Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с Duane W. Rimel

ЭКСГУМАЦИЯ

(The Disinterment)
Напи­са­но в 1935 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод В. Доро­го­куп­ли

////

Выныр­нув из кош­мар­но­го сна, я поте­рян­но огля­дел­ся вокруг. Спу­стя миг- дру­гой, узнав ароч­ный пото­лок и узкие вит­раж­ные окна в ком­на­те мое­го дру­га, я со смя­те­ни­ем понял, что все заду­ман­ное Энд­рю­сом осу­ще­стви­лось. Я лежал навз­ничь на широ­кой кро­ва­ти, стол­би­ки и полог кото­рой смут­но рисо­ва­лись в вышине; на длин­ных пол­ках вдоль стен были рас­став­ле­ны зна­ко­мые кни­ги и анти­квар­ные вещи­цы, при­выч­ные мое­му взо­ру в этом укром­ном угол­ке вет­хо­го древ­не­го зда­ния, кото­рое мно­гие годы было нашим общим домом. На при­стен­ном сто­ли­ке сто­ял вну­ши­тель­ных раз­ме­ров под­свеч­ник ста­рин­ной рабо­ты, а на окнах вме­сто обыч­ных свет­лых зана­ве­сок висе­ли угрю­мые чер­ные пор­тье­ры, в щели меж кото­ры­ми сочил­ся при­зрач­но- блед­ный свет уга­са­ю­ще­го дня.

Я с тру­дом вос­ста­но­вил в памя­ти собы­тия, пред­ше­ство­вав­шие моей изо­ля­ции в этом подо­бии сред­не­ве­ко­вой кре­по­сти. Вос­по­ми­на­ния были не из при­ят­ных, и я внут­ренне содрог­нул­ся при мыс­ли об ином ложе, на кото­ром мое тело поко­и­лось еще совсем недав­но и кото­рое все счи­та­ли моим послед­ним при­ста­ни­щем в этом мире. Я вновь при­пом­нил обсто­я­тель­ства, выну­див­шие меня сде­лать выбор меж­ду дей­стви­тель­ной и мни­мой смер­тя­ми — с после­ду­ю­щим воз­вра­ще­ни­ем к жиз­ни посред­ством осо­бых вра­чеб­ных мето­дов, сек­рет кото­рых знал толь­ко мой друг, Мар­шалл Энд­рюс. Вся эта исто­рия нача­лась год назад, когда я вер­нул­ся с Восто­ка и, к ужа­су сво­е­му, обна­ру­жил, что в ходе поезд­ки зара­зил­ся про­ка­зой. Я знал, что под­вер­гаю себя рис­ку, когда уха­жи­вал за моим боль­ным бра­том на Филип­пи­нах, но опас­ные симп­то­мы не про­яв­ля­лись вплоть до воз­вра­ще­ния на роди­ну. Энд­рюс пер­вым заме­тил при­зна­ки болез­ни и, сколь­ко мог, скры­вал это от меня, но при столь частом обще­нии любая тай­на рано или позд­но ста­но­вит­ся явью.

С той поры я без­вы­лаз­но про­жи­вал в ста­рин­ном особ­ня­ке на вер­шине ска­ли­сто­го уте­са над сон­ным захо­луст­ным Хэмп­де­ном, зато­чив себя в душ­ных ком­на­тах за мас­сив­ны­ми ароч­ны­ми дверь­ми. Это уны­лое суще­ство­ва­ние еще более омра­ча­лось созна­ни­ем соб­ствен­ной обре­чен­но­сти, не поки­дав­шим меня ни на секун­ду; но Энд­рюс не терял надеж­ды и соблю­дая меры предо­сто­рож­но­сти, что­бы не под­хва­тить зара­зу, — делал все воз­мож­ное для облег­че­ния моей уча­сти. Как хирург, Энд­рюс поль­зо­вал­ся в этих кра­ях широ­кой и в то же вре­мя жут­ко­ва­той извест­но­стью, что дер­жа­ло любо­пыт­ных на почти­тель­ном рас­сто­я­нии от особ­ня­ка и спо­соб­ство­ва­ло сокры­тию моей болез­ни от вла­стей.

На исхо­де пер­во­го года мое­го затвор­ни­че­ства, в кон­це авгу­ста, Энд­рюс отбыл в Вест-Индию, что­бы, по его сло­вам, озна­ко­мить­ся с мето­да­ми тамош­них вра­че­ва­те­лей; я же остал­ся на попе­че­нии ста­ро­го дове­рен­но­го слу­ги Сайм­са. К тому вре­ме­ни внеш­ние при­зна­ки болез­ни еще не про­яви­лись, и в отсут­ствие дру­га я вел вполне ком­форт­ную, хотя и тоск­ли­во- одно­об­раз­ную жизнь вза­пер­ти. Имен­но тогда я про­чел мно­гие кни­ги из лич­ной биб­лио­те­ки Энд­рю­са, собран­ной им за два­дцать лет хирур­ги­че­ской прак­ти­ки, и начал пони­мать, поче­му его репу­та­ция, в целом высо­кая, носи­ла несколь­ко сомни­тель­ный отте­нок. Эти кни­ги зача­стую каса­лись тем, не име­ю­щих ниче­го обще­го с совре­мен­ной меди­цин­ской нау­кой; сре­ди них были ква­зи­уче­ные трак­та­ты и мало­до­сто­вер­ные ста­тьи о чудо­вищ­ных хирур­ги­че­ских экс­пе­ри­мен­тах, отче­ты о более чем стран­ных послед­стви­ях пере­сад­ки желез, об опе­ра­ци­ях с целью омо­ло­же­ния живот­ных и людей, о попыт­ках транс­план­та­ции моз­га и мно­гих дру­гих пред­ме­тах, не при­ни­ма­е­мых все­рьез клас­си­че­ской меди­ци­ной. Как выяс­ни­лось, Энд­рюс осно­ва­тель­но изу­чал свой­ства раз­ных экзо­ти­че­ских пре­па­ра­тов, а неко­то­рые из оси­лен­ных мною книг ука­зы­ва­ли на его повы­шен­ный инте­рес к хими­че­ским опы­там с целью полу­че­ния новых меди­ка­мен­тов и их при­ме­не­ния в хирур­гии. Сей­час, вспо­ми­ная об этих опы­тах, я отчет­ли­во вижу их дья­воль­скую связь с его позд­ней­ши­ми экс­пе­ри­мен­та­ми.

Энд­рюс отсут­ство­вал доль­ше, чем я пред­по­ла­гал, и вер­нул­ся из-за гра­ни­цы толь­ко в нояб­ре. Я с нетер­пе­ни­ем ждал его при­ез­да, посколь­ку симп­то­мы болез­ни уже ско­ро мог­ли стать оче­вид­ны­ми и мне пора было пол­но­стью отго­ро­дить­ся от мира, дабы избе­жать насиль­ствен­но­го поме­ще­ния в леп­ро­зо­рий. Но, как выяс­ни­лось, мое тре­вож­ное ожи­да­ние было несрав­ни­мо по нака­лу с его стрем­ле­ни­ем ско­рее пове­дать мне о новом замыс­ле, созрев­шем у него в Вест-Индии и осно­ван­ном на при­ме­не­нии уни­каль­но­го пре­па­ра­та, рецепт кото­ро­го он раз­до­был у одно­го гаи­тян­ско­го зна­ха­ря. Узнав, что замы­сел этот име­ет пря­мое отно­ше­ние ко мне, я пона­ча­лу неволь­но встре­во­жил­ся, хотя слож­но было пред­ста­вить что-либо спо­соб­ное серьез­но ухуд­шить мое нынеш­нее поло­же­ние, при кото­ром я все чаще заду­мы­вал­ся о том, что­бы пре­кра­тить свои стра­да­ния выстре­лом из револь­ве­ра или прыж­ком с кры­ши дома на ост­рые ска­лы.

На сле­ду­ю­щий день после при­бы­тия он в полу­тьме каби­не­та посвя­тил меня в суть сво­е­го пла­на. На Гаи­ти ему уда­лось най­ти одно сред­ство (хими­че­скую фор­му­лу кото­ро­го он соби­рал­ся выявить экс­пе­ри­мен­таль­ным путем), погру­жа­ю­щее чело­ве­ка в необы­чай­но глу­бо­кий транс — с отсут­стви­ем мышеч­ных рефлек­сов, дыха­ния и серд­це­би­е­ния. По сло­вам Энд­рю­са, он неод­но­крат­но наблю­дал дей­ствие это­го сна­до­бья на при­ме­ре тузем­цев, несколь­ко дней после того пре­бы­вав­ших в состо­я­нии, кото­рое любой врач, не колеб­лясь, ква­ли­фи­ци­ро­вал бы как смерть. В одном слу­чае он сам про­вел тща­тель­ный осмотр и был вынуж­ден при­знать мерт­вым чело­ве­ка, при­няв­ше­го этот пре­па­рат, посколь­ку нали­цо были все при­зна­ки смер­ти, вклю­чая даже началь­ное труп­ное око­че­не­ние.

Когда — при­знать­ся, дале­ко не сра­зу — я в пол­ной мере постиг суть его замыс­ла, это вызва­ло у меня при­ступ сла­бо­сти и тош­но­ты. Прав­да, здесь име­лась одна без­услов­но поло­жи­тель­ная сто­ро­на: я мог избе­жать уча­сти отвер­жен­но­го, про­во­дя­ще­го оста­ток жиз­ни в леп­ро­зо­рии. Соглас­но пла­ну, Энд­рюс дол­жен был дать мне силь­ную дозу пре­па­ра­та и заявить вла­стям о моей смер­ти, а после офи­ци­аль­ной кон­ста­та­ции это­го фак­та поза­бо­тить­ся о моем неза­мед­ли­тель­ном погре­бе­нии. Он был уве­рен, что мест­ные слу­жа­ки, при их обыч­ной про­фес­си­о­наль­ной небреж­но­сти, не обна­ру­жат едва замет­ные симп­то­мы про­ка­зы, — ведь про­шло все­го пят­на­дцать меся­цев с момен­та инфи­ци­ро­ва­ния, тогда как раз­ло­же­ние тка­ней насту­па­ет лишь на седь­мом году болез­ни.

Далее, по его сло­вам, про­изой­дет мое вос­кре­се­ние из мерт­вых. Я, разу­ме­ет­ся, буду погре­бен на семей­ном клад­би­ще близ нашей родо­вой усадь­бы, а это все­го в чет­вер­ти мили от особ­ня­ка Энд­рю­са. По завер­ше­нии всех свя­зан­ных с моей кон­чи­ной фор­маль­но­стей он тай­ком вскро­ет моги­лу и доста­вит меня в свой дом, где я и буду скры­вать­ся в даль­ней­шем. Этот план, при всей его безум­ной дер­зо­сти, давал мне един­ствен­ный шанс на сохра­не­ние хотя бы частич­ной сво­бо­ды, и пото­му я с ним согла­сил­ся, в то же вре­мя испы­ты­вая мас­су опа­се­ний и сомне­ний. Что, если сон­ное дей­ствие сна­до­бья закон­чит­ся еще до спа­си­тель­ной экс­гу­ма­ции? Что, если обман все же рас­кро­ет­ся при осмот­ре тела и погре­бе­ние будет отме­не­но? Подоб­ны­ми вопро­са­ми я мучил­ся до нача­ла экс­пе­ри­мен­та. Смерть сули­ла мне избав­ле­ние от позор­ной уча­сти, но стра­ши­ла меня еще силь­нее, чем мой недуг, даже теперь, когда я, каза­лось, при­вык ощу­щать над собой шелест ее тем­ных кры­льев.

По сча­стью, мне не при­шлось быть сви­де­те­лем соб­ствен­ных похо­рон. Все про­шло в точ­ном соот­вет­ствии с пла­ном Энд­рю­са, вклю­чая экс­гу­ма­цию. Полу­чив дозу этой гаи­тян­ской отра­вы, я спер­ва впал в полу­па­ра­ли­зо­ван­ное состо­я­ние, а затем про­ва­лил­ся в глу­бо­кий чер­ный сон. Это про­ис­хо­ди­ло в моей ком­на­те; перед нача­лом про­це­ду­ры Энд­рюс ска­зал, что при офи­ци­аль­ном осмот­ре тела он назо­вет при­чи­ной смер­ти пара­лич серд­ца на фоне нерв­но­го пере­на­пря­же­ния и поста­ра­ет­ся вну­шить эту точ­ку зре­ния экс­пер­там. Разу­ме­ет­ся, он не допу­стил баль­за­ми­ро­ва­ния, и вся опе­ра­ция уло­жи­лась в трое суток. Погре­бен­ный вече­ром на тре­тий день после «смер­ти», я был той же ночью выко­пан и пере­ме­щен в дом Энд­рю­са. Он тща­тель­но скрыл все сле­ды, уло­жив све­жий дерн на могиль­ном хол­ми­ке точ­но так же, как это было сде­ла­но нака­нуне. Ста­рый Саймс помо­гал ему в этом кощун­ствен­ном пред­при­я­тии, покляв­шись дер­жать язык за зуба­ми.

Первую неде­лю после про­буж­де­ния я про­вел в пол­ной непо­движ­но­сти. Дей­ствие пре­па­ра­та ока­за­лось несколь­ко отлич­ным от ожи­да­е­мо­го, так что мое тело еще дол­го оста­ва­лось пара­ли­зо­ван­ным, и я мог лишь слег­ка дви­гать голо­вой. При этом созна­ние мое было ясным, а через какое-то вре­мя я уже начал при­ни­мать пищу в объ­е­мах, доста­точ­ных для под­креп­ле­ния сил. Энд­рюс заве­рял, что поне­мно­гу чув­стви­тель­ность тела вос­ста­но­вит­ся, хотя этот про­цесс может затя­нуть­ся вви­ду ослож­не­ний, свя­зан­ных с моей болез­нью. Каж­дое утро он с жад­ным инте­ре­сом изу­чал симп­то­мы, подроб­но справ­ля­ясь о всех моих телес­ных ощу­ще­ни­ях.

Про­шло мно­го дней, преж­де чем я начал чув­ство­вать все части сво­е­го тела, и еще боль­ше — преж­де чем в моих ослаб­лен­ных дол­гим пара­ли­чом конеч­но­стях нача­ли вос­ста­нав­ли­вать­ся дви­га­тель­ные реак­ции. Когда я лежа смот­рел на покры­тые оде­я­лом кон­ту­ры сво­е­го оне­мев­ше­го тела, оно каза­лось мне нахо­дя­щим­ся под дли­тель­ным воз­дей­стви­ем ане­сте­зии. Я не мог най­ти более точ­но­го срав­не­ния для это­го чув­ства абсо­лют­ной чуже­род­но­сти тела, тогда как лицо и шея мои уже дав­но при­шли в нор­му.

По сло­вам Энд­рю­са, он начал про­цесс мое­го «ожив­ле­ния» с голо­вы и сам был оза­да­чен затя­нув­шим­ся пара­ли­чом тела, одна­ко мне каза­лось, что в дей­стви­тель­но­сти мое здо­ро­вье как тако­вое его мало забо­ти­ло, в отли­чие от резуль­та­тов раз­лич­ных ана­ли­зов и тестов, кото­рым он с само­го нача­ла уде­лял мак­си­мум вни­ма­ния. Мно­го раз, когда в наших бесе­дах воз­ни­ка­ли пау­зы, я заме­чал, что он смот­рит на мое рас­про­стер­тое тело с каким-то осо­бен­ным блес­ком в гла­зах, очень похо­жим на выра­же­ние побед­но­го тор­же­ства, кото­рое он поче­му-то избе­гал выска­зы­вать вслух, хотя был, несо­мнен­но, дово­лен моим выз­во­ле­ни­ем из цеп­ких объ­я­тий смер­ти. В эти дол­гие дни бес­по­мощ­но­сти, тре­во­ги и уны­ния я посте­пен­но начал испы­ты­вать новый, пока еще неяс­ный страх совер­шен­но ино­го поряд­ка. Энд­рюс меж тем уве­рял, что со вре­ме­нем я обя­за­тель­но вста­ну на ноги и обре­ту новые ощу­ще­ния, едва ли ведо­мые кому-либо из людей. Меня не осо­бо впе­чат­ля­ли его заве­ре­ния, а их истин­ный зло­ве­щий смысл стал поня­тен мне лишь мно­го позд­нее.

В этот тягост­ный пери­од в моих отно­ше­ни­ях с Энд­рю­сом про­изо­шло замет­ное охла­жде­ние. Теперь он отно­сил­ся ко мне уже не как к сво­е­му дру­гу, а ско­рее как к инстру­мен­ту в уме­лых и жад­ных до рабо­ты руках иссле­до­ва­те­ля. В его харак­те­ре неожи­дан­но откры­лись новые чер­ты, чрез­вы­чай­но меня бес­по­ко­ив­шие, — в част­но­сти, его спо­соб­ность к отвра­ти­тель­ным и жесто­ким поступ­кам, что порой выби­ва­ло из колеи даже обыч­но невоз­му­ти­мо­го Сайм­са. Его обра­ще­ние с под­опыт­ны­ми живот­ны­ми труд­но было назвать ина­че как садист­ским, когда в сво­ей лабо­ра­то­рии он кром­сал живых кро­ли­ков и мор­ских сви­нок, транс­план­ти­руя желе­зы и мышеч­ные тка­ни. Он так­же мно­го рабо­тал с гаи­тян­ским «сон­ным зельем», про­во­дя раз­ные экс­пе­ри­мен­ты по вре­мен­но­му пре­кра­ще­нию жиз­нен­ных функ­ций. Он избе­гал раз­го­ва­ри­вать со мной на эти темы, одна­ко я полу­чал о них неко­то­рое пред­став­ле­ние по отры­воч­ным заме­ча­ни­ям Сайм­са. Мне неиз­вест­но, в какой мере ста­рый слу­га был посвя­щен во все дела Энд­рю­са, но он навер­ня­ка узнал предо­ста­точ­но за годы тес­но­го обще­ния с нами обо­и­ми.

С тече­ни­ем дней чув­стви­тель­ность мое­го тела мед­лен­но, но вер­но вос­ста­нав­ли­ва­лась, и каж­дый новый симп­том ожив­ле­ния вызы­вал у Энд­рю­са бук­валь­но фана­ти­че­ский инте­рес. С чрез­вы­чай­ным тща­ни­ем он про­ве­рял мой пульс и сер­деч­ный ритм, при этом имея вид холод­но­ана­ли­ти­че­ский и уж никак не участ­ли­вый. Вре­ме­на­ми в ходе этих про­ве­рок я заме­чал у него лег­кую дрожь в руках, крайне необыч­ную для столь опыт­но­го хирур­га; но он, похо­же, не обра­щал вни­ма­ния на мои испы­ту­ю­щие взгля­ды. Все это вре­мя мне не доз­во­ля­лось даже мель­ком взгля­нуть на соб­ствен­ное тело, кото­рое с посте­пен­ным воз­вра­ще­ни­ем чув­стви­тель­но­сти каза­лось мне непри­выч­но гро­мозд­ким и несклад­ным.

Поне­мно­гу я начал шеве­лить паль­ца­ми и дви­гать рука­ми, но это отнюдь не изба­ви­ло меня от ужас­но­го ощу­ще­ния физи­че­ской чуже­род­но­сти. Мои конеч­но­сти пло­хо под­чи­ня­лись при­ка­зам моз­га и дви­га­лись неуве­рен­но, судо­рож­ны­ми рыв­ка­ми. Руки мои были столь неук­лю­жи­ми, что мне при­шлось зано­во к ним при­вы­кать, осва­и­вая про­стей­шие дви­же­ния. Я пола­гал при­чи­ной тому мою болезнь и рас­про­стра­не­ние зара­зы по все­му орга­низ­му. Но мне было слож­но об этом судить, не имея чет­ко­го пред­став­ле­ния о ран­них симп­то­мах (сво­е­го бра­та я застал уже на более позд­ней ста­дии болез­ни); Энд­рюс же отка­зы­вал­ся обсуж­дать со мной эти вопро­сы.

Одна­жды я спро­сил Энд­рю­са — тогда уже не счи­тая его сво­им дру­гом, — мож­но ли мне при­под­нять­ся и сесть в посте­ли. Он реши­тель­но вос­про­ти­вил­ся, но еще через несколь­ко дней все же дал раз­ре­ше­ние, при этом насто­яв на том, что­бы я был по самое гор­ло уку­тан оде­я­лом во избе­жа­ние про­сту­ды. Это тре­бо­ва­ние выгля­де­ло доволь­но неле­пым, посколь­ку в ту пору, с при­бли­же­ни­ем зимы, ком­на­та хоро­шо отап­ли­ва­лась. Вооб­ще гово­ря, о смене вре­мен года я мог судить лишь по утрен­ней про­хла­де да по свин­цо­во-серым тучам, кото­рые изред­ка заме­чал за окном, посколь­ку в поле мое­го зре­ния не было ни одно­го настен­но­го кален­да­ря. Итак, Саймс осто­рож­но помог мне при­под­нять­ся, а Энд­рюс бес­страст­но наблю­дал за нами, стоя в две­рях сво­ей лабо­ра­то­рии. Когда я нако­нец при­нял сидя­чее поло­же­ние, по лицу его мед­лен­но рас­плы­лась зло­ве­щая улыб­ка, и он исчез в тем­ном двер­ном про­еме. В даль­ней­шем он даже не пытал­ся хоть как-то спо­соб­ство­вать мое­му вос­ста­нов­ле­нию. Более того, ста­рый Саймс, преж­де такой вни­ма­тель­ный и пунк­ту­аль­ный, так­же стал ман­ки­ро­вать сво­и­ми обя­зан­но­стя­ми, и я часа­ми пре­бы­вал в пол­ном оди­но­че­стве.

В сидя­чем поло­же­нии пуга­ю­щее чув­ство чуже­род­но­сти лишь уси­ли­ва­лось. Ноги и руки меня почти не слу­ша­лись, и каж­дое целе­на­прав­лен­ное дви­же­ние сто­и­ло мне изма­ты­ва­ю­ще­го уси­лия воли. При­кос­но­ве­ния к чему-либо моих нелов­ких паль­цев совер­шен­но не соот­вет­ство­ва­ли мое­му внут­рен­не­му чув­ству ося­за­ния, и я тоск­ли­во гадал, не при­дет­ся ли мне про­жить весь оста­ток дней в этом жал­ком состо­я­нии, вызван­ном про­кля­той болез­нью.

Сно­ви­де­ния нача­ли посе­щать меня со сле­ду­ю­ще­го вече­ра после частич­но­го вос­ста­нов­ле­ния дви­га­тель­ных функ­ций. Они мучи­ли меня не толь­ко по ночам, но и во вре­мя днев­но­го сна. С диким воп­лем про­буж­да­ясь от оче­ред­но­го кош­ма­ра, я потом в состо­я­нии бодр­ство­ва­ния боял­ся даже вспо­ми­нать уви­ден­ное во сне. А виде­лись мне вещи на ред­кость омер­зи­тель­ные: ноч­ные клад­би­ща, ходя­чие мерт­ве­цы и при­зра­ки посре­ди хао­са из вспы­шек сле­пя­ще­го све­та и про­ва­лов непро­гляд­ной тьмы. Более все­го меня пуга­ла необы­чай­ная реаль­ность этих обра­зов — каза­лось, виде­ния зали­тых лун­ным све­том над­гро­бий и запол­нен­ных ожив­ши­ми мерт­ве­ца­ми бес­ко­неч­ных ката­комб не при­вно­си­лись извне, а исхо­ди­ли изнут­ри мое­го суще­ства. Я не пони­мал при­чи­ны появ­ле­ния этих снов и по исте­че­нии неде­ли был уже бли­зок к поме­ша­тель­ству под натис­ком жут­ких мыс­лей, навяз­чи­во втор­гав­ших­ся в мое созна­ние. К тому вре­ме­ни у меня уже созре­вал план бег­ства из это­го ада, куда я столь опро­мет­чи­во поз­во­лил себя вверг­нуть. Энд­рюс уде­лял мне все мень­ше вни­ма­ния, огра­ни­чи­ва­ясь лишь регу­ляр­ны­ми про­вер­ка­ми чув­стви­тель­но­сти кожи и мышеч­ных реак­ций. Каж­дый день при­но­сил новые под­твер­жде­ния тому, что за две­рью лабо­ра­то­рии тво­рят­ся воис­ти­ну чудо­вищ­ные вещи, — доно­сив­ши­е­ся отту­да душе­раз­ди­ра­ю­щие зву­ки тер­за­ли мои и без того пере­на­пря­жен­ные нер­вы. Посте­пен­но у меня скла­ды­ва­лось впе­чат­ле­ние, что Энд­рюс изба­вил меня от леп­ро­зо­рия не столь­ко ради мое­го бла­га, сколь­ко ради каких-то сво­их нече­сти­вых целей. Саймс наве­щал меня все реже, и я при­шел к выво­ду, что ста­рый слу­га занят дру­ги­ми дела­ми, свя­зан­ны­ми со всей этой дья­воль­щи­ной. Энд­рюс дав­но уже вос­при­ни­мал меня как один из объ­ек­тов экс­пе­ри­мен­ти­ро­ва­ния, и мне очень не нра­ви­лось то, как он порой раз­гля­ды­вал меня, стоя в две­рях лабо­ра­то­рии и задум­чи­во вер­тя в паль­цах скаль­пель. Нико­гда преж­де я не видел, что­бы чело­век столь рази­тель­но менял­ся за недол­гий про­ме­жу­ток вре­ме­ни. Его неко­гда кра­си­вое лицо покры­лось мор­щи­на­ми и зарос­ло густой щети­ной, а в гла­зах появил­ся какой- то сата­нин­ский блеск. Наты­ка­ясь порой на его холод­ный, оце­ни­ва­ю­щий взгляд, я вздра­ги­вал от без­от­чет­но­го стра­ха и еще более укреп­лял­ся в реши­мо­сти как мож­но ско­рее вырвать­ся из это­го зато­че­ния.

В кру­го­во­ро­те днев­ных и ноч­ных сно­ви­де­ний я поте­рял счет вре­ме­ни и не имел воз­мож­но­сти сле­дить за ходом дней. Пор­тье­ры были все­гда плот­но задер­ну­ты, и ком­на­та осве­ща­лась вос­ко­вы­ми све­ча­ми в ста­рин­ном под­свеч­ни­ке. Мое суще­ство­ва­ние пред­став­ля­лось одним бес­ко­неч­ным кош­ма­ром во сне и наяву, но при всем том я поне­мно­гу наби­рал­ся сил. Отве­чая на дежур­ные вопро­сы Энд­рю­са о моем физи­че­ском состо­я­нии, я ста­ра­тель­но скры­вал от него тот факт, что с каж­дым днем во мне все актив­нее бур­лит новая жизнь. И пусть это была очень стран­ная и совер­шен­но чуж­дая мне сила, я рас­счи­ты­вал на нее, когда при­дет пора дей­ство­вать.

И вот одна­жды вече­ром, когда све­чи были пога­ше­ны и блед­ный луч лун­но­го све­та, про­ник­нув сквозь щель в пор­тье­рах, упал на мою постель, я решил нако­нец под­нять­ся и при­сту­пить к осу­ществ­ле­нию сво­е­го пла­на. Мои тюрем­щи­ки вот уже несколь­ко часов как не изда­ли ни зву­ка, и я был уве­рен, что они разо­шлись по сво­им спаль­ням и погру­зи­лись в сон. Ста­ра­тель­но кон­тро­ли­руя каж­дое дви­же­ние, я пере­вел свое непо­дат­ли­вое тело в сидя­чую пози­цию, а затем осто­рож­но сполз с кро­ва­ти на пол. У меня сра­зу закру­жи­лась голо­ва, и вол­на сла­бо­сти про­ка­ти­лась по все­му телу. Но вско­ре силы вер­ну­лись ко мне, и, дер­жась за кро­ват­ный стол­бик, я сумел встать на ноги впер­вые за мно­го меся­цев. Выдер­жав пау­зу и почув­ство­вав себя уве­рен­нее, я надел тем­ный халат, висев­ший на спин­ке сту­ла. Халат был доволь­но длин­ный, одна­ко на мне он сидел ско­рее как плащ, дале­ко не доста­вая до ниж­не­го края ноч­ной рубаш­ки. И вновь меня охва­ти­ло то чув­ство чуже­род­но­сти, кото­рое я испы­ты­вал, лежа в посте­ли, чуже­род­но­сти соб­ствен­но­го тела, неспо­соб­но­го нор­маль­но выпол­нять самые обыч­ные дви­же­ния. Одна­ко мне нуж­но было спе­шить, поку­да силы не оста­ви­ли меня окон­ча­тель­но. Попыт­ка надеть ста­рые баш­ма­ки, сто­яв­шие у кро­ва­ти, обер­ну­лась неуда­чей — в пер­вый момент я был готов поклясть­ся, что это мои соб­ствен­ные ботин­ки, но затем счел их при­над­ле­жа­щи­ми Сайм­су, ибо мне они были явно малы.

Не заме­тив вокруг иных уве­си­стых пред­ме­тов, я схва­тил со сто­ла под­свеч­ник, по кото­ро­му скольз­нул блед­ный лун­ный луч, и, ста­ра­ясь соблю­дать тиши­ну, напра­вил­ся к две­ри лабо­ра­то­рии.

Пер­вые шаги дались мне с огром­ным тру­дом; к тому же сто­яв­ший в ком­на­те полу­мрак застав­лял меня дви­гать­ся еще мед­лен­нее, чем это поз­во­ля­ли мои непо­слуш­ные ноги. Дой­дя нако­нец до поро­га и загля­нув внутрь лабо­ра­то­рии, я обна­ру­жил там сво­е­го быв­ше­го дру­га — он сидел в боль­шом мяг­ком крес­ле рядом со сто­ли­ком, на кото­ром сто­я­ли раз­но­ка­ли­бер­ные бутыл­ки и ста­кан. Голо­ва его была отки­ну­та назад, и в падав­шем из боль­шо­го окна лун­ном све­те была хоро­шо вид­на застыв­шая на его лице пья­ная ухмыл­ка. На коле­нях у него лежа­ла рас­кры­тая кни­га — навер­ня­ка одно из тех мерз­ких сочи­не­ний, что состав­ля­ли осно­ву его биб­лио­те­ки.

Несколь­ко дол­гих секунд я в зло­рад­ном пред­вку­ше­нии наблю­дал эту кар­ти­ну, а потом шаг­нул впе­ред и обру­шил свое тяже­лое ору­жие на его неза­щи­щен­ную голо­ву. Послы­шал­ся глу­хой хруст, стру­ей хлы­ну­ла кровь, и него­дяй выва­лил­ся из крес­ла на пол с рас­ко­ло­тым чере­пом. Я не испы­тал ни малей­ше­го рас­ка­я­ния, лишив чело­ве­ка жиз­ни подоб­ным обра­зом. Мно­же­ство образ­чи­ков дья­воль­ских хирур­ги­че­ских извра­ще­ний в той или иной ста­дии завер­шен­но­сти, рас­се­ян­ных по всей лабо­ра­то­рии, убе­ди­тель­но сви­де­тель­ство­ва­ли о том, что душа его дав­но погиб­ла и без мое­го вме­ша­тель­ства. Энд­рюс зашел слиш­ком дале­ко в сво­их экс­пе­ри­мен­тах, что­бы про­дол­жать жить; так что я — в каче­стве одной из его жертв — был про­сто обя­зан уни­что­жить это­го мон­стра.

Я не рас­счи­ты­вал так же лег­ко раз­де­лать­ся с Сайм­сом, ибо толь­ко счаст­ли­вый слу­чай поз­во­лил мне застать Энд­рю­са врас­плох. К тому момен­ту, когда я добрал­ся до две­ри в спаль­ню слу­ги, меня пока­чи­ва­ло от уста­ло­сти, и я знал, что потре­бу­ет­ся весь оста­ток моих сил, что­бы успеш­но завер­шить нача­тое.

В спальне ста­ри­ка сто­я­ла кро­меш­ная тьма, посколь­ку окна ее выхо­ди­ли на север­ную, не осве­щен­ную луной сто­ро­ну зда­ния. Одна­ко он, веро­ят­но, раз­гля­дел мой силу­эт в двер­ном про­еме и хрип­ло заво­пил, я же пря­мо с поро­га мет­нул под­свеч­ник в направ­ле­нии это­го воп­ля. Звук уда­ра был мяг­кий, но крик не пре­кра­тил­ся. Даль­ней­шие собы­тия сме­ша­лись в моей памя­ти; пом­ню толь­ко, что мы с ним сце­пи­лись, я достал его гор­ло и начал кап­ля за кап­лей выдав­ли­вать из него жизнь — в тот безум­ный момент я не созна­вал свою реаль­ную силу. Он успел про­хри­петь несколь­ко мало­вра­зу­ми­тель­ных фраз и просьб о поща­де, преж­де чем уйти в небы­тие вслед за Энд­рю­сом.

Я выбрал­ся из тем­ной спаль­ни в кори­дор, ощу­пью нашел дверь на лест­ни­цу и кое-как спу­стил­ся на пер­вый этаж. Лам­пы не горе­ли, и мне при­хо­ди­лось ори­ен­ти­ро­вать­ся при сла­бом све­те луны, про­ни­кав­шем через узкие окна хол­ла. Рыв­ка­ми пере­дви­гая ноги по сырым камен­ным пли­там и поша­ты­ва­ясь от изне­мо­же­ния, я потра­тил уйму вре­ме­ни на то, что­бы добрать­ся до парад­ной две­ри.

Под сво­да­ми древ­не­го хол­ла, неко­гда столь зна­ко­мо­го и при­вет­ли­во­го, ныне таи­лись мрач­ные тени и смут­ные вос­по­ми­на­ния, столь откро­вен­но чуж­дые и враж­деб­ные, что я пере­шаг­нул порог и тороп­ли­во про­ко­вы­лял вниз по стер­тым сту­пе­ням крыль­ца в безум­ной пани­ке, вызван­ной чем-то боль­шим, неже­ли про­сто страх. На несколь­ко мгно­ве­ний я задер­жал­ся в тени огром­но­го камен­но­го зда­ния, гля­дя на осве­щен­ную луной доро­гу, кото­рая вела к дому моих пред­ков все­го в чет­вер­ти мили отсю­да. Но сей­час этот путь пред­став­лял­ся мне неимо­вер­но длин­ным, и я не был уве­рен, что смо­гу его пре­одо­леть.

Нако­нец, подо­брав с зем­ли какой-то сухой сук и исполь­зуя его в каче­стве тро­сти, я дви­нул­ся по изви­ли­стой доро­ге вниз с хол­ма. Впе­ре­ди — каза­лось, рукой подать — мая­чил в лун­ном све­те ста­рин­ный особ­няк, в кото­ром жили и уми­ра­ли мно­гие поко­ле­ния моих пред­ков. Его башен­ки при­зрач­но взды­ма­лись в мер­ца­ю­щем сия­нии, а его чер­ная тень на склоне хол­ма слег­ка колы­ха­лась, слов­но отбра­сы­ва­е­мая неким эфе­мер­ным ска­зоч­ным зам­ком. То было наше родо­вое гнез­до, поки­ну­тое мною мно­го лет назад, когда я пере­се­лил­ся к это­му фана­ти­ку Энд­рю­су. В ту роко­вую ночь мой род­ной дом был пуст и, наде­юсь, оста­нет­ся тако­вым наве­ки.

Я не пом­ню, как пре­одо­лел вто­рую поло­ви­ну пути, но в кон­це кон­цов я достиг семей­но­го клад­би­ща, где рас­счи­ты­вал най­ти забве­ние сре­ди кро­ша­щих­ся, зам­ше­лых над­гро­бий. Вбли­зи осве­щен­но­го луной пого­ста ко мне стран­ным обра­зом нача­ло воз­вра­щать­ся ста­рое зна­ко­мое чув­ство, слов­но я обре­тал нечто, утра­чен­ное за пери­од мое­го ненор­маль­но­го суще­ство­ва­ния. Когда я подо­шел к соб­ствен­ной моги­ле, это чув­ство ста­ло более отчет­ли­вым, но одно­вре­мен­но с новой силой нахлы­ну­ло и жут­кое ощу­ще­ние чуже­род­но­сти, пре­сле­до­вав­шее меня все послед­нее вре­мя. Я пони­мал, что конец бли­зок, и радо­вал­ся это­му, не пыта­ясь разо­брать­ся в сво­их эмо­ци­ях, пока — недол­гое вре­мя спу­стя — мне не открыл­ся истин­ный ужас мое­го поло­же­ния.

Моги­лу свою я нашел инту­и­тив­но и опо­знал по недав­но уло­жен­ным пла­стам дер­на, щели меж кото­ры­ми еще не зарос­ли тра­вой. В лихо­ра­доч­ной спеш­ке я уда­лил дерн и при­нял­ся раз­гре­бать сырую могиль­ную зем­лю. Не знаю, сколь­ко про­шло вре­ме­ни, преж­де чем мои паль­цы наткну­лись на крыш­ку гро­ба, но пом­ню, что к тому момен­ту с меня гра­дом лил пот, а кон­чи­ки паль­цев пре­вра­ти­лись кро­во­то­ча­щие обруб­ки.

Нако­нец я отбро­сил послед­нюю при­горш­ню зем­ли и тря­су­щи­ми­ся рука­ми попы­тал­ся под­нять тяже­лую крыш­ку. Она пода­лась, но тут мне в нозд­ри уда­ри­ло такое зло­во­ние, что я бро­сил крыш­ку и в ужа­се отшат­нул­ся. Неуже­ли какой-то иди­от по ошиб­ке поста­вил мое над­гро­бие на чужой моги­ле и я отко­пал непо­нят­но чье тело? Ибо этот труп­ный запах опре­де­лен­но ука­зы­вал на то, что моги­ла не пуста. Мучи­мый сомне­ни­я­ми, я выка­раб­кал­ся из ямы и еще раз взгля­нул на над­гроб­ный камень — там зна­чи­лось мое имя. Это была несо­мнен­но моя моги­ла… но тогда како­го рас­тя­пу-могиль­щи­ка уго­раз­ди­ло поме­стить в нее чужой труп?

И тут чудо­вищ­ная догад­ка нача­ла фор­ми­ро­вать­ся в моем моз­гу. Зло­во­ние, каким бы мерз­ким оно ни было, пока­за­лось мне стран­ным обра­зом ужа­са­ю­ще зна­ко­мым…. Но в таком деле я не мог дове­рять одним лишь смут­ным ощу­ще­ни­ям. С про­кля­ти­ем на устах я раз­вер­нул­ся, сно­ва спрыг­нул в моги­лу, зажег спич­ку и при ее све­те отки­нул вбок крыш­ку гро­ба. Почти сра­зу же ого­нек погас, слов­но зату­шен­ный чьей-то незри­мой рукой, а еще через миг я, обе­зу­мев от ужа­са и отвра­ще­ния, с воп­лем рва­нул­ся прочь из про­кля­той ямы…

Я при­шел в созна­ние, лежа перед две­рью наше­го родо­во­го особ­ня­ка, куда я, судя по все­му, добрал­ся полз­ком после кош­мар­ной сце­ны на клад­би­ще. Заме­тив, что рас­свет уже бли­зок, я кое-как под­нял­ся на ноги, толк­нул тяже­лую дверь и очу­тил­ся внут­ри дома, уже более деся­ти лет не слы­шав­ше­го зву­ка чело­ве­че­ских шагов. Тело мое бил силь­ней­ший озноб, ноги под­ка­ши­ва­лись, но я шаг за шагом про­дви­гал­ся по пыль­ным сумрач­ным ком­на­там, пока не достиг сво­е­го каби­не­та, поки­ну­то­го мно­го лет назад. Когда взой­дет солн­це, я отправ­люсь к ста­ро­му колод­цу под огром­ной ивой, что непо­да­ле­ку от клад­би­ща, и низ­верг­ну в его глу­би­ны мое урод­ли­вое суще­ство. Никто не дол­жен видеть эту бого­про­тив­ную тварь, про­жив­шую на све­те доль­ше, чем ей сле­до­ва­ло. Не знаю, что ска­жут люди, обна­ру­жив мою раз­ры­тую моги­лу, но меня это мало тре­во­жит, коль ско­ро я со смер­тью обре­ту забве­ние и избав­люсь от все­го, что видел в том ужас­ном месте сре­ди кро­ша­щих­ся, зам­ше­лых над­гро­бий.

Теперь я знаю, что скры­вал от меня Энд­рюс и что озна­ча­ло то дья­воль­ское, зло­рад­ное тор­же­ство в его взо­ре после моей мни­мой смер­ти и экс­гу­ма­ции. Он с само­го нача­ла видел во мне лишь под­опыт­ный мате­ри­ал — вер­ши­ну всех его неве­ро­ят­ных экс­пе­ри­мен­тов, шедевр его хирур­ги­че­ской магии, образ­чик омер­зи­тель­но­го искус­ства, доступ­но­го толь­ко ему одно­му. Вряд ли я узнаю, где имен­но Энд­рюс при­об­рел то дру­гое, соеди­нен­ное со мной, когда я бес­по­мощ­но лежал в его доме, — долж­но быть, он при­вез это с Гаи­ти вме­сте с про­кля­тым сна­до­бьем. Неуди­ви­тель­но, что мне каза­лись чуже­род­ны­ми эти длин­ные воло­са­тые руки и слиш­ком корот­кие кри­вые ноги — в подоб­ном соче­та­нии они чуж­ды самой при­ро­де и чело­ве­че­ско­му рас­суд­ку. Мне мучи­тель­на даже мысль о том, что недол­гие послед­ние мину­ты сво­ей жиз­ни я обре­чен про­ве­сти вме­сте с этим.

Сей­час мне оста­ет­ся лишь меч­тать о том, что было мной утра­че­но; о том, чем вся­кий чело­век мило­стью Божьей дол­жен обла­дать вплоть до сво­ей смер­ти, о том, что я уви­дел в тот жут­кий миг на ста­ром клад­би­ще, когда под­нял крыш­ку гро­ба, — о моем соб­ствен­ном, уже осев­шем и раз­ло­жив­шем­ся, без­го­ло­вом теле.

Рас­сказ напи­сан в сен­тяб­ре 1935 г. и опуб­ли­ко­ван в янва­ре 1937 г., за два меся­ца до смер­ти Лав­краф­та. Послед­ний доба­вил несколь­ко дета­лей и попра­вил стиль, не вно­ся суще­ствен­ных изме­не­ний в сюжет рас­ска­за.