Говард Филлипс Лавкрафт

БЕЗЫМЯННЫЙ ГОРОД

(The Nameless City)
Напи­са­но в 1921 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Т. Казав­чин­ской

////

Едва зави­дев Безы­мян­ный город, я уже знал, что этот город про­клят. Блуж­дая под луной по страш­ной выжжен­ной пустыне, я в ужа­се заме­тил, как он про­сту­па­ет из пес­ка, – так выпи­ра­ют из зем­ли едва забро­сан­ные чле­ны тру­па. Стра­хом дыша­ли веко­вые кам­ни это­го пре­ста­ре­ло­го, пере­жив­ше­го все­мир­ный потоп пра­пра­де­да древ­ней­ших пира­мид; он исто­чал неви­ди­мую злую силу, кото­рая оттал­ки­ва­ла меня, слов­но пове­ле­вая отсту­пить­ся от дав­но забы­тых жут­ких запо­ве­дан­ных чело­ве­ку тайн – из смерт­ных толь­ко я дерз­нул к ним при­кос­нуть­ся.

Дале­ко-дале­ко в Ара­вий­ской пустыне лежит Безы­мян­ный город, рас­сы­па­ю­щий­ся и без­молв­ный; чере­да веков занес­ла пес­ком его низ­кие сте­ны, сто­яв­шие здесь задол­го до того, как зало­жи­ли пер­вые фун­да­мен­ты Мем­фи­са, а кир­пи­чи для вави­лон­ских зда­ний поме­сти­ли в печи для обжи­га. Не сохра­ни­лось ни одной леген­ды, кото­рая бы донес­ла до нас звук его име­ни или намек на то, что в нем кипе­ла жизнь в былые дни. И все-таки о нем пере­го­ва­ри­ва­лись кочев­ни­ки вокруг биву­ач­ных кост­ров, пере­шеп­ты­ва­лись ста­ру­хи в шат­рах шей­хов, и не было тако­го пле­ме­ни, кото­рое, бог весть поче­му, не обхо­ди­ло бы его сто­ро­ной. Безум­но­му поэту Абду­ле Алхаз­ре­ду при­снил­ся как-то этот город, после чего он и сло­жил непо­сти­жи­мое дву­сти­шие:

Не мерт­во то, что в веч­но­сти живет,
Со смер­тью вре­ме­ни и смерть умрет.

О, если б мне доста­ло разу­ма понять, что у ара­бов были вес­кие при­чи­ны чурать­ся Безы­мян­но­го горо­да, – горо­да, о кото­ром шли дико­вин­ные тол­ки, но кото­ро­го не видел ни один живу­щий, одна­ко я не внял пре­ду­пре­жде­ни­ям: сел на вер­блю­да и отпра­вил­ся бро­дить по дев­ствен­ной пустыне. Кро­ме меня, никто не видел этот город – и толь­ко на моем челе с тех пор лежит ужас­ная печать неути­ха­ю­ще­го стра­ха, а тело мое сотря­са­ет­ся от дро­жи, едва в окно поду­ет ноч­ной ветер. Когда я подо­шел к это­му спав­ше­му веч­ным сном горо­ду, он гля­нул на меня камен­ным оком – оце­пе­не­лый, жут­кий, сты­лый от холод­но­го лун­но­го све­та, несмот­ря на зной пусты­ни. И, пода­рив его ответ­ным взгля­дом, я не почув­ство­вал ни кап­ли лико­ва­ния отто­го, что отыс­кал его, а про­сто оста­но­вил вер­блю­да и стал пере­жи­дать тем­но­ту. Про­шло нема­ло вре­ме­ни, пока померк­ли звез­ды; нако­нец небо посе­ре­ло, потом поро­зо­ве­ло, и у края его про­лег­ла золо­ти­стая кай­ма. Вдруг до меня донес­ся стон пес­ча­ной бури, носив­шей­ся над древни­ми кам­ня­ми, хоть небо было так же ясно и так же тих пустын­ный гори­зонт. Через скво­зи­стую дым­ку смер­ча, быст­ро схо­див­ше­го на нет, про­ре­зал­ся свер­ка­ю­щий край солн­ца, вста­вав­ше­го над даль­ни­ми пес­ка­ми; и тут я стре­пе­том услы­шал, что из неве­до­мых глу­бин доно­сит­ся бря­ца­ние метал­ла, при­вет­ству­ю­щее рдя­ный диск, как неко­гда на ниль­ских бере­гах его при­вет­ство­вал Мем­нон. В ушах у меня зве­не­ло, ум кипел, пока я осто­рож­но вел вер­блю­да по пес­кам к этой оби­те­ли без­мол­вия, кото­рую дано было уви­деть толь­ко мне из всех живу­щих. Бро­дя сре­ди бес­фор­мен­ных фун­да­мен­тов, остав­ших­ся от зда­ний, я не заме­тил ни еди­ной высе­чен­ной в камне над­пи­си, ни одно­го рисун­ка, кото­рый бы пове­дал что-нибудь о людях (если то все же были люди), постро­ив­ших и насе­ляв­ших этот город. В самой его древ­но­сти было что-то жут­кое, и я искал како­го-нибудь зна­ка или сви­де­тель­ства, что этот город есть тво­ре­нье чело­ве­че­ское. Что-то нелад­ное я ощу­щал в раз­ме­рах и про­пор­ци­ях руин. Посколь­ку у меня с собою были инстру­мен­ты, я дол­го вел рас­коп­ки у раз­ве­ян­ных, в прах стен, но дело подви­га­лось туго, и ниче­го зна­чи­тель­но­го не откры­лось. Тем вре­ме­нем вер­ну­лась тем­но­та, взо­шла луна, и с леде­ня­щим вет­ром воз­вра­тил­ся страх – я не дерз­нул остать­ся на ночь в этих веч­ных сте­нах. Устра­и­ва­ясь на ноч­лег, я слы­шал, как над серы­ми кам­ня­ми со вздо­хом под­нял­ся сла­бый пес­ча­ный вихрь, хотя луна све­ти­ла ярко и даль­ние пес­ки не шеве­ли­лись.

Проснул­ся я с рас­све­том – из водо­во­ро­та страш­ных снов меня извлек все тот же лязг метал­ла, от кото­ро­го зве­не­ло в ушах. Хоть весь пей­заж был мирен и спо­ко­ен, крас­ное солн­це про­гля­ну­ло через редев­ший столб пес­ка, сла­бо курив­ше­го­ся над Безы­мян­ным горо­дом. И я вер­нул­ся к погру­жен­ным в забы­тье руи­нам, что спа­ли под пес­ча­ны­ми бар­ха­на­ми, как людо­ед под покры­ва­лом, и вновь вот­ще искал сле­ды забы­то­го наро­да. В пол­день я сде­лал пере­рыв, а отдох­нув, решил уста­но­вить, где про­ле­га­ли ули­цы и воз­вы­ша­лись сте­ны почти рас­сы­пав­ших­ся ныне зда­ний, и зани­мал­ся этим очень дол­го. Да, город этот был и впрямь гро­ма­ден и могу­ще­ствен, и я стал раз­мыш­лять о вре­ме­нах его вели­чия. Я рисо­вал себе рос­ко­ше­ство столь дав­них дней, что их не пом­ни­ла Хал­дея, я думал об обре­чен­ном Сар­на­те, что попи­рал нога­ми Зем­лю Мнар еще тогда, когда весь род люд­ской был очень молод, я пред­став­лял себе ста­рин­ный Иб, высе­чен­ный в сером камне еще до появ­ле­ния чело­ве­че­ства.

Вне­зап­но я набрел на место, где гор­ная поро­да про­сту­па­ла из пес­ка в виде поло­го­го усту­па, что, как я с радо­стью поду­мал, сули­ло новые наход­ки – сле­ды людей, кото­рые здесь оби­та­ли до пото­па. В уте­се явно было выруб­ле­но несколь­ко при­зе­ми­стых стро­е­ний или хра­мов, наруж­ную резь­бу кото­рых дав­но изгла­ди­ли пес­ча­ные зано­сы, но за их гру­бы­ми фаса­да­ми, во внут­рен­них поко­ях, воз­мож­но, пря­та­лись бес­чис­лен­ные тай­ны седой древ­но­сти.

Все вхо­ды поме­ща­лись очень низ­ко и были силь­но зане­се­ны пес­ком, но я рас­чи­стил один из них лопа­той и, накло­нив­шись и дер­жа в руке зажжен­ный факел – чтоб осве­тить то, что жда­ло меня внут­ри, – про­лез в пеще­ру. То был, конеч­но, храм, и он хра­нил сле­ды наро­да, кото­рый насе­лял когда-то город и покло­нял­ся здесь сво­им богам в ту пору, когда пусты­ня не была еще пусты­ней. Как и поло­же­но, там нахо­ди­лись жерт­вен­ни­ки – доволь­но при­ми­тив­но­го устрой­ства, колон­ны, ниши, но все на ред­кость низ­кое; скульп­тур и фре­сок я не обна­ру­жил, зато нашел мно­го затей­ли­вых, вне вся­ко­го сомне­ния обра­бо­тан­ных, кам­ней. Высе­чен­ный в ска­ле грот был на удив­ле­нье низок – я не мог выпря­мить­ся, даже стоя на коле­нях, – но в то же вре­мя столь обши­рен, что све­та факе­ла недо­ста­ва­ло, чтоб оза­рить его про­стран­ство. В иных углах мне ста­но­ви­лось жут­ко, осо­бен­но при виде жерт­вен­ни­ков и кам­ней, чья фор­ма вызы­ва­ла в памя­ти дав­но забы­тые обря­ды само­го тем­но­го, пуга­ю­ще­го, омер­зи­тель­но­го свой­ства и застав­ля­ла при­за­ду­мать­ся о том, кто мог создать и посе­щать подоб­ный храм. Осмот­рев все, что там было, я поско­рее выбрал­ся нару­жу, страст­но желая най­ти и дру­гие хра­мы.

Насту­пал вечер, но теперь, когда мне уда­лось при­бли­зить­ся к чему-то более ося­за­е­мо­му, любо­пыт­ство одер­жа­ло верх над стра­хом. Я боль­ше не бежал длин­ных теней, отбра­сы­ва­е­мых лун­ным све­том, кото­рые так устра­ши­ли меня при пер­вом взгля­де на Безы­мян­ный город. Ста­ло тем­неть, но я рас­чи­стил побыст­рей еще одно отвер­стие и с новым факе­лом в руке про­тис­нул­ся в пеще­ру – внут­ри лежа­ли при­чуд­ли­вые кам­ни и риту­аль­ные пред­ме­ты тако­го же неве­до­мо­го назна­че­ния, как и в пер­вом хра­ме. Поме­ще­ние, столь же низ­кое, но более узкое, чем там, закан­чи­ва­лось тес­ным тупи­ком, застав­лен­ным зага­доч­ны­ми и угрю­мы­ми гроб­ни­ца­ми. Я погру­зил­ся в их осмотр, но тут послы­шал­ся шум вет­ра, и тиши­ну про­ре­зал крик вер­блю­да, заста­вив­ший меня поспе­шить к выхо­ду, – нуж­но было взгля­нуть, что потре­во­жи­ло живот­ное.

Луна сия­ла над дои­сто­ри­че­ски­ми раз­ва­ли­на­ми, и в ее све­те я уви­дел густое обла­ко пес­ка, гони­мое доволь­но силь­ным, но уже сти­хав­шим вет­ром, кото­рый дул отку­да-то из-за уте­са. «Навер­ное, смерч обес­по­ко­ил мое­го вер­блю­да», – поду­мал я и собрал­ся было отве­сти его в более защи­щен­ное место, но, нена­ро­ком посмот­рев наверх, уви­дел, что над уте­сом вет­ра не было. Я уди­вил­ся и опять затре­пе­тал от стра­ха, но тут мне вспом­ни­лось, как на вос­хо­де й захо­де солн­ца вне­зап­но взвих­ри­ва­лись узкие ворон­ки смер­ча, и я успо­ко­ил себя тем, что в пустыне все это в поряд­ке вещей. «Навер­ное, дует из какой-нибудь рас­ще­ли­ны в стене пеще­ры», – поду­мал я и стал искать исто­ки вет­ра, взды­мав­ше­го песок. Кйк вско­ре обна­ру­жи­лось, дуло из тем­но­го вхо­да в храм, почти не попа­дав­ший в поле мое­го зре­ния, так как он нахо­дил­ся мно­го южнее. Сквозь тучу наби­вав­ше­го­ся в рот пес­ка побрел я к это­му хра­му, кото­рый воз­вы­шал­ся в тем­но­те и в самом деле ока­зал­ся боль­ше осталь­ных; вход его почти не был зава­лен спек­шим­ся пес­ком. Я уже занес ногу, что­бы сту­пить внутрь, но ярост­ный порыв ледя­но­го вет­ра едва не пога­сил мой факел. С безум­ной силой выры­вал­ся ветер из тем­но­го двер­но­го про­ва­ла и, тяже­ло взды­хая, взме­ты­вал песок, кото­рый осе­дал на при­зрач­ных раз­ва­ли­нах. Немно­го пого­дя он стал сти­хать, песок мало-пома­лу улег­ся, и нако­нец все успо­ко­и­лось; но сре­ди фан­та­сти­че­ских кам­ней это­го горо­да я ощу­тил при­сут­ствие чего-то чуж­до­го и, обра­тив взгляд на луну, заме­тил, что и она подра­ги­ва­ет, как буд­то отра­жа­ет­ся на ряби волн. Невы­ра­зи­мый страх ско­вал мне чле­ны, но даже он не мог пере­бо­роть сне­дав­шую меня страсть к неиз­ве­дан­но­му; и пото­му, едва улег­ся ветер, я вновь шаг­нул в чер­нев­шее пере­до мной отвер­стие.

Как я и пред­по­ла­гал, новый храм пре­вос­хо­дил раз­ме­ра­ми два преды­ду­щих, обсле­до­ван­ных мною рань­ше; долж­но быть, то был грот есте­ствен­но­го про­ис­хож­де­ния, посколь­ку ветер дуло отку­да-то со сто­ро­ны. Здесь мож­но было выпря­мить­ся в пол­ный рост, но кам­ни и жерт­вен­ни­ки были не выше, чем в двух дру­гих пеще­рах. Нако­нец-то мне попа­лись на гла­за сле­ды изоб­ра­зи­тель­но­го искус­ства это­го древ­не­го наро­да: зага­доч­ные выцвет­шие завит­ки почти осы­пав­ших­ся кра­сок покры­ва­ли все внут­рен­нее поме­ще­ние хра­ма, а на двух жерт­вен­ни­ках я с нарас­та­ю­щим вол­не­ни­ем раз­гля­дел искус­ную орна­мен­таль­ную резь­бу, состо­яв­шую из изо­гну­тых линий. Под­няв повы­ше факел, я уви­дел, что очер­та­ния сво­дов име­ют пра­виль­ную фор­му, – долж­но быть, грот был выруб­лен в ска­ле дои­сто­ри­че­ски­ми каме­но­те­са­ми, но непо­нят­но, как они испол­ни­ли сей труд. Похо­же, что у это­го исчез­нув­ше­го наро­да было высо­ко­раз­ви­то инже­нер­ное искус­ство.

Тут ярко вспых­нув­шее пла­мя высве­ти­ло то, что я искал, – нача­ло пути к без­днам, где зарож­дал­ся нале­тав­ший вих­рем ветер: при виде цель­ной камен­ной двер­цы, явно выте­сан­ной из скаль­но­го моно­ли­та рука­ми чело­ве­ка, я едва не лишил­ся чувств. Сунув в про­пасть факел, я уви­дел чер­ный тун­нель с низ­ким потол­ком, навис­шим над неров­ны­ми, очень мел­ки­ми, кру­то ухо­дя­щи­ми вниз бес­счет­ны­ми сту­пе­ня­ми. До гро­бо­вой дос­ки будут мне, снить­ся эти сту­пень­ки, чей ужас­ный смысл открыл­ся мне позд­нее! А в первую мину­ту я даже не при­знал их за сту­пень­ки и решил было, что это зазуб­ри­ны для упо­ра ног, про­ре­зан­ные на отвес­ном спус­ке. В голо­ве носи­лось что-то сума­сброд­ное, и каза­лось, что араб­ские про­ро­ки посы­ла­ют мне свои уве­ще­ва­ния через пусты­ню – из земель, под­власт­ных чело­ве­ку, в Безы­мян­ный город, чело­ве­ку запо­ве­дан­ный. И все-таки, помеш­кав лишь мгно­ве­нье, я шаг­нул под сво­ды, стал лицом к кру­то­му спус­ку и начал осто­рож­но пере­став­лять вниз ноги, как на при­став­ной лест­ни­це.

Толь­ко в самых страш­ных нар­ко­ти­че­ских виде­ни­ях или в горя­чеч­ном бре­ду может при­ви­деть­ся подоб­ный спуск. Узкий кори­дор, похо­жий на ужас­ный, насе­лен­ный духа­ми коло­дец, каза­лось, не имел кон­ца – пла­ме­ни факе­ла, кото­рый я дер­жал над голо­вой, недо­ста­ва­ло, чтоб осве­тить его неве­до­мые глу­би, куда я воз­на­ме­рил­ся спу­стить­ся. Я поте­рял счет вре­ме­ни и пере­стал справ­лять­ся с часа­ми, боясь поду­мать, какое рас­сто­я­ние уже пре­одо­лел. И направ­ле­ние, и кру­тиз­на тун­не­ля то и дело изме­ня­лись; в какую-то мину­ту я очу­тил­ся в длин­ном, низ­ком, ров­ном кори­до­ре, по камен­но­му полу кото­ро­го мне при­шлось полз­ти, не выпус­кая факе­ла из под­ня­той руки, – из- за неве­ро­ят­ной тес­но­ты нель­зя было пере­дви­гать­ся даже на коле­нях. Потом опять пошли сту­пень­ки. Пока я вновь, не знаю, сколь­ко вре­ме­ни, спус­кал­ся вниз по их кру­тым реб­рам, огонь потух. Я, види­мо, не сра­зу и заме­тил это и дол­го тянул вверх руку, слов­но осве­щая путь. Жаж­да таин­ствен­но­го и неве­до­мо­го совсем све­ла меня с ума, я пре­вра­тил­ся в стран­ни­ка, кочу­ю­ще­го по зем­ным глу­би­нам, – в какой-то дух зем­ли, охо­чий до дале­ких древ­них запо­вед­ных мест.

В кро­меш­ной тьме перед гла­за­ми буд­то заго­ра­лись стро­ки моих люби­мых сочи­не­нии – жем­чу­жин демо­но­ло­ги­че­ской лите­ра­ту­ры: то были сен­тен­ции безум­но­го ара­ба Алхаз­ре­да, пас­са­жи из апо­кри­фи­че­ских кош­ма­ров Дамас­ки­на и мало­из­вест­ные отрыв­ки бре­до­во­го « Image du Monde » Готье де Мет­ца. Я повто­рял зага­доч­ные тем­ные сло­ва и бор­мо­тал что-то об Афра­сиа­бе, о демо­нах, что плы­ли с ним по Оксу, и нарас­пев твер­дил некую фра­зу из сказ­ки лор­да Дане­ей­ни «Непро­гляд­ная тьма без­дны». Когда спуск стал осо­бен­но обры­ви­стым, я стал читать сти­хи Тома­са Мура, но вско­ре замол­чал от стра­ха:

Вместилище бездонной тьмы 
Черно, как ведьмины котлы 
С кипящим зельем. Наклоняясь 
Чтоб отыскать какой-то путь 
Сквозь эту бездну, я узрел. 
Насколько мог проникнуть взор, 
Стеклянный отблеск темных стен, 
Сверкающих, как черный лак, 
И мрак, что сквозь осклизлый зев 
Обитель Гибели струит.

Когда я сно­ва почув­ство­вал под нога­ми ров­ный пол, вре­мя уже пере­ста­ло суще­ство­вать для меня. Я очу­тил­ся в зале, сво­ды кото­ро­го были несколь­ко выше, чем в двух пер­вых хра­мах, остав­ших­ся где-то высо­ко над голо­вой. Выпря­мить­ся во весь рост здесь тоже не было воз­мож­но­сти, но на коле­ни мож­но было стать; пере­ме­ща­ясь наугад, куда при­дет­ся, я, несмот­ря на тем­но­ту, вско­ре осо­знал, что нахо­жусь в каком-то узком кори­до­ре, у стен кото­ро­го выстро­и­лись дере­вян­ные ящи­ки со стек­лян­ной перед­ней стен­кой. В этой дои­сто­ри­че­ской палео­зой­ской без­дне мне встре­ти­лось стек­ло и поли­ро­ван­ное дере­во, и это не мог­ло не наве­сти на ужа­са­ю­щие подо­зре­ния, от кото­рых мороз поди­рал по коже: вдоль кори­до­ра сто­я­ли два ряда вытя­ну­тых гори­зон­таль­ных рас­став­лен­ных через рав­ные про­ме­жут­ки ящи­ков, явно похо­жих на гро­бы раз­ме­ра­ми и фор­мой. Чтоб разо­брать­ся, что это такое, я попро­бо­вал сдви­нуть один-дру­гой с места, но они были намерт­во при­креп­ле­ны к зем­ле.

Я ощу­щал, что кори­дор ухо­дит куда-то дале­ко, и поспе­шил впе­ред, пыта­ясь побыст­рей пере­дви­гать­ся на коле­нях и вре­мя от вре­ме­ни бро­са­ясь то в одну, то в дру­гую сто­ро­ну, что­бы опре­де­лить на ощупь, сто­ят ли все еще ящи­ки у стен, – то было бы чудо­вищ­ное зре­ли­ще, если бы кто-нибудь спо­со­бен был меня уви­деть в этой адской тьме. Но нам при­выч­но мыс­лить зри­тель­ны­ми обра­за­ми, и я, забыв о тем­но­те, нари­со­вал в сво­ем вооб­ра­же­нии бес­ко­неч­но длин­ный кори­дор, акку­рат­но устав­лен­ный застек­лен­ны­ми дере­вян­ны­ми ларя­ми, – мож­но ска­зать­ся видел все это воочию. И я узрел это на самом деле – в какой-то непе­ре­да­ва­е­мый сло­ва­ми миг.

Труд­но ска­зать, когда фан­та­зии при­шло на помощь зре­ние, но впе­ре­ди ста­ло свет­леть, и неожи­дан­но я осо­знал, что бла­го­да­ря неве­до­мо отку­да взяв­ше­му­ся све­че­нию я и впрямь вижу раз­мы­тые абри­сы кори­до­ра и ящи­ков. Сна­ча­ла, пока фос­фо­рес­ци­ро­ва­ние было сла­бым, все выгля­де­ло точ­но так, как я и пред­став­лял себе, но, выбрав­шись на яркий свет – коле­ни сами дела­ли свое дело, – я понял, что мое вооб­ра­же­ние мерк­нет перед реаль­но­стью. В отли­чие от верх­них хра­мов лежав­ший пере­до мною зал не отно­сил­ся к памят­ни­кам гру­бо­го при­ми­тив­но­го искус­ства – его экзо­ти­ка дыша­ла мощью и необуз­дан­ной фан­та­зи­ей. Див­ные узо­ры и сме­лые изоб­ра­же­ния спле­та­лись в неопи­су­е­мо яркую бога­тую и кра­соч­ную настен­ную рос­пись. В ящи­ках же, сде­лан­ных из како­го-то неиз­вест­но­го золо­ти­сто­го дере­ва, за двер­ца­ми из тон­чай­ше­го стек­ла рас­по­ла­га­лись муми­фи­ци­ро­ван­ные остан­ки каких-то жут­ких химе­ри­че­ских существ, в сво­ем урод­стве пре­вос­хо­див­шие самых неле­пых чудо­вищ, какие толь­ко могут при­ви­деть­ся во сне.

Перо бес­силь­но опи­сать, как выгля­де­ли эти урод­цы. Боль­ше все­го они похо­ди­ли на реп­ти­лий с туло­ви­щем кро­ко­ди­ла, или тюле­ня, или кого-то вовсе не извест­но­го ни одно­му зоо­ло­гу или пале­он­то­ло­гу. В дли­ну они были с мало­рос­ло­го чело­ве­ка, перед­ние ноги закан­чи­ва­лись тон­ки­ми и явно выра­жен­ны­ми ступ­ня­ми, пора­зи­тель­но похо­жи­ми на чело­ве­че­ские руки. Но самое стран­ное впе­чат­ле­ние про­из­во­ди­ли их голо­вы, фор­ма кото­рых не соот­вет­ство­ва­ла ника­ким био­ло­ги­че­ским зако­но­мер­но­стям. Невоз­мож­но подо­брать под­хо­дя­ще­го срав­не­ния – пожа­луй, мор­дой эти тва­ри напо­ми­на­ли одно­вре­мен­но кош­ку, буль­до­га, мифо­ло­ги­че­ско­го сати­ра и чело­ве­ка. Столь нави­са­ю­ще­го и широ­ко­го лба не было у само­го Юпи­те­ра, а рога, без­но­сость и кро­ко­ди­льи челю­сти не поз­во­ля­ли отне­сти их ни к одно­му из заре­ги­стри­ро­ван­ных видов. Вна­ча­ле я усо­мнил­ся в под­лин­но­сти мумий – решил, что это руко­твор­ные бож­ки, но потом при­шел к мыс­ли, что это и впрямь какая-то вымер­шая раса эпо­хи рас­цве­та Безы­мян­но­го горо­да. Сме­хо­твор­нее же все­го было то, что мно­гие из них носи­ли пыш­ные убо­ры из вели­ко­леп­ных тка­ней и сплошь были уве­ша­ны укра­ше­ни­я­ми из золо­та, дра­го­цен­ных кам­ней и како­го-то неиз­вест­но­го бле­стя­ще­го метал­ла.

Долж­но быть, могу­ще­ство этих пол­зу­чих тва­рей было бес­пре­дель­но, ибо на фрес­ках стен и потол­ка они фигу­ри­ро­ва­ли в самых геро­и­че­ских сюже­тах. С непре­взой­ден­ным мастер­ством худож­ник запе­чат­лел все миро­зда­ние реп­ти­лий, их горо­да и сады, раз­би­тые в пол­ном соот­вет­ствии с их раз­ме­ра­ми; я не мог изба­вить­ся от мыс­ли, что пере­до мной алле­го­ри­че­ская живо­пись, в кото­рой отра­зи­лась исто­рия наро­да, тво­рив­ше­го им культ. Я решил, что эти суще­ства были для жите­лей Безы­мян­но­го горо­да тем же, чем пре­сло­ву­тая вол­чи­ца для Рима или какое-нибудь тотем­ное живот­ное для покло­няв­ше­го­ся ему индей­ско­го пле­ме­ни.

Такой под­ход давал воз­мож­ность про­сле­дить хотя бы в общих чер­тах пре­крас­ную сагу Безы­мян­но­го горо­да – могу­ще­ствен­ной мор­ской мет­ро­по­лии, кото­рая пра­ви­ла всем миром в ту пору, когда Афри­ка не под­ня­лась еще из волн, а поз­же, когда море отсту­пи­ло и окру­жав­шую его пло­до­род­ную доли­ну погло­ти­ли пес­ки, – боро­лась с надви­гав­шей­ся пусты­ней. Пере­до мною про­хо­ди­ли сце­ны войн и бед­ствий, побед и пора­же­ний, потом – отча­ян­ной борь­бы с пусты­ней, когда тыся­чи существ, изоб­ра­жен­ных в виде стран­ных алле­го­ри­че­ских реп­ти­лий, в еди­ном поры­ве про­ру­ба­ли в ска­лах доро­гу вниз, – в поту­сто­рон­ний мир, заве­щан­ный про­ро­ка­ми. Все это выгля­де­ло очень фан­та­стич­но и в то же вре­мя совер­шен­но жиз­нен­но, – на фрес­ках явно был изоб­ра­жен тот жут­кий путь, кото­рый я сей­час про­де­лал. Я даже узнал послед­ний спуск.

Про­би­ра­ясь в сто­ро­ну все ярче раз­го­рав­ше­го­ся све­та, я обо­зре­вал на сте­нах кори­до­ра послед­ние эта­пы живо­пис­ной эпо­пеи, там был изоб­ра­жен исход жите­лей, десят­ки мил­ли­о­нов лет насе­ляв­ших Безы­мян­ный город и окрест­ную доли­ну. Душой они дав­но поки­ну­ли это выми­ра­ю­щее место, к кото­ро­му когда-то, на заре вре­мен, при­ле­пи­лись телом, явив­шись сюда как коче­вое пле­мя и выру­бив в пер­во­здан­ных ска­лах свои при­ми­тив­ные свя­ти­ли­ща, кото­рым с той поры и покло­ня­лись. Осве­ще­ние все улуч­ша­лось, так что я теперь мог тща­тель­нее осмот­реть кар­ти­ны и, памя­туя о том, что дико­вин­ные реп­ти­лии сим­во­ли­зи­ру­ют без­вест­ное пле­мя, стал заду­мы­вать­ся об обы­ча­ях Безы­мян­но­го горо­да. Мно­гое каза­лось мне непо­сти­жи­мым и весь­ма свое­об­раз­ным. Несо­мнен­но, уро­вень этой обла­дав­шей пись­мен­но­стью куль­ту­ры был мно­го выше, чем позд­ней­шие циви­ли­за­ции Егип­та и Хал­деи, но встре­ча­лись в ней и непо­нят­ные про­бе­лы. Так, здесь не было изоб­ра­же­ний смер­ти и похо­рон­ных риту­а­лов, не счи­тая сцен, вос­со­зда­вав­ших вой­ны, чум­ные повет­рия, набе­ги, – на есте­ствен­ную смерть как буд­то нало­жи­ли вето. Слов­но иде­ал бес­смер­тия был здесь тща­тель­но обре­га­е­мой и уте­ши­тель­ной иллю­зи­ей.

В кон­це кори­до­ра поме­ща­лись самые кра­соч­ные и неожи­дан­ные сце­ны: страш­ные кар­ти­ны нарас­тав­ше­го упад­ка и запу­сте­ния Безы­мян­но­го горо­да пере­ме­жа­лись обра­за­ми какой-то неве­до­мой рай­ской оби­те­ли что­бы попасть туда, пле­мя реп­ти­лий про­ру­ба­ло себе доро­гу в ска­лах. На всех кар­ти­нах город и пес­ча­ная доли­на лежа­ли в лун­ном све­те, янтар­ное при­зрач­ное, неуло­ви­мое сия­ние кото­ро­го, тон­ко пере­дан­ное худож­ни­ком, стру­и­лось на раз­ру­шен­ные сте­ны и на остат­ки вели­ко­ле­пия недав­них дней. Оби­тель рай­ско­го бла­жен­ства выгля­де­ла ска­зоч­ной до неправ­до­по­до­бия – то был пота­ен­ный мир недре­ман­но-веч­но­го дня, сто­яв­ше­го над цве­ту­щи­ми горо­да­ми, бла­го­дат­ны­ми доли­на­ми и див­ны­ми хол­ма­ми. Пожа­луй, к кон­цу эпо­пеи рука ста­ла изме­нять худож­ни­ку. В лини­ях и крас­ках появи­лась гру­бость, а сво­ей вычур­но­стью заклю­чи­тель­ные сце­ны невы­год­но отли­ча­лись от началь­ных – даже самых ярост­ных, как буд­то в живо­пи­си

Отра­жа­лось посте­пен­ное вырож­де­ние древ­не­го наро­да, – все боль­ше зло­бив­ше­го­ся на внеш­ний мир, отку­да их вытес­ни­ла пусты­ня. Люди вер­нее, все те же свя­щен­ные реп­ти­лии – слов­но бы иста­и­ва­ли, тогда как лун­ный свет, сим­во­ли­зи­ро­вав­ший их дух и осе­няв­ший руи­ны, сиял – соот­вет­ствен­но — все осле­пи­тель­ней. Исто­щен­ные жре­цы-реп­ти­лии в бога­то изу­кра­шен­ных одеж­дах про­кли­на­ли воз­дух верх­не­го мира и каж­до­го, кто им дышал, а в жут­кой финаль­ной сцене изоб­ра­жа­лось, как чле­ны древ­не­го пле­ме­ни раз­ры­ва­ют на части Пер­во­быт­но­го чело­ве­ка, воз­мож­но, пер­во­про­ход­ца древ­не­го Айре­ма, горо­да Колонн. Мне вспом­ни­лось, как тре­пе­та­ли Безы­мян­но­го горо­да ара­бы, и я пора­до­вал­ся тому, «го даль­ше идут серые голые кори­до­ры и нерас­пи­сан­ные потол­ки.

Рас­смат­ри­вая чере­ду сме­ня­ю­щих­ся эпи­зо­дов этой настен­ной исто­рии, я при­бли­зил­ся к кон­цу это­го сплю­щен­но­го зала и обна­ру­жил дверь, из кото­рой лил­ся фос­фо­рес­ци­ру­ю­щий свет. Подо­брав­шись к ней побли­же, я гром­ко вскрик­нул – так силь­но меня уди­ви­ло открыв­ше­е­ся зре­ли­ще: вме­сто дру­гих, еще более осле­пи­тель­ных залов, меня жда­ла за нею бес­пре­дель­ная, ров­но све­тив­ша­я­ся пусто­та – как буд­то я смот­рел с вер­ши­ны Эве­ре­ста на рас­сти­лав­шу­ю­ся вни­зу и про­ни­зан­ную солн­цем дым­ку. Поза­ди меня нахо­дил­ся низ­кий кори­дор, не поз­во­ляв­ший выпря­мить­ся, пере­до мной – под­зем­ный луче­зар­ный оке­ан.

Из кори­до­ра вниз, в сия­ю­щую без­дну, шла очень кру­тая лест­ни­ца, вер­ней, бес­счет­ные сту­пень­ки, такие же, как в тем­ных спус­ках, кото­ры­ми я полз сюда, но через несколь­ко футов и они уто­ну­ли в све­то­зар­ном маре­ве. Сле­ва от меня висе­ла тол­стен­ная мед­ная дверь, укра­шен­ная фан­та­сти­че­ски­ми баре­лье­фа­ми; закры­ва­ясь, она отго­ра­жи­ва­ла ниж­ний све­тя­щий­ся мир от камен­ных сво­дов и кори­до­ров. Я гля­нул на сту­пень­ки, но все-таки не сде­лал ни шага впе­ред. Затем тро­нул откры­тую дверь, но она не под­да­лась. Тогда я пова­лил­ся нич­ком на камен­ный пол – хоте­лось отвлечь­ся от чудо­вищ­ных мыс­лей, кру­же­ния кото­рых не мог­ла оста­но­вить даже смер­тель­ная уста­лость.

Так я лежал, не шеве­лясь, с закры­ты­ми гла­за­ми и раз­мыш­лял над фрес­ка­ми, и раз­ные вопро­сы, едва при­влек­шие мое вни­ма­ние, вдруг вста­ли пере­до мной во всем их ужа­са­ю­щем зна­че­нии. Перед моим мыс­лен­ным взо­ром про­но­си­лись кар­ти­ны рас­цве­та Безы­мян­но­го горо­да, пыш­ная зелень окрест­ной доли­ны, даль­ние стра­ны, с кото­ры­ми его куп­цы вели тор­гов­лю. Но поче­му там всю­ду были изоб­ра­же­ны алле­го­ри­че­ские реп­ти­лии, и поче­му в такой серьез­ной вещи, как иллю­стри­ро­ван­ная исто­рия, так стро­го выдер­жи­вал­ся подоб­ный сим­во­лизм? Изоб­ра­же­ния Безы­мян­но­го горо­да на фрес­ках неиз­мен­но соот­вет­ство­ва­ли вели­чине реп­ти­лий. Заду­мав­шись о том, каким он был во дни вели­чия и како­вы были его реаль­ные раз­ме­ры, я вспом­нил, что, когда осмат­ри­вал раз­ва­ли­ны, почув­ство­вал какую-то несо­об­раз­ность их про­пор­ций. И пер­вые хра­мы, и под­зем­ный кори­дор были на удив­ле­нье низ­ки­ми навер­ное, в знак почте­ния к реп­тиль­ным боже­ствам, в честь кото­рых они и были выруб­ле­ны в ска­лах, ибо покло­няв­шим­ся волей-нево­лей при­хо­ди­лось опус­кать­ся на коле­ни. Воз­мож­но, обряд как раз был при­зван ими­ти­ро­вать пере­дви­же­ние полз­ком. Но ника­кой рели­ги­оз­ной гипо­те­зой не объ­яс­нить, поче­му гори­зон­таль­ные пере­хо­ды страш­но­го спус­ка были таки­ми же низ­ки­ми, даже, пожа­луй, ниже, чем хра­мы, там невоз­мож­но было стать даже на коле­ни. Вспом­нив о пол­зу­чих тва­рях, чьи мумии нахо­ди­лись совсем рядом, я ощу­тил новый при­лив стра­ха» Тут мне при­шло в голо­ву – порой нас посе­ща­ют очень стран­ные идеи, – что толь­ко на послед­ней фрес­ке был нари­со­ван древ­ний чело­век, рас­тер­зан­ный на части, и зна­чит, сре­ди релик­вий и сим­во­ли­че­ских изоб­ра­же­ний пер­во­быт­ной жиз­ни, кото­рых тут было вели­кое мно­же­ство, лишь я являл собою образ чело­ве­че­ский, – от этой мыс­ли меня обда­ло ужа­сом.

Но в моей стран­ной ски­таль­че­ской жиз­ни любо­пыт­ство все­гда пере­си­ли­ва­ло страх, а сия­ю­щая без­дна навер­ня­ка была достой­на вели­чай­ше­го иссле­до­ва­тель­ско­го дерз­но­ве­ния. Вне вся­ко­го сомне­ния, глу­бо­ко вни­зу, куда ведут на ред­кость мел­кие сту­пень­ки, лежит неве­до­мый мир тай­ны; воз­мож­но, я оты­щу там ключ к тому, кто были зага­доч­ные чело­ве­че­ские суще­ства, отсут­ство­вав­шие на фрес­ках, кото­рые живо­пи­са­ли чудо-горо­да и доли­ны это­го низ­ко­рос­ло­го цар­ства. Вооб­ра­же­ние под­ска­зы­ва­ло, что мне там могут встре­тить­ся вели­че­ствен­ные древ­ние руи­ны.

Я опа­сал­ся ско­рее про­шло­го, чем буду­ще­го. Конеч­но, очень страш­но было так лежать в этом тес­ном кори­до­ре, рядом с мерт­вы­ми реп­ти­ли­я­ми и дои­сто­ри­че­ски­ми фрес­ка­ми, глу­бо­ко-глу­бо­ко под зем­лей, в страш­ной дали от мое­го при­выч­но­го мира и в непо­сред­ствен­ной бли­зо­сти от чуж­до­го, жут­ко­го мира поту­сто­рон­не­го све­та и тума­на, но все это не шло ни в какое срав­не­ние со смер­тель­ным ужа­сом, кото­рый вызы­ва­ла у меня эта веко­вая без­дна и самый ее дух. Глу­бо­кой, непред­ста­ви­мо глу­бо­кой древ­но­стью вея­ло от дои­сто­ри­че­ских раз­ва­лин, от высе­чен­ных в камне хра­мов Безы­мян­но­го горо­да, от нари­со­ван­ных на фрес­ках неве­ро­ят­ных карт, где были обо­зна­че­ны дав­ным-дав­но забы­тые мате­ри­ки и оке­а­ны и где лишь изред­ка встре­ча­лись смут­но зна­ко­мые релье­фы зем­ной поверх­но­сти. Что слу­чи­лось в ту гео­ло­ги­че­скую эру, когда была созда­на эта наскаль­ная живо­пись, на кого зата­и­ло оби­ду это не при­ем­лю­щее смер­ти пле­мя, поче­му оно выро­ди­лось и в кон­це кон­цов совсем исчез­ло – все­го это­го уже никто ска­зать не мог. Неко­гда и в этих пеще­рах, и в луче­зар­ном цар­стве све­та кипе­ла жизнь – теперь здесь нико­го нет, кро­ме меня одно­го; от всей той жиз­ни оста­лись лишь пора­зи­тель­ные релик­вии. Страш­но поду­мать, сколь­ко веков длит­ся их оди­но­кое немот­ству­ю­щее бде­ние!

Тут меня сно­ва обу­ял безум­ный страх, кото­рый то и дело нака­ты­вал на меня вол­на­ми с тех самых пор, как я уви­дел жут­кую доли­ну и Безы­мян­ный город, оси­ян­ный холод­ным лун­ным све­том. При­дя в себя, я осо­знал, что, несмот­ря на дикую уста­лость, делаю отча­ян­ные попыт­ки сесть и посмот­реть назад, во тьму кори­до­ра, кото­рый вел к тун­не­лям и зем­ной поверх­но­сти. Такое же необъ­яс­ни­мое мучи­тель­ное чув­ство заста­ви­ло меня поки­нуть ночью Безы­мян­ный город. И в самом деле, меня ожи­да­ло новое потря­се­ние – веч­ное без­мол­вие могиль­ной без­дны неожи­дан­но огла­си­лось глу­бо­ким низ­ким сто­ном. Каза­лось, это сто­нут про­кля­тые души, тол­пя­щи­е­ся где-то в зеве кори­до­ра, куда был обра­щен мой взор. Звук нарас­тал и рас­ка­тил­ся эхом в низ­ких пере­хо­дах, и в тот же миг меня настиг порыв холод­но­го вет­ра, уже зна­ко­мо­го мне по верх­не­му горо­ду. При­кос­но­ве­ние его холод­ных паль­цев подей­ство­ва­ло на меня отрезв­ля­ю­ще. Мне тот­час вспом­ни­лись неждан­ные пес­ча­ные вих­ри, взмы­вав­шие над про­па­стью тун­не­ля с вос­хо­дом и захо­дом солн­ца – бла­го­да­ря ним я и открыл этот тун­нель. Посмот­рев на часы, я понял, что бли­зит­ся рас­свет, и при­го­то­вил­ся, собрав­шись с сила­ми, сопро­тив­лять­ся вет­ру, сме­тав­ше­му в свою бер­ло­гу все, что попа­да­лось на его пути; по вече­рам он с такой же силой выры­вал­ся нару­жу. Стра­хи мои поулег­лись: борь­ба с при­род­ны­ми явле­ни­я­ми рас­се­и­ва­ет мыс­ли о неве­до­мом. Все отча­ян­ней завы­вал и сте­нал ноч­ной ветер в глу­бо­ких про­ва­лах зем­ли. Я сно­ва рас­про­стер­ся на полу, вце­пив­шись в него паль­ца­ми: через рас­пах­ну­тую дверь меня мог­ло сне­сти в фос­фо­рес­ци­ру­ю­щую без­дну. И все- таки подоб­но­го неистов­ства я не ожи­дал. В какое-то мгно­ве­ние я ощу­тил, что меня в самом деле сно­сит к про­па­сти, и целый хоро­вод стра­хов, реаль­ных и вооб­ра­жа­е­мых, закру­жил­ся в голо­ве. Злоб­ная сила вет­ра рож­да­ла самые неле­пые фан­та­зии: в дья­воль­ской хват­ке воз­душ­ных водо­во­ро­тов мне чуди­лась мсти­тель­ная ярость, тем более неукро­ти­мая, что ей обыч­но не на кого было пасть, и я еще раз вспом­нил с содро­га­ни­ем един­ствен­но­го чело­ве­ка, изоб­ра­же­ние кото­ро­го видел в этом жут­ком кори­до­ре, – чело­ве­ка, разо­рван­но­го в кло­чья безы­мян­ным наро­дом. Веро­ят­но, я кри­чал – я почти обе­зу­мел от стра­ха, но, если и кри­чал, голос мой тонул в адском завы­ва­нии вет­ра. Я пытал­ся отполз­ти назад, укрыть­ся от незри­мой убий­ствен­ной стрем­ни­ны, но даже удер­жать­ся на месте был не в состо­я­нии – меня мед­лен­но и неот­вра­ти­мо влек­ло в без­вест­ный мир. Нако­нец мой рас­су­док не выдер­жал, и я стал твер­дить непо­сти­жи­мое дву­сти­шие безум­но­го ара­ба Алхаз­ре­да, кото­ро­му Безы­мян­ный город при­ви­дел­ся во сне:

Не мерт­во то, что в веч­но­сти живет,
Со смер­тью вре­ме­ни и смерть умрет.

Лишь хму­рым рав­но­душ­ным богам пусты­ни ведо­мо, что про­изо­шло на самом деле; лишь им извест­но, как я борол­ся в непро­гляд­ном мра­ке и кто был Авад­дон, кото­рый вывел меня к све­ту, но до кон­ца сво­их дней, пока я не перей­ду в иной, луч­ший – а может быть, и худ­ший мир, я буду вздра­ги­вать при каж­дом вздо­хе ноч­но­го вет­ра. Я встре­тил­ся с чудо­вищ­ной все­по­беж­да­ю­щей поту­сто­рон­ней силой – такое не уви­дишь даже в страш­ном сне, лишь в ока­ян­ные часы пред­рас­свет­ной бес­сон­ни­цы при­хо­дят порой на ум подоб­ные кош­ма­ры.

Как я уже гово­рил, ярость все­со­кру­ша­ю­щих поры­вов вет­ра была поис­ти­не бесов­ской, в их сата­нин­ской како­фо­нии слы­ша­лась подав­лен­ная зло­ба извеч­но­го загроб­но­го оди­но­че­ства. Навер­ное, мне изме­нил рас­су­док: уже не толь­ко из тем­но­го кори­до­ра доно­си­лись сто­ны до моих изму­чен­ных ушей, но и с дру­гой сто­ро­ны – со сто­ро­ны све­тя­щей­ся туман­ной без­дны, зву­ча­ли отчет­ли­вые кри­ки. Отту­да, из моги­лы дав­но ушед­ших исто­ри­че­ских эпох, бес­ко­неч­но уда­лен­ной от сол­неч­но­го чело­ве­че­ско­го мира, нес­лись угро­зы, злоб­ное рыча­ние, какие-то сло­ва на незна­ко­мом язы­ке. Обер­нув­шись к све­то­зар­но­му маре­ву, я уви­дел то, что скра­ды­ва­лось мра­ком кори­до­ра: в туман­ные нед­ра зем­ли мча­лись чудо­вищ­ные пол­чи­ща полу­про­зрач­ных, исто­чав­ших нена­висть демо­нов; они были неле­по выря­же­ны и изры­га­ли про­кля­тия. Я их узнал то были пол­зу­чие тва­ри Безы­мян­но­го горо­да, оши­бить­ся было невоз­мож­но.

Потом ветер утих, и в зем­ной утро­бе воца­ри­лась адская тьма, ибо когда тяже­лая мед­ная дверь захлоп­ну­лась за послед­ним из этих обо­рот­ней, раз­дал­ся оглу­ши­тель­ный метал­ли­че­ский лязг, эхо кото­ро­го понес­лось к гор­не­му миру, что­бы при­вет­ство­вать вос­хо­дя­щее солн­це, как его при­вет­ство­вал Мем­нон на бере­гах Нила.