Склеп / Перевод В. Кулагиной-Ярцевой

Что­бы мир­ный при­ют я обрел хотя бы по смер­ти.
Вер­ги­лий 1

При­ни­мая во вни­ма­ние обсто­я­тель­ства, кото­рые при­ве­ли к мое­му зато­че­нию в этом при­юте для ума­ли­шен­ных, и само мое пре­бы­ва­ние здесь, я вполне сознаю, что досто­вер­ность мое­го рас­ска­за может вызвать есте­ствен­ные сомне­ния. Как ни печаль­но, боль­шин­ство людей мыс­лят слиш­ком огра­ни­чен­но для того, что­бы разум­но и тер­пе­ли­во оце­нить неко­то­рые явле­ния, лежа­щие за пре­де­ла­ми повсе­днев­но­го опы­та и доступ­ные вос­при­я­тию лишь немно­гих. Людям широ­ких взгля­дов извест­но, что не суще­ству­ет чет­ко­го раз­ли­чия меж­ду реаль­ным и нере­аль­ным, а все сущее есть лишь наше пред­став­ле­ние о нем, меня­ю­ще­е­ся в зави­си­мо­сти от инди­ви­ду­аль­ных умствен­ных и физи­че­ских осо­бен­но­стей каж­до­го чело­ве­ка; одна­ко про­за­и­че­ское боль­шин­ство счи­та­ет безу­ми­ем те про­блес­ки оза­ре­ния, что про­ни­ка­ют сквозь гру­бую заве­су баналь­но­го эмпи­риз­ма.

Меня зовут Джер­вас Дад­ли. С само­го дет­ства я был меч­та­те­лем и фан­та­зе­ром. Доста­ток семьи поз­во­лял мне не зани­мать­ся тру­до­вой дея­тель­но­стью, а неурав­но­ве­шен­ность харак­те­ра не содей­ство­ва­ла регу­ляр­ным науч­ным заня­ти­ям или раз­вле­че­ни­ям в кру­гу зна­ко­мых. Я пре­бы­вал в сфе­рах, дале­ких от реаль­но­го мира, юность и моло­дость мои про­шли за чте­ни­ем ста­рин­ных и ред­ких книг, в стран­стви­ях по полям и рощам близ нашей родо­вой усадь­бы. Не думаю, что я нахо­дил в этих кни­гах или видел в полях и рощах совер­шен­но то же, что виде­ли или нахо­ди­ли дру­гие, но не ста­ну рас­про­стра­нять­ся об этом, посколь­ку подроб­ный рас­сказ лишь послу­жит под­твер­жде­ни­ем гру­бой кле­ве­ты на мой рас­су­док – кле­ве­ты, кото­рую мне не раз дово­ди­лось слы­шать в опас­ли­вом пере­шеп­ты­ва­нии здеш­них слу­жи­те­лей. Мне доста­точ­но изла­гать собы­тия, не ана­ли­зи­руя их при­чи­ны.

Как уже было ска­за­но, я пре­бы­вал вда­ли от реаль­но­го мира, но это не зна­чит, что я суще­ство­вал один. Так жить нико­му не под силу, и лишен­ный сооб­ще­ства живых неиз­беж­но нахо­дит себе ком­па­нию сре­ди не живу­щих более или сре­ди пред­ме­тов неоду­шев­лен­ных.

Непо­да­ле­ку от наше­го дома нахо­ди­лась порос­шая лесом лощи­на. Там, в тени­стых зарос­лях, я про­во­дил почти все вре­мя – то читая, то пре­да­ва­ясь раз­мыш­ле­ни­ям и меч­там. По ее мши­стым скло­нам я делал пер­вые дет­ские шаги, вокруг ее покры­тых при­чуд­ли­вы­ми наро­ста­ми дубов спле­та­лись мои маль­чи­ше­ские фан­та­зии. Я знал жив­ших в этих дере­вьях дри­ад и не раз наблю­дал их исступ­лен­ные пляс­ки в про­би­ва­ю­щих­ся лучах туск­лой луны… но об этом я не ста­ну сей­час гово­рить. Я рас­ска­жу лишь об оди­но­кой гроб­ни­це в самых тем­ных зарос­лях; о забро­шен­ной гроб­ни­це ста­рин­но­го бла­го­род­но­го семей­ства Хайд, послед­ний пря­мой пото­мок кото­ро­го упо­ко­ил­ся в этом тем­ном оби­та­ли­ще за мно­го деся­ти­ле­тий до мое­го рож­де­ния.

Усы­паль­ни­ца, о кото­рой я веду речь, была соору­же­на из гра­ни­та, вывет­рив­ше­го­ся и выцвет­ше­го под воз­дей­стви­ем тума­нов и сыро­сти. Она была выруб­ле­на в горе, так что на поверх­но­сти вид­нел­ся лишь пор­тал. Тяже­лая камен­ная пли­та, висев­шая на ржа­вых желез­ных пет­лях, пре­граж­да­ла вход. Дверь была затво­ре­на неплот­но – в этом уга­ды­ва­лось нечто зло­ве­щее – и запер­та на тяже­лые желез­ные цепи с отвра­ти­тель­но­го вида вися­чи­ми зам­ка­ми, быв­ши­ми в ходу око­ло полу­ве­ка назад. Усадь­ба рода, отпрыс­ки кото­ро­го лежа­ли здесь, неко­гда вен­ча­ла тот самый склон, в глу­би­ну кото­ро­го ухо­ди­ла гроб­ни­ца, но уже мно­го лет назад она пала жерт­вой пла­ме­ни, вспых­нув­ше­го от уда­ра мол­нии. О полу­ноч­ной буре, раз­ру­шив­шей мрач­ный особ­няк, ино­гда, пони­зив голос, со стра­хом рас­ска­зы­ва­ли ста­ро­жи­лы здеш­них мест, глу­хо наме­кая на то, что они назы­ва­ли Божьим гне­вом. Но оча­ро­ва­ние скры­той под сенью леса усы­паль­ни­цы, все­гда пле­няв­шее меня, от это­го лишь уси­ли­ва­лось. Пожар унес жизнь толь­ко одно­го чело­ве­ка. Семей­ство Хайд пере­бра­лось в дру­гую стра­ну, и когда здесь, под сенью тиши­ны и тени, дол­жен был упо­ко­ить­ся послед­ний из рода Хай­дов, скорб­ную урну с его пра­хом доста­ви­ли изда­ле­ка. Здесь неко­му было поло­жить цве­ты перед гра­нит­ным пор­та­лом, и ред­ко кто отва­жи­вал­ся прой­ти мимо гроб­ни­цы в печаль­ной тени, кото­рая, каза­лось, стран­ным обра­зом задер­жи­ва­лась на отпо­ли­ро­ван­ном водой камне.

Нико­гда не забу­ду вече­ра, когда я впер­вые набрел на почти скры­тую зарос­ля­ми оби­тель смер­ти. Сто­ял июль – вре­мя, когда алхи­мия лета пре­об­ра­жа­ет лес в сли­ва­ю­щу­ю­ся воеди­но яркую мас­су зеле­ни, когда кру­жит­ся голо­ва от запа­хов пуль­си­ру­ю­ще­го моря, влаж­ной лист­вы и неопре­де­ли­мых аро­ма­тов зем­ли и пло­дов, когда пере­ста­ешь видеть мир в истин­ном све­те, вре­мя и про­стран­ство ста­но­вят­ся пусты­ми сло­ва­ми, а эхо дав­но минув­ших вре­мен настой­чи­во зву­чит в оча­ро­ван­ном созна­нии.

Целый день я бро­дил по таин­ствен­ным рощам лощи­ны, обду­мы­вая то, что нет нуж­ды обсуж­дать, бесе­дуя с теми, кого нет нуж­ды назы­вать. В свои десять лет я видел и слы­шал мно­го чудес­но­го, недо­ступ­но­го дру­гим, и в неко­то­рых отно­ше­ни­ях был на удив­ле­ние взрос­лым. Когда, про­би­ра­ясь меж густых заро­с­лей шипов­ни­ка, я вдруг нашел вход в усы­паль­ни­цу, то не имел ни малей­ше­го пред­став­ле­ния о том, что обна­ру­жил. Тем­ные гра­нит­ные пли­ты, стран­но при­от­кры­тая дверь, тра­ур­ные баре­лье­фы над аркой не про­бу­ди­ли во мне ни печаль­ных, ни пуга­ю­щих ассо­ци­а­ций. О моги­лах и гроб­ни­цах я мно­го знал и мно­го фан­та­зи­ро­вал, но, при­ни­мая во вни­ма­ние осо­бен­но­сти мое­го харак­те­ра, роди­те­ли обе­ре­га­ли меня от пря­мо­го сопри­кос­но­ве­ния с клад­би­ща­ми и пого­ста­ми. Уди­ви­тель­ное камен­ное соору­же­ние на порос­шем лесом склоне лишь воз­бу­ди­ло мое любо­пыт­ство, так как его холод­ное влаж­ное нут­ро, куда я тщет­но пытал­ся загля­нуть сквозь драз­ня­щую щель, не свя­зы­ва­лось у меня со смер­тью и раз­ло­же­ни­ем. Вдруг любо­пыт­ство сме­ни­лось диким, без­рас­суд­ным жела­ни­ем, кото­рое и при­ве­ло меня в это заклю­че­ние, в этот ад. Пови­ну­ясь голо­су, кото­рый шел, долж­но быть, из самой жут­кой глу­би­ны леса, я решил про­ник­нуть в маня­щую тьму, несмот­ря на пре­граж­дав­шие путь тяже­лые цепи. В уга­са­ю­щем све­те дня я гре­мел их ржа­вы­ми зве­нья­ми, пыта­ясь поши­ре открыть камен­ную дверь, потом про­бо­вал про­тис­нуть­ся в щель; но ни то ни дру­гое мне не уда­лось. И если пона­ча­лу меня сне­да­ло про­стое любо­пыт­ство, тут я при­шел в неистов­ство; в сумер­ках вер­нув­шись домой, я поклял­ся сотне богов этой рощи, что любой ценой когда-нибудь ока­жусь в чер­ных холод­ных глу­би­нах, кото­рые, каза­лось, при­зы­ва­ли меня.
Док­тор с седо­ва­той бород­кой, кото­рый еже­днев­но появ­ля­ет­ся в моей ком­на­те, одна­жды ска­зал тому, кто наве­щал меня, что это реше­ние зна­ме­но­ва­ло нача­ло достой­ной сожа­ле­ния моно­ма­нии; 2 но выне­се­ние окон­ча­тель­но­го при­го­во­ра я предо­став­ляю моим чита­те­лям – после того как они узна­ют обо всем.

Меся­цы, после­до­вав­шие за моим откры­ти­ем, про­шли в тщет­ных попыт­ках взло­мать слож­ный замок чуть при­от­кры­той усы­паль­ни­цы и в осто­рож­ных рас­спро­сах о харак­те­ре и исто­рии обна­ру­жен­но­го мною соору­же­ния. Дети, как пра­ви­ло, име­ют обык­но­ве­ние при­слу­ши­вать­ся к раз­го­во­рам, таким обра­зом я мно­гое узнал, но при­выч­ка к скрыт­но­сти не поз­во­ли­ла мне ни с кем поде­лить­ся ни сво­им откры­ти­ем, ни при­ня­тым реше­ни­ем. Навер­ное, сле­ду­ет упо­мя­нуть, что я не был ни удив­лен, ни испу­ган, узнав об истин­ном назна­че­нии усы­паль­ни­цы. В моих доволь­но свое­об­раз­ных пред­став­ле­ни­ях о жиз­ни и смер­ти холод­ный прах и живое, тре­пе­щу­щее тело были свя­за­ны доволь­но сла­бо; я про­сто чув­ство­вал, что зло­по­луч­ное бла­го­род­ное семей­ство каким-то обра­зом пред­став­ле­но в оде­том кам­нем про­стран­стве, кото­рое я стре­мил­ся иссле­до­вать. Невнят­ные тол­ки о таин­ствен­ных риту­а­лах и нече­сти­вых празд­не­ствах про­шлых лет, кото­рые совер­ша­лись в ста­рин­ной усадь­бе, лишь уси­ли­ли мой инте­рес к гроб­ни­це, и я еже­днев­но про­си­жи­вал часа­ми перед ее пор­та­лом. Одна­жды я про­су­нул све­чу в узкую двер­ную щель, но не уви­дел ниче­го, кро­ме сырых камен­ных сту­пе­ней веду­щей вниз лест­ни­цы. Запах усы­паль­ни­цы и отпу­ги­вал, и окол­до­вы­вал меня. Каза­лось, он зна­ком мне, зна­ком с дав­них, за пре­де­ла­ми вос­по­ми­на­ний, вре­мен, пред­ше­ство­вав­ших мое­му вопло­ще­нию в тепе­реш­нем моем теле.

Через год после обна­ру­же­ния гроб­ни­цы я слу­чай­но наткнул­ся на ста­рый, заплес­не­ве­лый том пере­во­да «Жиз­не­опи­са­ний» Плу­тар­ха на заби­том кни­га­ми чер­да­ке соб­ствен­но­го дома. Читая жиз­не­опи­са­ние Тезея, я пора­зил­ся рас­ска­зу об огром­ном камне, под кото­рым юный герой дол­жен был най­ти зна­ме­ния сво­ей судь­бы, как толь­ко ста­нет доста­точ­но взрос­лым, что­бы под­нять такую тяжесть. Эта леген­да уме­ри­ла мое страст­ное жела­ние про­ник­нуть в усы­паль­ни­цу, вну­шив мне, что вре­мя еще не при­шло. Поз­же, ска­зал я себе, став силь­нее и хит­ро­ум­нее, я без тру­да открою тяже­лую, запер­тую на цепь дверь, а пока надо поко­рить­ся веле­нию судь­бы.

Таким обра­зом, мои бде­ния око­ло порос­ше­го мха­ми пор­та­ла ста­ли реже, но боль­шую часть вре­ме­ни я про­во­дил в не менее стран­ных заня­ти­ях. Ино­гда я поти­хонь­ку вста­вал по ночам и украд­кой выби­рал­ся на про­гул­ки по тем самым клад­би­щам и пого­стам, от кото­рых обе­ре­га­ли меня роди­те­ли. Что там дела­лось, я не буду рас­ска­зы­вать, пото­му что теперь не совсем уве­рен в реаль­но­сти про­ис­хо­див­ше­го; но я пом­ню, как после таких ноч­ных про­гу­лок я часто удив­лял окру­жа­ю­щих зна­ни­ем подроб­но­стей, не сохра­нив­ших­ся в памя­ти поко­ле­ний. Одна­жды я пора­зил домаш­них необыч­ным рас­ска­зом о похо­ро­нах извест­но­го сквай­ра Бру­сте­ра, вли­я­тель­но­го в наших местах и бога­то­го чело­ве­ка, умер­ше­го в 1711 году; его над­гроб­ный памят­ник из серо­го, с сине­ва­тым отли­вом слан­ца, на кото­ром были выби­ты череп и скре­щен­ные кости, с тече­ни­ем вре­ме­ни поне­мно­гу пре­вра­щал­ся в пыль. В поры­ве дет­ской фан­та­зии я объ­явил, что вла­де­лец похо­рон­ной кон­то­ры, Гуд­мен Симп­сон, украл баш­ма­ки с сереб­ря­ны­ми пряж­ка­ми, шел­ко­вую одеж­ду и атлас­ное белье покой­ни­ка, и доба­вил, что сам сквайр, кото­ро­го не совсем поки­ну­ла жизнь, два­жды пере­вер­нул­ся в зары­том в зем­лю гро­бу на сле­ду­ю­щий день после погре­бе­ния.

Мысль о том, что­бы про­ник­нуть в гроб­ни­цу, не остав­ля­ла меня; неожи­дан­но сде­лан­ное гене­а­ло­ги­че­ское откры­тие: по мате­рин­ской линии мои пред­ки были в отда­лен­ном род­стве с Хай­да­ми, род кото­рых, как счи­та­лось, пре­сек­ся, – лишь укре­пи­ло мою реши­мость. Я ока­зал­ся послед­ним потом­ком не толь­ко отцов­ско­го рода, но так­же и это­го, более древ­не­го и более таин­ствен­но­го. Я начал ощу­щать, что эта гроб­ни­ца моя, и с нетер­пе­ни­ем ждал, когда нако­нец, открыв дверь, смо­гу ока­зать­ся внут­ри и сой­ти по скольз­ким камен­ным сту­пе­ням во тьму. У меня созда­лась при­выч­ка вни­ма­тель­но при­слу­ши­вать­ся, сидя у при­от­кры­той две­ри; я выби­рал для этих стран­ных бде­ний тихую полу­ноч­ную пору. С года­ми мне уда­лось рас­чи­стить неболь­шую про­га­ли­ну в зарос­лях перед зам­ше­лым камен­ным пор­та­лом на склоне хол­ма, а вет­ви рос­ших вокруг дере­вьев пере­пле­лись, обра­зо­вав сте­ны и купол лес­но­го шат­ра. Этот шатер был моим хра­мом, закры­тая дверь – свя­ты­ней, и часто, когда я лежал там, рас­тя­нув­шись на мши­стой зем­ле, меня посе­ща­ли уди­ви­тель­ные мыс­ли и уди­ви­тель­ные гре­зы.

Ночь, когда я совер­шил пер­вое откры­тие, была душ­ной. Оче­вид­но, я задре­мал и, про­буж­да­ясь, ясно услы­шал голо­са. Их тон и про­из­но­ше­ние удер­жа­ли меня от того, что­бы заго­во­рить; их тембр заста­вил меня про­мол­чать; могу пору­чить­ся, что лек­си­ка, мане­ра гово­рить и сами выска­зы­ва­ния рази­тель­но отли­ча­лись от совре­мен­ных. Все осо­бен­но­сти ново­ан­глий­ско­го диа­лек­та – от небла­го­звуч­но­го про­из­но­ше­ния коло­ни­стов- пури­тан до харак­тер­ной рито­ри­ки полу­ве­ко­вой дав­но­сти, – каза­лось, были пред­став­ле­ны в этой бесе­де теней, хотя это я осо­знал толь­ко впо­след­ствии. А в тот момент мое вни­ма­ние при­влек­ло совсем дру­гое явле­ние, настоль­ко мимо­лет­ное, что я не пору­чил­ся бы за его реаль­ность. Про­сы­па­ясь, я уви­дел, как мельк­нул и тут же погас свет внут­ри забы­той гроб­ни­цы. Это не вызва­ло у меня ни удив­ле­ния, ни испу­га, но убеж­ден, что имен­но в ту ночь я корен­ным обра­зом и навсе­гда пере­ме­нил­ся . Вер­нув­шись домой, я под­нял­ся на чер­дак, уве­рен­но напра­вил­ся к полу­сгнив­ше­му сун­ду­ку и обна­ру­жил там ключ. На сле­ду­ю­щий день я лег­ко отпер дверь, кото­рую так дол­го и напрас­но ста­рал­ся открыть.

В мяг­ких сумер­ках я в пер­вый раз про­ник в усы­паль­ни­цу на дав­но опу­стев­шем склоне. Я был точ­но окол­до­ван, серд­це беше­но коло­ти­лось, я ощу­щал неопи­су­е­мое лико­ва­ние. Закрыв дверь, я стал спус­кать­ся по сту­пе­ням, как буд­то дав­но их знал; све­ча то и дело мига­ла в удуш­ли­вых испа­ре­ни­ях, но я чув­ство­вал себя в этом затх­лом скле­пе, как дома. Огля­дев­шись, я уви­дел мно­же­ство мра­мор­ных плит с гро­ба­ми или остат­ка­ми гро­бов. Неко­то­рые были закры­ты и совер­шен­но целы, дру­гие почти рас­сы­па­лись, и их сереб­ря­ные руч­ки и наклад­ки валя­лись сре­ди стран­ных кучек бело­ва­той пыли. На одной из сереб­ря­ных пла­стин я про­чел имя сэра Джеф­ф­ри Хай­да, при­е­хав­ше­го из Сас­сек­са в 1640 году и умер­ше­го несколь­ки­ми года­ми поз­же. В глу­бине про­стор­ной ниши сто­ял пре­крас­но сохра­нив­ший­ся гроб, укра­шен­ный толь­ко пла­стин­кой с име­нем – име­нем, заста­вив­шим меня и улыб­нуть­ся, и вздрог­нуть. Пови­ну­ясь стран­но­му импуль­су, я влез на широ­кую пли­ту, пога­сил све­чу и улег­ся в него. На рас­све­те я, поша­ты­ва­ясь, вышел из усы­паль­ни­цы и запер дверь на цепь. Юность моя закон­чи­лась, хотя все­го два­дцать один раз зим­ние холо­да успе­ли про­мо­ро­зить мое брен­ное тело. Жите­ли дерев­ни, рано начи­нав­шие день, бро­са­ли на меня любо­пыт­ные взгля­ды, удив­ля­ясь сле­дам яко­бы бур­ной пируш­ки на лице юно­ши, кото­рый, как им было извест­но, вел уеди­нен­ную и воз­дер­жан­ную жизнь. Перед роди­те­ля­ми я решил­ся пред­стать лишь после дол­го­го осве­жа­ю­ще­го сна.

С тех пор гроб­ни­ца слу­жи­ла мне убе­жи­щем каж­дую ночь. Не ста­ну рас­ска­зы­вать о том, что я видел, слы­шал и делал. В первую оче­редь изме­не­ния про­изо­шли в моей речи, на кото­рой все­гда ска­зы­ва­лось вли­я­ние окру­же­ния, и появив­ша­я­ся в ней арха­ич­ность вско­ре была заме­че­на. Неожи­дан­но для себя я сде­лал­ся на диво дерз­ким и без­рас­суд­ным. Изме­ни­лись мане­ры, я стал вести себя как свет­ский чело­век, несмот­ря на то что жил всю жизнь отшель­ни­ком. Преж­няя замкну­тость сме­ни­лась раз­го­вор­чи­во­стью, мне ста­ло доступ­но и лег­кое изя­ще­ство речи

Честер­фил­да, 3 и нече­сти­вый цинизм Роче­сте­ра. 4 Я про­яв­лял уди­ви­тель­ную эру­ди­цию, не имев­шую ниче­го обще­го с чуть ли не мона­ше­ской обра­зо­ван­но­стью, при­об­ре­тен­ной мною в юно­сти; я покры­вал фор­за­цы
сво­их книг импро­ви­зи­ро­ван­ны­ми лег­ки­ми эпи­грам­ма­ми в духе Гея, 5
Прай­о­ра 6 и самых весе­лых рим­ских ост­ро­ум­цев и риф­мо­пле­тов. Одна­жды за зав­тра­ком я сам при­бли­зил ката­стро­фу, вдох­но­вен­но про­де­кла­ми­ро­вав – с инто­на­ци­я­ми явно под­вы­пив­ше­го чело­ве­ка – сти­хо­тво­ре­ние восем­на­дца­то­го века, эпо­хи коро­ля Геор­га, игри­вую застоль­ную песнь, кото­рой не най­ти ни в одной кни­ге, пол­ную вак­хи­че­ско­го весе­лья и зву­чав­шую при­мер­но так:

Мы эля в тяжелые чаши нальем 
И выпьем за то, что пока мы живем; 
Пускай громоздится в тарелке еда 
Поесть и напиться мы рады всегда.
Подставь же стакан!
Жизнь так коротка.
За гробом не выпьешь уже ни глотка!
Был красен от выпивки Анакреон, 
Но счастлив и весел при этом был он.
Пусть буду я красным, но все же живым, 
Чем белым, как мрамор, и столь же немым! 
Эй, Бетти, друг мой!
Целуйся со мной!
В аду не найти мне подружки такой! 
Красавчика Гарри держите, не то, 
Парик потеряв, упадет он под стол!
А сами наполним мы кубки опять, 
Все ж лучше под лавкой, чем в яме, лежать! 
Здесь смех и вино, Веселья полно; 
В могиле тебе недоступно оно.
Черт, как я надрался! 
Шагнуть не могу, 
Стоять не могу, и язык – ни гугу!
Хозяин, порядок пора навести!
До дома попробую я добрести.
Кто мне бы помог? Не чувствую ног,
Но весел, пока не прибрал меня Бог! 7

При­мер­но в это же вре­мя я стал боять­ся огня и мол­ний. Преж­де они не про­из­во­ди­ли на меня ника­ко­го впе­чат­ле­ния, теперь же я испы­ты­вал перед ними непре­одо­ли­мый ужас и спа­сал­ся в самых укром­ных угол­ках, как толь­ко на небе раз­во­ра­чи­ва­лась гро­зо­вая пано­ра­ма. Излюб­лен­ным убе­жи­щем мне слу­жил раз­ру­шен­ный под­вал сго­рев­ше­го в огне особ­ня­ка Хай­дов; сидя в нем, я ста­рал­ся вооб­ра­зить, каким было это зда­ние преж­де. И одна­жды пора­зил одно­го из окрест­ных жите­лей, без­оши­боч­но ука­зав ему вход в неглу­бо­кий допол­ни­тель­ный под­вал, о кото­ром я, как выяс­ни­лось, отку­да-то знал, несмот­ря на то что о его суще­ство­ва­нии мно­гие годы никто не вспо­ми­нал. Нако­нец про­изо­шло то, чего я дав­но опа­сал­ся. Мои роди­те­ли, встре­во­жен­ные пере­ме­на­ми в мане­рах и обли­ке един­ствен­но­го сына, из самых бла­гих побуж­де­ний учре­ди­ли слеж­ку за мои­ми пере­дви­же­ни­я­ми, и это гро­зи­ло ката­стро­фой. Я нико­му не рас­ска­зы­вал о посе­ще­нии гроб­ни­цы, с дет­ских лет бла­го­го­вей­но хра­ня свои тай­ны; теперь же я вынуж­ден был с еще боль­шей осто­рож­но­стью про­би­рать­ся по лес­но­му лаби­рин­ту, что­бы отде­лать­ся от воз­мож­но­го пре­сле­до­ва­ния. Ключ от усы­паль­ни­цы висел у меня на шее на шнур­ке, и никто не подо­зре­вал о его суще­ство­ва­нии. Я ни разу не вынес нару­жу ни одно­го пред­ме­та, най­ден­но­го в усы­паль­ни­це.

Как-то утром, вый­дя из сырой гроб­ни­цы и закры­вая замок на цепи не совсем твер­дою рукой, я заме­тил на сосед­нем склоне испу­ган­ное лицо согля­да­тая. Конец был явствен­но виден, ведь мое убе­жи­ще обна­ру­же­но, цель ноч­ных стран­ствий рас­кры­та. Согля­да­тай не оста­но­вил меня, и я поспе­шил домой, что­бы поста­рать­ся под­слу­шать, что он ста­нет рас­ска­зы­вать мое­му изму­чен­но­му бес­по­кой­ством отцу. Неуже­ли о моем пре­бы­ва­нии за запер­той цепя­ми две­рью ста­нет извест­но всем?

Вооб­ра­зи­те же радость и облег­че­ние, кото­рые я испы­тал, услы­шав, что согля­да­тай рас­ска­зы­ва­ет бояз­ли­вым шепо­том, буд­то я про­вел ночь воз­ле усы­паль­ни­цы , обра­тясь лицом к неплот­но закры­той две­ри! Каким чудом он мог так обма­нуть­ся?

Несо­мнен­но, сверхъ­есте­ствен­ные силы покро­ви­тель­ство­ва­ли мне! Обод­рен­ный этим обсто­я­тель­ством, я вновь стал не таясь посе­щать усы­паль­ни­цу, уве­рен­ный, что нико­му не дано уви­деть, как я вхо­жу внутрь. Целую неде­лю я насла­ждал­ся загроб­ным обще­ни­ем, кото­рое не ста­ну опи­сы­вать, а потом про­изо­шло это , и я был при­ве­зен сюда, в нена­вист­ную оби­тель, где царят печаль и одно­об­ра­зие.

В ту ночь я не соби­рал­ся выхо­дить: в тучах погро­мы­хи­вал гром, а на дне лощи­ны дья­воль­ски­ми огонь­ка­ми фос­фо­рес­ци­ро­ва­ло мерз­кое боло­то. И даже зов мерт­вых зву­чал по-ино­му. Меня тяну­ло не к гроб­ни­це на склоне, а к обуг­лен­но­му под­ва­лу на вер­шине, слов­но оби­тав­ший там демон манил меня неви­ди­мой рукой. Прой­дя рощи­цу и ока­зав­шись на ров­ном месте перед раз­ва­ли­на­ми, я уви­дел в невер­ном све­те луны то, чего все­гда в какой-то мере ожи­дал. Перед моим вос­хи­щен­ным взо­ром вновь воз­ник во всем сво­ем вели­ко­ле­пии особ­няк, рух­нув­ший сто­ле­тие назад; все окна сия­ли блес­ком мно­же­ства све­чей. По подъ­езд­ной аллее одна за дру­гой каре­ты вез­ли гостей из Босто­на, а мно­го­чис­лен­ные оби­та­те­ли сосед­них уса­деб, разо­де­тые, напуд­рен­ные, под­хо­ди­ли пеш­ком. Я сме­шал­ся с тол­пой гостей, хотя и созна­вал, что мне подо­ба­ет нахо­дить­ся сре­ди хозя­ев. В зале цари­ли музы­ка и смех, у каж­до­го в руке был бокал с вином. Несколь­ко лиц ока­за­лись зна­ко­мы мне, хотя я зна­вал их уже ссох­ши­ми­ся, тро­ну­ты­ми смер­тью и раз­ло­же­ни­ем. В этой дикой нече­сти­вой тол­пе я был самым диким и самым бес­пут­ным. Из моих уст изли­вал­ся поток бого­хульств, я про­из­но­сил речи, в кото­рых отри­цал все зако­ны – и боже­ские, и чело­ве­че­ские, и при­род­ные. Вне­зап­но над самой кры­шей, пере­крыв шум неисто­во­го весе­лья, раз­дал­ся удар гро­ма. Раз­бу­ше­вав­ши­е­ся весель­ча­ки в ужа­се смолк­ли. Крас­ные язы­ки пла­ме­ни и опа­ля­ю­щий жар охва­ти­ли зда­ние; участ­ни­ки празд­не­ства, испу­ган­ные обру­шив­шим­ся на них бед­стви­ем, кото­рое, каза­лось, было нис­по­сла­но свы­ше, с прон­зи­тель­ны­ми кри­ка­ми исчез­ли. Я остал­ся один, меня удер­жал на месте уни­зи­тель­ный страх, како­го я нико­гда преж­де не испы­ты­вал. Но вдруг он сме­нил­ся новым ужа­сом. Если я сго­рю тут дотла, а пепел мой раз­ве­ет­ся по вет­ру, мне нико­гда не лежать в усы­паль­ни­це Хай­дов! Раз­ве не ждет меня мой гроб? Раз­ве нет у меня закон­но­го пра­ва на веч­ный покой сре­ди потом­ков сэра Джеф­ф­ри Хай­да? Веч­ный! Я стре­мил­ся полу­чить свое посмерт­ное наслед­ство во что бы то ни ста­ло, пусть даже моей душе при­шлось бы сто­ле­ти­я­ми искать вопло­ще­ния в теле, кото­рое смо­жет упо­ко­ить­ся в нише скле­па. Джер­вас Хайд не раз­де­лит печаль­ной уча-
сти Пали­ну­ра! 8

Когда виде­ние горя­ще­го дома рас­та­я­ло в воз­ду­хе, я вдруг ощу­тил, что исступ­лен­но кри­чу и бьюсь в руках двух муж­чин, один из кото­рых – тот самый шпи­он, кото­рый высле­жи­вал меня у гроб­ни­цы. Дождь лил как из вед­ра, а на южной сто­роне неба, у гори­зон­та, вспы­хи­ва­ли мол­нии, какие недав­но свер­ка­ли у нас над голо­вой. Я кри­чал, я тре­бо­вал похо­ро­нить меня в скле­пе, а мой отец скорб­но сто­ял поодаль и вре­мя от вре­ме­ни про­сил удер­жи­вав­ших меня людей обхо­дить­ся со мной как мож­но мяг­че. На полу раз­ру­шен­но­го под­ва­ла чер­нел круг, след мощ­но­го уда­ра, нис­по­слан­но­го с небес; из это­го раз­во­ро­чен­но­го уда­ром мол­нии места несколь­ко любо­пыт­ству­ю­щих жите­лей дерев­ни извлек­ли и при­ня­лись рас­смат­ри­вать при све­те фона­рей неболь­шую шка­тул­ку ста­рин­ной рабо­ты.

Пре­кра­тив тщет­ную и теперь уже бес­по­лез­ную борь­бу, я наблю­дал за тем, как они любо­ва­лись най­ден­ны­ми в зем­ле сокро­ви­ща­ми, как, полу­чив доз­во­ле­ние, при­ня­лись их делить. В шка­тул­ке, замок кото­рой был раз­бит, нахо­ди­лось мно­же­ство бумаг и цен­ных пред­ме­тов, но я не мог отве­сти глаз от одно­го из них. Это была мини­а­тю­ра на фар­фо­ре, с ини­ци­а­ла­ми «Дж. X.», изоб­ра­жав­шая моло­до­го чело­ве­ка в изящ­но зави­том по моде восем­на­дца­то­го века пари­ке.

Насколь­ко я мог раз­гля­деть, его лицо было точ­ной копи­ей того, что я еже­днев­но видел в сво­ем зер­ка­ле.
На сле­ду­ю­щий же день я ока­зал­ся в этой ком­на­те с заре­ше­чен­ны­ми окна­ми, но кое-что мне про­дол­жа­ет сооб­щать ста­рый слу­га – про­стая душа, – кото­ро­го я любил в дет­стве и кото­ро­му, как и мне, нра­вят­ся клад­би­ща. Все мои рас­ска­зы о пре­бы­ва­нии в усы­паль­ни­це вызы­ва­ют у слу­ша­те­лей толь­ко сочув­ствен­ные улыб­ки. Отец, кото­рый часто наве­ща­ет меня, утвер­жда­ет, что я ни разу не вхо­дил в запер­тую на цепь дверь и что, как ока­за­лось при бли­жай­шем рас­смот­ре­нии, ржа­во­го зам­ка в тече­ние послед­них пяти десят­ков лет никто не тро­гал. Он даже гово­рит, что о моих про­гул­ках к гроб­ни­це зна­ли все окрест­ные жите­ли и что меня часто виде­ли у мрач­но­го пор­та­ла. Я спал с откры­ты­ми гла­за­ми, устрем­лен­ны­ми на неплот­но при­ле­га­ю­щую дверь. Ника­ких веще­ствен­ных дока­за­тельств, с помо­щью кото­рых я мог бы опро­верг­нуть эти утвер­жде­ния, у меня нет, ведь ключ от зам­ка был уте­рян, когда я в ту ужас­ную ночь бил­ся в руках сво­их пре­сле­до­ва­те­лей. Уди­ви­тель­ные зна­ния о про­шлом, кото­рые я почерп­нул во вре­мя ноч­ных встреч с мерт­ве­ца­ми, отец счи­та­ет пло­дом мно­го­лет­не­го бес­по­ря­доч­но­го чте­ния ста­рин­ных книг из фамиль­ной биб­лио­те­ки. И если бы не мой ста­рый слу­га Хай­рам, я бы сей­час не сомне­вал­ся в соб­ствен­ном безу­мии. Но Хай­рам, пре­дан­ный Хай­рам, под­дер­жи­ва­ет во мне веру. Он совер­шил нечто, поз­во­ля­ю­щее сде­лать мою исто­рию – или, по край­ней мере, часть ее – досто­я­ни­ем пуб­ли­ки. Неде­лю назад он взло­мал замок, запи­рав­ший цепи на неиз­мен­но при­от­кры­той две­ри, и спу­стил­ся с фона­рем в мрач­ные глу­би­ны. На пли­те в камен­ной нише он обна­ру­жил ста­рый, но пустой гроб, на потуск­нев­шей сереб­ря­ной пла­стине кото­ро­го сто­ит лишь одно сло­во: Джер­вас . И я полу­чил обе­ща­ние, что после смер­ти буду лежать в этом гро­бу, в этой усы­паль­ни­це.

Примечания:

1 «Эне­ни­да» (кни­га VI, стро­ка 371). Пере­вод С. Оше­ро­ва. (Прим. перев.) 2 Моно­ма­ния – пси­хи­че­ское рас­строй­ство, выра­жа­ю­ще­е­ся в навяз­чи­вой увле­чен­но­сти одной иде­ей или объ­ек­том.
3 Честер­филд , Филип Дор­мер Стен­хо­уп (1694–1773) – англий­ский госу­дар­ствен­ный дея­тель, дипло­мат и писа­тель, автор наста­ви­тель­ных «Писем к сыну» (изд. 1774), пред­став­ляв­ших собой свод пра­вил и обы­ча­ев, при­ня­тых в англий­ском выс­шем све­те.
4 Роче­стер , Джон Уил­мот, граф (1648–1680) – англий­ский поэт-сати­рик, фаво­рит Кар­ла II, поми­мо сти­хов про­сла­вив­ший­ся сво­и­ми дебо­ша­ми и рис­ко­ван­ны­ми эска­па­да­ми.
5 Гей , Джон (1685–1732) – англий­ский поэт и дра­ма­тург, извест­ный сво­и­ми ост­ро­ум­ны­ми паро­ди­я­ми и сати­ра­ми, вклю­чая «Опе­ру нищих» (1728) – пред­те­чу жан­ра музы­каль­ной коме­дии.
6 Прай­ор , Мэтью (1664–1721) – англий­ский поэт и дипло­мат; автор бур­леск­ных поэм, эпи­грамм, бал­лад и сатир на зло­бу дня.
7 Пере­вод Дм. Раев­ско­го. (Прим. перев.)
8 Пали­нур – в «Эне­иде» Вер­ги­лия руле­вой кораб­ля Энея, во вре­мя пла­ва­ния из Кар­фа­ге­на в Ита­лию заснув­ший за рулем и сва­лив­ший­ся за борт. Вол­ны вынес­ли его на берег, где он был убит тузем­ца­ми, а тень Пали­ну­ра не нахо­ди­ла успо­ко­е­ния, пока Эней не отыс­кал его тело и не совер­шил над­ле­жа­щий погре­баль­ный обряд.