1933 / Лавкрафт / Кое-какие заметки о ничтожестве

Для меня глав­ная слож­ность при сочи­не­нии авто­био­гра­фии — это най­ти, о чем же все-таки напи­сать. Мое суще­ство­ва­ние все­гда было тихим, ров­ным и ничем не при­ме­ча­тель­ным; на бума­ге оно в луч­шем слу­чае долж­но смот­реть­ся при­скорб­но прес­ным и уны­лым.

Я родил­ся в Про­ви­ден­се, Р.А. (где, за выче­том двух незна­чи­тель­ных пере­ры­вов, с тех пор и жил), 20 авгу­ста 1890 года; про­ис­хо­дя от ста­ро­го род-айленд­ско­го рода со сто­ро­ны мате­ри, а по отцов­ской линии — от девон­шир­цев, с 1827 года про­жи­вав­ших в шта­те Нью-Йорк.

Инте­ре­сы, что при­ве­ли меня к лите­ра­ту­ре о необыч­ном, сло­жи­лись очень рано — сколь­ко я себя пом­ню, меня все­гда оча­ро­вы­ва­ли стран­ные идеи и исто­рии, древ­ние пред­ме­ты и пей­за­жи. Ничто и нико­гда, похо­же, не пле­ня­ло меня силь­нее, чем мысль о каком-нибудь при­чуд­ли­вом нару­ше­нии скуч­ных зако­нов При­ро­ды или о чудо­вищ­ном втор­же­нии в зна­ко­мый нам мир чего-то неве­до­мо­го, явив­ше­го­ся из бес­край­них бездн про­стран­ства.

Когда мне было года три, я жад­но вслу­ши­вал­ся в обыч­ные дет­ские сказ­ки о феях и вол­шеб­ни­ках, и “Сказ­ки” бра­тьев Гримм ста­ли одной из пер­вых книг, что я про­чел — в воз­расте четы­рех лет. Когда мне было пять, меня пле­ни­ли сказ­ки “Тыся­ча и одной ночи”, и я часа­ми изоб­ра­жал ара­ба, назы­вая себя “Абду­лом Аль­хаз­ре­дом” — некий доб­рый ста­рец посо­ве­то­вал мне это как типич­но сара­цин­ское имя. Прав­да, лишь мно­го лет спу­стя я доду­мал­ся отпра­вить Абду­ла в вось­мой век и при­пи­сать ему ужас­ный и запрет­ный Некро­но­ми­кон!

Но не толь­ко кни­ги и леген­ды вла­де­ли моей фан­та­зи­ей. Кру­тые, тихие ули­цы род­но­го горо­да, чьи коло­ни­аль­ные двер­ные про­емы под вее­ро­об­раз­ны­ми окош­ка­ми, мел­ко-застек­лен­ные окон­ца и изящ­ные геор­ги­ан­ские коло­коль­ни доныне пол­ны живым оча­ро­ва­ни­ем восем­на­дца­тое века, таи­ли в себе вол­шеб­ство, тогда — да и сей­час почти неизъ­яс­ни­мое. Осо­бен­но мучи­тель­но вол­но­ва­ли меня зака­ты над морем город­ских крыш, рас­сти­ла­ю­щим­ся под скло­на­ми высо­ко­го хол­ма. Не успел я огля­нуть­ся, как восем­на­дца­тый век пора­бо­тил меня — даже силь­нее и надеж­нее, чем героя “Пло­ща­ди Берк­ли”; так что я при­вык коро­тать вре­мя на чер­да­ке, кор­пея над кни­га­ми с длин­ным S, изгнан­ны­ми из биб­лио­те­ки на ниж­нем эта­же, и бес­со­зна­тель­но усва­и­вая стиль Поупа и д‑ра Джон­со­на как есте­ствен­ный спо­соб выра­же­ния. Эту погло­щен­ность вдвойне усу­губ­ля­ло мое сквер­ное здо­ро­вье, из-за кото­ро­го мои визи­ты в шко­лу были ред­ки­ми и нере­гу­ляр­ны­ми. В резуль­та­те мне ста­ло неуло­ви­мо неуют­но в совре­мен­но­сти, а вре­мя я в ито­ге начал вос­при­ни­мать, как нечто мисти­че­ское и зло­ве­щее, тая­щее в себе вели­кое мно­же­ство непред­ска­зу­е­мых чудес.
При­ро­да столь же ост­ро вол­но­ва­ла мое чув­ство фан­та­сти­че­ско­го. Наш дом сто­ял непо­да­ле­ку от того, что в то вре­мя было кра­ем город­ской застрой­ки, так что я был не менее при­вы­чен к всхолм­лен­ным полям, камен­ным сте­нам, гигант­ским вязам, при­зе­ми­стым фер­мер­ским домам и тем­ным лесам дере­вен­ской Новой Англии, чем к ста­рин­ным город­ским видам. Этот мелан­хо­лич­ный, дев­ствен­ный пей­заж, каза­лось, был напол­нен неким гро­мад­ным, но невнят­ным смыс­лом, а над неко­то­ры­ми тем­ны­ми леси­сты­ми лож­би­на­ми близ реки Сиконк слов­но бы вита­ла аура стран­но­сти, не лишен­ной смут­но­го ужа­са. Они явля­лись мне в снах — осо­бен­но в кош­ма­рах, вклю­чав­ших чер­ных, кры­ла­тых, гиб­ких как рези­на существ, кото­рых я окре­стил “полу­ноч­ни­ка­ми” [night-gaunts].

Когда мне было шесть, попу­ляр­ные дет­ские изда­ния позна­ко­ми­ли меня с мифо­ло­ги­ей Гре­ции и Рима, и я был глу­бо­ко ею впе­чат­лен. Я бро­сил быть ара­бом и стал рим­ля­ни­ном — кста­ти, вос­при­няв древ­ний Рим со стран­ным чув­ством бли­зо­сти и узна­ва­ния, лишь немно­гим более сла­бым, чем похо­жее чув­ство к восем­на­дца­то­му сто­ле­тию. В каком-то смыс­ле, два этих чув­ства были еди­ным целым; ибо, разыс­ки­вая тво­ре­ния клас­си­ков, из кото­рой были взя­ты те дет­ские рас­ска­зи­ки, я по боль­шей части нахо­дил их в пере­во­дах кон­ца сем­на­дца­то­го или восем­на­дца­то­го века. Тол­чок, полу­чен­ный вооб­ра­же­ни­ем, был- колос­са­лен, и какое-то вре­мя я дей­стви­тель­но верил, что кра­ем гла­за вижу фав­нов и дри­ад в опре­де­лен­ных почтен­ных рощах. Я завел при­выч­ку стро­ить алта­ри и при­но­сить жерт­вы Пану, Диане, Апол­ло­ну и Минер­ве.

При­мер­но в том же воз­расте таин­ствен­ные иллю­стра­ции Густа­ва Доре — уви­ден­ные в ‑Дан­те, Миль­тоне и “Древ­нем море­хо­де” — мощ­но пора­зи­ли мое вооб­ра­же­ние. Впер­вые я попы­тал­ся взять­ся за перо — самой ран­ней вещью, что я могу при­пом­нить, был рас­сказ о жут­кой пеще­ре, сотво­рен­ный в воз­расте семи лет и назван­ный “Бла­го­род­ный согля­да­тай”. Он не сохра­нил­ся, хотя я все еще вла­дею дву­мя умо­ри­тель­но мла­ден­че­ски­ми рас­ска­зи­ка­ми, дати­ро­ван­ны­ми сле­ду­ю­щим годом — “Таин­ствен­ный корабль” и “Загад­ка моги­лы”, чьи заго­лов­ки доста­точ­но нагляд­но пока­зы­ва­ют направ­ле­ние моих инте­ре­сов.

При­мер­но в восемь лет мной овла­дел силь­ней­ший инте­рес к нау­кам, кото­рый, несо­мнен­но, вырос из раз­гля­ды­ва­ния зага­доч­но­го вида изоб­ра­же­ний “Фило­соф­ских и науч­ных инстру­мен­тов” в кон­це “Пол­но­го сло­ва­ря Веб­сте­ра”. Пер­вой ста­ла химия, и вско­ре у меня была пре­со­блаз­ни­тель­ная малень­кая лабо­ра­то­рия в под­ва­ле род­но­го дома. Затем настал черед гео­гра­фии — при­чуд­ли­вой и жут­ко­ва­той зача­ро­ван­но­сти Антарк­ти­че­ским кон­ти­нен­том и дру­ги­ми дале­ки­ми, нето­рен­ны­ми цар­ства­ми чудес. Нако­нец, мне откры­лась аст­ро­но­мия — и после две­на­дца­то­го дня рож­де­ния зов иных миров и нево­об­ра­зи­мых кос­ми­че­ских про­сто­ров надол­го заглу­шил все осталь­ные инте­ре­сы. Я печа­тал на гек­то­гра­фе малень­кую газе­ту под назва­ни­ем “Род-Айленд­ский Жур­нал Аст­ро­но­мии” и в кон­це кон­цов — в шест­на­дцать — про­рвал­ся с мате­ри­а­ла­ми по аст­ро­но­мии в насто­я­щую пери­о­ди­че­скую печать, раз в месяц обо­га­щая ста­тья­ми о теку­щих аст­ро­но­ми­че­ских фено­ме­нах мест­ную еже­днев­ную газе­ту и запол­няя более пест­рой сме­сью еже­не­дель­ные сель­ские лист­ки.

Тогда же, в сред­ней шко­ле — кото­рую мне уда­ва­лось посе­щать с неко­то­рой регу­ляр­но­стью — я впер­вые стал при­ду­мы­вать страш­ные исто­рии, отли­ча­ю­щи­е­ся хоть какой-то серьез­но­стью и связ­но­стью. Они по боль­шей части были хла­мом, и в восем­на­дцать я уни­что­жил целую их кучу; но пара-трой­ка, веро­ят­но, при­бли­жа­лась к сред­не­му буль­вар­но­му уров­ню. Из них из всех я сохра­нил толь­ко “Зве­ря в пеще­ре” (1905) и “Алхи­ми­ка” (1908). На этом эта­пе боль­шую часть мое­го непре­рыв­но­го, бес­по­ря­доч­но­го чте­ния состав­ля­ли тру­ды науч­ные и клас­си­че­ские, а исто­рии о поту­сто­рон­нем зани­ма­ли срав­ни­тель­но малое место. Нау­ка уби­ла мою и исти­на в то вре­мя увле­ка­ла меня силь­нее, чем меч­ты. По миро­воз­зре­нию я до сих пор меха­ни­сти­че­ский мате­ри­а­лист. Что до чте­ния — я самым бес­пар­дон­ным обра­зом мешал нау­ку, исто­рию, тра­ди­ци­он­ную лите­ра­ту­ру и мисти­ку с откро­вен­но инфан­тиль­ным вздо­ром.

Но и без все­го это­го чте­ния и сочи­тель­ства у меня было очень отрад­ное дет­ство: пер­вые годы жиз­ни — ожив­ле­ны игруш­ка­ми и вылаз­ка­ми на ули­цу, а дол­гий про­ме­жу­ток после деся­то­го дня рож­де­ния — запол­нен про­дол­жи­тель­ны­ми, хотя и поне­во­ле неда­ле­ки­ми, про­гул­ка­ми на вело­си­пе­де, что близ­ко позна­ко­ми­ли меня со все­ми живо­пис­ны­ми и вол­ну­ю­щи­ми вооб­ра­же­ние сто­ро­на­ми ново­ан­глий­ской дерев­ни и сель­ской мест­но­сти. Я вовсе не был каким-то там отшель­ни­ком — несколь­ко шаек мест­ной детво­ры чис­ли­ли меня в сво­их рядах.

Здо­ро­вье поме­ша­ло мне посе­щать кол­ледж; но нефор­маль­ные домаш­ние заня­тия и вли­я­ние исклю­чи­тель­но уче­но­го дядюш­ки-вра­ча помог­ли изба­вить­ся от худ­ших послед­ствий недо­стат­ка обра­зо­ва­ния. В годы, что долж­ны были стать уни­вер­си­тет­ски­ми, ‑я от нау­ки обра­тил­ся к лите­ра­ту­ре, сосре­до­то­чась на создан­ном в восем­на­дца­том сто­ле­тии, чьей частью я до стран­но­го силь­но себя ощу­щал. Сочи­не­ние страш­ных исто­рий вре­мен­но пре­кра­ти­лось, хотя я и любую мисти­ку, какую толь­ко уда­ва­лось отыс­кать — вклю­чая стран­но­ва­тые вещи­цы, часто попа­дав­ши­е­ся в деше­вых жур­наль­чи­ках вро­де “The All-Story” и “The Black Cat”. Писал же я пре­иму­ще­ствен­но сти­хи и ста­тьи — бес­про­свет­но нику­дыш­ные и ныне надеж­но спря­тан­ные и пре­дан­ные веч­но­му забве­нию.

В 1914 году я открыл для себя и при­со­еди­нил­ся к Объ­еди­нен­ной Ассо­ци­а­ции Люби­тель­ской Прес­сы, одной из несколь­ких обще­на­ци­о­наль­ных орга­ни­за­ций лите­ра­тур­ных нович­ков, пуб­ли­ку­ю­щих соб­ствен­ные газе­ты, кото­рые все вме­сте обра­зу­ют кро­хот­ный мирок полез­ной обо­юд­ной кри­ти­ки и под­держ­ки. Поль­зу от это­го брат­ско­го круж­ка едва ли мож­но пере­оце­нить, ибо сопри­кос­но­ве­ние с дру­ги­ми участ­ни­ка­ми и кри­ти­ка­ми чрез­вы­чай­но помог­ло мне, поз­во­лив изба­вить­ся от наи­худ­ших арха­из­мов и облег­чить тяже­ло­вес­ность сти­ля. Этот мир “люби­тель­ской жур­на­ли­сти­ки” ныне луч­ше все­го пред­став­лен Наци­о­наль­ной Ассо­ци­а­ци­ей Люби­тель­ской Прес­сы — обще­ством, кото­рое я могу лишь насто­я­тель­но и искренне про­ре­ко­мен­до­вать любо­му начи­на­ю­ще­му авто­ру. (За инфор­ма­ци­ей обра­щай­тесь к сек­ре­та­рю, Джор­джу У. Трей­не­ру-мл., 95 Стай­ве­сант-аве­ню, Бруклин, Нью-Йорк.) Имен­но в рядах орга­ни­зо­ван­но­го сам­из­да­та я впер­вые полу­чил совет воз­об­но­вить сочи­ни­тель­ство — шаг, кото­рый я и совер­шил в июле 1917 года, один за дру­гим напи­сав “Склеп” и “Даго­на” (оба поз­же вышли в “Weird Tales”). Зна­ком­ства, нала­жен­ные через сам­из­да­те, при­ве­ли и к пер­вой про­фес­си­о­наль­ной пуб­ли­ка­ции моих рас­ска­зов — в 1922 году, когда “Home Brew” напе­ча­тал кош­мар­ный сери­ал, оза­глав­лен­ный “Гер­берт Уэст, реани­ма­тор”. Более того, тот же круг свел меня с Клар­ком Эшто­ном Сми­том, Фрэн­ком Белк­нэпом Лон­гом-мл., Уил­фре­дом Б. Таль­ма­ном и дру­ги­ми, чьи име­на позд­нее про­гре­ме­ли в цар­стве исто­рий о необыч­ном.

В 1919 году откры­тие лор­да Дан­се­ни — у кото­ро­го я взял идею вымыш­лен­но­го пан­тео­на и фоно­вой мифо­ло­гии, пред­став­лен­ной “Ктул­ху”, “Йог-Сото­том”, “Югго­том” и т.д. — при­да­ло моей твор­че­ской фан­та­зии мощ­ный тол­чок; и я выдал на-гора куда боль­ше мате­ри­а­ла, чем когда-либо рань­ше или впо­след­ствии. В то вре­мя я вооб­ще не помыш­лял и не наде­ял­ся стать про­фес­си­о­наль­ным писа­те­лем; но появ­ле­ние в 1923 году жур­на­ла “Weird Tales” откры­ло весь­ма устой­чи­вый рынок сбы­та. Про­из­ве­де­ния пери­о­да 1920 года несут на себе ощу­ти­мую печать двух моих глав­ных эта­ло­нов, По и Дан­се­ни, и в целом черес­чур гре­шат экс­тра­ва­гант­но­стью и сгу­ще­ни­ем кра­сок, что­бы обла­дать серьез­ной лите­ра­тур­ной цен­но­стью.

Тем вре­ме­нем, после 1920 года мое здо­ро­вье рез­ко улуч­ша­лось, и отныне мое доволь­но непо­движ­ное суще­ство­ва­ние нача­ли раз­но­об­ра­зить скром­ные путе­ше­ствия, поз­во­ля­ю­щие сво­бод­нее удо­вле­тво­рить мой жгу­чий инте­рес к древ­но­стям. Глав­ней­шим моим насла­жде­ни­ем, не свя­зан­ным с лите­ра­ту­рой, стал вос­кре­ша­ю­щий про­шлое поиск вол­ну­ю­ще древ­них зда­ний и пей­за­жей по ста­рым коло­ни­аль­ным горо­дам и про­вин­ци­аль­ным доро­гам ста­рей­ших засе­лен­ных обла­стей Аме­ри­ки, и мало-пома­лу мне уда­лось покрыть зна­чи­тель­ную тер­ри­то­рию от вос­хи­ти­тель­но­го Кве­бе­ка на севе­ре до тро­пи­че­ско­го Ки-Уэс­та на юге и кра­соч­ных Нат­че­за и Ново­го Орле­а­на на запа­де. Сре­ди моих люби­мых горо­дов, поми­мо Про­ви­ден­са, — Кве­бек, Портс­мут в Нью-Хэмп­ши­ре, Салем и Мар­бл­хед в Мас­са­чу­сет­се, Нью­порт в моем род­ном шта­те, Фила­дель­фия, Анна­по­лис, Рич­монд, хра­ня­щий память о По, Чарлстон восем­на­дца­то­го века, Сент-Ога­стин шест­на­дца­то­го века и сон­ный Нат­чез с его голо­во­кру­жи­тель­но кру­тым обры­вом и пыш­ны­ми суб­тро­пи­ка­ми окрест. “Арх­эм” и “Кинг­спорт”, упо­ми­на­е­мые в моих рас­ска­зах, явля­ют­ся более-менее пере­де­лан­ны­ми вер­си­я­ми Сале­ма и Мар­бл­хе­да. Моя род­ная Новая Англия и ее веко­веч­ная, неспеш­ная муд­рость глу­бо­ко запе­чат­ле­лись в моем вооб­ра­же­нии и часто раз­ли­чи­мы в том, что я пишу. В насто­я­щее вре­мя я живу в Про­ви­ден­се, в 130-лет­нем доме на вер­шине древ­не­го хол­ма, где из окна над моим пись­мен­ным сто­лом откры­ва­ет­ся, при­ко­вы­вая взор, пано­ра­ма почтен­ных кро­вель и ста­рых вет­вей.

Сей­час мне ясно, что мои лите­ра­тур­ные талан­ты фак­ти­че­ски огра­ни­че­ны исто­ри­я­ми о меч­тах и снах, о стран­ной тени и кос­ми­че­ской “нездеш­но­сти” — несмот­ря на мой при­сталь­ный инте­рес ко мно­гим дру­гим сфе­рам жиз­ни и про­фес­си­о­наль­ную дея­тель­ность по редак­ти­ро­ва­нию обыч­ной про­зы и сти­хов. Поня­тия не имею, поче­му это так. Я не питаю ника­ких иллю­зий насчет сомни­тель­ных досто­инств сво­их рас­ска­зов и не жду, что ста­ну серьез­ным кон­ку­рен­том моим люби­мым авто­рам — По, Арту­ру Мей­че­ну, Дан­се­ни, Алджер­но­ну Блэк­ву­ду, Уол­те­ру де ла Мару и Мон­те­гю Род­су Джейм­су. Един­ствен­ное, что я могу ска­зать в защи­ту сво­их работ, — они искрен­ние. Я отка­зы­ва­юсь меха­ни­че­ски сле­до­вать пра­ви­лам мас­со­вой лите­ра­ту­ры или запол­нить свои рас­ска­зы шаб­лон­ны­ми пер­со­на­жа­ми и ситу­а­ци­я­ми, но упор­но ста­ра­юсь вос­про­из­ве­сти под­лин­ные чув­ства и впе­чат­ле­ния — со всем талан­том, кото­рый есть в моем рас­по­ря­же­нии. Резуль­тат, воз­мож­но, скве­рен, но я все-таки, ско­рее, про­дол­жаю стре­мить­ся к серьез­но­му лите­ра­тур­но­му выра­же­нию, чем к соот­вет­ствию искус­ствен­ным стан­дар­там деше­во­го чти­ва.

Года­ми я пытал­ся улуч­шить и обла­го­ро­дить свои рас­ска­зы, но так и не добил­ся желан­но­го резуль­та­та. Неко­то­рые из этих попы­ток были упо­мя­ну­ты в еже­год­ни­ках О’Брай­е­на и O.Генри, а несколь­ко — удо­сто­и­лись пере­из­да­ния в анто­ло­ги­ях-; но все про­ек­ты изда­ния сбор­ни­ка закон­чи­лись ничем. Воз­мож­но, один или два корот­ких рас­ска­за ско­ро вый­дут отдель­ны­ми бро­шю­ра­ми. Я нико­гда не пишу, когда не могу быть непо­сред­ствен­ным — выра­жая настро­е­ние, уже воз­ник­шее и тре­бу­ю­щее кри­стал­ли­за­ции. В неко­то­рые мои рас­ска­зы вклю­че­ны реаль­ные сны, кото­рые я видел. Ско­рость и мане­ра, в кото­рой я пишу, силь­но раз­нят­ся от слу­чая к слу­чаю, но луч­ше все­го мне рабо­та­ет­ся по ночам. Сре­ди соб­ствен­ных про­из­ве­де­ний мои любим­цы — “Сия­ние извне” и “Музы­ка Эри­ха Цан­на”, в назван­ном поряд­ке. Я сомне­ва­юсь, что когда-нибудь смо­гу пре­успеть в зауряд­ной раз­но­вид­но­сти науч­ной фан­та­сти­ки.

Я пола­гаю, что лите­ра­ту­ра о поту­сто­рон­нем — серьез­ное поле дея­тель­но­сти, вполне достой­ное вни­ма­ния луч­ших лите­ра­то­ров; хотя, тем не менее, она отра­жа­ет лишь малую часть бес­ко­неч­но слож­ных пере­жи­ва­ний чело­ве­че­ско­го духа. Ирре­аль­ная лите­ра­ту­ра долж­на быть досто­вер­ной и атмо­сфер­ной — в сво­ем отступ­ле­нии от При­ро­ды огра­ни­чи­ва­ясь выбо­ром одно­го сверхъ­есте­ствен­но­го допу­ще­ния и не забы­вая, что место дей­ствия, настро­е­ние и фено­ме­ны более важ­ны для выра­же­ния того, что долж­но быть выра­же­но, чем пер­со­на­жи или сюжет. “Удар­ная сила” дей­стви­тель­но страш­но­го рас­ска­за — в неком нару­ше­нии или пре­одо­ле­нии непри­лож­ных кос­ми­че­ских зако­нов, в вооб­ра­жа­е­мом бег­стве от надо­ед­ли­вой реаль­но­сти; а зна­чит, по логи­ке, фено­ме­ны, а не лич­но­сти — ее “герои”. Ужас­ное, по-мое­му, долж­но быть и ори­ги­наль­ным — при­выч­ные мифы и леген­ды все сла­бее дей­ству­ют на вооб­ра­же­ние чита­те­ля. Нынеш­ние жур­наль­ные про­из­ве­де­ния с их неис­пра­ви­мой склон­но­стью к сла­ща­вым и тра­ди­ци­он­ным пере­жи­ва­ни­ям, весе­лень­кой, мажор­ной инто­на­ции и наду­ман­ным “кру­тым” сюже­там невы­со­ко коти­ру­ет­ся. Вели­чай­шее мисти­че­ское про­из­ве­де­ние из чис­ла напи­сан­ных — это, веро­ят­но, “Ивы” Алджер­но­на Блэк­ву­да.

При пере­во­де назва­ния (“Some Notes on a Nonentity”) я реши­ла оста­но­вить­ся на вари­ан­те “ничто­же­ство”, так как это сло­во озна­ча­ет не толь­ко “край­няя незна­чи­тель­ность”, но и, соглас­но Далю, “небы­тие, состо­я­нье уни­что­жен­но­го, обра­щен­но­го в ничто или не суще­ству­ю­ще­го”.

Из сбор­ни­ка “Beyond the Wall of Sleep”, Arkham House, 1943
Пере­вод: Фази­ло­ва М.В. (lexxnet@yandex.ru) 15.05.2009

Анно­та­ция:
Пере­вод той самой авто­био­гра­фии ГФЛ, кото­рую я неудач­но окре­сти­ла “Замет­ка­ми о небы­тие”. Джо­ши прак­ти­че­ски пол­но­стью раз­дер­гал ее на цита­ты, но тем не менее…