Говард Филлипс Лавкрафт

СТАРЫЙ СУМАСБРОД

(Old Bugs)
Напи­са­но в 1919 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод С. Анто­но­ва

////

Бильярд­ная Шиха­на, что укра­ша­ет одну из узких уло­чек, зате­рян­ных в глу­бине склад­ско­го рай­о­на Чика­го, не самое изыс­кан­ное место. Воз­дух это­го заве­де­ния, про­пи­тан­ный тыся­чью запа­хов напо­до­бие тех,
кото­рые Кольридж нашел в Кёльне 1 , крайне ред­ко оза­ря­ет­ся очи­сти­тель­ны­ми луча­ми солн­ца, хотя и пыта­ет­ся отво­е­вать тер­ри­то­рию у едко­го дыма бес­чис­лен­ных сигар и сига­рет, что зажа­ты меж­ду шер­ша­вых губ бес­чис­лен­ных чело­ве­че­ских осо­бей, оши­ва­ю­щих­ся у Шиха­на днем и ночью. Для непре­хо­дя­щей попу­ляр­но­сти, кото­рой поль­зу­ет­ся это место, есть при­чи­на – оче­вид­ная любо­му, кто даст себе труд иссле­до­вать царя­щий там дур­ман. Сквозь смесь запа­хов и изну­ря­ю­щую духо­ту про­би­ва­ет­ся аро­мат, кото­рый неко­гда был хоро­шо изве­стен повсю­ду, а ныне поста­нов­ле­ни­ем чело­ве­ко­лю­би­во­го пра­ви­тель­ства успеш­но вытес­нен на задвор­ки жиз­ни, – аро­мат креп­ко­го, неза­кон­но­го вис­ки, поис­ти­не вели­ко­леп­ный образ­чик запрет­но­го пло­да для 1950 года новой
эры. 2

Заве­де­ние Шиха­на – при­знан­ный центр под­поль­ной тор­гов­ли спирт­ным и нар­ко­ти­ка­ми в Чика­го, и в каче­стве тако­во­го оно поль­зу­ет­ся опре­де­лен­ным поче­том, кото­рый рас­про­стра­ня­ет­ся даже на самых нека­зи­стых его посе­ти­те­лей; одна­ко до недав­не­го вре­ме­ни сре­ди них был один, пред­став­ляв­ший собой исклю­че­ние из обще­го пра­ви­ла, – тот, кто раз­де­лял лишь грязь и убо­же­ство это­го места, но не его сла­ву. У него было про­зви­ще Ста­рый Сума­сброд, и он был самым дрян­ным эле­мен­том этой дрян­ной обста­нов­ки. Мно­гие пыта­лись уга­дать, кем он был преж­де, – ибо, когда он дохо­дил до извест­ной ста­дии опья­не­ния, его речи и сама мане­ра гово­рить повер­га­ли окру­жа­ю­щих в изум­ле­ние; опре­де­лить же, кем он явля­ет­ся сей­час, было не столь труд­но: Ста­рый Сума­сброд оли­це­тво­рял собой жалост­ли­вый тип горе­мыч­но­го забул­ды­ги. Никто тол­ком не знал, отку­да он тут взял­ся. Одна­жды вече­ром он неисто­во ворвал­ся к Шиха­ну, с пеной у рта тре­буя вис­ки и гаши­ша; полу­чив то, что хотел, под обе­ща­ние все отра­бо­тать, он с тех пор око­ла­чи­вал­ся в бильярд­ной, мыл полы, про­ти­рал пле­ва­тель­ни­цы и ста­ка­ны и выпол­нял мно­же­ство дру­гих подоб­ных пору­че­ний в обмен на выпив­ку и нар­ко­ту, кото­рые под­дер­жи­ва­ли в нем жизнь и здра­вый рас­су­док. Гово­рил он мало и, как пра­ви­ло, на обыч­ном жар­гоне низов; но ино­гда, вооду­шев­лен­ный осо­бен­но щед­рой пор­ци­ей нераз­бав­лен­но­го вис­ки, мог ни с того ни с сего затя­нуть чере­ду мно­го­слож­ных слов или высо­ко­пар­ных про­за­и­че­ских и сти­хо­твор­ных отрыв­ков, кото­рые застав­ля­ли неко­то­рых завсе­гда­та­ев бильярд­ной запо­до­зрить, что он зна­вал луч­шие дни. Один посто­ян­ный посе­ти­тель, бан­кир, рас­тра­тив­ший день­ги кли­ен­тов и нахо­див­ший­ся в бегах, регу­ляр­но вел со ста­ри­ком бесе­ды и по его мане­ре гово­рить заклю­чил, что тот в свое вре­мя был писа­те­лем или пре­по­да­вал. Одна­ко един­ствен­ным ося­за­е­мым сле­дом его про­шло­го была выцвет­шая фото­гра­фия, запе­чат­лев­шая кра­си­вые и бла­го­род­ные чер­ты лица моло­дой жен­щи­ны, – фото­гра­фия, кото­рую Ста­рый Сума­сброд все­гда дер­жал при себе. Вре­мя от вре­ме­ни он выни­мал ее из сво­е­го рва­но­го кар­ма­на, осто­рож­но осво­бож­дал от обер­точ­ной бума­ги, в кото­рую она была завер­ну­та, и часа­ми гля­дел на нее с неска­зан­ной горе­чью и неж­но­стью. Жен­щи­на на фото­гра­фии ничем не напо­ми­на­ла осо­бу, зна­ком­ства с кото­рой есте­ствен­но ожи­дать от оби­та­те­ля жиз­нен­но­го дна, – это была бла­го­вос­пи­тан­ная и знат­ная дама, обла­чен­ная в при­чуд­ли­вый наряд трид­ца­ти­лет­ней дав­но­сти. Ста­рый Сума­сброд и сам выгля­дел как части­ца про­шло­го, ибо на его не под­да­ю­щей­ся опи­са­нию одеж­де лежа­ла печать ста­ри­ны. Он был очень высо­ко­го роста, навер­ное боль­ше шести футов, хотя порой из-за суту­ло­сти казал­ся ниже. Воло­сы его, седо­ва­тые и сви­сав­шие кло­чья­ми, дав­но не зна­ли рас­чес­ки, а покры­вав­шая его худо­ща­вое лицо рас­ти­тель­ность, похо­же, навсе­гда замер­ла на ста­дии гру­бой щети­ны, кото­рой не суж­де­но при­нять почтен­ный вид боро­ды и усов. В его обли­ке, неко­гда, веро­ят­но, бла­го­род­ном, ныне чита­лись удру­ча­ю­щие сле­ды раз­гуль­ной жиз­ни. В свое вре­мя – ско­рее все­го, в сред­нем воз­расте – он, несо­мнен­но, был очень пол­ным, но теперь сде­лал­ся ужас­но худым, щеки его обвис­ли, под мут­ны­ми гла­за­ми вид­не­лись баг­ро­вые меш­ки. Одним сло­вом, Ста­рый Сума­сброд являл собой не самое при­ят­ное зре­ли­ще. Пове­де­ние ста­ри­ка было не менее при­чуд­ли­во, неже­ли его вид. Обык­но­вен­но он соот­вет­ство­вал обра­зу отще­пен­ца, гото­во­го сде­лать что угод­но за пяти­цен­то­вик, пор­цию вис­ки или дозу гаши­ша; одна­ко изред­ка он обна­ру­жи­вал дру­гие свой­ства сво­ей нату­ры, бла­го­да­ря кото­рым и полу­чил свое про­зви­ще. Тогда он пытал­ся рас­пра­вить пле­чи, и в его запав­ших гла­зах заго­рал­ся некий огонь. Его мане­ры ста­но­ви­лись на ред­кость учти­вы­ми и пол­ны­ми досто­ин­ства, и нахо­див­ши­е­ся вокруг тупо­ва­тые созда­ния вдруг начи­на­ли ощу­щать его пре­вос­ход­ство, и это сдер­жи­ва­ло их жела­ние дать пинок или затре­щи­ну бед­ня­ге, являв­ше­му­ся обыч­но пред­ме­том все­об­щих насме­шек. В такие момен­ты он демон­стри­ро­вал язви­тель­ный юмор и сыпал заме­ча­ни­я­ми, кото­рые завсе­гда­таи бильярд­ной нахо­ди­ли абсурд­ны­ми и неле­пы­ми. Но вско­ре чары рас­се­и­ва­лись, и Ста­рый Сума­сброд про­дол­жал, как и преж­де, мыть полы и чистить пле­ва­тель­ни­цы. Он был бы иде­аль­ным работ­ни­ком, если бы не одно обсто­я­тель­ство – его пове­де­ние в ситу­а­ции, когда моло­дежь бра­ла свою первую выпив­ку. Ста­рик тогда ярост­но и воз­буж­ден­но под­ни­мал­ся с пола, бор­мо­ча предо­сте­ре­же­ния и угро­зы и ста­ра­ясь отго­во­рить нович­ков от стрем­ле­ния «познать жизнь как она есть». Он гнев­но брыз­гал слю­ной, раз­ра­жа­ясь длин­ны­ми уве­ще­ва­ни­я­ми и стран­ны­ми закля­ти­я­ми, и его жут­кая серьез­ность застав­ля­ла содрог­нуть­ся не один одур­ма­нен­ный ум в пере­пол­нен­ном людь­ми зале. Впро­чем, спу­стя неко­то­рое вре­мя его ослаб­лен­ный алко­го­лем мозг терял нить рас­суж­де­ний, и ста­рик с глу­по­ва­той ухмыл­кой опять брал­ся за шваб­ру или тряп­ку.

Не думаю, что боль­шин­ство завсе­гда­та­ев бильярд­ной Шиха­на забу­дет тот день, когда там появил­ся юный Аль­фред Тре­вер. Он был в неко­то­ром роде наход­кой, этот ода­рен­ный и пыл­кий юно­ша, кото­рый «не знал меры» во всем, за что бы он ни брал­ся, – так, по край­ней мере, утвер­ждал Пит Шульц, постав­ляв­ший Шиха­ну нар­ко­ти­ки; Питу дово­ди­лось встре­чать это­го парень­ка в кол­ле­дже Лоуренс, рас­по­ло­жен­ном в малень­ком город­ке Эпл­тон в Вис­кон­сине. Роди­те­ли Тре­ве­ра были ува­жа­е­мы­ми людь­ми в Эпл­тоне. Его отец, Карл Тре­вер, был адво­ка­том и почет­ным граж­да­ни­ном горо­да, мать же снис­ка­ла извест­ность как поэтес­са под сво­им деви­чьим име­нем Эли­нор Уинг. Аль­фред, так­же пре­успев­ший на поэ­ти­че­ском и уче­ном попри­щах, стра­дал неко­то­рой инфан­тиль­но­стью, делав­шей его иде­аль­ной добы­чей шиха­нов­ско­го постав­щи­ка. Свет­ло­во­ло­сый, сим­па­тич­ный, изба­ло­ван­ный, жиз­не­лю­би­вый, он жаж­дал вку­сить все­воз­мож­ных раз­вле­че­ний, о кото­рых ему слу­ча­лось читать или слы­шать. В кол­ле­дже он про­сла­вил­ся как член глум­ли­во­го сту­ден­че­ско­го брат­ства «Открой свой кран», где был самым буй­ным и весе­лым сре­ди буй­ных и весе­лых юных гуляк; но это лег­ко­мыс­лен­ная сту­ден­че­ская воль­ни­ца его уже не удо­вле­тво­ря­ла. Из книг он знал о поро­ках более глу­бо­ких, и ему не тер­пе­лось позна­ко­мить­ся с ними на соб­ствен­ном опы­те. Воз­мож­но, эту склон­ность к необуз­дан­но­сти отча­сти сти­му­ли­ро­ва­ло угне­те­ние, кое­му он под­вер­гал­ся в отчем доме, ибо у мис­сис Тре­вер име­лись осо­бые при­чи­ны дер­жать сво­е­го един­ствен­но­го ребен­ка под стро­гим кон­тро­лем. На юно­сти самой Эли­нор лежа­ла неиз­гла­ди­мая печать ужа­са, вызван­но­го бес­пут­ством чело­ве­ка, с кото­рым она неко­то­рое вре­мя была обру­че­на.

Юный Галь­пин, тот самый жених, был одним из выда­ю­щих­ся сынов Эпл­то­на. С дет­ства отли­чав­ший­ся пора­зи­тель­ны­ми умствен­ны­ми спо­соб­но­стя­ми, он снис­кал широ­кую извест­ность в Вис­кон­син­ском уни­вер­си­те­те, а в воз­расте два­дца­ти трех лет вер­нул­ся в Эпл­тон, что­бы занять про­фес­сор­скую долж­ность в кол­ле­дже Лоуренс и надеть коль­цо с брил­ли­ан­том на палец кра­си­вей­шей девуш­ки горо­да. Неко­то­рое вре­мя все шло бла­го­по­луч­но, но затем вне­зап­но раз­ра­зи­лась буря. Пагуб­ное при­стра­стие, нача­ло кото­ро­му неко­гда поло­жи­ла пер­вая выпив­ка в лес­ном уеди­не­нии, взя­ло над моло­дым про­фес­со­ром верх и ста­ло явным для окру­жа­ю­щих; толь­ко поспеш­ное уволь­не­ние поз­во­ли­ло ему избе­жать ответ­ствен­но­сти за урон, нане­сен­ный нрав­ствен­но­сти вве­рен­ных его забо­там уче­ни­ков. Кон­тракт с ним разо­рва­ли, Галь­пин пере­ехал на восток и попы­тал­ся начать жизнь зано­во; одна­ко вско­ре жите­ли Эпл­то­на узна­ли о том, что их зем­ляк с позо­ром уво­лен из Нью-Йорк­ско­го уни­вер­си­те­та, где он пре­по­да­вал англий­ский язык. Тогда он посвя­тил себя рабо­те в биб­лио­те­ках и чте­нию пуб­лич­ных лек­ций, неиз­мен­но выка­зы­вая в сво­их моно­гра­фи­ях и выступ­ле­ни­ях на раз­лич­ные лите­ра­тур­ные темы столь выда­ю­ще­е­ся даро­ва­ние, что, каза­лось, пуб­ли­ка долж­на когда-нибудь про­стить ему былые пре­гре­ше­ния. Его пыл­кие речи в защи­ту Вий­о­на, 3 Эдга­ра По, Вер­ле­на 4 и Оска­ра Уайль­да были с не мень­шим успе­хом при­ло­жи­мы к нему само­му, и в корот­кую золо­тую осень сла­вы Галь­пи­на пого­ва­ри­ва­ли о его новой помолв­ке с девуш­кой из интел­ли­гент­ной семьи, жив­шей на Парк-аве­ню. Но затем слу­чил­ся еще один срыв. Послед­ний про­сту­пок, в срав­не­нии с кото­рым преж­ние выгля­де­ли сущи­ми пустя­ка­ми, раз­вен­чал иллю­зии тех, кто был готов пове­рить в исправ­ле­ние юно­ши; рас­про­стив­шись со сво­им име­нем, Галь­пин пере­стал появ­лять­ся на людях. Пери­о­ди­че­ски воз­ни­кав­шие слу­хи ассо­ци­и­ро­ва­ли его с неким «кон­су­лом Гастин­гом», чьи сочи­не­ния для теат­ра и кино неиз­мен­но при­вле­ка­ли вни­ма­ние осно­ва­тель­но­стью и глу­би­ной автор­ских позна­ний; одна­ко через неко­то­рое вре­мя Гастинг исчез из поля зре­ния пуб­ли­ки, и Галь­пин стал все­го-навсе­го име­нем, кото­рое роди­те­ли про­из­но­си­ли в знак предо­сте­ре­же­ния сво­им детям. Эли­нор Уинг вско­ре вышла замуж за Кар­ла Тре­ве­ра, пер­спек­тив­но­го моло­до­го адво­ка­та, а вос­по­ми­на­ний о преж­нем воз­ды­ха­те­ле хва­ти­ло лишь на то, что­бы назвать его име­нем сво­е­го един­ствен­но­го сына и пре­по­дать нрав­ствен­ный урок это­му кра­си­во­му и упря­мо­му юно­ше. И вот теперь, несмот­ря на этот урок, Аль­фред Тре­вер появил­ся у Шиха­на, гото­вый опро­ки­нуть первую в сво­ей жиз­ни рюм­ку.

– Босс! – заорал Шульц, вой­дя со сво­ей юной жерт­вой в про­пи­тан­ное сквер­ны­ми запа­ха­ми поме­ще­ние. – Позна­комь­ся с моим дру­гом Элом Тре­ве­ром, луч­шим гуля­кой Лоурен­са – это, зна­ешь ли, в Эпл­тоне, в Вис­кон­сине. Он, кста­ти, из при­лич­но­го обще­ства: его папа­ша – глав­ный крюч­ко­твор-юрист в том горо­диш­ке, а мать – лите­ра­тур­ная зна­ме­ни­тость. Он хочет познать жизнь как она есть – почув­ство­вать вкус насто­я­ще­го вис­ки: толь­ко помни, что он мой друг, и обра­щай­ся с ним как сле­ду­ет.

Едва про­зву­ча­ли фами­лия Тре­вер и назва­ния Лоуренс и Эпл­тон, собрав­ши­е­ся в зале без­дель­ни­ки ощу­ти­ли нечто необыч­ное. Воз­мож­но, то был все­го лишь стук столк­нув­ших­ся шаров на бильярд­ном сто­ле или дре­без­жа­ние ста­ка­нов, донес­ше­е­ся из таин­ствен­ных пре­де­лов под­соб­ки, – воз­мож­но, лишь это да еще стран­ный шелест гряз­ных штор у одно­го из туск­лых окон, – но мно­гим пока­за­лось, что кто-то заскре­же­тал зуба­ми и очень глу­бо­ко вздох­нул.

– Рад позна­ко­мить­ся, Шихан, – про­из­нес Тре­вер спо­кой­ным, учти­вым тоном. – Я впер­вые в подоб­ном месте, но я изу­чаю жизнь и не хочу пре­не­бре­гать ника­ким опы­том. В этом тоже есть поэ­зия, зна­е­те ли или, может, не зна­е­те, но это не важ­но.

– Дру­жи­ще, – ответ­ство­вал хозя­ин, – если хочешь уви­деть жизнь, ты попал в под­хо­дя­щее место. Здесь есть все – и реаль­ная жизнь, и слав­ная гулян­ка. Пусть это чер­то­во пра­ви­тель­ство пыта­ет­ся подо­гнать всех людей под свои мер­ки, если ему так при­спи­чи­ло, но оно не поме­ша­ет пар­ню нака­тить, когда ему это в радость. Чего ты хочешь, дру­жи­ще, – спир­тя­ги, кок­са или како­го дру­го­го топ­ли­ва? У нас есть все, что ни попро­сишь.

По сло­вам завсе­гда­та­ев бильярд­ной, имен­но в этот момент в раз­ме­рен­ных, моно­тон­ных дви­же­ни­ях шваб­ры воз­ник­ла пау­за.

– Я хочу вис­ки – ста­ро­го доб­ро­го ржа­но­го вис­ки! – с энту­зи­аз­мом вос­клик­нул Тре­вер. – Дол­жен ска­зать, что мне рас­хо­те­лось пить воду, после того как я про­чи­тал о весе­лых попой­ках, кото­рые были обык­но­вен­ным делом для сту­ден­тов былых вре­мен. Теперь меня вся­кий раз муча­ет жаж­да при чте­нии ана­кре­он­ти­че­ской лири­ки 5 – и уто­лить эту жаж­ду может лишь нечто покреп­че воды.

– Ана­кре­он­ти­че­ская – что это, черт возь­ми, такое?

Несколь­ко посто­ян­ных кли­ен­тов вски­ну­ли гла­за, так как юно­ша коп­нул немно­го глуб­же, чем сле­до­ва­ло. Но бан­кир-рас­трат­чик объ­яс­нил им, что Ана­кре­онт был рас­пут­ни­ком, жив­шим дав­ным-дав­но и писав­шим про заба­вы, кото­рым он пре­да­вал­ся в те вре­ме­на, когда весь мир напо­ми­нал заве­де­ние Шиха­на.

– Слу­шай­те-ка, Тре­вер, – про­дол­жал рас­трат­чик. – Шульц ведь гово­рил, что ваша мать зани­ма­ет­ся лите­ра­ту­рой, так?
– Да, черт побе­ри, – отве­тил Тре­вор, – но это не име­ет ниче­го обще­го с древним тео­сий­цем! 6 Она – одна из тех скуч­ных мора­ли­стов, кото­рые суще­ству­ют вез­де и все­гда и стре­мят­ся изгнать из жиз­ни вся­кую радость, сочи­няя сен­ти­мен­таль­ную дре­бе­день. Вы когда-нибудь слы­ша­ли о ней? Она пишет под сво­им деви­чьим име­нем Эли­нор Уинг.
В этот миг Ста­рый Сума­сброд выро­нил из рук мет­лу.

– Ну, вот твоя выпив­ка, – жиз­не­ра­дост­но объ­явил Шихан, вно­ся в зал под­нос с бутыл­ка­ми и ста­ка­на­ми. – Ста­рое доб­рое вис­ки – забо­ри­стей во всем Чика­го не най­дешь.

Гла­за юно­ши забле­сте­ли, а нозд­ри втя­ну­ли запах корич­не­ва­той жид­ко­сти, кото­рую хозя­ин плес­нул в его ста­кан. Этот запах вызвал у него отвра­ще­ние, свой­ствен­ная ему от при­ро­ды тон­кость чувств была воз­му­ще­на; одна­ко он наме­ре­вал­ся во что бы то ни ста­ло познать жизнь во всей ее пол­но­те и пото­му сохра­нял само­уве­рен­ный вид. Но преж­де, чем его реши­мость под­верг­лась испы­та­нию, про­изо­шло нечто непред­ви­ден­ное. Ста­рый Сума­сброд, вне­зап­но рас­пря­мив­шись, под­ско­чил к юно­ше и выбил у него из рук ста­кан с вис­ки, затем не меш­кая ата­ко­вал сво­ей шваброй под­нос с бутыл­ка­ми и ста­ка­на­ми, кото­рые спу­стя мгно­ве­ние пре­вра­ти­лись в рос­сыпь битых сте­кол, пла­ва­ю­щих в луже паху­чей жид­ко­сти. Несколь­ко чело­век (или существ, неко­гда быв­ших людь­ми) опу­сти­лись на коле­ни и при­ня­лись лакать раз­ли­тое по полу вис­ки, но боль­шин­ство посе­ти­те­лей замер­ли, наблю­дая за небы­ва­лой выход­кой убор­щи­ка-отще­пен­ца.
Ста­рый Сума­сброд раз­вер­нул­ся к ото­ро­пев­ше­му Тре­ве­ру и крот­ким, учти­вым тоном про­из­нес:

– Не делай­те это­го. Когда-то я был таким, как вы сей­час, и сде­лал это. Резуль­тат – перед вами.
– Чего вы доби­ва­е­тесь, чер­тов ста­рый шут? – выкрик­нул Тре­вер. Чего вы доби­ва­е­тесь, мешая джентль­ме­ну раз­вле­кать­ся в свое удо­воль­ствие?

Тем вре­ме­нем Шихан, при­дя в себя, высту­пил впе­ред и опу­стил мас­сив­ную руку на пле­чо ста­ро­го бро­дя­ги.
– Это была твоя послед­няя выход­ка, ста­рик! – гнев­но вос­клик­нул он.
– Когда джентль­мен хочет здесь выпить, ей-богу, он дол­жен это полу­чить, и ты не впра­ве ему мешать. А теперь уби­рай­ся отсю­да, пока я сам не вышвыр­нул тебя вон.

Но Шиха­ну сле­до­ва­ло бы луч­ше раз­би­рать­ся в пси­хо­па­то­ло­гии и учи­ты­вать послед­ствия нерв­но­го воз­буж­де­ния. Ста­рый Сума­сброд, покреп­че ухва­тив свою шваб­ру, при­нял­ся ору­до­вать ею, как маке­дон­ский гоп­ли-
т 7 – копьем, и вско­ре рас­чи­стил вокруг себя изряд­ное про­стран­ство, попут­но выкри­ки­вая бес­связ­ные обрыв­ки цитат, сре­ди кото­рых чаще дру­гих слы­ша­лось: «…Вели­а­ло­вы сыны, хмель­ные, наг­лые» 8 .

Зал сде­лал­ся похож на адский чер­тог, люди кри­ча­ли и вопи­ли от стра­ха перед мон­стром, кото­ро­го они про­бу­ди­ли в без­обид­ном досе­ле пьян­чу­ге. Тре­вер пре­бы­вал в заме­ша­тель­стве и, когда побо­и­ще достиг­ло апо­гея, вжал­ся в сте­ну. «Он не дол­жен пить! Он не дол­жен пить!» – рычал Ста­рый Сума­сброд, и это, кажет­ся, была уже не цита­та. В две­рях бильярд­ной появи­лись поли­цей­ские, при­вле­чен­ные доно­сив­шим­ся изнут­ри шумом, но они не спе­ши­ли вме­шать­ся в про­ис­хо­дя­щее. Меж­ду тем Тре­вер, охва­чен­ный стра­хом и навсе­гда исце­лив­ший­ся от жела­ния познать жизнь посред­ством при­об­ще­ния к поро­ку, неза­мет­но про­дви­гал­ся побли­же к вновь при­быв­шим людям в синей фор­ме. Если бы толь­ко ему уда­лось улиз­нуть и сесть на поезд до Эпл­то­на (раз­мыш­лял Тре­вер), он счел бы свое обу­че­ние раз­гу­лу пол­но­стью завер­шен­ным.

Вне­зап­но Ста­рый Сума­сброд пере­стал раз­ма­хи­вать сво­им копьем и застыл на месте, вытя­нув­шись во весь рост – таким пря­мым его здесь еще никто ни разу не видел. «Ave, Caesar, moriturus te saluto!» 9 воз­гла­сил он и рух­нул на про­пах­ший вис­ки пол, что­бы уже нико­гда не под­нять­ся.

После­ду­ю­щие впе­чат­ле­ния нико­гда не изгла­дят­ся из памя­ти юно­го Тре­ве­ра. Зре­ли­ще было смут­ным, но неза­бы­ва­е­мым. Поли­цей­ские про­кла­ды­ва­ли себе путь сквозь тол­пу, подроб­но рас­спра­ши­вая посе­ти­те­лей о слу­чив­шем­ся и о мерт­вом теле, рас­пла­став­шем­ся на полу. Шихан под­верг­ся осо­бен­но тща­тель­но­му допро­су, одна­ко добить­ся от него каких-либо полез­ных све­де­ний о Ста­ром Сума­сбро­де не уда­лось. Потом бан­кир-рас­трат­чик вспом­нил про фото­гра­фию и пред­по­ло­жил, что ее при­об­щат к делу с целью про­из­ве­сти опо­зна­ние. Нехо­тя обыс­кав жут­кую фигу­ру с застыв­шим взгля­дом, поли­цей­ский обна­ру­жил завер­ну­тую в бума­гу кар­точ­ку и велел собрав­шим­ся в зале пере­дать ее по кру­гу.
– Какая цыпоч­ка! – пло­то­яд­но поко­сил­ся на пре­крас­ное лицо один пьян­чу­га, но те, кто был трезв, гля­де­ли на изящ­ные, оду­хо­тво­рен­ные чер­ты почти­тель­но и сму­щен­но.

Похо­же, нико­му было не под силу опре­де­лить, кто запе­чат­лен на сним­ке, и все диви­лись тому, что отще­пе­нец-нар­ко­ман мог носить при себе подоб­ный порт­рет, – все, кро­ме бан­ки­ра, кото­рый тем вре­ме­нем в нема­лой тре­во­ге взи­рал на при­быв­ших поли­цей­ских. Ему-то еще ранее уда­лось кое-что раз­гля­деть под мас­кой деге­не­ра­та, кото­рую носил при жиз­ни Ста­рый Сума­сброд.

Нако­нец фото­гра­фия пере­ко­че­ва­ла к Тре­ве­ру, и юно­ша пере­ме­нил­ся в лице. Вздрог­нув, он быст­ро завер­нул изоб­ра­же­ние в бума­гу, слов­но хотел защи­тить его от гря­зи, царив­шей в бильярд­ной. Затем он дол­гим, изу­ча­ю­щим взгля­дом посмот­рел на тело, лежав­шее на полу, отме­тив про себя высо­кий рост и ари­сто­кра­тич­ность черт, кото­рая про­сту­пи­ла лишь сей­час, когда туск­лое пла­мя жиз­ни уже погас­ло. Нет, поспеш­но ска­зал он в ответ на обра­щен­ный к нему вопрос, он не зна­ет, кто изоб­ра­жен на фото­гра­фии. Она была сде­ла­на так дав­но, доба­вил он, что едва ли кто-то смо­жет ныне узнать эту жен­щи­ну.

Но Аль­фред Тре­вер не ска­зал прав­ды – об этом мно­гие дога­да­лись, когда он про­явил забо­ту о теле умер­ше­го и вызвал­ся орга­ни­зо­вать похо­ро­ны в Эпл­тоне. Над камин­ной пол­кой в его домаш­ней биб­лио­те­ке висе­ла точ­ная копия это­го порт­ре­та, и всю свою жизнь он знал и любил его ори­ги­нал.

Ибо эти утон­чен­ные и бла­го­род­ные чер­ты при­над­ле­жа­ли его соб­ствен­ной мате­ри.

Примечания:

1 Отсыл­ка к сти­хо­тво­ре­нию англий­ско­го поэта-роман­ти­ка Сэмю­е­ля Тей­ло­ра Кольри­джа «Кёльн» (1828). (Прим. перев.)
2 …запрет­но­го пло­да для 1950 года новой эры. – Дей­ствие рас­ска­за пере­не­се­но в буду­щее отно­си­тель­но даты его напи­са­ния. Разу­ме­ет­ся, Лав­крафт не мог пред­по­ло­жить, что к 1950 г. в Аме­ри­ке уже не будет дей­ство­вать «сухой закон», отме­нен­ный в 1933 г.
3 Вий­он , Фран­с­уа (ок. 1431 – после 1463) – фран­цуз­ский поэт, вед­ший бес­пут­ную жизнь и не раз спа­сав­ший­ся от висе­ли­цы толь­ко бла­го­да­ря покро­ви­тель­ству знат­ных особ.
4 Вер­лен , Поль (1844–1896) – фран­цуз­ский поэт, один из родо­на­чаль­ни­ков сим­во­лиз­ма; поми­мо сти­хов про­сла­вил­ся сво­им на ред­кость сума­сброд­ным пове­де­ни­ем, шоки­ро­вав­шим при­лич­ное обще­ство.
5 Ана­кре­онт , тж. Ана­кре­он (ок. 570–478 до P. X.) – древ­не­гре­че­ский поэт, вос­пе­вав­ший любовь, вино и про­чие уте­хи жиз­ни. В его честь лири­ку, посвя­щен­ную чув­ствен­ным насла­жде­ни­ям, име­ну­ют ана­кре­он­ти­че­ской.
6 Т. е. Ана­кре­он­том, уро­жен­цем древ­не­гре­че­ско­го горо­да Теос в Малой Азии. (Прим. перев.)
7 Гоплит – тяже­ло­во­ору­жен­ный пехо­ти­нец в арми­ях Древ­ней Элла­ды и Маке­до­нии.
8 Цита­та из поэ­мы Джо­на Миль­то­на «Поте­рян­ный Рай» (1658–1663, опубл. 1667; II, 501502). Пере­вод Арк. Штейн­бер­га. (Прим. перев.)
9«Здравствуй, Цезарь, иду­щие на смерть при­вет­ству­ют тебя!» (лат.) (Прим. перев.)