Говард Филлипс Лавкрафт

ХОЛОД

(Cool Air)
Напи­са­но в 1926 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Э. Серо­вой

////

Вы про­си­ли меня объ­яс­нить, поче­му я опа­са­юсь сквоз­ня­ков или холод­но­го воз­ду­ха? Поче­му, вхо­дя в холод­ную ком­на­ту, дро­жу всем телам, а когда вечер­няя про­хла­да про­би­ра­ет­ся сквозь заве­су жары пого­же­го авгу­стов­ско­го дня, испы­ты­ваю гра­ни­ча­щее с тош­но­той отвра­ще­ние? Неко­то­рые утвер­жда­ют, что я реа­ги­рую на холод так же, как дру­гие люди реа­ги­ру­ют на зло­во­ние. Что ж! Я ни в коем слу­чае не стал бы оспа­ри­вать такое мне­ние, а вме­сто это­го сде­лаю нечто совсем дру­гое: рас­ска­жу о тех собы­ти­ях, кош­мар­нее кото­рых еще нико­гда не встре­чал в сво­ей жиз­ни, и предо­став­лю вам воз­мож­ность самим судить о том, явля­ет­ся ли это доста­точ­но убе­ди­тель­ным объ­яс­не­ни­ем моей столь стран­ной осо­бен­но­сти.

Для мно­гих ужас все­гда каким-то таин­ствен­ным обра­зом ассо­ци­и­ру­ет­ся с тем­но­той, тиши­ной и уеди­не­ни­ем. Я же столк­нул­ся с ним в самый раз­гар пого­же­го лет­не­го дня, вско­ре попо­лу­дни, в атмо­сфе­ре ляз­га и гро­хо­та боль­шо­го горо­да, в обшар­пан­ных и весь­ма нека­зи­стых меб­ли­ро­ван­ных ком­на­тах, нахо­дясь в обще­стве их про­за­ич­ной хозяй­ки и двух доволь­но дюжих муж­чин.

Дело в том, что вес­ной 1923 года я под­ря­дил­ся выпол­нить доволь­но скуч­ную и, к тому же, низ­ко­опла­чи­ва­е­мую рабо­ту вод­ном из нью-йорк­ских жур­на­лов. Будучи неспо­соб­ным пла­тить за жилье при­лич­ную аренд­ную пла­ту, я стал кур­си­ро­вать от одно­го деше­во­го вре­мен­но­го жили­ща к дру­го­му в поис­ках ком­на­ты, кото­рая сов­ме­ща­ла бы в себе такие каче­ства, как долж­ную чисто­ту, снос­ную меб­ли­ров­ку и уме­рен­ную цену.

Вско­ре, одна­ко, выяс­ни­лось, что в сво­их поис­ках я был вынуж­ден, как гово­рит­ся, из двух зол выби­рать тре­тье, но все же, в.конце кон­цов, отыс­кал на Запад­ной Четыр­на­дца­той ули­це­о­дин дом, кото­рый вызвал у меня несколь­ко мень­шее отвра­ще­ние по срав­не­нию с теми, что мне при­шлось видеть ранее.

Дом этот пред­став­лял собой четы­рех­этаж­ный особняк,построенный из пес­ча­ни­ка где-то в кон­це соро­ко­вых годов. Его фасад, с дере­вян­ны­ми колон­на­ми и мра­мор­ны­ми сту­пе­ня­ми к высо­кой парад­ной две­ри, был ныне обшар­пан, но сви­де­тель­ство­вал о суще­ство­вав­шем в про­шлом пыш­ном вели­ко­ле­пии. В ком­на­тах — боль­ших и высо­ких, укра­шен­ных самы­ми неве­ро­ят­ны­ми обо­я­ми и неле­пы­ми леп­ны­ми кар­ни­за­ми, — каза­лось, навеч­но посе­лил­ся гне­ту­щий запах затх­ло­сти и весь­ма сомни­тель­ной кух­ни, хотя полы были доста­точ­но чисты­ми, белье сме­ня­лось доволь­но регу­ляр­но, а горя­чая вода была не такой уж холод­ной и не осо­бен­но часто отклю­ча­лась. В общем, я посчи­тал этот дом вполне под­хо­дя­щим, что­бы пере­зи­мо­вать в нем в ожи­да­нии луч­ших вре­мен.

Хозяй­ка ком­нат — неряш­ли­вая, чуть ли не боро­да­тая испан­ка по име­ни Гер­ре­ро, — не доку­ча­ла мне пере­ска­зы­ва­ни­ем все­воз­мож­ных слу­хов или вор­ча­ни­ем по пово­ду излиш­не­го рас­хо­да элек­тро­энер­гии, и я спо­кой­но жил в малень­кой ком­на­те на тре­тьем эта­же. Мои сосе­ди ока­за­лись людь­ми настоль­ко спо­кой­ны­ми и неком­му­ни­ка­бель­ны­ми, что об этом мож­но было толь­ко меч­тать: это были испан­цы, при­чем мужи­ко­ва­тые с гру­бо­ва­той внеш­но­стью. Таким обра­зом, серьез­ное раз­дра­же­ние у меня вызы­вал лишь непре­кра­ща­ю­щий­ся гул сно­вав­ших под окна­ми машин.

Я про­жил там уже око­ло трех недель, когда про­изо­шел пер­вый доволь­но стран­ный слу­чай. Одна­жды вече­ром, при­мер­но око­ло вось­ми часов, я услы­шал звук, похо­жий на тот, кото­рый изда­ет капа­ю­щая на пол жид­кость, и тут же ощу­тил едкий запах наша­ты­ря. Огля­дев­шись, я под­нял взгляд к потол­ку и уви­дел, что с него дей­стви­тель­но сочат­ся какие-то кап­ли — течь обра­зо­ва­лась непо­да­ле­ку от угла пере­го­род­ки и внеш­ней сте­ны. Стре­мясь как мож­но ско­рее предот­вра­тить надви­гав­шу­ю­ся опас­ность, я поспе­шил на пер­вый этаж к хозяй­ке, и та сра­зу же заве­ри­ла меня в том, что быст­ро все уладит.До-октар Мунос! кри­ча­ла она, по спеш­но под­ни­ма­ясь пере­до мной по лест­ни­це. — Ну надо же, все­гда раз­ли­вать свои пузырь­ки. Сам дав­но нуж­дать­ся в док­то­ре, а звать его не хотеть — ищет, ищет чего-то все время,да толь­ко ничто ему не помо­гать. Такой стран­ный в сво­ей болезнь каж­дый день при­ни­мать какие-то чуд­ные ван­ны, кото­рые так стран­но пах­нуть, а все никак не при­хо­дить в себя или попра­вить­ся. Все зани­мать­ся каки­ми-то сво­и­ми домаш­няя рабо­та — вся ком­на­та запол­не­на пузырь­ка­ми, бутыл­ка­ми, какие-то маши­ны, а как док­тор дав­но уже не рабо­тать. Когда-то был важ­ный чело­век — мой отец из Бар­се­ло­на слы­шать о нем, а недав­но выле­чить руку водо­про­вод­чи­ку — тот пора­нил­ся неча­ян­но, — и она так быст­ро зажи­вать. И нару­жу нико­гда не выхо­дить — толь­ко на кры­шу, а мой маль­чиш­ка при­но­сить ему еду, напит­ки, лекар­ства и вся­кие пузырь­ки. Бог мой, тра­тить наша­тырь, что­бы все­гда дер­жать себя в холод!

Мис­сис Гер­ре­ро скры­лась на чет­вер­том эта­же, а я вер­нул­ся к себе в ком­на­ту. Амми­ач­ная течь пре­кра­ти­лась, я вытер то, что успе­ло нака­пать, и, слы­ша у себя над голо­вой тяже­лую поступь хозяй­ки, открыл окно, что­бы про­вет­рить поме­ще­ние. Зато шагов док­то­ра Муно­са я не раз­ли­чал — ни сей­час, нико­гда-либо, посколь­ку ходил он, похо­же, мяг­ко и очень тихо, и вооб­ще не слы­шал из его ком­на­ты каких-либо зву­ков, если не счи­тать рабо­ты неве­до­мо­го мне дви­га­те­ля. В те мину­ты я слов­но мимо­хо­дом поду­мал о том, что же это может быть за стран­ная болезнь, и не явля­ет­ся ли его стой­кое неже­ла­ние при­гла­шать вра­ча со сто­ро­ны неким про­яв­ле­ни­ем край­ней и совер­шен­но неоправ­дан­ной экс­цен­трич­но­сти. И еще поду­мал тогда, что суще­ству­ет, види­мо, в мире некая бес­край­няя, непо­нят­ная страст­ность и край­няя увле­чен­ность, кото­рые под­час все­ля­ют­ся в воз­вы­шен­ную лич­ность, вро­де это­го само­го таин­ствен­но­го док­то­ра.

Воз­мож­но, я так нико­гда бы и не узнал, кто такой док­тор Мунос, не слу­чись у меня одна­жды сер­деч­но­го при­сту­па — это про­изо­шло в пер­вой поло­вине дня, когда я сидел у себя в ком­на­те и что-то писал. Вра­чи гово­ри­ли мне об опас­но­сти подоб­ных при­сту­пов, и я пони­мал, что вре­ме­ни терять нель­зя. Вспом­нив сло­ва хозяй­ки о том, что живу­щий навер­ху чело­век как-то ока­зал помощь пора­нив­ше­му­ся рабо­че­му, я с тру­дом дота­щил­ся до его две­ри и сла­бо посту­чал в нее. Вско­ре мне отве­ти­ли на хоро­шем англий­ском, при­чем голос донес­ся как бы с отда­ле­ния и отку­да-то спра­ва — чело­век поин­те­ре­со­вал­ся, кто я такой и что мне нуж­но. Как толь­ко я пред­ста­вил­ся и объ­яс­нил при­чи­ну сво­е­го визи­та, щелк­нул замок и дверь рас­пах­ну­лась. Едва я сту­пил за порог, навстре­чу мне устре­мил­ся порыв холод­но­го воз­ду­ха, и хотя за окном сто­ял один из самых жар­ких июнь­ских дней, я неволь­но поежил­ся, всту­пая в про­стор­ные апар­та­мен­ты, бога­тая и со вку­сом подо­бран­ная обста­нов­ка кото­рых нема­ло уди­ви­ла меня в столь нека­зи­стой оби­те­ли пыли и запу­сте­ния. Рас­клад­ной диван-кро­вать, в дан­ное днев­ное вре­мя сло­жен­ный имен­но как диван, мебель из крас­но­го дере­ва, рос­кош­ные пор­тье­ры, ста­рин­ные кар­ти­ны и изящ­ные книж­ные пол­ки — все это ско­рее под­хо­ди­ло бы для каби­не­та како­го-нибудь джентль­ме­на, неже­ли для спаль­ни в зауряд­ных меб­ли­ро­ван­ных ком­на­тах. Я уви­дел, что холл в квар­ти­ре — та самая «малень­кая ком­нат­ка», о кото­рой гово­ри­ла мис­сис Гер­ре­ро, — дей­стви­тель­но был весь застав­лен все­воз­мож­ны­ми бутыл­ка­ми, пузырь­ка­ми и маши­на­ми, и являл­ся не чем иным,как лабо­ра­то­ри­ей док­то­ра. Соб­ствен­но жилое поме­ще­ние рас­по­ла­га­лось в про­стор­ной сосед­ней ком­на­те, удоб­ные ниши и про­стор­ные стел­ла­жи кото­рой поз­во­ля­ли спря­тать в них мас­су полез­ных и необ­хо­ди­мых в доме вещей. Я сра­зу понял, что док­тор Мунос был чело­ве­ком явно бла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния, отмен­но­го вос­пи­та­ния и весь­ма раз­бор­чи­вых вку­сов.

Пред­став­шая пере­до мной фигу­ра была срав­ни­тель­но невы­со­кой, но доволь­но про­пор­ци­о­наль­но сло­жен­ной и обла­чен­ной в стро­го­го покроя костюм, сши­тый по всем кано­нам порт­нов­ско­го искус­ства. Поро­ди­стое лицо выра­жа­ло власт­ность, лишен­ную, одна­ко, излиш­ней над­мен­но­сти, и было укра­ше­но корот­кой, тем­но-серой окла­ди­стой боро­дой; ста­ро­мод­ное пенсне, закры­вав­шее боль­шие тем­ные гла­за, сиде­ло на орли­ном носу, при­да­вав­шем нечто мав­ри­тан­ское в общем-то явно кельт­ской физио­но­мии его обла­да­те­ля. Густые, хоро­шо постри­жен­ные воло­сы сви­де­тель­ство­ва­ли о регу­ляр­ном обра­ще­нии к услу­гам парик­ма­хе­ра и были акку­рат­но раз­де­ле­ны поверх высо­ко­го лба пря­мым про­бо­ром. Все внеш­ность хозя­и­на номе­ра про­из­во­ди­ла впе­чат­ле­ние под­черк­ну­той интел­ли­гент­но­сти и явно изыс­кан­но­го обра­зо­ва­ния.

Тем не менее, застав док­то­ра Муно­са в этой прон­зи­тель­ной атмо­сфе­ре почти обжи­га­ю­ще­го холо­да, я, к нема­ло­му удив­ле­нию для себя, испы­тал стран­ное чув­ство, очень похо­жее на отвра­ще­ние. Пожа­луй, лишь лило­ва­то-блек­лый цвет­ли­ца док­то­ра и его доволь­но про­хлад­ное, даже сер­ди­тое выра­же­ние мог­ли в какой-то мере поро­дить подоб­ное чув­ство, одна­ко и цве­ту лица, и его выра­же­нию мож­но было лег­ко най­ти объ­яс­не­ния, зная, что чело­век дол­гие годы явля­ет­ся инва­ли­дом. Ско­рее все­го, здесь отвра­тил меня имен­но холод, посколь­ку такая сту­жа в столь жар­кий день пред­став­ля­ла собой явно ненор­маль­ное явле­ние, а все ненор­маль­ное неиз­мен­но вызы­ва­ет у людей отвра­ще­ние, недо­ве­рие и страх.

Одна­ко моя пер­во­на­чаль­ная непри­язнь вско­ре сме­ни­лась искрен­ним вос­хи­ще­ни­ем, посколь­ку отмен­ное мастер­ство стран­но­го док­то­ра, несмот­ря на ледя­ную холод­ность и неко­то­рое подра­ги­ва­ние его казав­ших­ся бес­кров­ны­ми рук, было выше вся­че­ских похвал. Он пра­виль­но отнес­ся к мое­му жела­нию немед­лен­но пока­зать­ся вра­чу, и с завид­ной лег­ко­стью и сно­ров­кой про­вел осмотр, после чего заве­рил меня сво­им постав­лен­ным, хотя и стран­но глу­хо­ва­тым, буд­то бы лишен­ным како­го-либо темб­ра голо­сом, что все­гда являл­ся самым лютым и закля­тым вра­гом смер­ти, и рас­тра­тил свое состо­я­ние и поте­рял всех сво­их дру­зей в про­дол­жав­ших­ся чуть ли не всю его жизнь стран­ных экс­пе­ри­мен­тах, направ­лен­ных на то,чтобы посра­мить и уни­зить без­но­сую. В обли­ке это­го чело­ве­ка явно при­сут­ство­ва­ли при­зна­ки неко­е­го бла­го­же­ла­тель­но­го фана­тиз­ма, и он, мож­но ска­зать, даже раз­бол­тал­ся, пока выслу­ши­вал мою грудь и сме­ши­вал необ­хо­ди­мые дозы каких-то лекарств, кото­рые при­нес из малень­кой лабо­ра­тор­ной ком­на­ты. Было замет­но, что обще­ство так­же бла­го­вос­пи­тан­но­го чело­ве­ка ока­за­лось для него при­ят­ной неожи­дан­но­стью, а пото­му он вско­ре пустил­ся в дол­гие вос­по­ми­на­ния о былых и, несо­мнен­но, луч­ших днях сво­ей жиз­ни.

Его голос, воз­мож­но, дей­стви­тель­но стран­ный, дей­ство­вал на меня успо­ка­и­ва­ю­ще, при­чем я к сво­е­му изум­ле­нию не мог заме­тить ни малей­ше­го при­зна­ка того, что он вооб­ще дышал,когда выго­ва­ри­вал свои длин­ные, учти­вые фра­зы. Казалось,он вся­че­ски ста­рал­ся отвлечь мое вни­ма­ние от недав­не­го при­сту­па, рас­ска­зы­вая об увле­кав­ших его тео­ри­ях и экс­пе­ри­мен­тах. Я обра­тил вни­ма­ние на то, сколь так­тич­но успо­ка­и­вал он меня, гово­ря о моем сла­бом серд­це и наста­и­вая на том, что воля и целе­устрем­лен­ность чело­ве­ка по силе пре­вос­хо­дят даже его орга­ни­че­скую жизнь, а пото­му если телес­ная обо­лоч­ка в целом нахо­дит­ся в поряд­ке и тща­тель­но сохра­ня­ет­ся, то посред­ством опре­де­лен­ной, науч­но обос­но­ван­ной моби­ли­за­ции этих качеств мож­но в неко­то­ром роде удер­жать, как он выра­зил­ся, «нерв­ную живость» орга­низ­ма вопре­ки любой ущерб­но­сти, дефек­там, а порой даже и утра­те неко­то­ры­ми орга­на­ми сво­их функ­ций. Как бы в шут­ку он ска­зал, что мог бы научить меня жить — или, по край­ней мере, вести осо­знан­ное суще­ство­ва­ние, — вооб­ще без серд­ца! Что же до него само­го, то в дан­ное вре­мя он стра­дал от ряда серьез­ных неду­гов, что тре­бо­ва­ло соблю­де­ния стро­жай­ше­го режи­ма, вклю­чав­ше­го в себя посто­ян­ное пре­бы­ва­ние в усло­ви­ях низ­кой тем­пе­ра­ту­ры. Любое ее серьез­ное и, что еще важ­нее, дли­тель­ное повы­ше­ние мог­ло бы при­ве­сти к фаталь­но­му исхо­ду. Подоб­ная, как он выразился,«холодность» его суще­ство­ва­ния — меж­ду пятью­де­ся­тью пятью и пятью­де­ся­тью шестью гра­ду­са­ми по Фарен­гей­ту — дости­га­лась бла­го­да­ря спе­ци­аль­ной уста­нов­ке, рабо­тав­шей на амми­а­ке и охла­ждав­шей поме­ще­ние посред­ством осо­бо­го меха­ни­че­ско­го устрой­ства, ана­ло­гич­но­го пом­пе, гуде­ние кото­ро­го часто доно­си­лось и до моих ушей. Столь быст­ро изба­вив­шись от крайне непри­ят­но­го спаз­ма, я поки­нул про­мозг­лое поме­ще­ние едва ли не оча­ро­ван­ный этим талант­ли­вым отшель­ни­ком, во вся­ком слу­чае — будучи пол­ным при­вер­жен­цем и сто­рон­ни­ком его необыч­ных тео­рий. В даль­ней­шем я еще не раз наве­ды­вал­ся к нему — прав­да, надев пред­ва­ри­тель­но плащ

— и слу­шал его рас­ска­зы о про­во­ди­мых им сек­рет­ных иссле­до­ва­ни­ях и их почти неве­ро­ят­ных резуль­та­тах, все­гда бла­го­го­вей­но зами­рая, когда Усмат­ри­вал чуд­ные на вид и неимо­вер­но древ­ние фоли­ан­ты, сто­яв­шие на книж­ных пол­ках его квар­ти­ры. Ко все­му это­му нелишне будет доба­вить и то, что бла­го­да­ря его в выс­шей сте­пе­ни ква­ли­фи­ци­ро­ван­ным пред­пи­са­ни­ям я почти пол­но­стью выле­чил­ся от сво­е­го неду­га.

Со вре­ме­нем у меня сло­жи­лось впе­чат­ле­ние, что он отнюдь не чурал­ся сред­не­ве­ко­вых закли­на­ний, посколь­ку искренне верил в то, что все эти зага­доч­ные фор­му­лы и обря­ды таят в себе опре­де­лен­ные пси­хо­ло­ги­че­ские сти­му­лы, спо­соб­ные в конеч­ном сче­те ока­зать реаль­ное воз­дей­ствие на нерв­ную систе­му, от кото­рой, в сущ­но­сти, и про­ис­хо­дят, как он гово­рил, все­пуль­са­ции орга­ни­че­ской жиз­ни. Осо­бое впе­чат­ле­ние на меня про­из­ве­ли его сло­ва о неве­до­мом мне док­то­ре Тор­ре­се из Вален­сии, кото­рый сов­мест­но с ним про­во­дил серию экс­пе­ри­мен­тов на ран­ней их ста­дии и дол­го выха­жи­вал само­го Муно­са вовре­мя его серьез­но­го забо­ле­ва­ния, начав­ше­го­ся восем­на­дцать лет назад и став­ше­го при­чи­ной всех его нынеш­них рас­стройств. К сожа­ле­нию, не успев еще спа­сти кол­ле­гу, почтен­ный врач сам пал жерт­вой в бит­ве со смер­тью — тем самым мрач­ным вра­гом, с кото­рым он так дол­го сра­жал­ся. Воз­мож­но, ска­за­лось слиш­ком силь­ное напря­же­ние, посколь­ку док­тор Мунос вполне отчет­ли­во — хотя и без излиш­них подроб­но­стей дал понять,что мето­ды это­го лече­ния были поис­ти­не пора­зи­тель­ны­ми и вклю­ча­ли в себя про­це­ду­ры и дей­ствия, дале­ко не одоб­ря­е­мые орто­док­саль­ны­ми и кон­сер­ва­тив­ны­ми эску­ла­па­ми.

Шли неде­ли, и я с сожа­ле­ни­ем отме­чал, что мой новый друг мед­лен­но, но неуклон­но теря­ет, как выра­зи­лась мис­сис Гер­ре­ро, свою физи­че­скую силу.

Замет­но сгу­стил­ся лило­ва­тый отте­нок кожи его лица, голос стал еще более глу­хим и невнят­ным, дви­же­ния утра­ти­ли былую ско­ор­ди­ни­ро­ван­ность, а его рас­су­док и воля уже не столь явно демон­стри­ро­ва­ли свою живость и ини­ци­а­ти­ву. Разу­ме­ет­ся, он со всей отчет­ли­во­стью осо­зна­вал про­ис­хо­див­шие в нем удру­ча­ю­щие пере­ме­ны, а пото­му в его выра­же­ни­ях и раз­го­во­рах все чаще про­скаль­зы­ва­ла груст­ная и мрач­ная иро­ния, кото­рая отча­сти вос­ста­нав­ли­ва­ла во мне то смут­ное и почти забы­тое пер­во­на­чаль­ное чув­ство отвра­ще­ния.

Со вре­ме­нем у него сфор­ми­ро­ва­лись доволь­но стран­ные при­чу­ды, вклю­чая при­стра­стие к экзо­ти­че­ским спе­ци­ям и еги­пет­ским бла­го­во­ни­ям, отче­го его ком­на­та ста­ла пах­нуть как гроб­ни­ца фара­о­на в Долине царей. Парал­лель­но с этим воз­рос­ла и его потреб­ность в холо­де; с моей помо­щью он моди­фи­ци­ро­вал амми­ач­ную пом­пу и вооб­ще всю охла­ди­тель­ную уста­нов­ку, бла­го­да­ря чему ему уда­ва­лось под­дер­жи­вать в поме­ще­нии тем­пе­ра­ту­ру от трид­ца­ти четы­рех до соро­ка гра­ду­сов, а в кон­це кон­цов пони­зил ее даже до два­дца­ти вось­ми. Ван­ная и лабо­ра­то­рия, есте­ствен­но, были не столь силь­но охла­жде­ны, что­бы вода не замер­за­ла и не пре­кра­ти­лись необ­хо­ди­мые хими­че­ские про­цес­сы. Жив­ший по-сосед­ству посто­я­лец жало­вал­ся на страш­ный холод, исхо­див­ший от соеди­няв­шей их номе­ра две­ри, а пото­му я помог Муно­су наве­сить на нее тяже­лые што­ры, что­бы устра­нить это неудоб­ство. В целом же я ощущал,что им все более овла­де­вал непо­нят­ный мне, даже какой- то жут­ко­ва­тый страх само­го что ни на есть экс­цен­трич­но­го и болез­нен­но­го свой­ства. Он посто­ян­но гово­рил о смер­ти, одна­ко вся­кий раз, когда я в под­черк­ну­то мяг­кой фор­ме наме­кал ему о целе­со­об­раз­но­сти посте­пен­ной под­го­тов­ки к ухо­ду из этой жиз­ни, начи­нал сме­ять­ся сво­им тихим, глу­хим голо­сом.

Как бы то ни было, но он ста­но­вил­ся все более хму­рым и мрач­ным ком­па­ньо­ном, одна­ко из чув­ства искрен­ней бла­го­дар­но­сти за мое исце­ле­ние я не мог оста­вить его на попе­че­ние совер­шен­но чужих ему людей, а пото­му забот­ли­во уби­рал­ся в его ком­на­те и еже­днев­но удо­вле­тво­рял все его потреб­но­сти, прав­да, пред­ва­ри­тель­но надев теп­лое паль­то, спе­ци­аль­но при­об­ре­тен­ное имен­но для таких визи­тов. Я так­же делал для него все необ­хо­ди­мые покуп­ки, и в недо­уме­нии взи­рал на эти­кет­ки дико­вин­ных меди­ка­мен­тов и реак­ти­вов, кото­рые он зака­зы­вал в апте­ках и лабо­ра­то­ри­ях. В его апар­та­мен­тах слов­но сгу­ща­лась необъ­яс­ни­мая атмо­сфе­ра пани­ки. Несмот­ря на то, что весь дом, как я уже говорил,был слов­но про­пи­тан затх­лым, каким-то заплес­не­ве­лым запа­хом, в его квар­ти­ре воз­дух был еще тяже­лее, и, несмот­ря на все спе­ции и бла­го­во­ния, а так­же на едкие ингре­ди­ен­ты его новых, став­ших почти посто­ян­ны­ми ванн, кото­рые он при­ни­мал исклю­чи­тель­но в уеди­не­нии, я чув­ство­вал, что все это каким-то обра­зом свя­за­но с его неду­гом, и неволь­но вздра­ги­вал при одной лишь мыс­ли о том, в чем этот недуг может заклю­чать­ся. Встре­ча­ясь с ним, мис­сис Гер­ре­ро неиз­мен­но осе­ня­ла себя крест­ным зна­ме­ни­ем, и, по сути дела, пол­но­стью пере­ло­жи­ла на меня бре­мя ухо­да за ним, даже не раз­ре­шая сво­е­му сыну Эсте­ба­ну бегать по раз­лич­ным его пору­че­ни­ям. В то же вре­мя, сто­и­ло мне одна­жды заик­нуть­ся о том, что­бы при­гла­сить како­го-нибудь вра­ча со сто­ро­ны, как несчаст­ный стра­да­лец впал в такое неистов­ство, кото­рое толь­ко мог выдер­жать его орга­низм. Несмот­ря на то, что он явно опа­сал­ся физи­че­ских послед­ствий силь­ных эмо­ций, его воля к жиз­ни, каза­лось, нетоль­ко не осла­бе­ва­ла, но даже уси­ли­ва­лась, и он кате­го­ри­че­ски отка­зы­вал­ся быть посто­ян­но при­ко­ван­ным к посте­ли. Уста­лость началь­ных дней болез­ни посте­пен­но сме­ни­лась реци­ди­вом одер­жи­мой целе­устрем­лен­но­сти, и у меня даже скла­ды­ва­лось впечатление,что он про­дол­жал бро­сать откры­тый вызов демо­ну смер­ти даже сей­час, когда этот древ­ний враг цели­ком захва­тил его. Отно­сясь и ранее к про­це­ду­ре при­е­ма пищи как к какой-то досад­ной, хотя и любо­пыт­ной фор­маль­но­сти, он фак­ти­че­ски совсем пере­стал есть, и я стал поду­мы­вать, что от пол­но­го упад­ка сил его, пожа­луй, удер­жи­ва­ла лишь чудом сохра­няв­ша­я­ся энер­гия моз­га.

Вско­ре у него выра­бо­та­лась при­выч­ка чуть ли не еже­днев­но состав­лять какие-то длин­ные доку­мен­ты, кото­рые он затем тща­тель­но опе­ча­ты­вал и сопро­вож­дал при­пис­ка­ми, кому из поиме­но­ван­ных лиц мне пред­сто­я­ло пере­дать эти бума­ги после его смер­ти. В боль­шин­стве сво­ем эти люди про­жи­ва­ли где-то в Ост-Индии, но сре­ди них стран­ным обра­зом ока­зал­ся так­же один неко­гда извест­ный фран­цуз­ский врач, в отно­ше­нии кото­ро­го все дума­ли, что он умер, и о кото­ром ходи­ли самые неве­ро­ят­ные слу­хи. Впо­след­ствии вышло так, что я сжег все эти бума­ги неот­прав­лен­ны­ми и нерас­пе­ча­тан­ны­ми.

Внеш­ность и голос док­то­ра Муно­са с каж­дым днем все более тре­во­жи­ли меня, а его пове­де­ние ста­но­ви­лось все более экс­цен­трич­ным и даже невы­но­си­мым. Как-то одна­жды в сен­тяб­ре он бро­сил неожи­дан­ный, рез­кий взгляд на элек­три­ка, кото­рый при­шел почи­нить его настоль­ную лам­пу, чем вызвал у того силь­ней­ший эпи­леп­ти­че­ский при­ступ. Несколь­ко минут спу­стя он, прав­да, сам же про­пи­сал несчаст­но­му необ­хо­ди­мое и, надо при­знать, весь­ма эффек­тив­ное сна­до­бье, хотя и поста­рал­ся сде­лать так, что­бы его посту­пок остал­ся неза­ме­чен­ным окру­жа­ю­щи­ми. Как выяс­ни­лось позд­нее, постра­дав­ший про­шел ужа­сы и кош­ма­ры послед­ней вой­ны, одна­ко не при­по­ми­нал, что­бы на фрон­те с ним хотя бы раз слу­ча­лось что-либо подоб­ное.

Затем, уже в сере­дине октяб­ря, неожи­дан­но про­изо­шло что-то и вовсе кош­мар­ное. Как-то вече­ром, при­мер­но часов в один­на­дцать, сло­ма­лась пом­па его слож­ной маши­ны, что на целых три часа прак­ти­че­ски пре­кра­ти­ло выра­бот­ку холо­да. Оже­сто­чен­ны­ми уда­ра­ми шваброй в пол док­тор Мунос сроч­но позвал меня к себе и я отча­ян­но пытал­ся отре­мон­ти­ро­вать агре­гат, в то вре­мя как хозя­ин квар­ти­ры на чем свет про­кли­нал все и вся, при­чем делал это настоль­ко без­жиз­нен­ным, даже каким-то дре­без­жа­щим тоном, что я даже не берусь его опи­сать.

К сожа­ле­нию, все мои люби­тель­ские попыт­ки не увен­ча­лись успе­хом, но когда я при­вел из рабо­тав­ше­го круг­лые сут­ки близ­ле­жа­ще­го гара­жа ква­ли­фи­ци­ро­ван­но­го меха­ни­ка, выяс­ни­лось, что вплоть до само­го утра ниче­го нель­зя попра­вить, посколь­ку надо было заме­нить какой-то пор­шень, кото­ро­го у него сей­час не было.

Ярость и страх уми­ра­ю­ще­го отшель­ни­ка нарас­та­ли с неопи­су­е­мой быст­ро­той и, каза­лось, гото­вы были в любой момент окон­ча­тель­но сокру­шить то немно­гое, что еще оста­ва­лось в его крайне осла­бев­шем орга­низ­ме. Один из спаз­мов заста­вил его стре­ми­тель­но при­крыть гла­за рука­ми и бро­сить­ся к ван­ной. Нару­жу он вышел уже на ощупь, посколь­ку лицо его было тща­тель­но пере­вя­за­но, и с тех пор я нико­гда боль­ше не видел его глаз.

В номе­ре ста­ло замет­но теп­лее, и где-то часов в пять утра док­тор сно­ва отпра­вил­ся в ван­ную, попро­сив меня при­не­сти весь лед, кото­рый мне удаст­ся отыс­кать в близ­ле­жа­щих и откры­тых в этот час апте­ках и кафе­те­ри­ях. Вер­нув­шись из сво­е­го сума­тош­но­го путе­ше­ствия и сва­лив мно­го­чис­лен­ные куль­ки и паке­ты у закры­той две­ри ван­ной, я услы­шал доно­сив­ши­е­ся из нее бес­ко­неч­ные всплес­ки и про­из­но­си­мые низ­ким голо­сом при­ка­зы : «Еще! Еще!»

Нако­нец настал оче­ред­ной теп­лый день и ста­ли один за дру­гим откры­вать­ся мага­зи­ны. Я попро­сил Эсте­ба­на либо помочь мне в поис­ках новых пар­тий льда, либо по край­ней мере раз­до­быть где-нибудь тре­бо­вав­шу­ю­ся пом­пу, одна­ко, про­ин­струк­ти­ро­ван­ный мама­шей, он наот­рез отка­зал­ся вооб­ще чем- либо мне помо­гать.

Нако­нец я нанял како­го-то убо­го­го нище­го, кото­ро­го встре­тил на углу Вось­мой аве­ню, нано­сить в квар­ти­ру льда из одно­го извест­но­го мне малень­ко­го мага­зин­чи­ка, с хозя­и­ном кото­ро­го я был немно­го зна­ком, а сам отпра­вил­ся на поис­ки тре­бу­е­мо­го порш­ня для пом­пы и соот­вет­ству­ю­щих масте­ров, кото­рые мог­ли бы его уста­но­вить. Заня­тие это пока­за­лось мне бес­ко­неч­ным и я разъ­ярил­ся не мень­ше мое­го затвор­ни­ка, наблю­дая за тем, сколь без­ре­зуль­тат­но про­те­ка­ют часы отча­ян­ных и лихо­ра­доч­ных теле­фон­ных звон­ков, а так­же совер­ша­е­мой мною на голод­ный желу­док бегот­ни и поез­док из одно­го места в дру­гое. Где-то к полу­дню на самом краю горо­да отыс­ка­лась нуж­ная мне мастер­ская, так что к поло­вине вто­ро­го я вер­нул­ся домой, при­ве­зя нако­нец необ­хо­ди­мое обо­ру­до­ва­ние и сопро­вож­да­е­мый дву­мя креп­ки­ми и доволь­но тол­ко­вы­ми меха­ни­ка­ми. Я сде­лал все от меня зави­ся­щее и искренне наде­ял­ся на то, что не опоз­дал.

Одна­ко дома меня под­жи­дал самый насто­я­щий кош­мар. Весь дом был бук­валь­но постав­лен с ног на голо­ву, и над хором исступ­лен­ных голо­сов я услы­шал неожи­дан­но густой бас моля­ще­го­ся муж­чи­ны. Все упо­ми­на­ли какие-то дья­воль­ские тво­ре­ния, паль­цы жиль­цов нерв­но пере­би­ра­ли буси­ны четок, а из-под две­рей док­то­ра доно­сил­ся доволь­но­та­ки отврат­ный запах. Неожи­дан­но из квар­ти­ры док­то­ра Муно­са с прон­зи­тель­ным кри­ком пулей выле­тел наня­тый мною бро­дя­га. Как впо­след­ствии выяс­ни­лось, после сво­ей вто­рой ход­ки в мага­зин за льдом он про­су­нул, было, голо­ву внутрь ван­ной ком­на­ты док­то­ра и едва не лишил­ся рас­суд­ка, став бы таким обра­зом жерт­вой соб­ствен­но­го любо­пыт­ства. Есте­ствен­но, он был не в состо­я­нии закрыть за собой дверь, и все же сей­час она была плот­но запер­та, явно изнут­ри, и из-за нее сей­час не доно­си­лось ни зву­ка, если не счи­тать зву­ка падав­ших на пол боль­ших и тяже­лых капель.

Нако­рот­ке посо­ве­щав­шись с мис­сис Гер­ре­ро и сто­яв­ши­ми рядом рабо­чи­ми, я пре­одо­лел гло­дав­ший мою издер­ган­ную душу страх и пред­ло­жил взло­мать дверь, одна­ко хозяй­ка каким-то обра­зом при помо­щи кус­ка про­во­ло­ки отпер­ла замок сна­ру­жи. Мы же забла­го­вре­мен­но рас­пах­ну­ли две­ри всех квар­тир на лест­нич­ной пло­щад­ке и откры­ли все окна. И вот несколь­ко фигур, тща­тель­но при­кры­вая носы плат­ка­ми и отча­ян­но дро­жа, всту­пи­ли в эту зло­ве­щую ком­на­ту, которая,как выяс­ни­лось через несколь­ко секунд, встре­ти­ла нас теп­лы­ми луча­ми лет­не­го солн­ца.

По полу, от две­рей ван­ной в направ­ле­нии хол­ла тянул­ся какой-то тем­ный, жид­кий и, каза­лось, лип­кий след, кото­рый затем изви­вал­ся в сто­ро­ну пись­мен­но­го сто­ла, воз­ле кото­ро­го обра­зо­ва­лась неболь­шая лужи­ца. Там же на сто­ле лежал так­же отча­ян­но изма­зан­ный чем-то осклиз­лым кусок бума­ги, на кото­ром коря­вая, незря­чая рука начер­та­ла каран­да­шом несколь­ко строк. Отту­да след вел в направ­ле­нии кушет­ки, на кото­рой и обры­вал­ся в виде несколь­ких бес­по­ря­доч­ных полос и маз­ков.

То, что лежа­ло, точ­нее, неко­гда лежа­ло на кушет­ке, я не в силах опи­сать ни сей­час, ни, пожа­луй, когда-либо, да, и вряд ли у меня воз­ник­нет подоб­ное жела­ние. Но те сло­ва, кото­рые я с гро­мад­ным тру­дом и дро­жа всем телом все же разо­брал начер­тан­ны­ми на густо заля­пан­ной бума­ге, заста­ви­ли меня тот­час же чирк­нуть спич­кой и сжечь зло­счаст­ную запис­ку дотла. Хозяй­ка гости­ни­цы и оба меха­ни­ка тот­час же опро­ме­тью бро­си­лись вон из это­го дья­воль­ско­го места, что­бы через несколь­ко минут сбив­чи­вы­ми, невнят­ны­ми голо­са­ми пове­дать свою вер­сию про­изо­шед­ше­го в бли­жай­шем поли­цей­ском участ­ке.

Что же до меня, то тош­но­твор­ное содер­жа­ние про­чи­тан­ной мною запис­ки пока­за­лось мне почти неве­ро­ят­ным на фоне зали­вав­ше­го ком­на­ту золо­ти­сто­го сол­неч­но­го све­та, шума лег­ко­вых машин и гро­хо­та гру­зо­ви­ков, натуж­но про­но­сив­ших­ся у нас под окна­ми со сто­ро­ны Четыр­на­дца­той ули­цы. И все же я готов поклясть­ся, что вполне пове­ри­ли тому, что тогда про­чи­тал, хотя и не могу с опре­де­лен­но­стью ска­зать, верю ли в это сей­час. Есть, навер­ное, на све­те такие вещи,насчет кото­рых луч­ше не пус­кать­ся в дол­гие дис­кус­сии, а пото­му ска­жу лишь, что с тех самых пор на всю жизнь воз­не­на­ви­дел запах амми­а­ка и бук­валь­но начи­наю терять голо­ву вся­кий раз, когда ощу­щаю дуно­ве­ние холод­но­го воз­ду­ха.

«Вот он, мой конец, — гла­си­ла та зло­ве­щая запис­ка. — Лед кон­чил­ся. Тот парень загля­нул и куда-то убе­жал. С каж­дой мину­той ста­но­вит­ся все теп­лее, и тка­ни дол­го не про­дер­жат­ся. Пожа­луй, вы все пой­ме­те — на осно­ва­нии того, что я тол­ко­ва­ло воле и нер­вах, а так­же о том, как может быть сохра­не­но все тело после того, как его отдель­ные орга­ны пре­кра­ща­ют свою дея­тель­ность. Тео­рия и в самом деле была хоро­ша, да толь­ко это, похо­же, не может длить­ся бес­ко­неч­но. Я где-то про­гля­дел воз­мож­ность посте­пен­но­го рас­па­да. Док­тор Тор­рес знал, но шок от соде­ян­но­го им же погу­бил его. Он не смог выдер­жать того, что ему было пред­на­чер­та­но. Озна­ко­мив­шись с содер­жа­ни­ем мое­го пись­ма, он поме­стил меня в стран­ное, тем­ное место, а потом стал за мной уха­жи­вать. Вско­ре он обна­ру­жил, что мои орга­ны боль­ше не зара­бо­та­ют. А про­сто все надо было делать имен­но по-мое­му — через искус­ствен­ную кон­сер­ва­цию, — и тогда, воз­мож­но, я жил бы и поныне, посколь­ку на самом деле умер восем­на­дцать лет назад».