Склеп / Перевод А. Сыровой

В свя­зи с собы­ти­я­ми, кото­рые при­ве­ли меня к пре­бы­ва­нию в при­юте для душев­но­боль­ных, я сознаю, что мое поло­же­ние, есте­ствен­но, ста­вит под сомне­ние досто­вер­ность мое­го повест­во­ва­ния. К сожа­ле­нию, неоспо­ри­мый факт, что боль­шая часть чело­ве­че­ства слиш­ком огра­ни­че­на в сво­ей умствен­ной спо­соб­но­сти к про­ни­ца­тель­но­сти и пред­ви­де­нию. Таким людям труд­но быва­ет понять тех немно­гих пси­хи­че­ски утон­чен­ных инди­ви­ду­у­мов, чье ощу­ще­ние и вос­при­я­тие отдель­ных фено­ме­нов окру­жа­ю­ще­го мира лежит за пре­де­ла­ми обще­при­ня­то­го. Люди более широ­ко­го интел­лек­та зна­ют, что нет чет­кой гра­ни­цы меж­ду реаль­ным, дей­стви­тель­ным и нере­аль­ным, вооб­ра­же­ни­ем, что все явле­ния вос­при­ни­ма­ют­ся каж­дым из нас по-сво­е­му, бла­го­да­ря тон­ким инди­ви­ду­аль­ным физи­че­ским и пси­хи­че­ским раз­ли­чи­ям. Имен­но они и дела­ют все наши ощу­ще­ния столь непо­хо­жи­ми. Тем не менее про­за­и­че­ский мате­ри­а­лизм боль­шин­ства изоб­ли­ча­ет чуть ли не как сума­сше­ствие явле­ния ирра­ци­о­наль­ные, явно не укла­ды­ва­ю­щи­е­ся в про­кру­сто­во ложе обы­ден­ной логи­ки и смыс­ла.

Меня зовут Джер­вас Дад­ли. С ран­не­го дет­ства я рос отре­шен­ным и дале­ким от жиз­ни чело­ве­ком, свое­об­раз­ным меч­та­те­лем. Мое мате­ри­аль­ное бла­го­со­сто­я­ние поз­во­ля­ло мне осво­бо­дить­ся от забот о хле­бе насущ­ном. По скла­ду сво­е­го харак­те­ра, весь­ма импуль­сив­но­го, я не был рас­по­ло­жен к нау­кам или раз­вле­че­ни­ям в обще­стве дру­зей и зна­ко­мых. Я пред­по­чи­тал пре­бы­вать в цар­стве грез и меч­та­ний, в сто­роне от собы­тий реаль­но­го мира.

Мои юные годы про­шли в чте­нии древ­них и мало­из­вест­ных книг и ману­скрип­тов, в про­гул­ках по полям и лесам непо­да­ле­ку от дома, кото­рый мне достал­ся по наслед­ству. Не думаю, что то, что я узнал из тех книг или уви­дел в лесах и полях, было имен­но тем, что зна­ли или виде­ли дру­гие. Но не сле­ду­ет мно­го гово­рить об этом, так как подроб­ные рас­суж­де­ния на дан­ную тему толь­ко дадут лиш­нюю пищу для без­жа­лост­но­го зло­сло­вия по пово­ду мое­го рас­суд­ка, кото­рое мне и рань­ше при­хо­ди­лось слы­шать в осто­рож­ном шепо­те окру­жа­ю­щих за спи­ной. Мне вполне доста­точ­но рас­ска­зать о собы­ти­ях, не углуб­ля­ясь в сам меха­низм при­чин­но- след­ствен­ных свя­зей.
Как уже было ска­за­но, я пре­бы­вал в цар­стве грез и фан­та­зий, в сто­роне от реаль­но­го мате­ри­аль­но­го мира, но я не утвер­ждал, что нахо­дил­ся в нем в оди­но­че­стве. Абсо­лют­но­го оди­но­че­ства в при­ро­де не суще­ству­ет. Осо­бен­но оно не харак­тер­но для чело­ве­ка: ведь из-за недо­стат­ка или отсут­ствия дру­же­ских вза­и­мо­от­но­ше­ний с окру­жа­ю­щи­ми его неодо­ли­мо вле­чет к обще­нию с дру­гим миром — с тем, что уже более не явля­ет­ся или вовсе не явля­ет­ся живым.
Рядом с моим домом есть уеди­нен­ная, порос­шая лес­ком лож­би­на, углу­бив­шись в кото­рую в полу­мра­ке я про­во­дил почти все свое вре­мя в чте­нии, раз­мыш­ле­ни­ях и меч­тах. По этим скло­нам, порос­шим мхом, я делал пер­вые шаги в мла­ден­че­стве, рядом с суч­ко­ва­ты­ми, при­чуд­ли­во изо­гну­ты­ми дуба­ми моих маль­чи­ше­ских фан­та­зий. Хоро­шо ли я узнал лес­ных нимф? Часто ли наблю­дал их фан­та­сти­че­ские и само­заб­вен­ные хоро­во­ды при едва про­би­ва­ю­щем­ся све­те ущерб­ной луны?— но не об этом я дол­жен гово­рить сей­час. Я толь­ко рас­ска­жу вам об оди­но­че­стве скле­па, укрыв­ше­го­ся в сумра­ке чащи, о забро­шен­ном скле­пе семей­ства Хай­дов, ста­рин­ной и бла­го­род­ной фами­лии, чей послед­ний пря­мой пото­мок нашел свое упо­ко­е­ние в его тем­ных глу­би­нах за несколь­ко деся­ти­ле­тий до мое­го появ­ле­ния на свет. Фамиль­ный склеп, о кото­ром идет речь, был постро­ен из ста­ро­го гра­ни­та, с тече­ни­ем вре­ме­ни изме­нив­ше­го свой цвет от частых дождей и тума­нов. Это вры­тое в склон хол­ма соору­же­ние мож­но уви­деть, толь­ко ока­зав­шись у само­го вхо­да. Дверь, мас­сив­ная и непри­вле­ка­тель­ная гра­нит­ная пли­та, висит на про­ржа­вев­ших желез­ных пет­лях и стран­ным обра­зом неплот­но при­кры­та с помо­щью желез­ных цепей и вися­чих зам­ков, соот­вет­ствуя отвра­ти­тель­ной моде полу­ве­ко­вой дав­но­сти. Оби­та­ли­ще же несколь­ких поко­ле­ний, кото­рое когда-то вен­ча­ло собой склон, под­дер­жи­ва­ю­щий его, — дом не так дав­но стал жерт­вой пожа­ра, воз­ник­ше­го здесь от уда­ра мол­нии, О той, раз­ра­зив­шей­ся посре­ди ночи гро­зе, кото­рая раз­ру­ши­ла это мрач­ное стро­е­ние, ста­ро­жи­лы в окру­ге гово­ри­ли ино­гда тихи­ми тре­вож­ны­ми голо­са­ми, наме­кая на то, что они назы­ва­ли «божьим гне­вом».

Сами эти сло­ва и то, с какой инто­на­ци­ей они про­из­но­си­лись, уси­ли­ли во мне с года­ми и без того все­гда силь­ное почте­ние к раз­ва­ли­нам, моги­лам и скле­пам, при­ютив­шим­ся в густых тем­ных лесах. В том силь­ном пожа­ре погиб толь­ко один чело­век.

Когда умер послед­ний из рода Хай­дов, он был похо­ро­нен в этом тихом тени­стом месте. Его брен­ные остан­ки были пере­ве­зе­ны сюда из дале­кой стра­ны, где семья нашла при­ют после того, как сго­рел особ­няк. Не оста­лось нико­го, кто мог бы поло­жить цве­ты у гра­нит­но­го пор­та­ла. Немно­гие осме­лят­ся храб­ро всту­пить в этот гне­ту­щий полу­мрак, окру­жа­ю­щий склеп. Полу­мрак, в кото­ром, каза­лось, бро­дят при­зра­ки.

Нико­гда не забу­ду тот день, когда впер­вые наткнул­ся на этот спря­тав­ший­ся от глаз дом, при­ютив­ший смерть. Это было в сере­дине лета, когда алхи­мия при­ро­ды пре­вра­ща­ет пей­заж в один живой и почти одно­род­ный зеле­ный мас­сив; когда чув­ству­ешь упо­е­ние от шеле­стя­щей вокруг тебя влаж­ной после дождя лист­вы и не под­да­ю­щей­ся тон­ко­му рас­по­зна­ва­нию запа­хов зем­ли и рас­ти­тель­но­сти. В таком живо­пис­ном окру­же­нии мыс­ли отка­зы­ва­ют­ся рабо­тать; вре­мя и про­стран­ство ста­но­вят­ся незна­ча­щи­ми и нере­аль­ны­ми кате­го­ри­я­ми, а эхо забы­то­го дои­сто­ри­че­ско­го про­шло­го настой­чи­во отда­ет­ся в оча­ро­ван­ном созна­нии.

Весь день я бро­дил по лож­бине, в таин­ствен­ной роще, думая о том, что не нуж­да­ет­ся в обсуж­де­нии. И был-то я ребен­ком деся­ти лет от роду. Я видел и слы­шал такие чуде­са, от кото­рых дале­ка тол­па, и стран­ным обра­зом в неко­то­ром смыс­ле чув­ство­вал себя совсем взрос­лым. Когда, с тру­дом про­би­ра­ясь сквозь зарос­ли густо­го верес­ка, я неожи­дан­но наткнул­ся на вход в склеп, я не имел ни малей­ше­го поня­тия о том, что обна­ру­жил. Глы­бы тем­но­го гра­ни­та, дверь, таин­ствен­но при­от­кры­тая, погре­баль­ные над­пи­си над вхо­дом не вызы­ва­ли у меня мрач­ных или непри­ят­ных ассо­ци­а­ций. О моги­лах и скле­пах мне было извест­но, и я мно­го о них думал, но в силу осо­бо­го свой­ства харак­те­ра меня все­гда ста­ра­лись огра­дить от посе­ще­ний клад­бищ. Стран­ный камен­ный домик на порос­шем лесом склоне был для меня не более, чем источ­ни­ком любо­пыт­ства; и его холод­ное, сырое про­стран­ство внут­ри, в кото­рое я тщет­но пытал­ся про­ник­нуть сквозь соблаз­ни­тель­но при­от­кры­тую дверь, не содер­жа­ло для меня даже наме­ка на смерть или тле­ние. Но в то мгно­ве­ние заро­ди­лось без­рас­суд­ное жела­ние, кото­рое и при­ве­ло меня в ад это­го зато­че­ния, где я нахо­жусь сей­час. Побуж­да­е­мый голо­сом, кото­рый, долж­но быть, исхо­дил из страш­ных глу­бин леса, я решил­ся вой­ти в этот маня­щий мрак, несмот­ря на мас­сив­ные цепи, заго­ра­жи­ва­ю­щие про­ход. В уга­са­ю­щем све­те дня я с гро­хо­том сотря­сал метал­ли­че­ские дета­ли на камен­ной две­ри, наме­ре­ва­ясь открыть ее поши­ре, и пытал­ся про­тис­нуть свое худо­ща­вое тело сквозь уже име­ю­щу­ю­ся щель. Но успех не сопут­ство­вал моим уси­ли­ям. Испы­ты­вая пона­ча­лу обыч­ный инте­рес, я ста­но­вил­ся про­сто одер­жи­мым, и когда в сгу­ща­ю­щих­ся сумер­ках вер­нул­ся домой, то поклял­ся богом, что любой ценой одна­жды взло­маю дверь, веду­щую в эти тем­ные глу­би­ны, кото­рые, каза­лось, зва­ли меня. Врач с седе­ю­щей боро­дой, кото­рый каж­дый день наве­щал меня в моей пала­те, одна­жды ска­зал кому-то из посе­ги­те­лей, что это реше­ние и поло­жи­ло нача­ло мое­му забо­ле­ва­нию, — моно­ма­нии; но я остав­ляю окон­ча­тель­ное реше­ние за мои­ми чита­те­ля­ми, когда они обо всем узна­ют.

Меся­цы, после­до­вав­шие за моим откры­ти­ем, про­шли в тщет­ных попыт­ках взло­мать слож­ный замок, вися­щий на две­ри, в крайне осто­рож­ных рас­спро­сах отно­си­тель­но воз­ник­но­ве­ния здесь это­го соору­же­ния. Имея от при­ро­ды вос­при­им­чи­вый ум и слух, я мно­гое узнал; хотя врож­ден­ная скрыт­ность застав­ля­ла меня нико­го не посвя­щать в свои дела и пла­ны.

Воз­мож­но, сто­ит упо­мя­нуть о том, что я вовсе не был удив­лен или напу­ган, узнав о пред­на­зна­че­нии скле­па. Мои доволь­но ори­ги­наль­ные раз­мыш­ле­ния о жиз­ни и смер­ти смут­ным обра­зом ассо­ци­и­ро­ва­ли холод­ную плоть с живым телом, и мне каза­лось, что та боль­шая, несчаст­ная семья из сго­рев­ше­го особ­ня­ка каким-то обра­зом пере­се­ле­на внутрь камен­но­го про­стран­ства, кото­рое я горел жела­ни­ем иссле­до­вать. Слу­чай­но услы­шан­ные исто­рии о таин­ствен­ных обря­дах и нече­сти­вых пиру­шек в ста­рин­ном особ­ня­ке вызва­ли у меня новый глу­бо­кий инте­рес к это­му месту, воз­ле две­ри кото­ро­го я быва­ло сидел по несколь­ку часов под­ряд каж­дый день. Одна­жды я бро­сил све­чу в при­от­кры­тую дверь, но не смог уви­деть ниче­го, кро­ме несколь­ких серых камен­ных сту­пе­ней, веду­щих в под­зе­ме­лье. Запах, исхо­дя­щий изнут­ри, был омер­зи­тель­ным, он оттал­ки­вал, но одно­вре­мен­но и окол­до­вы­вал меня. Мне каза­лось, что я знал его преж­де, в дале­ком-дале­ком про­шлом, скры­том за пре­де­ла­ми моей Памя­ти.
Через год после это­го слу­чая, на чер­да­ке сво­е­го дома, зава­лен­но­го кни­га­ми, я наткнул­ся на изъ­еден­ный чер­вя­ми пере­вод кни­ги Плу­тар­ха «Жиз­не­опи­са­ния».

Про­чи­тав гла­ву о Тезее, я нахо­дил­ся под силь­ным впе­чат­ле­ни­ем того места, где рас­ска­зы­ва­лось об огром­ном камне, под кото­рым буду­щий герой-отрок дол­жен най­ти зна­ме­ние судь­бы, едва он ста­нет доста­точ­но взрос­лым, что­бы сдви­нуть тот гро­мад­ный камень. Эта леген­да рас­се­я­ла мое ост­рей­шее нетер­пе­ние попасть в склеп, так как я нако­нец­то понял, что вре­мя мое еще не насту­пи­ло. Поз­же, ска­зал я себе, когда я ста­ну взрос­лым и набе­русь сил и ума, то без тру­да смо­гу открыть эту уви­тую мас­сив­ны­ми цепя­ми дверь; а до тех пор мне луч­ше под­чи­нить­ся тому, что назы­ва­ет­ся пред­на­чер­та­ни­ем Судь­бы.

Вслед­ствие это­го мои бде­ния у про­ни­зы­ва­ю­ще­го сыро­го вхо­да ста­ли менее настой­чи­вы­ми и регу­ляр­ны­ми, и я про­во­дил мно­го вре­ме­ни в дру­гих, не менее необыч­ных заня­ти­ях. Ино­гда по ночам я тихонь­ко под­ни­мал­ся с посте­ли и украд­кой выби­рал­ся из дома, что­бы побро­дить по клад­би­щам и дру­гим местам захо­ро­не­ния, от посе­ще­ния кото­рых меня так ста­ра­тель­но удер­жи­ва­ли роди­те­ли. Я не могу ска­зать вам, чем я там зани­мал­ся, так как сей­час и сам уже не уве­рен в про­ис­хо­дя­щем. Но зато я пом­ню, как на сле­ду­ю­щий день после подоб­ных ноч­ных выла­зок я, быва­ло часто, удив­лял сво­их домо­чад­цев тем, что мог гово­рить на темы, почти забы­тые для мно­гих поко­ле­ний. Имен­но после одной из таких ночей я шоки­ро­вал свою семью позна­ни­я­ми о захо­ро­не­нии бога­то­го и зна­ме­ни­то­го сквай­ра Брю­сте­ра, созда­те­ля исто­рии этих мест, кото­рый был погре­бен в 1711 году и чей над­гроб­ный камень сине­ва­то-серо­го цве­та с высе­чен­ным на нем изоб­ра­же­ни­ем двух скре­щен­ных бер­цо­вых костей и чере­пом мед­лен­но пре­вра­щал­ся в прах. В сво­ем дет­ском вооб­ра­же­нии я тут же пред­ста­вил себе не толь­ко то, как вла­де­лец похо­рон­но­го бюро Гуд­ман Симп­сон украл у покой­но­го баш­ма­ки с сереб­ря­ны­ми пряж­ка­ми, шел­ко­вые длин­ные нос­ки и атлас­ные корот­кие шта­ны в обтяж­ку, но так­же и то, как сам сквайр, еще не окон­ча­тель­но умер­ший, два­жды пере­вер­нул­ся в гро­бу под могиль­ным хол­мом, на сле­ду­ю­щий день после погре­бе­ния.
Мысль забрать­ся в склеп нико­гда не дава­ла мне покоя, она была уси­ле­на неожи­дан­ны­ми гене­а­ло­ги­че­ски­ми откры­ти­я­ми, что мое про­ис­хож­де­ние по мате­рин­ской линии име­ло хоть незна­чи­тель­ную, но связь с яко­бы вымер­шей семьей Хай­дов. Послед­ний в роду по линии отца, я был, воз­мож­но, послед­ний и в этой ста­рой и таин­ствен­ной родо­слов­ной. У меня появи­лись ощу­ще­ния, что склеп был «моим», и я с огром­ным нетер­пе­ни­ем ждал того момен­та, когда смо­гу открыть тяже­лую камен­ную дверь и спу­стить­ся по скольз­ким камен­ным сту­пе­ням в тем­но­ту под­зе­ме­лья. Теперь у меня появи­лась при­выч­ка сто­ять у при­от­кры­той две­ри в склеп и очень вни­ма­тель­но при­слу­ши­вать­ся. Для это­го стран­но­го ноч­но­го заня­тия я выби­рал люби­мое мое вре­мя полу­ноч­ной тиши­ны. К той поре, когда я стал совер­шен­но­лет­ним, я уже про­топ­тал неболь­шую про­га­ли­ну в чаще у вхо­да в склеп. Рас­ти­тель­ность, окру­жаю щая его, — замы­ка­ла полу­кру­жи­ем обра­зо­вав­ше­е­ся про­стран­ство, слов­но огра­да. А вет­ви дере­вьев нави­са­ли свер­ху, обра­зуя что-то вро­де кры­ши. Эта оби­тель была моим хра­мом, а закры­тая дверь — алта­рем, и здесь я, быва­ло, лежал, вытя­нув­шись на покры­той мхом зем­ле. Я думал стран­ные думы и жил в мире стран­ных грез. Ночь, когда я сде­лал свое пер­вое откры­тие, была душ­ной. Долж­но быть, я забыл­ся от уста­ло­сти, так как отчет­ли­во пом­ню, что в момент про­буж­де­ния услы­шал голо­са.

Об их окрас­ке, инто­на­ци­ях и про­из­но­ше­нии я не реша­юсь гово­рить; об их харак­тер­ных осо­бен­но­стях, о темб­рах я не ста­ну гово­рить; но я могу ска­зать о колос­саль­ных раз­ли­чи­ях в сло­вар­ном соста­ве, выго­во­ре и мане­ре про­из­но­сить сло­ва. Все мно­го­об­ра­зие оттен­ков — от ново­ан­глий­ско- дан­тич­ной рито­ри­ки пяти­де­ся­ти­лет­ней дав­но­сти,— каза­лось, было пред­став­ле­но в этом неяс­ном для слу­ха раз­го­во­ре. Хотя на этот уди­ви­тель­ный факт я обра­тил вни­ма­ние поз­же. А в тот момент мое вни­ма­ние было отвле­че­но от про­ис­хо­дя­ще­го дру­гим: собы­ти­ем настоль­ко мимо­лет­ным, что я не мог бы поклясть­ся, что оно име­ло место в дей­стви­тель­но­сти. Едва ли было моим вооб­ра­же­ни­ем то, что, когда я проснул­ся, тут же погас свет внут­ри осев­ше­го в зем­лю и погру­жен­но­го во мрак скле­па. Не думаю, что я был изум­лен или охва­чен пани­кой, но я знал, что очень силь­но изме­нил­ся той ночью. Вер­нув­шись домой, я сра­зу напра­вил­ся на чер­дак, к полу­сгнив­ше­му комо­ду, где нашел ключ, с помо­щью кото­ро­го на сле­ду­ю­щий же день без тру­да пре­одо­лел кре­пость, столь дол­го нахо­див­шу­ю­ся в оса­де.

На это забро­шен­ное и все­ми забы­тое место лил­ся поток мяг­ко­го после­по­лу­ден­но­го све­та, когда я впер­вые вошел под сво­ды скле­па. Я сто­ял, слов­но зача­ро­ван­ный, серд­це мое пры­га­ло от лико­ва­ния, кото­рое невоз­мож­но опи­сать. Как толь­ко я закрыл за собой дверь и спу­стил­ся по влаж­ным от сыро­сти сту­пень­кам при све­те моей един­ствен­ной све­чи, мне все пока­за­лось здесь зна­ко­мым; и хотя све­ча потрес­ки­ва­ла, раз­но­ся вокруг уду­ша­ю­щий запах, я стран­ным обра­зом чув­ство­вал себя в засто­яв­шем­ся, затх­лом воз­ду­хе скле­па как дома. Огля­дев­шись, я уви­дел мно­же­ство мра­мор­ных плит со сто­я­щи­ми на них гро­ба­ми. Вер­нее ска­зать, их остан­ка­ми. Неко­то­рые из них были плот­но закры­ты и невре­ди­мы, дру­гие почти пол­но­стью раз­ру­ши­лись, пре­вра­тив­шись в гру­ду беле­со­ва­той пыли. Нетро­ну­ты­ми вре­ме­нем оста­лись толь­ко сереб­ря­ные руч­ки да таб­лич­ки с над­пи­ся­ми. На одной из них я про­чи­тал имя сэра Джеф­ф­ри Хай­да, кото­рый при­е­хал из Сас­сек­са в 1640 году и умер спу­стя несколь­ко лет. В гла­за бро­са­лось углуб­ле­ние, где сто­ял очень хоро­шо сохра­нив­ший­ся пустой гроб со свер­ка­ю­щей таб­лич­кой, на кото­рой было выгра­ви­ро­ва­но имя, вызвав­шее у меня и улыб­ку, и содро­га­ние одно­вре­мен­но.

Какое-то стран­ное чув­ство заста­ви­ло меня взо­брать­ся на широ­кую пли­ту, зага­сить све­чу и оку­нуть­ся в холод­ное про­стран­ство ожи­да­ю­ще­го сво­е­го хозя­и­на дубо­во­го ложа.
В серой пред­рас­свет­ной мгле я, спо­ты­ка­ясь, вышел из-под сво­дов скле­па и запер за собой цепь на две­ри. Я уже не был более моло­дым чело­ве­ком, хотя все­го два­дцать одна зима сту­ди­ла мои кости. Рано под­ни­ма­ю­щи­е­ся жите­ли дерев­ни, кото­рые виде­ли, как я шел домой, с удив­ле­ни­ем смот­ре­ли на меня. Они изум­ля­лись при виде, как им каза­лось, сле­дов весе­лой пируш­ки на лице чело­ве­ка, кото­рый, по их мне­нию, был воз­дер­жан и вел уеди­нен­ный образ жиз­ни. Перед сво­и­ми роди­те­ля­ми я пред­стал толь­ко после того, как выспал­ся и сон взбод­рил меня.
С той поры я появ­лял­ся в скле­пе каж­дую ночь — видел, слы­шал и делал то, о чем недол­жен вспо­ми­нать. Пер­вое, что пре­тер­пе­ло изме­не­ния, так это речь, все­гда вос­при­им­чи­вая к раз­но­об­раз­ным вли­я­ни­ям; и вско­ре окру­жа­ю­щие обра­ти­ли вни­ма­ние, что в моей мане­ре выра­жать­ся появи­лись арха­и­че­ские обо­ро­ты. Позд­нее в моем пове­де­нии выяви­лись само­уве­рен­ность и без­рас­суд­ство, пока я неволь­но не при­об­рел мане­ры свет­ско­го чело­ве­ка, несмот­ря на свое пожиз­нен­ное затвор­ни­че­ство.

Будучи преж­де мол­ча­ли­вым, я стал раз­го­вор­чи­вым, упо­треб­ляя в сво­ей речи лег­кую иро­нию Честер­фил­да или без­бож­ный цинизм Роче­сте­ра. Я про­яв­лял осо­бую эру­ди­цию, совер­шен­но отли­ча­ю­щу­ю­ся от при­чуд­ли­вых мона­ше­ских уче­ний, над кото­ры­ми я так сосре­до­то­чен­но раз­мыш­лял в юно­сти; экс­пром­том писал лег­кие эпи­грам­мы с наме­ка­ми на Гея, При­о­ра и бой­кое ост­ро­умие Авгу­сти­на. Одна­жды утром за зав­тра­ком я чуть не накли­кал на себя беду, явно с пафо­сом про­де­кла­ми­ро­вав похот­ли­вый Вак­хи­че­ский поток слов поэта восем­на­дца­то­го века, про­де­кла­ми­ро­вал с игри­во­стью геор­ги­ан­ской эпо­хи, едва ли умест­ной на стра­ни­цах этой кни­ги.
При­мер­но в это вре­мя я почув­ство­вал страх перед огнем и гро­зой. Преж­де спо­кой­ный и рав­но­душ­ный к подоб­ным вещам, теперь я испы­ты­вал невы­ра­зи­мый ужас и убе­гал в самые уда­лен­ные угол­ки дома, когда небе­са с гро­хо­том извер­га­ли элек­три­че­ские раз­ря­ды. Моим излюб­лен­ным при­ста­ни­щем стал раз­ру­шен­ный под­вал сго­рев­ше­го особ­ня­ка. В сво­ем вооб­ра­же­нии я начал пред­став­лять себе, как он выгля­дел пер­во­на­чаль­но. Одна­жды я слу­чай­но напу­гал дере­вен­ско­го жите­ля, уве­рен­но при­ве­дя его в неглу­бо­кий под­вал, о суще­ство­ва­нии кото­ро­го я, как ока­за­лось, знал, несмот­ря на тот факт, что он был скрыт от глаз и забыт мно­ги­ми поко­ле­ни­я­ми.
В кон­це кон­цов, насту­пил момент, при­бли­же­ния кото­ро­го я ожи­дал со стра­хом. Мои роди­те­ли, встре­во­жен­ные пере­ме­на­ми в пове­де­нии и внеш­ним видом сво­е­го един­ствен­но­го сына и имея самые доб­рые наме­ре­ния, нача­ли при­ла­гать все уси­лия, что­бы про­сле­дить за каж­дым моим дви­же­ни­ем. Это гро­зи­ло раз­ра­зить­ся бедой. Я нико­му не рас­ска­зы­вал о сво­их посе­ще­ни­ях скле­па, рев­ност­но охра­няя свою тай­ну с само­го дет­ства. А теперь я вынуж­ден был при­ме­нять тща­тель­ную предо­сто­рож­ность, устро­ив хит­ро­ум­ный лаби­ринт в порос­шей лесом лож­бине, что­бы сбить с тол­ку воз­мож­но­го пре­сле­до­ва­те­ля.

Ключ от скле­па я пове­сил на вере­воч­ку, кото­рую носил на шее. Знал об этом я один. Я нико­гда не выно­сил из стен скле­па ниче­го того, что при­влек­ло мое вни­ма­ние, пока я там нахо­дил­ся.
Одна­жды утром, когда я выхо­дил из скле­па после оче­ред­но­го ноч­но­го бде­ния и закреп­лял цепь у вхо­да не слиш­ком твер­дой рукой, я уви­дел в при­мы­ка­ю­щей чаще пере­ко­шен­ное от стра­ха лицо наблю­да­те­ля. Сомне­ний не было — час рас­пра­вы при­бли­жа­ет­ся, так как при­ют мой обна­ру­жен и объ­ект моих ноч­ных про­гу­лок открыт. Чело­век не заго­во­рил со мной, и я поспе­шил домой в надеж­де послу­шать, что он может сооб­щить мое­му изму­чен­но­му забо­та­ми отцу. Все ли мои вре­мен­ные при­ста­ни­ща, кро­ме того, что скры­то за скреп­лен­ной цепью две­рью, извест­ны окру­жа­ю­щим? Пред­ставь­те себе мое вос­хи­щен­ное изум­ле­ние, когда я услы­шал, как сле­див­ший за мной осто­рож­ным шепо­том сооб­щил мое­му роди­те­лю, буд­то я про­вел ночь «воз­ле скле­па»; а в это вре­мя мои застлан­ные дым­кой от бес­сон­ни­цы гла­за уста­ви­лись на щель неплот­но при­кры­той две­ри, запер­той на вися­чий замок!

Каким же чудом был вве­ден в заблуж­де­ние наблю­да­тель? Теперь я был убеж­ден, что какая-то сверхъ­есте­ствен­ная сила защи­ща­ла меня. Набрав­шись храб­ро­сти от это­го послан­но­го свы­ше спа­се­ния, я вновь воз­об­но­вил откры­тые хож­де­ния в склеп. Я был уве­рен в том, что никто не уви­дит, как я туда про­ни­каю. Целую неде­лю я от души насла­ждал­ся сво­им частым пре­бы­ва­ни­ем в весе­лой ком­па­нии мерт­ве­цов, кото­рое я не дол­жен и не хочу здесь опи­сы­вать, как вдруг слу­чи­лось нечто, что при­ве­ло меня в это нена­вист­ное оби­та­ли­ще гру­сти и одно­об­ра­зия.
Мне не сле­до­ва­ло высо­вы­вать носа из дома в ту ночь, так как в воз­ду­хе висе­ло пред­чув­ствие гро­зы, нет-нет да и погро­мы­хи­вал гром в свин­цо­вых тучах, и дья­воль­ское све­че­ние под­ни­ма­лось от зло­вон­но­го боло­та на дне лож­би­ны. Зов мерт­вых тоже был иным. Вме­сто скле­па он про­зву­чал из обуг­лен­ных остан­ков под­ва­ла на гребне хол­ма, отку­да могу­ще­ствен­ный демон пома­нил меня сво­ей неви­ди­мой рукой, когда я появил­ся из рощи и ока­зал­ся на без­ле­сой рав­нине перед раз­ва­ли­на­ми. При неяс­ном све­те луны я уви­дел то, что все­гда незри­мо при­сут­ство­ва­ло во мне.
Особ­няк, исчез­нув­ший с лица зем­ли сто­ле­тие назад, вновь воз­нес­ся во всем сво­ем вели­ко­ле­пии перед моим вос­тор­жен­ным взо­ром. Во всех его окнах ярко горел свет мно­го­чис­лен­ных люстр. По длин­ной подъ­езд­ной аллее к особ­ня­ку дви­га­лись эки­па­жи мел­ко­по­мест­ных дво­рян, обго­няя тол­пы гостей в изыс­кан­ных и напуд­рен­ных пари­ках, шед­ших пеш­ком из близ­ле­жа­щих особ­ня­ков. Я сме­шал­ся с этой тол­пой, хотя и пони­мал, что ско­рее отно­шусь к хозя­е­вам, неже­ли к гостям. Внут­ри огром­но­го зала зву­ча­ла музы­ка, слы­шал­ся смех, в бока­лах с вином игра­ли яркие бли­ки от тысяч све­чей. Неко­то­рые лица были мне зна­ко­мы, я узнал их; мне сле­до­ва­ло бы знать их луч­ше, если бы смерть не погло­ти­ла их и печать раз­ло­же­ния не кос­ну­лась их остан­ков. Во всей этой бур­но весе­ля­щей­ся без­за­бот­ной тол­пе я чув­ство­вал себя все­ми поки­ну­тым. Бого­хуль­ство, кото­ро­му мог поза­ви­до­вать сам Гей, пото­ком лилось с моих губ, и в ост­ро­ум­ных сар­ка­сти­че­ских выпа­дах я не при­ни­мал во вни­ма­ние ни зако­нов Бога, ни зако­нов при­ро­ды. Неожи­дан­но гро­мо­вые рас­ка­ты раз­да­лись со всей силой над неумолч­ным гомо­ном это­го сбо­ри­ща. Они рас­ко­ло­ли кры­шу и заста­ви­ли при­молк­нуть от стра­ха даже самых сме­лых в этой раз­гу­ляв­шей­ся ком­па­ний.

Крас­ные язы­ки пла­ме­ни и обжи­га­ю­щие пото­ки рас­ка­лен­но­го воз­ду­ха погло­ти­ли дом. Все участ­ни­ки это­го стран­но­го шаба­ша, охва­чен­ные пани­кой от сва­лив­ше­го­ся на их голо­вы несча­стья, кото­рое, каза­лось, пере­сту­па­ло все гра­ни­цы неуправ­ля­е­мой при­ро­ды, бег­ством спа­са­лись в ночи. Я остал­ся один, при­ко­ван­ный к сво­е­му месту уни­зи­тель­ным стра­хом, кото­рый преж­де нико­гда не испы­ты­вал. Но тут душа моя вновь напол­ни­лась ужа­сом. Сго­рев­шее живьем дотла, тело мое раз­ве­я­лось по вет­ру на все четы­ре сто­ро­ны. Ведь я нико­гда не смо­гу най­ти свое места в скле­пе Хай­дов! Раз­ве тот гроб был при­го­тов­лен не для меня? Раз­ве я не имею пра­ва упо­ко­ить свои остан­ки сре­ди потом­ков сэра Джеф­ф­ри Хай­да? Да! Но я потре­бую от смер­ти сво­е­го, даже несмот­ря на то, что душа моя ищет спа­се­ния через века, что­бы вновь обре­сти мате­ри­аль­ную обо­лоч­ку и най­ти свое при­ста­ни­ще на пустой мра­мор­ной пли­те в аль­ко­ве гроб­ни­цы, Джер­вас Хайд дол­жен это сде­лать, он нико­гда не раз­де­лит печаль­ную судь­бу Пали­но­ра!

Когда виде­ние горя­ще­го дома исчез­ло, я ока­зал­ся в руках двух муж­чин, один из кото­рых шпи­о­нил за мной у скле­па. Я кри­чал и отби­вал­ся как сума­сшед­ший. Дождь хлы­нул с небес пото­ком, в южной сто­роне неба были вид­ны вспыш­ки мол­нии, а рас­ка­ты гро­ма раз­да­ва­лись над наши­ми голо­ва­ми. Мой отец с лицом, избо­рож­ден­ным мор­щи­на­ми печа­ли, сто­ял рядом, когда я выкри­ки­вал свои тре­бо­ва­ния быть похо­ро­нен­ным в скле­пе Хай­дов. Он то и дело повто­рял тем, кто дер­жал меня, что­бы они обра­ща­лись со мной как мож­но мяг­че. Почер­нев­ший круг на полу раз­ру­шен­но­го под­ва­ла сви­де­тель­ство­вал о силь­ном уда­ре элек­три­че­ско­го раз­ря­да, и на этом месте тол­ка­лась груп­па любо­пыт­ных дере­вен­ских жите­лей с фона­ря­ми в руках, в поис­ках малень­кой шка­тул­ки ста­рин­ной рабо­ты, кото­рую высве­ти­ла мол­ния. Поняв тщет­ность сво­их попы­ток вырвать­ся, я пере­стал изво­ра­чи­вать­ся и стал наблю­дать за теми, кто искал дра­го­цен­но­сти. Мне было раз­ре­ше­но при­нять уча­стие в этих поис­ках. Шка­тул­ка, запор кото­рой был вскрыт уда­ром мол­нии, извлек­шей ее из зем­ли, содер­жа­ла мно­го бумаг и цен­ных пред­ме­тов.

Но взгляд мой был при­вле­чен толь­ко одним. Это была фар­фо­ро­вая мини­а­тю­ра моло­до­го, чело­ве­ка в акку­рат­но зави­том пари­ке с косич­кой. Я сумел разо­брать ини­ци­а­лы «Дж. X.». Его лицо было таким, буд­то это я смот­рел­ся в зер­ка­ло.

На сле­ду­ю­щий день меня при­ве­ли в эту ком­на­ту с заре­ше­чен­ны­ми окна­ми. Но я узна­вал обо всем, что меня инте­ре­со­ва­ло, с помо­щью пожи­ло­го, бес­хит­рост­но­го слу­ги, кото­рый питал ко мне сим­па­тию за мою моло­дость и кото­рый, как и я, любил клад­би­ще. То, что я осме­лил­ся рас­ска­зать о чув­ствах, испы­тан­ных мною в скле­пе, вызы­ва­ло у дру­гих толь­ко жалост­ли­вые улыб­ки.
Мой отец, кото­рый часто наве­щал меня, заяв­ля­ет, что я не мог про­ник­нуть сквозь дверь с цепя­ми, и кля­нет­ся, что к ржа­во­му зам­ку не при­ка­са­лись вот уже лет пять­де­сят. Он при­шел к тако­му выво­ду, про­ве­рив его. Он даже гово­рит, буд­то вся дерев­ня зна­ла о моих про­гул­ках к скле­пу и наблю­да­ла за мной, когда я спал око­ло него с полу­при­кры­ты­ми гла­за­ми, устрем­лен­ны­ми на щель, веду­щую внутрь. Про­тив этих утвер­жде­ний у меня нет ника­ких веще­ствен­ных дока­за­тельств, так как ключ от вися­че­го зам­ка был уте­рян той ужас­ной ночью, когда меня схва­ти­ли. Отец так­же отвер­га­ет все мои необыч­ные позна­ния о про­шлом, выне­сен­ные мною из встреч с покой­ни­ка­ми, и счи­та­ет их пло­дом моих все­по­гло­ща­ю­щих чте­ний ста­рин­ных томов фамиль­ной биб­лио­те­ки. Если бы не мой ста­рый слу­га Хирам, я был бы пол­но­стью убеж­ден в сво­ем сума­сше­ствии.

Но Хирам, пре­дан­ный мне до послед­не­го, верит мне и побу­дил меня сде­лать досто­я­ни­ем людей по край­ней мере часть моей исто­рии. Неде­лю назад он открыл замок, снял цепи с две­ри скле­па и спу­стил­ся с лам­пой в его тем­ное чре­во. На мра­мор­ной пли­те в аль­ко­ве он нашел ста­рый, но пустой гроб. На его потуск­нев­шей от вре­ме­ни таб­лич­ке было толь­ко одно сло­во: «Джер­вас». В том гро­бу и в том скле­пе и обе­ща­ли похо­ро­нить меня.