­ро­ван­ное суще­ство, рож­дён­ное во Все­лен­ной, лишён­ное вся­ко­го зна­ния о смыс­ле бытия, и вынуж­ден­ное само его при­ду­мы­вать. Врож­дён­ная бес­смыс­лен­ность жиз­ни иссле­ду­ет­ся глав­ным обра­зом в фило­соф­ской шко­ле экзи­стен­ци­а­лиз­ма, где воз­мож­но создать соб­ствен­ный субъ­ек­тив­ный смысл и цель.» — Вики­пе­дия: Кос­ми­цизм, Экзи­стен­ци­аль­ный ниги­лизм

Об этом Лав­крафт писал всю­ду. И как вам такая тре­вож­ная идея, дела­ю­щая посла­ние ужа­са инте­рес­ным и даже увле­ка­тель­ным для чте­ния? Дела­ю­щая самую оди­но­кую, самую печаль­ную прав­ду жиз­ни, столь при­ме­ча­тель­ной для чита­те­ля? Вы исполь­зу­е­те свой талант и страсть к сло­вам, свой интел­лект и зна­ния, полу­чен­ные бла­го­да­ря начи­тан­но­сти и широ­ко­му кру­го­зо­ру, свою любовь к нау­ке и откры­ти­ям, даже свои соб­ствен­ные кош­ма­ры, и вы ста­но­ви­тесь худож­ни­ком повест­во­ва­ния. Вы учи­тесь выстра­и­вать осно­вы Гран-Гиньоль, что­бы при­влечь чита­те­лей, а затем вы… сее­те семе­на… внут­ри это­го сосу­да, кото­рый при­нял ваше посла­ние. Это зло­на­ме­рен­ное дело. Ужас пря­чет­ся там, где ему нет места. Но если ваше вни­ма­ние сосре­до­то­чен­но на вели­чии какой-то ред­кой кра­со­ты, то, воз­мож­но, вы буде­те более склон­ны игно­ри­ро­вать щупаль­ца и тому подоб­ное.

Таков Вели­кий замы­сел Лав­краф­та. Я срав­ни­ваю созда­ние им имен­но тако­го сосу­да с воз­ве­де­ни­ем кра­си­во­го, дове­дён­но­го в сво­ей вычур­но­сти до выс­шей точ­ки ужа­са, но всё же кажу­ще­го­ся без­обид­ным, собо­ра. А пока, для боль­шей ясно­сти, давай­те рас­смот­рим это место чудес­но­го сосу­да Лав­краф­та, выбран­но­го им спо­со­ба пере­да­чи, его уни­каль­но­го “про­за­и­че­ско­го сти­ля”.

“– Захо­ди­те и поси­ди­те немно­го, – гово­рит он. И вы дела­е­те это. И вам это нра­вит­ся.”

«…Кос­ми­цизм Лав­краф­та не рели­ги­о­зен… это ско­рее вер­сия его меха­ни­сти­че­ско­го мате­ри­а­лиз­ма. Таким обра­зом, Лав­крафт при­нял фило­со­фию кос­ми­че­ско­го без­раз­ли­чия. Он верил в бес­смыс­лен­ную, меха­ни­че­скую и без­раз­лич­ную все­лен­ную, кото­рую чело­ве­че­ские суще­ства, с их есте­ствен­но огра­ни­чен­ным вос­при­я­ти­ем, нико­гда не смо­гут постичь. Его точ­ка зре­ния не учи­ты­ва­ет рели­ги­оз­ных убеж­де­ний, кото­рые невоз­мож­но науч­но обос­но­вать. Непо­сти­жи­мые кос­ми­че­ские силы в его рас­ска­зах забо­тят­ся о чело­ве­че­стве так же мало, как люди о насе­ко­мых.» — Вики­пе­дия: Кос­ми­цизм

Добавь­те ко все­му это­му бес­смыс­лен­но­му и без­раз­лич­но­му отно­ше­нию явную любовь к сло­вам и их силе (Лав­крафт был поэтом), хоро­шо напи­сан­ные исто­рии, и весь­ма живое, мрач­ное вооб­ра­же­ние, тогда у вас полу­чит­ся насто­я­щая гре­му­чая смесь – доб­ро пожа­ло­вать в рабо­ты Говар­да Фил­лип­са Лав­краф­та.

Лав­крафт сам под­твер­дил такую свою фило­со­фию в пись­ме, адре­со­ван­ном редак­то­ру «Weird Tales» Фарнс­вор­ту Рай­ту:

«Теперь все мои рас­ска­зы осно­ва­ны на фун­да­мен­таль­ной пред­по­сыл­ке, что общие чело­ве­че­ские зако­ны, инте­ре­сы и эмо­ции не име­ют ника­кой силы или зна­че­ния в бес­край­нем кос­мо­се. Я не нахо­жу ниче­го, кро­ме ребя­че­ства в исто­ри­ях, где чело­ве­че­ская фор­ма, мест­ные люд­ские стра­сти, рам­ки и нор­мы, изоб­ра­же­ны как род­ные для иных миров или все­лен­ных. Что­бы достичь сути экс­тер­наль­но­сти, будь то вре­мя, про­стран­ство или изме­ре­ния, нуж­но забыть, что такие вещи, как орга­ни­че­ская жизнь, доб­ро и зло, любовь и нена­висть, и все подоб­ные локаль­ные атри­бу­ты ничтож­ной и крат­ко­вре­мен­ной расы, назы­ва­е­мой чело­ве­че­ством, вооб­ще суще­ству­ют.» — Из пись­ма Лав­краф­та

“Чистое и светлое место”

Для срав­не­ния в “лите­ра­тур­ном мире” рас­смот­рим лейт­мо­тив, зало­жен­ный в рас­ска­зе Эрне­ста Хемин­гу­эя (тоже экзи­стен­ци­а­ли­ста и ниги­ли­ста) под назва­ни­ем «Чистое и свет­лое место». В этом про­из­ве­де­нии мож­но встре­тить неод­но­крат­но исполь­зу­ю­ще­е­ся сло­во “nada”… что в пере­во­де с испан­ско­го зна­чит “ничто”. Эта неболь­шая и неза­мыс­ло­ва­тая, но доволь­но силь­ная исто­рия, цен­траль­ная тема кото­рой: поче­му порой мы, как чело­ве­че­ские суще­ства, ищем и даже опа­са­ем­ся поки­нуть “чистое и свет­лое место”, напри­мер, малень­кий бар позд­ним вече­ром, кото­рый слу­жит деко­ра­ци­ей исто­рии.

В этом рас­ска­зе два офи­ци­ан­та, один ста­рый, дру­гой моло­дой, раз­мыш­ля­ют о сидя­щем в оди­но­че­стве кли­ен­те… насту­па­ет вре­мя закры­тия, но он никак не ухо­дит, что дела­ет его весь­ма реаль­ным пер­со­на­жем. Моло­дой офи­ци­ант жела­ет доб­рой ночи и отправ­ля­ет­ся домой…

«Выклю­чив свет, [стар­ший офи­ци­ант] про­дол­жил раз­го­вор с самим собой. Это, конеч­но, свет, но необ­хо­ди­мо, что­бы место было чистым и при­ят­ным. Вам не нуж­на музы­ка. Конеч­но же, вам не нуж­на музы­ка. И так­же вам не нуж­но с досто­ин­ством сто­ять у бар­ной стой­ки, хотя это всё, что оста­лось для тако­го часа. Чего он боит­ся? Это не страх или ужас. Это ничто, кото­рое он знал слиш­ком хоро­шо. Всё это ничто, и чело­век тоже ничто. Всё так, нужен толь­ко свет, опре­де­лён­ная чисто­та и поря­док. Неко­то­рые живут и нико­гда не чув­ству­ют это­го, но он знал, что всё это nada y pues nada y nada y pues nada…» — (См. После­сло­вие)

Итак, какое же отно­ше­ние исто­рия Хемин­гу­эя о малень­ком баре в чужой стране, и паре нико­му неиз­вест­ных офи­ци­ан­тов, бол­та­ю­щих о ничто, име­ет к рабо­там Говар­да Фил­лип­са Лав­краф­та? Оба они исполь­зу­ют, каза­лось бы, нена­вяз­чи­вый спо­соб пере­да­чи – один пре­тен­ци­оз­ный, дру­гой ске­лет­ный – что­бы доне­сти своё посла­ние: мы люди, и мы суще­ству­ем, но в систе­ме бытия мы ниче­го не зна­чим. Будь то бог или не бог, Древ­ние или не Древ­ние, разум­ная все­лен­ная или не разум­ная все­лен­ная, мы не име­ем зна­че­ния.

Лавкрафт: Человек против Художника

Если вы чита­тель, писа­тель, или кол­лек­ци­о­нер книг, увле­чён­ный “стран­ны­ми исто­ри­я­ми” – их хро­ни­кой, их про­шлым и буду­щим, их вли­я­ни­ем и зна­че­ни­ем – тогда вы кое-что зна­е­те о Говар­де Фил­лип­се Лав­краф­те:

- Вы зна­е­те его худую вытя­ну­тую физио­но­мию.

- Вы зна­е­те, что он был затвор­ни­ком.

- Вы зна­е­те, что его отец сошёл с ума.

- Вы зна­е­те, что его мать была эмо­ци­о­наль­но неустой­чи­вой.

- Вы зна­е­те, что он был не по годам раз­вит.

- Вы зна­е­те, что он любил поря­док и посто­ян­ство в сво­ём окру­же­нии.

- Вы зна­е­те, что он был англо­фи­лом.

- Вы зна­е­те, что он был высо­ко­мер­ным.

- Вы зна­е­те, что у него были жут­кие ноч­ные кош­ма­ры.

- Вы зна­е­те, что он был про­тив все­го сек­су­аль­но­го.

- Вы зна­е­те, что он нико­гда не закан­чи­вал шко­лы, но был весь­ма обра­зо­ван.

- Вы зна­е­те, что он напи­сал боль­ше писем, чем рас­ска­зов или эссе, более сот­ни тысяч.

- Вы зна­е­те, что он не любил евре­ев, но женил­ся на еврей­ке, а затем раз­вёл­ся.

- Вы зна­е­те, что он писал исто­рии о щупаль­цах суще­ства по име­ни Ктул­ху, и вы зна­е­те, что не смо­же­те про­из­не­сти это про­кля­тое имя.

- Вы зна­е­те сюже­ты таких его извест­ных про­из­ве­де­ний, как «Зов ктул­ху», «Дагон» и «Ужас Дан­ви­ча».

- Вы зна­е­те, что есть пре­мия для писа­те­лей, выпол­нен­ная в виде его бюста.

- Вы зна­е­те, что он дал нача­ло “мифо­су”, побуж­дая дру­гих писа­те­лей сво­бод­но исполь­зо­вать его идеи в их соб­ствен­ных худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ни­ях, и сам делал то же самое.

- Вы зна­е­те, что он напи­сал мно­же­ство хоро­ших исто­рий, и даже одну для Гуди­ни!

Но зна­е­те ли вы, каким стро­гим, скру­пу­лёз­ным и искус­ным сочи­ни­те­лем был Лав­крафт? Как и все мы, он кри­ти­ко­вал себя и свои рабо­ты. Он выстра­и­вал и ждал. Он сочи­нял, писал и ждал. Он ощу­щал непри­я­тие и ждал. Он почти сдал­ся, и он ждал. Его редак­тор был бол­ва­ном, вин­ти­ком в ржа­вой шесте­рён­ке, но Говард ждал.

Собор Гран-Гиньоль

Я не читал ещё ни одно­го живо­го (или умер­ше­го) авто­ра стран­ных исто­рий, кото­рый бы созда­вал и выстра­и­вал свои сочи­не­ния с той же сте­пе­нью про­ни­ца­тель­но­сти, зна­ни­ем при­ро­ды стра­ха, или талан­том и мастер­ством рас­сказ­чи­ка, каки­ми обла­дал Говард Фил­липс Лав­крафт. И его уме­ния пре­вос­хо­дят мно­гих в сфе­ре “вне­жан­ро­вой” лите­ра­ту­ры, вот поче­му мно­гие пыта­лись под­ра­жать его рабо­там. И, веро­ят­но, тех­ни­ку мож­но ско­пи­ро­вать, я не знаю, не про­бо­вал, посколь­ку исто­рия Сти­ве­на Кин­га «Иеру­са­ли­мов удел», кажет­ся, очень хоро­шо впи­сы­ва­ет­ся в неё (худо­же­ствен­ная исто­рия хоро­ша сама по себе, и её сто­ит про­чи­тать). Одна­ко искус­ство повест­во­ва­ния выхо­дит за рам­ки тех­ни­ки, оно обре­та­ет­ся намно­го выше.

Мы слиш­ком изба­ло­ва­ны кни­га­ми, исто­ри­я­ми и их авто­ра­ми. Мы с жад­но­стью чита­ем о собо­ре и о том, как кры­лья лету­чих мышей тре­пе­щут, слов­но при­зрач­ные пеле­на, в его тенях… мы видим све­тя­щи­е­ся гла­за в хори­сте… и как кровь про­са­чи­ва­ет­ся из-под закры­той две­ри испо­ве­даль­ни? Но доста­точ­но ли мы уде­ля­ем вни­ма­ния само­му собо­ру, его струк­ту­ре, кото­рая поз­во­ля­ет атмо­сфе­ре раз­рас­тать­ся и захва­ты­вать? Или, напри­мер, слож­но­сти его кон­струк­ции, каче­ству и типу мате­ри­а­лов, кото­рые дела­ют его проч­ным и дол­го­веч­ным? Неуже­ли мы пере­ста­ём заду­мы­вать­ся о том, как добы­вал­ся камень, и сколь­ко вре­ме­ни пона­до­би­лось, что­бы уло­жить каж­дый камень в клад­ку, или что­бы при­дать ей необ­хо­ди­мую для изги­ба арки фор­му? Все эти вещи име­ют зна­че­ние.

Сло­во за сло­вом, пред­ло­же­ние за пред­ло­же­ни­ем, абзац за абза­цем, Лав­крафт воз­во­дил бога­то укра­шен­ный собор, в кото­ром мог бы раз­ме­стить эле­мен­ты сво­е­го повест­во­ва­ния. Это важ­но, важ­но пото­му, что это един­ствен­ная при­чи­на, по кото­рой мы чита­ем его… или когда-то чита­ли… или про­дол­жа­ем воз­вра­щать­ся к его чте­нию. Нам нра­вит­ся выстро­ен­ный им собор, мы вос­хи­ща­ем­ся им, ведь он застав­ля­ет нас чув­ство­вать, хотя бы на вре­мя, что мы “где-то” име­ем зна­че­ние во всём этом нигде.

Здесь уют­но, внут­ри горят огни, осве­щая вит­раж­ные окна, и тени рас­пол­за­ют­ся по углам… вы чув­ству­е­те себя в без­опас­но­сти, вам хоро­шо. Но в воз­ду­хе всё ещё что-то при­сут­ству­ет, что-то за гра­ни­цей све­та, и оно при­бли­жа­ет­ся. Это пуга­ет, и это ужас­но, но вы это­го ещё не зна­е­те. Это музы­ка орга­на льёт­ся под сво­дом слов­но молит­ва? Это взма­хи кры­льев? Воз­мож­но, кам­ни осе­да­ют? Боль­шая тень дви­жет­ся, слов­но тяжё­лое обла­ко, меж­ду вит­раж­ны­ми окна­ми пря­мо над вами. Вы вез­де и нигде. И рас­сказ­чик пони­ма­ет это рань­ше вас. Что-то тём­ное изви­ва­ет­ся над вашей голо­вой, и нечто блед­но-белое сколь­зит у ваших ног, по само­му полу… но вы не осо­зна­ё­те это­го… оно про­би­ва­ет­ся… тихо… слов­но росток…

В кон­це кон­цов, Говард Фил­липс Лав­крафт хотел, что­бы вы почув­ство­ва­ли, как это семя, поса­жен­ное в пло­до­род­ной поч­ве, мед­лен­но рас­тёт, ста­но­вит­ся чем-то, и насти­га­ет вас. Это семя его дар вам, его исто­рия для наив­но­го чита­те­ля. И он создал этот огром­ный, бога­то укра­шен­ный собор, этот сосуд, как тре­вож­но неесте­ствен­ное место, в кото­ром мож­но добить­ся его роста… и вашей непод­го­тов­лен­но­сти при­нять его. Имен­но это неесте­ствен­ное сопри­кос­но­ве­ние бога­то укра­шен­но­го сосу­да и тём­но­го семе­ни (это­го тай­но­го стрем­ле­ния), в резуль­та­те вызы­ва­ет потря­се­ние и вне­зап­ный ужас, вот что такое искус­ство Лав­краф­та. Созрев­шие пло­ды, гри­бы, спо­ры, или поросль, при­над­ле­жат это­му месту. Они зна­ют, что это их место, они были здесь всё вре­мя. И к тому вре­ме­ни, как вы это пой­мё­те, будет уже слиш­ком позд­но.

У Лав­краф­та есть вы. Исто­рия и сосуд соеди­ни­лись, доби­лись вас, и побе­ди­ли. Подоб­но жуж­жа­щим Ми-Го, они уно­сят вас (ну, какую-то часть) в “небы­тие”, о кото­ром вы не осме­ли­ва­лись даже и меч­тать. Всё это чер­тов­ски ковар­но, но у него нет дру­го­го пути, а у вас нет цели. Вы не име­е­те зна­че­ния, вы ниче­го не зна­чи­ли, и нико­гда не буде­те. И оно пока­зы­ва­ет вам это сно­ва и сно­ва. Быть может, подоб­но ста­ро­му офи­ци­ан­ту из рас­ска­за Хемин­гу­эя, мы тоже долж­ны при­знать, что наши самые тём­ные исти­ны, самые печаль­ные и сво­дя­щие с ума осо­зна­ния, ста­но­вят­ся более понят­ны, когда мы, нако­нец, попа­да­ем в объ­я­тия чисто­го и свет­ло­го места.

После­сло­вие

«- Доб­рой ночи, — ска­зал моло­дой офи­ци­ант.

- Доб­рой ночи, — отве­тил дру­гой. Выклю­чив свет, он про­дол­жил раз­го­вор с самим собой. Это, конеч­но, свет, но необ­хо­ди­мо, что­бы место было чистым и при­ят­ным. Вам не нуж­на музы­ка. Конеч­но же, вам не нуж­на музы­ка. И так­же вам не нуж­но с досто­ин­ством сто­ять у бар­ной стой­ки, хотя это всё, что оста­лось для тако­го часа. Чего он боит­ся? Это не страх или ужас. Это ничто, кото­рое он знал слиш­ком хоро­шо.

Всё это ничто, и чело­век тоже ничто. Всё так, нужен толь­ко свет, опре­де­лён­ная чисто­та и поря­док. Неко­то­рые живут и нико­гда не чув­ству­ют это­го, но он знал, что всё это nada y pues nada y nada y pues nada…[2] Nada наше, при­бы­ва­ю­щее в nada, nada да будет имя твоё, nada да будет цар­ствие твоё, nada да будет воля твоя, да пре­бу­дет nada, nada в nada. Дай нам nada на сей день, и nada нам наше nada, как мы nada, нашим nada, и не nada нас в nada, но избавь нас от nada; pues nada. Да здрав­ству­ет ничто, напол­нен­ное ничем, ничто с тобой. Он улыб­нул­ся и встал у бар­ной стой­кой со свер­ка­ю­щей паро­вой кофе­вар­кой.

 Что вам? – спро­сил бар­мен.

 Nada.

 Otro loco mas.[3] – про­из­нёс бар­мен и отвер­нул­ся.

 Чашеч­ку, — ска­зал офи­ци­ант.

Бар­мен налил ему.

 Свет очень яркий и при­ят­ный, но бар­ная стой­ка не натёр­та,  заме­тил офи­ци­ант.

Бар­мен посмот­рел на него, но ниче­го не отве­тил. Было слиш­ком позд­но для ноч­ных раз­го­во­ров.

 Жела­е­те ещё? – спро­сил бар­мен.

 Нет, спа­си­бо,  отве­тил офи­ци­ант и вышел. Он не любил бары и вин­ные погре­ба. Чистое, свет­лое кафе – совсем дру­гое дело. Он боль­ше не будет ни о чём раз­ду­мы­вать, а отпра­вит­ся домой, в свою ком­на­ту. Ляжет в постель, и на рас­све­те, нако­нец, заснёт. В кон­це кон­цов, ска­зал он себе, это все­го лишь бес­сон­ни­ца. Она есть у мно­гих.» — Эрнест Хемин­гу­эй «Чистое и свет­лое место»

Автор: Mick A. Quinn, The Sanguine Woods (TSW)
Пере­вод: Алек­сей Лотер­ман, 2019

Примечания переводчика:

*Ори­ги­наль­ное назва­ние ста­тьи «The Horla: audio reading» было изме­не­но для более точ­но­го отра­же­ния её содер­жа­ния.

** В ста­тье заме­ча­ния и про­чие помет­ки в квад­рат­ных скоб­ках при­над­ле­жат авто­ру, циф­ра­ми же в квад­рат­ных скоб­ках поме­че­ны ниже сле­ду­ю­щие снос­ки.

[1] Пол Кук, близ­кий друг Лав­краф­та, жур­на­лист и изда­тель, ярый люби­тель и кол­лек­ци­о­нер “стран­ных исто­рий”. Он собрал бога­тую биб­лио­те­ку и часто одал­жи­вал кни­ги Лав­краф­ту, а так­же печа­тал его про­из­ве­де­ния в сво­их жур­на­лах. Имен­но Кук поспо­соб­ство­вал пер­вой пуб­ли­ка­ции «Сверхъ­есте­ствен­но­го ужа­са в лите­ра­ту­ре» в сво­ём «Отшель­ни­ке» (The Recluse) от авгу­ста 1927 года.

[2] В ори­ги­на­ле – “I’ll tell them to go to O. Dear!” – заме­ча­ние “[смысл не ясен]” добав­ле­но авто­ром ста­тьи.

[3] Име­ет­ся вви­ду жур­нал «Munsey’s Magazine», осно­ван­ный Фрэн­ком А. Ман­си и выхо­див­ший с 1889 по 1929 годы, когда он был объ­еди­нён с «The Argosy», из кото­ро­го затем вышел «The All-Story». Лав­крафт зачи­ты­вал­ся пуб­ли­ко­вав­шей­ся в них фан­та­сти­кой и счи­тал сво­им основ­ным “источ­ни­ком совре­мен­но­го поту­сто­рон­не­го”, “ кото­рый был и оста­ёт­ся про­дол­жа­те­лем худо­же­ствен­ной шко­лы По и Вер­на”.

[4] «Railroadman’s Magazine» или «Railroad Magazine», жур­нал пуб­ли­ко­вав­ший исто­рии и ста­тьи о желез­ных доро­гах и поез­дах, так­же осно­ван­ный Ман­си и выхо­див­ший с 1906 по 1919 годы, до объ­еди­не­ния с «The Argosy». Лав­крафт про­чёл все 150 выпус­ков жур­на­ла, что ста­ло более под­хо­дя­щим его воз­рас­ту про­дол­же­ни­ем дет­ско­го увле­че­ния (про­длив­ше­го­ся до 17-лет­не­го воз­рас­та) игрой в Нью-Анвик (New Anvik) – дере­вень­ку с фор­том, сада­ми и желез­ны­ми доро­га­ми, кото­рую он выстро­ил на зад­нем дво­ре вме­сте со сво­и­ми дру­зья­ми, раз­де­ляв­ши­ми его увле­че­ния.

[5] Джордж Уил­лард Кирк – изда­тель и вла­де­лец книж­но­го мага­зи­на в Нью-Йор­ке, был дру­гом Лав­краф­та и вхо­дил в воз­ник­ший вокруг него в 1924–1927 годах лите­ра­тур­ный клуб “Kalem Club”.

[6] В каче­стве заме­ны англо­языч­ной аудиок­ни­ге в начит­ке Грег­га Мар­дже­рит, мож­но про­слу­шать рус­скую аудиок­ни­гу в испол­не­нии Арка­дия Бух­ми­на.

[7] Име­ет­ся вви­ду «Энцик­ло­пе­дия Г.Ф.Лавкрафта» (An H.P.Lovecraft Encyclopedia) 2001 года, за автор­ством С.Т.Джоши и Дэви­да Э.Шульца, в кото­рой гово­рит­ся, что соглас­но вос­по­ми­на­ни­ям Р.Х.Барлоу: «Изгой, [это] серия куль­ми­на­ций, кото­рую пер­во­на­чаль­но пред­по­ла­га­лось завер­шить на эпи­зо­де с клад­би­щем; затем он [Лав­крафт] задал­ся вопро­сом, что про­изой­дёт, если люди уви­дят гуля, и поэто­му доба­вил вто­рую куль­ми­на­цию; нако­нец, он решил, что Суще­ство уви­дит само­го себя!»

[8] Нена­дёж­ный рас­сказ­чик – лите­ра­тур­ный при­ём, заклю­ча­ю­щий­ся в недо­сто­вер­но­сти опи­сы­ва­е­мых рас­сказ­чи­ком собы­тий, в силу каких либо при­чин, в дан­ном слу­чае безу­мия.

[9] Име­ют­ся вви­ду широ­ко рас­про­стра­нён­ные у мно­гих наро­дов пове­рья о ноч­ных духах, кото­рые запры­ги­ва­ют спя­ще­му чело­ве­ку на грудь, обез­дви­жи­ва­ют и душат его, вну­шая кош­ма­ры и дикий ужас. Совре­мен­ной меди­ци­ной это явле­ние изу­че­но и назва­но “сон­ным пара­ли­чом”. Здесь автор ста­тьи даёт ссыл­ку на дру­гую свою крат­кую пуб­ли­ка­цию «Бурый Джен­кинс: крат­кий экс­курс по неко­то­рым кори­до­рам исто­рии» (Brown Jenkins: a scamper around some tunnels of history), пере­вод кото­рой мож­но про­чи­тать по ссыл­ке.

[10] Пожа­луй, имен­но что намё­ки, посколь­ку в пове­сти Орля име­ет сверхъ­есте­ствен­ную поту­сто­рон­нюю при­ро­ду, он суще­ство­вал рядом с чело­ве­ком все­гда, как пре­вос­хо­дя­щее его в раз­ви­тии суще­ство, и порой про­яв­лял себя, что отра­зи­лось в фольк­ло­ре. А его интер­пре­та­цию как ино­пла­нет­но­го захват­чи­ка, при­шед­ше­го на Зем­лю, что­бы пора­бо­тить чело­ве­че­ство, пред­ло­жил уже Лав­краф­та в сво­ём «Сверхъ­есте­ствен­ном ужа­се в лите­ра­ту­ре». Таким обра­зом, повесть Мопас­са­на име­ет куда боль­ше обще­го с «Ужа­сом Дан­ви­ча» 1928 года и «Извне» 1921 года, чем с «Зовом Ктул­ху», «Шеп­чу­щем во тьме», «Хреб­та­ми безу­мия» или «Тенью из без­вре­ме­нья» Лав­краф­та.