Говард Филлипс Лавкрафт

НЕИМЕНУЕМОЕ

(The Unnamable)
Напи­са­но в 1923 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Т. Тала­но­вой

////

Мы сиде­ли на ста­ром клад­би­ще в Эрк­хе­ме, на полу­раз­ру­шен­ном над­гро­бии сем­на­дца­то­го века и спо­ри­ли о том, что обыч­но назы­ва­ют «неиме­ну­е­мым». Осен­ний день бли­зил­ся к кон­цу. Гля­дя на огром­ную иву, ствол кото­рой почти опро­ки­нул ста­рую над­гроб­ную пли­ту со стер­шей­ся над­пи­сью, я неожи­дан­но для себя вслух поду­мал о том, чем жут­кая клад­би­щен­ская поч­ва долж­на была питать мощ­ные кор­ни. Мой друг упрек­нул меня за подоб­ные мыс­ли и ска­зал, что раз новых захо­ро­не­ний здесь не про­ис­хо­ди­ло уже боль­ше века, то поч­ва и, сле­до­ва­тель­но, пита­ние дере­вьев были вполне обык­но­вен­ны­ми. Кро­ме того, доба­вил он, мои посто­ян­ные рас­суж­де­ния о непо­сти­жи­мом и неиме­ну­е­мом были доволь­но при­ми­тив­ным при­е­мом, впро­чем вполне соот­вет­ству­ю­щим уров­ню моих весь­ма скром­ных лите­ра­тур­ных успе­хов. Я черес­чур часто закан­чи­вал свои рас­ска­зы кар­ти­на­ми или зву­ка­ми, пара­ли­зу­ю­щи­ми геро­ев, лиша­ю­щи­ми их дара речи, храб­ро­сти, спо­соб­но­сти оце­нить или связ­но пере­ска­зать слу­чив­ше­е­ся.

Мы вос­при­ни­ма­ем окру­жа­ю­щий мир, утвер­ждал он, толь­ко посред­ством наших пяти орга­нов чувств или сле­дуя дог­мам рели­ги­оз­но­го уче­ния. Поэто­му невоз­мож­но най­ти какой-либо пред­мет или явле­ние, кото­рые нель­зя было бы опи­сать, как сово­куп­ность реаль­ных науч­ных фак­тов, или объ­яс­нить с помо­щью пра­виль­ных тео­ло­ги­че­ских постро­е­ний — жела­тель­но кон­гре­га­ци­о­на­лист­ских, какие бы ответв­ле­ния основ­ной кон­цес­сии ни пре­под­но­си­ли нам исто­рия и сэр Артур Конан Дойл.

С этим моим дру­гом, Джо­э­лом Мэн­то­ном, мы все­гда люби­ли поспо­рить. Он был дирек­то­ром Восточ­но­го кол­ле­джа в Бостоне — типич­ный пред­ста­ви­тель Новой Англии, само­до­воль­ный и невос­при­им­чи­вый к таин­ствен­ным нюан­сам жиз­ни. Он был убеж­ден, что эсте­ти­че­ское зна­че­ние име­ет лишь наш нор­маль­ный, объ­ек­тив­ный чув­ствен­ный опыт, сле­до­ва­тель­но, зада­ча худож­ни­ка — не столь­ко нагне­тать стра­сти, живо­пи­суя стре­ми­тель­ную сме­ну собы­тий, экс­таз или чуде­са, сколь­ко посто­ян­но под­дер­жи­вать спо­кой­ный инте­рес чита­те­ля к акку­рат­ным, деталь­ным опи­са­ни­ям повсе­днев­ной жиз­ни. Осо­бен­но воз­ра­жал он про­тив мое­го чрез­мер­но­го увле­че­ния мисти­че­ским и необъ­яс­ни­мым, пото­му что, хотя сам и мерил в сверхъ­есте­ствен­ное боль­ше меня, ни за что не хотел при­знать, что оно вполне умест­но в каче­стве объ­ек­та лите­ра­тур­но­го иссле­до­ва­ния. Ему, педан­ту с прак­ти­че­ским, логи­че­ским скла­дом мыш­ле­ния, было труд­но понять, что чело­ве­че­ский разум может нахо­дить удо­воль­ствие в том, что­бы отре­шить­ся от повсе­днев­но­сти, оку­нуть­ся в мир непо­сто­ян­ных, измен­чи­вых дра­ма­ти­че­ских обра­зов, кото­ры­ми при­выч­ка и уста­лость не дают нам насла­дить­ся в рам­ках три­ви­аль­но­го бытия. Для него все вещи и чув­ства име­ли чет­ко опре­де­лен­ные раз­ме­ры, свой­ства, при­чи­ны и след­ствия. И, хотя в глу­бине души он пони­мал, что наш мозг ино­гда порож­да­ет виде­ния и чув­ства, кото­рые не так-то лег­ко изме­рить, клас­си­фи­ци­ро­вать и объ­яс­нить, он счи­тал себя впра­ве огра­ни­чи­вать лите­ра­тур­ный поиск, отме­тая, все, что не в состо­я­нии испы­тать и понять сред­не­ста­ти­сти­че­ский граж­да­нин. Кро­ме того, он был почти уве­рен, что в дей­стви­тель­но­сти ниче­го «неиме­ну­е­мо­го» не суще­ству­ет. Для него в этом не было смыс­ла.

Я пре­крас­но пони­мал, что худо­же­ствен­ные и мета­фи­зи­че­ские аргу­мен­ты бес­силь­ны про­тив само­до­воль­ства орто­док­саль­но­го обы­ва­те­ля, что-то в сего­дняш­нем раз­го­во­ре побу­ди­ло меня пой­ти даль­ше нашей обыч­ной пики­ров­ки. Раз­ру­ша­ю­щи­е­ся «серые пли­ты, огром­ные дере­вья, ста­рин­ные дву­скат­ные кры­ши пат­ри­ар­халь­но­го город­ка, хра­ня­ще­го кол­дов­ские леген­ды, — все это вдох­нов­ля­ло меня, и я решил отста­и­вать свою лите­ра­тур­ную пози­цию, обру­шив вско­ре целую серию уда­ров на мое­го оппо­нен­та. Начать наступ­ле­ние было нетруд­но, так как Джо­эл Мэн­тон и сам был отча­сти при­вер­жен самым неве­же­ствен­ным пред­рас­суд­кам, кото­рые чуж­ды людям более раз­ви­тым, — напри­мер, о том, что мерт­ве­цы могут вста­вать из могил и появ­лять­ся в самых неожи­дан­ных местах или что ста­рые окна хра­нят отра­же­ния лиц покой­ни­ков, смот­рев­ших в них при жиз­ни. Верить в нашеп­ты­ва­ния дере­вен­ских ста­рух, утвер­ждал я, — зна­чит, допус­кать воз­мож­ность суще­ство­ва­ния духа вне его мате­ри­аль­ной обо­лоч­ки или после ее раз­ру­ше­ния. То есть это аргу­мент в поль­зу суще­ство­ва­ния явле­ний, не объ­яс­ни­мых с точ­ки зре­ния нор­маль­ных повсе­днев­ных поня­тий. Пото­му что, если мы при­зна­ем, что покой­ник спо­со­бен пере­но­сить через пол­ми­ра или сквозь века свой зри­тель­ный и даже ося­за­е­мый образ, то как же мож­но отри­цать, что поки­ну­тые дома насе­ле­ны духа­ми или что на ста­рых клад­би­щах живет бес­плот­ный разум ушед­ших поко­ле­ний? И если дух, во всех при­пи­сы­ва­е­мых ему про­яв­ле­ни­ях, не под­чи­ня­ет­ся зако­нам мате­ри­аль­но­го мира, что же осо­бен­но­го в моем пред­по­ло­же­нии о том, что души умер­ших про­дол­жа­ют жить, при­ни­мая опре­де­лен­ные фор­мы и обра­зы или даже без них? И поче­му такие явле­ния надо с тай­ным стра­хом и отвра­ще­ни­ем назы­вать «неиме­ну­е­мое»? Так назы­ва­е­мый здра­вый смысл, мяг­ко уве­ще­вал я, непри­ме­ним при рас­смот­ре­нии этих фено­ме­нов, обра­ще­ния к нему при­зва­ны лишь скрыть нехват­ку вооб­ра­же­ния и кос­ность ума.

Вече­ре­ло, но нам не хоте­лось пре­ры­вать раз­го­вор. На Мэн­то­на мои аргу­мен­ты, похо­же, не про­из­ве­ли боль­шо­го впе­чат­ле­ния, и он наме­ре­вал­ся опро­верг­нуть их с при­су­щей ему убеж­ден­но­стью в сво­ей право­те, нема­ло спо­соб­ство­вав­шей его пре­по­да­ва­тель­ским успе­хам. Я же чув­ство­вал, что прав­да на моей сто­роне, и не соби­рал­ся сда­вать­ся. Сумер­ки сгу­сти­лись, в отда­лен­ных окнах ста­ли зажи­гать­ся огни, но мы не дви­га­лись с места. Мы удоб­но устро­и­лись на ста­рой пли­те, и я был уве­рен, что мое­го про­за­и­че­ски мыс­ля­ще­го дру­га не тре­во­жат ни глу­бо­кая тре­щи­на в зарас­та­ю­щем сор­ня­ка­ми камен­ном над­гро­бии рядом с нами, ни густая тень от постро­ен­но­го еще в сем­на­дца­том веке, а ныне раз­ру­ша­ю­ще­го­ся, без­люд­но­го дома, сто­яв­ше­го меж­ду нами и бли­жай­шей осве­щен­ной доро­гой. Итак, в тем­но­те на раз­би­той моги­ле у забро­шен­но­го дома мы рас­суж­да­ли о «неиме­ну­е­мом», и когда мой друг исто­щил свой запас кол­ко­стей в мой адрес, я рас­ска­зал ему о неко­то­рых фак­тах, по кото­рым был напи­сан один из моих рас­ска­зов, казав­ший­ся ему осо­бен­но неле­пым и сме­хо­твор­ным.

Эта вещь под назва­ни­ем «Окно на чер­да­ке» была впер­вые опуб­ли­ко­ва­на 22 янва­ря 1922 года в «Уис­перс». Во мно­гих местах, осо­бен­но на Юге и на Запад­ном побе­ре­жье, жур­нал был изъ­ят из про­да­жи из-за жалоб неко­то­рых сла­бо­нерв­ных. Но в Новой Англии обы­ва­те­лей труд­но чем­ни­будь про­нять, они толь­ко пожи­ма­ли пле­ча­ми, читая мое неве­ро­ят­ное повест­во­ва­ние. Воз­ра­же­ния же кри­ти­ков про­тив мое­го рас­ска­за стро­и­лись преж­де все­го на том, что все это невоз­мож­но по зако­нам био­ло­гии. Оче­ред­ная дере­вен­ская сказ­ка, из тех, кото­рые лег­ко­вер­ный Кот­тон Матер занес в свою бес­си­стем­ную Вели­кую Аме­ри­кан­скую Хри­сти­ан­скую энцик­ло­пе­дию, настоль­ко недо­сто­вер­ная, что он даже не посмел точ­но назвать место, где ужас­ные собы­тия яко­бы про­ис­хо­ди­ли. А уж что каса­ет­ся моей интер­пре­та­ции сде­лан­но­го им наброс­ка дав­ней леген­ды, — так это уже не впи­сы­ва­ет­ся ни в какие рам­ки, типич­ный при­мер взбал­мош­но­го, вита­ю­ще­го в обла­ках гра­фо­ма­на. Матер хотя бы опи­сал толь­ко факт рож­де­ния того страш­но­го суще­ства. И толь­ко такой буль­вар­ный охот­ник за сен­са­ци­я­ми, как я, мог доду­мать­ся до того, что­бы рас­пи­сы­вать, как оно рас­тет, загля­ды­ва­ет по ночам к людям в окна, пря­чет­ся на чер­да­ке дома, пока некто через сто­ле­тие не заме­тил его там и не посе­дел от кош­мар­но­го зре­ли­ща, кото­рое потом даже не смог опи­сать. Все это — вопи­ю­щая без­вку­си­ца, повто­рял мой друг Мэн­тон. Тогда я рас­ска­зал ему, что сре­ди бумаг моей семьи, жив­шей непо­да­ле­ку от того места, где мы нахо­ди­лись, я слу­чай­но нашел днев­ник 1706–1723 годов, под­твер­жда­ю­щий мою исто­рию. Так­же я дав­но знал о свое­об­раз­ных шра­мах на гру­ди и спине одно­го из моих пред­ков, и они были точ­но опи­са­ны в днев­ни­ке. Я упо­мя­нул и о стра­хах мест­ных жите­лей, и о вполне реаль­ном моло­дом чело­ве­ке, сошед­шем с ума после того, как он вошел в забро­шен­ный дом, что­бы обсле­до­вать остан­ки, кото­рые, по его пред­по­ло­же­ни­ям, долж­ны были там нахо­дить­ся.

Это было жут­кое про­ис­ше­ствие — неуди­ви­тель­но, что чув­стви­тель­ные исто­ри­ки содро­га­ют­ся, изу­чая нра­вы пури­тан­ской эпо­хи в Мас­са­чу­сет­се. На поверх­но­сти все было глад­ко, но если поду­мать о том, что про­ис­хо­ди­ло втайне от по сто­рон­них глаз, то даже самых незна­чи­тель­ных сви­де­тельств доста­точ­но, что­бы обна­ру­жить страш­ный, мучи­тель­ный, гигант­ский гной­ник. Охо­та на ведьм — это лишь луч, высве­чи­ва­ю­щий то, что тво­ри­лось в голо­вах у людей, в срав­не­нии с чем даже вера в кол­дов­ство пока­жет­ся пустя­ком. Не было кра­со­ты, не было сво­бо­ды — об этом мож­но судить по архи­тек­ту­ре, пред­ме­там быта и сохра­нив­шим­ся про­по­ве­дям тогдаш­них духов­ни­ков. Но под ржа­вой сми­ри­тель­ной рубаш­кой внеш­них при­ли­чий про­цве­та­ли урод­ства, извра­ще­ния, сата­низм. Вот где дей­стви­тель­но — «неиме­ну­е­мое»!

В сво­ей демо­ни­че­ской шестой кни­ге энцик­ло­пе­дии, кото­рую луч­ше не читать после наступ­ле­ния тем­но­ты, Кот­тон Матер опи­сы­ва­ет тот кош­мар, назы­вая все вещи сво­и­ми име­на­ми. Непре­клон­ный, как вет­хо­за­вет­ный про­рок, он невоз­му­ти­мо пове­дал о живот­ном, поро­див­шем на свет полу­жи­вот­ное- полу­че­ло­ве­ка с бель­мом на гла­зу, и о несчаст­ном пья­ном бро­дя­ге, кото­ро­го пове­си­ли за то, что у него было такое же бель­мо. Но сме­ло опи­сав этот факт, Кот­тон не пошел даль­ше. Может быть, он не знал, что про­изо­шло впо­след­ствии, может, знал, но не смел ска­зать. Мно­гие зна­ли, но не сме­ли гово­рить. Ина­че как объ­яс­нить оби­лие спле­тен о том, что некий без­дет­ный, оди­но­кий и озлоб­лен­ный чело­век поста­вил серую пли­ту без над­пи­си над обхо­ди­мой все­ми моги­лой и еще скры­вал что-то под зам­ком у себя на чер­да­ке. Если собрать вме­сте все эти изоби­лу­ю­щие недо­молв­ка­ми леген­ды, то и у самых отъ­яв­лен­ных смель­ча­ков воло­сы вста­нут дыбом.

Все это изло­же­но в днев­ни­ке мое­го пред­ка — все наме­ки и запрет­ные пре­да­ния о чудо­ви­ще с бель­мом на гла­зу, кото­рое виде­ли ночью в окнах или на пустын­ных лужай­ках око­ло леса. Что-то напа­ло на мое­го пред­ка на тро­пе через тем­ную лес­ную доли­ну, и с тех пор у него оста­лись шра­мы от рогов на гру­ди и от ког­тей на спине, а когда обес­по­ко­ен­ные посе­лен­цы рас­смот­ре­ли отпе­чат­ки шагов в пыли, то обна­ру­жи­ли сле­ды раз­дво­ен­ных копыт и чело­ве­ко­по­доб­ных лап. Сохра­нил­ся рас­сказ поч­то­во­го курье­ра о том, что одна­жды, про­ез­жая на заре мимо Медоу Хилл, он заме­тил на опуш­ке како­го-то ста­ри­ка, кото­рый звал и пытал­ся пой­мать неви­дан­ное, неве­со­мое суще­ство; мно­гие ему вери­ли. И еще, когда в 1710 году тот зло­ве­щий ста­рик умер, его похо­ро­ни­ли в скле­пе за его соб­ствен­ным домом, непо­да­ле­ку от уста­нов­лен­ной им безы­мян­ной могиль­ной пли­ты. Если все это — досу­жие сплет­ни, то поче­му никто так и не решил­ся открыть веду­щую на чер­дак дверь, и дом остал­ся пустым и необи­та­е­мым? А когда из поки­ну­то­го дома доно­сил­ся непо­нят­ный шум, все испу­ган­но кре­сти­лись и шеп­та­ли, что замок на две­рях чер­да­ка дол­жен быть доста­точ­но креп­ким. Одна­ко их надеж­ды не сбы­лись — одна­жды ночью чудо­ви­ще ворва­лось в дом свя­щен­ни­ка, оста­вив после себя толь­ко обез­об­ра­жен­ные тру­пы. С года­ми пре­да­ния утра­ти­ли былую фак­ти­че­скую досто­вер­ность — по види­мо­му, это суще­ство, если толь­ко оно дей­стви­тель­но жило на све­те, умер­ло. Но страш­ные леген­ды о нем оста­лись, еще более страш­ные от того, что они счи­та­лись запрет­ны­ми, и в них было столь­ко неяс­но­го.
Посте­пен­но мой друг Мэн­тон при­тих, и я видел, что мое повест­во­ва­ние про­из­ве­ло на него зна­чи­тель­ное впе­чат­ле­ние.

Когда я сде­лал пау­зу, он не рас­сме­ял­ся, но совер­шен­но серьез­но спро­сил о том моло­дом чело­ве­ке, кото­рый сошел с ума в 1793 году и кото­ро­го я сде­лал глав­ным геро­ем сво­е­го рас­ска­за. Я объ­яс­нил сво­е­му дру­гу, зачем этот юно­ша пошел к забро­шен­но­му дому, заме­тив, что это долж­но было его заин­те­ре­со­вать, ведь он тоже верит, что ста­рые окна сохра­ня­ют отра­же­ния тех, кто в них смот­рел. Юно­ша хотел взгля­нуть на окна чер­да­ка, пре­да­ния об оби­та­те­ле кото­ро­го наво­ди­ли ужас на всю окру­гу, и при­бе­жал обрат­но с безум­ны­ми кри­ка­ми.

Мэн­тон заду­мал­ся на мину­ту, но его ана­ли­ти­че­ский ум не хотел сда­вать­ся. Он был готов, из ува­же­ния к моим аргу­мен­там, допу­стить реаль­ность суще­ство­ва­ния неко­е­го мон­стра, но ого­ва­ри­вал­ся при этом, что даже самые жут­кие при­род­ные ано­ма­лии не сле­ду­ет счи­тать «неиме­ну­е­мы­ми» или науч­но необъ­яс­ни­мы­ми. Труд­но было отка­зать ему в настой­чи­во­сти и логи­ке, но у меня в запа­се было еще несколь­ко сви­де­тельств ста­ро­жи­лов. Эти более совре­мен­ные пре­да­ния опи­сы­ва­ли неве­ро­ят­ные явле­ния, более страш­ные, чем любое мыс­ли­мое созда­ние при­ро­ды: гигант­ские зве­ро­по­доб­ные суще­ства, ино­гда види­мые, а ино­гда толь­ко ося­за­е­мые, рыс­ка­ли по ночам вокруг забро­шен­но­го дома и скле­па за ним, вокруг безы­мян­ной моги­лы под серой пли­той, из-за кото­рой уже про­бил­ся росток. Эти ничем не под­твер­жден­ные пре­да­ния по-преж­не­му наво­дят страх на ста­ри­ков, но почти забы­ты послед­ни­ми дву­мя поко­ле­ни­я­ми. Они не дают точ­ных сви­де­тельств о том, были ли подоб­ные виде­ния при­чи­ной гибе­ли людей, но все же их не так-то лег­ко сбро­сить со сче­тов. Более того, если тео­рия при­зна­ет, что душа — это пси­хо­ло­ги­че­ский порт­рет чело­ве­ка, отра­же­ние его мыс­лей и чувств, то нель­зя забы­вать, что любое отра­же­ние, в том чис­ле и это, может быть иска­же­но. Тогда какое же жут­кое зре­ли­ще долж­но пред­став­лять собой иска­жен­ное отоб­ра­же­ние пси­хи­ки про­ти­во­есте­ствен­но­го мон­стра, чудо­вищ­ной ошиб­ки при­ро­ды. Боль­ное порож­де­ние мерт­во­го моз­га ненор­маль­но­го гибри­да — не стал бы такой бес­те­лес­ный кош­мар тем самым «неиме­ну­е­мым», во всей его отвра­ти­тель­ной непри­гляд­но­сти?

Ста­ло совсем тем­но. Бес­шум­ная лету­чая мышь заде­ла меня кры­лом. Долж­но быть, она кос­ну­лась и Мэн­то­на, я почув­ство­вал в тем­но­те, как он взмах­нул рукой. Потом он спро­сил меня: — А этот дом, с окном на чер­да­ке, он все еще необи­та­ем?

— Да, — отве­тил я.

— Я был внут­ри.

— И вы нашли там что-нибудь, на чер­да­ке или что-то еще?

— На чер­да­ке под кры­шей были кости. Веро­ят­но, их-то и видел тот юно­ша. Для чув­стви­тель­но­го чело­ве­ка это­го было бы вполне доста­точ­но. Если все они при­над­ле­жа­ли одно­му суще­ству, то это дей­стви­тель­но был монстр, кото­рый и в кош­мар­ном сне не при­ви­дит­ся. Было бы пре­ступ­но оста­вить такие кости в этом мире, поэто­му я вер­нул­ся туда с меш­ком, собрал их и отнес к моги­ле за домом. В над­гро­бии была щель, и я спу­стил их туда. Не думай­те, что это — мои при­чу­ды. Если бы вы их толь­ко виде­ли! На чере­пе были четы­рех­дюй­мо­вые рога, но при этом лицо и челюсть, как у нас с вами. Нако­нец-то я почув­ство­вал, что Мэн­тон задро­жал, при­дви­нул­ся побли­же ко мне. Но его любо­пыт­ство было неис­тре­би­мо: — А окна?

— Они не сохра­ни­лись. В одном рама была вырва­на цели­ком, в дру­гих уже не было ни кус­ка стек­ла. Там ста­рин­ные окна, шести­уголь­ные, яче­и­стые, такие пере­ста­ли делать еще в сем­на­дца­том веке. Думаю, уже лет сто назад, или даже боль­ше, там не оста­ва­лось сте­кол. Может быть, юно­ша пере­бил их в шоке, во вся­ком слу­чае, пре­да­ния ниче­го об этом не гово­рят.

Мэн­тон заду­мал­ся.

— Я бы хотел уви­деть этот дом, Кар­тер. Где он? Есть там стек­ла или нет, но его надо обсле­до­вать. И моги­лу, куда вы спря­та­ли кости, и ту, дру­гую, с пли­той без над­пи­си, — в этом навер­ня­ка что-то кро­ет­ся.

— А вы его виде­ли — до того, как стем­не­ло.

Ока­за­лось, что мой друг вос­при­нял эту исто­рию куда более серьез­но, чем пред­по­ла­гал, про­сто до сих пор ему уда­ва­лось скры­вать свое вол­не­ние. Одна­ко от мое­го доста­точ­но невин­но­го теат­раль­но­го при­е­ма он вдруг нерв­но шарах­нул­ся в сто­ро­ну и отча­ян­но закри­чал, хрип­ло, как буд­то его души­ли. К наше­му ужа­су, тут же после­до­вал ответ. Это не было эхо, в тем­но­те раз­дал­ся скрип, и я понял, что откры­ва­ет­ся яче­и­стое окно в про­кля­том доме напро­тив нас. Я убеж­ден, что это окно — на чер­да­ке, в дру­гих рамы дав­но уже выпа­ли или сгни­ли.

А потом со сто­ро­ны ужас­но­го дома нале­тел порыв тле­твор­но­го ледя­но­го воз­ду­ха, и рядом со мной, над раз­би­той моги­лой чело­ве­ка и мон­стра, раз­дал­ся прон­зи­тель­ный крик.

В сле­ду­ю­щий момент я был сбро­шен наземь без­жа­лост­ным уда­ром неви­ди­мо­го, непо­нят­но­го, но реаль­но ося­за­е­мо­го огром­но­го суще­ства. Я лежал нич­ком на покры­вав­ших клад­би­щен­скую поч­ву могу­чих кор­нях, вслу­ши­вал­ся в глу­хой рокот и шум­ное дыха­ние и с ужа­сом пред­став­лял себе, какие еще бес­счет­ные леги­о­ны исча­дий ада таят­ся в непро­ни­ца­е­мой тем­но­те. Про­нес­ся сухой леде­ня­щий вихрь, затем послы­шал­ся звук пада­ю­щих кир­пи­чей и гли­ны. К сча­стью, я поте­рял созна­ние и был избав­лен от даль­ней­ших откры­тий. Мэн­тон, хотя он и мень­ше меня, ока­зал­ся вынос­ли­вее. Он постра­дал куда боль­ше, но гла­за мы откры­ли одно­вре­мен­но.

Наши кро­ва­ти сто­я­ли рядом, и через несколь­ко секунд мы уже зна­ли, что нахо­дим­ся в боль­ни­це Свя­той Марии. Сго­ра­ю­щие от любо­пыт­ства сидел­ки, собрав­ши­е­ся вокруг нас, рас­ска­за­ли, как мы попа­ли к ним, наде­ясь вза­мен услы­шать всю исто­рию в подроб­но­стях. Ока­за­лось, один фер­мер нашел нас в пол­день на отда­лен­ном лугу за Медоу Хилл, где, гово­рят, рань­ше рас­по­ла­га­лась бой­ня, при­мер­но в миле от ста­ро­го клад­би­ща. У Мэн­то­на были две зло­ве­щие раны на гру­ди и несколь­ко менее серьез­ных поре­зов на спине. Я отде­лал­ся толь­ко цара­пи­на­ми и уши­ба­ми, но очень свое­об­раз­ны­ми, а один из них напо­ми­нал отпе­ча­ток раз­дво­ен­но­го копы­та. Было ясно, что Мэн­тон пом­нит боль­ше меня, но он ниче­го не ска­зал заин­три­го­ван­ным вра­чам до тех пор, пока не узнал, какие имен­но раны у него обна­ру­жи­ли. Тогда он рас­ска­зал, что на нас напал неве­ро­ят­но гро­мад­ный бык, — но опи­сать его или объ­яс­нить, отку­да он появил­ся, было невоз­мож­но.

После того, как вра­чи и сидел­ки ушли, я с зата­ен­ным стра­хом про­шеп­тал: — Гос­по­ди, Мэн­тон, но что это было? Эти шра­мы — он был похож… на то, о чем мы гово­ри­ли?

Я был почти уве­рен в его отве­те и уже ниче­му не уди­вил­ся. — Нет, совсем не то. Оно было кру­гом — как желе, как туман, но все вре­мя в раз­ных фор­мах; тыся­чи форм, за ними невоз­мож­но было усле­дить. Но я точ­но пом­ню, там были гла­за — и бель­мо! Это яма — без­дна, отвра­ти­тель­ный кошар! Кар­тер, это было что-то… неиме­ну­е­мое!
Кон­гре­га­ци­о­на­ли­сты — сто­рон­ни­ки и участ­ни­ки рели­ги­оз­но­го уче­ния, воз­ник­ше­го в XVI в. в Англии.

Изве­стен как не толь­ко выда­ю­щий­ся писа­тель, но и тво­рец мисти­че­ско­го уче­ния хри­сти­ан­ско­го тол­ка.