2000 / Всеволод Бродский / Страшный Мир Лавкрафта
Всеволод Бродский
vesti.ru, 31 октября 2000, 16:44
Лев Толстой, как известно, говорил про Леонида Андреева:
“Он пугает, а мне не страшно”.
От Лавкрафта Толстому стало бы страшно наверняка.
Говард Филлипс Лавкрафт — один из самых странных писателей XX века. Посвятивший всю творческую жизнь описанию разнообразных сверхъестественных явлений, он, с одной стороны, явно относится к жанру массовой литературы — триллеры, ужастики и так далее. С другой — совершенно из него выпадает.
При жизни он был мало известен даже своим соседям из родного Провиденса, глухой американской глубинки в штате Род-Айленд. Немногочисленные опубликованные рассказы и эссе, разбросанные по небольшим журнальчикам и газетам, проходили незамеченными. Большая часть сочинений Лавкрафта вообще осталась в ящике стола. Вряд ли кто мог предположить, что всего лишь через двадцать лет после смерти писателя (Лавкрафт умер в 1937‑м, будучи 47 лет от роду) он будет объявлен классиком американской литературы, а собрания его сочинений станут раскупаться, как чизбургеры в ближайшем Макдональдсе.
Самое интересное, что как раз на двадцатые-тридцатые годы приходится расцвет так называемой литературы ужасов — к которой вроде бы и относится Лавкрафт. Заново открывается Эдгар По — прежде всего как поставщик страшных сюжетов про котов-людоедов и восставших из могилы мертвецов. Повсюду продается “Дракула” Брэма Стокера, во всех кинотеатрах идет “Носферату” Мурнау и “Усталая смерть” Фрица Ланга, во всех гостиных висит репродукция “Острова Мертвых” Беклина. Фильмов и книг про ожившие мумии и родовые проклятия, про влюбленных вампиров и всяческих зомби просто не счесть. Такое ощущение, что культура начаа XX века справляла какой-то бесконечный Хэллоуин.
Лавкрафт, казалось бы, вполне вписывается в общую литературную атмосферу. Первый же его опубликованный рассказ — “Дагон” (1917) — даже некоторым образом прошумел. Кто бы мог подумать, что этот успех будет в жизни Лавкрафта первым и последним.
В “Дагоне” описывается чрезвычайно странная история — некий человек, спасаясь с корабля, захваченного в годы Первой мировой войны немецкими рейдерами, плывет на лодке по морю, где случайно сталкивается с невероятным человекообразным огромным существом, выплывшим из морских глубин — судя по всему, древним то ли богом, то ли демоном (что для Лавкрафта совершенно идентично). Существо, собственно, ничего особого не делает — просто обнимает воздвигнутый неизвестными народами алтарь и то ли рыдает, то ли жалуется. После чего герой сходит с ума и через некоторое время, уже добравшись до берега, выбрасывается из окна — настолько боится новой встречи. Уже этот первый рассказ буквально наполнен обычной лавкрафтовской лексикой — “несказанный ужас”, “непостижимый хаос”, “безымянный кошмар” и так далее. С самого начала своего творчества — и до самого конца — Лавкрафт определяет то, что Блок называл “страшный мир”, через отрицание. Через частицу “не”.
И это относится не только к эпитетам. Чем ближе Лавкрафт сталкивается с создаваемым им самим ужасом, тем менее он склонен его описывать. Его сюжеты чрезвычайно изобретательны и абсолютно оригинальны — но постепенно они становятся все менее разработанными. Подзаголовком для всего творчества Лавкрафта может послужить название одного из его ранних рассказов — “Неименуемое”. Стандартная для рассказов Лавкрафта ситуация — персонаж повествует о некоем событии, настолько чудовищном, что конкретные его черты он воспроизвести просто не в силах. Слишком уж страшно — и рассказчику, и автору. И читателю.
Именно в этом и причина прижизненной безвестности Лавкрафта. Там, где его современники занимаются изящными стилизациями, он пугает по-настоящему. Там, где люди празднуют Хэллоуин, напялив страшные маски, Лавкрафт демонстрирует свое собственное лицо. А незамаскированный ужас мало кому нужен.
Лев Толстой, как известно, говорил про Леонида Андреева: “Он пугает, а мне не страшно”. Вот от Лавкрафта Толстому стало бы страшно наверняка.
Лавкрафт — не только сам по себе странный писатель, у него еще и чрезвычайно странная литературная судьба. Создать ему популярность помогли великие — Борхес, Жан Кокто — через много лет после смерти писателя выступив в качестве его своеобразных литературных агентов. Мертвый Лавкрафт предоставил им неиссякаемый источник оригинальных сюжетов, небывалую искренность и абсолютную бескомпромиссность — они же в ответ поделились с ним раскрученностью в интеллектуальных кругах и широкими связями в мире книгоиздателей. Многие фантастические рассказы Борхеса не просто восходят к Лавкрафту, а иногда и заимствуют его сюжеты — например, “Бессмертный”, в немалой части происходящий из лавкрафтовского рассказа 1921 года “Безымянный город”. Кинематографическая трилогия Кокто про Орфея, проникающего через зеркала в потусторонний мир, тоже очевидным образом связана с американским мистиком.
В результате Лавкрафт, смягченный литературными изысками, умеренным декадентством и библиотечной начитанностью, предстал перед публикой совсем другим писателем. Такой Лавкрафт уже был совсем не страшен — вернее, страшен ровно настолько, чтобы пойти в массы. Целые толпы кино- и телережиссеров взялись за его весьма немаленькое наследие. Каждый год в США происходит фестиваль фильмов на сюжеты Лавкрафта — среди них такие известные, как “Reanimator” Стюарта Гордона, снятый в 1985 году (по рассказу “Херберт Уэллс, оживляющий мертвых”) и “Music of Erich Zann” Джона Страйсика по одноименному рассказу.
Ужас окончательно стал популярным развлечением. К самому Лавкрафту все это не имеет отношения.
Примечания:
Оригинал русскоязычной статьи находится по адресу: www.vesti.ru/2000/10/31/972999842.html
Архивная статья с lovecraft.ru