Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с August Derleth

ЕДИНСТВЕННЫЙ НАСЛЕДНИК

(The Surviver)
Напи­са­но в 1954 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Е. Муси­хи­на

////

«Иные дома, подоб­но иным людям, спо­соб­ны одна­жды раз и навсе­гда снис­кать себе мрач­ную репу­та­цию оби­та­ли­ща сил зла. Навер­ное, все дело в свое­об­раз­ной ауре зло­де­я­ний, свер­шив­ших­ся неко­гда под их кры­ша­ми она-то и про­буж­да­ет в вашей душе необъ­яс­ни­мый страх, спу­стя мно­го лет после того, как реаль­ные зло­деи во пло­ти и кро­ви поки­ну­ли этот луч­ший из миров. Неве­до­мые флю­и­ды тем­ных стра­стей убий­цы и пред­смерт­но­го ужа­са его жерт­вы про­ни­ка­ют в ваше серд­це, и вы, будучи про­сто любо­пыт­ству­ю­щим наблю­да­те­лем, не име­ю­щим ника­ко­го отно­ше­ния к неко­гда совер­шен­но­му здесь пре­ступ­ле­нию, вне­зап­но чув­ству­е­те, как напряг­лись ваши нер­вы, забе­га­ли по телу мураш­ки и похо­ло­де­ла в жилах кровь…»[1]

Алджер­нон Блэк­вуд

У меня нет ни малей­ше­го жела­ния воз­вра­щать­ся к тайне дома Шарье­ра ни один здра­во­мыс­ля­щий чело­век не стал бы цеп­лять­ся за подоб­ные вос­по­ми­на­ния, а напро­тив, поста­рал­ся бы как мож­но ско­рее от них изба­вить­ся или, в край­нем слу­чае, убе­дить себя в их нере­аль­но­сти. И все же мне при­дет­ся пове­дать миру о сво­ем недол­гом зна­ком­стве с таин­ствен­ным домом на Бене­фит-стрит и о при­чине мое­го пани­че­ско­го бег­ства из его стен, ибо я счи­таю сво­им дол­гом спа­сти неви­нов­но­го чело­ве­ка, ока­зав­ше­го­ся на подо­зре­нии у поли­цей­ских после без­успеш­ных попы­ток послед­них най­ти объ­яс­не­ние одно­му слиш­ком позд­но сде­лан­но­му откры­тию. Несколь­ко лет тому назад мне дове­лось стать участ­ни­ком собы­тий, немно­гие сохра­нив­ши­е­ся сле­ды кото­рых ныне при­во­дят в ужас почтен­ных оби­та­те­лей горо­да.

Как извест­но, мно­гие люби­те­ли и зна­то­ки ста­ри­ны печаль­ным обра­зом соче­та­ют в себе инте­рес к древним домам и пред­ме­там с пора­зи­тель­ным неже­ла­ни­ем выяс­нять что-либо о судь­бе, помыс­лах и наме­ре­ни­ях их созда­те­лей и преж­них вла­дель­цев. А ведь прак­ти­че­ски каж­дый иссле­до­ва­тель, посвя­тив­ший себя изу­че­нию люд­ских оби­та­лищ, име­ет все шан­сы столк­нуть­ся с тай­ной куда более важ­ной и увле­ка­тель­ной, неже­ли дата соору­же­ния како­го-нибудь фли­ге­ля или дву­скат­ной кры­ши, и най­ти пра­виль­ную раз­гад­ку этой тай­ны, какой бы она ни была неве­ро­ят­ной, ужа­са­ю­щей или даже — кто зна­ет? — дья­воль­ской. Имя Элай­джи Этву­да кое- что зна­чит в сре­де истин­ных люби­те­лей ста­ри­ны; из сооб­ра­же­ний скром­но­сти не ста­ну рас­про­стра­нять­ся здесь о соб­ствен­ной пер­соне, но думаю, не будет зазор­ным упо­мя­нуть о том фак­те, что в спра­воч­ни­ках по анти­ква­ри­а­ту ваше­му покор­но­му слу­ге уде­лен не один абзац.

Я при­е­хал в Про­ви­денс, штат Род-Айленд, в 1930 году, наме­ре­ва­ясь про­быть в нем лишь несколь­ко дней и затем отпра­вить­ся в Новый Орле­ан. Но все мои пла­ны рас­стро­и­лись в пер­вый же день, когда я уви­дел дом Шарье­ра на Бене­фит-стрит — так неожи­дан­но и бес­по­во­рот­но может завла­деть серд­цем люби­те­ля ста­ри­ны толь­ко какой-нибудь необыч­ный дом на ули­це ново­ан­глий­ско­го горо­да, явно выде­ля­ю­щий­ся на фоне сосед­них зда­ний сво­им почтен­ным воз­рас­том и окру­жен­ный неко­ей не под­да­ю­щей­ся опре­де­ле­нию аурой, оттал­ки­ва­ю­щей и при­тя­га­тель­ной одно­вре­мен­но.

Инфор­ма­ция, кото­рую я полу­чил о доме Шарье­ра (заклю­чав­ша­я­ся в том, что в нем оби­та­ет нечи­стая сила), мало чем отли­ча­лась от почерп­ну­тых мною в «Жур­на­ле Аме­ри­кан­ско­го фольк­ло­ра» све­де­ний о боль­шин­стве ста­рых, поки­ну­тых людь­ми жилищ — будь то осно­ва­тель­ные построй­ки пред­ста­ви­те­лей циви­ли­зо­ван­но­го мира, зем­лян­ки австра­лий­ских або­ри­ге­нов, хижи­ны поли­не­зий­цев или при­ми­тив­ные виг­ва­мы аме­ри­кан­ских индей­цев. Не хочу рас­про­стра­нять­ся здесь о при­зра­ках, одна­ко ска­жу, что мой бога­тый жиз­нен­ный опыт поз­во­ля­ет вспом­нить кое-какие явле­ния, кото­рые никак не под­да­ют­ся объ­яс­не­нию с науч­ной точ­ки зре­ния, хотя, с дру­гой сто­ро­ны, обла­дая доста­точ­но трез­вым умом, я верю в то, что рано или позд­но, когда нау­ка сде­ла­ет оче­ред­ной шаг впе­ред, эти объ­яс­не­ния будут най­де­ны.

В доме Шарье­ра, конеч­но же, не води­лось нечи­стой силы в пря­мом смыс­ле это­го сло­ва. По его ком­на­там не бро­ди­ли, гре­мя цепя­ми, угрю­мые при­зра­ки, в пол­ночь под его кры­шей не раз­да­ва­лось страш­ных завы­ва­ний, и замо­гиль­ные силу­эты не вста­ва­ли в кол­дов­ской час, неся пре­ду­пре­жде­ние о близ­ком наступ­ле­нии роко­во­го кон­ца. Но нель­зя было отри­цать того, что некая мрач­ная аура — зла? ужа­са? иных необъ­яс­ни­мых явле­ний? — вита­ет над домом, и, не наде­ли меня при­ро­да доста­точ­ным хлад­но­кро­ви­ем, этот особ­няк, без сомне­ния, дав­но бы свел меня с ума. В срав­не­нии с дру­ги­ми дома­ми подоб­но­го рода этот обла­дал не столь ощу­ти­мой аурой, но в то же вре­мя он пря­мо-таки давил на созна­ние сво­ей, если хоти­те, ста­рин­но­стью — нет, не тяже­стью веков сво­е­го суще­ство­ва­ния на этой зем­ле, но глу­бо­чай­шей седой древ­но­стью несрав­нен­но более ран­них эпох бытия, когда мир был еще совсем моло­дым; и это пока­за­лось мне стран­ным, ибо дом, как бы ни был он стар, все же вряд ли сто­ял здесь более трех сто­ле­тий.

Я не мог сдер­жать вос­хи­ще­ния, уви­дев его в пер­вый раз, и это было вос­хи­ще­ние зна­то­ка, неждан­но-нега­дан­но встре­тив­ше­го сре­ди скуч­ных зда­ний типич­ной ново­ан­глий­ской построй­ки заме­ча­тель­ный обра­зец архи­тек­ту­ры XVII века в кве­бек­ском стиле[2], о кото­ром я имел доста­точ­но чет­кое пред­став­ле­ние, ибо в Кве­бе­ке, да и в дру­гих горо­дах Север­ной Аме­ри­ки, бывал мно­го раз. В Про­ви­ден­се же я ока­зал­ся впер­вые; впро­чем, в мои наме­ре­ния не вхо­ди­ло оста­нав­ли­вать­ся здесь надол­го — меня ждал Новый Орле­ан, а Про­ви­денс был все­го лишь про­ме­жу­точ­ным пунк­том, куда я завер­нул, что­бы про­ве­дать сво­е­го ста­ро­го дру­га, тоже весь­ма извест­но­го анти­ква­ра. Направ­ля­ясь к нему на Барнз-стрит, я и наткнул­ся на дом, о кото­ром веду сей­час свой рас­сказ. Пере­пол­нив­шее меня тогда чув­ство сугу­бо про­фес­си­о­наль­но­го вос­хи­ще­ния не поме­ша­ло мне, одна­ко, раз­гля­деть, что он сто­ит неза­се­лен­ным, и, враз поза­быв о запла­ни­ро­ван­ной поезд­ке в Новый Орле­ан, я тут же при­нял реше­ние снять его для себя и пожить в нем неко­то­рое вре­мя. Быть может, это жела­ние, будучи минут­ной бла­жью, так и оста­лось бы неосу­ществ­лен­ным, если бы не та стран­ная неохо­та, с кото­рой Гэм­велл (так зва­ли мое­го дру­га) отве­чал на мои настой­чи­вые рас­спро­сы об этом особ­ня­ке. Более того, я почув­ство­вал, что мой при­я­тель не жела­ет, что­бы я даже близ­ко под­хо­дил к это­му дому. Боюсь, впро­чем, пока­зать­ся неспра­вед­ли­вым по отно­ше­нию к бед­ня­ге ведь тогда дни его были уже сочте­ны, хотя оба мы еще не подо­зре­ва­ли об этом. Гэм­велл при­нял меня не в каби­не­те, как обыч­но, а в спальне, где он лежал в посте­ли, мрач­но уста­вив­шись в пото­лок. Види­мо, он чув­ство­вал себя пре­сквер­но, и даже мой визит не очень его обра­до­вал, несмот­ря на то, что мы не виде­лись уже несколь­ко лет. При­стро­ив­шись у изго­ло­вья боль­но­го, я с ходу при­нял­ся рас­спра­ши­вать его о доме, пред­ва­ри­тель­но весь­ма подроб­но обри­со­вав его. Столь деталь­ное опи­са­ние пона­до­би­лось мне для без­оши­боч­ной иден­ти­фи­ка­ции это­го соору­же­ния — ведь я не знал тогда о нем ров­ным сче­том ниче­го, в том чис­ле и назва­ния.

Гэм­велл ска­зал, что вла­дель­цем дома был некий Шарьер — фран­цуз­ский хирург, в свое вре­мя при­е­хав­ший сюда из Кве­бе­ка. «А кто его постро­ил?» — спро­сил я у Гэм­вел­ла, но это­го мой друг не знал; един­ствен­ным име­нем, кото­рое он назвал мне, было имя Шарье­ра. «Высо­кий чело­век с гру­бой, слов­но потрес­кав­шей­ся кожей — я видел его от силы два-три раза, но никто не может похва­стать­ся тем, что встре­чал его чаще. Он тогда уже оста­вил свою прак­ти­ку», — вот что сооб­щил мне Гэм­велл о Шарье­ре. Что и гово­рить — не очень-то щед­рая инфор­ма­ция о зага­доч­ном хозя­ине заин­те­ре­со­вав­ше­го меня дома. Впро­чем, после неко­то­ро­го мол­ча­ния Гэм­велл про­дол­жил изло­же­ние фак­тов о док­то­ре и его таин­ствен­ной оби­те­ли, и я узнал, что в то вре­мя, когда мой друг толь­ко начал про­яв­лять инте­рес к необыч­но­му особ­ня­ку, Шарьер уже жил там — воз­мож­но, вме­сте со стар­ши­ми чле­на­ми его семей­ства, хотя отно­си­тель­но послед­них у Гэм­вел­ла не было твер­дой уве­рен­но­сти. Три года тому назад, в 1927 году, этот мрач­ный отшель­ник тихо скон­чал­ся; во вся­ком слу­чае, мест­ная «Джор­нел» наста­и­ва­ла имен­но на упо­мя­ну­той дате — к сло­ву ска­зать, един­ствен­ной дате, вылов­лен­ной мною из крайне скуд­но­го жиз­не­опи­са­ния док­то­ра Шарье­ра; все осталь­ное было сокры­то пеле­ной неиз­вест­но­сти. За все вре­мя, про­шед­шее после смер­ти отстав­но­го хирур­га, в доме лишь одна­жды посе­ли­лись жиль­цы — семья заез­же­го адво­ка­та, одна­ко уже через месяц они уеха­ли отту­да, жалу­ясь на сырость и непри­ят­ные запа­хи. С тех пор он так и сто­ит пустым, до неко­то­ро­го вре­ме­ни надеж­но защи­щен­ный от пося­га­тельств город­ских вла­стей, сре­ди пред­ста­ви­те­лей кото­рых нашлось бы нема­ло охот­ни­ков сров­нять его с зем­лей, дело в том, что док­тор Шарьер, оста­вив после себя солид­ную сум­му, пору­чил одной юри­ди­че­ской кон­то­ре свое­вре­мен­но выпла­чи­вать из нее все нало­ги в город­скую каз­ну в тече­ние, как гово­ри­ли, два­дца­ти лет, обес­пе­чи­вая тем самым сохран­ность дома на слу­чай, если объ­явят­ся наслед­ни­ки док­то­ра — кто-то при­пом­нил в этой свя­зи, что в пись­мах покой­но­го хирур­га содер­жа­лись туман­ные наме­ки на неко­е­го пле­мян­ни­ка, яко­бы состо­я­ще­го на воен­ной служ­бе во Фран­цуз­ском Индокитае[3]. Все попыт­ки разыс­кать это­го пле­мян­ни­ка не увен­ча­лись, одна­ко, успе­хом, и дом был остав­лен в покое до исте­че­ния ука­зан­но­го в заве­ща­нии док­то­ра Шарье­ра сро­ка.

— Я хотел бы его снять, — ска­зал я Гэмвеллу.Услышав мои сло­ва, Гэм­велл, несмот­ря на свое пло­хое само­чув­ствие, рез­ко­при­под­нял­ся на лок­те в знак про­те­ста.

— Это блажь, Этвуд, — про­из­нес он дро­жа­щим голо­сом. — Она прой­дет. Луч­ше­оставь свою затею — я слы­шал мно­го нехо­ро­ше­го об этом доме.

— Напри­мер? — стал допы­ты­вать­ся я. Но Гэм­велл не желал гово­рить на эту­те­му, а толь­ко сла­бо пока­чал голо­вой и закрыл гла­за. — Думаю посмот­реть его зав­тра, — про­дол­жал я.

— После Кве­бе­ка ты не най­дешь там ниче­го ново­го, поверь мне, ска­зал Гэм­велл.

В конеч­ном сче­те, отго­ва­ри­вая меня от этой сдел­ки, мой друг добил­ся пря­мо про­ти­во­по­лож­но­го резуль­та­та, лишь укре­пив во мне жела­ние побли­же позна­ко­мить­ся с домом Шарье­ра. Конеч­но, я отнюдь не соби­рал­ся про­ве­сти в нем всю остав­шу­ю­ся жизнь — в мои пла­ны вхо­ди­ло снять дом на пол­го­да или что-то око­ло того и пре­вра­тить его в базо­вый пункт для сво­их экс­пе­ди­ций в сель­скую мест­ность вокруг Про­ви­ден­са, весь­ма при­вле­ка­тель­ную для меня с про­фес­си­о­наль­ной точ­ки зре­ния я рас­счи­ты­вал най­ти нема­ло инте­рес­но­го в ста­рин­ных усадь­бах и неболь­ших селе­ни­ях… В кон­це кон­цов Гэм­велл сдал­ся и назвал мне юри­ди­че­скую кон­то­ру, на попе­че­ние кото­рой был остав­лен дом Шарье­ра. Не меш­кая, я обра­тил­ся туда с соот­вет­ству­ю­щим заяв­ле­ни­ем и вско­ре стал пол­но­прав­ным хозя­и­ном особ­ня­ка «на пери­од, не долж­ный пре­вы­шать шести меся­цев, или мень­ший пери­од, в слу­чае если того поже­ла­ет нани­ма­тель».

Я сра­зу же пере­брал­ся в сня­тый мною дом и пер­вым делом обна­ру­жил, что в нем не про­ве­де­но элек­три­че­ство. При­знать­ся, это не очень-то меня обра­до­ва­ло; сла­ва Богу, что хоть рабо­тал водо­про­вод. Мно­го­чис­лен­ные ком­на­ты особ­ня­ка осве­ща­лись керо­си­но­вы­ми лам­па­ми самых раз­но­об­раз­ных форм и раз­ме­ров — иные из них, без сомне­ния, были изго­тов­ле­ны еще в поза­про­шлом сто­ле­тии. Я ожи­дал встре­тить в доме сле­ды запу­сте­ния, кото­рые у меня при­выч­но ассо­ци­и­ру­ют­ся с мно­го­лет­ни­ми скоп­ле­ни­я­ми пыли и пау­ти­ны, и был нема­ло удив­лен, обна­ру­жив пол­ное отсут­ствие выше­упо­мя­ну­тых сви­де­тельств забро­шен­но­сти жилья. Это было тем более стран­но, что юри­ди­че­ская кон­то­ра, о кото­рой я гово­рил выше — «Бей­кер и Грин­боу», — как буд­то бы не ста­ви­ла сво­ей зада­чей содер­жать вве­рен­ную ей недви­жи­мость в чисто­те и поряд­ке в ожи­да­нии един­ствен­но­го остав­ше­го­ся в живых пред­ста­ви­те­ля рода Шарье­ров, могу­ще­го в любую мину­ту при­быть в Про­ви­денс и заявить о пра­вах на свою соб­ствен­ность.

Дом пол­но­стью оправ­дал все мои ожи­да­ния. Не смот­ря на свой нема­лый воз­раст, он был еще кре­пок — «постро­ен на века», как гово­рит­ся в таких слу­ча­ях. Ком­на­ты отли­ча­лись какой-то несу­раз­но­стью раз­ме­ров — они были либо огром­ны­ми, либо кро­шеч­ны­ми — и дави­ли на пси­хи­ку мрач­ной, неесте­ствен­ной жел­тиз­ной сво­их стен, обна­жив­ших­ся под дав­ным дав­но откле­ив­ши­ми­ся обо­я­ми. Зда­ние было двух­этаж­ным, одна­ко до отка­за наби­тый ста­рым хла­мом верх­ний этаж выпол­нял, ско­рее, роль чер­да­ка — види­мо, послед­нее вре­мя там никто не жил; и в то же вре­мя вся обста­нов­ка, да и самый дух ниж­не­го эта­жа крас­но­ре­чи­во сви­де­тель­ство­ва­ли о том, что еще не так дав­но в этих сте­нах оби­тал хирург-отшель­ник. Одна из ком­нат явно слу­жи­ла ему лабо­ра­то­ри­ей, а дру­гая, при­мы­кав­шая к ней, навер­ня­ка была каби­не­том; ока­зав­шись в этих поме­ще­ни­ях, я не мог отде­лать­ся от чув­ства, что каким-то стран­ным и непо­сти­жи­мым обра­зом при­бли­зил­ся к покой­но­му Шарье­ру чуть ли не на рас­сто­я­ние вытя­ну­той руки — как в про­стран­стве, так и во вре­ме­ни; во вся­ком слу­чае, обе ком­на­ты выгля­де­ли так, буд­то док­тор нахо­дил­ся в них все­го мину­ту назад, про­де­лы­вая какой-нибудь дико­вин­ный опыт, но, захва­чен­ный врас­плох моим неожи­дан­ным появ­ле­ни­ем, при­нуж­ден был поспеш­но скрыть­ся. Похо­же, что про­жи­вав­ший здесь в тече­ние недол­го­го меся­ца адво­кат ни разу не захо­дил ни в каби­нет, ни в лабо­ра­то­рию; впро­чем, дом был доста­точ­но велик для того, что­бы мож­но было раз­ме­стить­ся в нем, не втор­га­ясь в эти уеди­нен­ные поме­ще­ния, обра­щен­ные окна­ми в сад, сей­час силь­но зарос­ший невзрач­ны­ми куста­ми и дере­вья­ми. Рас­по­ло­жен­ный поза­ди особ­ня­ка, сад зани­мал в шири­ну при­мер­но оди­на­ко­вое с ним про­стран­ство, а от участ­ка, при­мы­кав­ше­го к сосед­не­му дому, его отде­ля­ла высо­кая камен­ная сте­на.

Было оче­вид­но, что смерть застиг­ла док­то­ра Шарье­ра в момент про­ве­де­ния како­го-то опы­та; при­зна­юсь, суть его очень заин­те­ре­со­ва­ла меня, ибо он явно выпа­дал из раз­ря­да обыч­ных — хотя бы пото­му, что чело­ве­че­ский орга­низм являл­ся в нем не един­ствен­ным и дале­ко не глав­ным пред­ме­том иссле­до­ва­ния. Во вся­ком слу­чае, на сто­ле в каби­не­те я нашел вели­кое мно­же­ство рисун­ков с изоб­ра­же­ни­я­ми самых раз­но­об­раз­ных реп­ти­лий и зем­но­вод­ных; при­чуд­ли­вые, почти каб­ба­ли­сти­че­ские, эти рисун­ки похо­ди­ли на виден­ные мною ранее физио­ло­ги­че­ские кар­ты. Сре­ди изоб­ра­жен­ных на них видов пре­об­ла­да­ли пред­ста­ви­те­ли отря­да Loricata[4] и родов Crocodylus и Osteolaemus, хотя встре­ча­лись здесь и рисун­ки Gavialis, Thomistoma, Caiman и Alligator[5], а так­же наброс­ки с изоб­ра­же­ни­я­ми более ран­них пред­ста­ви­те­лей клас­са реп­ти­лий, жив­ших чуть ли не в юрском пери­о­де. Впро­чем, эти интри­гу­ю­щие рисун­ки, кото­рые крас­но­ре­чи­во сви­де­тель­ство­ва­ли о более чем стран­ной направ­лен­но­сти науч­ных инте­ре­сов усоп­ше­го хирур­га, все же не вызва­ли бы у меня охо­ты выяс­нять обсто­я­тель­ства жиз­ни и смер­ти док­то­ра, если бы в самой атмо­сфе­ре это­го дома я не ощу­щал какой-то тай­ны, воз­мож­но, ухо­дя­щей кор­ня­ми вглубь сто­ле­тий.

И дом, и его инте­рьер были совер­шен­но типич­ны­ми для сво­е­го вре­ме­ни; водо­про­вод здесь про­ве­ли, конеч­но же, намно­го поз­же. Сна­ча­ла я скло­нял­ся к мыс­ли, что док­тор постро­ил его сам, одна­ко Гэм­велл в ходе нашей бесе­ды, состо­яв­шей в основ­ном из моих настой­чи­вых рас­спро­сов и его уклон­чи­вых отве­тов, дал мне понять, что я оши­ба­юсь; не упо­мя­нул он и о том, в каком воз­расте скон­чал­ся док­тор. Ну хоро­шо, рас­суж­дал я, пусть Шарьер поки­нул наш мир, будучи при­мер­но вось­ми­де­ся­ти лет от роду — но и в этом слу­чае он, конеч­но же, никак не мог быть созда­те­лем дома, воз­двиг­ну­то­го при­мер­но око­ло 1700 года, то есть более чем за два сто­ле­тия до его смер­ти! Так что, ско­рее все­го, дом про­сто носил имя сво­е­го послед­не­го дол­го­вре­мен­но­го оби­та­те­ля, но не твор­ца. На том я бы и успо­ко­ил­ся, если бы, решая эту зада­чу, не наткнул­ся на несколь­ко весь­ма стран­ных фак­тов, пло­хо согла­су­ю­щих­ся как меж­ду собой, так и со здра­вым смыс­лом вооб­ще.

Напри­мер, мне не уда­лось най­ти ни одно­го досто­вер­но­го источ­ни­ка, кото­рый бы содер­жал такую нема­ло­важ­ную инфор­ма­цию, как год рож­де­ния док­то­ра Шарье­ра. Я разыс­кал его моги­лу; к мое­му удив­ле­нию, она ока­за­лась в соб­ствен­ных его вла­де­ни­ях — в свое вре­мя он полу­чил от вла­стей раз­ре­ше­ние быть захо­ро­нен­ным в саду рядом с домом. Моги­ла рас­по­ла­га­лась непо­да­ле­ку от ста­ро­го колод­ца, кото­рый, хотя и являл­ся едва ли не ровес­ни­ком это­го необыч­но­го особ­ня­ка, сто­ял, как ни в чем не быва­ло, под акку­рат­ным наве­сом с вед­ром и про­чи­ми необ­хо­ди­мы­ми при­спо­соб­ле­ни­я­ми. Одна­ко даты рож­де­ния док­то­ра не было и на могиль­ной пли­те: на ней сто­я­ли толь­ко имя: Жан-Фран­с­уа Шарьер, род заня­тий: хирург, места про­жи­ва­ния или заня­тия вра­чеб­ной прак­ти­кой: Бай­он­на, Париж, Пон­ди­ше­ри, Кве­бек, Про­ви­денс — и год его смер­ти: 1927. Эта пеле­на таин­ствен­но­сти вокруг даты рож­де­ния док­то­ра подвиг­ла меня на новые поис­ки, и, при­пом­нив име­на сво­их зна­ко­мых, кото­рые жили в ука­зан­ных на могиль­ной пли­те горо­дах, я разо­слал туда пись­ма с прось­бой сооб­щить о Жане-Фран­с­уа Шарье­ре все, что им толь­ко было извест­но.

Резуль­тат не заста­вил себя дол­го ждать — уже через две неде­ли я полу­чил от сво­их адре­са­тов мас­су инте­ре­су­ю­щих меня све­де­ний. Одна­ко и на этот раз меня ожи­да­ло разо­ча­ро­ва­ние, ибо туман вокруг таин­ствен­ной лич­но­сти док­то­ра Шарье­ра ни в коей сте­пе­ни не рас­се­ял­ся — напро­тив, теперь он казал­ся еще более непро­ни­ца­е­мым. Преж­де все­го я рас­пе­ча­тал пись­мо из Бай­он­ны — горо­да, назва­ние кото­ро­го сто­я­ло пер­вым на могиль­ной пли­те; ско­рее все­го, имен­но в Бай­онне или в ее окрест­но­стях док­тор появил­ся на свет. Сле­ду­ю­щи­ми были пись­ма из Пари­жа, иду­ще­го вто­рым в упо­мя­ну­том перечне горо­дов, и из Лон­до­на, где жил мой при­я­тель, имев­ший доступ к архи­вам коло­ни­аль­ной адми­ни­стра­ции в Индии. Послед­ним шло пись­мо из Кве­бе­ка. Что же уда­лось мне выудить из этой кор­ре­спон­ден­ции? В общем-то ниче­го, кро­ме зага­доч­ной после­до­ва­тель­но­сти дат. Но каких дат! Нач­нем с того, что Жан-Фран­с­уа Шарьер, дей­стви­тель­но родил­ся в Бай­онне — но родил­ся в 1636 году! В Пари­же его имя тоже было извест­но — носив­ший его сем­на­дца­ти­лет­ний юно­ша при­был в сто­ли­цу в 1653 году и в тече­ние трех лет обу­чал­ся там вра­чеб­но­му искус­ству у Ричар­да Уайз­ме­на, бежав­ше­го из Англии роялиста[6]. В Пон­ди­ше­ри, а поз­же на Коро­ман­дель­ском берегу[7] в Индии слы­ша­ли о неко­ем док­то­ре ЖанеФран­с­уа Шарье­ре, хирур­ге фран­цуз­ской армии, кото­рый состо­ял там на служ­бе с 1674 года. И, нако­нец, послед­нее упо­ми­на­ние о док­то­ре Шарье­ре отно­си­лось к Кве­бе­ку — начи­ная с 1691 года он прак­ти­ко­вал там в тече­ние шести лет, а потом уехал из горо­да неиз­вест­но куда и с какой целью.

Вывод напра­ши­вал­ся сам собой — пре­сло­ву­тый док­тор Жан-Фран­с­уа Шарьер, родив­ший­ся в 1636 году в Бай­онне и бес­след­но зате­ряв­ший­ся после сво­е­го отъ­ез­да из Кве­бе­ка в тот самый год, когда был воз­ве­ден дом на Бене­фит- стрит, являл­ся пред­ком послед­не­го его оби­та­те­ля и носил одно с ним имя. Но в этом слу­чае нали­цо был зия­ю­щий про­бел меж­ду 1697 годом и пери­о­дом жиз­ни док­то­ра Шарье­ра, скон­чав­ше­го­ся три года назад, ибо о семье док­то­ра Жана-Фран­с­уа Шарье­ра, жив­ше­го на исхо­де XVII века, не было извест­но ров­ным сче­том ниче­го; даже если мадам Шарьер и дети, рож­ден­ные ею от док­то­ра, когда-то и суще­ство­ва­ли в при­ро­де — а ина­че как бы смог­ла про­тя­нуть­ся до XX века линия это­го ста­рин­но­го рода, — то о них не было ника­ких досто­вер­ных сви­де­тельств. Мог­ло стать­ся и так, что, живя в Кве­бе­ке, Шарьер оста­вал­ся холо­стым и женил­ся толь­ко по при­ез­де в Про­ви­денс, будучи тогда в почтен­ном уже воз­расте — ему дол­жен был испол­нить­ся в то вре­мя 61 год. Одна­ко мне не уда­лось най­ти ни одной запи­си о его женить­бе, чем я был в выс­шей сте­пе­ни оза­да­чен, хотя как спе­ци­а­лист отда­вал себе отчет в том, что при раз­гад­ке тако­го рода тайн труд­но­сти совер­шен­но неиз­беж­ны. В общем, я был твер­до настро­ен про­дол­жать свои поис­ки.

Решив подой­ти к реше­нию про­бле­мы с дру­гой сто­ро­ны, я обра­тил­ся в фир­му «Бей­кер и Грин­боу» в надеж­де узнать от них что-нибудь суще­ствен­ное о покой­ном Шарье­ре. На этот раз гос­по­да юри­сты встре­ти­ли меня с еще мень­шим энту­зи­аз­мом, неже­ли во вре­мя мое­го преды­ду­ще­го визи­та, тем более что пер­вый же мой вопрос явно поста­вил их в тупик. «Как выгля­дел док­тор Шарьер?» — спро­сил я, и после дол­го­го напря­жен­но­го мол­ча­ния оба закон­ни­ка при­зна­лись, что они в гла­за его не виде­ли и что все рас­по­ря­же­ния он отда­вал в пись­мах, при­ла­гая к ним чеки на солид­ные сум­мы; они нача­ли ока­зы­вать услу­ги док­то­ру при­мер­но за шесть лет до его смер­ти и про­дол­жа­ют ока­зы­вать их сей­час, одна­ко до того Шарьер нико­гда не при­бе­гал к их помо­щи.

Удо­вле­тво­рив­шись пока этим, я при­нял­ся рас­спра­ши­вать их о пле­мян­ни­ке покой­но­го хирур­га, посколь­ку нали­чие тако­го род­ствен­ни­ка под­ра­зу­ме­ва­ло по край­ней мере тот факт, что у Шарье­ра были неко­гда брат или сест­ра. Но и здесь меня под­сте­ре­га­ла неуда­ча — Шарьер нико­гда не име­но­вал сво­е­го зага­доч­но­го род­ствен­ни­ка «пле­мян­ни­ком», сооб­щая лишь о «един­ствен­ном остав­шем­ся в живых наслед­ни­ке рода Шарье­ров по муж­ской линии». Конеч­но, этот наслед­ник вполне мог ока­зать­ся пле­мян­ни­ком покой­но­го док­то­ра, одна­ко с таким же успе­хом он мог и не быть им. Нелишне отме­тить и то, что в заве­ща­нии Шарье­ра сто­ял пункт, соглас­но кото­ро­му «Бей­кер и Грин­боу» не долж­ны были пред­при­ни­мать ника­ких шагов по розыс­ку «един­ствен­но­го наслед­ни­ка»; им оста­ва­лось толь­ко тер­пе­ли­во ожи­дать его появ­ле­ния, при­чем ему вовсе не обя­за­тель­но было при­ез­жать соб­ствен­ной пер­со­ной — он мог про­сто послать на их адрес пись­мо по спе­ци­аль­но ого­во­рен­ной фор­ме, исклю­чав­шей веро­ят­ность какой бы то ни было ошиб­ки. За этим явно что-то скры­ва­лось, одна­ко юри­стам в свое вре­мя хоро­шо запла­ти­ли за мол­ча­ние и они отнюдь не горе­ли жела­ни­ем выло­жить мне все, что им было извест­но; впро­чем, и извест­но-то им было совсем немно­го. В кон­це кон­цов мои собе­сед­ни­ки доволь­но-таки раз­дра­жен­но заме­ти­ли, что с момен­та смер­ти док­то­ра про­шло толь­ко три года, и у пред­по­ла­га­е­мо­го наслед­ни­ка есть еще мас­са вре­ме­ни заявить о себе.

Я вновь отпра­вил­ся к ста­рине Гэм­вел­лу — после фиа­ско в юри­ди­че­ской кон­то­ре мне не оста­ва­лось ниче­го дру­го­го. Мой друг так и не встал с посте­ли, и его леча­щий врач, с кото­рым я столк­нул­ся в при­хо­жей, сооб­щил мне, пони­зив голос, что болезнь зашла уже слиш­ком дале­ко, и пото­му луч­ше не вол­но­вать паци­ен­та и не утом­лять его раз­го­во­ра­ми. Я и сам пони­мал, что Гэм­вел­лу нужен покой, но у меня не было ино­го выхо­да, и, как толь­ко док­тор ушел, я обру­шил на бед­ня­гу град вопро­сов. Гэм­велл при­сталь­но посмот­рел на меня, и под этим взгля­дом мне ста­ло жут­ко — я почув­ство­вал себя так, как буд­то в моей внеш­но­сти после менее чем трех­не­дель­но­го пре­бы­ва­ния в доме Шарье­ра про­изо­шли некие зло­ве­щие изме­не­ния, кото­рые, одна­ко, ничуть не удив­ля­ли мое­го несчаст­но­го дру­га.

Итак, с пер­вых же слов я пере­вел бесе­ду на инте­ре­со­вав­ший меня пред­мет. Начав с баналь­ной фра­зы о необыч­но­сти дома Шарье­ра, я стал подроб­но рас­спра­ши­вать сво­е­го при­я­те­ля о покой­ном док­то­ре, упи­рая на то, что Гэм­вел­лу дово­ди­лось встре­чать­ся с ним лич­но.

— Но то было Бог зна­ет когда, — отве­чал Гэм­велл. — Пого­ди, дай поду­мать. Вот уже три года как он умер. Ну да мы встре­ча­лись где-то в 1907 году.

— Что?! — изу­мил­ся я. — В 1907 году? За два­дцать лет до его смер­ти? — Да, за два­дцать лет до его смер­ти, — ото­звал­ся Гэм­велл. — А что тут

уди­ви­тель­но­го, соб­ствен­но гово­ря?

— Ну хоро­шо, — сдал­ся я, решив не терять вре­ме­ни на этой пута­ни­це с дата­ми. — Рас­ска­жи луч­ше, как он выгля­дел — хотя бы при­мер­но… — Тут я вынуж­ден был кон­ста­ти­ро­вать, что пре­клон­ный воз­раст и неиз­ле­чи­мая болезнь осно­ва­тель­но под­то­чи­ли не толь­ко здо­ро­вье Гэм­вел­ла, но и его неко­гда ясный ум.

— Возь­ми три­то­на, уве­личь его в раз­ме­рах, научи ходить на зад­них лапах и одень в эле­гант­ный костюм — вот тебе и Жан-Фран­с­уа Шарьер соб­ствен­ной пер­со­ной, — раз­дра­жен­но отве­тил мой при­я­тель. — Да еще сде­лай ему для пол­но­го сход­ства дуб­ле­ную шку­ру.

— Дуб­ле­ную шку­ру? — оза­да­чен­но пере­спро­сил я.

— О Гос­по­ди, ну конеч­но, — под­твер­дил Гэм­велл, раз­дра­жа­ясь еще боль­ше. — Кожа у него была шер­ша­вой, даже какой-то оро­го­вев­шей. Стран­ный тип. Холод­ный, как рыба. Он как буд­то жил в дру­гом мире.

— А сколь­ко ему было лет? — про­дол­жал рас­спра­ши­вать я. — Восемь­де­сят?

— Восемь­де­сят? — заду­мал­ся мой собе­сед­ник. — Пого­ди — я впер­вые уви­дел его, когда мне толь­ко два­дцать стук­ну­ло, и тогда ему на вид где-то и было око­ло того. А в сле­ду­ю­щий раз я встре­тил его два десят­ка лет назад, и не пове­ришь ли? — он ни кап­ли не изме­нил­ся! Вот так, дру­жи­ще Этвуд. Он выгля­дел на восемь­де­сят в пер­вый раз. Может быть, в то вре­мя он пока­зал­ся мне таким ста­рым, пото­му что сам я был очень молод — не спо­рю. Но и в 1907 году он тоже выгля­дел на восемь­де­сят. И умер спу­стя два­дцать лет.

— То есть тогда ему было сто.

— Вполне воз­мож­но. Поче­му бы и нет?

Я ухо­дил от Гэм­вел­ла, будучи страш­но разо­ча­ро­ван­ным. Опять мне не уда­лось узнать ниче­го кон­крет­но­го и опре­де­лен­но­го — толь­ко смут­ные впе­чат­ле­ния и недо­молв­ки о чело­ве­ке, кото­ро­го Гэм­велл непо­нят­но поче­му недо­люб­ли­вал, и при этом, испы­ты­вая свое­об­раз­ную рев­ность про­фес­си­о­на­ла к мно­го­обе­ща­ю­щим чужим изыс­ка­ни­ям, ста­рал­ся скрыть от меня при­чи­ну сво­ей непри­яз­ни.

Сле­ду­ю­щим эта­пом моих иссле­до­ва­ний яви­лось зна­ком­ство с сосе­дя­ми. Боль­шин­ство из них были срав­ни­тель­но моло­ды и прак­ти­че­ски ниче­го не зна­ли о покой­ном хирур­ге, хотя нашлись и такие, кто сохра­нил более чем отчет­ли­вые вос­по­ми­на­ния о жив­шем рядом с ними мрач­ном затвор­ни­ке, на голо­ву кото­ро­го они не уста­ва­ли посы­лать про­кля­тия, ибо пол­зу­чие гады, кото­ры­ми кишел его дом несколь­ко лет тому назад, вызы­ва­ли у моих собе­сед­ни­ков суе­вер­ный ужас — они подо­зре­ва­ли, что эти омер­зи­тель­ные тва­ри нуж­ны были док­то­ру для каких-то дья­воль­ских лабо­ра­тор­ных экс­пе­ри­мен­тов. Из опро­шен­ных мною сосе­дей одна лишь мис­сис Хеп­зи­ба Коб­бет отли­ча­лась почтен­ным воз­рас­том; малень­кий двух­этаж­ный домик, где она жила вме­сте со сво­ей доче­рью, сто­ял поза­ди особ­ня­ка Шарье­ра, сра­зу же за сте­ной, ого­ра­жи­ва­ю­щей ста­рый сад с моги­лой и колод­цем. Она при­ня­ла меня, сидя в инва­лид­ной коляс­ке, что, по прав­де ска­зать, сра­зу настро­и­ло меня скеп­ти­че­ски — вряд ли я мог ожи­дать от этой дрях­лой ста­ру­хи каких- нибудь заслу­жи­ва­ю­щих дове­рия све­де­ний. Дочь ста­рой мис­сис, сто­яв­шая поза­ди коляс­ки, иско­са погля­ды­ва­ла на меня сквозь стек­ла пенсне, кото­рое неук­лю­же сиде­ло на ее огром­ном крюч­ко­ва­том носу. Но уже в самом нача­ле бесе­ды я понял, что был неспра­вед­лив к мис­сис Хеп­зи­бе Коб­бет, запо­до­зрив ее в сла­бо­умии — ибо едва я толь­ко про­из­нес имя ее покой­но­го сосе­да, как хозяй­ка тут же встре­пе­ну­лась и, по всей веро­ят­но­сти, сооб­ра­зив, что в насто­я­щее вре­мя я живу в доме Шарье­ра, при­ня­лась изла­гать извест­ные ей фак­ты.

— Вы там дол­го не задер­жи­тесь, помя­ни­те мои сло­ва. Нечи­стый это дом, — нача­ла она доволь­но гром­ким голо­сом, кото­рый, впро­чем, быст­ро угас до хрип­ло­го стар­че­ско­го шепо­та. — Я ведь живу тут по сосед­ству, и уж док­то­ра-то вида­ла мно­го раз. Он был такой высо­кий, дол­го­вя­зый, согнут, как крю­чок, и боро­да напо­до­бие коз­ли­ной… Да… А что у ног его веч­но воло­чи­лось ох, не при­ве­ди вам Гос­подь такое уви­деть. Какая-то длин­ная, чер­ная гади­на, но не змея, нет для змеи-то она была вели­ко­ва­та, хоть эти тва­ри — змеи, то есть, посто­ян­но мне на ум при­хо­ди­ли, как толь­ко док­то­ра уви­жу… Ох, а как кто-то кри­чал в ту ночь… И в колод­це не то выли, не то лая­ли — не как лиса или соба­ка, уж этих-то я ни с чем не спу­таю — нет, там буд­то тюлень тяв­кал, если вы, конеч­но, когда-нибудь тюле­ня слы­ша­ли… Я уж всем про то рас­ска­зы­ва­ла, — разо­ча­ро­ван­но мах­ну­ла она рукой, — да толь­ко кто мне, ста­рой раз­ва­лине, пове­рит… Вы ведь то же самое дума­е­те — сидит, мол, тут ста­ру­ха и несет невесть что, чего уж там…

Инте­рес­но, какие выво­ды сде­ла­ли бы вы на моем месте? С одной сто­ро­ны, я скло­нял­ся к тому, что­бы при­знать право­ту доче­ри мис­сис Коб­бет, кото­рая, про­во­жая меня, ска­за­ла: «Не обра­щай­те вни­ма­ния на мами­ну бол­тов­ню — арте­рио­скле­роз, сами пони­ма­е­те, так что она уже поне­мно­гу выжи­ва­ет из ума». С дру­гой сто­ро­ны, я никак не мог согла­сить­ся с тем, что ста­рая мис­сис «поне­мно­гу выжи­ва­ет из ума» сто­и­ло мне толь­ко вспом­нить, как свер­ка­ли ее гла­за и как цеп­ко сле­ди­ли они за мной, когда она рас­ска­зы­ва­ла о сво­ем зага­доч­ном сосе­де. Каза­лось, она с насла­жде­ни­ем вовле­ка­ет меня в некий сата­нин­ский розыг­рыш, истин­ные мас­шта­бы кото­ро­го были доступ­ны толь­ко ей одной.

Неуда­чи под­сте­ре­га­ли меня на каж­дом шагу. Все направ­ле­ния моих поис­ков дава­ли в сум­ме не боль­ше, чем какое-нибудь одно из них в отдель­но­сти. Я про­шту­ди­ро­вал огром­ное коли­че­ство ста­рых реги­стра­ци­он­ных доку­мен­тов, газет­ных выре­зок и про­чих запи­сей, но резуль­та­том были толь­ко две даты: 1697 — год воз­ве­де­ния дома, и 1927 — год смер­ти док­то­ра Жана-Фран­с­уа Шарье­ра. Если в исто­рии горо­да и был какой-либо дру­гой Шарьер, то о нем не сохра­ни­лось ни одно­го пись­мен­но­го сви­де­тель­ства. Каза­лось неве­ро­ят­ным, что все без исклю­че­ния более-менее близ­кие род­ствен­ни­ки док­то­ра Шарье­ра, поки­нув­шие мир живых еще до его кон­чи­ны, пред­по­чли уме­реть за пре­де­ла­ми Про­ви­ден­са, и, тем не менее, толь­ко эта гипо­те­за в какой-то сте­пе­ни мог­ла объ­яс­нить тот факт, что док­тор Жан-Фран­с­уа Шарьер являл­ся един­ствен­ным извест­ным здесь пред­ста­ви­те­лем сво­е­го семей­ства.

И все же одна­жды уда­ча улыб­ну­лась мне. Как-то раз, обсле­дуя донель­зя захлам­лен­ные ком­на­ты верх­не­го эта­жа, я обна­ру­жил в одной из них порт­рет док­то­ра Шарье­ра, кото­рый висел в самом даль­нем от вхо­да углу и был почти совер­шен­но зава­лен раз­лич­ной рух­ля­дью. Вме­сто пол­но­го име­ни на порт­ре­те сто­я­ли толь­ко ини­ци­а­лы — Ж.-Ф.Ш., — но и это­го мне было вполне доста­точ­но для того, что­бы иден­ти­фи­ци­ро­вать изоб­ра­жен­ную на нем лич­ность. Высо­кие ску­лы, впа­лые щеки и ост­ро­ко­неч­ная бород­ка при­да­ва­ли тон­ко очер­чен­но­му лицу док­то­ра суро­вое, аске­ти­че­ское выра­же­ние, а от взгля­да тем­ных, лихо­ра­доч­но бле­стев­ших глаз вея­ло замо­гиль­ным холо­дом.

Одна­ко на этой цен­ной наход­ке мое дви­же­ние впе­ред осно­ва­тель­но засто­по­ри­лось, и мне сно­ва при­шлось взять­ся за изу­че­ние книг и бумаг, лежав­ших на сто­лах в лабо­ра­то­рии и каби­не­те. Если рань­ше я про­во­дил боль­шую часть вре­ме­ни вне дома, зани­ма­ясь сбо­ром инфор­ма­ции о док­то­ре Шарье­ре, то сей­час бук­валь­но дне­вал и ноче­вал в мрач­ном особ­ня­ке. Воз­мож­но, бла­го­да­ря имен­но это­му доб­ро­воль­но­му зато­че­нию в сте­нах дома Шарье­ра я стал гораз­до ост­рее ощу­щать его ауру — как физи­че­ски, так и пси­хи­че­ски. Посто­ян­но думая об адво­ка­те и его семье, кото­рые поки­ну­ли особ­няк, будучи не в состо­я­нии выне­сти здеш­ний воз­дух, я неволь­но начал обо­нять дом и смог нако­нец-то уло­вить при­чуд­ли­вую смесь раз­но­об­раз­ных запа­хов, до сих пор усколь­зав­ших от мое­го вос­при­я­тия. Сре­ди них были вполне обыч­ные, харак­тер­ные запа­хи ста­ро­го жили­ща, но пре­об­ла­да­ли иные, в дан­ной обста­нов­ке совер­шен­но неожи­дан­ные.

Основ­ная состав­ля­ю­щая этой стран­ной сме­си не вызы­ва­ла ника­ких сомне­ний — это был терп­кий мускус­ный дух, непре­мен­ный спут­ник зоо­пар­ков, болот или про­сто луж с засто­яв­шей­ся водой — сво­е­го рода миазм[8], явствен­но сви­де­тель­ство­вав­ший о при­сут­ствии реп­ти­лий. «Но отку­да он взял­ся?» — спра­ши­вал я себя. Вполне воз­мож­но, что в саду за домом Шарье­ра нашли себе при­ста­ни­ще несколь­ко пол­зу­чих гадин, но не мог­ли же они, в самом деле, рас­пло­дить­ся в таких страш­ных коли­че­ствах, что­бы все вокруг про­пах­ло ими насквозь. Я убил доб­рых пол­дня, разыс­ки­вая источ­ник это­го запа­ха — как внут­ри дома, так и вокруг него, — но без­ре­зуль­тат­но; и хотя одна­жды мне пока­за­лось, что мускус­ный аро­мат исхо­дил из ста­ро­го колод­ца, я с ходу отмел эту вер­сию как непри­ем­ле­мую.

Запах про­ни­кал в каж­дый зако­улок дома. Осо­бен­но силь­но он ощу­щал­ся, когда шел дождь, пови­сал туман или на тра­ву ложи­лась роса, что было вполне есте­ствен­но — во влаж­ном воз­ду­хе запа­хи все­гда обост­ря­ют­ся. Впро­чем, и в сухую пого­ду в доме было доволь­но-таки сыро. Сырость эта не вызы­ва­ла у меня осо­бо при­ят­ных эмо­ций, но, с дру­гой сто­ро­ны, и не явля­лась при­чи­ной излиш­не­го бес­по­кой­ства.

Одна­ко вско­ре в доме ста­ли про­ис­хо­дить явле­ния, встре­во­жив­шие меня куда боль­ше. Я имею в виду гал­лю­ци­на­ции, что с неко­то­рых пор нача­ли меня неот­вяз­но пре­сле­до­вать — каза­лось, дом про­те­сто­вал про­тив мое­го втор­же­ния в каби­нет и лабо­ра­то­рию. Одна­жды посре­ди ночи мне послы­шал­ся необыч­ный лаю­щий звук, кото­рый доно­сил­ся буд­то бы из сада. В дру­гой раз мне почу­ди­лось, что из окна каби­не­та выпрыг­ну­ла в кро­меш­ную тьму некая стран­ная сог­бен­ная фигу­ра, сво­и­ми очер­та­ни­я­ми напо­ми­нав­шая реп­ти­лию. На этом гал­лю­ци­на­ции не пре­кра­ти­лись напро­тив, они ста­ли дони­мать меня с удру­ча­ю­щим посто­ян­ством; я же в свою оче­редь упор­но вос­при­ни­мал все эти неве­до­мые зву­ки и виде­ния как не име­ю­щие ника­ко­го отно­ше­ния к реаль­но­му миру и про­дол­жал думать о них так до той самой ночи, когда меня под­нял с посте­ли совер­шен­но отчет­ли­вый плеск воды, доно­сив­ший­ся отку­да-то из сада. Всей кожей ощу­щая, что в доме есть еще кто-то, кро­ме меня, я вылез из-под оде­я­ла, надел халат и ноч­ные туфли, зажег лам­пу и помчал­ся в каби­нет.

Пред­став­шее моим гла­зам виде­ние было явно наве­я­но содер­жа­ни­ем бумаг покой­но­го док­то­ра, с кото­ры­ми я успел озна­ко­мить­ся к тому вре­ме­ни; несо­мнен­но, толь­ко эти стран­ные доку­мен­ты мог­ли вызвать в моем моз­гу заро­дыш буду­ще­го кош­ма­ра. Кто-то дей­стви­тель­но побы­вал в доме и ста­щил из каби­не­та несколь­ко при­над­ле­жав­ших док­то­ру бумаг. Я ворвал­ся туда в тот самый момент, когда силу­эт непро­ше­но­го визи­те­ра мельк­нул в про­еме окна и исчез в тем­ном зеве сада. Это про­дол­жа­лось секун­ду, не боль­ше, и все же в туск­лом све­те лам­пы мне уда­лось раз­гля­деть вторг­ше­го­ся в мои вла­де­ния субъ­ек­та — он был обла­чен в чер­ный, туго обтя­ги­ва­ю­щий костюм из какой-то гру­бой бле­стя­щей тка­ни. Я бро­сил­ся было за ним, но то, что я уви­дал на осве­щен­ном участ­ке пола, оста­но­ви­ло мой порыв.

При­ше­лец оста­вил на полу сле­ды — отпе­чат­ки мок­рых ступ­ней. Но Боже, какие это были сле­ды! Судя по ним, у ноч­но­го гостя были чудо­вищ­но широ­кие сто­пы, а ног­ти на паль­цах его ног отрос­ли на такую дли­ну, что, заги­ба­ясь вниз, оста­ви­ли заруб­ки перед отпе­чат­ка­ми ступ­ней. На том месте, где он сто­ял, скло­нив­шись над бума­га­ми, оста­лось боль­шое мокрое пят­но. По все­му поме­ще­нию витал такой жут­кий мускус­ный смрад, что я заша­тал­ся и едва не упал в обмо­рок, несмот­ря на то, что дав­но уже вос­при­ни­мал это зло­во­ние как непре­мен­ный атри­бут зани­ма­е­мо­го мною дома.

При­сло­нив­шись к стене, я неко­то­рое вре­мя при­хо­дил в себя, одно­вре­мен­но пыта­ясь най­ти мало-маль­ски прав­до­по­доб­ное объ­яс­не­ние про­ис­шед­ше­му. В кон­це кон­цов я решил, что в каби­нет наве­дал­ся кто-то из сосе­дей — наве­дал­ся с недоб­рой целью, оче­вид­но, замыс­лив что-то про­тив нена­вист­но­го ему особ­ня­ка. Но поче­му этот некто был мок­рым, как буд­то он вылез из бас­сей­на, и зачем ему пона­до­би­лось хва­тать со сто­ла бума­ги? А остав­лен­ные на полу стран­ные сле­ды?.. В общем, объ­яс­не­ние у меня вышло доволь­но неубе­ди­тель­ным, но что еще я мог пред­по­ло­жить?

Что каса­ет­ся бумаг, то кое-какие из них дей­стви­тель­но исчез­ли со сто­ла — к сча­стью, как раз те, кото­рые я уже успел про­смот­реть и сло­жил в отдель­ную стоп­ку. Я так и не мог понять, кому и зачем вдруг взду­ма­лось про­красть­ся ночью в дом и при­хва­тить с собой эти доку­мен­ты. Допу­стим, зло­умыш­лен­ник заин­те­ре­со­вал­ся домом Шарье­ра с корыст­ной целью — напри­мер, желая отсу­дить его себе, — но ведь эти бума­ги не име­ли ника­кой цен­но­сти с юри­ди­че­ской, точ­ки зре­ния, ибо пред­став­ля­ли собой все­го- навсе­го науч­ные замет­ки о дол­го­ле­тии кро­ко­ди­лов, алли­га­то­ров и про­чих подоб­ных им тва­рей. Одер­жи­мость, с кото­рой покой­ный док­тор изу­чал вопрос дол­го­ле­тия реп­ти­лий, уже не состав­ля­ла для меня тай­ны; одна­ко если он и открыл какие-то сек­ре­ты выда­ю­щей­ся про­дол­жи­тель­но­сти жиз­ни пре­смы­ка­ю­щих­ся, то ничто в бума­гах не ука­зы­ва­ло на это. Впро­чем, два­жды или три­жды мне попа­да­лись доволь­но туман­ные упо­ми­на­ния о неких «опе­ра­ци­ях» по про­дле­нию жиз­ни, но чья жизнь име­лась в виду, мне уста­но­вить не уда­лось.

Я при­нял­ся раз­би­рать бума­ги даль­ше и обна­ру­жил в них мас­су лист­ков, испи­сан­ных одним и тем же — ско­рее все­го, док­тор­ским — почер­ком. Про­смат­ри­вая их, я позна­ко­мил­ся с несколь­ко стран­ным ответв­ле­ни­ем его науч­ных поис­ков — то была под­бор­ка мате­ри­а­лов о неких зага­доч­ных мифи­че­ских суще­ствах, одно из кото­рых име­но­ва­лось Ктул­ху, а дру­гое — Дагон. Оче­вид­но, они были мор­ски­ми боже­ства­ми, про­ис­хо­див­ши­ми из неиз­вест­ной мне древ­ней мифо­ло­гии; наря­ду с ними в руко­пи­сях упо­ми­на­лось о так назы­ва­е­мых «глу­бо­ко­вод­ных» — людях-амфи­би­ях, кото­рые оби­та­ли в мор­ских глу­би­нах и были, по всей веро­ят­но­сти, жре­ца­ми — слу­жи­те­ля­ми куль­та Ктул­ху и Даго­на. Эти «глу­бо­ко­вод­ные», насколь­ко я понял, тоже отли­ча­лись завид­ным дол­го­ле­ти­ем.

Сре­ди испи­сан­ных лист­ков я нашел две фото­гра­фии. На пер­вой из них была запе­чат­ле­на ста­туя некой на ред­кость отвра­ти­тель­ной зем­но­вод­ной тва­ри, гру­бо высе­чен­ная из огром­но­го моно­ли­та. Фото было снаб­же­но помет­кой: «Вост. побе­ре­жье Хиваоа, Мар­кизск. о‑ва. Объ­ект покло­не­ния?» На вто­ром сним­ке я уви­дел тотем севе­ро­аме­ри­кан­ских индей­цев; взя­тое за его осно­ву живот­ное тоже было зем­но­вод­ным или пре­смы­ка­ю­щим­ся. Это изоб­ра­же­ние сопро­вож­да­лось над­пи­сью: «Тотем пле­ме­ни Ква­ки­утл. Про­лив Ква­ци­но. Такой же т. воз­дв. индей­ца­ми плем. Тлин­гит». Похо­же было, что в стрем­ле­нии достичь сво­ей вожде­лен­ной цели док­тор Шарьер глу­бо­ко изу­чил древ­ние кол­дов­ские обря­ды и пер­во­быт­ные рели­ги­оз­ные веро­ва­ния.

Что это была за цель, я понял доволь­но ско­ро. Про­бле­ма дол­го­ле­тия явля­лась для него не тео­ре­ти­че­ским, но чисто прак­ти­че­ским вопро­сом он желал про­длить свою соб­ствен­ную жизнь. Неко­то­рые зло­ве­щие наме­ки, содер­жав­ши­е­ся в руко­пи­сях док­то­ра, поз­во­ля­ли пред­по­ло­жить, что он пре­успел в сво­их самых безум­ных дер­за­ни­ях, и это вызва­ло в моей душе новый при­ступ тре­во­ги — я опять вспом­нил о зага­доч­ной лич­но­сти Шарье­ра- пер­во­го, волею судь­бы тоже хирур­га, послед­ние годы жиз­ни и смерть кото­ро­го были оку­та­ны столь же непро­ни­ца­е­мой заве­сой тай­ны, как рож­де­ние и юность Шарье­ра-вто­ро­го, скон­чав­ше­го­ся в Про­ви­ден­се в 1927 году.

Хотя собы­тия про­шед­шей ночи не слиш­ком меня напу­га­ли, я все же счел за бла­го не иску­шать судь­бу и при­об­рел в лав­ке подер­жан­ных вещей уже дале­ко не новый, но вполне надеж­ный и, самое глав­ное, отли­чав­ший­ся мощ­ным боем «люгер». Дру­гой моей покуп­кой стал фонарь с отра­жа­те­лем — он давал яркий свет и в то же вре­мя, в отли­чие от ста­рой лам­пы, не сле­пил гла­за. Если ноч­ным визи­те­ром был кто-то из сосе­дей, рас­суж­дал я, то навер­ня­ка похи­щен­ные бума­ги толь­ко раз­драз­нят его аппе­тит и рано или позд­но он пред­при­мет повтор­ное втор­же­ние. На этот слу­чай я и запас­ся ору­жи­ем и новым фона­рем; я был полон реши­мо­сти не колеб­лясь открыть огонь по маро­де­ру, если он вдруг сно­ва забе­рет­ся в дом и, будучи застиг­нут мною в его сте­нах, попы­та­ет­ся удрать безо вся­ких объ­яс­не­ний. Впро­чем, я искренне наде­ял­ся, что до стрель­бы дело не дой­дет.

На сле­ду­ю­щую ночь я воз­об­но­вил изу­че­ние книг и бумаг док­то­ра Шарье­ра. Мно­гие из книг были дати­ро­ва­ны XVII–XVIII века­ми, из чего я заклю­чил, что они доста­лись Шарье­ру от его дале­ких пред­ков. Несколь­ко книг на фран­цуз­ском язы­ке пред­став­ля­ли собой пере­вод с англий­ско­го и при­над­ле­жа­ли перу Р. Уайз­ме­на — того само­го, у кото­ро­го обу­чал­ся жив­ший в XVII веке моло­дой Жан-Фран­с­уа Шарьер. Нали­цо была связь меж­ду Шарье­ром-пер­вым, париж­ским уче­ни­ком Уайз­ме­на, и Шарье­ром-вто­рым, скон­чав­шим­ся в Про­ви­ден­се, штат Род-Айленд, три года тому назад.

Вооб­ще же эта биб­лио­те­ка пред­став­ля­ла собой доволь­но при­чуд­ли­вую меша­ни­ну из самых раз­но­об­раз­ных изда­ний на мно­гих язы­ках — от фран­цуз­ско­го до араб­ско­го. Назва­ния боль­шин­ства из них ниче­го мне не гово­ри­ли, хотя я доволь­но непло­хо вла­дею фран­цуз­ским и чуть-чуть зна­ком с дру­ги­ми роман­ски­ми язы­ка­ми. Напри­мер, тогда я не имел ни малей­ше­го пред­став­ле­ния, что скры­ва­ет­ся под таким загла­ви­ем, как «Unaussprechlichen Kulten» баро­на фон Юнц­та, хотя и подо­зре­вал, что оно пере­кли­ка­ет­ся с назва­ни­ем кни­ги гра­фа д’Эр­лет­та «Cultes des Goules», посколь­ку оба эти изда­ния сто­я­ли рядом на книж­ной пол­ке. Кни­ги по зоо­ло­гии сосед­ство­ва­ли с уве­си­сты­ми тома­ми, посвя­щен­ны­ми древним куль­ту­рам. Томов этих было вели­кое мно­же­ство; я толь­ко пере­чис­лю неко­то­рые из них: «Иссле­до­ва­ние свя­зи куль­тур наро­дов Поли­не­зии и индей­цев Южной Аме­ри­ки, в част­но­сти Перу», «Пна­ко­тикские Руко­пи­си», «De Furtivis Literarum Notis» Джан­бат­ти­сты Пор­ты, «Kryptografik» Тикнесса[9], «Daemonolatreia» Ремигиуса[10], «Век амфи­бий» Бэн­фор­та… Были здесь под­шив­ки ста­рых газет «Трэн­скрип­та», изда­вав­ше­го­ся в Эйл­с­бе­ри, штат Мас­са­чу­сетс, арк­хэм­ской «Газетт» и мно­гих дру­гих. Что же каса­ет­ся книг, то неко­то­рые из них, без пре­уве­ли­че­ния, явля­лись изда­ни­я­ми огром­ной цен­но­сти. Суди­те сами — самое позд­нее из них было дати­ро­ва­но 1820, а самое ран­нее — 1670 годом! Все они были изряд­но зачи­та­ны, но в целом сохра­ни­лись непло­хо, при­ни­мая в рас­чет их весь­ма солид­ный воз­раст.

К сожа­ле­нию, в то вре­мя я не уде­лил биб­лио­те­ке Шарье­ра доста­точ­но­го вни­ма­ния, дей­ствуя по посло­ви­це, соглас­но кото­рой избы­ток зна­ний вре­дит чело­ве­ку боль­ше, неже­ли их недо­ста­ток. Я, одна­ко, успел обна­ру­жить сре­ди древ­них фоли­ан­тов нечто, напо­ми­нав­шее на пер­вый взгляд тол­стый науч­ный жур­нал, но при более деталь­ном рас­смот­ре­нии ока­зав­ше­е­ся тет­ра­дью для запи­сей, кото­рые, судя по датам, отно­си­лись к пери­о­ду вре­ме­ни, явно выхо­див­ше­му за рам­ки лет, про­жи­тых Шарье­ром-вто­рым. Тем не менее все запи­си (и это не вызы­ва­ло у меня ника­ких сомне­ний) были сде­ла­ны рукой покой­но­го хирур­га; несмот­ря на более чем почтен­ный воз­раст пер­вых стра­ниц в срав­не­нии с послед­ни­ми, почерк на всех был оди­на­ков — мел­кие крюч­ко­ва­тые бук­вы, тес­ня­щи­е­ся одна к дру­гой в ров­ные, плот­ные стро­ки. Запи­си эти пред­став­ля­ли собой свое­об­раз­ную хро­но­ло­ги­че­скую реги­стра­цию явле­ний, свя­зан­ных с излюб­лен­ной темой док­то­ра и, насколь­ко я мог судить, брав­ших свое нача­ло с очень дав­них вре­мен. Неко­то­рые тек­сты сопро­вож­да­лись небреж­но выпол­нен­ны­ми иллю­стра­ци­я­ми, про­из­во­див­ши­ми, тем не менее, доволь­но силь­ное впе­чат­ле­ние похо­жее чув­ство мы испы­ты­ва­ем, гля­дя на наскаль­ные рисун­ки пер­во­быт­ных худож­ни­ков.

На пер­вой же стра­ни­це этой руко­пи­си я уви­дел запись сле­ду­ю­ще­го содер­жа­ния: «1851. Арк­хэм. Азеф Гоуд, Г.В.». Она отно­си­лась к иллю­стра­ции, на кото­рой был изоб­ра­жен этот самый Азеф Гоуд, омер­зи­тель­ный жабо­по­доб­ный тип с без­об­раз­но широ­ким ртом, отвис­лы­ми склад­ка­ми губ и полу­при­кры­ты­ми кожи­стой плен­кой гла­за­ми, едва вид­нев­ши­ми­ся из-под тяже­лых над­бро­вий. Гля­дя на эту физио­но­мию, я неволь­но пред­ста­вил себе, как ее обла­да­тель сидит на кор­точ­ках, плот­но при­пав к зем­ле, — настоль­ко напо­ми­нал он зем­но­вод­ное. Рису­нок зани­мал боль­шую часть стра­ни­цы, а сопро­вож­дав­ший его текст пред­став­лял собой ком­мен­та­рии чело­ве­ка, столк­нув­ше­го­ся с этим необыч­ным явле­ни­ем — вряд ли во пло­ти и кро­ви, но ско­рее все­го при изу­че­нии доку­мен­тов како­го-нибудь мало­из­вест­но­го архи­ва (кста­ти, не мог­ли ли бук­вы Г.В. рас­шиф­ро­вы­вать­ся как «глу­бо­ко­вод­ные», упо­ми­на­ние о кото­рых встре­ти­лось мне ранее?). Без­услов­но, наход­ки тако­го рода утвер­жда­ли док­то­ра Шарье­ра в его вере, что меж­ду чело­ве­ком и мно­го­чис­лен­ны­ми пред­ста­ви­те­ля­ми амфи­бий и реп­ти­лий суще­ству­ет тес­ная био­ло­ги­че­ская связь, кото­рая может быть про­сле­же­на на подоб­ных при­ме­рах.

Я обра­тил­ся к дру­гим запи­сям, одна­ко после пер­во­го про­чте­ния они пока­за­лись мне на ред­кость туман­ны­ми, почти бес­смыс­лен­ны­ми. Что­бы не быть голо­слов­ным, при­ве­ду вам хотя бы сле­ду­ю­щие образ­цы:

«1857. Сент-Ога­стин. Ген­ри Бишоп. Кожа густо покры­та чешу­ей, но не рыбьей. По слу­хам, 107 лет от роду. Про­цес­са ста­ре­ния орга­низ­ма не наблю­да­ет­ся. Остро­та всех пяти чувств. Про­ис­хож­де­ние точ­но не уста­нов­ле­но: пред­ки зани­ма­лись тор­гов­лей с поли­не­зий­ца­ми.

1861. Чарлстон. Семья Бала­шей. Оро­го­вев­шие руки. Двой­ная челюсть. Оди­на­ко­вые стиг­ма­ты у всех чле­нов семьи. Антон: 117 лет, Анна: 109. Испы­ты­ва­ют силь­ное бес­по­кой­ство вда­ли от вод­ной сре­ды.
1862. Иннс­мут. Семьи Мар­шей, Уэй­тов, Элио­тов, Гил­ме­нов. Капи­тан Абед Марш: тор­го­вец в Поли­не­зии, женат на поли­не­зий­ке, физио­гно­ми­че­ские харак­те­ри­сти­ки сход­ны с ф.х. Азе­фа Гоуда. Очень скрыт­ный образ жиз­ни. Жен­щи­ны ред­ко пока­зы­ва­ют­ся на ули­цах. По ночам мно­го купа­ют­ся целы­ми семья­ми заплы­ва­ют на Риф Дья­во­ла. Ярко выра­жен­ное род­ство с Г.В. Посто­ян­ное пере­дви­же­ние меж­ду Иннс­му­том и Понапе[11]. Тай­ные рели­ги­оз­ные обря­ды.
1863. Джед Прайс, кар­на­валь­ный кон­фе­ран­сье. „Чело­век-алли­га­тор“. Появ­ля­ет­ся в бас­сейне с алли­га­то­ра­ми. Вытя­ну­тая впе­ред челюсть, заост­рен­ные зубы; не мог опре­де­лить, от при­ро­ды или зато­че­ны спе­ци­аль­но».

Дру­гие запи­си в най­ден­ной мною тет­ра­ди были выдер­жа­ны при­мер­но в таком же духе. Их гео­гра­фия впе­чат­ля­ла сво­ей обшир­но­стью — Кана­да, Мек­си­ка, запад­ное побе­ре­жье США. Замет­ки эти яви­лись для меня фоном, на кото­ром вдруг неожи­дан­но чет­ко обо­зна­чи­лась фигу­ра чело­ве­ка, одер­жи­мо­го бре­до­вой иде­ей дока­зать, каза­лось бы, недо­ка­зу­е­мое — пря­мую связь дол­го­ле­тия отдель­ных пред­ста­ви­те­лей рода чело­ве­че­ско­го с их бли­зо­стью к зем­но­вод­ным или пре­смы­ка­ю­щим­ся.

При­ве­ден­ные в запи­сях фак­ты я рас­смат­ри­вал все­го лишь как наду­ман­но утри­ро­ван­ные опи­са­ния физи­че­ских дефек­тов людей, но док­тор-то, док­тор! Он при­ни­мал их за чистую моне­ту и под тяже­стью этих собран­ных им «сви­де­тельств» окон­ча­тель­но утвер­дил­ся в сво­ей стран­ной, зло­ве­щей вере. Одна­ко за пре­де­лы чистой догад­ки его выно­си­ло не часто. На мой взгляд, боль­ше все­го его инте­ре­со­ва­ла глу­би­на, вза­и­мо­связь при­ме­ров, кото­рые он с таким тща­ни­ем собрал в сво­ей тет­ра­ди, и связь эту он искал в трех направ­ле­ни­ях. Наи­бо­лее три­ви­аль­ным из них мне пока­за­лась мифо­ло­гия негри­тян­ско­го куль­та Вуду[12]. Вто­рое направ­ле­ние охва­ты­ва­ло древ­не­еги­пет­скую куль­ту­ру с ее покло­не­ни­ем отдель­ным видам живот­ных. Тре­тьей и, судя по запи­сям док­то­ра, наи­бо­лее зна­чи­мой сфе­рой поис­ков была совер­шен­но незна­ко­мая мне досе­ле мифо­ло­гия, ста­рая как мир, а то и еще стар­ше; фигу­ри­ро­вав­шие в ней «Вла­сти­те­ли Древ­но­сти» вели жесто­чай­шую непри­ми­ри­мую вой­ну с таки­ми же, как и они сами, ровес­ни­ка­ми мира — «Бога­ми Седой Ста­ри­ны», носив­ши­ми име­на Ктул­ху, Хастур, Йог-Сотот, Шуб­Ниг­гу­рат и Ньяр­латхо­теп. Им покло­ня­лись шан­та­ки, глу­бо­ко­вод­ные, народ чо-чо, снеж­ные люди и дру­гие суще­ства; из них одни сто­я­ли на сту­пе­нях эво­лю­ци­он­ной лест­ни­цы, кото­рая вела к зарож­де­нию совре­мен­ных людей, а дру­гие пред­став­ля­ли собой чудо­вищ­ные мута­ции дои­сто­ри­че­ско­го чело­ве­ка или вовсе не име­ли ника­ко­го отно­ше­ния к чело­ве­че­ско­му роду. Все это было, конеч­но же, безум­но инте­рес­но, но (и тут мне при­шлось бы разо­ча­ро­вать покой­но­го Шарье­ра) о какой-либо проч­ной орга­ни­че­ской свя­зи меж­ду собран­ны­ми им раз­роз­нен­ны­ми «сви­де­тель­ства­ми» род­ства отдель­ных людей-дол­го­жи­те­лей с реп­ти­ли­я­ми и упо­мя­ну­ты­ми мною древни­ми мифо­ло­ги­я­ми гово­рить не при­хо­ди­лось. Впро­чем, здесь мой усоп­ший оппо­нент мог бы успеш­но воз­ра­зить мне, ука­зав на то, что уже в леген­дах Вуду и древ­не­го Егип­та содер­жа­лись — пусть и несколь­ко туман­ные — аллю­зии, свя­зан­ные с реп­ти­ли­я­ми, а мифо­ло­гия Ктул­ху цели­ком осно­вы­ва­лась на куль­те неве­ро­ят­но древ­них видов зем­но­вод­ных и пре­смы­ка­ю­щих­ся, без сомне­ния, воз­ник­ших в одно вре­мя с тира­но­зав­ра­ми, брон­то­зав­ра­ми, мега­ло­зав­ра­ми и дру­ги­ми реп­ти­ли­я­ми мезо­зой­ской эры.

Поми­мо этих интри­гу­ю­щих заме­ток, я обна­ру­жил некие диа­грам­мы, кото­рые при более деталь­ном рас­смот­ре­нии ока­за­лись схе­ма­ми весь­ма и весь­ма стран­ных хирур­ги­че­ских опе­ра­ций, при­ро­да кото­рых к тому вре­ме­ни еще оста­ва­лась загад­кой для меня. Тогда я мог лишь с боль­шой долей веро­ят­но­сти утвер­ждать, что схе­мы эти ско­пи­ро­ва­ны из двух древ­них книг — из тру­да Людви­га Прин­на «Таин­ствен­ные Чер­ви» и еще одно­го фоли­ан­та, назва­ние кото­ро­го я не смог даже про­честь. Что же до самих опе­ра­ций, то они вызва­ли у меня при­ступ силь­ней­ше­го отвра­ще­ния — настоль­ко суть их была про­тив­на самой чело­ве­че­ской при­ро­де. Напри­мер, одна из них состо­я­ла в нане­се­нии на кожу мно­же­ства над­ре­зов с целью ее рас­тя­же­ния («для обес­пе­че­ния роста», как пояс­ня­лось в сопро­во­ди­тель­ном тек­сте), а дру­гая пред­став­ля­ла собой пере­крест­ное иссе­че­ние осно­ва­ния позво­ноч­ни­ка с целью «вытя­же­ния хво­сто­вой кости». Эти дья­воль­ские диа­грам­мы вызва­ли в моей душе непод­дель­ный ужас, но я про­дол­жал вни­ма­тель­но рас­смат­ри­вать их, ибо они, несо­мнен­но, были одним из направ­ле­ний зло­ве­щей дея­тель­но­сти док­то­ра Шарье­ра и мог­ли мно­гое объ­яс­нить мне — напри­мер, его дохо­див­шее до фана­тиз­ма затвор­ни­че­ство, кото­рое явля­лось совер­шен­но необ­хо­ди­мым усло­ви­ем для сохра­не­ния тай­ны его безум­ных экс­пе­ри­мен­тов; ибо в про­тив­ном слу­чае он стал бы откро­вен­ным посме­ши­щем в гла­зах сво­их уче­ных кол­лег.

Мно­гие бума­ги содер­жа­ли про­стран­ные ссыл­ки на раз­лич­ные собы­тия, при­чем мане­ра изло­же­ния не остав­ля­ла ника­ких сомне­ний в том, что опи­сан­ные слу­чаи про­изо­шли с самим рас­сказ­чи­ком. Все они были дати­ро­ва­ны не позд­нее чем 1850 годом; ино­гда на доку­мен­те вме­сто года было обо­зна­че­но деся­ти­ле­тие. Я вновь без тру­да уга­дал харак­тер­ный почерк док­то­ра, и это — исклю­чая, разу­ме­ет­ся, воз­мож­ность того, что Шарьер про­сто пере­пи­сал сво­ей рукой чужие замет­ки — яви­лось для меня почти неопро­вер­жи­мым дока­за­тель­ством оши­боч­но­сти моих пред­по­ло­же­ний отно­си­тель­но воз­рас­та док­то­ра. Было совер­шен­но оче­вид­но, что он умер отнюдь не в вось­ми­де­ся­ти­лет­нем, но в куда как более пре­клон­ном воз­расте, и уже от одной этой мыс­ли мне ста­ло не по себе — я в оче­ред­ной раз вспом­нил о жив­шем в XVII веке пред­ше­ствен­ни­ке покой­но­го хирур­га.

Здесь мож­но было под­ве­сти кое-какие ито­ги. В соот­вет­ствии с мои­ми выво­да­ми, гипо­те­за док­то­ра Шарье­ра, в кото­рую он столь фана­тич­но уве­ро­вал, заклю­ча­лась в том, что с помо­щью осо­бых хирур­ги­че­ских опе­ра­ций и неких таин­ствен­ных риту­а­лов мож­но было зна­чи­тель­но — на сто пять­де­сят и даже две­сти лет — удли­нить корот­кую чело­ве­че­скую жизнь, то есть сде­лать ее рав­ной по про­дол­жи­тель­но­сти веку кро­ко­ди­лов, яще­риц и про­чих пол­зу­чих гадов. Необ­хо­ди­мым усло­ви­ем для это­го являл­ся пери­од свое­об­раз­но­го полу­бес­со­зна­тель­но­го оце­пе­не­ния, про­во­ди­мый в каком-нибудь сыром, тем­ном месте, где шло вызре­ва­ние ино­го уже орга­низ­ма и обре­те­ние им новых физио­ло­ги­че­ских харак­те­ри­стик. По завер­ше­нии озна­чен­но­го пери­о­да под­опыт­ный инди­ви­ду­ум вновь воз­вра­щал­ся к жиз­ни, одна­ко глу­бо­кие внеш­ние и внут­рен­ние изме­не­ния, явив­ши­е­ся резуль­та­том опе­ра­ции, сопут­ство­вав­ших ей кол­дов­ских обря­дов и анабиоза[13], вынуж­да­ли его вести каче­ствен­но иной, отлич­ный от преж­не­го, образ жиз­ни. Для под­твер­жде­ния этой гипо­те­зы док­тор Шарьер собрал обшир­ную кол­лек­цию ска­зок, легенд и мифов, но наи­бо­лее впе­чат­ля­ю­щим дока­за­тель­ством сво­ей право­ты он, без­услов­но, счи­тал под­бор­ку упо­ми­на­ний о людях-мутан­тах, жив­ших в послед­ние две­сти девя­но­сто лет — нет, даже две­сти девя­но­сто один год, если быть точ­ным. Уточ­не­ние этой вну­ши­тель­ной циф­ры ока­за­лось вовсе небес­по­лез­ным, ибо неко­то­рое вре­мя спу­стя я с зами­ра­ни­ем серд­ца обна­ру­жил, что имен­но столь­ко вре­ме­ни две­сти девя­но­сто один год про­лег­ло меж­ду дата­ми рож­де­ния Шарье­ра-пер­во­го и смер­ти Шарье­ра-вто­ро­го.

Раз­мыш­ляя над гипо­те­зой док­то­ра Шарье­ра, я про­ник­ся неволь­ным ува­же­ни­ем к ее необыч­но­сти и дерз­но­вен­но­сти. В то же вре­мя нель­зя было не отме­тить, что ей явно недо­ста­ва­ло стро­го­го науч­но­го под­хо­да и сколь­ко- нибудь убе­ди­тель­ных дока­за­тельств — все эти наме­ки, недо­молв­ки и устра­ша­ю­щие пред­по­ло­же­ния вполне мог­ли сой­ти для досу­же­го люби­те­ля страш­ных исто­рий, но вряд ли были спо­соб­ны про­бу­дить искрен­ний инте­рес у насто­я­ще­го уче­но­го, опи­ра­ю­ще­го­ся на фак­ты и реаль­ные зако­ны бытия, а не на мисти­ку.

С каж­дым днем я все глуб­же и глуб­же погру­жал­ся в пучи­ну этой безум­ной тео­рии; и не слу­чись одна­жды собы­тие, речь о кото­ром пой­дет ниже, я пре­спо­кой­но остал­ся бы в доме на Бене­фит-стрит еще Бог весть на какой срок и про­дол­жал бы свои скру­пу­лез­ные поис­ки исти­ны. Но я навсе­гда поки­нул это жут­кое оби­та­ли­ще и тем самым бро­сил его на про­из­вол судь­бы, ибо послед­ний отпрыск рода Шарье­ров — сей­час я знаю это точ­но — нико­гда боль­ше не явит­ся в Про­ви­денс с при­тя­за­ни­я­ми на дом, кото­рый будет пере­дан город­ским вла­стям и раз­ру­шен до осно­ва­ния.

Наде­юсь, я доста­точ­но заин­три­го­вал вас этим не слиш­ком вра­зу­ми­тель­ным пас­са­жем, а теперь попы­та­юсь как мож­но более подроб­но опи­сать про­ис­шед­шее. Итак, рас­смат­ри­вая «наход­ки» док­то­ра Шарье­ра, я вдруг ощу­тил на себе чей-то при­сталь­ный взгляд — такую защит­ную реак­цию орга­низ­ма неко­то­рые любят назы­вать «шестым чув­ством». Соблазн обер­нуть­ся был велик, но я пере­си­лил себя; открыв крыш­ку часов, я пой­мал на ее зер­каль­ную поверх­ность отра­же­ние нахо­див­ше­го­ся поза­ди меня окна — и с содро­га­ни­ем уви­дел раз­мы­тые очер­та­ния чудо­вищ­но­го подо­бия чело­ве­че­ской физио­но­мии. В испу­ге я тут же повер­нул­ся лицом к окну, но в окон­ном про­еме не было нико­го и ниче­го лишь какая-то тень мельк­ну­ла и исчез­ла в зарос­лях ста­ро­го кустар­ни­ка. А потом… Боже, я до сих пор не могу понять, дей­стви­тель­но ли я видел тогда ту высо­кую, стран­но согну­тую фигу­ру, про­ко­вы­ляв­шую неук­лю­жей поход­кой в тем­но­ту сада. Во вся­ком слу­чае, в тот момент у меня доста­ло разу­ма не пре­сле­до­вать ее. «Эта тварь явит­ся сюда еще раз, кем бы она ни была», — решил я.

Мне оста­ва­лось пола­гать­ся толь­ко на свое тер­пе­ние. В ожи­да­нии повтор­но­го появ­ле­ния неуло­ви­мо­го ноч­но­го при­шель­ца я напря­жен­но раз­мыш­лял над тем, отку­да он мог взять­ся, и про­кру­тил у себя в голо­ве име­на всех оби­та­те­лей Про­ви­ден­са, у кото­рых дом на Бене­фит-стрит уже дав­но не вызы­вал ниче­го, кро­ме глу­хой нена­ви­сти. Вполне воз­мож­но, что они хоте­ли запу­гать меня и тем самым заста­вить убрать­ся прочь из особ­ня­ка Шарье­ра — види­мо, отсут­ствие жиль­цов в доме устра­и­ва­ло их куда боль­ше, неже­ли нали­чие тако­вых. Пред­по­ло­же­ние, что в каби­не­те хра­ни­лось нечто, пред­став­ля­ю­щее для них зна­чи­тель­ный инте­рес, я вынуж­ден был отбро­сить — у зло­умыш­лен­ни­ков была уйма вре­ме­ни для того, что­бы рас­та­щить все нахо­див­ше­е­ся в доме иму­ще­ство за те три года после смер­ти док­то­ра, когда особ­няк сто­ял совер­шен­но пустым. В общем, тогда я так и не при­шел к како­му-то опре­де­лен­но­му выво­ду. Даже весь­ма необыч­ный облик мое­го ноч­но­го гостя не навел меня на дей­стви­тель­ное объ­яс­не­ние тво­рив­ших­ся в доме и вокруг него стран­но­стей — это был как раз тот слу­чай, когда диле­тант име­ет пре­иму­ще­ство перед про­фес­си­о­на­лом, кото­рый при­вык дове­рять толь­ко фак­там и нико­гда не давать воли сво­ей фан­та­зии.

Сидя в кро­меш­ной тьме, я как нико­гда ост­ро ощу­щал ауру это­го дома. Даже сама тем­но­та каза­лась оду­шев­лен­ной, но как непе­ре­да­ва­е­мо дале­ка была эта жизнь от Про­ви­ден­са с его повсе­днев­ной буд­нич­ной суе­той! Поми­мо мускус­ной вони, столь харак­тер­ной для волье­ров с реп­ти­ли­я­ми в зоо­пар­ках, я отчет­ли­во раз­ли­чал запах гни­ю­ще­го дере­ва и про­пи­тан­но­го сыро­стью извест­ня­ка, из кото­ро­го были сло­же­ны сте­ны погре­ба. Это был дух тле­на — все­силь­ное вре­мя нако­нец-то осно­ва­тель­но взя­лось за ста­рин­ный особ­няк. С каж­дой мину­той я все боль­ше и боль­ше чув­ство­вал себя хищ­ным зве­рем, кото­рый тер­пе­ли­во под­жи­да­ет добы­чу в заса­де, опре­де­ляя ее при­бли­же­ние по надви­га­ю­ще­му­ся запа­ху — срав­не­ние более чем точ­ное, ибо сла­бый аро­мат живот­но­го муску­са, витав­ший по тем­ным поме­ще­ни­ям дома, уси­ли­вал­ся с каж­дой мину­той, поку­да не пре­вра­тил­ся в кош­мар­ное уду­ша­ю­щее зло­во­ние.

Мое напря­жен­ное ожи­да­ние дли­лось уже боль­ше часа. За все это вре­мя я не услы­шал ни еди­но­го зву­ка — дом был абсо­лют­но без­мол­вен, и если бы не эта чудо­вищ­ная, едва не сво­див­шая меня с ума мускус­ная вонь, я дав­но бы уже решил, что нахо­жусь в доме один, и со спо­кой­ной душой оста­вил бы свой пост. Но я знал, что ноч­ной при­ше­лец уже совсем рядом, и, сжи­мая в кар­мане руко­ят­ку «люге­ра», тер­пе­ли­во ожи­дал его появ­ле­ния.

Вне­зап­но тягост­ную тиши­ну нару­шил какой-то сла­бый, непо­нят­ный звук; он чем-то напо­ми­нал отры­ви­стый рык алли­га­то­ра, но я не осме­лил­ся дове­рить­ся сво­е­му вко­нец рас­стро­ен­но­му вооб­ра­же­нию и решил, что это про­сто скрип двер­ных петель. Как бы то ни было, кто-то дей­стви­тель­но вторг­ся в мои вла­де­ния, и это не про­шло для меня неза­ме­чен­ным. Но сле­ду­ю­щий звук бук­валь­но потряс меня — это был шелест бумаг в каби­не­те. Таин­ствен­ный визи­тер каким-то непо­сти­жи­мым обра­зом про­крал­ся туда у меня под носом и пре­спо­кой­но рыл­ся в доку­мен­тах! Столь само­уве­рен­ное, если не ска­зать наг­лое, пове­де­ние незва­но­го гостя подвиг­ло меня на реши­тель­ные дей­ствия, и, выхва­тив из кар­ма­на фонарь, я напра­вил яркий луч све­та на стол, отку­да доно­си­лось шур­ша­ние листов.

Пер­вые несколь­ко секунд я про­сто отка­зы­вал­ся верить сво­им гла­зам, ибо сто­яв­шее у сто­ла суще­ство не было чело­ве­ком, — это была омер­зи­тель­ная паро­дия на него, какой-то мутант, гума­но­ид-реп­ти­лия. От рас­те­рян­но­сти и стра­ха я совсем поте­рял голо­ву и, сле­по пови­ну­ясь инстинк­ту само­со­хра­не­ния, выхва­тил револь­вер и четы­ре­жды выстре­лил в мон­стра. Я стре­лял прак­ти­че­ски в упор, и ни одна из четы­рех пуль не про­шла мимо цели.

Я до сих пор не устаю бла­го­да­рить Все­выш­не­го за то, что память моя сохра­ни­ла лишь смут­ные, фраг­мен­тар­ные вос­по­ми­на­ния о даль­ней­ших собы­ти­ях. Страш­ный гро­хот… исчез­но­ве­ние чудо­ви­ща… свет фона­ря… пре­сле­до­ва­ние… Пустив­шись в пого­ню, я убе­дил­ся в точ­но­сти сво­их выстре­лов — от сто­ла в каби­не­те к окну вели кро­ва­вые сле­ды. Окон­ное стек­ло было выса­же­но вме­сте с рамой — без­услов­но, ноч­ной при­ше­лец отли­чал­ся как недю­жин­ной пры­тью, так и огром­ной физи­че­ской силой. Тем не менее он был тяже­ло ранен, и это зна­чи­тель­но умень­ша­ло его шан­сы на спа­се­ние; к тому же бле­стев­шие в све­те фона­ря кро­ва­вые сле­ды и густая мускус­ная вонь выда­ва­ли направ­ле­ние, в кото­ром он убе­гал от меня. Сле­ды уво­ди­ли меня вглубь сада, и в кон­це кон­цов я обна­ру­жил, что стою у зали­то­го кро­вью коло­дез­но­го сру­ба. Тем­ная утро­ба колод­ца пока­за­лась мне сна­ча­ла совер­шен­но недо­ступ­ной, но затем, при­гля­дев­шись, уви­дел внут­ри закреп­лен­ную на стене лест­ни­цу с каки­ми-то необыч­ны­ми сту­пень­ка­ми. Осто­рож­но нащу­пав ногой верх­нюю из них и ухва­тив­шись рука­ми за окро­вав­лен­ный край сру­ба, я начал спуск в коло­дец. Моя реши­мость под­креп­ля­лась оби­ли­ем про­ли­той кро­ви на тра­ве у колод­ца — из это­го я заклю­чил, что пре­сле­ду­е­мый мною монстр смер­тель­но ранен и не может пред­став­лять для меня серьез­ной опас­но­сти.

Боже Все­выш­ний, зачем я полез тогда в этот коло­дец? Поче­му я не повер­нул­ся и не убе­жал прочь от это­го адско­го под­зе­ме­лья и от это­го про­кля­то­го дома? Из всех моих поступ­ков, кото­рые я успел совер­шить с тех пор, как стал плен­ни­ком чар дома Шарье­ра, этот был бы самым разум­ным; но в то вре­мя разу­му мое­му не суж­де­но было взять верх над без­рас­суд­ным любо­пыт­ством, и, заин­три­го­ван­ный страш­ным обли­чи­ем застиг­ну­то­го мною в каби­не­те чудо­ви­ща, про­дол­жал спус­кать­ся в тем­ную шах­ту колод­ца, с каж­дой секун­дой при­бли­жа­ясь к поблес­ки­вав­шей вни­зу воде. Сту­пень­ки, одна­ко, не дохо­ди­ли до нее они обры­ва­лись у сде­лан­но­го в стене отвер­стия, кото­рое ока­за­лось вхо­дом в про­ры­тый парал­лель­но поверх­но­сти зем­ли тун­нель. Дер­жа в одной руке зажжен­ный фонарь, а в дру­гой взве­ден­ный револь­вер, я с тру­дом про­тис­нул­ся в зло­вон­ный зев под­зем­но­го хода и полз­ком дви­нул­ся впе­ред. Тун­нель заби­рал немно­го вверх и завер­шал­ся подо­би­ем неболь­шо­го гро­та — чело­век нор­маль­но­го роста уме­стил­ся бы в нем раз­ве что стоя на коле­нях. Луч све­та выхва­тил сто­яв­ший там про­дол­го­ва­тый ящик, и я вздрог­нул, мгно­вен­но рас­по­знав направ­ле­ние тун­не­ля — он вел пря­ми­ком к моги­ле док­то­ра Шарье­ра в ста­ром саду, а ящик был, конеч­но же, гро­бом.

Но отсту­пать было уже позд­но. Кро­ва­вый след дохо­дил до само­го края гро­ба, крыш­ка кото­ро­го была отки­ну­та в сто­ро­ну. Сго­рая от жела­ния уви­деть повер­жен­но­го вра­га, я стал на коле­ни перед гро­бом и напра­вил свет фона­ря внутрь…

Доро­го запла­тил бы я за то, что­бы моя память не сохра­ни­ла уви­ден­ной тогда кар­ти­ны! Но увы, это жут­кое зре­ли­ще отныне и навсе­гда запе­чат­ле­лось в моем моз­гу — рас­про­стер­тое во чре­ве полу­ис­тлев­ше­го гро­ба суще­ство, кото­рое толь­ко что испу­сти­ло дух. Облик уби­той мною тва­ри был непе­ре­да­ва­е­мо стра­шен: пере­до мной лежал полу­че­ло­век-полу­я­ще­ри­ца — урод­ли­вое подо­бие того, что явля­лось неко­гда чело­ве­ком. Одна толь­ко мысль о том, что я в тече­ние несколь­ких недель жил бок о бок с этим исча­ди­ем ада, вызва­ла непод­дель­ный ужас в моей душе. Одеж­ды, покры­вав­шие тело моей жерт­вы, были разо­рва­ны и пере­кру­че­ны, будучи не в силах сдер­жать натиск под­верг­шей­ся чудо­вищ­ным мута­ци­ям пло­ти. Кожа на суста­вах оро­го­ве­ла, ладо­ни и босые ступ­ни (вер­нее ска­зать, то, что явля­лось когда-то ими) были плос­ки­ми, очень широ­ки­ми и завер­ша­лись огром­ны­ми ког­тя­ми. В без­молв­ном ужа­се уста­вил­ся я на неесте­ствен­но длин­ный хво­сто­вид­ный отро­сток, тор­чав­ший, как гвоздь, из осно­ва­ния позво­ноч­ни­ка, на вытя­ну­тую кро­ко­ди­лью челюсть с сохра­нив­шим­ся на ней жал­ким пуч­ком боро­ды…

Сомне­ний быть не мог­ло — пере­до мной лежал не кто иной, как док­тор Жан- Фран­с­уа Шарьер, впер­вые очу­тив­ший­ся в этом адском скле­пе еще в 1927 году, когда он погру­зил­ся здесь в ката­леп­ти­че­ское оце­пе­не­ние, ожи­дая сво­е­го часа, что­бы вос­стать из гро­ба и вер­нуть­ся в новом чудо­вищ­ном обли­чье в мир живых — док­тор Жан-Фран­с­уа Шарьер, рож­ден­ный в Бай­онне в 1636 году и «умер­ший» в Про­ви­ден­се в 1927. Теперь я знал, что за наслед­ни­ка, о кото­ром упо­ми­на­лось в его заве­ща­нии, он выда­вал само­го себя, вос­крес­ше­го в новом каче­стве после совер­ше­ния дав­ным-дав­но забы­тых демо­ни­че­ских обря­дов, древ­но­стью сво­ей пре­вос­хо­дя­щих чело­ве­че­ство и воз­ник­ших еще в ту пору, когда Зем­ля была совсем юным порож­де­ни­ем Кос­мо­са и явля­ла на свет огром­ных, неве­до­мых нам тва­рей, кото­рые жили, пло­ди­лись и уми­ра­ли на ней.

---

Примечания

1. Алджер­нон Блэк­вуд (1896–1951) — англий­ский писа­тель, стар­ший совре­мен­ник Лав­краф­та, ока­зав­ший весь­ма суще­ствен­ное вли­я­ние на его твор­че­ство. Рома­ны Блэк­ву­да «Джон Сай­ленс пара­ме­дик», «Джим­бо», «Кен­тавр» и мно­го­чис­лен­ные рас­ска­зы посвя­ще­ны иссле­до­ва­нию сверхъ­есте­ствен­ных явле­ний в окру­жа­ю­щем нас мире и пси­хо­ло­гии чело­ве­че­ско­го созна­ния, балан­си­ру­ю­ще­го на гра­ни реаль­но­сти и фан­та­зии.
2. Кве­бек­ский стиль — име­ет­ся в виду архи­тек­тур­ный стиль, харак­тер­ный для Кве­бе­ка в те вре­ме­на, когда этот город был сто­ли­цей фран­цуз­ских вла­де­ний в Север­ной Аме­ри­ке.
3. Фран­цуз­ский Индо­ки­тай — назва­ние фран­цуз­ских коло­ни­аль­ных вла­де­ний в восточ­ной части п‑ва Индо­ки­тай, вклю­чав­ших тер­ри­то­рию совре­мен­ных Вьет­на­ма, Лаоса и Кам­бод­жи.
4. Loricata (лат. Пан­цир­ные, тж. хито­ны) — класс боко­нерв­ных мол­люс­ков, дости­га­ю­щих в дли­ну от 35 см.
5. Osteolaemus, Crocodilus, Gavialis, Thomistoma, Caiman, Alligator (лат.) — совре­мен­ные кро­ко­ди­лы явля­ют­ся остат­ка­ми боль­шой древ­ней груп­пы, в боль­шин­стве сво­ем вымер­шей к нача­лу кай­но­зой­ской эры.
6. Здесь име­ет­ся в виду сто­рон­ник коро­лев­ской пар­тии, изгнан­ный из Англии в пери­од рево­лю­ции и граж­дан­ских войн сере­ди­ны XVII в. Сам по себе тер­мин «роя­лист» вошел в оби­ход позд­нее, во вре­мя Фран­цуз­ской рево­лю­ции кон­ца.
7. Коро­ман­дель­ский берег — часть восточ­но­го побе­ре­жья полу­ост­ро­ва Индо­стан, на кото­ром рас­по­ло­жен город Пон­ди­ше­ри — быв­шая коло­ния Фран­ции.
8. Миаз­мы (из гре­че­ско­го, бук­валь­но «сквер­на», «грязь») — ядо­ви­тые гни­лост­ные испа­ре­ния, кото­рые дол­гое вре­мя счи­та­лись одни­ми из глав­ных источ­ни­ков зараз­ных болез­ней.
9. Назва­ния книг: «Нево­об­ра­зи­мые куль­ты», «Куль­ты гулей», «О сокро­вен­ных пись­ме­нах», «Крип­то­гра­фия», «О демо­ни­че­ском» (на самом деле — «Покло­не­ние демо­нам» (уточ­не­ние вер­сталь­щи­ка)). Джо­ван­ни Бати­ста дел­ла Пор­та — неа­по­ли­тан­ский мате­ма­тик и физик, изоб­ре­та­тель каме­ры-обску­ры и автор капи­таль­но­го иссле­до­ва­ния по тай­но­пи­си «De Furtivus Literarum Notis» («О зна­ме­ни­тых тай­ных писа­ни­ях», 1563 г.). Дру­гой извест­ный трак­тат на эту тему при­над­ле­жит Филип­пу Тикнес­су («Трак­тат о нау­ке дешиф­ров­ки и изоб­ре­те­нии шиф­ров», 1772 г.).
10. Воз­мож­но, име­ет­ся в виду Реми­гий (Реми­ги­ус или св. Реми) архи­епи­скоп Рейм­ский (437 533), апо­стол фран­ков. Он кре­стил жену Хло­дви­га, а затем и само­го коро­ля (496 г.). Реми­ги­усу при­пи­сы­ва­ют нема­ло сочи­не­ний.
11. Пона­пе — атолл в груп­пе Каро­лин­ских ост­ро­вов в Мик­ро­не­зии, посре­ди лагу­ны кото­ро­го сохра­ни­лись раз­ва­ли­ны Нан-Мадо­ла — ныне мерт­во­го горо­да, воз­ве­ден­но­го из огром­ных базаль­то­вых бло­ков­на 92х искус­ствен­ных ост­ров­ках. Про­ис­хож­де­ние стро­и­те­лей горо­да, так же, как и назна­че­ние неко­то­рых соору­же­ний, до сих пор оста­ют­ся загад­кой для уче­ных. При вскры­тии гроб­ни­цы Сауде­ле­ров — древ­них пра­ви­те­лей Нан-Мадо­ла — выяс­ни­лось, что они по сво­е­му антро­по­ло­ги­че­ско­му типу отли­ча­лись от мик­ро­не­зий­ско­го насе­ле­ния архи­пе­ла­га.
12. Культ Вуду (на одном из афри­кан­ских язы­ков «вуду» озна­ча­ет «дух», «боже­ство») широ­ко рас­про­стра­нен­ный на ост­ро­ве Гаи­ти негри­тян­ский культ, заве­зен­ный туда вме­сте с чер­ны­ми раба­ми из Даго­меи. Вуду­и­сты (а они, по неко­то­рым оцен­кам, состав­ля­ют до 90 про­цен­тов насе­ле­ния Гаи­ти) верят в суще­ство­ва­ние мно­гих богов, или духов «лоа», кото­рые яко­бы могут все­лять­ся в людей и руко­во­дить их поступ­ка­ми. В каж­дом вуду­ист­ском хра­ме уста­нов­лен цен­траль­ный столб, счи­та­ю­щий­ся кана­лом для вхо­да и выхо­да «лоа»; перед этим стол­бом жре­цы при­но­сят в жерт­ву раз­лич­ных живот­ных, после чего дух, если он посчи­та­ет жерт­ву доста­точ­ной, все­ля­ет­ся в одно­го из участ­ни­ков цере­мо­нии.
13. Ана­би­оз — состо­я­ние орга­низ­ма, при кото­ром жиз­нен­ные про­цес­сы рез­ко замед­ля­ют­ся, что спо­соб­ству­ет выжи­ва­нию его в небла­го­при­ят­ных усло­ви­ях.