Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с Zealia Bishop

КУРГАН

(The Mound)
Напи­са­но в 1929 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод О. Басин­ской

////

I.

Толь­ко в самое послед­нее вре­мя аме­ри­кан­ский Запад пере­ста­ли счи­тать новой зем­лей. Я думаю, это про­изо­шло пото­му, что наша циви­ли­за­ция появи­лась здесь доволь­но позд­но; иссле­до­ва­те­ли обна­ру­жи­ва­ют мно­же­ство сле­дов жиз­ни, суще­ство­вав­шей сре­ди этих рав­нин и гор задол­го до того, как нача­лась исто­рия коло­ни­за­ции. Мы ниче­го не зна­ем о посел­ках пуэб­ло, воз­раст кото­рых насчи­ты­ва­ет 2500 лет, и нас нима­ло не бес­по­ко­ит тот факт, что архео­ло­ги отно­сят ран­нюю куль­ту­ру Мек­си­ки к сем­на­дца­то­му, а то и восем­на­дца­то­му тыся­че­ле­тию до нашей эры. В архео­ло­гии име­ют­ся и более впе­чат­ля­ю­щие при­ме­ры вро­де пер­во­быт­но­го чело­ве­ка, совре­мен­ни­ка вымер­ших живот­ных, извест­но­го сего­дня толь­ко по несколь­ким фраг­мен­там костей и остат­кам мате­ри­аль­ной куль­ту­ры. Одним сло­вом, впе­чат­ле­ние от новиз­ны этих мест быст­ро испа­ря­ет­ся. Обыч­но евро­пей­цы луч­ше нас чув­ству­ют дух древ­но­сти и глу­бо­кой отстра­нен­но­сти от совре­мен­ных жиз­нен­ных пото­ков. Все­го пару лет тому назад один англий­ский автор писал об Ари­зоне как о «туман­ной мест­но­сти, по-сво­е­му очень при­вле­ка­тель­ной, но пустын­ной, древ­ней и уны­лой зем­ле».

Но и я чув­ствую вол­ну­ю­щую, почти ужа­са­ю­щую, древ­ность Запа­да не хуже любо­го евро­пей­ца. Это свя­за­но с собы­ти­ем, кото­рое слу­чи­лось в 1928 году; про­ис­ше­стви­ем, кото­рое я бы желал счи­тать пло­дом вооб­ра­же­ния, одна­ко оно настоль­ко чет­ко запе­чат­ле­лось в моей памя­ти, что я не могу с лег­ко­стью изба­вить­ся от него. Это было в Окла­хо­ме, куда меня посто­ян­но при­во­дят иссле­до­ва­ния по этно­ло­гии аме­ри­кан­ских индей­цев, и где я и преж­де наты­кал­ся на весь­ма стран­ные, при­во­дя­щие в заме­ша­тель­ство явле­ния. Без сомне­ния, Окла­хо­ма – это не про­сто послед­няя гра­ни­ца про­дви­же­ния пио­не­ров и пред­при­ни­ма­те­лей. Там живут ста­рые-пре­ста­рые пле­ме­на со ста­ры­ми-пре­ста­ры­ми пре­да­ни­я­ми; и когда осе­нью над задум­чи­вы­ми рав­ни­на­ми начи­на­ют непре­рыв­но зву­чать там-тамы, люд­ские души ока­зы­ва­ют­ся в опас­ной бли­зо­сти к таким изна­чаль­ным вещам, что о них при­ня­то гово­рить толь­ко шепо­том. Сам я белый, уро­же­нец севе­ро-восто­ка, но обря­ды Йига, Отца Змей, вызы­ва­ют у меня содро­га­ние. Я доста­точ­но мно­го наслу­шал­ся и нави­дал­ся, что­бы быть «иску­шен­ным» в этих делах. Взять хотя бы тот слу­чай, что про­изо­шел в 1928 году. Я был бы рад посме­ять­ся над ним, да не могу.

Я при­е­хал в Окла­хо­му, что­бы про­ве­рить одну из мно­же­ства легенд, рас­про­стра­нен­ных сре­ди белых посе­лен­цев и индей­цев и имев­шую – в этом я был уве­рен – индей­ский источ­ник. Нуж­но ска­зать, что в этом краю ходи­ли весь­ма любо­пыт­ные леген­ды о при­зра­ках, бро­дя­щих по воз­душ­ным про­сто­рам; и хотя в устах белых людей они зву­ча­ли вяло и про­за­ич­но, их опре­де­лен­но что-то свя­зы­ва­ло с неко­то­ры­ми слож­ны­ми и неяс­ны­ми сюже­та­ми мифо­ло­гии корен­ных жите­лей. Речь шла об огром­ных, уны­лых, казав­ших­ся искус­ствен­ны­ми хол­мах в запад­ной части шта­та, где появ­ля­лись суще­ства весь­ма стран­ные по внеш­но­сти и пове­де­нию.

Самая рас­про­стра­нен­ная и чуть ли не самая древ­няя леген­да ста­ла широ­ко извест­на в 1892 году, когда началь­ник тамош­ней поли­ции Джон Уил­лис отпра­вил­ся в рай­он хол­мов в пого­ню за коно­кра­да­ми и вер­нул­ся с неле­пым рас­ска­зом о ноч­ных кон­ных бит­вах, про­ис­хо­див­ших в воз­ду­хе меж­ду несмет­ны­ми пол­чи­ща­ми неви­ди­мых при­зра­ков – он слы­шал топот коней, тяже­лые уда­ры, звон метал­ла, при­глу­шен­ные кри­ки вои­нов и зву­ки пада­ю­щих тел. Вся эта чер­тов­щи­на тво­ри­лась при лун­ном све­те и до смер­ти напу­га­ла поли­цей­ско­го и его лошадь. Зву­ки бит­вы раз­да­ва­лись в тече­ние часа, ясные, и в то же вре­мя какие-то раз­мы­тые, как буд­то их при­но­си­ло вет­ром изда­ле­ка. Меж­ду тем, самих армий не было вид­но. Позд­нее Уил­лис узнал, что он побы­вал в месте, кото­рое издав­на поль­зу­ет­ся дур­ной сла­вой, месте, столь тес­но насе­лен­ном при­зра­ка­ми, что его оди­на­ко­во избе­га­ют как индей­цы, так и белые. Мно­гие виде­ли – или им это толь­ко мере­щи­лось – всад­ни­ков, сра­жав­ших­ся в небе­сах, прав­да, оче­вид­цы опи­сы­ва­ли их в весь­ма туман­ных выра­же­ни­ях. Посе­лен­цы гово­ри­ли, что при­зрач­ные вои­ны – это индей­цы­не­из­вест­но­го пле­ме­ни, име­ю­щие стран­ное ору­жие и одеж­ду. Они даже не были уве­ре­ны в том, что лоша­ди под при­зрач­ны­ми всад­ни­ка­ми дей­стви­тель­но были лошадь­ми.

С дру­гой сто­ро­ны, мест­ные индей­цы, похо­же, не при­зна­ва­ли при­зра­ков за сво­их род­ствен­ни­ков. Они назы­ва­ли их «эти люди», или «ста­рые люди», или «те, кто живут вни­зу» и, кажет­ся, отно­си­лись к ним с таким стра­хом и почте­ни­ем, что избе­га­ли любых раз­го­во­ров на эту тему. Ни один этно­лог не смог заста­вить индей­ца подроб­но опи­сать эти суще­ства, да впро­чем, никто из индей­цев их тол­ком так и не рас­смот­рел. Суще­ство­ва­ли одна-две ста­рых индей­ских пого­вор­ки об этом явле­нии, в кото­рых гово­ри­лось бук­валь­но сле­ду­ю­щее: «очень ста­рые люди дела­ют очень боль­шие при­ви­де­ния; эти люди стар­ше всех вре­мен, эти при­ви­де­ния такие боль­шие, они почти плоть; эти ста­рые люди и при­ви­де­ния сме­ши­ва­ют­ся и ста­но­вят­ся оди­на­ко­вы­ми».

Конеч­но, для серьез­но­го этно­ло­га все это – «обыч­ные дере­вен­ские бай­ки», часть устой­чи­вых легенд о спря­тан­ных горо­дах и захо­ро­нен­ных наро­дах, рас­про­стра­нен­ных сре­ди индей­цев пуэб­ло и рав­нин­ных пле­мен; легенд, кото­рые несколь­ко веков назад соблаз­ни­ли мно­гих на тщет­ные поис­ки зага­доч­ной Кви­ви­ры. Меня же в запад­ную Окла­хо­му при­ве­ло нечто более опре­де­лен­ное – а имен­но, мест­ная, хотя и очень древ­няя, но отчет­ли­во про­сле­жи­ва­ю­ща­я­ся леген­да, неиз­вест­ная для боль­шо­го све­та и содер­жа­щая пер­вые чет­кие опи­са­ния при­зра­ков. Еще боль­ше инте­ре­со­ва­ло меня то, что она про­ис­хо­ди­ла из отда­лен­но­го город­ка Бин­гер, округ Кад­до, то есть из места, дав­но извест­но­го мне по кош­мар­но­му про­ис­ше­ствию, свя­зан­но­му с мифом о змее­бо­ге.

Внешне леген­да была очень про­ста и наив­на: в ней гово­ри­лось об огром­ном, оди­но­ком кур­гане. Точ­нее, о неболь­шом хол­ме, рас­по­ло­жен­ном при­мер­но в тре­ти мили к запа­ду от посел­ка, – одни счи­та­ли, что этот холм есте­ствен­но­го про­ис­хож­де­ния, дру­гие вери­ли, что это место погре­бе­ния или риту­аль­ный помост, воз­ве­ден­ный дои­сто­ри­че­ски­ми пле­ме­на­ми. На этом кур­гане, гово­ри­ли жите­ли посел­ка, оби­та­ли два при­зрач­ных индей­ца; один из них, ста­рик, бро­дил по вер­шине от рас­све­та до зака­та в любую пого­ду, лишь нена­дол­го про­па­дая из виду; ночью же его сме­ня­ла индей­ская жен­щи­на с факе­лом, горев­шим голу­бо­ва­тым пла­ме­нем до само­го утра. Когда све­ти­ла луна, стран­ную фигу­ру инди­ан­ки было вид­но совер­шен­но отчет­ли­во, и боль­шин­ство схо­ди­лось на том, что у нее не было голо­вы. Мне­ния жите­лей раз­де­ля­лись в том, что каса­лось при­ро­ды виде­ний. Неко­то­рые утвер­жда­ли, что муж­чи­на вовсе не при­зрак, а живой инде­ец, кото­рый убил и обез­гла­вил жен­щи­ну из-за золо­та, а потом зако­пал ее где-то на кур­гане. Соглас­но этой вер­сии, он бро­дил по вер­шине мучи­мый угры­зе­ни­я­ми сове­сти или при­нуж­да­е­мый духом сво­ей жерт­вы, кото­рый ста­но­вил­ся види­мым в тем­но­те. Одна­ко более склон­ные верить в при­ви­де­ния люди счи­та­ли, что и муж­чи­на, и жен­щи­на в рав­ной сте­пе­ни были при­зра­ка­ми муж­чи­на убил свою скво и покон­чил с собой когда-то очень дав­но. Эти и дру­гие, менее инте­рес­ные вер­сии­по­яви­лись со вре­ме­ни засе­ле­ния тер­ри­то­рии Вичи­ты в 1899 году, и, как мне ска­за­ли, суще­ству­ют до наших дней пото­му, что само это изу­ми­тель­ное явле­ние все еще может наблю­дать каж­дый, кто поже­ла­ет. Не мно­гие леген­ды о при­зра­ках име­ют столь доступ­ное под­твер­жде­ние, и я горел жела­ни­ем уви­деть, что за чуде­са про­ис­хо­дят в этом малень­ком посел­ке, рас­по­ло­жен­ном вда­ли от стол­бо­вой доро­ги циви­ли­за­ции и без­жа­лост­но­го про­жек­то­ра нау­ки. Итак, в кон­це лета 1928 года я сел в поезд до Бин­ге­ра и зани­мал­ся раз­мыш­ле­ни­я­ми обо всех этих стран­ных загад­ках, пока ваго­ны гро­мы­ха­ли по рель­сам одно­ко­лей­ки, а взо­ру откры­ва­лась все более и более уны­лая мест­ность.

Бин­гер пред­став­лял собой неболь­шую груп­пу сбор­ных доми­ков и скла­дов, рас­по­ло­жен­ных посре­ди плос­кой, откры­той всем вет­рам мест­но­сти, над кото­рой под­ни­ма­лись обла­ка крас­ной пыли. В посел­ке про­жи­ва­ло око­ло 500 жите­лей, не счи­тая индей­цев из сосед­ней резер­ва­ции; основ­ным заня­ти­ем насе­ле­ния было, если я не оши­ба­юсь, зем­ле­де­лие. Поч­ва здесь была пло­до­род­ная, а неф­тя­ной бум еще не достиг этой части шта­та. Поезд при­был на стан­цию в сумер­ках, и меня тот­час охва­ти­ло­стран­ное ощу­ще­ние опас­но­сти и тре­во­ги, – осо­бен­но уси­лив­ше­е­ся, когда паро­воз, пус­кая клу­бы дыма, дви­нул­ся на юг без меня. На плат­фор­ме было пол­ным-пол­но зевак, и все они кину­лись со сво­и­ми разъ­яс­не­ни­я­ми, едва я спро­сил о чело­ве­ке, к кото­ро­му имел реко­мен­да­тель­ное пись­мо. Меня пове­ли по глав­ной ули­це, изры­той коле­я­ми тако­го же крас­но­го цве­та, как и вся эта мест­ность, и нако­нец доста­ви­ли к дому мое­го буду­ще­го хозя­и­на. Те, кто гото­вил меня к поезд­ке, посту­пи­ли пра­виль­но, ибо мистер Комп­тон ока­зал­ся чело­ве­ком умным и к тому же весь­ма ува­жа­е­мым в этих местах, а его матуш­ка, кото­рую здесь назы­ва­ли «мама­ша Комп­тон», при­над­ле­жа­ла к поко­ле­нию пио­не­ров и была насто­я­щим кла­де­зем вся­ких пове­рий и мифов. В тот же вечер Комп­тон свел для меня воеди­но все леген­ды, ходив­шие сре­ди посе­лен­цев. Озна­ко­мив­шись с ними, я понял, что явле­ние, кото­рое я при­е­хал изу­чать, было и в самом деле зага­доч­ным и зна­чи­тель­ным. Види­мо, жите­ли Бин­ге­ра счи­та­ли при­зра­ков чем-то само собой разу­ме­ю­щим­ся. Два поко­ле­ния вырос­ли воз­ле это­го стран­но­го оди­но­ко­го хол­ма и его бес­по­кой­ных оби­та­те­лей. Есте­ствен­но, окрест­но­сти хол­ма вну­ша­ли людям страх, и их обхо­ди­ли сто­ро­ной, так что фер­мы не про­дви­га­лись в эту сто­ро­ну на про­тя­же­нии четы­рех деся­ти­ле­тий суще­ство­ва­ния посел­ка; хотя неко­то­рые смель­ча­ки и отва­жи­ва­лись загля­ды­вать туда. Одни, вер­нув­шись, гово­ри­ли, что вооб­ще не виде­ли при­зра­ков; что оди­но­кий страж исче­зал из вида до того, как они под­хо­ди­ли к нему, и это поз­во­ля­ло им сво­бод­но караб­кать­ся по кру­то­му отко­су и обсле­до­вать плос­кую вер­ши­ну. Там нет ниче­го, гово­ри­ли они, толь­ко зарос­ли кустар­ни­ка. Долж­но быть, пред­по­ла­га­ли они, инде­ец спу­стил­ся по дру­го­му скло­ну и успел уйти по рав­нине неза­ме­чен­ным, хотя вбли­зи не было ника­ко­го укры­тия. Во вся­ком слу­чае, на вер­шине не было най­де­но ни одно­го отвер­стия, даже после само­го тща­тель­но­го иссле­до­ва­ния кустар­ни­ка и высо­кой тра­вы. Дру­гие, более впе­чат­ли­тель­ные люди заяв­ля­ли, что они все вре­мя чув­ство­ва­ли чье­то незри­мое при­сут­ствие; но не мог­ли ска­зать ниче­го опре­де­лен­но­го. Им каза­лось, что воз­дух слов­но сгу­щал­ся в том направ­ле­нии, в кото­ром они пыта­лись дви­гать­ся. Нече­го и гово­рить: на такие вылаз­ки реша­лись толь­ко белые люди. Ничто во все­лен­ной не мог­ло заста­вить крас­но­ко­же­го при­бли­зить­ся к этой зло­ве­щей воз­вы­шен­но­сти не толь­ко после наступ­ле­ния тем­но­ты, но и при самом ярком све­те. Но вовсе не рас­ска­зы оче­вид­цев, вер­нув­ших­ся здо­ро­вы­ми и нор­маль­ны­ми, поро­ди­ли тот ужас, что витал вокруг кур­га­на; если бы дело огра­ни­чи­лось этим, ника­ко­го шума бы не было. Страш­ным было то, что мно­гие иска­те­ли воз­вра­ща­лись стран­но повре­див­ши­ми­ся умствен­но и физи­че­ски. Впер­вые это слу­чи­лось в 1891 году, когда моло­дой чело­век по име­ни Хитон отпра­вил­ся к кур­га­ну с лопа­той в руках посмот­реть, что за инте­рес­ные шту­ки ему удаст­ся отко­пать. Он неод­но­крат­но слы­шал от индей­цев заман­чи­вые рас­ска­зы о хол­ме, а потом еще посме­ял­ся над одним юно­шей, кото­рый был там и ниче­го не нашел. Хитон наблю­дал за кур­га­ном в бинокль до того, как при­бли­зил­ся к нему, и обна­ру­жил, что инде­ец-часо­вой нето­роп­ли­во спу­стил­ся внутрь хол­ма, слов­но на вер­шине были люк и лест­ни­ца. Преж­ние наблю­да­те­ли это­го не заме­ча­ли.

Когда Хитон шел к кур­га­ну, он был одер­жим жела­ни­ем раз­га­дать тай­ну, и жите­ли посел­ка виде­ли, как усерд­но он рубил кустар­ник на вер­шине. Потом они заме­ти­ли, как его фигу­ра мед­лен­но исчез­ла из вида и дол­го не появ­ля­лась, пока не опу­сти­лись сумер­ки, и факел без­го­ло­вой инди­ан­ки не замер­цал на дале­кой воз­вы­шен­но­сти. Два часа спу­стя Хитон, поша­ты­ва­ясь, вер­нул­ся в посе­лок без лопа­ты и осталь­ных вещей и раз­ра­зил­ся бес­связ­ным, прон­зи­тель­ным моно­ло­гом. Он вопил о страш­ных без­днах и чудо­ви­щах, об отвра­ти­тель­ных изоб­ра­же­ни­ях и ста­ту­ях, о без­жа­лост­ных суще­ствах, кото­рые схва­ти­ли и пыта­ли его, о дру­гих стран­ных вещах, настоль­ко слож­ных и при­чуд­ли­вых, что их было труд­но запом­нить. «Древ­ние! Древ­ние! Древ­ние! – сте­нал он сно­ва и сно­ва. – Вели­кий Боже, они древ­нее Зем­ли и при­шли сюда неиз­вест­но отку­да… Они чита­ют твои мыс­ли и застав­ля­ют пони­мать их мыс­ли… Они полу­лю­ди-полу­при­зра­ки… Они пере­шли чер­ту… Они рас­тво­ря­ют­ся и сно­ва при­ни­ма­ют фор­му… Все боль­ше и боль­ше… Мы тоже про­изо­шли от них… Дети Ктул­ху… Все из золо­та – чудо­вищ­ные живот­ные, полу­че­ло­ве­ки, мерт­вые рабы – безу­мие… Иэ! Шуб-Ниг­гу­рат! Этот белый – о, Боже мой! – что они с ним сде­ла­ли!..»

С тех пор Хитон счи­тал­ся мест­ным дурач­ком, пока восемь лет спу­стя неожи­дан­но не умер от эпи­леп­ти­че­ско­го при­пад­ка. После этой исто­рии было еще два слу­чая поме­ша­тель­ства, свя­зан­ных с кур­га­ном, и два исчез­но­ве­ния. Вслед за Хито­ном на кур­ган отпра­ви­лись трое отча­ян­ных, хоро­шо воору­жен­ных муж­чин с лопа­та­ми и моты­га­ми. Наблю­да­те­ли из посел­ка заме­ти­ли, как при­зрак индей­ца исчез, едва они при­бли­зи­лись к хол­му, а затем трое взо­бра­лись на вер­ши­ну и ста­ли рыс­кать в кустах. Они про­па­ли из поля зре­ния разом, одно­вре­мен­но, и боль­ше их никто не видел. Один из наблю­да­те­лей с осо­бен­но мощ­ной под­зор­ной тру­бой вро­де бы раз­гля­дел, как какие-то фигу­ры смут­но обо­зна­чи­лись поза­ди несчаст­ных и зата­щи­ли их внутрь кур­га­на; но этот рас­сказ остал­ся непод­твер­жден­ным. Излишне гово­рить, что после это­го слу­чая мно­го лет никто не при­бли­жал­ся к хол­му. Толь­ко когда про­ис­ше­ствие 1891 года осно­ва­тель­но забы­лось, кто-то осме­лил­ся поду­мать о даль­ней­ших поис­ках. Око­ло 1910 года один парень, слиш­ком моло­дой, что­бы пом­нить ста­рые ужа­сы, совер­шил новый поход к зло­по­луч­но­му месту и не нашел абсо­лют­но ниче­го.

К 1915 году остро­та фан­та­сти­че­ских легенд померк­ла, и они пре­вра­ти­лись в обыч­ные рас­ска­зы о при­ви­де­ни­ях – но толь­ко сре­ди белых людей. В сосед­ней резер­ва­ции были ста­рые индей­цы, кото­рые о мно­гом зна­ли, но мало гово­ри­ли. Как раз в это вре­мя под­ня­лась новая вол­на любо­пыт­ства и отча­ян­ных аван­тюр, и несколь­ко храб­ре­цов ходи­ли на вер­ши­ну кур­га­на, одна­ко вер­ну­лись ни с чем. Затем туда отпра­ви­лись два архео­ло­га- люби­те­ля, при­е­хав­шие с восто­ка стра­ны. Они были свя­за­ны с неболь­шим кол­ле­джем и вели свои изыс­ка­ния сре­ди индей­цев. Никто в посел­ке не наблю­дал за их похо­дом, спо­хва­ти­лись толь­ко когда они бес­след­но исчез­ли. Поис­ко­вая пар­тия – а в ней был и мой хозя­ин Клайд Комп­тон – вер­ну­лась с пусты­ми рука­ми.

Затем была оди­ноч­ная аван­тю­ра ста­ро­го капи­та­на Лоу­то­на, седо­го пио­не­ра, кото­рый при­ни­мал уча­стие в осво­е­нии это­го края еще в 1889 году, но с тех пор не бывал здесь. Все это вре­мя он пом­нил о кур­гане и его тайне; и теперь, вый­дя в отстав­ку, решил попы­тать сча­стья. Хоро­шо зная индей­скую мифо­ло­гию, он гото­вил­ся к рас­коп­кам каким-то осо­бен­ным обра­зом. Он под­нял­ся на холм утром в чет­верг 11 мая 1916 года. За ним сле­ди­ли в бинок­ли более 20 чело­век в посел­ке и с бли­жай­шей рав­ни­ны. Его исчез­но­ве­ние было вне­зап­ным, оно слу­чи­лось, когда он рубил кустар­ник. Оче­вид­цы не мог­ли ска­зать ниче­го вра­зу­ми­тель­но­го. Все их речи сво­ди­лись к тому, что сто­ял чело­век, и вот его уже нет. Око­ло неде­ли о нем не было ника­ких вестей, а потом, сре­ди ночи, в посе­лок при­та­щи­лось суще­ство, по пово­ду кото­ро­го и по сей день не сти­ха­ют спо­ры.

Гово­ри­ли, что это вер­нул­ся капи­тан Лоу­тон, прав­да моло­же лет на сорок. Воло­сы суще­ства были бле­стя­ще­го чер­но­го цве­та, а пере­ко­шен­ное от невы­ра­зи­мо­го ужа­са лицо – неесте­ствен­но глад­ким, без мор­щин. Каким-то стран­ным обра­зом оно дей­стви­тель­но напом­ни­ло Мама­ше Комп­тон капи­та­на, каким он был в 1889 году. Ступ­ни его были акку­рат­но отре­за­ны по лодыж­ки, а куль­ти зале­че­ны до глад­ко­сти почти невоз­мож­ной – если, конеч­но, это и впрямь был тот чело­век, кото­рый все­го неде­лю тому назад ходил на сво­их дво­их. Суще­ство бор­мо­та­ло совер­шен­но невра­зу­ми­тель­ные вещи и все повто­ря­ло имя «Джордж Лоу­тон, Джордж Э. Лоу­тон», как бы пыта­ясь убе­дить самое себя, что это он и есть. Его речи, счи­та­ла Мама­ша Комп­тон, напо­ми­на­ли гал­лю­ци­на­ции, что обу­ре­ва­ли бед­ня­гу Хито­на в 1891 году, хотя име­лись и незна­чи­тель­ные рас­хож­де­ния. «Голу­бой свет! Голу­бой свет! – лепе­та­ло суще­ство. – Все­гда там, вни­зу, до того, как появи­лась жизнь… Древ­нее дино­зав­ров… Все­гда одни и те же… Толь­ко сла­бее… Нико­гда не уми­ра­ют… Дума­ют, дума­ют, дума­ют… Все тот же народ, полу­лю­ди, полу­газ… Мерт­вые дви­га­ют­ся и рабо­та­ют… О, эти тва­ри, эти еди­но­ро­ги… Дома из золо­та и горо­да из золо­та… Древ­ние, древ­ние, древ­ние, стар­ше вре­ме­ни… Спу­сти­лись со звезд… Вели­кий Ктул­ху – Аза­тот – Ньяр­латхо­теп – он ждет, ждет…» Перед рас­све­том суще­ство испу­сти­ло дух.

Конеч­но, состо­я­лось рас­сле­до­ва­ние, и индей­цев из резер­ва­ции допро­си­ли «с при­стра­сти­ем». Но они, каза­лось, ниче­го не зна­ли, и ска­зать им было нече­го. Никто ниче­го не знал, кро­ме Серо­го Орла, вождя пле­ме­ни вичи­та, чей более чем сто­лет­ний воз­раст ста­вил его выше обыч­ных стра­хов. Толь­ко он поз­во­лил себе дать несколь­ко ворч­ли­вых сове­тов:

«Ты оста­вить их в покое, белый чело­век. Нет добра от это­го наро­да. Они там вни­зу и здесь вни­зу, они очень ста­рые. Йиг, боль­шой отец змей, он там. Йиг это Йиг. Тира­ва, боль­шой отец людей, он там. Тира­ва это Тира­ва. Нет уми­рать. Нет ста­реть. Такой как воз­дух. Толь­ко жить и ждать. Рань­ше они выхо­дить сюда, что­бы вое­вать. Стро­ить зем­ля­ной виг­вам. Я от них, ты от них. Потом боль­шая вода при­хо­дить. Все менять. Никто не выхо­дить наверх, никто не впус­кать вниз. Вхо­дить, нет выхо­дить. Ты оста­вить их в покое, ты не знать пло­хое кол­дов­ство. Крас­ный чело­век знать, его нель­зя пой­мать. Белый чело­век вме­шать­ся, он не при­хо­дить назад. Быть дале­ко от малень­кий гора. Нет хоро­шо. Серый Орел гово­рить».

Если бы Джо Нор­тон и Рэнс Уилок после­до­ва­ли сове­ту ста­ро­го вождя, они бы и сей­час были с нами, но они посту­пи­ли ина­че. Начи­тав­шись книг и став мате­ри­а­ли­ста­ми, они не боя­лись ниче­го ни на зем­ле, ни в небе­сах; они дума­ли, что какие-то зло­деи-индей­цы устро­и­ли тай­ное лого­во внут­ри хол­ма. Они и рань­ше посе­ща­ли кур­ган, а теперь отпра­ви­лись туда ото­мстить за ста­ро­го капи­та­на Лоу­то­на, похва­став­шись, что сде­ла­ют это, даже если им при­дет­ся срыть холм до осно­ва­ния. Клайд Комп­тон наблю­дал за ними в бинокль и видел, как они обхо­ди­ли зло­ве­щий кур­ган. Они явно наме­ре­ва­лись тща­тель­но осмот­реть тер­ри­то­рию. Боль­ше их никто не видел.

Кур­ган опять стал вну­шать пани­че­ский страх, и лишь вол­не­ния, свя­зан­ные с Миро­вой вой­ной, ото­дви­ну­ли его на зад­ний план. С 1916 по 1919 год туда никто не ходил, и так бы навер­ное и про­дол­жа­лось впредь, если бы не без­рас­суд­ство несколь­ких юнцов, вер­нув­ших­ся со служ­бы во Фран­ции. С 1919 по 1920 год в окру­ге вспых­ну­ла насто­я­щая эпи­де­мия похо­дов на кур­ган, охва­тив­шая преж­де­вре­мен­но воз­му­жав­ших моло­дых вете­ра­нов – эпи­де­мия, кото­рая рас­про­стра­ня­лась по мере того, как все они воз­вра­ща­лись живы­ми и невре­ди­мы­ми. К 1920 году так корот­ка люд­ская память – кур­ган пре­вра­тил­ся чуть ли не в пред­мет насме­шек, и три­ви­аль­ная исто­рия об убий­стве инди­ан­ки воз­об­ла­да­ла над жут­кой леген­дой о при­зра­ках. Нако­нец, два отча­ян­ных и напрочь лишен­ных вооб­ра­же­ния бра­та Клей реши­ли схо­дить и отко­пать погре­бен­ную жен­щи­ну, а вме­сте с ней и золо­то, за кото­рое ее убил ста­рый инде­ец.

Они отпра­ви­лись сен­тябрь­ским днем – в то вре­мя, когда индей­ские бара­ба­ны начи­на­ют свой еже­год­ный непре­рыв­ный гул над плос­ки­ми, покры­ты­ми крас­ной пылью рав­ни­на­ми. Никто не сле­дил за ними, и роди­те­ли их не бес­по­ко­и­лись, даже когда про­шло несколь­ко часов. Потом была тре­во­га, тщет­ные поис­ки, и вновь люди вынуж­де­ны были отсту­пить перед этой тай­ной. Но один из бра­тьев все же вер­нул­ся. Это был Эд, стар­ший. Его соло­мен­ные воло­сы и боро­да ста­ли снеж­но-белы­ми на два дюй­ма от кор­ней, а на лбу был стран­ный шрам, похо­жий на выжжен­ный иеро­глиф. Три меся­ца спу­стя после исчез­но­ве­ния он ночью тай­ком про­брал­ся в свой дом. На нем не было ниче­го, кро­ме оде­я­ла с необыч­ным узо­ром, кото­рое он немед­лен­но бро­сил в огонь, как толь­ко одел­ся в нор­маль­ное пла­тье. Роди­те­лям он ска­зал, что их с Уоке­ром схва­ти­ли какие-то стран­ные индей­цы – не вичи­та и не кад­до – и дер­жа­ли в пле­ну где-то на запа­де. Уокер умер под пыт­ка­ми, а ему уда­лось каким-то чудом спа­стись. Все было ужас­но, и он не в силах сей­час об этом гово­рить. Он дол­жен отдох­нуть – и вооб­ще, неза­чем под­ни­мать шум, искать и нака­зы­вать этих индей­цев. Они не из тех, кого мож­но схва­тить и нака­зать, и, что очень важ­но как для Бин­ге­ра, так и для все­го мира – этих индей­цев нель­зя пре­сле­до­вать в их тай­ном лого­ве. На самом деле они вооб­ще не индей­цы – он потом объ­яс­нит. А пока необ­хо­ди­мо отдох­нуть. Луч­ше не тре­во­жить посе­лок изве­сти­ем о его воз­вра­ще­нии – он пой­дет наверх и поспит. Перед тем, как под­нять­ся по шат­кой лест­ни­це в свою ком­на­ту, он взял с собой пач­ку бума­ги и каран­даш, а из ящи­ка отцов­ско­го сто­ла достал писто­лет.

Три часа спу­стя про­гре­мел выстрел. Эд Клейн пустил себе пулю в висок, оста­вив на рас­ша­тан­ном сто­ле воз­ле кро­ва­ти лист бума­ги, испи­сан­ный круп­ным почер­ком. Как выяс­ни­лось поз­же по огрыз­ку каран­да­ша и печ­ке, напол­нен­ной золой, сна­ча­ла он напи­сал гораз­до боль­ше; но затем решил не гово­рить все­го и отде­лал­ся туман­ны­ми наме­ка­ми. Уце­лев­ший кусок тек­ста ока­зал­ся все­го лишь безум­ным предо­сте­ре­же­ни­ем, наца­ра­пан­ным небреж­ным почер­ком со стран­ным накло­ном вле­во – бред явно боль­но­го ума. Мане­ра выра­же­ния была тем более стран­ной, что Эд слыл за чело­ве­ка бес­страст­но­го и дело­ви­то­го.

«Ради Бога нико­гда не ходи­те к этой горе она часть како­го-то мира настоль­ко ужас­но­го и древ­не­го что об этом и гово­рить нель­зя мы с Уоке­ром пошли и нас взя­ли в эту шту­ку про­сто исче­за­ет вре­ме­на­ми и сно­ва появ­ля­ет­ся и весь мир сна­ру­жи бес­си­лен по срав­не­нию с тем что могут сде­лать они – они живут веч­но моло­ды­ми, как они хотят, и нель­зя ска­зать что они люди или при­зра­ки – и что они дела­ют об этом гово­рить нель­зя и там есть толь­ко один вход – нель­зя ска­зать какой они вели­чи­ны – после того что мы виде­ли я не хочу жить Фран­ция ничто рядом с этим – и сле­ди­те что­бы люди дер­жа­лись подаль­ше о Боже! все бы так и посту­па­ли если бы уви­де­ли бед­но­го Уоке­ра каким он стал в кон­це. Искренне ваш Эд Клейн». При вскры­тии обна­ру­жи­лось, что внут­рен­но­сти Клей­на были пере­ме­ще­ны сле­ва напра­во, слов­но его вывер­ну­ли наизнан­ку. Поз­же по армей­ским доку­мен­там уста­но­ви­ли, что он был совер­шен­но нор­маль­ным, когда демо­би­ли­зо­вал­ся в мае 1919 года. Была ли допу­ще­на ошиб­ка в бума­гах или с Эдом на самом деле про­изо­шла бес­пре­це­дент­ная мета­мор­фо­за, оста­ет­ся загад­кой, как и про­ис­хож­де­ние стран­но­го шра­ма-иеро­гли­фа на лбу.

На этом иссле­до­ва­ние хол­ма было закон­че­но. Сле­ду­ю­щие семь лет никто не при­бли­жал­ся к нему, и лишь у немно­гих воз­ни­ка­ло жела­ние напра­вить в его сто­ро­ну бинокль. Вре­мя от вре­ме­ни люди нерв­но посмат­ри­ва­ли на оди­но­кую воз­вы­шен­ность, кру­то взды­мав­шу­ю­ся над рав­ни­ной в запад­ном направ­ле­нии, и вздра­ги­ва­ли, заме­тив малень­кое тем­ное пят­ныш­ко, кото­рое дви­га­лось по вер­шине днем, и мер­ца­ю­щий ого­нек, тан­цу­ю­щий по ночам. Все реши­ли, что тай­на не под­ле­жит рас­кры­тию, и по обще­му согла­ше­нию пере­ста­ли гово­рить об этом пред­ме­те. Это было нетруд­но: зем­ли, сла­ва Богу, хва­та­ло. И жизнь мир­но кати­лась по нака­тан­ной колее. К хол­му не вело ника­ких дорог, слов­но там было море, боло­то или пусты­ня. И вот еще одно дока­за­тель­ство бед­но­сти люд­ско­го вооб­ра­же­ния: шепо­том сооб­ща­е­мые детям и при­ез­жим сказ­ки о кур­гане вско­ре опять при­ня­ли фор­му исто­рии о кро­во­жад­ном при­зра­ке-индей­це и его жерт­ве. Толь­ко жите­ли резер­ва­ции и ста­ро­жи­лы вро­де Мама­ши Комп­тон пом­ни­ли о наме­ках на дья­воль­щи­ну и жут­кую кос­ми­че­скую угро­зу, зву­чав­ших в рас­ска­зах тех, кто вер­нул­ся с хол­ма пока­ле­чен­ным умствен­но и физи­че­ски.

Было уже очень позд­но, и Мама­ша Комп­тон дав­но под­ня­лась к себе спать, когда Клайд закон­чил свой рас­сказ. Я не знал, что думать об этой страш­ной загад­ке, хотя все во мне про­те­сто­ва­ло про­тив выво­дов, про­ти­во­ре­ча­щих здра­во­му смыс­лу. Что при­ве­ло к безу­мию тех, кто побы­вал на кур­гане? И хотя я был глу­бо­ко потря­сен услы­шан­ным, все это, ско­рее, под­тал­ки­ва­ло меня к поис­кам, неже­ли удер­жи­ва­ло от них. Разу­ме­ет­ся, я дол­жен доко­пать­ся до сути, я дол­жен дей­ство­вать уве­рен­но и не под­да­вать­ся фан­та­зи­ям. Комп­тон понял мое настро­е­ние и оза­бо­че­но пока­чал голо­вой. Потом он зна­ком при­гла­сил меня вый­ти на ули­цу. Мы вышли на тихую боко­вую улоч­ку и дви­ну­лись по ней при све­те ущерб­ной авгу­стов­ской луны. Через несколь­ко шагов мы очу­ти­лись на окра­ине посел­ка. Луна висе­ла низ­ко, не затме­вая мно­го­чис­лен­ные звез­ды, и я смог уви­деть не толь­ко скло­нив­ши­е­ся к запа­ду созвез­дия Аль­та­и­ра и Веги, но и таин­ствен­ное мер­ца­ние Млеч­но­го Пути. Затем я посмот­рел в том направ­ле­нии, куда ука­зы­вал Комп­тон. И вдруг заме­тил про­блеск. Нет, не звез­ды – это был голу­бо­ва­тый ого­нек, кото­рый дви­гал­ся вдоль Млеч­но­го пути совсем низ­ко над гори­зон­том и казал­ся зло­ве­щим и жут­ким, что стран­но кон­тра­сти­ро­ва­ло с общим настро­е­ни­ем мир­но спя­ще­го ланд­шаф­та. В сле­ду­ю­щий миг мне ста­ло ясно, что свет шел от вер­ши­ны хол­ма, рас­по­ло­жен­но­го дале­ко на запа­де этой вели­че­ствен­ной сла­бо осве­щен­ной рав­ни­ны, и я обер­нул­ся к Комп­то­ну с вопро­сом.

– Да, – отве­тил он, – этот при­зрач­ный свет – с кур­га­на. Не было еще такой ночи, когда бы мы его не виде­ли – и нет ни одной живой души в Бин­ге­ре, кото­рая бы осме­ли­лась пой­ти в том направ­ле­нии. Сквер­ное дело, моло­дой чело­век, и если вы доста­точ­но умны, вы оста­ви­те его в покое. Луч­ше бро­сить эти поис­ки, сынок, и занять­ся каки­ми-нибудь дру­ги­ми леген­да­ми. У нас их здесь хва­та­ет, Бог сви­де­тель!»

II.

Но я и слу­шать не стал Комп­то­на; и хотя он предо­ста­вил мне отлич­ную ком­на­ту, я не мог сомкнуть глаз в ожи­да­нии утра, когда мож­но будет воочию уви­деть днев­ной при­зрак, а так­же пого­во­рить с индей­ца­ми из резер­ва­ции. Я соби­рал­ся дей­ство­вать нето­роп­ли­во и навер­ня­ка, воору­жив­шись все­ми доступ­ны­ми све­де­ни­я­ми об этом деле, рас­спро­сив и белых, и крас­но­ко­жих, преж­де чем при­сту­пить непо­сред­ствен­но к архео­ло­ги­че­ским поис­кам. На рас­све­те я встал, одел­ся и когда услы­хал, что все осталь­ные в доме тоже под­ня­лись, спу­стил­ся вниз. Комп­тон раз­во­дил огонь на кухне, а его мать вози­лась в кла­до­вой. Заме­тив меня, он кив­нул и через мину­ту при­гла­сил вый­ти на ули­цу, ярко осве­щен­ную солн­цем. Я уже знал цель наше­го пути, и пока мы шли по пере­ул­ку, изо всех сил напря­гал зре­ние, гля­дя на запад через рав­ни­ну.

Там я уви­дел кур­ган – дале­кий и необыч­ный сво­ей гео­мет­ри­че­ски пра­виль­ной фор­мой. Судя по все­му, он был от 30 до 40 футов высо­той и око­ло сот­ни ярдов в дли­ну. Комп­тон ска­зал, что он име­ет фор­му вытя­ну­то­го эллип­са. Я знал, что Комп­тон бывал на кур­гане несколь­ко раз и бла­го­по­луч­но воз­вра­щал­ся обрат­но. Гля­дя на кон­тур, выри­со­вы­ва­ю­щий­ся в тем­ной небес­ной сини, я пытал­ся отме­тить все его самые незна­чи­тель­ные неров­но­сти, и мне вдруг пока­за­лось, что по нему что-то дви­жет­ся. Серд­це мое заби­лось: я схва­тил мощ­ный бинокль, про­тя­ну­тый мне Комп­то­ном, и тороп­ли­во навел его. Сна­ча­ла я уви­дел лишь густой кустар­ник на окра­ине хол­ма, но потом в поле зре­ния воз­ник­ло еще что-то. Несо­мнен­но, это был чело­век, и я сра­зу понял, что вижу днев­ной «при­зрак индей­ца». Так и есть, высо­кая, худая, заку­тан­ная в тем­ный плащ фигу­ра с чер­ны­ми воло­са­ми, пере­вя­зан­ны­ми лен­той, и мор­щи­ни­стым, мед­ным, бес­страст­ным, орли­ным лицом клас­си­че­ско­го индей­ца. И все же опыт­ным взгля­дом этно­ло­га я сра­зу опре­де­лил, что этот крас­но­ко­жий был не из тех, что в насто­я­щее вре­мя извест­ны исто­рии, он при­над­ле­жал какой-то иной расе или куль­ту­ре. Совре­мен­ные индей­цы – бра­хи­це­фа­лы, круг­ло­го­ло­вые, и вы не оты­ще­те сре­ди них доли­ко­це­фа­ли­че­ских, или удли­нен­ных, чере­пов, кото­рые нахо­ди­ли в двух­ты­ся­че­лет­ней дав­но­сти остан­ках древ­не­го Пуэб­ло; но череп это­го чело­ве­ка был вытя­нут столь отчет­ли­во, что я заме­тил это с огром­но­го рас­сто­я­ния даже в неяс­ном пре­лом­ле­нии бинок­ля. Я так­же обна­ру­жил, что узор на его одеж­де был выпол­нен в мане­ре, совер­шен­но не похо­жей на мест­ное юго-запад­ное искус­ство. Его бле­стя­щие метал­ли­че­ские укра­ше­ния и корот­кий меч, или какое-то подоб­ное ему ору­жие, висев­шее на боку, не похо­ди­ли ни на что, о чем я когда-либо слы­шал.

Пока он шагал туда и обрат­но по вер­шине хол­ма, я наблю­дал за ним в бинокль, отме­чая его поход­ку и посад­ку голо­вы, и у меня сло­жи­лось стой­кое убеж­де­ние в том, что этот чело­век, кем или чем бы он ни был, опре­де­лен­но не был дика­рем. Я инстинк­тив­но почув­ство­вал, что это было дитя циви­ли­за­ции, хотя какой имен­но, ска­зать нель­зя. Нако­нец, он исчез за даль­ним кра­ем хол­ма, слов­но спу­стил­ся по про­ти­во­по­лож­но­му, неви­ди­мо­му скло­ну. Я в заме­ша­тель­стве опу­стил бинокль. Комп­тон смот­рел на меня вопро­си­тель­но, и я неопре­де­лен­но кив­нул.

– Что вы дума­е­те об этом? – нако­нец спро­сил он. – Вот то, что мы наблю­да­ем в Бин­ге­ре каж­дый день – и всю жизнь. Пол­день застал меня в индей­ской резер­ва­ции за раз­го­во­ром с Серым Орлом, кото­рый каким-то чудом был еще жив, хотя гово­ри­ли, что ему уже испол­ни­лось 150 лет. Это был необыч­ный, вну­ши­тель­но­го вида чело­век – суро­вый, бес­страш­ный вождь из тех, что когда-то вели пере­го­во­ры с аван­тю­ри­ста­ми, тор­гов­ца­ми в кожа­ных одеж­дах, отде­лан­ных бахро­мой, и фран­цуз­ски­ми чинов­ни­ка­ми в бри­джах и тре­угол­ках – и я был рад заме­тить, что мое почти­тель­ное обра­ще­ние понра­ви­лось вождю. Одна­ко, его рас­по­ло­же­ние ко мне не поме­ша­ло ему начать меня отго­ва­ри­вать, как толь­ко он узнал, чего я доби­ва­юсь.

«Ты хоро­ший маль­чик – ты не тре­во­жить тот кур­ган. Пло­хое кол­дов­ство. Боль­шое зло под ним – схва­тить, когда ты копать. Нет копать, нет делать вред. Такой же, когда я маль­чик, такой же, когда мой отец и его отец маль­чик. Все­гда муж­чи­на ходить один день, скво без голо­вы она ходить ночь. Белый чело­век с желез­ной одеж­дой они при­шли от зака­та вниз по боль­шой реке – мно­го дней назад – три, четы­ре вре­ме­ни боль­ше Серо­го Орла – два вре­ме­ни боль­ше, чем фран­цу­зы все такое же после них. Мно­го назад никто не ходить близ­ко малень­кие горы и глу­бо­кие доли­ны с камен­ны­ми пеще­ра­ми. Еще мно­го назад, эти древ­ние не пря­тать­ся, выхо­дить нару­жу, стро­ить посел­ки. При­но­сить мно­го золо­то. Я от них, ты от них. Потом прий­ти боль­шая вода. Все менять­ся. Никто не выхо­дить, нико­го не пус­кать. Вхо­дить, нет выхо­дить. Они не уми­рать – нет как Серый Орел – доли­ны на лице и снег на голо­ве. Как воз­дух – немно­го чело­век, немно­го дух. Пло­хое кол­дов­ство. Ино­гда ночью дух выхо­дит нару­жу на полу­че­ло­век – полу­конь – с рогом и сра­жать­ся, где одна­жды сра­жа­лись люди. Дер­жать­ся дале­ко от это­го места. Нет хоро­шо. Ты хоро­ший маль­чик – идти назад и оста­вить этот древ­ний одни».

Это все, чего я смог добить­ся от ста­ро­го вождя, а осталь­ные индей­цы и вовсе мол­ча­ли. Види­мо, Серый Орел серьез­но раз­вол­но­вал­ся при мыс­ли, что я соби­ра­юсь отпра­вить­ся на холм, кото­ро­го он так мало­душ­но боял­ся. Когда я поки­дал резер­ва­цию, он оста­но­вил меня для послед­не­го тор­же­ствен­но­го про­ща­ния и вновь попы­тал­ся добить­ся обе­ща­ния не ходить на кур­ган. Когда он понял, что это бес­по­лез­но, то не совсем уве­рен­но достал что-то из мешоч­ка оле­ньей кожи и очень важ­но про­тя­нул мне. Это был полу­стер­тый, но пре­крас­но отче­ка­нен­ный метал­ли­че­ский диск диа­мет­ром око­ло двух дюй­мов, укра­шен­ный стран­ны­ми изоб­ра­же­ни­я­ми и под­ве­шен­ный на кожа­ный шну­рок.

«Ты не согла­шать­ся, тогда Серый Орел не мог гово­рить, что тебе взять. Но если помочь, вот хоро­шее кол­дов­ство, от мое­го отца – он полу­чил от его отца – он полу­чил от его отца все назад близ­ко к Тира­ва, отце всех людей. Мой отец гово­рить: «Ты дер­жать­ся дале­ко от древ­них, дер­жать­ся дале­ко от малень­ких гор и долин с камен­ны­ми пеще­ра­ми. Но если древ­ние при­дут наверх взять тебя, тогда ты им пока­зать это кол­дов­ство. Они знать. Они сде­лать его мно­го лет назад, они гля­деть, тогда они может быть не делать такое пло­хое кол­дов­ство. Но нет мож­но гово­рить. Ты дер­жать­ся дале­ко все рав­но. Они нет хоро­ший. Нет ска­зать, что они делать». Гово­ря это, Серый Орел пове­сил аму­лет мне на шею, и я заме­тил, что вещь и в самом деле была весь­ма любо­пыт­ной. Чем доль­ше я смот­рел на нее, тем боль­ше вос­хи­щал­ся не толь­ко пото­му, что пред­мет был сде­лан из како­го-то тяже­ло­го, тем­но­го цвет­но­го метал­ла, совер­шен­но мне неиз­вест­но­го, но глав­ным обра­зом пото­му, что он был испол­нен с пора­зи­тель­ным худо­же­ствен­ным мастер­ством. Насколь­ко я мог видеть, с одной сто­ро­ны меда­ли нахо­ди­лось тон­чай­шей рабо­ты изоб­ра­же­ние змеи, а с дру­гой ось­ми­ног или какое-то дру­гое чудо­ви­ще с щупаль­ца­ми. Там так­же было несколь­ко полу­стер­тых иеро­гли­фов, о кото­рых ни один архео­лог в мире не смог бы ска­зать ниче­го опре­де­лен­но­го. Позд­нее с раз­ре­ше­ния Серо­го Орла я отдал диск для изу­че­ния опыт­ным исто­ри­кам, антро­по­ло­гам, гео­ло­гам и хими­кам, но они лишь пре­под­нес­ли мне ворох новых зага­док. Хими­ки ска­за­ли, что диск пред­став­ля­ет собой соеди­не­ние неиз­вест­ных метал­лов с тяже­лым атом­ным весом, а один гео­лог пред­по­ло­жил, что этот сплав, веро­ят­но, добыт из метео­ри­тов, при­ле­тев­ших из неиз­вест­ных угол­ков меж­звезд­но­го про­стран­ства. Я не уве­рен, что этот диск на самом деле спас мою жизнь и рас­су­док, но Серый Орел убеж­ден в этом. Он сно­ва носит его, и я ино­гда думаю: не этим ли объ­яс­ня­ет­ся его необык­но­вен­ный воз­раст? Все его пред­ки, носив­шие аму­лет, про­жи­ли гораз­до боль­ше ста лет и жили бы еще, если бы не погиб­ли в бою. А может, если обе­ре­гать Серо­го Орла от несчаст­ных слу­ча­ев, он не умрет нико­гда? Но я забе­гаю впе­ред.

Вер­нув­шись в посе­лок, я попы­тал­ся что-нибудь еще выяс­нить о кур­гане, одна­ко натолк­нул­ся на глу­хое сопро­тив­ле­ние. Мне, пожа­луй, было при­ят­но чув­ство­вать, как люди забо­ти­лись о моей без­опас­но­сти, но я не внял их уве­ще­ва­ни­ям. Я пока­зал им аму­лет Серо­го Орла, и ока­за­лось, что никто рань­ше не слы­шал о нем и не видел ниче­го подоб­но­го. Все согла­си­лись, что это не может быть индей­ской релик­ви­ей, и пред­по­ло­жи­ли, что пред­ки ста­ро­го вождя полу­чи­ли этот пред­мет от како­го-нибудь тор­гов­ца.

Когда жите­ли Бин­ге­ра поня­ли, что не смо­гут удер­жать меня, они сде­ла­ли все, что­бы получ­ше сна­ря­дить меня в доро­гу. Еще до при­ез­да сюда я при­мер­но знал, какую рабо­ту мне при­дет­ся выпол­нять, и захва­тил с собой маче­те и кусто­рез для руб­ки кустар­ни­ка и выем­ки грун­та, элек­три­че­ские фона­ри на слу­чай, если при­дет­ся рабо­тать под зем­лей, верев­ку, поле­вой бинокль, рулет­ку, мик­ро­скоп и раз­ные мело­чи для непред­ви­ден­ных обсто­я­тельств – ров­но столь­ко, что­бы это уме­сти­лось в удоб­ном сак­во­я­же. К это­му сна­ря­же­нию я доба­вил лишь тяже­лый револь­вер, кото­рый меня заста­вил взять мест­ный шериф, и кир­ку с лопа­той для уско­ре­ния рабо­ты. Кир­ку и лопа­ту я решил нести, пере­бро­сив через пле­чо на креп­кой верев­ке, так как очень ско­ро понял, что не могу рас­счи­ты­вать на помощ­ни­ков. Посе­лок, конеч­но, будет наблю­дать за моим похо­дом из всех име­ю­щих­ся в рас­по­ря­же­нии бинок­лей, но ни один житель не прой­дет и ярда по плос­кой рав­нине в сто­ро­ну кур­га­на. Свой поход я назна­чил на ран­нее утро, и оста­ток дня ко мне отно­си­лись с нелов­ким бла­го­го­ве­ни­ем как к чело­ве­ку, кото­рый соби­рал­ся отпра­вить­ся навстре­чу смер­ти.

С наступ­ле­ни­ем утра – туман­но­го, но не хму­ро­го – весь посе­лок высы­пал меня про­во­жать. Оди­но­кая фигу­ра индей­ца, как обыч­но, уже мая­чи­ла на вер­шине кур­га­на, и я решил не упус­кать ее из вида, пока буду при­бли­жать­ся к цели сво­е­го путе­ше­ствия. В послед­ний момент мной овла­дел без­от­чет­ный страх, и я, под­дав­шись сла­бо­сти, вынул аму­лет Серо­го Орла и пове­сил на грудь, что­бы его мог­ли видеть при­зра­ки и кто угод­но еще. Про­стив­шись с Комп­то­ном и его мате­рью, я бод­ро дви­нул­ся в путь, несмот­ря на то, что нес тяже­лый сак­во­яж, а лопа­та и кир­ка бря­ца­ли у меня за спи­ной; в пра­вой руке я дер­жал бинокль и вре­мя от вре­ме­ни посмат­ри­вал на оди­но­кий при­зрак. При­бли­зив­шись к хол­му, я уви­дел индей­ца вполне отчет­ли­во, и его мор­щи­ни­стое без­во­ло­сое лицо вдруг пока­за­лось мне вопло­ще­ни­ем без­гра­нич­но­го зла. Меня так­же пора­зи­ло, что его свер­ка­ю­щий золо­том чехол для ору­жия был укра­шен иеро­гли­фа­ми, подоб­ны­ми тем, что были начер­та­ны на моем аму­ле­те, вся одеж­да и укра­ше­ния сви­де­тель­ство­ва­ли о высо­кой куль­ту­ре. Вдруг я уви­дел, как он напра­вил­ся вниз по даль­ней сто­роне кур­га­на и исчез из вида. Когда десять минут спу­стя я под­нял­ся на вер­ши­ну, она была пуста. Вряд ли нуж­но рас­ска­зы­вать о том, что я обсле­до­вал холм со всех сто­рон и про­из­вел все­воз­мож­ные изме­ре­ния. Кур­ган глу­бо­ко пора­зил меня, в его слиш­ком пра­виль­ных очер­та­ни­ях, каза­лось, таи­лась какая-то угро­за. Это было един­ствен­ное воз­вы­ше­ние на огром­ной рав­нине, и я был уве­рен, что оно искус­ствен­но­го про­ис­хож­де­ния. Кру­тые скло­ны его выгля­де­ли дев­ствен­ны­ми, без вся­ких сле­дов чело­ве­че­ско­го при­сут­ствия. На вер­ши­ну не вела ни одна тро­па, и посколь­ку я был тяже­ло нагру­жен, мне уда­лось вска­раб­кать­ся туда лишь с боль­шим тру­дом. Вер­ши­на пред­став­ля­ла собой доволь­но ров­ное пла­то в фор­ме эллип­са при­мер­но 300 на 50 футов, сплошь покры­тое густой тра­вой и плот­ным кустар­ни­ком, весь вид кото­ро­го совер­шен­но не соче­тал­ся с при­сут­стви­ем оди­но­ко­го при­зра­ка. Это меня потряс­ло, так как ясно дока­зы­ва­ло, что «ста­рый инде­ец», каким бы живым он ни казал­ся, был все­го лишь пло­дом кол­лек­тив­ных гал­лю­ци­на­ций.

С тос­кой и тре­во­гой я огля­нул­ся на посе­лок и куч­ку чер­ных точек, состо­яв­шую из наблю­дав­ших за мною людей. Наве­дя на них бинокль, я уви­дел, что они, в свою оче­редь, жад­но рас­смат­ри­ва­ют меня; с самым бес­печ­ным видом я пома­хал им шля­пой, что­бы успо­ко­ить, но мое соб­ствен­ное состо­я­ние было дале­ко от спо­кой­ствия. Затем я сбро­сил на зем­лю кир­ку и лопа­ту, вынул маче­те и начал рас­чи­щать кустар­ник. Это было доволь­но уто­ми­тель­но, и я чув­ство­вал без­от­чет­ный страх вся­кий раз, когда какой- нибудь порыв вет­ра с лов­ко­стью, гра­ни­ча­щей с пред­на­ме­рен­но­стью мешал моей рабо­те. Вре­ме­на­ми чуди­лось, что какая-то сила тянет меня назад, воз­дух впе­ре­ди меня как бы сгу­щал­ся, и слов­но чьи-то неви­ди­мые руки дер­га­ли за запя­стья. И хотя дело про­дви­га­лось, мне каза­лось, что я рас­хо­дую энер­гию впу­стую. Бли­же к полу­дню мне ста­ло ясно, что в опу­тан­ной кор­ня­ми зем­ле к север­но­му краю кур­га­на тянет­ся неболь­шое чаше­об­раз­ное углуб­ле­ние.

И хотя в ито­ге это мог­ло ниче­го не озна­чать, я про себя отме­тил, что вер­но выбрал место для рас­ко­пок. В то же самое вре­мя я заме­тил дру­гую очень стран­ную вещь, а имен­но, что индей­ский аму­лет, бол­тав­ший­ся у меня на шее, начи­на­ет вести себя как-то необыч­но в месте, нахо­див­шем­ся футах в сем­на­дца­ти к юго-восто­ку от упо­мя­ну­той впа­ди­ны. Его кру­го­вые дви­же­ния замед­ля­лись, сто­и­ло мне накло­нить­ся над этой точ­кой; он слов­но тянул меня вниз, как бы при­тя­ги­ва­е­мый маг­ни­том, скры­тым в поч­ве. В кон­це кон­цов, я решил копать имен­но тут. Едва я воткнул лопа­ту, меня пора­зи­ла стран­ная тон­кость слоя крас­но­ва­той поч­вы. Вокруг вся зем­ля состо­я­ла из крас­но­го пес­ча­ни­ка, а здесь на глу­бине мень­ше фута я обна­ру­жил необыч­ный чер­ный сугли­нок. Это была точ­но такая же поч­ва, что встре­ча­ет­ся в стран­ных глу­бо­ких доли­нах, рас­по­ло­жен­ных к югу и запа­ду от этих мест; ее, долж­но быть, при­нес­ло сюда с боль­шо­го рас­сто­я­ния еще в дои­сто­ри­че­скую эпо­ху. Пока я копал, стоя на коле­нях, я почув­ство­вал, как кожа­ный шну­рок натя­ги­ва­ет­ся на моей шее, слов­но что-то в зем­ле тяну­ло к себе метал­ли­че­ский талис­ман. Потом я наткнул­ся на твер­дую поверх­ность, похо­жую на скаль­ну­ю­по­ро­ду. Поты­кав вокруг, я понял, что ошиб­ся. С вели­чай­шим изум­ле­ни­ем я извлек из зем­ли заплес­не­ве­лый тяже­лый пред­мет цилин­дри­че­ской фор­мы око­ло фута дли­ной и четы­рех дюй­мов в диа­мет­ре. Мой аму­лет немед­лен­но при­ле­пил­ся к нему, слов­но его при­кле­и­ли. Я очи­стил пред­мет от чер­ной гли­ны, и мое изум­ле­ние воз­рос­ло еще боль­ше при виде открыв­ших­ся мое­му взо­ру баре­лье­фов. Весь цилиндр был покрыт изоб­ра­же­ни­я­ми и иероглифами.С рас­ту­щим вол­не­ни­ем я уви­дел, что они выпол­не­ны в той же неиз­вест­ной мане­ре, что на аму­ле­те Серо­го Орла и на жел­тых укра­ше­ни­ях при­зра­ка, кото­рые я успел рас­смот­реть в бинокль.

Сев на зем­лю, я почи­стил цилиндр о гру­бый вель­вет моих брюк и обна­ру­жил, что он сде­лан из того же тяже­ло­го бле­стя­ще­го неиз­вест­но­го метал­ла, что и аму­лет – отсю­да, несо­мнен­но, и про­ис­хо­ди­ло стран­ное при­тя­же­ние. Орна­мен­ты и гра­ви­ров­ка были зага­доч­ны­ми – безы­мян­ные чудо­ви­ща и узо­ры, выпол­нен­ные в зло­ве­щей мане­ре, но с очень высо­ким мастер­ством. Я дол­го не мог разо­брать­ся с этой шту­ко­ви­ной и бес­цель­но вер­тел ее в руках, пока не заме­тил на одном ее кон­це щель. Тогда я стал нетер­пе­ли­во искать спо­соб открыть пред­мет и нако­нец обна­ру­жил, что его конец про­сто откру­чи­ва­ет­ся.

Кол­па­чок под­да­вал­ся с тру­дом, но в кон­це кон­цов отвин­тил­ся, и я почув­ство­вал стран­ный аро­мат, исхо­див­ший из цилин­дра. Един­ствен­ным его содер­жи­мым был боль­шой свер­ток жел­то­ва­то­го, похо­же­го на бума­гу мате­ри­а­ла, испещ­рен­но­го зеле­но­ва­ты­ми знач­ка­ми, и на мгно­ве­ние я испы­тал бла­го­го­вей­ный тре­пет при мыс­ли, что дер­жу в руках пись­мен­ный ключ к неиз­вест­ным древним мирам и без­днам. Одна­ко, раз­вер­нув спи­сок, я уви­дел, что он напи­сан по-испан­ски – на пыш­ном, тор­же­ствен­ном испан­ском язы­ке дав­но ушед­ше­го вре­ме­ни. В золо­том све­те зака­та я с тру­дом раз­би­рал заго­ло­вок и пер­вый абзац, пыта­ясь рас­шиф­ро­вать чудо­вищ­но пре­ры­ви­стый почерк исчез­нув­ше­го авто­ра. Куда ведет этот след? На какое откры­тие я неча­ян­но натолк­нул­ся? Пер­вые же сло­ва вызва­ли во мне бурю вос­тор­га и любо­пыт­ства, ибо не толь­ко не уво­ди­ли меня от пер­во­на­чаль­ных поис­ков, но лишь укре­пи­ли уве­рен­ность, что я дей­ствую в пра­виль­ном направ­ле­нии. Жел­тый сви­ток с зеле­но­ва­ты­ми бук­ва­ми начи­нал­ся чет­ким заго­лов­ком, за кото­рым сле­до­ва­ли цере­мон­ные при­зы­вы пове­рить в те неве­ро­ят­ные откро­ве­ния, о кото­рых пой­дет речь:

RELACION DE PANFILO DE ZAMACONA Y NUNES, HIDALGO DE LUARCA EN ASTURIAS, TOCANTE AL MUNDO SOTERRANEO DE XINAIAN, A.D.MDXLV en el nombre de la santissima Trinidad, Padre, Hijo, y Espiritu-Santo, tres personas distintas y un solo. Dios verdadero, y de la santisima Virgen muestra Senora, YO, PANFILO DE ZAMACONA, HIJO DE PEDRO GUZMAN Y ZAMACONA, HIDALGO, Y DE LA DONA YNES ALVARADO Y NUNES, DE LUARCA EN ASTURIAS, juro para que todo que deco esna verdadero como sacramento…

Я оста­но­вил­ся и заду­мал­ся над необы­чай­ной важ­но­стью того, что мне при­шлось про­честь. «Исто­рия, напи­сан­ная Пан­фи­ло де Зама­ко­на-и-Нуньес, дво­ря­ни­ном из Луар­ки, что в Асту­рии, повест­ву­ю­щая о под­зем­ном мире Кси­най­ан, най­ден­ном в лето гос­подне 1545 года»… Здесь было слиш­ком мно­го инфор­ма­ции, что­бы постичь все разом. Под­зем­ный мир – опять эта навяз­чи­вая идея индей­ских легенд и рас­ска­зов тех, кто вер­нул­ся с кур­га­на. И дата – 1545 год – что это может озна­чать? Мои гла­за иска­тель­но про­бе­жа­ли вниз по рас­кры­той части свит­ка и почти сра­зу же натолк­ну­лись на имя Francisco Vasquez de Coronado. Автор этой руко­пи­си несо­мнен­но был одним из людей Коро­на­до, но что он делал в этой дале­кой зем­ле через три года после того, как весь отряд вер­нул­ся назад? Одна­ко из даль­ней­ше­го ста­ло ясно, что текст, откры­тый мое­му взо­ру, был все­го лишь крат­ким отче­том о похо­де Коро­на­до на север и не имел суще­ствен­ных рас­хож­де­ний с уже извест­ны­ми исто­ри­че­ски­ми све­де­ни­я­ми.

Лишь уга­са­ю­щий свет поме­шал мне раз­вер­нуть руко­пись до кон­ца, а в сво­ем нетер­пе­нии я почти поза­был о наступ­ле­нии ночи и об опас­но­сти это­го места. Но об этом пом­ни­ли дру­гие – я услы­шал гром­кие кри­ки людей, собрав­ших­ся на окра­ине посел­ка. Дав им знак, я засу­нул руко­пись обрат­но в таин­ствен­ный цилиндр, с тру­дом ото­рвал от него аму­лет и уло­жил все это вме­сте с мел­ким инстру­мен­том в сак­во­яж. Кир­ку и лопа­ту я решил оста­вить до сле­ду­ю­ще­го дня. Взяв сак­во­яж, я с тру­дом спу­стил­ся по кру­то­му скло­ну и через чет­верть часа уже был в посел­ке, рас­ска­зы­вая об уви­ден­ном и демон­стри­руя свою стран­ную наход­ку. Когда ста­ло тем­но, я огля­нул­ся на холм и с содро­га­ни­ем уви­дел, что на вер­шине его зажег­ся голу­бо­ва­тый факел ноч­но­го при­зра­ка – инди­ан­ки.

Я не мог дождать­ся момен­та, когда смо­гу засесть за руко­пись; одна­ко, зная, что для хоро­ше­го пере­во­да нуж­ны вре­мя и покой, с неохо­той отло­жил это на более позд­ний час. Пообе­щав жите­лям на утро более подроб­ный рас­сказ об уви­ден­ном, я отпра­вил­ся с Клай­дом Комп­то­ном домой и немед­лен­но под­нял­ся в свою ком­на­ту, что­бы погру­зить­ся в пере­вод. Мое­му хозя­и­ну и его мате­ри не тер­пе­лось послу­шать о моих при­клю­че­ни­ях, но я решил, что луч­ше подо­ждать до тех пор, пока я не про­чту весь текст и смо­гу изло­жить суть дела точ­но и без­оши­боч­но.

Открыв сак­во­яж при све­те един­ствен­ной элек­три­че­ской лам­поч­ки, я вынул цилиндр и тут же сно­ва почув­ство­вал, что он при­тя­ги­ва­ет индей­ский аму­лет к сво­ей рез­ной поверх­но­сти. Рисун­ки зло­ве­ще мер­ца­ли на неиз­вест­ном бле­стя­щем метал­ле, и я не мог без содро­га­ния раз­гля­ды­вать злоб­но смот­рев­шие на меня в упор неесте­ствен­ные, дья­воль­ские изоб­ра­же­ния, выпол­нен­ные с исклю­чи­тель­ным мастер­ством. Сей­час я жалею, что не сфо­то­гра­фи­ро­вал эти рисун­ки – хотя, может быть, это и к луч­ше­му. Но чему я дей­стви­тель­но рад, так это тому, что я не смог тогда точ­но опо­знать суще­ство с голо­вой ось­ми­но­га, изоб­ра­же­ние кото­ро­го пре­об­ла­да­ло в боль­шин­стве изыс­кан­ных орна­мен­тов и кото­рое в руко­пи­си име­но­ва­лось «Ктул­ху». Недав­но я соеди­нил это изоб­ра­же­ние и рас­сказ о нем в руко­пи­си с неко­то­ры­ми ново­най­ден­ны­ми пре­да­ни­я­ми о чудо­вищ­ном и неве­до­мом ужа­се, спу­стив­шем­ся со звезд, когда наша юная Зем­ля была сфор­ми­ро­ва­на лишь напо­ло­ви­ну; знай я тогда об этой свя­зи, я бы не стал оста­вать­ся с этой шту­ко­ви­ной в одной ком­на­те. Дру­гой мотив рисун­ков, полу­ан­тро­по­морф­ный змей, был лег­ко узна­ва­ем как про­то­тип леген­дар­ных Йига, Кецаль­ко­ат­ля и Кукуль­ка­на. Перед тем, как открыть цилиндр, я про­ве­рил его маг­не­тизм на дру­гих метал­лах, но обна­ру­жил, что на них сила при­тя­же­ния не дей­ству­ет. Стран­ный маг­не­тизм напол­нял этот ужас­ный оско­лок неве­до­мо­го мира толь­ко в при­сут­ствии себе подоб­но­го.

Нако­нец, я достал руко­пись и углу­бил­ся в пере­вод. Одно­вре­мен­но я делал по-англий­ски крат­кую запись содер­жа­ния и, вре­мя от вре­ме­ни наты­ка­ясь на какое-нибудь осо­бен­но непо­нят­ное или уста­рев­шее сло­во или выра­же­ние, сожа­лел, что не захва­тил с собой испан­ский сло­варь. Стран­но было почув­ство­вать себя отбро­шен­ным на четы­ре века назад в год, когда появи­лись мои соб­ствен­ные пред­ки – домо­се­ды из Сомер­се­та и Дево­на. Во вре­ме­на прав­ле­ния Ген­ри­ха Вось­мо­го они и не дума­ли, что их пото­мок родит­ся в Новом Све­те в Вир­джи­нии; и вот ока­зы­ва­ет­ся, что тогда загад­ка кур­га­на будо­ра­жи­ла умы людей так же, как и сего­дня. Это чув­ство отбро­шен­но­сти назад в про­шлое было отто­го ост­рее, что я инстинк­тив­но пони­мал: загад­ка, кото­рая объ­еди­ня­ла меня со ста­ро­дав­ним испан­цем, при­шла из таких дале­ких бездн вре­ме­ни, из такой вне­зем­ной веч­но­сти, что несчаст­ные четы­ре сот­ни лет тут ниче­го не зна­чат. Доста­точ­но было одно­го взгля­да на цилиндр, что­бы почув­ство­вать, что меж­ду все­ми людь­ми на этой зем­ле и его тай­ной лежит непро­хо­ди­мая про­пасть вре­мен. Перед этой загад­кой Пан­фи­ло де Зама­ко­на и я сто­я­ли так же, как мог­ли бы сто­ять Ари­сто­тель или Хео­пс.

III.

О сво­ей юно­сти, про­шед­шей в Луар­ке – малень­ком тихом пор­те в Бис­кай­ском зали­ве – Зама­ко­на писал мало. Млад­ший сын сво­их роди­те­лей, он при­е­хал в Новую Испа­нию в 1532 году. Тогда ему было все­го 20 лет от роду. Ода­рен­ный бога­тым и пыл­ким вооб­ра­же­ни­ем, он, как зача­ро­ван­ный, вни­мал слу­хам о бога­тых горо­дах и неиз­вест­ных мирах на севе­ре. Осо­бен­но его пора­зил рас­сказ фран­цис­кан­ско­го мона­ха Мар­ко­са де Низа, кото­рый в 1539 году вер­нул­ся из похо­да с вос­тор­жен­ны­ми изве­сти­я­ми о ска­зоч­ной стране Кибо­ла с ее огром­ны­ми обне­сен­ны­ми сте­на­ми горо­да­ми и камен­ны­ми, сто­я­щи­ми друг над дру­гом в виде сту­пе­ней дома­ми. Услы­хав, что Коро­на­до соби­ра­ет экс­пе­ди­цию на поиск это­го и про­чих, нахо­дя­щих­ся в стране бизо­нов чудес, юный Зама­ко­на сумел попасть в отряд из 300 чело­век, кото­рый отпра­вил­ся на север в 1540 году. Исто­рии изве­стен рас­сказ об этой экс­пе­ди­ции: Кибо­ла ока­за­лась все­го лишь убо­гой дере­вуш­кой Зуни в Пуэб­ло, де Низа был отправ­лен назад в Мек­си­ку в нака­за­ние за свой обман; Коро­на­до уви­дел Вели­кий Каньон, в Чикуйе, в местеч­ке Пекос, услы­шал от индей­ца по име­ни Эль Тур­ко о бога­той и таин­ствен­ной зем­ле Кви­ви­ра, что нахо­дит­ся дале­ко на севе­ро-восто­ке. Зем­ля эта была яко­бы бога­та золо­том, сереб­ром и бизо­на­ми, и по ней про­те­ка­ла река шири­ной в две мили. Зама­ко­на крат­ко рас­ска­зал о зим­ней сто­ян­ке в Тигу­эк­се, в местеч­ке Пекос, и о выступ­ле­нии на север в апре­ле, когда мест­ный про­вод­ник, ока­зав­ший­ся плу­том, сбил их с пути посре­ди стра­ны луго­вых собак, соле­ных озер и коче­вых пле­мен охот­ни­ков за бизо­на­ми. Когда Коро­на­до рас­пу­стил боль­шую часть отря­да и отпра­вил­ся в свой послед­ний 42-днев­ный поход с малень­кой груп­пой избран­ных, Зама­коне уда­лось попасть в их чис­ло. Он рас­ска­зы­ва­ет о бога­тей­шей стране, о гро­мад­ных уще­льях, о дере­вьях, кото­рые мож­но уви­деть, лишь взо­брав­шись по кру­тым отко­сам, и о том, как все чле­ны экс­пе­ди­ции пита­лись одним мясом бизо­нов. Затем идет упо­ми­на­ние о послед­нем при­ста­ни­ще – зага­доч­ной, но не слиш­ком инте­рес­ной Кви­ви­ре с посел­ка­ми, дома­ми из трав, ручья­ми и река­ми, хоро­шей чер­ной поч­вой, сли­ва­ми, оре­ха­ми, вино­гра­дом, тутов­ни­ком и индей­ца­ми, кото­рые выра­щи­ва­ют маис и уме­ют добы­вать медь. Мимо­хо­дом упо­ми­на­лось о каз­ни плу­та-про­вод­ни­ка Эль Тур­ко и о кре­сте, кото­рый Коро­на­до водру­зил на бере­гу вели­кой реки в авгу­сте 1541 года и на кото­ром напи­са­но: «Так дале­ко дошел вели­кий гене­рал Фран­сис­ко Вас­кес де Коро­на­до». Пре­сло­ву­тая Кви­ви­ра лежа­ла при­мер­но на соро­ко­вом гра­ду­се север­ной широ­ты, и совсем недав­но нью-йорк­ский архео­лог док­тор Ходж опре­де­лил ее место­на­хож­де­ние на бере­гу реки Аркан­зас в окру­гах Бар­тон и Райс шта­та Кан­зас. Это древ­няя роди­на пле­ме­ни вичи­та, кото­рые жили там до того, как индей­цы пле­ме­ни сиу вытес­ни­ли их на юг, в Окла­хо­му, и, дей­стви­тель­но, во вре­мя рас­ко­пок здесь были най­де­ны остат­ки тра­вя­ных хижин. Воз­буж­ден­ный мно­го­чис­лен­ны­ми индей­ски­ми рас­ска­за­ми о бога­тых горо­дах и тай­ных стра­нах, Коро­на­до про­вел в том месте тща­тель­ные поис­ки. И хотя севе­ро­аме­ри­кан­ские индей­цы менее охот­но гово­ри­ли об этом, чем индей­цы Мек­си­ки, было вид­но, что они мог­ли бы рас­ска­зать гораз­до боль­ше мек­си­кан­цев, если бы захо­те­ли. Их уклон­чи­вость выво­ди­ла пред­во­ди­те­ля из себя, и после мно­гих бес­плод­ных поис­ков он стал весь­ма суро­во отно­сить­ся к столь немно­го­слов­ным рас­сказ­чи­кам. Зама­ко­на был более тер­пе­ли­вым и нахо­дил эти леген­ды исклю­чи­тель­но инте­рес­ны­ми. Он выучил мест­ный язык, что­бы подол­гу бесе­до­вать с моло­дым индей­цем по име­ни Ата­ку­ю­щий Бизон, чья любо­зна­тель­ность при­во­ди­ла его в места гораз­до более необыч­ные, чем те, куда заби­ра­лись осталь­ные его сопле­мен­ни­ки. Имен­но Ата­ку­ю­щий Бизон рас­ска­зал Зама­коне о стран­ных камен­ных про­ва­лах, воро­тах и вхо­дах в пеще­ры, рас­по­ло­жен­ных на дне глу­бо­ких, порос­ших лесом лощин, мимо кото­рых отряд про­хо­дил по пути на север. Эти отвер­стия, гово­рил он, скры­ты кустар­ни­ком, и лишь немно­гие захо­ди­ли туда. Но те, кто все-таки на это решал­ся, нико­гда не воз­вра­ща­лись назад – или в ред­ких слу­ча­ях воз­вра­ща­лись либо безум­ны­ми, либо стран­ным обра­зом изу­ве­чен­ны­ми. Но это была толь­ко леген­да, ибо даже самые ста­рые люди не пом­ни­ли, что­бы кто-то про­ни­кал глу­бо­ко внутрь пеще­ры. Сам Ата­ку­ю­щий Бизон, веро­ят­но, захо­дил глуб­же всех и насмот­рел­ся доста­точ­но, что­бы удо­вле­тво­рить свое любо­пыт­ство и жаж­ду золо­та, о кото­ром повсю­ду ходи­ли слу­хи.

За отвер­сти­ем, в кото­рое он про­ник, тянул­ся длин­ный про­ход, укра­шен­ный устра­ша­ю­щи­ми изоб­ра­же­ни­я­ми чудо­вищ, каких не видел ни один чело­век. Нако­нец, после мно­гих и мно­гих милей пово­ро­тов и спус­ков, впе­ре­ди сверк­нул жут­кий голу­бо­ва­тый свет, и вни­зу открыл­ся целый потря­са­ю­щий мир. Инде­ец не мог ска­зать о нем ниче­го опре­де­лен­но­го, ибо столк­нул­ся с чем-то таким, что заста­ви­ло его спеш­но вер­нуть­ся назад. Навер­ное, доба­вил он, золо­тые горо­да где-то там, вни­зу, и воз­мож­но, белый чело­век со сво­ей маги­че­ской стре­ля­ю­щей пал­кой смо­жет добрать­ся туда. Он не будет гово­рить вели­ко­му вождю Коро­на­до о том, что зна­ет, пото­му что Коро­на­до боль­ше не слу­ша­ет рас­ска­зы индей­цев. Да, он может пока­зать Зама­коне доро­гу, если толь­ко белый чело­век бро­сит отряд и возь­мет его про­вод­ни­ком. Но он не пой­дет внутрь вме­сте с белым чело­ве­ком. Там, внут­ри, пло­хо.

До места было око­ло 5 дней ходь­бы на юг. Это было рядом с рай­о­ном боль­ших хол­мов. Хол­мы име­ли какое-то отно­ше­ние к миру зла, что скры­вал­ся там, вни­зу. Воз­мож­но, это были древ­ние воро­та туда, и под­зем­ные жите­ли когда-то име­ли посе­ле­ния на поверх­но­сти и тор­го­ва­ли с людь­ми в тех зем­лях, кото­рые исчез­ли под боль­шой водой. Когда слу­чил­ся потоп, древ­ние жите­ли затво­ри­лись вни­зу и боль­ше не име­ли дел с людь­ми на поверх­но­сти. Бег­ле­цы, спас­ши­е­ся после пото­па, гово­ри­ли им, что боги внеш­не­го мира настро­е­ны про­тив людей, и никто не смог выжить там, кро­ме демо­нов. Вот поче­му они не пус­ка­ли к себе нико­го с поверх­но­сти и дела­ли ужас­ные вещи с теми, кто все-таки осме­ли­вал­ся спу­стить­ся вниз. Когда-то воз­ле вхо­дов сто­я­ли часо­вые, но со вре­ме­нем необ­хо­ди­мость в них отпа­ла. Немно­гие жите­ли зем­ли име­ли жела­ние тол­ко­вать о Вла­сти­те­лях Древ­но­сти, и посте­пен­но свя­зан­ные с ними пре­да­ния навер­ня­ка забы­лись бы, если бы вре­мя от вре­ме­ни раз­лич­ные при­зрач­ные явле­ния не напо­ми­на­ли о них. Каза­лось, что бес­ко­неч­ная древ­ность этих созда­ний дела­ла их бес­те­лес­ны­ми, так что насто­я­щие при­зра­ки, выхо­див­шие на поверх­ность, пред­став­ля­лись более живы­ми. Рай­он боль­ших хол­мов сотря­са­ли ноч­ные при­зрач­ные сра­же­ния, подоб­ные тем, что про­ис­хо­ди­ли до того, как закры­лись воро­та в ниж­ний мир.

Сами Вла­сти­те­ли Древ­но­сти были напо­ло­ви­ну при­зра­ка­ми – про них гово­ри­ли, что они не ста­ре­ют и не раз­мно­жа­ют­ся, а веч­но колеб­лют­ся меж­ду духом и пло­тью. Тем не менее, они нуж­да­лись в воз­ду­хе, что­бы дышать. Имен­но поэто­му вхо­ды в доли­нах нико­гда не были наглу­хо заму­ро­ва­ны, как на хол­мах. Эти вхо­ды, при­ба­вил Ата­ку­ю­щий Бизон, воз­мож­но, явля­ют­ся есте­ствен­ны­ми зем­ны­ми раз­ло­ма­ми. Ходи­ли слу­хи, что Вла­сти­те­ли Древ­но­сти спу­сти­лись в наш мир со звезд, когда он был еще совсем моло­дым, и ушли внутрь, что­бы стро­ить свои горо­да из чисто­го золо­та, пото­му что поверх­ность зем­ли была тогда не при­год­на для жиз­ни. Они явля­ют­ся пред­ка­ми всех людей, но никто не зна­ет, с какой имен­но звез­ды они яви­лись. Их под­зем­ные горо­да пол­ны золо­та и сереб­ра, но людям, не защи­щен­ным каким-нибудь силь­ным кол­дов­ством, луч­ше оста­вить их в покое. У них есть страш­ные зве­ри со сла­бой при­ме­сью чело­ве­че­ской кро­ви, на кото­рых они ездят и кото­рых исполь­зу­ют для дру­гих целей. Гово­рят, что эти суще­ства были пло­то­яд­ны­ми и, подоб­но сво­им хозя­е­вам, пред­по­чи­та­ли чело­ве­че­ское мясо; поэто­му, хотя сами Вла­сти­те­ли Древ­но­сти не раз­мно­жа­лись, у них суще­ство­ва­ло что-то вро­де клас­са рабов – полу­лю­дей, кото­рые так­же слу­жи­ли пищей для хозя­ев и живот­ных. Этот класс фор­ми­ро­вал­ся очень стран­ным спо­со­бом и допол­нял­ся ожив­лен­ны­ми тру­па­ми. Древ­ние зна­ли, как пре­вра­тить труп в покор­ный авто­мат, кото­рый будет сохра­нять­ся почти бес­ко­неч­но и выпол­нять любую рабо­ту, управ­ля­е­мый пото­ком мыс­ли. Ата­ку­ю­щий Бизон ска­зал, что эти суще­ства раз­го­ва­ри­ва­ют мыс­лен­но, нахо­дя речь гру­бой и ненуж­ной. Исклю­че­ние дела­лось для рели­ги­оз­ных обря­дов и выра­же­ния эмо­ций. Они покло­ня­лись Йигу, вели­ко­му отцу змей, и Ктул­ху, ось­ми­но­го­го­ло­во­му суще­ству, кото­рое при­ве­ло их сюда со звезд, задаб­ри­вая послед­них чело­ве­че­ски­ми жерт­ва­ми, при­но­си­мы­ми очень стран­ным спо­со­бом, кото­рый Ата­ку­ю­щий Бизон отка­зал­ся опи­сать.

Зама­ко­на был зача­ро­ван рас­ска­зом индей­ца и сра­зу же решил при­нять его услу­ги про­вод­ни­ка. Он не верил в леген­ды о зага­доч­ных под­зем­ных людях и их обы­ча­ях, ибо весь преж­ний опыт их отря­да никак не вязал­ся с этим; но он и вправ­ду чув­ство­вал, что некая уди­ви­тель­ная стра­на сокро­вищ и при­клю­че­ний дей­стви­тель­но долж­на нахо­дить­ся где-то за таин­ствен­ны­ми хода­ми в зем­ле. Сна­ча­ла он думал убе­дить Ата­ку­ю­ще­го Бизо­на рас­ска­зать все Коро­на­до, пред­ло­жив свое посред­ни­че­ство для защи­ты индей­ца от вспыль­чи­во­го харак­те­ра коман­ди­ра, но потом решил, что луч­ше дей­ство­вать в оди­ноч­ку. Если ему никто не будет помо­гать, то не при­дет­ся и делить­ся тем, что он най­дет, и он, воз­мож­но, ста­нет вели­ким откры­ва­те­лем и вла­дель­цем ска­зоч­ных сокро­вищ. Успех сде­ла­ет его более зна­чи­тель­ной фигу­рой, чем сам Коро­на­до – может быть, даже важ­нее ино­го вель­мо­жи в Новой Испа­нии, вклю­чая могу­ще­ствен­но­го вице-коро­ля дона Анто­нио де Мен­до­са.

7 октяб­ря 1541 года, бли­же к полу­но­чи, Зама­ко­на тай­ком выбрал­ся из испан­ско­го лаге­ря и встре­тил­ся с Ата­ку­ю­щим Бизо­ном, что­бы отпра­вить­ся в дол­гое путе­ше­ствие на юг. Он шел налег­ке, насколь­ко это было воз­мож­но, без тяже­ло­го шле­ма и нагруд­ни­ка. О подроб­но­стях путе­ше­ствия в руко­пи­си гово­ри­лось очень мало, но Зама­ко­на точ­но поме­ча­ет при­бы­тие в боль­шое уще­лье 13‑м октяб­ря. Про­ход по густо зарос­ше­му лесом отко­су не занял мно­го вре­ме­ни, и хотя инде­ец дол­го искал место, где кусты скры­ва­ли камен­ную дверь в полу­мрак узко­го уще­лья, они нако­нец нашли его. Это был малень­кий про­ем с кося­ка­ми, пере­мыч­кой из моно­лит­но­го пес­ча­ни­ка и сле­да­ми почти стер­ших­ся и нераз­ли­чи­мых орна­мен­тов. Его высо­та была где- то футов шесть, а шири­на не более четы­рех. В кося­ках были про­свер­ле­ны дыр­ки, что дока­зы­ва­ло нали­чие в про­шлом две­ри или ворот, но теперь от них не оста­лось и сле­дов.

При виде это­го чер­но­го про­ва­ла Ата­ку­ю­щий Бизон выка­зал вели­кий испуг и выро­нил свой груз. Он доста­вил Зама­коне боль­шой запас смо­ля­ных факе­лов и про­дук­тов и чест­но довел его до места, но сам отка­зал­ся участ­во­вать в пред­сто­я­щей опас­ной затее. Зама­ко­на дал ему без­де­лу­шек, кото­рые берег для тако­го слу­чая, и полу­чил обе­ща­ние вер­нуть­ся через месяц, что­бы пока­зать доро­гу на юг к посел­кам пуэб­ло. Высту­па­ю­щая на рав­нине гора была выбра­на местом буду­щей встре­чи; тот, кто при­дет рань­ше, разо­бьет лагерь и будет ждать вто­ро­го. В руко­пи­си при­во­дит­ся пред­по­ло­же­ние Зама­ко­ны о том, сколь дол­го ждал его инде­ец, посколь­ку он сам так и не смог прий­ти на встре­чу. В послед­ний момент Ата­ку­ю­щий Бизон попы­тал­ся отго­во­рить его от похо­да в тем­но­ту, но ско­ро понял, что это бес­по­лез­но, и сдер­жан­но попро­щал­ся. Перед тем, как зажечь пер­вый факел и вой­ти внутрь с тяже­лым гру­зом, испа­нец наблю­дал, как худая фигур­ка индей­ца поспеш­но и лег­ко караб­ка­ет­ся вверх сре­ди дере­вьев. Так пре­рва­лась его послед­няя связь с миром, хотя он и не знал, что ему боль­ше нико­гда не при­дет­ся уви­деть чело­ве­че­ское суще­ство в обще­при­ня­том смыс­ле это­го сло­ва.

У Зама­ко­ны не было ника­ких дур­ных пред­чув­ствий, когда он вхо­дил в этот гроз­ный про­вал, несмот­ря на то, что его с само­го нача­ла окру­жа­ла какая- то стран­ная и нездо­ро­вая атмо­сфе­ра. Про­ход, чуть более высо­кий и широ­кий, чем вход­ное отвер­стие, на про­тя­же­нии мно­гих ярдов пред­став­лял собой ров­ный тун­нель цик­ло­пи­че­ской клад­ки с силь­но стер­ты­ми пли­та­ми под нога­ми и неле­по наре­зан­ны­ми бло­ка­ми из гра­ни­та и пес­ча­ни­ка по бокам и свер­ху. Рез­ные изоб­ра­же­ния на них, судя по опи­са­нию Зама­ко­ны, были отвра­ти­тель­ны­ми и ужас­ны­ми. Боль­шин­ство из них пред­став­ля­ло чудо­вищ Йига и Ктул­ху. Они не были похо­жи ни на что, преж­де виден­ное Зама­ко­ной, хотя сей иска­тель при­клю­че­ний добав­ля­ет, что куль­ту­ра Мек­си­ки была бли­же к ним, неже­ли какая-либо дру­гая в мире.

Через несколь­ко мет­ров тун­нель начал кру­то ухо­дить вниз, про­би­ва­ясь сквозь при­род­ную ска­лу. Про­ход был искус­ствен­ным лишь отча­сти, поэто­му орна­мент из ужас­ных баре­лье­фов встре­чал­ся реже.

Кру­той и скольз­кий кори­дор посто­ян­но менял направ­ле­ние и фор­му. Ино­гда он сужал­ся до раз­ме­ров щели или сни­жал­ся настоль­ко, что при­хо­ди­лось наги­бать­ся и даже полз­ти, а ино­гда рас­ши­рял­ся и ста­но­вил­ся пеще­рой зна­чи­тель­ных раз­ме­ров или целым кас­ка­дом пещер. Было ясно, что в этой части тун­не­ля рука чело­ве­ка не слиш­ком потру­ди­лась, хотя изред­ка какой- либо зло­ве­щий орна­мент или заму­ро­ван­ный боко­вой про­ход напо­ми­на­ли Зама­коне, что этот путь ведет к древ­не­му и неве­ро­ят­но­му миру, насе­лен­но­му живы­ми суще­ства­ми.

Тря дня, если он вер­но сосчи­тал, Пан­фи­ло де Зама­ко­на шел вниз, вверх, впе­ред и кру­га­ми, но пре­иму­ще­ствен­но вниз, сквозь под­зем­ную ночь. Вре­мя от вре­ме­ни он слы­шал, как какой-то тай­ный оби­та­тель тем­но­ты топал и шле­пал на его пути, а одна­жды он мель­ком уви­дел боль­шое бес­цвет­ное суще­ство, кото­рое поверг­ло его в тре­пет. Воз­дух был вполне снос­ный, хотя ино­гда попа­да­лись зло­вон­ные участ­ки в сырых пеще­рах со ста­лак­ти­та­ми и ста­лаг­ми­та­ми. Когда здесь был Ата­ку­ю­щий Бизон, эти извест­ко­вые отло­же­ния силь­но пре­пят­ство­ва­ли его пути. Одна­ко, он про­бил про­ход через них, поэто­му Зама­ко­ну они не задер­жа­ли. Его так­же уте­ша­ла мысль о том, что кто-то из внеш­не­го мира побы­вал здесь рань­ше, и точ­ные опи­са­ния индей­ца устра­ни­ли для Зама­ко­ны эле­мент вне­зап­но­сти. Кро­ме того, хоро­шо зная тун­нель,

Ата­ку­ю­щий Бизон снаб­дил его таким запа­сом факе­лов на доро­гу туда и обрат­но, что не было ника­кой опас­но­сти ока­зать­ся в пол­ной тем­но­те. В кон­це тре­тье­го дня, как счи­та­ет Зама­ко­на, хотя на его хро­но­ло­ги­че­ские выклад­ки нель­зя пола­гать­ся, он подо­шел к огром­но­му спус­ку, а затем к огром­но­му подъ­ему, о кото­ром Насту­па­ю­щий Бизон гово­рил, что это послед­няя часть тун­не­ля. Неза­дол­го перед этим ста­ли замет­ны сле­ды искус­ствен­но­го улуч­ше­ния про­хо­да, и несколь­ко раз кру­той спуск облег­ча­ли гру­бо выруб­лен­ные сту­пе­ни. Факел выхва­ты­вал из тем­но­ты все боль­ше и боль­ше чудо­вищ­ных рез­ных изоб­ра­же­ний на сте­нах, и нако­нец смо­ли­стый свет стал посте­пен­но сме­ши­вать­ся с более сла­бым и рас­се­ян­ным сия­ни­ем по мере того, как Зама­ко­на взби­рал­ся все выше и выше, оста­вив поза­ди послед­ний ухо­див­ший вниз лест­нич­ный марш. В кон­це кон­цов подъ­ем кон­чил­ся, и ров­ный про­ход искус­ствен­ной камен­ной клад­ки из тем­ных базаль­то­вых глыб повел его пря­мо впе­ред. Теперь факел был не нужен, пото­му что воз­дух све­тил­ся голу­бо­ва­тым фос­фо­рес­ци­ру­ю­щим сия­ни­ем, напо­ми­нав­шим утрен­нюю зарю. Это был стран­ный свет внут­рен­не­го мира, о кото­ром гово­рил инде­ец, и в сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние Зама­ко­на вышел из тун­не­ля на мрач­ный ска­ли­стый склон, кото­рый взды­мал­ся над голо­вой в навис­шее недо­ступ­ное небо с голу­бо­ва­тым блес­ком, а под нога­ми – голо­во­кру­жи­тель­но обры­вал­ся вниз, к бес­ко­неч­ной рав­нине, оку­тан­ной сине­ва­той дым­кой. Зама­ко­на нако­нец добрал­ся до неиз­вест­но­го мира, и из руко­пи­си явству­ет, что он осмат­ри­вал бес­фор­мен­ный пей­заж с такой же гор­до­стью и вос­тор­гом, с какой его сооте­че­ствен­ник Баль­боа смот­рел на впер­вые открыв­ший­ся его взгля­ду Тихий Оке­ан с неза­бы­ва­е­мо­го пика в Дарьене. В этом месте Насту­па­ю­щий Бизон повер­нул назад, напу­ган­ный неким фан­то­мом, кото­рый он опи­сы­вал весь­ма неопре­де­лен­но и уклон­чи­во как «ста­до пло­хих коров» – ни лоша­дей, ни бизо­нов, но чет­ве­ро­но­гих тва­рей, похо­жих на те суще­ства, на кото­рых езди­ли по ночам при­зра­ки хол­мов. Но Зама­ко­ну нель­зя было испу­гать таки­ми пустя­ка­ми. Вме­сто стра­ха его пере­пол­ня­ло чув­ство гор­до­сти: у него было доста­точ­но пыл­кое вооб­ра­же­ние, что­бы понять, что зна­чит одно­му сто­ять вот здесь, в непо­нят­ном под­зем­ном мире, о суще­ство­ва­нии кото­ро­го не подо­зре­ва­ет ни один смерт­ный.

Поч­ва боль­шой горы, кру­то взды­мав­шей­ся поза­ди него и ухо­див­шей под ним вниз, была тем­но-серой, ска­ли­стой, без сле­дов рас­ти­тель­но­сти, и, веро­ят­но, име­ла базаль­то­вое про­ис­хож­де­ние. У нее был столь незем­ной отте­нок, что он почув­ство­вал себя при­шель­цем на чужой пла­не­те. На обшир­ной рав­нине, про­сти­рав­шей­ся на тыся­чу футов вни­зу, он не мог раз­ли­чить ниче­го, тем более что она была боль­шей частью скры­та сине­ва­тым тума­ном. Но боль­ше чем гора, рав­ни­на и туман, иска­те­ля при­клю­че­ний пора­зи­ло свер­ка­ю­щее голу­бо­ва­тое небо, напол­нив­шее его душу ощу­ще­ни­ем выс­ше­го вос­тор­га и тай­ны. Как воз­ник­ло оно в этом мире, он не мог ска­зать, хотя знал о север­ном сия­нии и даже видел его одна­жды или два­жды. Он заклю­чил, что этот под­зем­ный свет был чем-то отда­лен­но похож на север­ное сия­ние, – точ­ка зре­ния, кото­рую могут одоб­рить совре­мен­ные уче­ные, одна­ко не сле­ду­ет так­же исклю­чать воз­мож­но­сти радио­ак­тив­но­го све­че­ния.

За спи­ной Зама­ко­ны зия­ло тем­ное отвер­стие тун­не­ля, едва обо­зна­чен­ное камен­ным про­емом, очень похо­жим на тот, в какой он вошел в верх­нем мире, если не счи­тать того, что он был сде­лан не из крас­но­го пес­ча­ни­ка, а из серо­ва­то-чер­но­го базаль­та. Про­ем укра­ша­ли ужас­ные изоб­ра­же­ния, хоро­шо сохра­нив­ши­е­ся в отли­чие от резь­бы на внеш­нем пор­та­ле. Здесь они не под­вер­га­лись атмо­сфер­ным воз­дей­стви­ям – это под­твер­ждал сухой, уме­рен­ный кли­мат; испа­нец уже начал чув­ство­вать вос­хи­ти­тель­ный, по-весен­не­му устой­чи­вый теп­лый воз­дух, кото­рый отли­ча­ет внут­рен­ние обла­сти севе­ра. На камен­ных кося­ках были замет­ны сле­ды навес­ных петель, но от две­ри или ворот ниче­го не оста­лось. При­сев отдох­нуть и пораз­мыс­лить, Зама­ко­на облег­чил свою ношу, вынув часть еды и факе­лов, кото­рых хва­ти­ло бы на обрат­ный путь сквозь тун­нель. Все это он при­пря­тал воз­ле отвер­стия под наспех сло­жен­ной из облом­ков ска­лы гру­дой. Затем под­хва­тил полег­чав­ший груз и стал спус­кать­ся к дале­кой рав­нине, наме­ре­ва­ясь вторг­нуть­ся в край, куда ни одна живая душа не вхо­ди­ла в тече­ние века или более; где нико­гда не сту­па­ла нога бело­го чело­ве­ка и отку­да, если верить пре­да­ни­ям, ни одно орга­ни­че­ское суще­ство не воз­вра­ща­лось в здра­вом уме. Зама­ко­на бод­ро спус­кал­ся по нескон­ча­е­мо­му каме­ни­сто­му скло­ну, хотя доро­га была неваж­ной, слиш­ком кру­той и вдо­ба­вок засы­пан­ной облом­ка­ми скал. До затя­ну­той дым­кой рав­ни­ны, веро­ят­но, было при­лич­ное рас­сто­я­ние, так как за мно­го часов ходь­бы он явно нисколь­ко не при­бли­зил­ся к ней. Поза­ди все так же воз­вы­ша­лась боль­шая гора, тонув­шая в море голу­бо­ва­то­го сия­ния. Тиши­на была пол­ной, так что его соб­ствен­ные шаги и звук пада­ю­щих кам­ней отда­ва­лись в ушах с пора­зи­тель­ной чет­ко­стью. Око­ло полу­дня, по его рас­че­там, он впер­вые уви­дел стран­ные сле­ды, кото­рые заста­ви­ли его вспом­нить о стра­хах Ата­ку­ю­ще­го Бизо­на и его поспеш­ном бег­стве из это­го места. Ска­ли­стая поч­ва мало годи­лась для сохра­не­ния каких бы то ни было сле­дов, одна­ко здесь облом­ки скал обра­зо­ва­ли гря­ду, воз­ле кото­рой тянул­ся зна­чи­тель­ный уча­сток тем­но-серо­го суглин­ка. В этом месте Зама­ко­на и обна­ру­жил стран­ные сле­ды, рас­сы­пан­ные в пол­ном бес­по­ряд­ке, слов­но после наше­ствия боль­шо­го ста­да живот­ных. Жаль, что он не оста­вил их подроб­но­го опи­са­ния, да и вооб­ще, в руко­пи­си отра­зи­лось боль­ше эмо­ций, неже­ли точ­ных наблю­де­ний. Что имен­но напу­га­ло испан­ца, мож­но толь­ко дога­ды­вать­ся по его более позд­ним наме­кам отно­си­тель­но этих живот­ных. Он писал о сле­дах: «Это были ни копы­та, ни руки, ни ноги. Ско­рее их мож­но назвать лапа­ми – в сущ­но­сти они даже не настоль­ко вели­ки, что­бы из-за них бес­по­ко­ить­ся». Каким обра­зом и как дол­го эти суще­ства нахо­ди­лись здесь, было неяс­но. Рас­ти­тель­ность в этих местах отсут­ство­ва­ла, сле­до­ва­тель­но, вопрос о паст­би­ще отпа­дал; но, конеч­но, если живот­ные были пло­то­яд­ны­ми, они мог­ли охо­тить­ся на более мел­ких зве­рей, чьи сле­ды затем затоп­та­ли.

Огля­нув­шись с пла­то назад на вер­ши­ну, Зама­ко­на решил, что сто­ит на остат­ках боль­шой изви­ли­стой доро­ги, кото­рая когда-то вела из тун­не­ля вниз к рав­нине. Это мож­но было понять толь­ко отсю­да, изда­ли, посколь­ку оскол­ки горы дав­но зава­ли­ли доро­гу. Тем не менее, наш иска­тель при­клю­че­ний был уве­рен, что она когда-то суще­ство­ва­ла. Воз­мож­но, это не был искус­ствен­но создан­ный маги­страль­ный путь, ибо малень­кий тун­нель едва ли был глав­ным выхо­дом во внеш­ний мир. Дви­га­ясь напря­мую, Зама­ко­на не при­дер­жи­вал­ся ее пет­ля­ю­щих изги­бов и, веро­ят­но, пере­се­кал ее один-два раза. Теперь, обна­ру­жив доро­гу, он посмот­рел вниз, что­бы выяс­нить, смо­жет ли он идти по ней, и решил, что смо­жет, если суме­ет ее раз­ли­чить. Неко­то­рое вре­мя спу­стя Зама­ко­на подо­шел к точ­ке, кото­рая, как он решил, была пово­ро­том древ­ней доро­ги. Здесь были замет­ны сле­ды зем­ля­ных и камен­ных работ, недо­ста­точ­ных одна­ко для того, что­бы доро­га выгля­де­ла при­лич­ной. Поты­кав поч­ву вокруг себя, испа­нец неожи­дан­но пере­вер­нул какой-то пред­мет, блес­нув­ший в веч­ном голу­бом све­те, и вздрог­нул, уви­дев, что это была какая-то моне­та или медаль из неиз­вест­но­го тем­но­го глян­це­во­го метал­ла с ужас­ны­ми изоб­ра­же­ни­я­ми на обе­их сто­ро­нах. Он ниче­го не мог ска­зать о ней, но из его опи­са­ний я дога­дал­ся, что это была копия того аму­ле­та, кото­рый дал мне Серый Орел четы­ре века спу­стя. Вни­ма­тель­но изу­чив его, он поло­жил аму­лет в кар­ман и про­дол­жил путь, пока, нако­нец, вече­ром не раз­бил лагерь. На сле­ду­ю­щий день он встал рано и про­дол­жил спуск через этот све­тя­щий­ся мир голу­бой дым­ки, оди­но­че­ства и оглу­ши­тель­ной тиши­ны. По мере про­дви­же­ния он стал раз­ли­чать какие-то объ­ек­ты на дале­кой рав­нине – дере­вья, кусты, ска­лы и малень­кую реч­ку, кото­рая пока­за­лась спра­ва и пере­се­ка­ла его марш­рут. Через реч­ку, судя по все­му, был пере­бро­шен мост, в кото­рый и упи­ра­лась доро­га, так что путе­ше­ствен­ник мог сле­до­вать через него даль­ше на рав­ни­ну. Нако­нец ему пока­за­лось, что он раз­ли­ча­ет какие-то посе­ле­ния на даль­нем и ближ­нем бере­гах реки. Воз­ле них нахо­ди­лись дру­гие полу­раз­ру­шен­ные или сохра­нив­ши­е­ся мосты. Он уже спу­стил­ся со ска­ли­стой мест­но­сти на тра­вя­ни­стую поч­ву, и с каж­дым шагом тра­ва ста­но­ви­лась все гуще. Доро­гу ста­ло лег­че раз­ли­чать – она чет­ко выде­ля­лась на фоне тра­вы. Облом­ки скал попа­да­лись реже, и остав­лен­ный поза­ди пей­заж выгля­дел мрач­ным и непри­вле­ка­тель­ным в срав­не­нии с тем, что окру­жа­ло пут­ни­ка теперь.

В этот день он уви­дел неяс­ное скоп­ле­ние существ, кото­рые дви­га­лись вда­ле­ке от него по рав­нине. Они пока­за­лись ему стран­ны­ми – рань­ше он не видал ниче­го подоб­но­го, и нето­роп­ли­во пере­дви­гав­ша­я­ся мас­са его напу­га­ла. Так мог­ло дви­гать­ся толь­ко ста­до живот­ных, и вспом­нив про их сле­ды, ему не захо­те­лось с ним встре­чать­ся. Тем не менее его любо­пыт­ство и жаж­да золо­та были слиш­ком вели­ки, а ста­до нахо­ди­лось дале­ко от доро­ги. И сто­и­ло ли боять­ся этих живот­ных на осно­ва­нии их стран­ных сле­дов, а так­же бред­ней неве­же­ствен­но­го, пере­пу­ган­но­го насмерть индей­ца?

Напря­гая зре­ние, что­бы рас­смот­реть ста­до, Зама­ко­на обна­ру­жил несколь­ко дру­гих инте­рес­ных вещей. Преж­де все­го его уди­ви­ло то, что горо­да, о суще­ство­ва­нии кото­рых он мог теперь судить без­оши­боч­но, стран­но свер­ка­ли в голу­бом све­те. То же мож­но было ска­зать и о дру­гих стро­е­ни­ях, бес­по­ря­доч­но рас­сы­пан­ных вдоль доро­ги и по рав­нине. Они были скры­ты живо­пис­ны­ми роща­ми, и к ним вели неболь­шие аллеи. Ни дыма, ни дру­гих при­зна­ков жиз­ни замет­но не было. Нако­нец, Зама­ко­на уви­дел, что рав­ни­на не бес­пре­дель­на, хотя и каза­лась такой до сих пор из-за полу­скры­вав­шей ее голу­бой дым­ки. Вда­ли она огра­ни­чи­ва­лась гря­дой низ­ких гор, рас­се­ка­е­мой рекой и доро­гой. Все это – осо­бен­но стран­ное сия­ние, иду­щее от постро­ек – ста­ло отчет­ли­вым, когда Зама­ко­на сде­лал вто­рой при­вал в сере­дине бес­ко­неч­но­го дня. Он так­же заме­тил стаи высо­ко паря­щих птиц неиз­вест­ной поро­ды.

На сле­ду­ю­щее утро – гово­ря язы­ком внеш­не­го мира, на кото­ром напи­са­на руко­пись – Зама­ко­на достиг мол­ча­ли­вой рав­ни­ны и пере­шел через нето­роп­ли­вую без­молв­но теку­щую реку по хоро­шо сохра­нив­ше­му­ся мосту из чер­но­го базаль­та, покры­то­го стран­ной резь­бой. Вода была про­зрач­ной, и в ней пла­ва­ли какие-то неве­до­мые рыбы. Доро­га ста­ла мощен­ной и в неко­то­рых местах зарос­ла сор­ня­ка­ми и пол­зу­чи­ми рас­те­ни­я­ми, а ее направ­ле­ние было отме­че­но малень­ки­ми стол­би­ка­ми с непо­нят­ны­ми изоб­ра­же­ни­я­ми. Рас­ти­тель­ность ста­но­ви­лась все гуще, там и тут попа­да­лись дере­вья и кустар­ни­ки, а так­же сине­ва­тые цве­ты, кото­рых пут­ник рань­ше нико­гда в жиз­ни не видел. Ино­гда лег­кое колы­ха­ние тра­вы ука­зы­ва­ло на при­сут­ствие змей. Через несколь­ко часов путе­ше­ствен­ник достиг рощи неиз­вест­ных веч­но­зе­ле­ных дере­вьев, в кото­рой, как он заме­тил, скры­ва­лось одно из стро­е­ний со свер­ка­ю­щей кры­шей. Сре­ди буй­ной рас­ти­тель­но­сти он уви­дел укра­шен­ные ужас­ны­ми баре­лье­фа­ми опо­ры камен­ных ворот, манив­ших свер­нуть с доро­ги, и вско­ре уже про­ди­рал­ся через кустар­ник по моза­ич­ной, зарос­шей мхом дорож­ке, окайм­лен­ной гро­мад­ны­ми дере­вья­ми и низ­ки­ми моно­лит­ны­ми стол­ба­ми. Нако­нец в зеле­но­ва­том полу­мра­ке он уви­дел полу­раз­ру­шен­ный и невы­ра­зи­тель­ный фасад древ­не­го зда­ния – хра­ма, как он, ни мину­ты не сомне­ва­ясь, решил. Его покры­ва­ли отвра­ти­тель­ные баре­лье­фы, изоб­ра­жав­шие фигу­ры и сце­ны, пред­ме­ты и цере­мо­нии, кото­рые опре­де­лен­но не встре­тишь ни на нашей, ни на дру­гой разум­ной пла­не­те. Наме­кая на это, Зама­ко­на впер­вые обна­ру­жи­ва­ет пора­зи­тель­ную бла­го­че­сти­вую нере­ши­тель­ность, кото­рая сни­жа­ет инфор­ма­тив­ную цен­ность осталь­ной части руко­пи­си. Сто­ит толь­ко пожа­леть, что като­ли­че­ский пыл Испа­нии вре­мен Ренес­сан­са так осно­ва­тель­но про­ник в его душу. Дверь в храм ока­за­лась широ­ко рас­пах­ну­той, во внут­рен­нем поме­ще­нии, лишен­ном окон, цари­ла абсо­лют­ная тем­но­та. Пода­вив отвра­ще­ние, вызван­ное изва­я­ни­я­ми на сте­нах, Зама­ко­на вынул кре­мень и огни­во, зажег смо­ля­ной факел, ото­дви­нул пле­ти рас­те­ний, заго­ро­див­шие вход, и храб­ро устре­мил­ся через зло­ве­щий порог.

На мгно­ве­ние он оце­пе­нел от того, что уви­дел. Не пыль, покры­вав­шая все вокруг, не пау­ти­на неза­па­мят­ных вре­мен, не кру­жа­щи­е­ся кры­ла­тые тва­ри, не отвра­ти­тель­ные изоб­ра­же­ния на сте­нах, не при­чуд­ли­вая фор­ма мно­го­чис­лен­ных чаш и жерт­вен­ни­ков, не мрач­ный пира­ми­даль­ный алтарь с вогну­той вер­хуш­кой и не чудо­вищ­ное, с голо­вой ось­ми­но­га, суще­ство из како­го-то стран­но­го тем­но­го метал­ла, сидев­шее на сво­ем покры­том иеро­гли­фа­ми пье­де­ста­ле, и злоб­но смот­рев­шее на него, изу­ми­ли его и лиши­ли дара речи. Нет, его про­сто пора­зил тот факт, что все здесь, за исклю­че­ни­ем пау­ти­ны, кры­ла­тых тва­рей и гигант­ско­го идо­ла с изу­мруд­ны­ми гла­за­ми, было сде­ла­но из сплош­но­го чисто­го золо­та. И хотя руко­пись была напи­са­на уже после того, как Зама­ко­на узнал, что золо­то – самый обыч­ный стро­и­тель­ный мате­ри­ал в ниж­нем мире, где нахо­дят­ся его бес­чис­лен­ные место­рож­де­ния и жилы, она тем не менее ясно дает почув­ство­вать тот безум­ный вос­торг, кото­рый овла­дел иска­те­лем при­клю­че­ний, вне­зап­но обна­ру­жив­шим источ­ник индей­ских легенд о золо­тых горо­дах. На вре­мя он утра­тил спо­соб­ность к спо­кой­но­му наблю­де­нию и очнул­ся, толь­ко когда заме­тил, что кар­ман его кам­зо­ла стран­но отто­пы­рил­ся. Заин­те­ре­со­вав­шись этим, он обна­ру­жил, что диск из неиз­вест­но­го метал­ла, най­ден­ный на забро­шен­ной доро­ге, силь­но при­тя­ги­ва­ет­ся к боль­шо­му, ось­ми­но­го­го­ло­во­му идо­лу с изу­мруд­ны­ми гла­за­ми, сде­лан­но­му, как ему вско­ре ста­ло ясно, из того же экзо­ти­че­ско­го мате­ри­а­ла. Поз­же ему дове­лось узнать, что стран­ное, обла­да­ю­щее маг­не­тиз­мом веще­ство – такая же ред­кость в ниж­нем мире, как и во внеш­нем. Оно ока­за­лось един­ствен­ным дра­го­цен­ным метал­лом в голу­бой све­тя­щей­ся без­дне. Никто не зна­ет его дей­стви­тель­но­го про­ис­хож­де­ния, ясно толь­ко, что он появил­ся на нашей пла­не­те со звезд, отку­да вели­кий Ктул­ху, ось­ми­но­го­го­ло­вый бог, при­вел на зем­лю людей. Так что един­ствен­ным его источ­ни­ком были дои­сто­ри­че­ские остан­ки, вклю­чая мно­же­ство цик­ло­пи­че­ских идо­лов. Невоз­мож­но было иссле­до­вать при­ро­ду это­го метал­ла, и даже его маг­не­тизм про­яв­лял­ся толь­ко по отно­ше­нию к себе подоб­но­му. Это был свя­щен­ный обря­до­вый металл под­зем­ных жите­лей, исполь­зо­ва­ние кото­ро­го регу­ли­ро­ва­лось тра­ди­ци­ей таким обра­зом, что­бы его маг­не­ти­че­ские свой­ства не при­но­си­ли людям вре­да. Из лег­ко­го спла­ва это­го метал­ла с таки­ми основ­ны­ми ком­по­нен­та­ми, как желе­зо, золо­то, сереб­ро, медь и цинк, здесь чека­ни­лась моне­та.

Раз­мыш­ле­ния Зама­ко­ны о стран­ном идо­ле и его маг­не­тиз­ме были вне­зап­но пре­рва­ны вол­ной отчет­ли­во­го и явно при­бли­жа­ю­ще­го­ся гро­хо­та. Нель­зя было оши­бить­ся в его при­ро­де. Это дви­га­лось ста­до боль­ших живот­ных, и, вспом­нив ужас индей­ца, сле­ды на доро­ге и виден­ное вда­ле­ке ста­до, испа­нец содрог­нул­ся от страш­но­го пред­чув­ствия. Он не успел ниче­го поду­мать, в нем про­сто сра­бо­тал инстинкт само­за­щи­ты. Стран­но было бы ожи­дать, что живот­ные ста­нут искать жерт­ву в столь глу­хом месте, и, если бы дело про­ис­хо­ди­ло на поверх­но­сти зем­ли, Зама­ко­на чув­ство­вал бы себя в без­опас­но­сти в таком мас­сив­ном, окру­жен­ном дере­вья­ми зда­нии. Но все же какое-то неосо­знан­ное чув­ство рож­да­ло глу­бо­кий ужас в его душе, и он стал отча­ян­но ози­рать­ся в поис­ках спа­се­ния. Так как внут­ри золо­то­го хра­ма не было ника­ко­го убе­жи­ща, он понял, что ему нуж­но закрыть дверь, кото­рая все еще висе­ла на древ­них пет­лях, опи­ра­ясь на внут­рен­нюю сте­ну. Зем­ля, пле­ти рас­те­ний и мох уже про­ник­ли в храм сна­ру­жи, так что ему при­шлось про­кла­ды­вать путь к золо­то­му пор­та­лу с помо­щью шпа­ги, что он и про­де­лал как мож­но быст­рее, при­слу­ши­ва­ясь к при­бли­жа­ю­ще­му­ся гро­хо­ту. Уда­ры копыт зву­ча­ли все гром­че и угро­жа­ю­ще. Зама­ко­на при­нял­ся тянуть за мас­сив­ное коль­цо, и на какое-то мгно­ве­ние страх в нем достиг безум­ных раз­ме­ров, ибо надеж­да сдви­нуть осев­шую от вре­ме­ни метал­ли­че­скую дверь сла­бе­ла с каж­дой секун­дой. Вот она со скри­пом под­да­лась, и сно­ва нача­лась ярост­ная борь­ба – он тянул и тол­кал изо всех сил. Нако­нец под гро­хот неви­ди­мых ему ног Зама­ко­на с ляз­гом захлоп­нул дверь, остав­шись в кро­меш­ной тем­но­те, если не счи­тать един­ствен­но­го зажжен­но­го факе­ла, кото­рый он втис­нул меж­ду опор трех­но­гой чаши. На две­ри был засов, и запи­рая его, пере­пу­ган­ный чело­век воз­бла­го­да­рил сво­е­го анге­ла-хра­ни­те­ля, кото­рый не оста­вил его в таком страш­ном месте.

Теперь он мог толь­ко дога­ды­вать­ся о том, что про­ис­хо­ди­ло сна­ру­жи. Когда гро­хот под­ка­тил­ся бли­же, он рас­сы­пал­ся на отдель­ные шаги, как буд­то веч­но­зе­ле­ная роща заста­ви­ла живот­ных разой­тись. Но шаги про­дол­жа­ли при­бли­жать­ся, и ста­ло ясно, что зве­ри про­хо­дят меж­ду дере­вья­ми и окру­жа­ют храм. В стран­ной их нето­роп­ли­во­сти Зама­коне почу­ди­лось что-то тре­вож­ное, не понра­вил­ся ему и шар­ка­ю­щий звук, кото­рый был слы­шен даже через тол­стые камен­ные сте­ны и тяже­лую золо­тую дверь. Один раз дверь зло­ве­ще затре­ща­ла, слов­но под страш­ным уда­ром, но, к сча­стью, удер­жа­лась на сво­их древ­них пет­лях. Через какое-то вре­мя, кото­рое пока­за­лось ему бес­ко­неч­но­стью, он услы­шал уда­ля­ю­щи­е­ся шаги и понял, что непро­ше­ные посе­ти­те­ли ухо­дят. Так как ста­до было, по всей види­мо­сти, не очень боль­шое, любой дру­гой на месте Зама­ко­ны попы­тал­ся бы выбрать­ся отсю­да через пол­ча­са и даже мень­ше, но осто­рож­ный испа­нец посту­пил ина­че. Он устро­ил­ся спать пря­мо на золо­тых пли­тах пола, и сон его был спо­ко­ен и глу­бок. Его не пуга­ла даже отвра­ти­тель­ная, ось­ми­но­го­го­ло­вая туша вели­ко­го Ктул­ху, отли­тая из неиз­вест­но­го метал­ла, что вос­се­да­ла на сво­ем укра­шен­ном чудо­вищ­ны­ми иеро­гли­фа­ми пье­де­ста­ле и злоб­но коси­ла на него туск­лы­ми, зеле­ны­ми как море гла­за­ми.

Впер­вые с тех пор, как вышел из тун­не­ля, окру­жен­ный тем­но­той, Зама­ко­на спал глу­бо­ко и дол­го. Нако­нец он мог набрать­ся сил. Хоро­шо, что он серьез­но отдох­нул, ибо ему еще пред­сто­я­ло столк­нуть­ся со мно­же­ством стран­ных вещей.

IV.

В кон­це кон­цов Зама­ко­ну раз­бу­дил оглу­ши­тель­ный стук в дверь. Он про­бил­ся сквозь сон и рас­се­ял туман затя­нув­шей­ся дре­мо­ты. Ошиб­ки быть не мог­ло – это власт­но сту­ча­ла чело­ве­че­ская рука, види­мо, каким-то метал­ли­че­ским пред­ме­том. Когда проснув­ший­ся путе­ше­ствен­ник вско­чил на ноги, он услы­шал рез­кий гром­кий голос – некто доволь­но мело­дич­но про­из­но­сил какие-то закли­на­ния, кото­рые пере­да­ют­ся в руко­пи­си как «oxo, oxi, grathan yca relex». Будучи убеж­ден, что его посе­ти­те­ли – люди, а не демо­ны, и вну­шая себе, что у них нет при­чин счи­тать его вра­гом, Зама­ко­на решил пред­стать перед ними в откры­тую и пото­му начал с тру­дом ото­дви­гать засов, пока дверь не заскри­пе­ла, рас­па­хи­ва­ясь под нажи­мом тех, кто сто­ял сна­ру­жи. Когда огром­ная дверь отво­ри­лась, Зама­ко­на уви­дел груп­пу при­мер­но из два­дца­ти чело­век, внеш­ний вид кото­рых ничем не встре­во­жил его. Они выгля­де­ли как индей­цы, хотя их со вку­сом сде­лан­ные костю­мы и укра­ше­ния не были похо­жи на те, что он видел у каких-либо пле­мен внеш­не­го мира, а в их лицах уга­ды­ва­лись едва уло­ви­мые отли­чия от индей­ско­го типа. Было ясно, что в их мол­ча­нии не было враж­деб­но­сти, так как вме­сто того, что­бы угро­жать Зама­коне, они про­сто вни­ма­тель­но и со зна­че­ни­ем смот­ре­ли на него, слов­но ожи­да­ли, что их взгляд откро­ет обе­им сто­ро­нам какой-нибудь спо­соб обще­ния. Чем доль­ше они смот­ре­ли на него, тем боль­ше ему каза­лось, что он что-то узна­ет о них и их мис­сии; хотя никто не про­из­нес ни зву­ка с тех пор, как раз­дал­ся при­зыв за две­рью, он обна­ру­жил, что посте­пен­но пони­ма­ет, что они при­е­ха­ли из боль­шо­го горо­да за низ­ки­ми гора­ми вер­хом на живот­ных, кото­рые рас­ска­за­ли о его при­сут­ствии здесь и не зна­ют, что он за чело­век и отку­да при­шел, но пони­ма­ют, что он, долж­но быть, свя­зан с тем почти забы­тым внеш­ним миром, что они ино­гда посе­ща­ют в сво­их стран­ных снах. Каким обра­зом он про­чел все это во взгля­дах индей­цев, он, навер­ное, не смог бы объ­яс­нить.

Он попы­тал­ся обра­тить­ся к ним на язы­ке вичи­та, кото­рый пере­нял у Ата­ку­ю­ще­го Бизо­на; не полу­чив отве­та, он пере­брал язы­ки ацте­ков, испан­ский, фран­цуз­ский и латин­ский, доба­вив, насколь­ко смог вспом­нить, несколь­ко фраз из гре­че­ско­го, гали­сий­ско­го, пор­ту­галь­ско­го, а так­же вави­лон­ской сме­си мест­ных кре­стьян­ских гово­ров род­ной Асту­рии. Но даже этот линг­ви­сти­че­ский залп – весь его запас – не вызвал ответ­ной реак­ции. Одна­ко когда он в рас­те­рян­но­сти оста­но­вил­ся, один из индей­цев вдруг заго­во­рил на неиз­вест­ном, но пле­ни­тель­ном язы­ке, зву­ча­ние кото­ро­го испа­нец позд­нее с таким тру­дом пере­дал на бума­ге. Посколь­ку он ниче­го не понял, гово­рив­ший сна­ча­ла ука­зал на свои гла­за, затем на его лоб, а потом опять на свои гла­за, как буд­то при­гла­шая его смот­реть на него, что­бы понять то, что он хочет пере­дать.

Пови­но­вав­шись, Зама­ко­на полу­чил новую инфор­ма­цию. Эти люди, как он узнал, обща­лись с помо­щью без­звуч­ной пере­да­чи мыс­ли, хотя преж­де они поль­зо­ва­лись уст­ной речью, кото­рая сохра­ни­лась как пись­мен­ный язык и кото­рой они еще ино­гда тра­ди­ци­он­но исполь­зо­ва­ли для выра­же­ния слиш­ком силь­ных и непро­из­воль­ных чувств. Он мог пони­мать их, про­сто сосре­до­то­чив вни­ма­ние на их гла­зах, и отве­чать, соста­вив мыс­лен­ный образ того, что он хочет ска­зать, и выра­зив этот образ в сво­ем взгля­де. Когда гово­рив­ший сде­лал пау­зу – оче­вид­но, при­гла­шая отве­тить, – Зама­ко­на поста­рал­ся после­до­вать сове­ту, но, кажет­ся, не очень пре­успел. Тогда он кив­нул и попы­тал­ся опи­сать себя и свое путе­ше­ствие зна­ка­ми. Он пока­зал наверх, в сто­ро­ну внеш­не­го мира, затем закрыл гла­за и изоб­ра­зил рою­ще­го зем­лю кро­та. Потом сно­ва открыл гла­за и пока­зал вниз, что­бы обо­зна­чить свой спуск по боль­шо­му скло­ну. Для про­бы он вста­вил два-три уст­ных сло­ва, напри­мер, ука­зы­вая на себя и на сво­их посе­ти­те­лей и про­из­но­ся «un hombre», а затем ука­зы­вая на одно­го себя и очень отчет­ли­во про­из­но­ся свое имя, Пан­фи­ло де Зама­ко­на.

До того, как закон­чил­ся этот стран­ный раз­го­вор, обе сто­ро­ны полу­чи­ли друг от дру­га нема­ло новых све­де­ний. Зама­ко­на пытал­ся пере­да­вать свои мыс­ли, а так­же выучил несколь­ко слов мест­но­го арха­ич­но­го раз­го­вор­но­го язы­ка. В свою оче­редь, его посе­ти­те­ли усво­и­ли кое-что из испан­ско­го сло­ва­ря. Их соб­ствен­ный язык не похо­дил ни на какой дру­гой из тех, что Зама­коне когда-либо при­хо­ди­лось слы­шать, хотя позд­нее он пред­по­ло­жил неко­то­рую бес­ко­неч­но дале­кую связь с язы­ком ацте­ков, запо­до­зрив, что послед­ний пред­став­лял более позд­нюю ста­дию эво­лю­ции язы­ка под­зем­но­го мира. Этот мир, как выяс­нил Зама­ко­на, имел древ­нее назва­ние, кото­рое пере­да­ет­ся руко­пи­сью как «Кси­ньян», но кото­рое, исхо­дя из допол­ни­тель­ных пояс­не­ний авто­ра, мож­но пред­ста­вить более при­выч­ным для англо- сак­сон­ско­го уха вари­ан­том «К’ньян».

Ниче­го уди­ви­тель­но­го, что эта пред­ва­ри­тель­ная бесе­да не пошла даль­ше обме­на самой про­стой инфор­ма­ци­ей, но это было очень важ­но. Зама­ко­на узнал, что народ К’нья­на был очень древним и что он пере­се­лил­ся из отда­лен­ной части Кос­мо­са, где при­род­ные усло­вия были весь­ма похо­жи на зем­ные. Конеч­но, все это было леген­дой, и никто не мог ска­зать, сколь­ко в ней было прав­ды и сколь­ко вымыс­ла. Осо­бен­но это каса­лось ось­ми­но­го­го­ло­во­го Ктул­ху, кото­рый, как счи­та­лось, при­вел сюда этих людей и кото­ро­го все они почи­та­ли как боже­ство. Но они име­ли све­де­ния о внеш­нем мире и на самом деле явля­лись пра­ро­ди­те­ля­ми людей, кото­рые засе­ли­ли зем­лю, как толь­ко ее поверх­ность ста­ла при­год­ной для жиз­ни. Меж­ду лед­ни­ко­вы­ми пери­о­да­ми они созда­ли на поверх­но­сти несколь­ко выда­ю­щих­ся циви­ли­за­ций, осо­бен­но зна­чи­тель­ная из кото­рых рас­цве­ла на Южном полю­се у горы Кадаф.

Когда-то бес­ко­неч­но дав­но боль­шая часть зем­ли ока­за­лась под вода­ми оке­а­на, и лишь несколь­ко чудом спас­ших­ся людей смог­ли доне­сти эту весть в К’ньян. Это, несо­мнен­но, про­изо­шло из-за гне­ва кос­ми­че­ских злых духов, оди­на­ко­во враж­деб­ных и людям, и их богам, и под­твер­жда­ло слу­хи о более ран­нем затоп­ле­нии, кото­рое погру­зи­ло в воду самих богов, вклю­чая вели­ко­го Ктул­ху, до сих пор лежа­ще­го свя­зан­ным в под­вод­ном горо­де Р’лайх. Ни один чело­век, если он толь­ко не состо­ял на служ­бе у кос­ми­че­ских духов, не смог бы про­жить на внеш­ней поверх­но­сти зем­ли; поэто­му было реше­но, что все суще­ства, кото­рые оста­лись там, свя­за­ны со злом. Таким обра­зом вся­кое обще­ние с сол­неч­ным и под­лун­ным миром было рез­ко пре­кра­ще­но. Под­зем­ные ходы в К’ньян были зава­ле­ны, а остав­ши­е­ся тща­тель­но охра­ня­лись, и все, кто про­ни­кал сюда сна­ру­жи, счи­та­лись опас­ны­ми шпи­о­на­ми и вра­га­ми.

Но это было дав­но. Шли века, и все мень­ше и мень­ше гостей при­хо­ди­ло в К’ньян. В ито­ге часо­вых сня­ли с их постов, оста­вив вхо­ды неза­кры­ты­ми. Мно­гие из жите­лей под­зем­но­го мира забы­ли о суще­ство­ва­нии внеш­ней поверх­но­сти и виде­ли ее толь­ко в смут­ных снах, хотя люди пооб­ра­зо­ван­ней не пре­кра­ща­ли хра­нить основ­ные све­де­ния о Зем­ле. Послед­ние посе­ти­те­ли, кото­рые спус­ка­лись сюда века тому назад, уже не счи­та­лись шпи­о­на­ми злых духов, посколь­ку ста­рые пре­да­ния дав­но потуск­не­ли. Их нетер­пе­ли­во рас­спра­ши­ва­ли, ибо науч­ное любо­пыт­ство здесь было весь­ма силь­ным, и вре­мя от вре­ме­ни даже дела­лись попыт­ки отпра­вить на поверх­ность зем­ли экс­пе­ди­цию, но все они кон­ча­лись ничем. Един­ствен­ное, что тре­бо­ва­лось от гостей ради спо­кой­ствия жите­лей К’нья­на, это воз­дер­жать­ся от воз­вра­ще­ния на зем­лю. Внеш­ние люди слиш­ком жаж­дут золо­та и сереб­ра, и могут при­чи­нить мно­го бес­по­кой­ства, узнай они о мест­ных сокро­ви­щах. Те, кто пови­но­вал­ся этим пред­пи­са­ни­ям, жили счаст­ли­во, хотя, к сожа­ле­нию, недол­го; они рас­ска­зы­ва­ли все, что мог­ли, о внеш­нем мире – впро­чем, рас­ска­зы их были столь отры­воч­ны и про­ти­во­ре­чи­вы, что вызы­ва­ли сомне­ния. Хоте­лось, что­бы гостей при­хо­ди­ло боль­ше. Что же каса­ет­ся тех, кто пытал­ся бежать – с ними полу­ча­лось нехо­ро­шо. Сам Зама­ко­на был очень желан­ным гостем, ибо ока­зал­ся чело­ве­ком более высо­ко­го ран­га, чем все, кто спус­кал­ся сюда на их памя­ти. Он мно­гое мог бы рас­ска­зать, и они наде­я­лись – он сми­рит­ся с мыс­лью, что оста­ток жиз­ни ему при­дет­ся про­ве­сти здесь.

Мно­гое из того, что Зама­ко­на узнал о К’ньяне, заста­ви­ло его зата­ить дыха­ние. Напри­мер, он узнал, что жите­ли под­зем­но­го мира раз­га­да­ли фено­мен смер­ти, они не ста­ре­ли и не уми­ра­ли, раз­ве что в резуль­та­те убий­ства или по соб­ствен­ной воле. Управ­ляя сво­им орга­низ­мом, мож­но было оста­вать­ся моло­дым столь­ко, сколь­ко поже­ла­ешь, и един­ствен­ной при­чи­ной, по кото­рой неко­то­рые люди все же ста­ре­ли, был их соб­ствен­ный каприз, достав­ляв­ший им раз­вле­че­ние в мире, в кото­ром цари­ли застой и обы­ден­ность. Но они опять мог­ли стать моло­ды­ми, как толь­ко того поже­ла­ют. Рож­де­ния пре­кра­ти­лись, так как пред­ста­ви­те­ли гос­под­ству­ю­щей расы при­зна­ли слиш­ком боль­шое насе­ле­ние невы­год­ным. Мно­гие, одна­ко, пред­по­чи­та­ли уме­реть через какое-то вре­мя, ибо, несмот­ря на все уси­лия изоб­ре­сти новые раз­вле­че­ния, испы­та­ние бес­ко­неч­но­стью ока­за­лось слиш­ком труд­ным для сла­бых люд­ских душ. Всем чле­нам груп­пы, кото­рая нашла Зама­ко­ну, было от 500 до 1500 лет, и неко­то­рые из них виде­ли гостей с зем­ли преж­де, хотя вре­мя несколь­ко при­ту­пи­ло их память. Кста­ти, часть гостей с зем­ли пыта­лась пере­нять спо­соб­ность к бес­смер­тию, но это им пло­хо уда­ва­лось из-за эво­лю­ци­он­ных раз­ли­чий, нако­пив­ших­ся за один или два мил­ли­о­на лет рас­ко­ла.

Еще отчет­ли­вее эти эво­лю­ци­он­ные раз­ли­чия про­яв­ля­лись в дру­гой осо­бен­но­сти – даже более пора­зи­тель­ной, чем само бес­смер­тие. Это была спо­соб­ность регу­ли­ро­вать рав­но­ве­сие меж­ду мате­ри­аль­ной и духов­ной энер­ги­ей. Ины­ми сло­ва­ми, сде­лав необ­хо­ди­мое уси­лие воли, обра­зо­ван­ный чело­век в К’ньяне мог дема­те­ри­а­ли­зо­вать­ся и вопло­тить­ся вновь, а, при­ме­нив тех­ни­ку послож­нее, мог сде­лать то же самое с любым дру­гим объ­ек­том по выбо­ру, пре­вра­тив мате­рию в энер­ге­ти­че­ские части­цы и вновь соеди­нив эти части­цы без ущер­ба. Если бы Зама­ко­на не ото­звал­ся на стук, он бы позна­ко­мил­ся с этим дости­же­ни­ем самым уди­ви­тель­ным обра­зом, пото­му что лишь хло­пот­ность это­го про­цес­са удер­жа­ла два­дцать чело­век от того, что­бы прой­ти сквозь золо­тую дверь, не задер­жи­ва­ясь для окли­ков. Это искус­ство было гораз­до древ­нее искус­ства веч­ной жиз­ни, и ему мож­но было до неко­то­рой сте­пе­ни обу­чить любо­го умно­го чело­ве­ка. Слу­хи об этом в про­шед­шие века дохо­ди­ли до внеш­не­го мира, сохра­нив­шись в тай­ных обря­дах и леген­дах о при­зра­ках. Жите­лей К’нья­на забав­ля­ли эти при­ми­тив­ные бай­ки, о кото­рых им рас­ска­зы­ва­ли гости свер­ху. В прак­ти­че­ской жиз­ни это искус­ство исполь­зо­ва­лось в про­мыш­лен­но­сти, но в целом оста­ва­лось мало задей­ство­ван­ным из-за отсут­ствия како­го-либо сти­му­ла к при­ме­не­нию. В основ­ном к нему при­бе­га­ли во сне, что­бы уве­ли­чить живость ноч­ных стран­ство­ва­ний. С помо­щью это­го мето­да неко­то­рые спя­щие даже нано­си­ли визи­ты в стран­ный туман­ный мир хол­мов, долин и измен­чи­во­го све­та. Они отправ­ля­лись туда на сво­их живот­ных и в мир­ное вре­мя пере­жи­ва­ли ста­рин­ные слав­ные бит­вы, слу­чав­ши­е­ся в преж­ние века. Неко­то­рые фило­со­фы счи­та­ли, что в таких путе­ше­стви­ях они дей­стви­тель­но соеди­ня­лись с нема­те­ри­аль­ны­ми сила­ми, остав­ши­ми­ся после их воин­ствен­ных пред­ков. Жите­ли К’нья­на оби­та­ли в боль­шом, высо­ком горо­де Цхат, рас­по­ло­жен­ном дале­ко за гора­ми. Рань­ше несколь­ко рас оби­та­ло в под­зем­ном мире, кото­рый про­сти­рал­ся вниз до непо­сти­жи­мой без­дны и, кро­ме рай­о­на голу­бо­го цве­та, вклю­чал в себя крас­ный рай­он, назы­вав­ший­ся Йот; в нем архео­ло­ги нахо­ди­ли остат­ки еще более древ­ней и нече­ло­ве­че­ской расы. С тече­ни­ем вре­ме­ни, одна­ко, жите­ли Цха­та поко­ри­ли всех осталь­ных и скре­сти­ли плен­ни­ков с неко­то­ры­ми рога­ты­ми и чет­ве­ро­но­ги­ми живот­ны­ми крас­но­го мира. Шли века, науч­ные откры­тия сде­ла­ли жизнь очень лег­кой, и пото­му все люди собра­лись в Цха­те, а осталь­ные тер­ри­то­рии опу­сте­ли.

Так было лег­че жить, не нуж­но было сохра­нять огром­ное насе­ле­ние. Неко­то­ры­ми ста­ры­ми при­спо­соб­ле­ни­я­ми еще поль­зо­ва­лись, но от боль­шин­ства отка­за­лись, убе­див­шись, что они не дела­ют жизнь удоб­нее или что они не нуж­ны мало­чис­лен­но­му наро­ду, чья умствен­ная сила спо­соб­на управ­лять низ­ши­ми фор­ма­ми орга­ни­че­ской жиз­ни. Обшир­ный класс рабов – доволь­но слож­ный по соста­ву – был выве­ден из поко­рен­ных в древ­но­сти вра­гов, при­шель­цев из внеш­не­го мира, мерт­вых тел, стран­ным обра­зом ожив­лен­ных, и из низ­ших от рож­де­ния чле­нов пра­вя­щей расы. Пра­вя­щая раса воз­ник­ла путем слож­ной эво­лю­ции и селек­ции – нация про­шла пери­од иде­а­ли­сти­че­ской инду­стри­аль­ной демо­кра­тии, кото­рая предо­став­ля­ла всем рав­ные воз­мож­но­сти и таким обра­зом под­ня­ла к вла­сти людей, талант­ли­вых от при­ро­ды, то есть выка­ча­ла из наро­да его мозг и силу. Затем про­мыш­лен­ность, при­знан­ная в основ­ном бес­по­лез­ной, за исклю­че­ни­ем обес­пе­че­ния самых основ­ных нужд, ста­ла очень про­стой. Удоб­ства обес­пе­чи­ва­лись меха­ни­за­ци­ей стан­дарт­но­го и лег­ко под­дер­жи­ва­е­мо­го типа, а дру­гие нуж­ды удо­вле­тво­ря­ли науч­ное сель­ское хозяй­ство и живот­но­вод­ство. Отка­зав­шись от путе­ше­ствий, люди вновь ста­ли поль­зо­вать­ся рога­ты­ми полу­че­ло­ве­че­ски­ми живот­ны­ми вме­сто было­го оби­лия транс­порт­ных средств из золо­та, сереб­ра и ста­ли, кото­рые когда-то ходи­ли по зем­ле, пла­ва­ли по воде и лета­ли по воз­ду­ху. Зама­коне с тру­дом вери­лось, что все это когда-то суще­ство­ва­ло в реаль­но­сти, а не в меч­тах, но ему ска­за­ли, что он может посмот­реть на образ­цы этих машин в музе­ях. Он так­же может позна­ко­мить­ся с остат­ка­ми дру­гих мно­го­чис­лен­ных машин и при­бо­ров, совер­шив одно­днев­ное путе­ше­ствие в доли­ну До-Хна, кото­рая была когда-то густо насе­ле­на. Горо­да и хра­мы этой рав­ни­ны отно­си­лись к самой древ­ней эпо­хе, они ста­ли рели­ги­оз­ны­ми и анти­квар­ны­ми свя­ты­ня­ми в пери­од прав­ле­ния людей из Цха­та.

По фор­ме прав­ле­ния Цхат был чем-то вро­де ком­му­ни­сти­че­ско­го или полу­а­нар­хи­че­ско­го госу­дар­ства, в кото­ром при­выч­ка, а не закон, опре­де­ля­ла каж­до­днев­ный поря­док вещей. Это ста­ло воз­мож­ным бла­го­да­ря веко­во­му опы­ту и пара­ли­зу­ю­щей людей ску­ке. Выра­бо­тан­ная века­ми тер­пи­мость, еще не подо­рван­ная рас­ту­щей реак­ци­ей, уни­что­жи­ла все иллю­зии и иде­а­лы, и от людей тре­бо­ва­лось толь­ко соблю­де­ние обы­ча­ев. Удо­вле­тво­ряя все воз­ни­ка­ю­щие потреб­но­сти и живя в свое удо­воль­ствие, одни не долж­ны были ущем­лять пра­ва дру­гих – это был про­стой и есте­ствен­ный закон. Поня­тие о семье дав­но кану­ло в веч­ность, а соци­аль­ное и граж­дан­ское раз­де­ле­ние полов исчез­ло. Жизнь тек­ла офи­ци­аль­но раз­ме­рен­ным обра­зом: игры, пьян­ство, пыт­ки рабов, днев­ной сон, гастро­но­ми­че­ские и дру­гие оргии, рели­ги­оз­ные цере­мо­нии, худо­же­ствен­ные и фило­соф­ские дис­кус­сии и про­чее. Соб­ствен­но­стью явля­лись глав­ным обра­зом зем­ля, рабы и живот­ные, а слит­ки маг­не­ти­че­ско­го метал­ла, кото­рый слу­жил уни­вер­саль­ным денеж­ным стан­дар­том, были рас­пре­де­ле­ны по доволь­но слож­но­му прин­ци­пу, хотя неко­то­рое их коли­че­ство было раз­де­ле­но поров­ну меж­ду все­ми сво­бод­ны­ми людь­ми. Бед­ных не было, а рабо­та сво­ди­лась к опре­де­лен­ным адми­ни­стра­тив­ным обя­зан­но­стям, нала­га­е­мым слож­ной систе­мой про­вер­ки и отбо­ра. Зама­ко­на затруд­нял­ся опи­сать эту систе­му, отли­чав­шу­ю­ся от все­го, что он знал, и текст его руко­пи­си в этом месте чрез­вы­чай­но запу­тан. Спо­соб­но­сти к искус­ству и умствен­но­му тру­ду достиг­ли в Цха­те очень высо­ко­го уров­ня, но и здесь цари­ли вялость и упад­ни­че­ство. Преж­нее пре­об­ла­да­ние меха­низ­мов нару­ши­ло эво­лю­цию эсте­ти­че­ско­го вку­са, вве­дя без­жиз­нен­ную гео­мет­ри­че­скую тра­ди­цию. От это­го вско­ре изба­ви­лись, но след остал­ся, так что кро­ме носив­ших услов­ный харак­тер рели­ги­оз­ных рисун­ков в любых после­ду­ю­щих худо­же­ствен­ных попыт­ках было мало глу­би­ны или чув­ства. Сти­ли­зо­ван­ное вос­про­из­ве­де­ние более ран­них рисун­ков было пред­по­чти­тель­нее для раз­вле­че­ния. Лите­ра­ту­ра каза­лась черес­чур рас­су­доч­ной, и Зама­ко­на ее совер­шен­но не пони­мал. Нау­ка была серьез­ной, точ­ной и все­объ­ем­лю­щей за исклю­че­ни­ем одно­го направ­ле­ния – аст­ро­но­мии. Послед­нее вре­мя, одна­ко, и нау­ка при­хо­ди­ла в упа­док, посколь­ку люди счи­та­ли бес­по­лез­ным заби­вать себе­моз­ги бес­чис­лен­ны­ми дета­ля­ми. Счи­та­лось более разум­ным огра­ни­чить­ся самы­ми фун­да­мен­таль­ны­ми зако­на­ми, а в фило­со­фии – тра­ди­ци­он­ны­ми фор­ма­ми. Тех­ни­ка же про­дол­жа­ла раз­ви­вать­ся эмпи­ри­че­ским путем. Исто­ри­ей пре­не­бре­га­ли все боль­ше и боль­ше, хотя точ­ные и обшир­ные хро­ни­ки про­шло­го хра­ни­лись в биб­лио­те­ках. Этим все еще инте­ре­со­ва­лись, и мно­гих бы пора­до­ва­ли све­жие све­де­ния о внеш­нем мире, кото­рые при­нес Зама­ко­на. В целом, одна­ко, общая тен­ден­ция сво­ди­лась к пред­по­чте­нию эмо­ций перед мыс­лью, так что людей теперь цени­ли за изоб­ре­те­ние новых удо­воль­ствий, а не за клас­си­фи­ка­цию ста­рых фак­тов или иссле­до­ва­ние кос­ми­че­ско­го про­шло­го чело­ве­че­ства.

Рели­гия сохра­ня­ла в Цха­те веду­щее зна­че­ние, хотя лишь очень немно­гие по- насто­я­ще­му вери­ли в сверхъ­есте­ствен­ные силы. Все, чего они жела­ли, было эсте­ти­че­ское и эмо­ци­о­наль­ное воз­буж­де­ние, рож­да­е­мое мисти­че­ски­ми настро­е­ни­я­ми и чув­ствен­ны­ми обря­да­ми, кото­рые при­сут­ство­ва­ли в кра­соч­ной вере пред­ков. Хра­мы вели­ко­го Ктул­ху, духа миро­вой гар­мо­нии, издрев­ле изоб­ра­жа­е­мо­го богом с голо­вой ось­ми­но­га, кото­рый при­вел людей со звезд, были самы­ми рос­кош­ны­ми зда­ни­я­ми в К’ньяне, а хра­мы Йига, источ­ни­ка жиз­ни, сим­во­ли­че­ски изоб­ра­жа­е­мо­го Отцом всех Змей, были столь же вычур­ны­ми, сколь и заме­ча­тель­ны­ми. Зама­ко­на узнал об орги­ях и жерт­во­при­но­ше­ни­ях, свя­зан­ных с этой рели­ги­ей, но, види­мо, из бла­го­че­сти­вых сооб­ра­же­ний не захо­тел опи­сать их в сво­ей руко­пи­си. Сам он нико­гда не участ­во­вал в этих обря­дах, раз­ве что в тех, кото­рые напо­ми­на­ли ему соб­ствен­ную веру, а так­же не упус­кал слу­чая попы­тать­ся обра­тить ниж­них людей в хри­сти­ан­ство, кото­рое испан­цы наде­я­лись сде­лать все­об­щим.

Замет­ной чер­той рели­гии Цха­та было искрен­нее почи­та­ние ред­ко­го свя­щен­но­го метал­ла Ктул­ху – это­го тем­но­го, бле­стя­ще­го маг­не­ти­че­ско­го веще­ства, кото­рое не встре­ча­лось в при­ро­де, но все­гда сопро­вож­да­ло людей в виде идо­лов и дру­гих пред­ме­тов свя­щен­ной атри­бу­ти­ки. С самых ран­них вре­мен этот металл вызы­вал ува­же­ние – рань­ше все архив­ные мате­ри­а­лы хра­ни­лись в цилин­драх, выпол­нен­ных из его чистей­ше­го спла­ва. Теперь, когда люди охла­де­ли к нау­ке с ее кри­ти­че­ским взгля­дом на вещи, они сно­ва ста­ли испы­ты­вать к метал­лу бла­го­го­вей­ное чув­ство, кото­рое суще­ство­ва­ло в пер­во­быт­ные вре­ме­на. Дру­гая функ­ция рели­гии заклю­ча­лась в регу­ли­ро­ва­нии кален­да­ря, учре­жден­но­го в тот пери­од исто­рии, когда вре­мя и ско­рость счи­та­лись основ­ны­ми поня­ти­я­ми в жиз­ни чело­ве­ка. Сме­ня­ю­щи­е­ся пери­о­ды бодр­ство­ва­ния и сна, удли­нен­ные, сокра­щен­ные и сме­щен­ные так, как дик­то­ва­ло настро­е­ние и жела­ние, и отме­ря­е­мые уда­ра­ми хво­ста вели­ко­го змее­по­доб­но­го Йига, весь­ма при­бли­зи­тель­но соот­вет­ство­ва­ли реаль­ным дням и ночам, хотя Зама­ко­на счи­та­ет, что они были в два раза длин­нее. Годо­вой пери­од, отме­ря­е­мый еже­год­ной сме­ной кожи Йига, был равен при­мер­но полу­то­ра годам внеш­не­го мира. Зама­ко­на счи­тал, что он хоро­шо изу­чил мест­ный кален­дарь, когда писал свою руко­пись. Отсю­да столь уве­рен­но про­став­лен­ная им дата – 1545 год, но едва ли его уве­рен­ность была обос­но­ван­ной.

По мере того, как один из жите­лей Цха­та пере­да­вал Зама­коне свое сооб­ще­ние, Зама­ко­на ощу­щал рас­ту­щее отвра­ще­ние и тре­во­гу. Не толь­ко то, о чем ему рас­ска­зы­ва­ли, но сама стран­ная, теле­па­ти­че­ская мане­ра это­го рас­ска­за, а так­же ясный вывод из него, озна­чав­ший, что воз­вра­ще­ние во внеш­ний мир будет невоз­мож­ным, заста­ви­ли Зама­ко­ну пожа­леть о сво­ей аван­тю­ре. Но он пони­мал, что самым разум­ным для него было сохра­нять невоз­му­ти­мый вид, поэто­му он решил слу­шать­ся сво­их посе­ти­те­лей и пове­дать им обо всем, что они поже­ла­ют. Те, со сво­ей сто­ро­ны, были оча­ро­ва­ны рас­ска­зом Зама­ко­ны.

Это была пер­вая досто­вер­ная инфор­ма­ция о внеш­нем мире с тех пор, как к ним добра­лись бег­ле­цы из Атлан­ти­ды и Лему­рии – а это слу­чи­лось мно­го веков тому назад; все после­ду­ю­щие послан­ни­ки при­над­ле­жа­ли к мел­ким мест­ным пле­ме­нам и не име­ли о мире в целом ника­ко­го пред­став­ле­ния – это были майя, толь­те­ки и ацте­ки (в луч­шем слу­чае), люди, как пра­ви­ло, очень неве­же­ствен­ные. Зама­ко­на был пер­вым евро­пей­цем, кото­ро­го они виде­ли, и тот факт, что он был обра­зо­ван­ным и умным юно­шей, делал его появ­ле­ние еще более цен­ным. При­шед­шая груп­па с напря­жен­ным инте­ре­сом выслу­ша­ла все, что он рас­ска­зал, и ста­ло ясно, что его при­ход силь­но ожи­вит зату­ха­ю­щий инте­рес жите­лей Цха­та к гео­гра­фии и исто­рии.

Един­ствен­ное, что не понра­ви­лось людям из Цха­та, было то, что любо­пыт­ные и жад­ные до при­клю­че­ний люди с зем­ли ста­ли про­ни­кать в те части внеш­не­го мира, где нахо­ди­лись про­хо­ды в К’ньян. Зама­ко­на рас­ска­зал об откры­тии Фло­ри­ды и Новой Испа­нии и дал понять, что огром­ная часть мира, в кото­рую вхо­дят испан­цы, пор­ту­галь­цы, фран­цу­зы и англи­чане, охва­че­на жаж­дой при­клю­че­ний. Рано или позд­но Мек­си­ка и Фло­ри­да ста­нут частью вели­кой коло­ни­аль­ной импе­рии, и тогда труд­но будет удер­жать жите­лей внеш­не­го мира от поис­ков золо­та и сереб­ра под­зем­но­го мира, о кото­рых ходят упор­ные слу­хи. Насту­па­ю­щий Бизон зна­ет о путе­ше­ствии Зама­ко­ны вглубь зем­ли. Рас­ска­жет ли он об этом Коро­на­до или каким-то обра­зом даст знать вице­ко­ро­лю об исчез­но­ве­нии Зама­ко­ны? На лицах жите­лей Цха­ты появи­лась тень тре­во­ги, и Зама­ко­на понял из их мыс­лей, что с этих пор, несо­мнен­но, сно­ва будут постав­ле­ны часо­вые у всех неза­кры­тых вхо­дов, о кото­рых жите­ли Цха­та толь­ко смо­гут вспом­нить.

V.

Дол­гая бесе­да Зама­ко­ны с его посе­ти­те­ля­ми про­ис­хо­ди­ла в зеле­но-голу­бом сумра­ке рощи пря­мо перед две­рью хра­ма. Неко­то­рые из людей полу­ле­жа­ли на тра­ве рядом с едва замет­ной тро­пин­кой, дру­гие, вклю­чая испан­ца и глав­но­го в груп­пе из Цха­та, сиде­ли на низ­ких моно­лит­ных стол­бах, что были рас­став­ле­ны вдоль тро­пин­ки к хра­му. Долж­но быть, они потра­ти­ли на раз­го­вор весь зем­ной день, так как Зама­ко­на успел несколь­ко раз про­го­ло­дать­ся и поесть из сво­их запа­сов, в то вре­мя как неко­то­рые из груп­пы ухо­ди­ли за про­ви­зи­ей к доро­ге, где сто­я­ли их живот­ные. Нако­нец, глав­ный в груп­пе закон­чил раз­го­вор и дал понять, что пора отправ­лять­ся в город.

Он заявил, что у них есть несколь­ко сво­бод­ных живот­ных, на одном из кото­рых может ехать Зама­ко­на. Пер­спек­ти­ва сесть на одно из этих зло­ве­щих созда­ний, леген­ды о кото­рых были столь пуга­ю­щи и один вид кото­рых обра­тил Насту­па­ю­ще­го Бизо­на в бег­ство, никак не вдох­нов­ля­ла путе­ше­ствен­ни­ка. И еще одно обсто­я­тель­ство бес­по­ко­и­ло его сверхъ­есте­ствен­ная разум­ность этих кочу­ю­щих существ, кото­рые смог­ли рас­ска­зать людям из Цха­та о его при­сут­ствии в хра­ме и при­ве­сти сюда экс­пе­ди­цию. Но Зама­ко­на не был тру­сом, поэто­му он бод­ро заша­гал за людь­ми по зарос­шей тро­пе к доро­ге, где рас­по­ло­жи­лись живот­ные.

И все же он не смог удер­жать крик ужа­са, когда, прой­дя меж­ду огром­ных, уви­тых рас­те­ни­я­ми стол­бов, вышел на доро­гу. Ниче­го уди­ви­тель­но­го, что любо­пыт­ный вичи­та бежал в стра­хе, и Зама­ко­на на мгно­ве­нье закрыл гла­за, что­бы не поте­рять рас­су­док. К несча­стью, рели­ги­оз­ная сдер­жан­ность поме­ша­ла ему опи­сать пол­но­стью живот­ных, кото­рых он уви­дел. Он лишь намек­нул на жут­кую отвра­ти­тель­ность этих огром­ных белых существ с чер­ным мехом на спи­нах, зача­точ­ным рогом в цен­тре лба и пят­на­ми явно чело­ве­че­ской кро­ви на мор­дах с при­плюс­ну­ты­ми носа­ми и выпя­чен­ны­ми губа­ми. Они были, заявил он позд­нее в руко­пи­си, самы­ми ужас­ны­ми суще­ства­ми, кото­рых он когда-либо видел и в К’ньяне, и во внеш­нем мире. Осо­бый ужас вызы­ва­ло то, что они не под­да­ва­лись опи­са­нию обыч­ны­ми сло­ва­ми. Самое страш­ное, что они не были пол­но­стью тво­ре­ни­я­ми При­ро­ды. Люди заме­ти­ли испуг Зама­ко­ны и поста­ра­лись успо­ко­ить его, насколь­ко это было воз­мож­но. Эти живот­ные, или йаа-йотн, объ­яс­ни­ли они, конеч­но, выгля­дят очень стран­но, но на самом деле они весь­ма без­обид­ны. Плоть, кото­рой они пита­ют­ся, не при­над­ле­жит людям выс­шей расы, это мясо рабов, прак­ти­че­ски пере­став­ших быть людь­ми и явля­ю­щих­ся основ­ным источ­ни­ком мяса в К’ньяне. Живот­ные – а точ­нее, их остан­ки – были най­де­ны сре­ди цик­ло­пи­че­ских раз­ва­лин опу­стев­ше­го, осве­щен­но­го крас­ным све­том мира Йот, кото­рый рас­по­ла­гал­ся под голу­бым миром К’нья­на. Какие-то при­зна­ки ука­зы­ва­ли на то, что они при­над­ле­жа­ли чело­ве­че­ско­му роду, но уче­ные так и не смог­ли решить, дей­стви­тель­но ли они были потом­ка­ми существ, кото­рые жили рань­ше сре­ди этих раз­ва­лин. Осно­ва­ни­ем для тако­го пред­по­ло­же­ния было то, что исчез­нув­шие жите­ли Йота были чет­ве­ро­но­ги­ми. Это было извест­но из немно­го­чис­лен­ных руко­пи­сей и орна­мен­тов, най­ден­ных в под­зе­ме­льях Зина, само­го боль­шо­го горо­да Йота. Но было так­же извест­но, что оби­та­те­ли Йота созда­ва­ли искус­ствен­ные фор­мы жиз­ни; в тече­ние сво­ей исто­рии они скон­стру­и­ро­ва­ли несколь­ко видов про­мыш­лен­ных и транс­порт­ных живот­ных, не гово­ря уже о все­воз­мож­ных фан­та­сти­че­ских суще­ствах, исполь­зу­е­мых для раз­вле­че­ний. Оби­та­те­ли Йота, несо­мнен­но, были по про­ис­хож­де­нию реп­ти­ли­я­ми, и боль­шин­ство пси­хо­ло­гов Цха­та согла­ша­лось в том, что нынеш­ние живот­ные так­же были близ­ки к реп­ти­ли­ям до того, как их скре­сти­ли с мле­ко­пи­та­ю­щи­ми из клас­са рабов К’нья­на.

Но Зама­ко­на под­твер­дил неисто­вый дух испан­цев Воз­рож­де­ния – он сел на одно из зло­ве­щих существ и занял место рядом с руко­во­ди­те­лем про­цес­сии, чело­ве­ком по име­ни Глл-Хтаа-Инн, кото­рый был самым актив­ным в пред­ше­ству­ю­щем раз­го­во­ре. Это было омер­зи­тель­но, но, в кон­це кон­цов, сидеть было удоб­но, а поступь неук­лю­же­го живот­но­го ока­за­лась на удив­ле­ние ров­ной и раз­ме­рен­ной. В сед­ле не было необ­хо­ди­мо­сти, и живот­ное не нуж­да­лось в управ­ле­нии. Про­цес­сия быст­ро дви­га­лась впе­ред, оста­нав­ли­ва­ясь толь­ко воз­ле неко­то­рых бро­шен­ных горо­дов и хра­мов, кото­рые инте­ре­со­ва­ли Зама­ко­ну и кото­рые ему пока­зы­вал Глл-Хтаа-Инн. Самый боль­шой из этих горо­дов, Б‑граа, был чудом из чисто­го золо­та, и Зама­ко­на с инте­ре­сом рас­смат­ри­вал изыс­кан­но укра­шен­ные зда­ния. Они были высо­ки и кра­си­вы. Ули­цы были узки­ми и изви­ли­сты­ми, а вре­ме­на­ми живо­пис­но хол­ми­сты­ми, но Глл-Хта­а­Инн ска­зал, что более позд­ние горо­да про­стор­нее и пра­виль­нее спла­ни­ро­ва­ны. Во всех горо­дах бро­са­лись в гла­за сле­ды раз­ру­шен­ных стен – напо­ми­на­ние о древ­них вре­ме­нах, когда их успеш­но поко­ря­ли армии из Цха­та.

Еще одно место Глл-Хтаа-Инн пока­зал по соб­ствен­ной ини­ци­а­ти­ве, хотя для это­го при­шлось ехать в обход око­ло мили по боко­вой доро­ге, зарос­шей вью­щи­ми­ся рас­те­ни­я­ми. Это был при­зе­ми­стый, плос­кий храм из чер­ных базаль­то­вых бло­ков без еди­но­го укра­ше­ния, где нахо­дил­ся лишь пустой пье­де­стал из оник­са. Заме­ча­тель­ной была его исто­рия, свя­зан­ная со ска­зоч­ным древним миром, по срав­не­нию с кото­рым даже Йот был все­го лишь вче­раш­ним днем. Его постро­и­ли в под­ра­жа­ние неко­то­рым хра­мам, изоб­ра­жен­ным в под­зе­ме­льях Зина, что­бы раз­ме­стить там страш­но­го чер­но­го жабо­по­доб­но­го идо­ла, най­ден­но­го в крас­ном мире и в руко­пи­сях име­ну­е­мо­го Цхат­то­гуа. Это был могу­ще­ствен­ный и почи­та­е­мый бог, и он дал имя горо­ду Цхат, кото­рый поз­же стал глав­ным в реги­оне. В леген­дах Йота гово­ри­лось, что Цхатт­хо­гуа явил­ся из зага­доч­ных внут­рен­них обла­стей, рас­по­ло­жен­ных под миром, осве­щен­ным крас­ным све­том – из чер­но­го мира, где царил абсо­лют­ный мрак, но были вели­кие циви­ли­за­ции и могу­ще­ствен­ные боги еще до того, как появи­лись реп­ти­лии Йота. В Йоте суще­ство­ва­ло мно­же­ство изоб­ра­же­ний Цхатхоггуа и все они, как счи­та­ли архео­ло­ги из Йота, были заве­зе­ны сни­зу. Этот мир, кото­рый в руко­пи­сях Йота назы­вал­ся Н’кай, был иссле­до­ван весь­ма тща­тель­но, и его необыч­ные камен­ные жело­ба воз­бу­ди­ли в умах уче­ных мно­же­ство самых неве­ро­ят­ных пред­по­ло­же­ний.

Когда люди из К’нья­на откры­ли мир крас­но­го све­та и рас­шиф­ро­ва­ли его стран­ные руко­пи­си, они охот­но при­ня­ли культ Цхатхоггуа и пере­нес­ли изоб­ра­же­ния Бога в свою стра­ну, поме­стив их в свя­ти­ли­ща, сло­жен­ные из добы­то­го в Йоте базаль­та, вро­де того, что сей­час видел Зама­ко­на. Культ Цхатхоггуа про­цве­тал и чуть ли не затмил собой древ­ние куль­ты Йига и Ктул­ху; одна ветвь пле­ме­ни даже вынес­ла его во внеш­ний мир, где самое малень­кое изоб­ра­же­ние было поме­ще­но в хра­ме Ола­тое в стране Ломар неда­ле­ко от север­но­го полю­са. Ходи­ли слу­хи, что этот культ суще­ство­вал на зем­ле даже после лед­ни­ко­во­го пери­о­да, пока воло­са­тые пле­ме­на не уни­что­жи­ли Ломар, но об этом в К’ньяне было извест­но мало. Здесь же культ исчез так же вне­зап­но, как и появил­ся, хотя назва­ние Цха­та сохра­ни­лось.

Дей­стви­тель­ной при­чи­ной отми­ра­ния куль­та Цхатхоггуа послу­жи­ло более подроб­ное иссле­до­ва­ние чер­но­го мира, пред­при­ня­тое уче­ны­ми К’Нья­на. Соглас­но руко­пи­сям Йота, в Н’кае совсем не оста­лось жиз­ни, но что-то, веро­ят­но, про­изо­шло в про­ме­жут­ке меж­ду суще­ство­ва­ни­ем

Йота и при­хо­дом людей на зем­лю, что-то, воз­мож­но, свя­зан­ное с кон­цом Йота. Воз­мож­но, это было зем­ле­тря­се­ние, открыв­шее более низ­кие части под­зем­но­го мира, кото­рые досе­ле были закры­ты для архео­ло­гов из Йота, или, может быть, про­изо­шло ужас­ное сопри­кос­но­ве­ние с Энер­ги­я­ми, совер­шен­но непо­сти­жи­мы­ми для ума позво­ноч­ных. Во вся­ком слу­чае, когда люди из К’нья­на спу­сти­лись вниз, в чер­ную без­дну Н’кай, со сво­и­ми огром­ны­ми про­жек­то­ра­ми, они обна­ру­жи­ли живые суще­ства, кото­рые мед­лен­но дви­га­лись по камен­ным кана­лам и покло­ня­лись изоб­ра­же­ни­ям Цхатхоггуа из оник­са и базаль­та. Но они не были жаба­ми, как сам Цхатхоггуа. Гораз­до хуже – это были аморф­ные мас­сы вяз­кой чер­ной сли­зи, кото­рые вре­ме­на­ми при­об­ре­та­ли раз­лич­ные фор­мы. Иссле­до­ва­те­ли из К’нья­на не ста­ли задер­жи­вать­ся для подроб­ных наблю­де­ний, и те, кто остал­ся в живых, опе­ча­та­ли про­ход, веду­щий из крас­но­го мира вниз, в адскую глу­би­ну. Затем все изоб­ра­же­ния Цхатхоггуа в К’ньяне были раз­ру­ше­ны дез­ин­те­гри­ру­ю­щи­ми луча­ми, а культ навеч­но запре­щен.

Сто­ле­тия спу­стя, когда наив­ные стра­хи были пре­одо­ле­ны и вновь воз­об­ла­да­ло науч­ное любо­пыт­ство, в Цха­те вспом­ни­лись леген­ды о Цхатхоггуа и Н’кае, и груп­па иссле­до­ва­те­лей, соот­вет­ствен­но воору­жен­ная и осна­щен­ная, спу­сти­лась в Йот, что­бы отыс­кать закры­тые воро­та чер­ной без­дны и посмот­реть, что еще мог­ло нахо­дить­ся под ними. Но они не смог­ли их най­ти, и никто не смог это­го сде­лать в после­ду­ю­щие века. Теперь нахо­ди­лись и такие, кто вооб­ще сомне­вал­ся, что какая-то без­дна суще­ство­ва­ла, но несколь­ко уче­ных, читав­ших руко­пи­си Йота, счи­та­ли это дока­зан­ным, тем более, что сохра­нил­ся отчет об ужас­ной экс­пе­ди­ции в Н’кай. Неко­то­рые из наи­бо­лее рья­ных свя­щен­но­слу­жи­те­лей пыта­лись изгнать вся­кое вос­по­ми­на­ние о суще­ство­ва­нии Н’кая и назна­ча­ли суро­вые нака­за­ния за его упо­ми­на­ние, но во вре­ме­на появ­ле­ния Зама­ко­ны это уже никем не при­ни­ма­лось все­рьез.

Когда про­цес­сия вер­ну­лась на преж­нюю доро­гу и подъ­е­ха­ла к низ­кой гря­де гор, Зама­ко­на уви­дел, что река нахо­дит­ся совсем близ­ко сле­ва. Немно­го поз­же, когда мест­ность ста­ла под­ни­мать­ся, поток вошел в узкое уще­лье и про­шел сквозь горы, а доро­га пере­сек­ла уще­лье гораз­до выше, почти у само­го верх­не­го края. При­мер­но в это же вре­мя пошел лег­кий дождь. Зама­ко­на заме­тил ред­кие кап­ли и взгля­нул вверх в голу­бую без­дну, но стран­ное све­че­ние не умень­ши­лось. Глл-Хта­а­Инн ска­зал, что в такой кон­ден­са­ции водя­но­го пара и выпа­де­нии дождя нет ниче­го осо­бен­но­го и что тучи нико­гда не закры­ва­ют голу­бо­го сия­ния. Что-то вро­де лег­кой дым­ки дей­стви­тель­но висе­ло над низи­на­ми К’нья­на, вос­пол­няя отсут­ствие насто­я­щих обла­ков.

Неболь­шой подъ­ем гор­ной доро­ги поз­во­лил Зама­коне уви­деть древ­нюю опу­стев­шую рав­ни­ну цели­ком. Он, види­мо, оце­нил необыч­ную кра­со­ту этих мест и смут­но пожа­лел, что поки­да­ет их, пото­му что упо­ми­на­ет о том, как Глл-Хтаа-Инн понуж­дал его ехать быст­рее. Когда он вновь посмот­рел впе­ред, то уви­дел конец доро­ги совсем близ­ко. Она кру­то ухо­ди­ла вверх и рез­ко обры­ва­лась, слов­но упи­ра­ясь в небо. Этот вид, несо­мнен­но, рож­дал глу­бо­кое вол­не­ние – кру­тая сте­на зеле­ной горы спра­ва, глу­бо­кий про­вал реч­ной доли­ны сле­ва и дру­гая зеле­ная гора за ней, а пря­мо – оке­ан голу­бо­ва­тых вспы­шек и вне­зап­ный обрыв. Затем они взо­шли на самую вер­ши­ну, и с нее откры­лась изу­ми­тель­ная пер­спек­ти­ва на мир Цха­та. Зама­ко­на зата­ил дыха­ние при виде гро­мад­но­го оби­та­е­мо­го ланд­шаф­та. Это было гран­ди­оз­нее все­го, что он когда-либо мог себе пред­ста­вить. На сбе­га­ю­щем вниз склоне горы рас­по­ло­жи­лись ред­кие фер­мы и слу­чай­ные хра­мы, но за ними лежа­ла огром­ная рав­ни­на, рас­чер­чен­ная поля­ми, как шах­мат­ная дос­ка, уса­жен­ная дере­вья­ми, пере­се­чен­ная узки­ми кана­ла­ми, отве­ден­ны­ми от реки, и про­ни­зан­ная широ­ки­ми, акку­рат­ны­ми доро­га­ми из золо­тых и базаль­то­вых плит. Длин­ные сереб­ря­ные тро­сы, под­ве­шен­ные на золо­тых стол­бах, соеди­ня­ли хра­мы с груп­па­ми домов, сто­яв­ши­ми тут и там; в неко­то­рых местах были вид­ны ряды частич­но раз­ру­шен­ных стол­бов без тро­сов. По полям пере­дви­га­лись какие-то пред­ме­ты и, сле­до­ва­тель­но, они обра­ба­ты­ва­лись, кое-где люди паха­ли зем­лю с помо­щью все тех же отвра­ти­тель­ных чет­ве­ро­но­гих. Но самым изу­ми­тель­ным был вид шпи­лей и ост­ро­ко­неч­ных крыш, под­ни­мав­ших­ся вда­ли на рав­нине и живо­пис­но бле­стев­ших, как при­зрач­ные цве­ты, в голу­бом све­те. Сна­ча­ла Зама­ко­на решил, что это гора, покры­тая дома­ми и хра­ма­ми, какие часто встре­ча­ют­ся в его род­ной Испа­нии, но более вни­ма­тель­ный взгляд пока­зал, что это не так. Город сто­ял на рав­нине, но его баш­ни взды­ма­лись в небо так высо­ко, что при­да­ва­ли ему фор­му насто­я­щей горы. Над горо­дом висел стран­ный серо­ва­тый дымок, сквозь кото­рый свер­кал голу­бой свет, пере­ни­мая раз­лич­ные допол­ни­тель­ные оттен­ки от сия­ния золо­тых мина­ре­тов. Взгля­нув на Глл-Хтаа-Инна, Зама­ко­на понял, что это и есть чудо­вищ­ный, гигант­ский и могу­ще­ствен­ный город Цхат.

Когда доро­га свер­ну­ла вниз, к рав­нине, Зама­ко­на почув­ство­вал какое-то бес­по­кой­ство и тре­во­гу. Ему не нра­ви­лось живот­ное, на кото­ром он ехал, не нра­вил­ся мир, сотво­рив­ший такое живот­ное, ему не нра­ви­лась атмо­сфе­ра, навис­шая над дале­ким горо­дом. Когда каваль­ка­да ста­ла про­ез­жать мимо отдель­ных ферм, испа­нец заме­тил фигу­ры, рабо­тав­шие в полях, и ему не понра­ви­лись их дви­же­ния, их про­пор­ции и те уве­чья, кото­рые были у боль­шин­ства. Более того, ему не понра­ви­лось, что неко­то­рые из этих фигур сто­я­ли в заго­нах для ско­та или пас­лись в густой зеле­ни. Глл-Хтаа-Инн объ­яс­нил, что эти суще­ства отно­сят­ся к клас­су рабов и что они рабо­та­ют на хозя­и­на фер­мы, кото­рый утром с помо­щью гип­но­за вну­ша­ет им, что они долж­ны сде­лать за день. Про­из­во­ди­тель­ность этих полу­оду­шев­лен­ных машин была неве­ро­ят­на. Те же, что нахо­ди­лись в заго­нах, были низ­ши­ми пред­ста­ви­те­ля­ми клас­са и счи­та­лись про­сто домаш­ним ско­том.

Дое­хав до рав­ни­ны, Зама­ко­на уви­дел более круп­ные фер­мы и отме­тил, что отвра­ти­тель­ные рога­тые гьяа-йотн выпол­ня­ли на них почти чело­ве­че­скую рабо­ту. Он так­же заме­тил фигу­ры, более похо­жие на чело­ве­че­ские, тащив­ши­е­ся по бороз­дам, и почув­ство­вал стран­ный испуг и отвра­ще­ние. Это, объ­яс­нил Глл-Хтаа-Инн, были те, кого люди назы­ва­ли им-бхи, суще­ства, кото­рые умер­ли, но были меха­ни­че­ски ожив­ле­ны для про­мыш­лен­ных нужд при помо­щи атом­ной энер­гии и силы мыс­ли. Рабы не обла­да­ли бес­смер­ти­ем, как сво­бод­ные жите­ли Цха­та, поэто­му со вре­ме­нем коли­че­ство им-бхи силь­но уве­ли­чи­лось. Они были вер­ны­ми и пре­дан­ны­ми работ­ни­ка­ми, но не так точ­но испол­ня­ли мыс­лен­ные коман­ды, как живые рабы. Самое боль­шое отвра­ще­ние вызы­ва­ли те тру­пы, чьи уве­чья были осо­бен­но замет­ны­ми: у одних не хва­та­ло голо­вы, у дру­гих при­сут­ство­ва­ли стран­ные и при­чуд­ли­вые на вид искрив­ле­ния, пере­ме­ще­ния и пере­сад­ки в раз­ных местах. Глл-Хтаа-Инн пояс­нил, что этих рабов исполь­зо­ва­ли в кро­ва­вых боях, частень­ко про­во­див­ших­ся на спе­ци­аль­ных аре­нах, ибо люди из Цха­та были боль­ши­ми люби­те­ля­ми утон­чен­ных ощу­ще­ний и тре­бо­ва­ли все новых и новых зре­лищ для сти­му­ля­ции сво­ей утом­лен­ной пси­хи­ки. И хотя Зама­ко­на не был слиш­ком чув­стви­тель­ным чело­ве­ком, его непри­ят­но пора­зи­ло то, что он услы­шал.

На более близ­ком рас­сто­я­нии город вну­шал ужас сво­и­ми чудо­вищ­ны­ми раз­ме­ра­ми и нече­ло­ве­че­ской высо­той. Глл-Хтаа-Инн пояс­нил, что верх­ние части башен боль­ше не исполь­зу­ют­ся, и неко­то­рые из них даже были сня­ты, что­бы не бес­по­ко­ить­ся об их содер­жа­нии. Рав­ни­на вокруг теперь застро­е­на дру­ги­ми, низ­ки­ми дома­ми, кото­рые гораз­до пред­по­чти­тель­нее древ­них башен.

От всей этой гро­ма­ды из золо­та и кам­ня шел непре­рыв­ный гул, а по боль­шим доро­гам, вымо­щен­ным золо­том и кам­нем, сно­ва­ли пото­ки пово­зок.

Несколь­ко раз Глл-Хтаа-Инн оста­нав­ли­вал­ся, что­бы пока­зать Зама­коне отдель­ные инте­рес­ные зда­ния, напри­мер, хра­мы Йига, Ктул­ху, Нуга и Невы­ра­зи­мо­го, кото­рые сто­я­ли вдоль доро­ги через ред­кие про­ме­жут­ки, каж­дый в сво­ей осо­бой роще, как было при­ня­то в К’ньяне. Эти хра­мы, в отли­чие от тех, что оста­лись на рав­нине за гора­ми, актив­но посе­ща­лись: боль­шие груп­пы всад­ни­ков при­ез­жа­ли и отъ­ез­жа­ли непре­рыв­но. Глл-Хтаа-Инн водил Зама­ко­ну в каж­дый из хра­мов, и испа­нец наблю­дал за изыс­кан­ны­ми и раз­нуз­дан­ны­ми обря­да­ми со слож­ным чув­ством отвра­ще­ния и вос­хи­ще­ния. Риту­а­лы Нуга и Йига были осо­бен­но оттал­ки­ва­ю­щи­ми – до такой сте­пе­ни, что он даже воз­дер­жал­ся от их опи­са­ния в руко­пи­си. По доро­ге им встре­тил­ся толь­ко один при­зе­ми­стый чер­ный храм Цхатхоггуа, но он был пре­вра­щен в свя­ти­ли­ще Шуб-Ниг­гу­рат, Все­об­щей Мате­ри и жены Невы­ра­зи­мо­го. Это боже­ство чем-то напо­ми­на­ло Астар­ту, и ее культ пока­зал­ся набож­но­му като­ли­ку в выс­шей сте­пе­ни отвра­ти­тель­ным. Мень­ше все­го ему понра­ви­лись эмо­ци­о­наль­ные кри­ки, изда­ва­е­мые моля­щи­ми­ся – необыч­но рез­кие для людей, кото­рые пере­ста­ли поль­зо­вать­ся речью при обще­нии.

Неда­ле­ко от пред­ме­стий горо­да, уже в тени его ужа­са­ю­щих башен, Глл-Хтаа- Инн ука­зал на урод­ли­вое круг­лое зда­ние, перед кото­рым выстро­и­лись огром­ные тол­пы. Это, ска­зал он, один из мно­гих амфи­те­ат­ров, где пре­сы­щен­ные впе­чат­ле­ни­я­ми люди наблю­да­ют доволь­но стран­ные игры и заба­вы. Он хотел оста­но­вить­ся и про­ве­сти Зама­ко­ну внутрь, но испа­нец, при­пом­нив изуро­до­ван­ные фигу­ры на полях, отча­ян­но запро­те­сто­вал. Это была пер­вая дру­же­ская раз­молв­ка, из кото­рой жите­ли Цха­та поня­ли, что их гость при­дер­жи­ва­ет­ся доволь­но узких мораль­ных взгля­дов.

Цхат пред­став­лял собой густую сеть необыч­ных и древ­них улиц, и несмот­ря на рас­ту­щее чув­ство стра­ха и отчуж­де­ния, Зама­ко­на был оча­ро­ван какой-то кос­ми­че­ской тай­ной, кото­рая при­сут­ство­ва­ла в этом горо­де. Голо­во­кру­жи­тель­ный гиган­тизм его башен, вну­шав­ших бла­го­го­вей­ный страх, мно­го­люд­ная жизнь на его наряд­ных про­спек­тах, необыч­ные орна­мен­ты на две­рях и окнах домов, стран­ные виды, мель­ка­ю­щие на окру­жен­ных балю­стра­да­ми пло­ща­дях и яру­сах огром­ных тер­рас, и оку­ты­ва­ю­щая город серая дым­ка, кото­рая, каза­лось, дави­ла на ули­цы, напо­ми­нав­шие уще­лья, как низ­кий пото­лок, – все это сме­ша­лось в созна­нии Зама­ко­ны и поро­ди­ло чув­ство новиз­ны, кото­рое он нико­гда преж­де не испы­ты­вал. Его сра­зу же при­ве­ли на совет руко­во­ди­те­лей, кото­рый собрал­ся во двор­це из золо­та и меди, рас­по­ло­жив­шим­ся в пар­ке с фон­та­на­ми, и неко­то­рое вре­мя дру­же­люб­но допра­ши­ва­ли в свод­ча­том зале, укра­шен­ном фрес­ко­вой живо­пи­сью с изу­ми­тель­ны­ми ара­бес­ка­ми. От Зама­ко­ны жда­ли исто­ри­че­ских све­де­ний о внеш­нем мире и обе­ща­ли, что, в свою оче­редь, все тай­ны К’нья­на будут откры­ты для него. Един­ствен­ным недо­стат­ком было то, что совет при­нял неумо­ли­мое реше­ние: Зама­ко­на нико­гда не вер­нет­ся в мир солн­ца и звезд, в свою род­ную Испа­нию.

Была утвер­жде­на еже­днев­ная про­грам­ма для гостя. В нее вхо­ди­ли раз­го­во­ры с уче­ны­ми и уро­ки, посвя­щен­ные науч­ным откры­ти­ям Цха­та. Были преду­смот­ре­ны сво­бод­ные часы для иссле­до­ва­ний, все биб­лио­те­ки К’нья­на долж­ны были рас­пах­нуть­ся перед ним, как толь­ко он смо­жет пони­мать тузем­ный язык. Будут посе­ще­ния рели­ги­оз­ных цере­мо­ний и пред­став­ле­ний – кро­ме тех слу­ча­ев, когда он сам это­го не захо­чет и еще мно­го вре­ме­ни оста­нет­ся для раз­лич­ных удо­воль­ствий, кото­рые соб­ствен­но и состав­ля­ли цель и смысл жиз­ни в этом мире. Ему отве­дут дом в при­го­ро­де или квар­ти­ру в горо­де и сде­ла­ют чле­ном одной из каст, кото­рые заме­ня­ли в К’ньяне семей­ные сою­зы и вклю­ча­ли мно­же­ство потря­са­ю­ще кра­си­вых ари­сто­кра­ток.

Несколь­ко рога­тых живот­ных будут предо­став­ле­ны ему для пере­дви­же­ния и выпол­не­ния раз­ных пору­че­ний, и десять живых рабов с непо­вре­жден­ным телом будут вести его хозяй­ство и защи­щать его от воров, бан­ди­тов и рели­ги­оз­ных фана­ти­ков на доро­гах. Ему нуж­но будет научить­ся поль­зо­вать­ся мно­ги­ми меха­ни­че­ски­ми при­спо­соб­ле­ни­я­ми, а пока Глл-Хтаа-Инн пока­жет ему самые необ­хо­ди­мые.

После того, как Зама­ко­на пред­по­чел выбрать квар­ти­ру, вме­сто заго­род­но­го дома, его учти­во и тор­же­ствен­но про­ве­ли по несколь­ким вели­ко­леп­ным ули­цам к зда­нию, похо­же­му на высо­чен­ную ска­лу, в 70 или 80 эта­жей. При­го­тов­ле­ния к его при­бы­тию уже нача­лись, и в про­стор­ных поко­ях на пер­вом эта­же рабы веша­ли пор­тье­ры и рас­став­ля­ли мебель. Там были покры­тые инкру­ста­ци­я­ми и лаком ска­ме­еч­ки, бар­хат­ные и шел­ко­вые, с откид­ной спин­кой и подуш­кой для сиде­ния, бес­ко­неч­ные ряды стел­ла­жей для бумаг из тика и эбе­но­во­го дере­ва с метал­ли­че­ски­ми цилин­дра­ми, в кото­рых хра­ни­лись руко­пи­си – обще­при­ня­тая клас­си­ка, имев­ша­я­ся во всех дру­гих город­ских квар­ти­рах. Пись­мен­ные сто­лы с боль­ши­ми стоп­ка­ми пер­га­мен­та и сосу­ды с зеле­ны­ми чер­ни­ла­ми были в каж­дой ком­на­те – к ним при­ла­га­лись набо­ры раз­лич­ных кисто­чек для крас­ки и дру­гие необыч­ные кан­це­ляр­ские при­над­леж­но­сти.

Меха­ни­че­ские при­бо­ры для пись­ма сто­я­ли на ярких золо­тых тре­нож­ни­ках, а надо всем этим из энер­ге­ти­че­ских шаров, закреп­лен­ных на потол­ке, стру­и­лось голу­бое сия­ние. Были и окна, но здесь, низ­ко над зем­лей, в тени, они дава­ли мало све­та. В неко­то­рых ком­на­тах были уста­нов­ле­ны ван­ны, а на кухне нахо­дил­ся целый лаби­ринт тех­ни­че­ских изоб­ре­те­ний. Зама­коне ска­за­ли, что про­дук­ты постав­ля­ют­ся через сеть под­зем­ных про­хо­дов, нахо­дя­щих­ся под Цха­том, с помо­щью любо­пыт­ных меха­ни­че­ских пово­зок. На этом же под­зем­ном уровне нахо­ди­лось стой­ло для живот­ных, и Зама­коне обе­ща­ли пока­зать, как най­ти бли­жай­ший выход на ули­цу. Не успел он закон­чить осмотр, как при­бы­ла груп­па посто­ян­ных рабов и его позна­ко­ми­ли с ними, немно­го пого­дя при­шли пол­дю­жи­ны муж­чин и жен­щин из семей­ной касты, кото­рые долж­ны были стать его спут­ни­ка­ми на несколь­ко дней, делая все воз­мож­ное для его обу­че­ния и раз­вле­че­ния. Потом их место зай­мут дру­гие – и так далее по оче­ре­ди.

VI.

Таким обра­зом Пан­фи­ло де Зама­ко­на на четы­ре года погру­зил­ся в жизнь зло­ве­ще­го под­зем­но­го горо­да Цхат. В руко­пи­си он явно ута­и­вал неко­то­рые подроб­но­сти, рели­ги­оз­ная сдер­жан­ность меша­ла ему, и когда он начи­нал писать на род­ном испан­ском язы­ке, он не осме­ли­вал­ся изла­гать все. Мно­гие вещи вызы­ва­ли у него отвра­ще­ние, и мно­гое он отка­зы­вал­ся делать. Он иску­пал свой грех часты­ми молит­ва­ми, пере­би­рая чет­ки. Он обсле­до­вал весь К’ньян, вклю­чая древ­ние опу­стев­шие горо­да на зарос­шей мож­же­вель­ни­ком рав­нине Нит, он спус­кал­ся в стра­ну крас­но­го све­та Йот, что­бы посмот­реть цик­ло­пи­че­ские руи­ны. Он видел чуде­са тех­ни­ки и мастер­ства, пора­зив­шие его вооб­ра­же­ние, он наблю­дал мета­мор­фо­зы, кото­рые могут про­ис­хо­дить с чело­ве­ком дема­те­ри­а­ли­за­цию, рема­те­ри­а­ли­за­цию и вос­кре­ше­ние из мерт­вых, при­чем в послед­нем слу­чае он неисто­во кре­стил­ся. Даже его спо­соб­ность изум­лять­ся при­туп­ля­лась от избыт­ка новых чудес.

Но чем боль­ше он там нахо­дил­ся, тем силь­нее он хотел бежать, ибо жизнь в К’ньяне была осно­ва­на на нече­ло­ве­че­ских нача­лах. Чем глуб­же он изу­чал исто­рию, тем боль­ше пони­мал эту жизнь, но это лишь уси­ли­ва­ло его отвра­ще­ние. Он чув­ство­вал, что люди К’нья­на были погиб­шим и опас­ным наро­дом – несу­щим для самих себя опас­ность боль­шую, чем они созна­ва­ли, и что их безум­ная борь­ба со ску­кой и поиск новиз­ны ведет их к про­па­сти рас­па­да и пре­дель­но­го ужа­са. Появ­ле­ние Зама­ко­ны уси­ли­ло их бес­по­кой­ство, не толь­ко поро­див боязнь втор­же­ния извне, но и воз­бу­див жела­ние самим отпра­вить­ся наверх и вку­сить сла­дость иной, внеш­ней жиз­ни, о кото­рой он им рас­ска­зы­вал. С тече­ни­ем вре­ме­ни он заме­тил рас­ту­щую склон­ность людей к дема­те­ри­а­ли­за­ции, как к раз­вле­че­нию, так что квар­ти­ры и амфи­те­ат­ры Цха­та пре­вра­ща­лись в насто­я­щий бесов­ской шабаш. Он видел, как вме­сте со ску­кой рас­тут зло­ба, жесто­кость и ниги­лизм. Ненор­маль­ных ста­но­ви­лось все боль­ше, всю­ду цари­ли садизм, неве­же­ство и суе­ве­рие, а так­же стрем­ле­ние уйти из реаль­ной жиз­ни в мир грез и при­зра­ков. Одна­ко все его попыт­ки бежать ни к чему не при­ве­ли. Убеж­дать было бес­по­лез­но, выс­шие клас­сы с тру­дом сдер­жи­ва­ли свой гнев, видя настой­чи­вое жела­ние гостя поки­нуть их. В год, кото­рый он считает1543‑м, Зама­ко­на дей­стви­тель­но попы­тал­ся выбрать­ся нару­жу через тун­нель, по кото­ро­му попал в К’ньян, но после уто­ми­тель­но­го путе­ше­ствия через пустын­ную рав­ни­ну столк­нул­ся в тем­ном про­хо­де с сила­ми, кото­рые надол­го отби­ли у него охо­ту к тако­го рода опы­там. Что­бы сохра­нить надеж­ду и не забыть образ род­но­го дома, он при­мер­но тогда же начал делать чер­но­вые наброс­ки сво­е­го жиз­не­опи­са­ния, насла­жда­ясь доб­ры­ми ста­ры­ми испан­ски­ми сло­ва­ми и зна­ко­мы­ми бук­ва­ми латин­ско­го алфа­ви­та. Он вооб­ра­зил, что дол­жен каким-то обра­зом доста­вить руко­пись во внеш­ний мир, а что­бы сде­лать ее еще более убе­ди­тель­ной для сво­их собра­тьев, он решил вло­жить ее в один из цилин­дров из метал­ла Ктул­ху, в каких хра­ни­лись свя­щен­ные архи­вы. Это неиз­вест­ное маг­не­ти­че­ское веще­ство мог­ло бы под­твер­дить его неве­ро­ят­ный рас­сказ.

Но даже думая об этом, он мало наде­ял­ся на то, что когда-нибудь вый­дет на поверх­ность зем­ли. Он знал, что все извест­ные про­хо­ды охра­ня­ют­ся людь­ми или суще­ства­ми, с кото­ры­ми луч­ше не свя­зы­вать­ся. Его пер­вая попыт­ка уси­ли­ла враж­деб­ность к внеш­не­му миру, кото­рый он пред­став­лял. Он наде­ял­ся, что боль­ше ни один евро­пе­ец не забре­дет сюда, так как, ско­рее все­го, ново­го гостя встре­тят ина­че, чем его само­го. Он был для них дра­го­цен­ным источ­ни­ком зна­ния и пото­му нахо­дил­ся в при­ви­ле­ги­ро­ван­ном поло­же­нии. Дру­гие же, кото­рых мог­ли бы посчи­тать менее цен­ны­ми, встре­ти­ли бы здесь иной при­ем. Ино­гда он думал, что ста­нет с ним, когда уче­ные из Цха­та решат, что выжа­ли из него все све­де­ния, и в целях само­со­хра­не­ния стал более скуп на инфор­ма­цию о зем­ле, делая вид, что зна­ет еще очень мно­го.

Еще одна угро­за поло­же­нию Зама­ко­ны заклю­ча­лась в его инте­ре­се к чер­но­му миру под Йотом, чье суще­ство­ва­ние рели­ги­оз­ный культ К’нья­на все же был скло­нен отвер­гать. Иссле­дуя Йот, он тщет­но пытал­ся най­ти закры­тый вход в него, а потом делал опы­ты с дема­те­ри­а­ли­за­ци­ей и про­еци­ро­ва­ни­ем, наде­ясь таким обра­зом послать свое созна­ние вниз, в без­дну. Хотя он и не овла­дел до кон­ца этим искус­ством, ему уда­лось пере­жить ряд зло­ве­щих и ужас­ных виде­ний, кото­рые, как он думал, вклю­ча­ли в себя эле­мен­ты насто­я­щей про­ек­ции Н’каи. Эти сны силь­но встре­во­жи­ли жре­цов Ктул­ху и Йига, когда он рас­ска­зал им о них, и его вновь испе­чен­ные дру­зья посо­ве­то­ва­ли ему скры­вать, а не рекла­ми­ро­вать их. Со вре­ме­нем эти сны ста­ли очень часты­ми, они сво­ди­ли его с ума, в них было нечто, о чем он не осме­лил­ся напи­сать для себя, но о чем соста­вил спе­ци­аль­ный отчет для неко­то­рых уче­ных Цха­та. Может быть, к несча­стью, а может, и к сча­стью, Зама­ко­на о мно­гом умал­чи­вал в основ­ной руко­пи­си, остав­ляя там мно­го нераз­ра­бо­тан­ных тем. Глав­ный доку­мент поз­во­ля­ет лишь дога­ды­вать­ся о подроб­но­стях нра­вов, обы­ча­ев, мыс­лей, язы­ка и исто­рии К’нья­на и не дает точ­но­го опи­са­ния повсе­днев­ной жиз­ни Цха­та. Оста­ет­ся толь­ко гадать о насто­я­щих моти­вах пове­де­ния людей, их стран­ной инерт­но­сти и мало­душ­ной нево­ин­ствен­но­сти, об их почти рабо­леп­ном стра­хе перед внеш­ним миром, стра­хе, кото­рый сохра­нял­ся, несмот­ря на то, что они обла­да­ли атом­ной энер­ги­ей и силой дема­те­ри­а­ли­за­ции, дела­ю­щих их непо­бе­ди­мы­ми. Было вид­но, что К’ньян дале­ко ушел по пути упад­ка, пре­вра­тив­шись в меха­ни­зи­ро­ван­ную стра­ну с раз­ме­рен­ной жиз­нью. Даже при­чуд­ли­вые и отвра­ти­тель­ные обы­чаи и образ мыс­лей гово­ри­ли об этом, так как Зама­ко­на во вре­мя сво­их исто­ри­че­ских разыс­ка­ний нашел под­твер­жде­ние тому, что и в К’ньяне в преж­ние вре­ме­на слу­ча­лись пери­о­ды клас­си­ки и ренес­сан­са, когда наци­о­наль­ный харак­тер наро­да и его искус­ство были испол­не­ны того, что евро­пей­цы назы­ва­ют досто­ин­ством, доб­ро­той и бла­го­род­ством.

Чем боль­ше Зама­ко­на вни­кал во все это, тем боль­ше тре­во­жил­ся за буду­щее, пото­му что видел, что вез­де­су­щее нрав­ствен­ное и интел­лек­ту­аль­ное раз­ло­же­ние было глу­бо­ко уко­ре­нив­шим­ся и про­грес­си­ру­ю­щим явле­ни­ем. Даже за корот­кий пери­од его пре­бы­ва­ния здесь при­зна­ки рас­па­да замет­но умно­жи­лись. Раци­о­на­ли­сти­че­ское созна­ние сме­ни­лось самым фана­ти­че­ским и раз­нуз­дан­ным суе­ве­ри­ем, выра­жен­ным в чрез­мер­ном почи­та­нии маг­не­ти­че­ско­го метал­ла Ктул­ху, а тер­пи­мость неуклон­но пре­вра­ща­лась в нена­висть, осо­бен­но по отно­ше­нию ко внеш­не­му миру, о кото­ром уче­ные узна­ва­ли от Зама­ко­ны. Вре­ме­на­ми он начи­нал боять­ся, что одна­жды люди сбро­сят с себя апа­тию и хлад­но­кро­вие и, как кры­сы, бро­сят­ся наверх, сме­тая все на сво­ем пути при помо­щи сво­их все еще бес­спор­ных тех­ни­че­ских и науч­ных дости­же­ний. Но пока они боро­лись со ску­кой и душев­ной пусто­той дру­ги­ми спо­со­ба­ми, щеко­ча свои нер­вы безум­ны­ми раз­вле­че­ни­я­ми. Аре­ны Цха­та, долж­но быть, явля­ли отвра­ти­тель­ное зре­ли­ще – Зама­ко­на нико­гда не под­хо­дил к ним. А что будет в сле­ду­ю­щем веке или даже в сле­ду­ю­щем деся­ти­ле­тии, он и думать не осме­ли­вал­ся. Набож­ный испа­нец в эти дни еще неисто­вее осе­нял себя кре­стом и пере­би­рал чет­ки.

В 1545 году Зама­ко­на пред­при­нял послед­нюю серию попы­ток бежать. Новая воз­мож­ность пред­ста­ви­лась с неожи­дан­ной сто­ро­ны – от жен­щи­ны из семей­ной касты, кото­рая испы­ты­ва­ла к нему стран­ное чув­ство лич­ной при­вя­зан­но­сти, коре­ня­ще­е­ся в наслед­ствен­ной памя­ти о вре­ме­нах моно­гам­но­го бра­ка. На эту жен­щи­ну – ари­сто­крат­ку уме­рен­ной кра­со­ты и, по край­ней мере, сред­не­го ума по име­ни Т’ла-Йуб – Зама­ко­на имел необы­чай­ное вли­я­ние и лег­ко скло­нил ее к побе­гу, пообе­щав, что возь­мет ее с собой. Нако­нец пред­ста­вил­ся удоб­ный слу­чай. Т’ла-Йуб про­ис­хо­ди­ла из знат­ной семьи хозя­ев ворот, в кото­рой сохра­ня­лось пре­да­ние об одном про­хо­де во внеш­ний мир – про­хо­де к хол­му на рав­ни­нах, кото­рый, в силу того, что боль­шин­ство забы­ло о нем, нико­гда не охра­нял­ся. Она объ­яс­ни­ла, что хозя­е­ва ворот вовсе не были их стра­жа­ми, а толь­ко хра­ни­те­ля­ми цере­мо­нии и эко­но­ми­че­ски­ми вла­дель­ца­ми в пери­од, пред­ше­ство­вав­ший раз­ры­ву отно­ше­ний с внеш­ним миром. Ее соб­ствен­ная семья к тому вре­ме­ни ста­ла настоль­ко мало­чис­лен­ной, что этот про­ход во внеш­ний мир совер­шен­но упу­сти­ли из вида, и с тех пор его суще­ство­ва­ние хра­ни­лось в тайне, как сво­е­го рода наслед­ствен­ный сек­рет – источ­ник гор­до­сти и чув­ства скры­той силы, воз­ме­щав­шие отсут­ствие богат­ства и вли­я­ния, кото­рые их так раз­дра­жа­ли в дру­гих пред­ста­ви­те­лях зна­ти.

Теперь Зама­ко­на лихо­ра­доч­но рабо­тал над руко­пи­сью, при­во­дя ее в окон­ча­тель­ный вид на тот слу­чай, если с ним что-то про­изой­дет; он решил взять с собой наверх лишь пять вью­ков с чистым золо­том в фор­ме неболь­ших слит­ков, из кото­рых отли­ва­ли мел­кие укра­ше­ния, доста­точ­но, под­счи­тал он, что­бы обес­пе­чить себе без­гра­нич­ную власть во внеш­нем мире. Он немно­го при­вык к внеш­но­сти чудо­вищ­ных живот­ных за четы­ре года пре­бы­ва­ния здесь, поэто­му не отка­зал­ся от их исполь­зо­ва­ния, но решил убить их, зако­пать и спря­тать вме­сте с золо­том, как толь­ко они вый­дут на поверх­ность, посколь­ку знал, что от одно­го взгля­да на этих живот­ных любой инде­ец обе­зу­ме­ет. Потом он смо­жет под­го­то­вить соот­вет­ству­ю­щую экс­пе­ди­цию и пере­пра­вить сокро­ви­ще в Мек­си­ку. Воз­мож­но, он возь­мет Т’ла- Йуб с собой, а, воз­мож­но, устро­ит ее жизнь сре­ди индей­цев, посколь­ку он вовсе не хотел сохра­нять связь с под­зем­ным миром. В жены он, конеч­но, возь­мет испан­скую даму или, на худой конец, дочь индей­ско­го вождя с про­ве­рен­ным про­шлым. Но пока надо было исполь­зо­вать Т’ла-Йуб в каче­стве про­вод­ни­ка. Руко­пись он поне­сет с собой в цилин­дре из свя­щен­но­го маг­не­ти­че­ско­го метал­ла Ктул­ху.

Сам поход опи­сан в допол­не­нии к руко­пи­си – почер­ком, выда­ю­щим силь­ное вол­не­ние. Они отпра­ви­лись в путь с боль­ши­ми предо­сто­рож­но­стя­ми, выбрав вре­мя, когда все отды­ха­ли, и шли,держась наи­ме­нее осве­щен­ных про­хо­дов под горо­дом. Зама­ко­ну и Т’ла-Йуб, оде­тых, как рабы, с меш­ком про­дук­тов и пятью нагру­жен­ны­ми живот­ны­ми, лег­ко при­ни­ма­ли за обыч­ных рабо­чих, и они ста­ра­лись как мож­но доль­ше идти под зем­лей, сле­дуя по длин­но­му и ред­ко посе­ща­е­мо­му кори­до­ру, по кото­ро­му преж­де ходил меха­ни­че­ский транс­порт к ныне раз­ру­шен­но­му при­го­ро­ду Л’таа. Сре­ди раз­ва­лин Л’таа они вышли на поверх­ность, после чего как мож­но быст­рее пере­сек­ли пустын­ную, осве­щен­ную голу­бым све­том рав­ни­ну Нит, направ­ля­ясь к цепи низ­ких гор Грх’й­ан. Там, сре­ди густо­го кустар­ни­ка, Т’ла-Йуб нашла дав­но забро­шен­ный, полу­ми­фи­че­ский вход в тун­нель – она виде­ла его преж­де лишь один раз, очень дав­но, когда отец взял ее с собой сюда, что­бы пока­зать этот пред­мет фамиль­ной гор­до­сти. Было труд­но заста­вить тяже­ло нагру­жен­ных живот­ных про­ди­рать­ся через засти­ла­ю­щие про­ход вью­щи­е­ся рас­те­ния и зарос­ли верес­ка; одно из них даже про­яви­ло непо­кор­ность, вырва­лось и поска­ка­ло на сво­их мерз­ких лапах обрат­но в Цхат, уно­ся часть бес­цен­но­го золо­то­го гру­за.

Это был кош­мар­ный труд – при све­те голу­бых факе­лов тащить­ся вверх, вниз, впе­ред и сно­ва вниз по сыро­му, загро­мож­ден­но­му про­хо­ду, где целые века не сту­па­ла нога чело­ве­ка; в одном месте Т’ла-Йуб при­шлось даже при­ме­нить страш­ное искус­ство дема­те­ри­а­ли­за­ции к себе, Зама­коне и живот­ным, что­бы прой­ти уча­сток, пол­но­стью заби­тый сдви­нув­ши­ми­ся пла­ста­ми зем­ли. Для Зама­ко­ны это было жут­ким испы­та­ни­ем, так как хотя он и при­сут­ство­вал при дема­те­ри­а­ли­за­ции дру­гих и даже сам прак­ти­ко­вал ее на ста­дии сно­ви­де­ний, но нико­гда преж­де не под­вер­гал­ся ей цели­ком. Но Т’ла-Йуб была искус­на и все пре­крас­но выпол­ни­ла.

Затем они шли через жут­кие скле­пы со ста­лак­ти­та­ми, где на каж­дом пово­ро­те на них злоб­но смот­ре­ли чудо­вищ­ные изоб­ра­же­ния; вре­мя от вре­ме­ни они отды­ха­ли. Нако­нец они при­шли к очень узко­му месту, где есте­ствен­ные ска­лы усту­па­ли место сте­нам искус­ствен­ной клад­ки, покры­тым жут­ки­ми баре­лье­фа­ми. Эти сте­ны после при­мер­но мили кру­то­го подъ­ема кон­ча­лись парой глу­бо­ких ниш, в кото­рых сиде­ли чудо­вищ­ные изва­я­ния Ктул­ху и Йига, уста­вив­ши­е­ся друг на дру­га через про­ход. Они попа­ли в гро­мад­ный круг­лый свод­ча­тый зал, весь покры­тый ужас­ны­ми орна­мен­та­ми; за ним откры­вал­ся лест­нич­ный про­ход. Т’ла-Йуб зна­ла из семей­ных пре­да­ний, что теперь они были очень близ­ко к поверх­но­сти зем­ли, но насколь­ко близ­ко, ска­зать не мог­ла. Здесь они сде­ла­ли при­вал, послед­ний, как им каза­лось, во внут­рен­нем мире. Где-то несколь­ко часов спу­стя звя­ка­ние метал­ла и топот зве­ри­ных ног раз­бу­ди­ли Зама­ко­ну и Т’ла-Йуб. Через мгно­ве­ние все ста­ло ясно.

В Цха­те была под­ня­та тре­во­га тем самым бежав­шим от Зама­ко­ны живот­ным, и был направ­лен отряд, что­бы схва­тить бег­ле­цов. Сопро­тив­лять­ся было бес­по­лез­но. Отряд из две­на­дца­ти чело­век про­явил извест­ную сдер­жан­ность и воз­вра­ще­ние про­ис­хо­ди­ло почти без еди­но­го сло­ва или обме­на мыс­ля­ми с обе­их сто­рон.

Это было уны­лое путе­ше­ствие, а дема­те­ри­а­ли­за­ция пока­за­лась Зама­коне еще ужас­ней из-за отсут­ствия надеж­ды и ожи­да­ния, кото­рые облег­ча­ли его путь наверх. Зама­ко­на слы­шал, как отряд обсуж­дал необ­хо­ди­мость рас­чист­ки это­го места с помо­щью мощ­но­го излу­че­ния, так как впредь здесь будут уста­нов­ле­ны часо­вые. Нель­зя поз­во­лять чужа­кам про­ни­кать внутрь и бежать наверх без долж­ной обра­бот­ки, ибо они могут ока­зать­ся доста­точ­но любо­пыт­ны­ми, что­бы вер­нуть­ся назад с арми­ей. Надо уста­но­вить часо­вых даже на самых даль­них вхо­дах, набрав их из живых и мерт­вых рабов или из ском­про­ме­ти­ро­вав­ших себя сво­бод­ных граж­дан. С осво­е­ни­ем аме­ри­кан­ских рав­нин тыся­ча­ми евро­пей­цев каж­дый такой про­ход пред­став­лял из себя потен­ци­аль­ную опас­ность, а уче­ные из Цха­та еще не под­го­то­ви­ли доста­точ­но мощ­ной энер­ге­ти­че­ской маши­ны, что­бы зава­лить все вхо­ды.

Зама­ко­на и Т’ла-Йуб пред­ста­ли перед три­бу­на­лом во двор­це из золо­та и меди поза­ди пар­ка с фон­та­на­ми, и испан­цу даро­ва­ли сво­бо­ду, пото­му что все еще нуж­да­лись в его рас­ска­зах о внеш­нем мире. Ему веле­ли вер­нуть­ся в свою квар­ти­ру, к сво­ей семей­ной касте, и вести жизнь как преж­де, про­дол­жая при­ни­мать депу­та­ции уче­ных в соот­вет­ствии с уста­нов­лен­ным рас­по­ряд­ком. На него не будет нала­гать­ся ника­ких огра­ни­че­ний, пока он будет мир­но жить в К’ньяне, но ему намек­ну­ли, что подоб­ная снис­хо­ди­тель­ность не повто­рит­ся после сле­ду­ю­щей попыт­ки к бег­ству. Зама­ко­на уло­вил лег­кую иро­нию в послед­них сло­вах глав­но­го судьи – в заве­ре­нии, что все его живот­ные, вклю­чая бежав­шее от него, будут ему воз­вра­ще­ны. Т’ла-Йуб постиг­ла худ­шая участь. Посколь­ку беречь ее не было смыс­ла, а древ­няя родо­слов­ная при­да­ва­ла ее пре­да­тель­ству еще боль­шую гре­хов­ность, суд при­го­во­рил жен­щи­ну к исполь­зо­ва­нию в амфи­те­ат­ре, что­бы затем в иска­жен­ном и полу­де­ма­те­ри­а­ли­зо­ван­ном виде пре­вра­тить в живо­го раба или полутруп и поме­стить сре­ди часо­вых, охра­ня­ю­щих тот выход, через кото­рый она пыта­лась про­ве­сти Зама­ко­ну. Зама­ко­на потом с ужа­сом и сты­дом узнал, что бед­ная Т’ла-Йуб вышла из амфи­те­ат­ра без голо­вы и непол­но­цен­ной во мно­гих дру­гих отно­ше­ни­ях и была постав­ле­на наруж­ным стра­жем на кур­гане, где кон­чал­ся про­ход. Ему ска­за­ли, что она ста­ла ноч­ным при­зра­ком, чьей меха­ни­че­ской обя­зан­но­стью было пре­ду­пре­ждать визи­ты новых гостей, сооб­щая груп­пе из две­на­дца­ти мерт­вых рабов и шести живых о появ­ле­нии людей. Она рабо­та­ла, ска­за­ли ему, вме­сте с днев­ным при­зра­ком – живым сво­бод­ным чело­ве­ком, кото­рый выбрал этот пост в каче­стве нака­за­ния за дру­гое пре­ступ­ле­ние про­тив госу­дар­ства. Зама­ко­на знал, что боль­шин­ство часо­вых были имен­но пре­ступ­ни­ка­ми.

Теперь ему ясно дали понять, что в слу­чае побе­га его так­же сде­ла­ют часо­вым, но в виде мерт­во­го раба и после более живо­пис­ной обра­бот­ки, чем та, кото­рой под­верг­лась Т’ла-Йуб. Ему дали понять, что в этом слу­чае его – точ­нее, какие-то его части – ожи­вят, что­бы он мог охра­нять внут­рен­ние кори­до­ры в пре­де­лах види­мо­сти для осталь­ных, и его рас­чле­нен­ная фигу­ра будет слу­жить при­ме­ром нака­за­ния за пре­да­тель­ство. Но это, конеч­но, вряд ли слу­чит­ся, при­бав­ля­ли его осве­до­ми­те­ли. Пока он будет мир­но жить в К’ньяне, он будет оста­вать­ся сво­бод­ным, при­ви­ле­ги­ро­ван­ным и ува­жа­е­мым чело­ве­ком.

В кон­це кон­цов, Пан­фи­ло де Зама­ко­на навлек на себя судь­бу, на кото­рую ему так зло­ве­ще наме­ка­ли. И хотя он не хотел верить в это, но заклю­чи­тель­ная, лихо­ра­доч­но напи­сан­ная часть его руко­пи­си гово­рит о том, что он не исклю­чал такой воз­мож­но­сти. Послед­нюю надеж­ду на бег­ство из К’нья­на дава­ло ему искус­ство дема­те­ри­а­ли­за­ции, в кото­ром он нема­ло пре­успел. Изу­чая ее года­ми и два­жды испы­тав на себе, он понял, что может исполь­зо­вать ее само­сто­я­тель­но. В руко­пи­си при­ве­де­но несколь­ко заме­ча­тель­ных опы­тов – скром­ных успе­хов, достиг­ну­тых в его квар­ти­ре; там же выра­же­на надеж­да, что вско­ре он смо­жет при­нять фор­му при­зра­ка и оста­вать­ся неви­ди­мым столь­ко, сколь­ко поже­ла­ет.

Как толь­ко это слу­чит­ся, писал он, путь наверх будет открыт. Конеч­но, он не смо­жет уне­сти ника­ко­го золо­та, но доста­точ­но и про­сто спа­стись. Впро­чем, он возь­мет с собой и дема­те­ри­а­ли­зу­ет руко­пись в цилин­дре из метал­ла Ктул­ху, и, хотя это и потре­бу­ет от него допол­ни­тель­ных уси­лий, он сде­ла­ет это, так как руко­пись и металл долж­ны попасть во внеш­ний мир. Он теперь знал выход, и если бы он смог пре­одо­леть его в состо­я­нии рас­се­ян­ных ато­мов, то ни один чело­век и ни одна сила не смог­ли бы его оста­но­вить. Но более все­го его бес­по­ко­и­ло то, что он, воз­мож­но, не смо­жет удер­жи­вать свою при­зрач­ность доста­точ­но дол­гое вре­мя. Это была един­ствен­ная реаль­ная опас­ность, как он понял из преж­них опы­тов. Но насто­я­щий муж­чи­на все­гда готов пой­ти на риск. Зама­ко­на был дво­ря­ни­ном из Ста­рой Испа­нии, из рода тех, кто поко­рил весь Новый Свет.

Мно­го дней и ночей, при­няв окон­ча­тель­ное реше­ние, Зама­ко­на молил­ся свя­то­му Пам­фи­лу­су и дру­гим свя­тым, пере­би­рая чет­ки. Послед­ней запи­сью в его руко­пи­си, кото­рая к кон­цу все более напо­ми­на­ла днев­ник, была фра­за: «Es mas tarde de lo que pensaba – tengo que marcharme»… «Уже позд­но, пора бежать…» После это­го сле­до­вал чистый лист. Мож­но лишь дога­ды­вать­ся о том, что про­изо­шло с ним даль­ше.

VII.

Когда я ото­рвал­ся от этой оше­лом­ля­ю­щей руко­пи­си, утрен­нее солн­це сто­я­ло высо­ко. Элек­три­че­ская лам­па еще горе­ла, но эти при­зна­ки реаль­но­го мира были бес­ко­неч­но дале­ки от мое­го взвол­но­ван­но­го созна­ния. Я знал, что нахо­жусь в доме Клай­да Комп­то­на в Бин­ге­ре, но думал совсем о дру­гом. Что это? Мисти­фи­ка­ция или род безу­мия? Если это розыг­рыш, то како­го вре­ме­ни: XVII века или совре­мен­ный? На мой не совсем опыт­ный взгляд, древ­ний воз­раст руко­пи­си казал­ся несо­мнен­ным, над тем же, что пред­став­лял собой стран­ный цилиндр, я даже не решал­ся заду­мы­вать­ся.

Но какое ужа­са­ю­ще точ­ное объ­яс­не­ние все­му, что про­ис­хо­дит на хол­ме, дава­ла эта руко­пись – всем этим днев­ным и ноч­ным при­зра­кам, а так­же стран­ным слу­ча­ям безу­мия и пол­но­го исчез­но­ве­ния! Это было отвра­ти­тель­но прав­до­по­доб­ное объ­яс­не­ние – зло­ве­ще после­до­ва­тель­ное, – если бы толь­ко мож­но было при­нять его за исти­ну. Все это боль­ше похо­ди­ло на жут­кую мисти­фи­ка­цию. В рас­ска­зе о под­зем­ном дегра­ди­ру­ю­щем мире был даже явный эле­мент соци­аль­ной сати­ры. Конеч­но, это была искус­ная выдум­ка како­го-то уче­но­го цини­ка – что-то вро­де свин­цо­вых кре­стов в Нью-Мек­си­ко, кото­рые одна­жды уста­но­вил неиз­вест­ный шут­ник, сде­лав вид, что нашел остан­ки Тем­ных Веков Евро­пы. Я не знал, что ска­зать Комп­то­ну и его мате­ри, а так­же любо­пыт­ству­ю­щим гостям, кото­рые уже нача­ли сте­кать­ся в дом. Все еще нахо­дясь в заме­ша­тель­стве, я раз­ру­бил этот гор­ди­ев узел, зачи­тав несколь­ко фраг­мен­тов из руко­пи­си и про­бор­мо­тав, что это тон­кая и ори­ги­наль­ная под­дел­ка, остав­лен­ная кем-то из преды­ду­щих иссле­до­ва­те­лей кур­га­на, и все, похо­же, пове­ри­ли мне. Более того, каза­лось, все при­ня­ли эту вер­сию с облег­че­ни­ем. Они слов­но забы­ли, что сам кур­ган пред­ла­гал нема­ло зага­док, решить кото­рые мы были не в силах.

Стра­хи и сомне­ния ста­ли воз­вра­щать­ся, когда я при­нял­ся искать Доб­ро­воль­цев, жела­ю­щих пой­ти на холм вме­сте со мной. Я хотел орга­ни­зо­вать боль­шую поис­ко­вую груп­пу для рас­ко­пок, но эта мысль при­вле­ка­ла жите­лей Бин­ге­ра не боль­ше, чем преж­де. Я и сам чув­ство­вал под­ни­ма­ю­щий­ся во мне ужас, когда смот­рел на кур­ган и наблю­дал дви­жу­ще­е­ся пят­ныш­ко, кото­рое, как я знал, было днев­ным при­зра­ком; оче­вид­но, несмот­ря на весь мой скеп­ти­цизм, руко­пись все же про­из­ве­ла на меня неиз­гла­ди­мое впе­чат­ле­ние. У меня не хва­та­ло реши­мо­сти взгля­нуть на дви­жу­ще­е­ся пят­ныш­ко в бинокль. Вме­сто это­го я отпра­вил­ся на холм с той сме­ло­стью, кото­рая посе­ща­ет нас в ноч­ных кош­ма­рах. Мой заступ и лопа­та были на месте, поэто­му я взял с собой толь­ко сак­во­яж с мел­ки­ми при­над­леж­но­стя­ми. В него я поло­жил цилиндр и его содер­жи­мое, смут­но чув­ствуя, что, воз­мож­но, натолк­нусь на нечто, похо­жее на опи­сан­ное в руко­пи­си. Даже если это мисти­фи­ка­ция, она, веро­ят­но, осно­ва­на на каких- то реаль­ных вещах, кото­рые обна­ру­жил преды­ду­щий иссле­до­ва­тель, а маг­не­ти­че­ский металл был чер­тов­ски стра­нен! Таин­ствен­ный аму­лет Серо­го Орла все еще висел на кожа­ном шнур­ке у меня на шее.

Пока я шагал к хол­му, я не смот­рел на него, и когда подо­шел близ­ко, там уже нико­го не было. В то вре­мя, как я караб­кал­ся наверх, меня тре­во­жи­ли вос­по­ми­на­ния о руко­пи­си. Если все, опи­сан­ное в ней, прав­да, то испа­нец Зама­ко­на едва ли достиг внеш­не­го мира – воз­мож­но, он стал види­мым, и в этом слу­чае его заме­тил страж на посту, или про­ви­нив­ший­ся сво­бод­ный чело­век, или, по иро­нии судь­бы, та самая Т’ла-Йуб, кото­рая помо­га­ла ему в пер­вой попыт­ке к бег­ству. Пока Зама­ко­на борол­ся со стра­жем, цилиндр с руко­пи­сью вполне мог выпасть на вер­шине кур­га­на, что­бы про­ле­жать забы­тым почти четы­ре сто­ле­тия. Но, убеж­дал я себя, пере­ле­зая через гре­бень, не сто­ит думать о таких неле­пых вещах. Все же, если это и в самом деле про­изо­шло, Зама­ко­ну, види­мо, уво­лок­ли назад, и его постиг­ла чудо­вищ­ная участь: амфи­те­атр, уве­чья, служ­ба где-нибудь в про­мозг­лом кори­до­ре, напол­нен­ном азо­том, в каче­стве полутру­па-раба…

Но все эти мыс­ли были пре­рва­ны шоком, когда я, огля­дев­шись вокруг,обнаружил, что мои лопа­та и заступ были похи­ще­ны. Это было очень досад­ное обсто­я­тель­ство, а кро­ме того совер­шен­но непо­сти­жи­мое, так как едва ли кто из жите­лей Бин­ге­ра ходил ночью на холм. Может, они толь­ко при­тво­ря­лись испу­ган­ны­ми, а на самом деле сыг­ра­ли со мной злую шут­ку, когда про­во­жа­ли меня десять минут тому назад на кур­ган? Я взял бинокль и вни­ма­тель­но осмот­рел тол­пу на краю посел­ка. Нет, непо­хо­же, что они лома­ли коме­дию; и все же, может быть, это толь­ко гран­ди­оз­ная шут­ка, в кото­рой участ­во­ва­ли весь посе­лок и резер­ва­ция – все эти леген­ды, руко­пись, цилиндр, про­чее? Я вспом­нил, как видел изда­ле­ка часо­во­го, как потом он исчез; еще вспом­нил Серо­го Орла и его речи, выра­же­ние лиц Комп­то­на и его мама­ши, явный страх жите­лей посел­ка Бин­гер. Вряд ли это был розыг­рыш. Но, оче­вид­но, нашлись в Бин­ге­ре один-два шут­ни­ка, кото­рые отва­жи­лись про­красть­ся к хол­му и уне­сти мой инстру­мент.

Все осталь­ное на хол­ме было по-преж­не­му – выруб­лен­ный маче­те кустар­ник, неболь­шая чаше­об­раз­ная впа­ди­на бли­же к север­но­му краю и отвер­стие, кото­рое я про­де­лал, выка­пы­вая маг­не­ти­че­ский цилиндр. Я решил не достав­лять удо­воль­ствие тем шут­ни­кам, кото­рые укра­ли мой инстру­мент, и рабо­тать маче­те и ножом, кото­рые лежа­ли в моем сак­во­я­же; итак, вынув их, я при­нял­ся рас­ши­рять чаше­об­раз­ное углуб­ле­ние, кото­рое мог­ло бы быть пред­по­ла­га­е­мым вхо­дом в кур­ган. Когда я при­сту­пил к рабо­те, я сно­ва почув­ство­вал вне­зап­ный порыв вет­ра, кото­рый казал­ся более силь­ным, чем вче­ра, и напо­ми­нал при­кос­но­ве­ние к мое­му запя­стью с целью поме­шать копать. Все это про­ис­хо­ди­ло по мере того, как я при­бли­жал­ся сквозь опу­тан­ную кор­ня­ми крас­ную поч­ву к чер­ной глине под ней. Аму­лет у меня на гру­ди стал стран­но подер­ги­вать­ся под этим вет­ром – но не в каком-то опре­де­лен­ном направ­ле­нии, как рань­ше, когда я нашел цилиндр, а совер­шен­но бес­по­ря­доч­но.

Затем неожи­дан­но чер­ная зем­ля у моих ног нача­ла с трес­ком про­ва­ли­вать­ся, и в то же самое вре­мя я услы­шал глу­бо­кий звук чего-то пада­ю­ще­го подо мной. Ветер подул изнут­ри, он слов­но помо­гал мне выбрать­ся наверх, когда я отпря­нул от обра­зо­вав­шей­ся ворон­ки. Накло­нив­шись над ее кра­ем и обру­бая навис­шие кор­ни, я почув­ство­вал, что мне что-то меша­ет, но эта сила была слиш­ком сла­бой, что­бы оста­но­вить меня. Нако­нец впа­ди­на ста­ла рас­ши­рять­ся сама по себе, и я уви­дел, что зем­ля осы­па­ет­ся в какую-то пусто­ту. Еще несколь­ко уда­ров маче­те довер­ши­ли дело, и из впа­ди­ны на меня дох­нул холод­ный и чуже­род­ный воз­дух. Под утрен­ним солн­цем зия­ло огром­ное отвер­стие по край­ней мере в три фута шири­ной, обна­жая верх­ние сту­пе­ни камен­но­го лест­нич­но­го про­ле­та, по кото­ро­му все еще сыпа­лась обру­шив­ша­я­ся вниз зем­ля. Мои поис­ки нако­нец увен­ча­лись успе­хом! С вос­тор­гом я бро­сил маче­те и нож обрат­но в сак­во­яж, вынул мощ­ный элек­три­че­ский фонарь и при­го­то­вил­ся к оди­но­ко­му, три­ум­фаль­но­му и без­рас­суд­но­му втор­же­нию в леген­дар­ный ниж­ний мир, кото­рый я обна­ру­жил. Сна­ча­ла было очень тяже­ло спус­кать­ся – как из-за про­дол­жа­ю­щей осы­пать­ся зем­ли, так и из-за зло­ве­щих поры­вов вет­ра сни­зу. Аму­лет мой стран­но рас­ка­чи­вал­ся, и я начал жалеть о том, что поки­нул днев­ной свет. Элек­три­че­ский фонарь осве­щал влаж­ные, покры­тые солью сте­ны из огром­ных базаль­то­вых плит, тут и там я раз­ли­чал сле­ды резь­бы на них. Я креп­че сжал свой сак­во­яж и с радо­стью нащу­пал револь­вер в пра­вом кар­мане курт­ки. Немно­го пого­дя про­ход стал пово­ра­чи­вать в раз­ные сто­ро­ны, а лест­ни­ца сде­ла­лась шире. Резь­ба на сте­нах про­сле­жи­ва­лась нечет­ко, и я вздрог­нул, заме­тив, насколь­ко при­чуд­ли­вые рисун­ки соот­вет­ству­ют чудо­вищ­ным баре­лье­фам на цилин­дре, кото­рый я нашел. Ветер про­дол­жал злоб­но дуть навстре­чу, и на одном или двух пово­ро­тах мне почти пока­за­лось, что фонарь осве­тил про­зрач­ные, тон­кие фор­мы, похо­жие на часо­во­го на хол­ме, каким он был виден в бинокль. Я на мгно­ве­ние оста­но­вил­ся, что­бы взять себя в руки. Нель­зя было поз­во­лить себе сорвать­ся в самом нача­ле тяже­ло­го испы­та­ния и само­го важ­но­го эта­па моей архео­ло­ги­че­ской карье­ры.

Но луч­ше бы я не оста­нав­ли­вал­ся. Я заме­тил малень­кий пред­мет, лежав­ший у сте­ны на одной из сту­пе­ней, и эта наход­ка заста­ви­ла меня глу­бо­ко заду­мать­ся. То, что здесь не сту­па­ла нога живо­го суще­ства в тече­ние несколь­ких поко­ле­ний, было оче­вид­но, судя по скоп­ле­нию зем­ли над вхо­дом, тем не менее, лежав­ший пере­до мной пред­мет был совсем не ста­рый. Это был элек­три­че­ский фонарь, очень похо­жий на тот, что я дер­жал в руках – толь­ко поко­ро­бив­ший­ся и про­ржа­вев­ший. Я спу­стил­ся на несколь­ко сту­пе­ней вниз и под­нял его, смах­нув с кор­пу­са ржа­вый налет. На одной из нике­ли­ро­ван­ных сто­рон ока­за­лись выгра­ви­ро­ва­ны имя и адрес, и я, вздрог­нув, про­чел их. Над­пись гла­си­ла: «Джас. С. Уильямс, 17 Св.Троубридж, Кем­бридж, Масс» – и я понял, что он при­над­ле­жал одно­му из двух сме­лых пре­по­да­ва­те­лей кол­ле­джа, исчез­нув­ших 28 июня 1915 года. Все­го три­на­дцать лет назад, а я‑то думал, что толь­ко что про­бил­ся сквозь пла­сты веков! Как эта вещь попа­ла сюда? Есть ли здесь дру­гой вход, или все же в этих рас­ска­зах о дема­те­ри­а­ли­за­ции было что-то здра­вое?

Сомне­ние и ужас рос­ли во мне по мере того, как я пово­ра­чи­вал все даль­ше и даль­ше по бес­ко­неч­ной лест­ни­це. Неуже­ли она нико­гда не кон­чит­ся? Орна­мен­ты ста­но­ви­лись все более и более отчет­ли­вы­ми и при­ни­ма­ли вид повест­во­ва­ний в кар­тин­ках, что почти поверг­ло меня в пани­ку, ибо я узнал мно­гие пери­пе­тии исто­рии К’нья­на, как они были опи­са­ны в руко­пи­си, лежав­шей сей­час в моем сак­во­я­же. Я впер­вые заду­мал­ся над тем, сто­ит ли мне спус­кать­ся даль­ше и не луч­ше ли повер­нуть назад, пока я не наткнул­ся на что-нибудь, спо­соб­ное све­сти меня с ума. Но посколь­ку я был из Вир­ги­нии, кровь моих воин­ствен­ных пред­ков про­те­сто­ва­ла про­тив отступ­ле­ния перед опас­но­стью.

Я спус­кал­ся все быст­рее, ста­ра­ясь не смот­реть на рисун­ки на сте­нах. Нако­нец, я уви­дел свод­ча­тый про­ем и понял, что лест­ни­ца кон­чи­лась. Но вме­сте с этим ко мне вер­нул­ся ужас, ибо я узнал тот самый рез­ной зал, о кото­ром читал в руко­пи­си Зама­ко­ны.

Это было то самое место. Ошиб­ки быть не мог­ло. Если и оста­ва­лись какие- нибудь сомне­ния, то они рас­се­я­лись после того, что я уви­дел даль­ше. А даль­ше шел про­ем под аркой, при его вхо­де нахо­ди­лись две огром­ные ниши друг про­тив дру­га с отвра­ти­тель­ны­ми испо­лин­ски­ми изва­я­ни­я­ми зна­ко­мо­го вида. Это были зло­ве­щие Ктул­ху и Йиг, веч­но пяля­щи­е­ся друг на дру­га, как они пяли­лись с самой ран­ней юно­сти чело­ве­че­ства.

С это­го момен­та я не тре­бую дове­рия к тому, что рас­ска­зы­ваю, ибо это слиш­ком неправ­до­по­доб­но, слиш­ком чудо­вищ­но и неве­ро­ят­но, что­бы быть прав­дой. Хотя мой фонарь и бро­сал мощ­ный сноп све­та, он разу­ме­ет­ся, не мог осве­тить весь цик­ло­пи­че­ский склеп, поэто­му я начал дви­гать­ся вдоль стен, что­бы рас­смот­реть их хоро­шень­ко. К сво­е­му ужа­су я заме­тил, что склеп зава­лен раз­лич­ной утва­рью и мебе­лью, явно пред­на­зна­чен­ной для совре­мен­но­го поль­зо­ва­ния. Но едва мой фонарь задер­жи­вал­ся на каком- нибудь пред­ме­те, его кон­ту­ры начи­на­ли таять, пока не ста­но­ви­лись при­зрач­ны­ми. Все это вре­мя ветер ярост­но дул на меня, а неви­ди­мые руки злоб­но тол­ка­ли и хва­та­ли аму­лет, бол­тав­ший­ся у меня на шее. Дикие мыс­ли и обра­зы носи­лись в моем созна­нии. Я думал о руко­пи­си и о том, что в ней гово­ри­лось о гар­ни­зоне, раз­ме­щен­ном в этом месте – две­на­дцать мерт­вых рабов и шесть живых, но частич­но дема­те­ри­а­ли­зо­ван­ных сво­бод­ных людей – так было в 1545 году, 384 года назад… А что с тех пор? Зама­ко­на пред­ска­зы­вал даль­ней­шую дегра­да­цию… раз­ви­тую дез­ин­те­гра­цию… еще боль­шую дема­те­ри­а­ли­за­цию… все хуже и хуже… что оста­нав­ли­ва­ло их… аму­лет Серо­го Орла из свя­щен­но­го метал­ла Ктул­ху… хоте­ли ли они сорвать его, что­бы сде­лать со мной то же самое, что и с теми, кто при­хо­дил сюда рань­ше?.. Я вдруг понял, что верю в руко­пись Зама­ко­ны. Нет, так нель­зя! Я дол­жен взять себя в руки!

Но будь все про­кля­то – как толь­ко я пытал­ся взять себя в руки, я стал­ки­вал­ся с чем-то таким, что сно­ва выво­ди­ло меня из рав­но­ве­сия! Как толь­ко я уси­ли­ем воли отвлек­ся от нава­жде­ния, мой фонарь высве­тил два пред­ме­та, кото­рые были явно из реаль­но­го мира, но они потряс­ли мой рас­су­док силь­нее, чем все, что я видел до сих пор. Это были мои соб­ствен­ные лопа­та и заступ, акку­рат­но при­сло­нен­ные к стене в этом адском скле­пе! Боже пра­вый, а я‑то хотел все сва­лить на шут­ни­ков из Бин­ге­ра!

Это было слиш­ком. После это­го про­кля­тый гип­ноз руко­пи­си овла­дел мною окон­ча­тель­но, и я дей­стви­тель­но уви­дел полу­при­зрач­ные фигу­ры тех, кто тащил и дер­гал меня – этих про­ка­жен­ных древ­них созда­ний, в кото­рых все же сохра­ни­лось что-то от людей… этих ужас­ных существ – четы­рех­но­гих исча­дий ада с обе­зья­ньи­ми мор­да­ми и рога­ми… И ни еди­но­го зву­ка в кро­меш­ной тьме!

Потом я все же услы­шал звук – хлю­па­нье, шле­па­нье, глу­хой при­бли­жа­ю­щий­ся шум, кото­рый воз­ве­щал о при­сут­ствии суще­ства столь же мате­ри­аль­но­го, как мои лопа­та и заступ. Я попы­тал­ся сосре­до­то­чить­ся и под­го­то­вить­ся к тому, что мне пред­сто­я­ло уви­деть, но не смог пред­ста­вить себе ниче­го опре­де­лен­но­го. Я мог толь­ко повто­рять сно­ва и сно­ва: «Оно из без­дны, но это не при­зрак». Шле­па­нье ста­но­ви­лось все отчет­ли­вее, и по его меха­ни­че­ско­му зву­ку я понял, что при­бли­жа­лось несо­мнен­но мерт­вое суще­ство. Затем – о, Боже! – я уви­дел его в пол­ном све­те мое­го фона­ря, уви­дел, что оно сто­я­ло, как страж, в узком про­хо­де меж­ду кош­мар­ны­ми идо­ла­ми змее­по­доб­но­го Йига и ось­ми­но­го­го­ло­во­го Ктулху!..Дайте мне прий­ти в себя и попы­тать­ся рас­ска­зать о том, что я уви­дел; объ­яс­нить, поче­му я бро­сил фонарь и сак­во­яж и с пусты­ми рука­ми мет­нул­ся обрат­но в тем­но­ту, охва­чен­ный спа­си­тель­ным бес­па­мят­ством, кото­рое дли­лось до тех пор, пока я не очнул­ся от ярко­го све­та солн­ца и доно­сив­ших­ся из посел­ка кри­ков: я лежал, зады­ха­ясь, на вер­шине про­кля­то­го кур­га­на. Мне рас­ска­за­ли, что я появил­ся через три часа после того, как исчез, и тот­час упал на зем­лю, слов­но сра­жен­ный пулей. Никто не осме­лил­ся пой­ти и помочь мне, люди толь­ко пыта­лись при­влечь мое вни­ма­ние кри­ка­ми и паль­бой из писто­ле­тов.

В кон­це кон­цов, это сра­бо­та­ло, и, при­дя в себя, я почти ска­тил­ся по скло­ну хол­ма, стре­мясь убрать­ся как мож­но даль­ше от это­го про­кля­то­го места. Все мои вещи оста­лись вни­зу, но нетруд­но понять, что ни я, ни кто дру­гой за ними не пошел. Когда я добрал­ся до посел­ка, я смол­чал об уви­ден­ном. Я толь­ко бор­мо­тал что-то неопре­де­лен­ное об орна­мен­тах, ста­ту­ях, зме­ях и рас­стро­ен­ных нер­вах. Мне ска­за­ли, что при­зрак индей­ца появил­ся на хол­ме при­мер­но тогда, когда я был на пол­пу­ти к посел­ку. Я поки­нул Бин­гер в тот же вечер и нико­гда боль­ше не воз­вра­щал­ся туда, хотя до меня дохо­дят слу­хи о при­зра­ках, кото­рые все еще бро­дят по вер­шине кур­га­на.

Но я хочу нако­нец сооб­щить о том, чего не решил­ся рас­ска­зать людям в Бин­ге­ре. Я и сей­час не знаю, как смо­гу спра­вить­ся с этим, и если в кон­це кон­цов вам пока­жет­ся стран­ной моя сдер­жан­ность, то вспом­ни­те, что вооб­ра­зить этот ужас одно, а уви­деть воочию – совсем дру­гое. Помни­те, как в нача­ле этой исто­рии я упо­мя­нул о моло­дом чело­ве­ке по име­ни Хитон, кото­рый одна­жды в 1891 году отпра­вил­ся на холм и вер­нул­ся отту­да ночью пол­ным иди­о­том, восемь лет бор­мо­тав­шим о каких-то ужа­сах и умер­шим в при­пад­ке эпи­леп­сии. Вот что он все вре­мя гово­рил: «Этот белый, о Боже, что они с ним сде­ла­ли!..» Так вот, я уви­дел то же, что бед­ня­га Хитон, но я уви­дел это после того, как про­чел руко­пись, то есть мне было извест­но боль­ше него. Это было еще хуже, пото­му что я знал, что это все озна­ча­ет, знал обо всем, что живет и раз­ла­га­ет­ся там, вни­зу. Итак, оно шаг­ну­ло мне навстре­чу и ста­ло, как страж, в про­хо­де меж­ду ужас­ны­ми ста­ту­я­ми Йига и Ктул­ху. Конеч­но, оно было часо­вым. Его сде­ла­ли стра­жем в нака­за­ние, и оно было совер­шен­но мерт­во; кро­ме того, у него не хва­та­ло голо­вы, рук, ниж­них частей ног и дру­гих при­выч­ных для чело­ве­ка чле­нов. Когда-то оно было вполне чело­ве­че­ским суще­ством, и оно было белым чело­ве­ком. Но потом его исполь­зо­ва­ли для раз­вле­че­ний в амфи­те­ат­ре, если руко­пись не врет исполь­зо­ва­ли до тех пор, пока оно не умер­ло и не ста­ло меха­ни­че­ски дви­га­ю­щим­ся тру­пом, направ­ля­е­мым волей извне.

На его белой, слег­ка воло­са­той гру­ди были выре­за­ны или выжже­ны – я не стал вни­ма­тель­но рас­смат­ри­вать – какие-то пись­ме­на. Я лишь отме­тил, что они были сде­ла­ны на неук­лю­жем и несклад­ном испан­ском язы­ке; писал явно не испа­нец, чело­век пло­хо зна­ко­мый с испан­ски­ми выра­же­ни­я­ми и с латин­ским алфа­ви­том. Над­пись гла­си­ла: «Secuestrado a la voluntad de Xinaian en el cuerpo decapitado de Tlayub» «Схва­чен волей К’нья­на без­го­ло­вой Т’ла-Йуб».