Чудовище на пороге дома / Перевод С. Ашмарина
Говард Филлипс Лавкрафт
ЧУДОВИЩЕ НА ПОРОГЕ ДОМА
(The Thing on the Doorstep)
Написано в 1933 году
Дата перевода неизвестна
Перевод С. Ашмарина
////
Да, я всадил шесть пуль в мозг своего лучшего друга, но убивал я не его. Можно, конечно, утверждать, что я безумен, более безумен, чем тот, в кого, как полагают, я стрелял в лечебнице для умалишенных в Аркхэме. Кто прочтет мои записи, вероятно, поймет меня, признает мою правоту: ведь это мне пришлось стоять лицом к лицу с чудовищем на пороге собственного дома. Я и сам до того дня не видел в происходящем ничего,кроме безумия, да и сейчас у меня нет полной уверенности в правильности своего поступка …
Разве мало кто знал в нашем графстве Эдварда Дэрби? Разве не каждый хоть что-то может рассказать о нем? Полиция видит в его последнем приходе ко мне и месть прогнанных слуг, и чью-то глупую шутку, бог знает что еще, но и они в душе своей признают — а я верю — не то что признаю — твердо убежден — что правда намного страшнее.
Итак, я не убивал Эдварда Дэрби. Скажу иначе: я отомстил за него, освободил землю от чудовища, которое могло принести еще много бед. Я понял, рядом с нашей обыденной жизнью, бок о бок, существует мир теней и иногда враждебные нам души выходят из темноты и, когда сталкиваешься с ними, надо бить сильно, прямо в цель, не заботясь о возможных последствиях…
… Эдварда Пикмана Дэрби я знал с тех пор, когда ему было восемь, а мне шестнадцать лет. Несмотря на разницу в возрасте, многое сблизило нас: он был талантлив и в семь лет писал стихи, полные фантазий, иногда мрачные и болезненные, которые ставили в тупик его частных учителей. У Эдварда была какая-то врожденная болезнь и родители никогда не расставались с ним, в их отсутствие гулял он только с гувернерами; со сверстниками почти не играл. Может быть, именно поэтому у него развился особый внутренний мир и воображение служило ему убежищем от действительности.
Я всегда тянулся к людям талантливым. А тут еще детство, ранняя юность, общие интересы к чудесным и таинственным вещам, ведь нас окружал старый город, в самых камнях которого застыли, казалось, предания и легенды, притягивающим, магический для нас город — наш старый Аркхэм.
Я рано увлекся архитектурой и пошел по этой стезе дальше, а Эдвард, на восемнадцатом году жизни, выпустил первый томик своих стихов “Азазот и другие уродства”, который сразу составил ему репутацию талантливого поэта. Дэрби, хотя и терялся в самых обычных ситуациях, жил в общем-то неплохо. Здоровье у него улучшилось, но Эдвард продолжал оставаться под родительской опекой: никуда не выезжал, сам не принимал никаких решений, не приобрел никакой профессии и, достигнув совершеннолетия «оставался в сущности большим младенцем.
Его светлые волосы, молочная кожа, мягкий и мелодичный голос нравились женщинам, и его могли бы ожидать многочисленные победы, если бы он не выбрал роль затворника в окружении одних только книг.
Я тем временем закончил Гарвард, прошел практику у бостонского архитектора, женился и вернулся в родной дом. Эдвард приходил ко мне ежевечерне. Звонил он, кстати, всегда одинаково: три коротких и, после паузы,— еще два раза. Я же бывал у него гораздо реже.
Дэрби в шестнадцать лет поступил в местный университет Миска- тоник и тремя годами позже получил диплом. Был он первым по английской и французской литературе, хорошие оценки получал по всем предметам, за исключением математики и точных наук. Он с головой окунулся в богатое собрание университетской библиотеки: читал “Книгу Эйбона”, “Неизвестные культы” фон Юнтца, “Некро- номикон” Абдуллы Альхазреда — все по оккультным наукам.
Дэрби к 25 годам отличался необыкновенной эрудицией и слыл довольно известным поэтом.
Мать Эдварда умерла, когда ему было тридцать четыре года. Мой друг настолько болезненно переживал ее кончину, что несколько месяцев даже лечился от нервного расстройства. Я не отходил от него. За эти месяцы мы особенно сблизились, и сына, который родился у меня примерно через год после выздоровления Дэрби, я назвал в честь своего друга.
… Дэрби познакомился с Азенат Уит, когда ему было тридцать восемь лет, а ей двадцать три. Дочь моего знакомого Симона Бьюи, Ирэн, училась вместе с нею в колледже Холла в Кингспорте, от Ирэн я узнал об Азенат и , встретив как-то двух девушек вместе, составил мнение об Азенат. Темноволрсая, маленькая и очень красивая: ее красоту не могли испортить даже немного навыкате глаза, но суть в том, что она была из Иннсмута, а место это отличалось недоброй славой. Одна легенда гласила о каком-то чудовищном договоре, заключенном между жителями города и нечистой силой в 1850 году, другая объявляла некоторых членов старых семейств “не совсем людьми”.
Что же касается Азенат, то дело ухудшалось еще и тем, что она была дочерью Эфраима Уита, который в старости женился на молодой женщине (та очень редко появлялась на улице и всегда под вуалью). Всю жизнь старик занимался магией и некоторые всерьез уверяли, что он может вызвать или усмирить бурю на море. Мне пришлось видеть его один или два раза, правда, очень давно, когда он приезжал в наш университет порыться в старых книгах. Его отталкивающее лицо со спутанной сивой бородой вызывало отвращение. Умер он при достаточно необычных обстоятельствах. Ирэн Бьюи рассказывала, что и Азенат частенько давала волю своим способностям: вызывала ветер или одним движением правой руки заставляла выть собак. Она могла предсказать будущее и была прекрасным гипнотизером: как-то на балу, по словам Ирэн, Азенат заставила одну девушку переселиться в ее тело, и та, глазами Азенат, смотрела на саму себя из другого конца зала. Азенат уверяла, что мужское сознание обладает поистине космической мощью и жалела, что родилась женщиной и что если бы она была мужчиной, то силой переросла бы своего отца.
Эдвард познакомился с Азенат на студенческой вечеринке и на следующий день говорил только‑о ней. Он высоко ценил ее знания, ее ум, а уж красота ее покорила моего друга навсегда. На протяжении нескольких последующих недель многие замечали пламенные взгляды, которые Эдвард бросал на девушку. Все сразу решили, что разница в возрасте между ними почти незаметна и, наверное, не будет помехой: мой друг, несмотря на некоторую склонность к полноте, выглядел для своих тридцати восьми совсем юным, а у Азенат были уже морщины вокруг глаз.
Мне вдруг нанес визит Дэрби-старший, отец Эдварда, которому “мальчик” на днях заявил, что немедленно желает жениться. Старый мистер Дэрби просил вмешаться, но что я мог сделать?
Свадьба состоялась через месяц, в мэрии, как того желала невеста, хотя в нашем штате Мэн обычно предпочитают венчание. Мистер Дэрби, а на этом настоял я, тоже присутствовал, была моя жена с сыном, а из гостей одни студенты, с которыми Эдвард общался в университетской библиотеке.
Азенат купила одиноко стоящий дом в Кроунингшилде, перевезла туда книги своего отца и троих слуг — очень древнюю супружескую чету и кухарку, от которой почему-то всегда пахло рыбой.
После свадьбы Эдвард неуловимо переменился, стал более задумчивым, временами даже печальным, иногда говорил о каких-то опасных занятиях своей жены, но знаниям ее доверял и в чистоту ее помыслов верил.
Два следующих года мы виделись реже, знакомый звонок мог не раздаваться у моих дверей неделями, при встречах Эдвард говорил совсем мало и почти ничего о жене. Азенат как-то быстро старела и казалась уже старше своего мужа, временами они отправлялись путешест вовать, как объявляй, “в Европу”, но Эдвард давал понять, что маршруты их были совсем иными.
Через год люди заметили перемену в поведении Эдварда: он вдруг начал совершать поступки, совершенно противоречащие своей природной несобранности. Ну, скажем, раньше он абсолютно не интересовался машинами, даже не знал, что и как расположено в автомобиле, а теперь раскатывал в громадном ’’паккарде” своей жены, причем настолько лихо и с холодной кровью, что становился очень похожим на Азенат или, вернее, на ее отца.
Азенат все старела, Эдвард — молодел. Люди, устав в конце концов обращать внимание на странности молодоженов, предоставили семью Дэрби самой себе. Покинули их и студенты.
На третьем году совместной жизни Эдвард стал делиться со мной своими опасениями: “дело зашло слишком далеко”, говорил он и добавлял: “надо вернуть себе свое существо”. Я сначала ничего не понимал, но потом, сопоставив все, что знал о гипнотической силе его жены, принялся осторожно расспрашивать. Эдвард был благодарен мне за участие и поооещал поговорить со мной “о важных вещах”.
Умер мистер Дэрби. Эдвард хотел переехать в родной дом, однако Азенат пожелала остаться в Кроунингшилде.
Вскоре моя жена передала мне рассказ одной из своих приятельниц, из тех, кто еще заходил к Дэрби. Эта женщина однажды в воротах их дома разминулась с автомобилем, за рулем которого сидел Эдвард. Кухарка объявила, что дома никого нет, но в одном из окон библиотеки мелькнуло лицо Азенат. Странное дело: лицо Азенат, а глаза Эдварда…
Э ДВАРД стал чаще бывать у меня и рассказывал о таких вещах, что я начал всерьез беспокоиться о состоянии его здоровья. Он говорил о тайных сборищах на пустошах: о таинственных руинах в глубинах лесов штата Мэн; о лестницах, которые вели в ужасные пропасти; о лабиринтах с невидимыми стенами, через которые можно проникнуть в другие времена и пространства; об обменах личностями, позволяющих бывать в запретных местах и иных сферах бытия. Эдвард показывал удивительные предметы, ни цветом, ни формой, ни материей своей не похожие ни на что на свете. Временами мой друг вдруг умолкал, как будто кто-то заставлял его молчать, руководя его волей издалека. Иногда ноги его “не вели ко мне” и поговорить со мной удавалось только тогда, когда “Азенат не была в своем теле”.
Как-то осенью я получил телеграмму от шерифа из Чесанку ка: его люди поймали в лесу какого-то сумасшедшего, и тот, на короткое время придя в память, назвал мое имя и адрес. Чесанкук лежит на самом краю большого и наименее изученного лесного массива штата Мэн, я затратил на дорогу целый день и зас гал Дэрби в камере. Несчастный метался между апатией и сильным ь >збуждением. При виде меня он разразился потоком бессвязных фраз:
— Дэн!.. Ради бога!.. Яма с шоггогами… Ниже шести тысяч футов… Я не хотел туда, но она меня стащила вниз… Ийя! Шуб-Гигтурат! Фигура стояла над алтарем и было их, воющих, пятьсот… Кто-то взвыл: “Камог! Камог!” — и было это имя старого Эфраима… А минуту назад я сидел в своей библиотеке, запертый на ключ… Она, в моем теле, в проклятой яме, где начинается Царство Тьмы… Я видел шогго- га, видел, как он меняет обличье… Как это страшно!.. Если она еще раз сделает так, я убью ее, собственными руками убью!..
Я долго успокаивал его, а потом купил ему кое-какую одежду и утром повез несчастного назад. К себе, в Кроунингшилд, он возвращаться не желал, и я решил поселить Эдварда у себя и помочь ему получить развод: дальнейшая жизнь с Азенат равнялась для моего друга самоубийству.
К вечеру, когда мы проезжали мимо Портленда, он снова заговорил о жене, о том, что она входит в его тело и когда-нибудь останется в нем навсегда. Хуже всего то, что она делает это все чаще и забирает его су- щество на гораздо большее время, зная, что мощный мозг и слабая воля мужа позволят ей навечно поселиться в его теле. Став великой колдуньей, Азенат оставит Эдварду свое теперешнее обличье, которое уже и женским-то назвать можно только с натяжкой. Да, говорил Эдвард, я могу многое рассказать о чудовищном договоре между жителями Ин- нсмута и вышедшими из моря дьяволами. Эфраим Уит знал тайну… Старея, он совершил омерзительную вещь… Хотел жить вечно… Азенат это удастся… Ей всегда все удается…
Я искоса посматривал на своего друга. Физически он окреп, но за психическое состояние его я бы не поручился.
— Дэн, Дэн, неужели ты не помнишь его диких глаз и его спутанной бороды? Он раз посмотрел на меня… Я никогда не забуду этот взгляд! А теперь Азенат смотрит на меня так же… И я знаю, почему! Я нашел в “Некрономиконе” формулу… Страницы не назову. Пока не назову, но ты поймешь, когда увидишь все сам. Азенат может вечно переходить из одного тела в другое. Жизненная энергия не исчезает со смертью… Послушай, Дэн… Ты знаешь, что моя жена пишет, наклоняя буквы влево? Знаешь, почему? Видел ли ты когда-нибудь рукописи старого Эфраима? И почему я смертельно испугался, увидея ее записи?..
Азенат… Существует ли она в действительности? Почему думали, что в желудке ее отца нашли яд? Почему Джимон, слуга, рассказывал, что старик кричал, как испуганный ребенок, когда она заперла его на глухом чердаке в нашем доме… Почему Эфраим был в ярости, когда у него родилась дочь, а не сын? Не сделал ли он с маленькой Азенат то* что теперь она хочет совершить со мной?.. Почему ее буквы Гак похожи на…
Эдвард внезапно вздрогнул, замер, по его лицу прошла волна судорог, все тело изогнулось в конвульсиях, и я от изумления, смешанного с непонятным отвращением, чуть не выпустил из рук руль: будто рядом со мной сидел не ближайший друг, а неведомый пришелец из другого мира.
Но все очень быстро кончилось. Эдвард пришел в себя и попросил уступить место за рулем. Когда мы пересаживались, я заметил р его глазах необычный блеск и подумал, что сейчас к Дэрби снизошла энергия воли, какую не раз замечали в нем люди.
Когда мы проезжали Бидфорд, уличные фонари осветили стиснутые губы Эдварда и его горящие глаза. Да, он вдруг действительно с гал похож на свою жену и на старого Эфраима…
За городом Дэрби заговорил снова, но что-то случилось с его голосом: он стал решительнее, тверже, глубже. Интонации, с какими Эдвард произносил рубленые отточенные фразы, напомнили мне что- то из далекого прошлого… — Извини и прости мне этот приступ. Жаль, стыдно. Я не всегда умею взять себя в руки. Да, спасибо, что довез до дома. Еще раз прости за те глупости, что я рассказывал о жене. Перетрудился, вот и результат. Какое-то время я буду отдыхать, но не подумай, вины Азенат в том нет никакой. Ты ждешь объяснений? Они просты. В лесах все еще много индейских тотемов, а меня они интересовали всегда. Автомобиль я где-то оставил, но не беда, пошлю за ним Джимона. Месяц отдыха — и я опять на ногах!
Уже не помню, отвечал я или нет: его поведение и тон совершенно сбили меня с толку. Я хотел только одного — быстрее приехать домой. На повороте, где дорога сворачивает налево, к побережью, я боялся, что Эдвард повернет, чтобы проехать через Иннсмут, однако он держал прямо, и к полуночи мы въехали в Кроунингшилд. В окнах старого дома горел свет, Эдвард вышел, еще раз поблагодарил меня, и я с облегчением уехал.
Вскоре Эдьард пришел ко мне, вернул книги, которые брал почитать, произнес несколько фраз, явно не желая долгого разговора, и быстро уехал на “паккарде”. Только потом я вспомнил, что он не позвонил как обычно: три звонка, пауза и еще два раза…
В конце октября Эдвард уехал куда-то на неделю. В то самое время студенты говорили между собой о некоем жреце зловещего культа, объявившемся в Нью-Йорке. А я вспомнил дорогу от Чесанкука до Кроунингшилда — и не мог ничего понять. Тем временем слухи о семье Дэрби возобновились с новой силой: говорили в основном о рыданиях, раздающихся из их дома в Кроунингшилде. Рыдала Азенат. Голос звучал то громко, то как бы придушенно, угасая. Говорили об этом даже шерифу, но в один прекрасный день Азенат появилась в городе, весело поговорила с несколькими знакомыми, объяснила как-то свое отсутствие и мимоходом вспомнила о приезжей приятельнице из Бостона, у которой “очень расстроены нервы”. Но никто этой приятельницы и в глаза не видел, да и не только женский плач было слышно из дома Дэрби: дважды рыдал мужчина. В первой половине ноября вечером в моем доме раздался знакомый звонок. На пороге стоял Эдвард, на лице которого отражались сразу и испуг, и триумф. Неуверенными шагами прошел он в мой кабинет, попросил стакан виски. Я не стал ни о чем его расспрашивать. Он заговорил сам:
—Азенат уехала. Мы вчера долго разговаривали, и она обещала прекратить эксперименты надо мной. Конечно, она должна была рано или поздно признать свое поражение — я защищен той формулой, о которой тебе говорил. Она уступила мне, хотя и страшно разозлилась. Собрала чемоданы, села в бостонский поезд, а оттуда — в Нью-Йорк. Опять начнутся сплетни, но ты уж говори, что она уехала путешествовать. Я думаю, что развод получу, так или иначе, главное, она поклялась, что оставит меня в покое. Ох, Дэн, как это ужасно! У тебя забирают твое тело, делают твое сознание узником чужой плоти.. И что бы я делал без формулы из “Некрономикона”! Эдвард огляделся по сторонам и потянулся за новой порцией виски.
— Сегодня я рассчитал всех слуг. Ну и морока была с ними — ни за что не хотели уходить и еще начали задавать вопросы. Мне пришлось их выгнать, но знал бы ты, как они зловеще смеялись, когда уходили из дома… Ты, навеоное, думаешь, что я сошел с ума, но вспомни, пожалуйста, наше г утешествие. Ты же сам был свидетелем того как она выгаала меня из моего тела… Мгновение — и я вновь оказался в своей библиотеке, где меня всегда закрывали эти проклятые слуги. А в автомобиле ты сидел рядом с Азенат, неужели ты этого не почувствовал?
Конечно, я должен был почувствовать… Но разве может нормальный человек с обыкновенным здравым смыслом принять такое объяснение? А мой собеседник говорил дальше, с каждой минутой все оживленнее.
— Как она старалась заполучить меня, Дэн! И стала бы мной, нако- • нец, а я навсегда — ею. Думаю… она убила бы меня потом, черт бы ее побрал!.. Как делала уже раньше… она или он… уже делал так…
Он вздрогнул и ближе наклонился ко мне:
— Я же намекал тебе! Это не Азенат, это старый Эфраим! Я давно заметил, что ее почерк похож на отцовский, а уж когда она говорила такие вещи, которые мог знать только он… Он переселился в нее, а потом отравил свое старое тело… Ты что, никогда не замечал души старого Эфраима в горящих глазах этой дьяволицы?
Эдвард замолк. Да, его место в лечебнице для душевнобольных, подумал тоща я. Может быть, когда рядом нет Азенат, он поправится?.. Эдвард поднял голову:
— А теперь мне надо отдохнуть. Позже я расскажу тебе массу интересного. О людях, обладающих знаниями, которых никто не должен знать и которые совершают такие дела, которых никто не должен делать. Нет, больше я в руки не возьму проклятые книги! Будь я библиотекарем, я бы сжег их все до единой! Вот скоро я перееду из того дома, и ничего, ничего со мной она уже не сделает! Поскорей бы переехать — я даже стен там боюсь!
Ночь Эдвард провел у меня. Утром мы говорили о планах его переезда в родительский дом, о наших будущих путешествиях.
В ГОРОДЕ, как всегда, сплетничали. Очень обеспокоил меня разговор с банкиром Мозесом о том, что Эдвард регулярно посылает денежные чеки Альфреду и Абигайл Саржент, а также Юнис Боб- сон, живущим в Иннсмуте. Значит, его шантажируют, а он не говорит мне ни слова! Скорее бы лето, чтобы увезти Эдварда в Европу… Здоровье у него улучшилось, но угрюмость и меланхолия все же иногда давали о себе знать. Отцовский дом Дэрби был почти подготовлен для нового жильца, и вдруг Эдвард охладел к переезду. Я продолжал настаивать, а он все оттягивал решение, назначал новые и новые сроки. Старый слуга его отца, состоящий теперь при Эдварде, рассказывал мне, как его хозяин слоняется по мрачным закоулкам Кроунингшилдского дома и часто заходит в подвал.
Под Рождество, когда мы сидели в моем кабинете и мирно разговаривали, Эдвард внезапно вскочил на ноги и стал кричать:
— Мой мозг! Господи, Дэн, что с моим мозгом?! Боже, она тянет меня к себе с того света… Бьет, царапается… О, дьяволица! Эфраим! Камог! Огонь, огонь везде… за телом, за жизнью, за землей…
Я дал ему вина, усадил обратно в кресло. Он перестал сопротивляться, сразу увял,.и мне пришлось близко наклониться к нему, чтобы расслышать, что он говорит:
— Она снова это пробует… Мне следовало бы догадаться… Нет на свете ни силы, которая могла бы остановить ее, ни расстояния, ничего. Она постоянно вселяется в меня, особенно ночью… Как все ужасно!
Он заснул в кресле. А наутро пропал. Я позвонил в Кроунингшилд, и слуга мне ответил, что хозяин бегает по библиотеке и у него температура. Состояние Эдварда с того дня неуклонно ухудшалось. Я каждый день приезжал к нему и всегда заставал Эдварда бессильно сидящим в кресле в библиотеке и смотрящим незрячими глазами в потолок. Он словно к чему-то постоянно прислушивался.
Я долго разговаривал с его банкиром, доктором, адвокатом и мы, посовещавшись, вызвали двух известных специалистов. Их первые же вопросы вызвали у Эдварда такой отчаянный припадок, что карета скорой помощи в тот же вечер отвезла Дэрби в лечебницу для умалишенных. Я приходил к нему раза два в неделю и не мог удержаться от слез, слыша его крики, шепот и беспрестанно повторяющиеся фразы: Я должен был сделать это… Она овладевает мною там, внизу, в темноте… Спасите меня, мама, Дэн!.. Хотя врачи и не обещали хоть какого-то улучшения, я старался быть оптимистом. Как его опекун, я полностью приготовил для него отцовский дом, куда Дэрби мог бы вернуться в любую минуту. Что же касается дома в Кроунингшилде, то я ездил туда каждую неделю, но не знал, что с ним делать.
Все закончилось в феврале.
События ускорила — словно по иронии судьбы — надежда на выздоровление. По телефону из лечебницы мне сообщили, что Эдвард очнулся из забытья, почти ничего не помнит из прошлого, однако находится в полном рассудке. Я радостно помчался в больницу, открыл дверь его палаты и… Ко мне подходил полный энергии Эдвард, протягивая с хорошо уже знакомой мне усмешкой руки. Я увидел горящие глаза, стиснутые в застывшей улыбке губы, услышал голос — ироничный, злой.
Он очень спокойно разговаривал со мной о своем близком возвращении домой, благодарил меня, просил сделать то-то и то-то. Я молчаливо кивал. Я был подавлен. Сидящий подле меня человек не был Эдвардом — да, вид Эдварда, но не сам Эдвард, которого я хорошо знал. А если не он, то кто же? Следует ли вернуть свободу этому человеку или стереть его с лица земли?
На следующий день ухудшения не наступило, и к вечеру от постоянных дум я совсем обессилел…
…В полночь раздался телефонный звонок. В трубке ничего не было слышно, но, прислушавшись, я разобрал какие-то приглушенные звуки, словно кто-то старался выдавить из себя подобие слов.
— Кто? Кто говорит? — допытывался я, а в ответ доносилось непонятное бульканье. Я позвонил на станцию и мне ответили, что вызов пришел из пустого дома в Кроунингшилде. Когда я, вызвав полицию, добрался до последнего прибежища Эдварда… Короче говоря, погреб был перевернут вверх ногами: на земляном полу следы ног, разбросанная одежда; странные отпечатки пальцев на телефонной трубке и повсюду — отвратительный запах. Полицейские занялись поисками старых слуг, которые, по их мнению, могли таким странным образом отомстить мне, как дру1у и советчику их бывшего хозяина.
Но разве бывшие слуги Эдварда подделали бы его письмо? Да, многое теперь мне стало ясно, и, прежде всего, то, что существует потусторонний мир, а в нем чудовища, которых недобрый человек может вызвать в наш мир. Демон Эфраим-Азенат совершил это.
И утром, после ужасной ночи, в лечебнице я убил демона. Я знаю, силы зла иногда переживают собственную физическую оболочку, и никто не может спать спокойно, пока тело лже-Эдварда не будет сожжено. Я настаиваю на этом. Только огонь покончит с силами зла навсегда, или я стану их следующей жертвой. Эфраим, Азенат, Эдвард… Кто следующий? Я не хочу, чтобы меня выгоняли из моего тела! Я не хочу обмениваться душой с продырявленным пулями трупом!
Я постараюсь сейчас рассказать подробнее о той последней ночи.
Я не буду призывать тех свидетелей, которые видели около двух ночи возле моего дома смердящего карлика. Полиция им не верит — и оставим это. Меня тогда разбудил стук в дверь и звонок, на который нажимала слабая, неуверенная рука. Старый наш сигнал: три коротких, пауза и еще два раза. Дэрби? Получивший назад свою душу? Убежал? Отпущен из лечебницы раньше срока? В два ночи? Набросив шлафрок, я открыл дверь, и голова моя закружилась от смрада… Где Эдвард и кто этот карлик? На карлике было пальто моего друга. Полы волочились по земле, а подвернутые рукава полностью скрывали руки.
Шляпа на голове с опущенными полями, лицо, закрытое шерстяным шарфом. Карлик подал мне конверт. В свете лампы из прихожей я увидел знакомый почерк Эдварда. Карлик стоял на пороге, я читал письмо и со страхом думал, не проснулась ли жена.
“Дэн! Иди в больницу и убей создание, находящееся в моей палате. Это не Эдвард Дэрби, она все-таки добралась до меня, я мертв уже три с половиной месяца. Я обманул тебя, она не уехала. Я убил ее. Не мог иначе. Мы были одни, и я был в своем теле. Она умерла от удара по го- лове, и я закопал ее в погребе. Слуги догадывались, но что они могли сказать полиции? Правду о хозяйке? Я рассчитал их. Они тоже были приверженцами Культа, и одному богу известно, на что теперь они могут решиться.
Какое-то время я думал, что избавился от Азенат (Эфраима?), а ведь отлично знал, что душа живет до тех пор, пока существует тело: и пришла минута, когда я оказался в темноте, в гниющем ее теле, в глубине подвала. Мне в итоге удалось вырваться, но конец мой близок и говорить я уже не Moiy. Поэтому пишу.
Убей демона, если ты не желаешь зла этому миру! Проследи, чтобы тело его было сожжено! Иначе жить он будет вечно, переходя из одного тела в другое.
Прощай, Дэн! Ты был для меня настоящим другом и мне жаль, что я не могу обратиться с этой просьбой к кому-то другому.
Убей демона!.. Твой Эд.»
Я потерял сознание, когда чудовищный карлик бесформенной массой упал на пол. Приехала полиция, врачи, меня положили в постель, но никто не отваживался подойти к останкам, лежащим на пороге.
В одежде Эдварда — в его пальто, шарфе и шляпе — была ужасная, расползающаяся субстанция, кости и разбитый твердым предметом череп. По зубным протезам узнали, что череп принадлежал Азенат. Затем меня повезли в лечебницу.