Говард Филлипс Лавкрафт

ЗОВ КТУЛХУ

(The Call of Cthulhu)
Напи­са­но в 1926 году
Дата пере­во­да 2003 год
Пере­вод В.Эрлихмана

////

Мож­но пред­по­ло­жить, что еще живы пред­ста­ви­те­ли могу­ще­ствен­ных сил или существ” из того неимо­вер­но дале­ко­го пери­о­да… когда созна­ние явля­ло себя в фор­мах и видах, исчез­нув­ших задол­го до при­хо­да чело­ве­че­ства, в фор­мах, мимо­лет­ную память о кото­рых хра­нят лишь поэ­зия и леген­да, назы­ва­ю­щие их бога­ми, чудо­ви­ща­ми и мифи­че­ски­ми созда­ни­я­ми всех сор­тов и раз­но­вид­но­стей.

Элджер­нон Блэк­вуд

I. УЖАС ИЗ ГЛИНЫ

На мой взгляд, самым мило­серд­ным свой­ством наше­го мира явля­ет­ся неспо­соб­ность чело­ве­че­ско­го разу­ма свя­зать воеди­но все, что этот мир в себе содер­жит. Мы живем на мир­ном ост­ров­ке неве­же­ства сре­ди тем­ных морей бес­ко­неч­но­сти и не долж­ны уплы­вать от него слиш­ком дале­ко. Нау­ки, каж­дая из кото­рых дви­жет­ся в сво­ем направ­ле­нии, до сих пор при­чи­ня­ли нам мало вре­да; но одна­жды соеди­не­ние раз­роз­нен­ных обрыв­ков зна­ний откро­ет нам такое ужа­са­ю­щее зре­ли­ще реаль­но­сти и наше­го истин­но­го поло­же­ния, что мы либо лишим­ся рас­суд­ка от подоб­но­го откро­ве­ния, либо поста­ра­ем­ся скрыть­ся от тако­го про­свет­ле­ния в покое и без­опас­но­сти новых Тем­ных веков. Тео­со­фы выска­зы­ва­ют догад­ки о пуга­ю­щем вели­чии кос­ми­че­ско­го цик­ла, в кото­ром наш мир и чело­ве­че­ская раса явля­ют­ся лишь вре­мен­ны­ми оби­та­те­ля­ми. От их наме­ков на воз­мож­ность про­буж­де­ния дав­но минув­ше­го кровь засты­ла бы в жилах, не будь они при­кры­ты успо­ка­и­ва­ю­щим опти­миз­мом. Одна­ко не они дали мне воз­мож­ность бро­сить тот един­ствен­ный взгляд на запрет­ные эпо­хи, о чем я вспо­ми­наю с дро­жью наяву и в безум­ных ноч­ных кош­ма­рах. Этот про­блеск, как и все пуга­ю­щие про­блес­ки исти­ны, был вызван слу­чай­ным соеди­не­ни­ем раз­но­род­ных дета­лей — в дан­ном слу­чае одной ста­рой газет­ной замет­ки и запи­сок умер­ше­го про­фес­со­ра. Я наде­юсь, что никто боль­ше не совер­шит подоб­но­го соеди­не­ния; во вся­ком слу­чае, пока я жив, я нико­гда созна­тель­но не при­со­еди­ню ни одно­го зве­на к этой ужа­са­ю­щей цепи. Думаю, что про­фес­сор тоже соби­рал­ся хра­нить в тайне то, что узнал, и навер­ня­ка уни­что­жил бы свои запи­си, если бы ему не поме­ша­ла вне­зап­ная смерть.

Обо всем этом я впер­вые узнал зимой 1926–27 года, когда неожи­дан­но умер мой дво­ю­род­ный дед, Джордж Гем­мел Энджелл, отстав­ной про­фес­сор семит­ских язы­ков Бра­у­нов­ско­го уни­вер­си­те­та в Про­ви­ден­се, штат Род-Айленд.

Про­фес­сор Энджелл был широ­ко изве­стен как спе­ци­а­лист по древним пись­ме­нам, и к нему часто обра­ща­лись руко­во­ди­те­ли веду­щих музеев; поэто­му о его кон­чине в воз­расте девя­но­ста двух лет узна­ли мно­гие. Инте­рес к это­му собы­тию подо­гре­вал­ся зага­доч­ны­ми обсто­я­тель­ства­ми его кон­чи­ны. Смерть настиг­ла про­фес­со­ра, когда он воз­вра­щал­ся домой после встре­чи паро­хо­да из Нью­пор­та; сви­де­те­ли утвер­жда­ли, что он вне­зап­но упал, столк­нув­шись с каким-то негром, по виду — моря­ком, неожи­дан­но выныр­нув­шим из одно­го из подо­зри­тель­ных тем­ных дво­ров, что выхо­дят на кру­той склон хол­ма, по кото­ро­му про­ле­га­ет крат­чай­ший путь от побе­ре­жья до дома покой­но­го на Уильямс-стрит. Вра­чи не суме­ли обна­ру­жить на теле ниче­го подо­зри­тель­но­го и после дол­гих деба­тов при­шли к заклю­че­нию, что смерть насту­пи­ла вслед­ствие чрез­мер­ной нагруз­ки на серд­це, вызван­ной подъ­емом столь пожи­ло­го чело­ве­ка по кру­то­му скло­ну. Тогда я не видел при­чин сомне­вать­ся в таком выво­де, одна­ко впо­след­ствии у меня воз­ник­ли сомне­ния — и даже боль­ше, чем про­сто сомне­ния.

Будучи наслед­ни­ком и душе­при­каз­чи­ком сво­е­го дво­ю­род­но­го деда, кото­рый умер без­дет­ным вдов­цом, я дол­жен был тща­тель­но изу­чить его бума­ги; с этой целью я пере­вез все пап­ки и короб­ки к себе в Бостон. Основ­ная часть ото­бран­ных мною мате­ри­а­лов была поз­же опуб­ли­ко­ва­на Аме­ри­кан­ским архео­ло­ги­че­ским обще­ством, но оста­вал­ся еще один ящик, содер­жи­мое кото­ро­го я счел наи­бо­лее зага­доч­ным, поче­му и не хотел пока­зы­вать его нико­му. Он был заперт, и я не мог обна­ру­жить ключ до тех пор, пока не дога­дал­ся осмот­реть лич­ную связ­ку клю­чей про­фес­со­ра, кото­рую тот носил с собой в кар­мане. Тогда мне нако­нец уда­лось открыть ящик, одна­ко, сде­лав это, я столк­нул­ся с новым, куда более слож­ным пре­пят­стви­ем. Как я мог дога­дать­ся, что озна­чал обна­ру­жен­ный мной гли­ня­ный баре­льеф, а так­же раз­роз­нен­ные запи­си, выпис­ки и газет­ные вырез­ки, нахо­див­ши­е­ся в ящи­ке? Неуже­ли мой дед в ста­ро­сти под­пал под вли­я­ние самых гру­бых суе­ве­рий? Я решил разыс­кать экс­цен­трич­но­го скуль­пто­ра, повин­но­го в столь оче­вид­ном рас­строй­стве преж­де трез­во­го рас­суд­ка ста­ри­ка.

Баре­льеф пред­став­лял собой непра­виль­ный четы­рех­уголь­ник тол­щи­ной менее дюй­ма и пло­ща­дью при­мер­но пять на шесть дюй­мов; он был явно совре­мен­но­го про­ис­хож­де­ния. Тем не менее изоб­ра­жен­ное на нем было дале­ко от совре­мен­но­сти как по духу, так и по замыс­лу; при всей при­чуд­ли­во­сти и раз­но­об­ра­зии кубиз­ма и футу­риз­ма, они неред­ко вос­про­из­во­дят ту зага­доч­ную регу­ляр­ность, кото­рая таит­ся в дои­сто­ри­че­ских пись­ме­нах. А в этом про­из­ве­де­нии тако­го рода пись­ме­на без­услов­но при­сут­ство­ва­ли, хотя я, несмот­ря на зна­ком­ство с бума­га­ми и кол­лек­ци­я­ми деда, не мог отож­де­ствить их с каким-либо кон­крет­ным источ­ни­ком или хотя бы уло­вить намек на их про­ис­хож­де­ние.

Над эти­ми иеро­гли­фа­ми рас­по­ла­га­лась фигу­ра, кото­рая явно была пло­дом фан­та­зии худож­ни­ка, хотя импрес­си­о­нист­ская мане­ра испол­не­ния меша­ла точ­но опре­де­лить ее при­ро­ду. Это было некое чудо­ви­ще или сим­вол, пред­став­лен­ный чудо­ви­щем тако­го обли­ка, какой мог­ло поро­дить лишь боль­ное вооб­ра­же­ние. Если я ска­жу, что в моем вооб­ра­же­нии, тоже отли­ча­ю­щем­ся экс­тра­ва­гант­но­стью, воз­ник­ли одно­вре­мен­но обра­зы ось­ми­но­га, дра­ко­на и кари­ка­ту­ры на чело­ве­ка, то я, пожа­луй, вер­но пере­дам облик изоб­ра­жен­но­го суще­ства. Мяси­стая голо­ва, снаб­жен­ная щупаль­ца­ми, вен­ча­ла гро­теск­ное чешуй­ча­тое тело с недо­раз­ви­ты­ми кры­лья­ми; одна­ко имен­но общий кон­тур этой фигу­ры делал ее столь пуга­ю­щей. Фигу­ра рас­по­ла­га­лась на фоне, отда­лен­но напо­ми­на­ю­щем цик­ло­пи­че­ские архи­тек­тур­ные соору­же­ния. Запи­си, кото­рые сопро­вож­да­ли эту дико­ви­ну вме­сте с газет­ны­ми вырез­ка­ми, были сде­ла­ны рукой про­фес­со­ра Энджел­ла срав­ни­тель­но недав­но и не пре­тен­до­ва­ли на кра­со­ты сти­ля. То, что, види­мо, явля­лось основ­ным доку­мен­том, было оза­глав­ле­но “КУЛЬТ КТУЛХУ”, при­чем бук­вы были очень тща­тель­но выпи­са­ны, веро­ят­но, во избе­жа­ние непра­виль­но­го про­чте­ния столь необыч­но­го сло­ва. Сама руко­пись была раз­би­та на два раз­де­ла, пер­вый из кото­рых имел загла­вие “1925 — сны и их моти­вы в твор­че­стве Г.Э.Уилкокса, Томас-стрит, 7, Про­ви­денс, Род-Айленд”, а вто­рой “Рас­сказ инспек­то­ра Джо­на Р.Легресса, Бьен­вилль-стрит, 121, Нью­Ор­ле­ан, Луи­зи­а­на, в 1908 в А.А.О., замет­ки о том же и свид. проф. Уэб­ба”. Осталь­ные бума­ги пред­став­ля­ли крат­кие запи­си — изло­же­ние стран­ных снов раз­лич­ных лиц, выдерж­ки из тео­соф­ских книг и жур­на­лов (в осо­бен­но­сти из кни­ги У.Скотта- Элли­о­та “Атлан­ти­да и поте­рян­ная Лему­рия”) и замет­ки о наи­бо­лее дол­го­веч­ных тай­ных обще­ствах и сек­рет­ных куль­тах со ссыл­ка­ми на такие мифо­ло­ги­че­ские и антро­по­ло­ги­че­ские источ­ни­ки, как “Золо­тая ветвь” Фрэ­зе­ра и кни­га мисс Мер­рей “Культ ведьм в Запад­ной Евро­пе”. Газет­ные вырез­ки в основ­ном каса­лись слу­ча­ев осо­бен­но при­чуд­ли­вых пси­хи­че­ских рас­стройств, а так­же вспы­шек груп­по­во­го поме­ша­тель­ства вес­ной 1925 года. Пер­вый раз­дел основ­ной руко­пи­си содер­жал весь­ма любо­пыт­ную исто­рию. Она нача­лась 1 мар­та 1925 года, когда худой тем­но­во­ло­сый моло­дой чело­век крайне воз­буж­ден­но­го вида явил­ся к про­фес­со­ру Энджел­лу и при­нес с собой необыч­ный гли­ня­ный баре­льеф, совсем еще све­жий и влаж­ный. На его визит­ной кар­точ­ке зна­чи­лось имя Ген­ри Энто­ни Уил­кок­са, и мой дед узнал в нем млад­ше­го отпрыс­ка доволь­но извест­ной семьи, кото­рый еще недав­но учил­ся на скуль­пто­ра в худо­же­ствен­ной шко­ле Род-Айлен­да и про­жи­вал в оди­но­че­стве в “Доме под лили­я­ми” непо­да­ле­ку от места уче­бы. Уил­кокс был не по годам раз­ви­тым юно­шей, извест­ным как сво­им талан­том, так и экс­цен­трич­но­стью. С ран­не­го дет­ства он при­вле­кал вни­ма­ние окру­жа­ю­щих сво­и­ми стран­ны­ми рас­ска­за­ми и непо­нят­ны­ми сно­ви­де­ни­я­ми, кото­рые часто видел. Он назы­вал себя “пси­хи­че­ски гипер­чув­стви­тель­ным”, одна­ко доб­ро­по­ря­доч­ные сте­пен­ные жите­ли ста­ро­го тор­го­во­го пор­та счи­та­ли его про­сто “чуд­ным”. Мало обща­ясь с людь­ми сво­е­го кру­га, он посте­пен­но про­пал из поля зре­ния обще­ства и теперь был изве­стен лишь неболь­шой груп­пе эсте­тов из дру­гих горо­дов. Даже Клуб искусств Про­ви­ден­са, оза­бо­чен­ный сохра­не­ни­ем сво­их тра­ди­ций, счел его совер­шен­но без­на­деж­ным. В день сво­е­го визи­та, как сооб­ща­ла руко­пись про­фес­со­ра, скуль­птор без вся­ко­го вступ­ле­ния сра­зу попро­сил хозя­и­на при­ме­нить свои позна­ния в архео­ло­гии, что­бы разо­брать­ся в иеро­гли­фах на баре­лье­фе. Гово­рил он в меч­та­тель­ной и высо­ко­пар­ной мане­ре, кото­рая поз­во­ля­ла пред­по­ло­жить в нем склон­ность к позер­ству и не вызы­ва­ла осо­бых сим­па­тий; неуди­ви­тель­но, что мой дед отве­тил ему доволь­но рез­ко, ибо подо­зри­тель­ная новиз­на таб­лич­ки застав­ля­ла думать о чем угод­но, но не об архео­ло­гии. Воз­ра­же­ния юно­го Уил­кок­са, кото­рые про­из­ве­ли на мое­го деда столь силь­ное впе­чат­ле­ние, что он счел нуж­ным их запом­нить и даже зафик­си­ро­вать пись­мен­но, носи­ли поэ­ти­че­ский и фан­та­сти­че­ский харак­тер, свой­ствен­ный всем его раз­го­во­рам и быв­ший, как я впо­след­ствии убе­дил­ся, отли­чи­тель­ной его чер­той. Он ска­зал: “Конеч­но, он новый, пото­му что я сде­лал его про­шлой ночью в сно­ви­де­нии о стран­ных горо­дах, а сно­ви­де­ние это стар­ше, чем мно­го­люд­ный Тир, погру­жен­ный в раз­ду­мья Сфинкс или увен­чан­ный сада­ми Вави­лон”. Тут-то он и начал свое бес­связ­ное повест­во­ва­ние, кото­рое про­бу­ди­ло дрем­лю­щую память и вызва­ло горя­чий инте­рес мое­го еда. Преды­ду­щей ночью про­изо­шли неболь­шие под­зем­ные толч­ки, самые силь­ные в Новой Англии за послед­ние годы; это силь­но повли­я­ло на вооб­ра­же­ние Уил­кок­са. Отпра­вив­шись спать, он уви­дел неве­ро­ят­ный сон об огром­ных цик­ло­пи­че­ских горо­дах из гигант­ских камен­ных бло­ков и о взмет­нув­ших­ся к небу моно­ли­тах, исто­чав­ших зеле­ную жижу и напол­нен­ных скры­тым ужа­сом. Сте­ны и колон­ны там были покры­ты иеро­гли­фа­ми, а сни­зу, с какой-то неопре­де­лен­ной точ­ки зву­чал голос, кото­рый не был голо­сом, — хао­ти­че­ское ощу­ще­ние, кото­рое лишь силой фан­та­зии мог­ло быть пре­об­ра­зо­ва­но в звук, хотя Уил­кокс попы­тал­ся пере­дать его почти непро­из­но­си­мым соче­та­ни­ем букв — “Ктул­ху фхтагн”.

Эти стран­ные сло­ва ока­за­лись клю­чом к вос­по­ми­на­нию, кото­рое взвол­но­ва­ло и обес­по­ко­и­ло про­фес­со­ра Энджел­ла. Он с науч­ной дотош­но­стью рас­спро­сил скуль­пто­ра, и в лихо­ра­доч­ной спеш­ке при­нял­ся изу­чать баре­льеф, над кото­рым юно­ша неосо­знан­но рабо­тал во вре­мя сна и кото­рый уви­дел перед собой после про­буж­де­ния, про­дрог­ший и оде­тый в одну лишь ноч­ную рубаш­ку. Поз­же Уил­кокс ска­зал, что мой дед сето­вал на свою ста­рость, не поз­во­ляв­шую ему доста­точ­но быст­ро рас­по­знать иеро­гли­фы и изоб­ра­же­ния на баре­лье­фе. Мно­гие из его вопро­сов каза­лись посе­ти­те­лю совер­шен­но посто­рон­ни­ми, осо­бен­но те, что содер­жа­ли попыт­ку как-то свя­зать его с раз­лич­ны­ми стран­ны­ми куль­та­ми или сооб­ще­ства­ми; Уил­кокс с недо­уме­ни­ем вос­при­ни­мал неод­но­крат­ные заве­ре­ния про­фес­со­ра, что тот сохра­нит в тайне его при­зна­ние в при­над­леж­но­сти к какой-либо из широ­ко рас­про­стра­нен­ных мисти­че­ских или язы­че­ских рели­ги­оз­ных струк­тур. Когда же про­фес­сор Энджелл убе­дил­ся, что скуль­птор поня­тия не име­ет ни о каких куль­тах или систе­мах тай­но­го зна­ния, он стал доби­вать­ся от сво­е­го гостя согла­сия сооб­щать ему о содер­жа­нии после­ду­ю­щих сно­ви­де­ний. Это при­нес­ло свои пло­ды, и после упо­ми­на­ния о пер­вом визи­те руко­пись содер­жа­ла сооб­ще­ния о еже­днев­ных при­хо­дах моло­до­го чело­ве­ка, во вре­мя кото­рых он изла­гал пора­зи­тель­ные кар­ти­ны сво­их ноч­ных виде­ний; там все­гда при­сут­ство­ва­ли некие ужа­са­ю­щие цик­ло­пи­че­ские пей­за­жи с нагро­мож­де­ни­я­ми тем­ных, исто­ча­ю­щих вла­гу кам­ней и под­зем­ный голос или разум, кото­рый моно­тон­но выкри­ки­вал зага­доч­ные зву­ки, вос­при­ни­ма­е­мые орга­на­ми чувств как пол­ная бес­смыс­ли­ца. Чаще все­го повто­ря­лись набо­ры зву­ков, кото­рые опи­сы­ва­лись бук­во­со­че­та­ни­я­ми “Ктул­ху” и “Р’лайх”.

23-го мар­та, про­дол­жа­ла руко­пись, Уил­кокс не при­шел; визит на его квар­ти­ру открыл, что он стал жерт­вой неиз­вест­ной лихо­рад­ки и был пере­ве­зен в дом его семьи на Уотерм­эн-стрит. Той ночью он кри­чал, раз­бу­див дру­гих худож­ни­ков, про­жи­вав­ших в доме, и с тех пор его состо­я­ние опи­сы­ва­лось лишь как чере­до­ва­ние пери­о­дов бре­да с пол­ным бес­па­мят­ством. Мой дед сра­зу же теле­фо­ни­ро­вал его семье и с тех пор вни­ма­тель­но сле­дил за собы­ти­я­ми, часто обра­ща­ясь за инфор­ма­ци­ей в офис док­то­ра Тоби на Тей­ер-стрит, кото­рый, как он узнал, был леча­щим вра­чом юно­ши. Пора­жен­ный лихо­рад­кой мозг боль­но­го посе­ща­ли стран­ные виде­ния, и док­тор, сооб­щав­ший о них, вре­ме­на­ми не мог сдер­жать дрожь. Виде­ния эти содер­жа­ли не толь­ко то, о чем преж­де рас­ска­зы­вал юный Уил­кокс; все чаще упо­ми­на­лись гигант­ские созда­ния, “в мили высо­той”, кото­рые бро­ди­ли или пол­за­ли вокруг.

Он ни разу не опи­сал этих существ доста­точ­но связ­но, но те отры­воч­ные сло­ва, кото­рые пере­да­вал док­тор Тоби, убе­ди­ли про­фес­со­ра, что суще­ства эти, по-види­мо­му, иден­тич­ны безы­мян­но­му чудо­ви­щу, изоб­ра­жен­но­му моло­дым чело­ве­ком во сне. Упо­ми­на­ние это­го объ­ек­та, добав­лял док­тор, все­гда пред­ше­ство­ва­ло наступ­ле­нию летар­гии. Тем­пе­ра­ту­ра боль­но­го, как ни стран­но, не очень отли­ча­лась от нор­маль­ной; одна­ко все симп­то­мы ука­зы­ва­ли ско­рее на насто­я­щую лихо­рад­ку, чем на умствен­ное рас­строй­ство. 2‑го апре­ля око­ло трех часов попо­лу­дни болезнь Уил­кок­са неожи­дан­но пре­кра­ти­лась. Он сел в сво­ей кро­ва­ти, изум­лен­ный пре­бы­ва­ни­ем в доме роди­те­лей и ниче­го не зна­ю­щий о том, что про­ис­хо­ди­ло во сне или наяву после ночи 22 мар­та. Врач нашел его состо­я­ние удо­вле­тво­ри­тель­ным, и через три дня он вер­нул­ся в свою квар­ти­ру; одна­ко ника­кой помо­щи про­фес­со­ру Энджел­лу он боль­ше не ока­зы­вал. Все сле­ды при­чуд­ли­вых сно­ви­де­ний пол­но­стью исчез­ли из памя­ти Уил­кок­са, и мой дед пре­кра­тил запи­си его ноч­ных виде­ний спу­стя неде­лю, в тече­ние кото­рой моло­дой чело­век пунк­ту­аль­но изла­гал ему совер­шен­но зауряд­ные сны.

Тут пер­вая часть руко­пи­си закан­чи­ва­лась, одна­ко све­де­ния, содер­жа­щи­е­ся в отры­воч­ных запи­сях, дали мне мате­ри­ал для раз­мыш­ле­ний — и в таком оби­лии, что лишь край­ний скеп­ти­цизм, состав­ляв­ший в то вре­мя осно­ву моей фило­со­фии, поз­во­лял мне сохра­нять недо­вер­чи­вое отно­ше­ние к худож­ни­ку. Упо­мя­ну­тые запи­си пред­став­ля­ли собой содер­жа­ние сно­ви­де­ний раз­лич­ных людей и отно­си­лись имен­но к тому пери­о­ду, когда юный Уил­кокс совер­шал свои необыч­ные визи­ты. Похо­же, что мой дед сумел быст­ро раз­вер­нуть весь­ма обшир­ные иссле­до­ва­ния, опра­ши­вая почти всех зна­ко­мых, с кото­ры­ми мог дове­ри­тель­но общать­ся, об их сно­ви­де­ни­ях, а так­же фик­си­руя даты их появ­ле­ний. Отно­ше­ние к его прось­бам, види­мо, было раз­лич­ным, но в целом он полу­чил боль­ше откли­ков, чем любой нор­маль­ный чело­век сумел бы обра­бо­тать без помо­щи сек­ре­та­ря. Сама кор­ре­спон­ден­ция не сохра­ни­лась, одна­ко его замет­ки соста­ви­ли пол­ный и весь­ма при­ме­ча­тель­ный обзор этих виде­ний. При этом пред­ста­ви­те­ли дело­вых и обще­ствен­ных кру­гов, по тра­ди­ции счи­та­ю­щи­е­ся в Новой Англии “солью зем­ли”, дава­ли почти пол­но­стью нега­тив­ные резуль­та­ты, хотя и у них порой встре­ча­лись тяже­лые, но смут­ные ноч­ные виде­ния, неиз­мен­но имев­шие место меж­ду 23 мар­та и 2 апре­ля, то есть в пери­од горяч­ки юно­го Уил­кок­са. Люди нау­ки ока­за­лись чуть более под­вер­жен­ны­ми вли­я­нию, хотя все­го лишь четы­ре отче­та содер­жа­ли мимо­лет­ные опи­са­ния стран­ных ланд­шаф­тов, и в одном слу­чае упо­ми­на­лось нали­чие чего-то ано­маль­но­го и пуга­ю­ще­го.

Пря­мое отно­ше­ние к теме иссле­до­ва­ния име­ли толь­ко сно­ви­де­ния поэтов и худож­ни­ков, и я уве­рен, что, если бы появи­лась воз­мож­ность срав­нить их опи­са­ния, не уда­лось бы избе­жать пани­ки. Ска­жу боль­ше: посколь­ку самих писем здесь не было, я подо­зре­вал, что соста­ви­тель обзо­ра зада­вал наво­дя­щие вопро­сы или даже под­та­со­вы­вал дан­ные под иско­мый резуль­тат. Вот поче­му я про­дол­жал думать, что Уил­кокс, каким-то обра­зом осве­дом­лен­ный о мате­ри­а­лах, собран­ных моим дедом рань­ше, ока­зал вну­ша­ю­щее воз­дей­ствие на пре­ста­ре­ло­го уче­но­го. В целом откли­ки эсте­тов созда­ва­ли тре­вож­ную кар­ти­ну. Начи­ная с 28 фев­ра­ля по 2 апре­ля мно­гие из них виде­ли во сне весь­ма при­чуд­ли­вые вещи, при­чем интен­сив­ность сно­ви­де­ний замет­но уси­ли­лась в пери­од лихо­рад­ки скуль­пто­ра. Боль­ше чет­вер­ти сооб­ще­ний содер­жа­ли упо­ми­на­ния о сце­нах и зву­ках, похо­жих на опи­сан­ные Уил­кок­сом; неко­то­рые из опро­шен­ных при­зна­ва­лись, что испы­та­ли силь­ней­ший страх перед появ­ля­ю­щим­ся под конец гигант­ским непо­нят­ным объ­ек­том Один слу­чай, опи­сан­ный осо­бен­но подроб­но, ока­зал­ся весь­ма печаль­ным Широ­ко извест­ный архи­тек­тор, тяго­тев­ший к тео­со­фии и оккуль­тиз­му, в день нача­ла болез­ни Уил­кок­са впал в буй­ное поме­ша­тель­ство и через несколь­ко меся­цев скон­чал­ся, непре­рыв­но умо­ляя изба­вить его от како­го-то исча­дия ада. Если бы мой дед в сво­их запи­сях вме­сто номе­ров ука­зы­вал под­лин­ные име­на сво­их кор­ре­спон­ден­тов, то я смог бы наве­сти справ­ки и пред­при­нять соб­ствен­ные попыт­ки рас­сле­до­ва­ния, но, за исклю­че­ни­ем отдель­ных слу­ча­ев, такой воз­мож­но­сти у меня не было. Послед­няя груп­па дала наи­бо­лее подроб­ные опи­са­ния сво­их впе­чат­ле­ний. Меня очень инте­ре­со­ва­ло отно­ше­ние всех опро­шен­ных к иссле­до­ва­ни­ям, пред­при­ня­тым про­фес­со­ром. Хоро­шо, что они так и не узна­ли об их резуль­та­тах.

Вырез­ки из газет, как мне уда­лось понять, име­ли отно­ше­ние к Раз­лич­ным слу­ча­ям пани­ки, пси­хо­зов и все­воз­мож­ных чуда­честв, слу­чив­шим­ся за тот же пери­од вре­ме­ни. Про­фес­со­ру Энджел­лу, долж­но быть, потре­бо­ва­лось целое пресс-бюро для выпол­не­ния этой рабо­ты, посколь­ку коли­че­ство выре­зок было огром­ным, а источ­ни­ки сооб­ще­ний раз­бро­са­ны по все­му зем­но­му шару. Здесь было сооб­ще­ние о ноч­ном само­убий­стве в Лон­доне, когда жив­ший в оди­но­че­стве муж­чи­на выбро­сил­ся во сне из окна с диким кри­ком. Было бес­связ­ное посла­ние к изда­те­лю одной газе­ты в Южной Афри­ке, в кото­ром какой-то фана­тик пред­ре­кал буду­щие ката­стро­фы на осно­ва­нии виде­ний, явив­ших­ся ему во сне. Замет­ка из Кали­фор­нии опи­сы­ва­ла тео­соф­скую коло­нию, чле­ны кото­рой, наря­див­шись в белые одеж­ды, все вме­сте при­го­то­ви­лись к неко­е­му “слав­но­му завер­ше­нию”, кото­рое, одна­ко, так и не насту­пи­ло; сооб­ще­ние из Индии осто­рож­но наме­ка­ло на серьез­ные вол­не­ния сре­ди тузем­цев, воз­ник­шие в кон­це мар­та.

Запад Ирлан­дии тоже был полон диких слу­хов и рос­сказ­ней, а живо­пи­сец- фан­таст по фами­лии Ардуа-Бон­но выста­вил на весен­нем салоне 1926 года в Пари­же бого­хуль­ное полот­но под назва­ни­ем “Пей­заж из сна”. Запи­си же о бес­по­ряд­ках в лечеб­ни­цах для душев­но­боль­ных были столь мно­го­чис­лен­ны, что лишь чудо мог­ло поме­шать меди­цин­ско­му сооб­ще­ству обра­тить вни­ма­ние на эти стран­ные сов­па­де­ния и сде­лать из них опре­де­лен­ные выво­ды. Этим зло­ве­щим под­бо­ром выре­зок было ска­за­но мно­гое, и сего­дня я с тру­дом могу пред­ста­вить, как бес­чув­ствен­ный раци­о­на­лизм побу­дил меня отло­жить все это в сто­ро­ну. Одна­ко тогда я был убеж­ден, что юный Уил­кокс каким-то обра­зом узнал о более ран­них мате­ри­а­лах, собран­ных про­фес­со­ром.

II. РАССКАЗ ИНСПЕКТОРА ЛЕГРЕССА

Мате­ри­а­лы, сде­лав­шие сон скуль­пто­ра и его баре­льеф столь зна­чи­мы­ми для мое­го деда, состав­ля­ли тему вто­рой поло­ви­ны обшир­ной руко­пи­си. Слу­чи­лось так, что про­фес­сор Энджелл уже видел преж­де дья­воль­ские очер­та­ния безы­мян­но­го чудо­ви­ща, ломал голо­ву над непо­нят­ны­ми иеро­гли­фа­ми и слы­шал зло­ве­щие зву­ки, кото­рые мож­но вос­про­из­ве­сти толь­ко как “Ктул­ху”, при­чем все это высту­па­ло в таком вну­ша­ю­щем ужас кон­тек­сте, что жад­ный инте­рес про­фес­со­ра к Уил­кок­су вряд ли может вызвать удив­ле­ние.

Это ран­нее опи­са­ние отно­си­лось к собы­ти­ям, имев­шим место в 1908 году, сем­на­дца­тью года­ми ранее, когда Аме­ри­кан­ское архео­ло­ги­че­ское обще­ство про­во­ди­ло свою еже­год­ную кон­фе­рен­цию в Сент-Луи­се. Про­фес­сор Энджелл в силу сво­е­го авто­ри­те­та и науч­ных заслуг играл суще­ствен­ную роль во всех обсуж­де­ни­ях и был одним из пер­вых, к кому несколь­ко гостей фору­ма обра­ти­лись с вопро­са­ми и про­бле­ма­ми, тре­бу­ю­щи­ми экс­перт­ной оцен­ки. Глав­ным из этих гостей, на корот­кое вре­мя сосре­до­то­чив­шим на себе вни­ма­ние всей кон­фе­рен­ции, был вполне зауряд­ный на вид муж­чи­на сред­них лет, при­быв­ший из Нью-Орле­а­на, что­бы полу­чить из пер­вых рук недо­ступ­ную там инфор­ма­цию. Его зва­ли Джон Рэй­монд Легресс, и по про­фес­сии он был поли­цей­ским инспек­то­ром. С собой он при­вез и сам пред­мет визи­та — гро­теск­ную, омер­зи­тель­но выгля­дя­щую и, по всей види­мо­сти, весь­ма древ­нюю камен­ную фигур­ку, про­ис­хож­де­ние кото­рой было ему неиз­вест­но. Не сто­ит думать, что инспек­тор Легресс имел хотя бы малей­ший инте­рес к архео­ло­гии. Напро­тив, его жела­ние полу­чить кон­суль­та­цию объ­яс­ня­лось чисто про­фес­си­о­наль­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми. Эта ста­ту­эт­ка, идол, фетиш или что-то еще, была кон­фис­ко­ва­на несколь­ки­ми меся­ца­ми ранее в боло­ти­стых лесах южнее Нью-Орле­а­на во вре­мя обла­вы на сбо­ри­ще пред­по­ла­га­е­мых кол­ду­нов вуду. Обря­ды, свя­зан­ные с этим обще­ством, были необыч­ны и отвра­ти­тель­ны, и поли­ция не мог­ла не понять, что име­ет дело с неким тем­ным куль­том, досе­ле совер­шен­но неве­до­мым и куда более дья­воль­ским, чем самые мрач­ные афри­кан­ские кол­дов­ские сек­ты. По пово­ду его про­ис­хож­де­ния, кро­ме отры­воч­ных и мало­прав­до­по­доб­ных све­де­ний, полу­чен­ных от задер­жан­ных участ­ни­ков цере­мо­нии, ниче­го не уда­лось выяс­нить; поэто­му поли­ция обра­ти­лась к уче­ным за све­де­ни­я­ми, кото­рые помог­ли бы объ­яс­нить смысл устра­ша­ю­ще­го сим­во­ла и бла­го­да­ря ему добрать­ся до пер­во­ис­точ­ни­ков куль­та.

Инспек­тор Легресс был явно не готов к тому впе­чат­ле­нию, кото­рое про­из­ве­ло его сооб­ще­ние. Одно­го вида при­ве­зен­но­го им пред­ме­та ока­за­лось доста­точ­но, что­бы при­ве­сти собрав­ших­ся уче­ных мужей в состо­я­ние силь­ней­ше­го воз­буж­де­ния. Мгно­вен­но они стол­пи­лись вокруг гостя, уста­вив­шись на малень­кую фигур­ку, край­няя необыч­ность и глу­бо­чай­шая древ­ность кото­рой гово­ри­ли о воз­мож­но­сти загля­нуть в досе­ле неиз­вест­ные и пото­му захва­ты­ва­ю­щие без­дны про­шло­го. Неиз­вест­ная скульп­тур­ная шко­ла вдох­ну­ла жизнь в этот ужа­са­ю­щий пред­мет; каза­лось, что в туск­лую зеле­но­ва­тую поверх­ность неиз­вест­но­го кам­ня впи­са­ны века и даже целые тыся­че­ле­тия.

Фигур­ка, мед­лен­но пере­да­ва­е­мая из рук в руки для близ­ко­го и Деталь­но­го осмот­ра, име­ла семь–восемь дюй­мов в высо­ту. С исклю­чи­тель­ным мастер­ством она изоб­ра­жа­ла мон­стра, очер­та­ния кото­ро­го смут­но напо­ми­на­ли антро­по­ид­ные, одна­ко он обла­дал голо­вой ось­ми­но­га, а лицо пред­став­ля­ло собой сплош­ную мас­су щупа­лец. Тело было чешуй­ча­тым, похо­жим на рези­но­вое, перед­ние и зад­ние лапы окан­чи­ва­лись гигант­ски­ми ког­тя­ми, а сза­ди кра­со­ва­лись длин­ные узкие кры­лья. Это созда­ние, кото­рое каза­лось испол­нен­ным губи­тель­но­го про­ти­во­есте­ствен­но­го зла, име­ло раз­ду­тое тело и вос­се­да­ло на кор­точ­ках на пря­мо­уголь­ной под­став­ке или пье­де­ста­ле, покры­том неиз­вест­ны­ми иеро­гли­фа­ми. Кон­чи­ки пере­пон­ча­тых кры­льев каса­лись зад­не­го края под­став­ки, седа­ли­ще зани­ма­ло ее центр, а длин­ные кри­вые ког­ти скрю­чен­ных зад­них лап вце­пи­лись в перед­ний край и спус­ка­лись вниз на чет­верть дли­ны пье­де­ста­ла. Голо­ва мон­стра была накло­не­на впе­ред, так что кон­чи­ки лице­вых щупа­лец каса­лись огром­ных перед­них ког­тей, кото­рые обхва­ты­ва­ли при­под­ня­тые коле­ни. Все изоб­ра­же­ние каза­лось ано­маль­но живым и осо­бен­но пуга­ю­щим отто­го, что про­ис­хож­де­ние его оста­ва­лось совер­шен­но неиз­вест­ным.

Неве­ро­ят­ная древ­ность это­го пред­ме­та была оче­вид­на; в то же вре­мя он ни одной нитью не был свя­зан ни с каким извест­ным типом искус­ства нача­ла циви­ли­за­ции — как и любо­го дру­го­го пери­о­да. Сам мате­ри­ал так­же остал­ся загад­кой, посколь­ку зеле­но­ва­то-чер­ный камень с золо­ты­ми и радуж­ны­ми кра­пин­ка­ми и про­жил­ка­ми не напо­ми­нал ниче­го извест­но­го гео­ло­гии или мине­ра­ло­гии. Пись­ме­на на под­став­ке тоже поста­ви­ли всех в тупик никто из при­сут­ство­вав­ших не сумел свя­зать их с извест­ны­ми линг­ви­сти­че­ски­ми фор­ма­ми, хотя здесь собра­лось не менее поло­ви­ны миро­вых экс­пер­тов в этой обла­сти. Иеро­гли­фы, подоб­но фигур­ке и ее мате­ри­а­лу, при­над­ле­жа­ли к чему- то страш­но дале­ко­му и отлич­но­му от чело­ве­че­ско­го мира; они каза­лись напо­ми­на­ни­ем о древ­них и нечи­стых цик­лах жиз­ни, в кото­рых нам и нашим пред­став­ле­ни­ям не было места.

И все же, пока при­сут­ству­ю­щие уче­ные без­на­деж­но кача­ли голо­ва­ми и при­зна­ва­ли свое бес­си­лие перед загад­кой инспек­то­ра, сре­ди собрав­ших­ся нашел­ся чело­век, уло­вив­ший тень смут­но­го сход­ства этой фигур­ки и над­пи­си на ней с тем собы­ти­ем, сви­де­те­лем кото­ро­го он был. Им ока­зал­ся ныне покой­ный про­фес­сор Уильям Чен­нинг Уэбб, про­фес­сор антро­по­ло­гии Прин­стон­ско­го уни­вер­си­те­та, не без осно­ва­ний при­знан­ный выда­ю­щим­ся иссле­до­ва­те­лем. Сорок восемь лет назад про­фес­сор Уэбб участ­во­вал в экс­пе­ди­ции по Грен­лан­дии и Ислан­дии в поис­ках древ­них руни­че­ских над­пи­сей, кото­рые он так и не смог отыс­кать; будучи на запад­ном побе­ре­жье Грен­лан­дии, он столк­нул­ся с необыч­ным пле­ме­нем вырож­да­ю­щих­ся эски­мо­сов, чья рели­гия, необыч­ная фор­ма покло­не­ния дья­во­лу, напу­га­ла его сво­ей пре­дель­ной кро­во­жад­но­стью и омер­зи­тель­но­стью. Это было веро­ва­ние о кото­ром осталь­ные эски­мо­сы зна­ли очень мало и упо­ми­на­ли все­гда с содро­га­ни­ем; они гово­ри­ли, что эта рели­гия при­шла из ужас­ных древ­них эпох еще до сотво­ре­ния мира. Поми­мо отвра­ти­тель­ных риту­а­лов и чело­ве­че­ских жерт­во­при­но­ше­ний, были там и доволь­но стран­ные тра­ди­ци­он­ные обря­ды, обра­щен­ные к вер­хов­но­му дья­во­лу, или “тор­на­су­ку”; их дета­ли про­фес­сор уэбб тща­тель­но вос­про­из­вел со слов ста­ро­го “анге­ко­ка”, или жре­ца-кол­ду­на, запи­сав их латин­ски­ми бук­ва­ми как мож­но бли­же к зву­ча­нию ори­ги­на­ла. В дан­ном слу­чае пер­во­сте­пен­ное зна­че­ние имел фетиш, кото­рый хра­ни­ли слу­жи­те­ли куль­та и вокруг кото­ро­го веру­ю­щие тан­це­ва­ли, когда утрен­няя заря заго­ра­лась над ледя­ны­ми уте­са­ми. Фетиш, как заявил про­фес­сор, пред­став­лял собой очень гру­бо выпол­нен­ный камен­ный баре­льеф, содер­жа­щий какое-то жут­кое изоб­ра­же­ние и зага­доч­ные пись­ме­на. Насколь­ко он при­по­ми­нал, во всех основ­ных чер­тах то изоб­ра­же­ние похо­ди­ло на дья­воль­ский пред­мет, лежав­ший сей­час перед собрав­ши­ми­ся.

Это сооб­ще­ние, при­ня­тое участ­ни­ка­ми кон­фе­рен­ции с тре­во­гой и изум­ле­ни­ем, вдвойне взвол­но­ва­ло инспек­то­ра Легрес­са; он тут же при­нял­ся засы­пать про­фес­со­ра вопро­са­ми. Обла­дая запи­ся­ми закли­на­ний людей, аре­сто­ван­ных его под­чи­нен­ны­ми на боло­те, он попро­сил про­фес­со­ра Уэб­ба как мож­но точ­нее при­пом­нить зву­ча­ние слов, кото­рые про­из­но­си­ли покло­няв­ши­е­ся дья­во­лу эски­мо­сы. За этим после­до­ва­ло скру­пу­лез­ное срав­не­ние дета­лей, завер­шив­ше­е­ся момен­том под­лин­но­го и все­об­ще­го изум­ле­ния и тре­вож­ной тиши­ны, когда и детек­тив, и уче­ный при­зна­ли пол­ную иден­тич­ность фраз, исполь­зу­е­мых дву­мя сата­нин­ски­ми куль­та­ми, кото­рых раз­де­ля­ли гигант­ские рас­сто­я­ния. Итак, эски­мос­ские кол­ду­ны и болот­ные жре­цы из Луи­зи­а­ны пели, обра­ща­ясь к внешне сход­ным идо­лам, нечто вро­де это­го — пред­по­ло­же­ние о деле­нии на сло­ва было сде­ла­но на осно­ва­нии пауз в пении: “Пх’нглуи мглу’нафх Ктул­ху Р’лайх вгах’нагл фхтагн”.

Легресс имел перед про­фес­со­ром Уэб­бом пре­иму­ще­ство в том, что неко­то­рые из его плен­ни­ков-полу­кро­вок сооб­щи­ли смысл этих зву­ко­со­че­та­ний. По сло­вам ста­рей­ших участ­ни­ков цере­мо­нии, текст озна­чал: “В сво­ем доме в Р’лайх мерт­вый Ктул­ху спит, ожи­дая часа”. Тут уже инспек­тор Легресс по обще­му насто­я­тель­но­му тре­бо­ва­нию подроб­но рас­ска­зал исто­рию, свя­зан­ную с болот­ны­ми слу­жи­те­ля­ми куль­та; исто­рию, кото­рой мой дед при­да­вал боль­шое зна­че­ние. Его рас­сказ был вопло­щен­ной меч­той спе­ци­а­ли­ста по мифо­ло­гии или тео­со­фа, он пока­зы­вал потря­са­ю­щую рас­про­стра­нен­ность кос­ми­че­ских фан­та­зий сре­ди таких при­ми­тив­ных сло­ев обще­ства, от кото­рых это­го менее все­го мож­но ожи­дать.

Пер­во­го нояб­ря 1907 года в поли­цию Нью-Орле­а­на при­шли отча­ян­ные сооб­ще­ния с юга, из края болот и лагун. Тамош­ние посе­лен­цы, в основ­ном гру­бые, но доб­ро­душ­ные потом­ки фран­цуз­ских коло­ни­стов Лафит­та, были охва­че­ны ужа­сом после непо­нят­но­го явле­ния, про­ис­шед­ше­го ночью. Это, без сомне­ния, было кол­дов­ство вуду, но кол­дов­ство столь кош­мар­ное, о каком они нико­гда не слы­ша­ли; несколь­ких жен­щин и детей боль­ше не виде­ли с того момен­та, как зло­ве­щие зву­ки там­та­ма нача­ли доно­сить­ся из глу­бин тем­но­го зача­ро­ван­но­го леса, в кото­рый не решал­ся захо­дить ни один из мест­ных жите­лей. Отту­да слы­ша­лись безум­ные кри­ки и вопли истя­зу­е­мых, леде­ня­щее душу пение, вид­ны были пля­шу­щие дья­воль­ские огни; все­го это­го, как заклю­чил напу­ган­ный послан­ник, люди не мог­ли боль­ше выно­сить.

Итак, два­дцать поли­цей­ских, раз­ме­стив­ших­ся на двух повоз­ках и в одном авто­мо­би­ле, отпра­ви­лись на место про­ис­ше­ствия, захва­тив с собой в каче­стве про­вод­ни­ка дро­жа­ще­го от испу­га скват­те­ра. Когда про­ез­жая доро­га закон­чи­лась, они пошли пеш­ком и несколь­ко миль в пол­ном мол­ча­нии топа­ли по гря­зи через мрач­ный кипа­ри­со­вый лес, куда нико­гда не про­ни­кал днев­ной свет. Их окру­жа­ли урод­ли­вые кор­ни и зло­ве­ще сви­са­ю­щие с дере­вьев пет­ли испан­ско­го мха, а воз­ни­ка­ю­щие то там, то сям гру­ды мок­рых кам­ней или облом­ки сгнив­шей сте­ны уси­ли­ва­ли ощу­ще­ние болез­нен­но­сти это­го места, созда­ва­е­мое каж­дым упав­шим дере­вом или порос­шей поган­ка­ми коч­кой. Нако­нец пока­за­лась жал­кая куч­ка хижин — посе­лок скват­те­ров, — и дове­ден­ные до исте­ри­ки оби­та­те­ли выбе­жа­ли навстре­чу све­ту фона­рей. Теперь вда­ле­ке мож­но было рас­слы­шать при­глу­шен­ный рокот там­та­мов, а вре­ме­на­ми порыв вет­ра при­но­сил с собой леде­ня­щий душу крик. Крас­но­ва­тый огонь, каза­лось, про­са­чи­вал­ся сквозь блед­ный под­ле­сок сре­ди бес­ко­неч­ной чер­но­ты леса. Донель­зя запу­ган­ные скват­те­ры наот­рез отка­за­лись сде­лать хотя бы шаг по направ­ле­нию к нече­сти­во­му сбо­ри­щу, и поэто­му инспек­тор Легресс со сво­и­ми девят­на­дца­тью поли­цей­ски­ми отпра­ви­лись без про­вод­ни­ков в чер­ную про­пасть ужа­са, неве­до­мо­го им преж­де.

Мест­ность, в кото­рую всту­пи­ли поли­цей­ские, все­гда поль­зо­ва­лась дур­ной сла­вой, и белые люди избе­га­ли посе­щать ее. Ходи­ли леген­ды о зате­рян­ном в дебрях озе­ре, в кото­ром оби­та­ет гигант­ский бес­фор­мен­ный белый полип со све­тя­щи­ми­ся гла­за­ми, а скват­те­ры шепо­том рас­ска­за­ли, что в этом лесу дья­во­лы с кры­лья­ми лету­чих мышей выле­та­ют из пещер в без­днах зем­ли и в пол­ночь водят свои хоро­во­ды. Они уве­ря­ли, что все это про­ис­хо­ди­ло еще до фран­цуз­ских посе­лен­цев, до того, как сюда при­шли индей­цы, даже до появ­ле­ния в лесу зве­рей и птиц. Это был насто­я­щий ужас, и уви­деть его озна­ча­ло уме­реть. Того, что чуди­лось мест­ным жите­лям в ноч­ных кош­ма­рах, хва­та­ло, что­бы заста­вить дер­жать­ся от леса подаль­ше. Нынеш­няя кол­дов­ская оргия про­хо­ди­ла на самой гра­ни­це про­кля­той мест­но­сти, и одно это, похо­же напу­та­ло скват­те­ров куда силь­нее, чем доно­ся­щи­е­ся отту­да вопли.

Толь­ко поэт или безу­мец мог­ли отдать долж­ное тем зву­кам, кото­рые доно­си­лись до людей Легрес­са, про­ди­рав­ших­ся сквозь тем­ную чащу навстре­чу крас­ным отблес­кам и глу­хим уда­рам там­та­ма. Есть, как извест­но, зву­ки, при­су­щие живот­ным, и зву­ки, при­су­щие чело­ве­ку, и ужас­но видеть, как их источ­ни­ки вне­зап­но меня­ют­ся места­ми. Зве­ри­ная ярость и неисто­вая похоть участ­ни­ков оргии взвин­чи­ва­лись до демо­ни­че­ских высот завы­ва­ни­я­ми и прон­зи­тель­ны­ми кри­ка­ми, виб­ри­ру­ю­щи­ми в тол­ще ноч­но­го леса, подоб­но смрад­ным испа­ре­ни­ем из без­дны ада Вре­мя от вре­ме­ни бес­по­ря­доч­ное улю­лю­ка­нье пре­кра­ща­лось, и тогда сла­жен­ный хор гру­бых голо­сов заво­дил страш­ную обря­до­вую песнь: “Пх’нглуи мглу’нафх Ктул­ху Р’лайх вгах’нагл фхтагн”.

Нако­нец поли­цей­ские достиг­ли места, где дере­вья рос­ли реже, и вне­зап­но их гла­зам откры­лось жут­кое зре­ли­ще. Чет­ве­ро из них заша­та­лись, один упал в обмо­рок, еще двое в стра­хе закри­ча­ли, одна­ко крик их, к сча­стью, заглу­ша­ла безум­ная како­фо­ния оргии Легресс плес­нул болот­ной водой в лицо поте­ряв­ше­му созна­ние това­ри­щу, и вско­ре все они сто­я­ли рядом, почти загип­но­ти­зи­ро­ван­ные ужа­сом.

Над поверх­но­стью боло­та воз­вы­шал­ся тра­вя­ни­стый ост­ро­вок, пло­ща­дью при­мер­но в акр, лишен­ный дере­вьев и доста­точ­но сухой. На нем в дан­ный момент пры­га­ла и изви­ва­лась тол­па настоль­ко урод­ли­вых чело­ве­че­ских существ, что их смог­ла бы изоб­ра­зить лишь при­чуд­ли­вая фан­та­зия таких худож­ни­ков, как Сайм или Анга­ро­ла. Все это ублю­доч­ное отро­дье, пол­но­стью лишен­ное одеж­ды, кру­жи­лось, выло и изви­ва­лось вокруг чудо­вищ­но­го кост­ра коль­це­об­раз­ной фор­мы; в цен­тре его, появ­ля­ясь порой в раз­ры­вах пла­ме­ни, воз­вы­шал­ся боль­шой гра­нит­ный моно­лит при­мер­но вось­ми футов высо­той, на вер­шине кото­ро­го поко­и­лась несо­раз­мер­но малень­кая рез­ная фигур­ка. С деся­ти висе­лиц, воз­двиг­ну­тых через рав­ные про­ме­жут­ки по кру­гу, сви­са­ли при­чуд­ли­во вывер­ну­тые тела несчаст­ных исчез­нув­ших скват­те­ров. Внут­ри это­го кру­га под­пры­ги­ва­ла и вопи­ла тол­па Дика­рей, дви­га­ясь в нескон­ча­е­мой вак­ха­на­лии меж­ду коль­цом тел и коль­цом огня.

Воз­мож­но, это было лишь игрой вос­па­лен­но­го вооб­ра­же­ния, но одно­му из поли­цей­ских, впе­чат­ли­тель­но­му испан­цу, почу­ди­лось, что отку­да-то доно­сят­ся зву­ки, слов­но вто­ря­щие риту­а­лу, и отзвук этот идет из тем­ных глу­бин леса, вме­сти­ли­ща древ­них стра­хов и легенд. Чело­ве­ка это­го, Джо­зе­фа Д.Галвеса, я впо­след­ствии опра­ши­вал, и он дей­стви­тель­но обла­дал пыл­ким вооб­ра­же­ни­ем. Он уве­рял даже, что видел сла­бые колы­ха­ния боль­ших кры­льев, а так­же отблеск свер­ка­ю­щих глаз и очер­та­ния гро­мад­ной белой мас­сы за самы­ми даль­ни­ми дере­вья­ми — но тут, я думаю, он отдал щед­рую дань мест­ным суе­ве­ри­ям.

Одна­ко поли­цей­ские оста­ва­лись ско­ва­ны ужа­сом все­го несколь­ко мгно­ве­ний. Чув­ство дол­га воз­об­ла­да­ло: хотя в тол­пе было не менее сот­ни бес­ну­ю­щих­ся полу­кро­вок, поли­цей­ские поло­жи­лись на свое ору­жие и реши­тель­но дви­ну­лись впе­ред. В тече­ние после­до­вав­ших пяти минут шум и хаос ста­ли совер­шен­но неопи­су­е­мы­ми. Нано­си­лись сви­ре­пые уда­ры, гре­ме­ли выстре­лы, и мно­гим в сума­то­хе уда­лось уйти. Одна­ко под конец Легресс насчи­тал сорок семь угрю­мых плен­ни­ков, кото­рым он при­ка­зал одеть­ся и выстро­ить­ся меж­ду дву­мя ряда­ми поли­цей­ских. Пяте­ро участ­ни­ков кол­дов­ской оргии были уби­ты, а дво­их тяже­ло­ра­не­ных пота­щи­ли на само­дель­ных носил­ках их же пле­нен­ные това­ри­щи. Фигур­ку с моно­ли­та, разу­ме­ет­ся, осто­рож­но сня­ли, и Легресс забрал ее с собой.

Допро­шен­ные после завер­ше­ния изну­ри­тель­но­го путе­ше­ствия плен­ни­ки все как один ока­за­лись людь­ми сме­шан­ной кро­ви, чрез­вы­чай­но низ­ко­го умствен­но­го раз­ви­тия, да еще и с пси­хи­че­ски­ми откло­не­ни­я­ми. Боль­шая часть из них была мат­ро­са­ми, а горст­ка негров и мула­тов, в основ­ном из Вест-Индии или с пор­ту­галь­ских ост­ро­вов Кабо-Вер­де, при­вно­си­ла в этот раз­но­род­ный культ отте­нок рели­гии вуду. Но еще до того, как были зада­ны все вопро­сы, ста­ло ясно, что речь идет о чем-то зна­чи­тель­но более древ­нем и глу­бо­ком, чем негри­тян­ский фе‑а тишизм. Каки­ми бы дебиль­ны­ми и неве­же­ствен­ны­ми ни были эти люди, они с уди­ви­тель­ным посто­ян­ством при­дер­жи­ва­лись глав­ной идеи сво­е­го отвра­ти­тель­но­го веро­ва­ния.

Они покло­ня­лись, как утвер­жда­ли сами, Вели­ким Древним, кото­рые жили за века до того, как на зем­ле появи­лись пер­вые люди, и спу­сти­лись в совсем еще юный мир с небес. Эти Древ­ние теперь ушли, уда­ли­лись вглубь зем­ли и на дно моря; одна­ко их мерт­вые тела пове­да­ли свои тай­ны пер­во­му чело­ве­ку в его снах, и он создал культ, кото­рый нико­гда не умрет. Это был имен­но их культ, и плен­ни­ки утвер­жда­ли, что он все­гда суще­ство­вал и все­гда будет суще­ство­вать, скры­тый в отда­лен­ных пусты­нях и пота­ен­ных местах по все­му миру, до тех пор пока Вели­кий Ктул­ху не под­ни­мет­ся из сво­е­го тем­но­го дома в вели­ком горо­де Р’лайх под тол­щей вод и вновь не при­мет мир под свой ски­петр. Когда звез­ды зай­мут нуж­ное поло­же­ние, он при­зо­вет их, и при­вер­жен­цы куль­та все­гда будут ждать это­го дня.

А пока ска­зать боль­ше нече­го. Есть сек­рет, кото­рый невоз­мож­но выве­дать ника­ки­ми пыт­ка­ми, ника­ки­ми уго­во­ра­ми. Чело­век нико­гда не был един­ствен­ным мыс­ля­щим суще­ством на Зем­ле, ибо из тьмы и сей­час при­хо­дят обра­зы, посе­ща­ю­щие немно­гих вер­ных. Но это не Вели­кие Древ­ние. Ни один чело­век нико­гда не видел Вели­ких Древ­них. Рез­ной идол пред­став­ля­ет собой Вели­ко­го Ктул­ху, но никто не может ска­зать, похо­жи ли на него дру­гие. Никто не может теперь про­чи­тать древ­ние пись­ме­на, но сло­ва пере­да­ют­ся из уст в уста. Закли­на­ние, кото­рое они поют, не явля­ет­ся тай­ной из тех, что про­из­но­сят­ся толь­ко шепо­том. Оно озна­ча­ет лишь одно: “В сво­ем доме в Р’лайх мерт­вый Ктул­ху спит в ожи­да­нии часа”.

Лишь двое из захва­чен­ных плен­ни­ков ока­за­лись вме­ня­е­мы­ми настоль­ко, что­бы их мож­но было пове­сить, осталь­ных же раз­ме­сти­ли по лечеб­ни­цам. Все они отри­ца­ли уча­стие в риту­аль­ных убий­ствах, уве­ряя, что убий­ства совер­ша­ли Чер­но­кры­лые, при­хо­див­шие к ним из сво­их убе­жищ, кото­рые с неза­па­мят­ных вре­мен нахо­дят­ся в нед­рах зача­ро­ван­но­го леса. Одна­ко боль­ше об этих таин­ствен­ных союз­ни­ках ниче­го связ­но­го узнать не уда­лось. Почти все, что поли­ция смог­ла выяс­нить, было рас­ска­за­но очень ста­рым мети­сом по име­ни Каст­ро, кото­рый клял­ся, что бывал в самых раз­ных пор­тах мира и бесе­до­вал с бес­смерт­ны­ми вождя­ми куль­та в горах Китая.

Пре­ста­ре­лый Каст­ро при­пом­нил отрыв­ки устра­ша­ю­щих легенд, затме­ва­ю­щих все умство­ва­ния тео­со­фов и пред­став­ля­ю­щих чело­ве­ка и весь наш мир как нечто недав­нее и вре­мен­ное. Были эпо­хи, когда на зем­ле гос­под­ство­ва­ли иные Суще­ства, и у них были вели­кие горо­да. Как рас­ска­зы­вал ему бес­смерт­ный кита­ец, остан­ки этих Существ еще могут быть обна­ру­же­ны; они пре­вра­ти­лись в цик­ло­пи­че­ские ста­туи на ост­ро­вах Тихо­го оке­а­на. Все они умер­ли задол­го до появ­ле­ния чело­ве­ка, но есть спо­со­бы, поз­во­ля­ю­щие их ожи­вить, осо­бен­но когда звез­ды вновь зай­мут бла­го­при­ят­ное поло­же­ние в цик­ле веч­но­сти. Ведь Они сами при­шли со звезд и при­нес­ли с собой свои изоб­ра­же­ния.

Вели­кие Древ­ние, про­дол­жал Каст­ро, не цели­ком состо­ят из пло­ти и кро­ви. У них есть фор­ма — ибо раз­ве эта фигур­ка не слу­жит тому дока­за­тель­ством? — но эта фор­ма не вопло­ще­на в мате­рии. Когда звез­ды рас­по­ло­же­ны пра­виль­но, Они могут пере­ме­щать­ся из одно­го мира в дру­гой, но при непра­виль­ном поло­же­нии звезд Они не могут жить. Но, хотя Они боль­ше не живут, Они не могут и уме­реть. Все Они лежат в камен­ных домах в их вели­ком горо­де Р’лайх, защи­щен­ные закля­ти­я­ми могу­ще­ствен­но­го Ктул­ху, в ожи­да­нии вели­ко­го вос­кре­ше­ния, когда звез­ды и Зем­ля сно­ва будут гото­вы к Их при­хо­ду. Но и в этот момент осво­бож­де­нию их тел долж­на спо­соб­ство­вать какая-нибудь внеш­няя сила. Закля­тия, кото­рые дела­ют Их неуяз­ви­мы­ми, одно­вре­мен­но не поз­во­ля­ют Им сде­лать пер­вый шаг, и теперь Они могут толь­ко лежать без сна в тем­но­те и думать, пока бес­счет­ные мил­ли­о­ны лет про­но­сят­ся мимо. Им извест­но все, что про­ис­хо­дит во Все­лен­ной, посколь­ку фор­ма их обще­ния — это пере­да­ча мыс­лей. Даже сей­час Они раз­го­ва­ри­ва­ют друг с дру­гом в сво­их моги­лах. Когда после бес­ко­неч­но­го хао­са на Зем­ле появи­лись пер­вые люди, Вели­кие Древ­ние обра­ща­лись к самым чут­ким из них, посы­лая им сно­ви­де­ния, ибо толь­ко таким обра­зом Их язык мог достичь созна­ния людей.

И вот, про­шеп­тал Каст­ро, эти пер­вые люди созда­ли культ вокруг малень­ких идо­лов, кото­рых Вели­кие Древ­ние пока­за­ли им: идо­лов, при­не­сен­ных в поза­бы­тые века с тем­ных звезд. Культ этот нико­гда не умрет, он сохра­нит­ся до тех пор, пока звез­ды вновь не зай­мут нуж­ное поло­же­ние, и тогда тай­ные жре­цы под­ни­мут Вели­ко­го Ктул­ху из его моги­лы, что­бы ожи­вить Его под­дан­ных и вос­ста­но­вить Его власть на зем­ле. Вре­мя это лег­ко будет рас­по­знать, ибо все люди тогда ста­нут как Вели­кие Древ­ние — дики­ми и сво­бод­ны­ми, сто­я­щи­ми по ту сто­ро­ну добра и зла, отбро­сят прочь зако­ны и мораль, будут кри­чать, уби­вать и весе­лить­ся. Тогда осво­бож­ден­ные Вели­кие Древ­ние откро­ют им новые спо­со­бы того, как кри­чать, уби­вать и весе­лить­ся, насла­жда­ясь собой, и вся зем­ля запы­ла­ет во все­уни­что­жа­ю­щем пла­ме­ни сво­бо­ды и экс­та­за. А до тех пор культ при помо­щи сво­их риту­а­лов дол­жен сохра­нять в памя­ти людей ста­рые при­выч­ные спо­со­бы и про­воз­гла­шать про­ро­че­ства об Их воз­рож­де­нии.

В преж­ние вре­ме­на избран­ные люди мог­ли гово­рить с погре­бен­ны­ми Вели­ки­ми Древни­ми во вре­мя сна, но потом что-то слу­чи­лось. Вели­кий камен­ный город Р’лайх с его моно­ли­та­ми и над­гро­би­я­ми исчез под вол­на­ми; и глу­бо­кие воды, пол­ные пер­вич­ной тай­ны, сквозь кото­рую не может про­бить­ся даже мысль, обо­рва­ли это при­зрач­ное обще­ние. Но память не уми­ра­ет, и вер­хов­ные жре­цы гово­рят, что город вос­ста­нет вновь, когда звез­ды зай­мут бла­го­при­ят­ное поло­же­ние. Тогда из зем­ли вос­ста­нут ее чер­ные духи, при­зрач­ные и забы­тые, при­нес­шие туман­ные зна­ния со дна забы­тых морей. Но об этом ста­рый Каст­ро гово­рить не посмел. Он рез­ко обо­рвал свой рас­сказ, и в даль­ней­шем ника­кие попыт­ки не мог­ли заста­вить его гово­рить. Стран­но так­же, что он наот­рез отка­зал­ся опи­сать раз­ме­ры Вели­ких Древ­них. Серд­це этой рели­гии, по его сло­вам, нахо­дит­ся посре­ди нехо­же­ных пустынь Ара­вии, где дрем­лет в непри­кос­но­вен­но­сти зате­рян­ный Ирем, Город Колонн. Это веро­ва­ние никак не свя­за­но с евро­пей­ским куль­том ведьм и прак­ти­че­ски не извест­но нико­му, кро­ме его при­вер­жен­цев. Ни в одной из книг нет даже наме­ка на него, хотя, как гово­рил бес­смерт­ный кита­ец, в “Некро­но­ми­коне” безум­но­го ара­ба Абду­лы Аль-Хаз­ре­да есть стро­ки с двой­ным смыс­лом, кото­рые посвя­щен­ный может про­честь по сво­е­му усмот­ре­нию, в осо­бен­но­сти такой часто обсуж­да­е­мый куп­лет:

Не толь­ко мерт­вый может веч­но спать, Не толь­ко жизнь уме­ет уми­рать.

Легресс, на кото­ро­го все это про­из­ве­ло глу­бо­кое впе­чат­ле­ние, тщет­но пытал­ся отыс­кать исто­ри­че­ские сле­ды суще­ство­ва­ния подоб­но­го куль­та. По всей види­мо­сти, Каст­ро ска­зал прав­ду, утвер­ждая, что он остал­ся пол­но­стью скры­тым. Спе­ци­а­ли­сты из уни­вер­си­те­та в Тулейне, куда обра­тил­ся Легресс, не смог­ли ниче­го ска­зать ни о самом куль­те, ни о фигур­ке идо­ла, кото­рую он им пока­зал. Теперь инспек­тор обра­тил­ся к веду­щим спе­ци­а­ли­стам в дан­ной обла­сти и вновь не смог услы­шать ниче­го, кро­ме грен­ланд­ской исто­рии про­фес­со­ра Уэб­ба. Лихо­ра­доч­ный инте­рес, вызван­ный на кон­фе­рен­ции рас­ска­зом Легрес­са и под­креп­лен­ный пока­зан­ной им фигур­кой, полу­чил отра­же­ние в после­ду­ю­щей пере­пис­ке при­сут­ство­вав­ших уче­ных, хотя почти не был упо­мя­нут в офи­ци­аль­ных пуб­ли­ка­ци­ях архео­ло­ги­че­ско­го обще­ства. Осто­рож­ность все­гда явля­ет­ся глав­ной забо­той уче­ных, при­вык­ших стал­ки­вать­ся с шар­ла­тан­ством и под­дел­ка­ми. На неко­то­рое вре­мя Легресс пере­дал фигур­ку идо­ла про­фес­со­ру Уэб­бу, одна­ко после смер­ти послед­не­го полу­чил ее обрат­но, и она оста­ва­лась у него, так что уви­деть зага­доч­ный пред­мет я смог лишь совсем недав­но. Это дей­стви­тель­но жут­кое про­из­ве­де­ние, без сомне­ния, весь­ма напо­ми­на­ю­щее скульп­ту­ру юно­го Уил­кок­са.

Неуди­ви­тель­но, что мой дед был весь­ма взвол­но­ван рас­ска­зом скуль­пто­ра, после того как узнал исто­рию Легрес­са о зага­доч­ном куль­те. Теперь перед ним сто­ял моло­дой чело­век, кото­рый не толь­ко уви­дел во сне фигур­ку и точ­ные изоб­ра­же­ния иеро­гли­фов, обна­ру­жен­ных в южных боло­тах и грен­ланд­ских льдах, но и слы­шал во сне по край­ней мере три сло­ва, в точ­но­сти повто­ря­ю­щих закли­на­ния эски­мос­ских сата­ни­стов и луи­зи­ан­ских полу­кро­вок. Есте­ствен­но, что про­фес­сор Энджелл тут же начал свое соб­ствен­ное рас­сле­до­ва­ние; хотя лич­но я втайне подо­зре­вал юно­го Уил­кок­са в том, что тот, каким-то обра­зом узнав о зло­по­луч­ном куль­те и выду­мав целую серию мни­мых сно­ви­де­ний, решил про­длить таин­ствен­ную исто­рию за счет мое­го деда. Запи­си сно­ви­де­ний и вырез­ки из газет, собран­ные про­фес­со­ром, были, разу­ме­ет­ся, серьез­ным под­креп­ле­ни­ем его дога­док; одна­ко мой раци­о­на­лизм и необыч­ность про­бле­мы в целом при­ве­ли меня к выво­ду, кото­рый я тогда счи­тал наи­бо­лее разум­ным. Поэто­му, еще раз тща­тель­но изу­чив руко­пись и соот­не­ся тео­соф­ские и антро­по­ло­ги­че­ские суж­де­ния с рас­ска­зом Легрес­са, я решил поехать в Про­ви­денс, что­бы выска­зать спра­вед­ли­вые упре­ки в адрес скуль­пто­ра, поз­во­лив­ше­го себе столь бес­пар­дон­но обма­ны­вать пожи­ло­го уче­но­го.

Уил­кокс все еще про­жи­вал в оди­но­че­стве в “Доме под лили­я­ми” на Томас- стрит, в зда­нии, пред­став­ляв­шем собой урод­ли­вую вик­то­ри­ан­скую ими­та­цию фран­цуз­ской архи­тек­ту­ры сем­на­дца­то­го века, выпя­тив­шую свой ошту­ка­ту­рен­ный фасад сре­ди оча­ро­ва­тель­ных доми­ков коло­ни­аль­но­го сти­ля в тени самой изу­ми­тель­ной в Аме­ри­ке геор­ги­ан­ской церк­ви. Я застал его за рабо­той и, осмот­рев раз­бро­сан­ные по ком­на­те про­из­ве­де­ния, понял, что пере­до мной выда­ю­щий­ся и под­лин­ный талант. Я был убеж­ден, что он со вре­ме­нем про­сла­вит­ся как вели­кий дека­дент, ибо он сумел вопло­тить в глине, а когда-нибудь отра­зит в мра­мо­ре те ноч­ные кош­ма­ры и фан­та­зии, кото­рые Артур Мей­кен про­бу­дил в про­зе, а Кларк Эштон Смит ожи­вил в сво­их сти­хах и живо­пис­ных полот­нах.

Смуг­лый, хруп­кий юно­ша немно­го неряш­ли­во­го вида вяло ото­звал­ся на мой стук в дверь и, не вста­вая с места, спро­сил, что мне нуж­но. Когда я назвал себя, он про­явил неко­то­рый инте­рес; види­мо, в свое вре­мя мой дед раз­бу­дил в нем любо­пыт­ство, ана­ли­зи­руя его стран­ные сно­ви­де­ния, хотя так и не объ­яс­нил ему истин­ной при­чи­ны сво­е­го вни­ма­ния. Я не слиш­ком рас­ши­рил его зна­ния по это­му вопро­су, но тем не менее поста­рал­ся его раз­го­во­рить. Очень ско­ро я смог пол­но­стью убе­дить­ся в его несо­мнен­ной искрен­но­сти, посколь­ку мане­ра, в кото­рой он гово­рил о сво­их снах, рас­се­я­ла мои подо­зре­ния. Эти сно­ви­де­ния и их под­спуд­ное воз­дей­ствие силь­ней­шим обра­зом повли­я­ли на его твор­че­ство. Он пока­зал мне зло­ве­щую ста­тую, кон­ту­ры кото­рой едва не заста­ви­ли меня задро­жать от заклю­чен­ной в ней тем­ной силы. Он не мог при­пом­нить ника­ких иных впе­чат­ле­ний, вдох­но­вив­ших его на это тво­ре­ние, поми­мо сво­е­го баре­лье­фа, при­чем кон­ту­ры фигу­ры воз­ни­ка­ли под его рука­ми сами собой. Это был, несо­мнен­но, образ гиган­та, создан­ный его горя­чеч­ным бре­дом. Он ясно дал понять, что ниче­го не зна­ет о тай­ном куль­те, хотя бес­ко­неч­ные рас­спро­сы мое­го деда наво­ди­ли его на какие-то мыс­ли; тут я вновь поду­мал о том, где и каким обра­зом он мог уви­деть эти кош­мар­ные обра­зы.

Он рас­ска­зы­вал о сво­их снах в необыч­ной поэ­ти­че­ской мане­ре, застав­ляя меня слов­но воочию видеть ужа­са­ю­щие кар­ти­ны сыро­го цик­ло­пи­че­ско­го горо­да из скольз­ко­го зеле­но­ва­то­го кам­ня, чья гео­мет­рия, по его стран­но­му выра­же­нию, была совер­шен­но непра­виль­ной, и явствен­но слы­шать бес­пре­рыв­ный полу­со­зна­тель­ный зов из-под зем­ли: “Ктул­ху фхтагн! Ктул­ху фхтагн!”.

Сло­ва эти состав­ля­ли часть жут­ко­го при­зы­ва, обра­щен­но­го к мерт­во­му Ктул­ху, лежа­ще­му в сво­ем камен­ном скле­пе в Р’лайх, и я, несмот­ря на весь свой раци­о­на­лизм, почув­ство­вал глу­бо­кое вол­не­ние. Я думал, что Уил­кокс все-таки слы­шал рань­ше об этом куль­те, воз­мож­но, мель­ком, слу­чай­но, и вско­ре вос­по­ми­на­ние об этом рас­тво­ри­лось в мас­се не менее жут­ких книг и впе­чат­ле­ний. Позд­нее в силу его острой впе­чат­ли­тель­но­сти эти вос­по­ми­на­ния нашли вопло­ще­ние в снах, в баре­лье­фе и в этой жут­кой ста­туе, кото­рую я уви­дел в тот день; таким обра­зом, он обма­нул мое­го деда нена­ме­рен­но. Моло­дой чело­век отно­сил­ся к тому типу людей, чья склон­ность к аффек­та­ции и дур­ные мане­ры раз­дра­жа­ли меня, но они ничуть не меша­ли отдать долж­ное его талан­ту и искрен­но­сти. Мы рас­ста­лись вполне дру­же­ски, и я поже­лал ему вся­че­ских успе­хов на худо­же­ствен­ном попри­ще. Загад­ка таин­ствен­но­го куль­та про­дол­жа­ла вол­но­вать меня; вре­мя от вре­ме­ни мне уда­ва­лось встре­тить­ся с уче­ны­ми и узнать их точ­ку зре­ния на его про­ис­хож­де­ние и свя­зи. Я посе­тил Нью-Орле­ан, побе­се­до­вал с Легрес­сом и дру­ги­ми участ­ни­ка­ми того дав­не­го поли­цей­ско­го рей­да, уви­дел устра­ша­ю­щий камен­ный сим­вол и даже смог опро­сить кое-кого из еще живых плен­ни­ков- полу­кро­вок. Ста­рик Каст­ро, к сожа­ле­нию, умер за несколь­ко лет до это­го. То, что я смог полу­чить из пер­вых рук, ока­за­лось лишь под­твер­жде­ни­ем све­де­ний, уже извест­ных мне из руко­пи­си деда, и тем не менее я вновь был взвол­но­ван; теперь я не сомне­вал­ся, что напал на след весь­ма реаль­ной, исклю­чи­тель­но тай­ной и очень древ­ней рели­гии, откры­тие кото­рой сде­ла­ет меня извест­ным антро­по­ло­гом. Моей тогдаш­ней уста­нов­кой по-преж­не­му оста­вал­ся абсо­лют­ный мате­ри­а­лизм — хотел бы я, что­бы так было до сих пор, — и меня крайне раз­дра­жа­ло сво­ей непоз­во­ли­тель­ной ало­гич­но­стью сов­па­де­ние по вре­ме­ни неве­ро­ят­ных сно­ви­де­ний и собы­тий, в том чис­ле отра­жен­ных и в газет­ных вырез­ках, кото­рые собрал покой­ный про­фес­сор Энджелл.

Тогда я начал подо­зре­вать, а сего­дня знаю навер­ня­ка, что смерть мое­го деда была дале­ко не есте­ствен­ной. Он упал на узкой улоч­ке, иду­щей вверх по хол­му и киш­мя киша­щей вся­ки­ми замор­ски­ми ублюд­ка­ми, после того как его толк­нул моряк-негр. Я не забыл, что сре­ди слу­жи­те­лей куль­та в Луи­зи­ане было мно­го людей сме­шан­ной кро­ви и моря­ков, и меня ничуть не удив­ля­ют самые тай­ные и бес­че­ло­веч­ные мето­ды, обря­ды и риту­а­лы. Прав­да, Легрес­са и его людей никто не тро­нул, одна­ко в Нор­ве­гии скон­чал­ся моряк, уви­дев­ший нечто подоб­ное. Раз­ве не мог­ли све­де­ния о тща­тель­ных рас­сле­до­ва­ни­ях, кото­рые пред­при­нял мой дед после полу­че­ния дан­ных о снах скуль­пто­ра, достичь чьих-то ушей? Я думаю, что про­фес­сор Энджелл умер пото­му, что слиш­ком мно­го знал или, по край­ней мере, мог узнать. Суж­де­но ли мне уйти так же, как ему, пока­жет буду­щее, посколь­ку я уже сей­час знаю слиш­ком мно­го.

III. БЕЗУМИЕ ИЗ МОРСКИХ ГЛУБИН

Если бы небе­са захо­те­ли когда-нибудь совер­шить для меня бла­го­де­я­ние, то им ста­ло бы пол­ное устра­не­ние резуль­та­тов того сте­че­ния обсто­я­тельств, кото­рое побу­ди­ло меня бро­сить взгляд на одну бума­гу. В иной ситу­а­ции ничто не мог­ло бы заста­вить меня посмот­реть на этот ста­рый номер австра­лий­ско­го жур­на­ла “Сид­ней­ский бюл­ле­тень” от 18 апре­ля 1925 года. Он ускольз­нул от вни­ма­ния даже той кон­то­ры, кото­рая зани­ма­лась сбо­ром выре­зок для иссле­до­ва­ний мое­го деда.

К тому вре­ме­ни я почти забро­сил изу­че­ние того, что про­фес­сор Энджелл назвал “куль­том Ктул­ху”, и нахо­дил­ся в гостях у сво­е­го уче­но­го дру­га из Патер­со­на, штат Нью-Джер­си, хра­ни­те­ля мест­но­го музея и доволь­но извест­но­го спе­ци­а­ли­ста по мине­ра­ло­гии. Рас­смат­ри­вая как-то образ­цы кам­ней из запас­ни­ков музея, я обра­тил вни­ма­ние на стран­ное изоб­ра­же­ние на ста­рой бума­ге, посте­лен­ной на пол­ке под кам­ня­ми. Это и был упо­мя­ну­тый “Сид­ней­ский бюл­ле­тень”, а кар­тин­ка пред­став­ля­ла собой выпол­нен­ное фото­ти­пи­че­ским мето­дом изоб­ра­же­ние страш­ной камен­ной фигур­ки, почти иден­тич­ной той, кото­рую Легресс обна­ру­жил на боло­тах.

Жад­но выхва­тив жур­нал из-под дра­го­цен­но­го гру­за кол­лек­ции, я вни­ма­тель­но про­смот­рел замет­ку и был разо­ча­ро­ван ее малым объ­е­мом. Содер­жа­ние ее, одна­ко, было необы­чай­но важ­ным для моих выды­ха­ю­щих­ся поис­ков, и поэто­му я акку­рат­но выре­зал замет­ку из жур­на­ла. В ней сооб­ща­лось сле­ду­ю­щее:

“В МОРЕ ОБНАРУЖЕНО ТАИНСТВЕННОЕ СУДНО.

“Бди­тель­ный” при­был с неуправ­ля­е­мой ново­зе­ланд­ской яхтой на бук­си­ре. На бор­ту один живой и один мерт­вый. Рас­сказ об отча­ян­ной бит­ве и гибе­ли на море. Спа­сен­ный моряк отка­зы­ва­ет­ся сооб­щить подроб­но­сти стран­но­го про­ис­ше­ствия, у него обна­ру­жен стран­ный идол. Пред­сто­ит рас­сле­до­ва­ние. “Бди­тель­ный”, гру­зо­вое суд­но ком­па­нии Мор­ри­со­на, вышед­шее из Валь­па­ра­и­со, подо­шло сего­дня утром к сво­е­му при­ча­лу в Дар­линг-Хар­бо­ре, ведя на бук­си­ре раз­би­тую и неуправ­ля­е­мую, но хоро­шо воору­жен­ную паро­вую яхту “Тре­во­га” из Дани­ди­на, Новая Зелан­дия, кото­рая была обна­ру­же­на 12 апре­ля в 34 гра­ду­сах 21 мину­те южной широ­ты и 152 гра­ду­сах 17 мину­тах запад­ной дол­го­ты с одним живым и одним мерт­вым чело­ве­ком на бор­ту. “Бди­тель­ный” поки­нул Валь­па­ра­и­со 25 мар­та и 2 апре­ля зна­чи­тель­но откло­нил­ся к югу от сво­е­го кур­са из-за необык­но­вен­но силь­но­го штор­ма и гигант­ских волн. 12 апре­ля было обна­ру­же­но бро­шен­ное суд­но; на пер­вый взгляд яхта каза­лась совер­шен­но пустой, одна­ко затем там нашли одно­го живо­го чело­ве­ка в полу­безум­ном состо­я­нии и одно­го мерт­ве­ца, скон­чав­ше­го­ся боль­ше неде­ли назад. Остав­ший­ся в живых сжи­мал в руках страш­но­го камен­но­го идо­ла неиз­вест­но­го про­ис­хож­де­ния, око­ло фута в высо­ту, в отно­ше­нии кото­ро­го спе­ци­а­ли­сты Сид­ней­ско­го уни­вер­си­те­та, Коро­лев­ско­го обще­ства, а так­же Музея Кол­ледж-стрит при­зна­ли свою пол­ную неосве­дом­лен­ность. Сам выжив­ший утвер­жда­ет, что обна­ру­жил этот пред­мет в салоне яхты, в неболь­шом рез­ном алта­ре необыч­но­го вида.

Этот чело­век, после того как при­шел в чув­ство, рас­ска­зал весь­ма стран­ную исто­рию о пират­стве и кро­ва­вой резне. Он назвал­ся Густа­вом Йохан­се­ном, нор­веж­цем, вто­рым помощ­ни­ком капи­та­на на двух­мач­то­вой шхуне “Эмма” из Оклен­да, кото­рая отплы­ла в Кальяо 20 фев­ра­ля, имея на бор­ту коман­ду из один­на­дца­ти чело­век Он рас­ска­зал, что “Эмма” задер­жа­лась в пути и была отне­се­на к югу от сво­е­го кур­са силь­ным штор­мом 1‑го мар­та, и 22 мар­та в 49 гра­ду­сах и 51 мину­те южной широ­ты и 128 гра­ду­сах и 34 мину­тах запад­ной дол­го­ты встре­ти­ла “Тре­во­гу”, управ­ля­е­мую стран­ной и выгля­дев­шей весь­ма зло­ве­ще коман­дой из кана­ков и мети­сов. Полу­чив насто­я­тель­ный при­каз повер­нуть назад, капи­тан Кол­линз отка­зал­ся выпол­нить его, и тогда стран­ный эки­паж без вся­ко­го пре­ду­пре­жде­ния открыл ярост­ный огонь по шхуне из бата­реи мед­ных пушек, состав­ляв­ших воору­же­ние яхты.

Коман­да “Эммы”, как рас­ска­зал остав­ший­ся в живых, откры­ла ответ­ный огонь, и когда их суд­но уже нача­ло тонуть от про­бо­ин ниже ватер­ли­нии, смог­ла под­ве­сти шху­ну бор­том к бор­ту яхты, пере­брать­ся на нее и всту­пить в схват­ку с эки­па­жем на палу­бе. В резуль­та­те им при­шлось пере­бить всех дика­рей, кото­рые пре­вос­хо­ди­ли их чис­лом, из-за их ярост­но­го и отча­ян­но­го, хотя и доволь­но неуме­ло­го сопро­тив­ле­ния.

Трое из эки­па­жа “Эммы” были уби­ты, вклю­чая капи­та­на Кол­лин­за и пер­во­го помощ­ни­ка Гри­на; остав­ши­е­ся восемь чело­век под коман­дой вто­ро­го помощ­ни­ка Йохан­се­на взя­ли на себя управ­ле­ние захва­чен­ной яхтой и дви­ну­лись преж­ним кур­сом с целью опре­де­лить, по какой при­чине эки­паж яхты тре­бо­вал от них его изме­не­ния. На сле­ду­ю­щий день они уви­де­ли малень­кий ост­ров и, при­ча­лив, выса­ди­лись на него, хотя никто из них не знал ранее о суще­ство­ва­нии зем­ли в этой части оке­а­на; шесте­ро каким-то обра­зом погиб­ли на бере­гу, при­чем в этой части сво­е­го рас­ска­за Йохан­сен стал крайне сдер­жан­ным и скрыт­ным, сооб­щив лишь о том, что они упа­ли в глу­бо­кую рас­се­ли­ну в ска­лах. Позд­нее, по всей види­мо­сти, он и его остав­ший­ся в живых напар­ник попы­та­лись вер­нуть яхту в порт, но 2 апре­ля ока­за­лись жерт­ва­ми штор­ма. С это­го момен­та и до дня сво­е­го спа­се­ния 12 апре­ля Йохан­сен мало что пом­нит и, в част­но­сти, не может сооб­щить, когда умер его напар­ник, Уильям Брай­ден. Смерть послед­не­го, как пока­зал осмотр, не была вызва­на каки­ми-либо явны­ми при­чи­на­ми и, по всей веро­ят­но­сти, про­изо­шла в резуль­та­те пере­воз­буж­де­ния или чрез­мер­но­го холо­да. Из Дани­ди­на по теле­гра­фу сооб­щи­ли, что “Тре­во­га” была хоро­шо извест­на как тор­го­вое суд­но, кур­си­ро­вав­шее меж­ду ост­ро­ва­ми Тихо­го оке­а­на, и что она поль­зо­ва­лась дур­ной репу­та­ци­ей по все­му побе­ре­жью. Ей вла­де­ла стран­ная груп­па мети­сов, чьи частые сбо­ри­ща и ноч­ные путе­ше­ствия по лесам воз­буж­да­ли нема­лое любо­пыт­ство; она вышла в море в боль­шой спеш­ке сра­зу же после штор­ма и под­зем­ных толч­ков 1 мар­та. Наш окленд­ский кор­ре­спон­дент сооб­ща­ет, что “Эмма” и ее эки­паж поль­зо­ва­лись пре­вос­ход­ной репу­та­ци­ей, а Йохан­се­на харак­те­ри­зу­ет как трез­во­мыс­ля­ще­го и достой­но­го чело­ве­ка. Адми­рал­тей­ство созда­ло комис­сию по рас­сле­до­ва­нию это­го про­ис­ше­ствия, кото­рое нач­нет­ся уже зав­тра; в ходе рас­сле­до­ва­ния будет пред­при­ня­та попыт­ка полу­чить от Йохан­се­на боль­ше све­де­ний, чем он сооб­щил до сих пор”.

Вот и вся замет­ка вме­сте с фото­сним­ком адско­го изоб­ра­же­ния; но какую же цепь ассо­ци­а­ций она про­бу­ди­ла в моем созна­нии! Ведь это были бес­цен­ные новые све­де­ния отно­си­тель­но куль­та Ктул­ху, под­твер­ждав­шие, что он име­ет отно­ше­ние к морю, а не толь­ко к зем­ле. В самом деле, каким моти­вом руко­вод­ство­вал­ся эки­паж полу­кро­вок, когда при­ка­зал “Эмме” повер­нуть назад, когда при­бли­зил­ся к ней с ужас­ным идо­лом на бор­ту? Что это за неиз­вест­ный ост­ров, на кото­ром умер­ли шесте­ро чле­нов эки­па­жа “Эммы” и о кото­ром помощ­ник Йохан­сен так не хотел рас­ска­зы­вать? Что было вскры­то в ходе рас­сле­до­ва­ния, пред­при­ня­то­го адми­рал­тей­ством, и что извест­но об этом пагуб­ном куль­те в Дани­дине? И глав­ное — какая глу­бин­ная и сверхъ­есте­ствен­ная связь суще­ство­ва­ла меж­ду эти­ми собы­ти­я­ми и раз­лич­ны­ми фак­та­ми, зафик­си­ро­ван­ны­ми моим дедом?

1 мар­та — или 28 фев­ра­ля, в соот­вет­ствии с меж­ду­на­род­ной лини­ей пере­ме­ны дат, — про­изо­шли зем­ле­тря­се­ние и шторм. Из Дани­ди­на “Тре­во­га” и ее гнус­ный эки­паж вышли весь­ма поспеш­но, буд­то по чье­му-то насто­я­тель­но­му при­ка­зу, и в это же вре­мя на дру­гом кон­це зем­ли поэты и худож­ни­ки нача­ли видеть в сво­их снах стран­ный, про­пи­тан­ный сыро­стью цик­ло­пи­че­ский город, а юный скуль­птор выле­пил во сне фигу­ру ужас­но­го Ктул­ху. 23 мар­та эки­паж “Эммы” выса­дил­ся на неве­до­мом ост­ро­ве, где оста­вил потом шесте­рых мерт­ве­цов; и имен­но в этот день сны чув­стви­тель­ных людей при­об­ре­ли устра­ша­ю­щую яркость, и кош­мар их завер­шал­ся сце­ной пре­сле­до­ва­ния гигант­ским мон­стром; в этот же день архи­тек­тор схо­дит с ума, а скуль­птор вне­зап­но впа­да­ет в горя­чеч­ный бред! И что ска­зать по пово­ду штор­ма 2 апре­ля — дня, когда все сны о влаж­ном горо­де неожи­дан­но пре­кра­ти­лись, а Уил­кокс невре­ди­мым спас­ся из пле­на стран­ной лихо­рад­ки? Что все это озна­ча­ет — в соче­та­нии с наме­ка­ми ста­ро­го Каст­ро о явив­ших­ся со звезд и ушед­ших в глу­би­ны Вели­ких Древ­них и их гря­ду­щем цар­ство­ва­нии, о куль­те веру­ю­щих в них и их вла­сти над сно­ви­де­ни­я­ми? Неуже­ли я балан­си­рую на самом краю кос­ми­че­ско­го ужа­са, лежа­ще­го за пре­де­ла­ми того, что может выне­сти чело­век? Если это так, то день вто­ро­го апре­ля каким-то обра­зом оста­но­вил чудо­вищ­ную опас­ность, кото­рая уже нача­ла ата­ку на душу чело­ве­че­ства.

В тот же вечер, отпра­вив несколь­ко теле­грамм, я попро­щал­ся со сво­им при­я­те­лем и сел на поезд до Сан-Фран­цис­ко. Менее чем через месяц я уже был в Дани­дине, где, одна­ко, мало что было извест­но о слу­жи­те­лях стран­но­го куль­та, кото­рые сло­ня­лись по пор­то­вым тавер­нам. Отбро­сы обще­ства были слиш­ком баналь­ной темой для раз­го­во­ров; хотя ходи­ли смут­ные слу­хи отно­си­тель­но одно­го путе­ше­ствия, совер­шен­но­го эти­ми полу­кров­ка­ми в глубь ост­ро­ва, во вре­мя кото­ро­го с отда­лен­ных хол­мов были слыш­ны при­глу­шен­ные зву­ки бара­ба­на и вид­не­лись крас­ные язы­ки пла­ме­ни. В Оклен­де я узнал, что по воз­вра­ще­нии Йохан­се­на его свет­лые воло­сы ока­за­лись совер­шен­но седы­ми; вер­нув­шись после поверх­ност­но­го и непол­но­го допро­са в Сид­нее, он про­дал свой кот­тедж на Уэст-стрит в Дани­дине и вме­сте с женой уехал к себе в Нор­ве­гию. О сво­ем необы­чай­ном при­клю­че­нии он рас­ска­зы­вал дру­зьям не боль­ше, чем сооб­щил чинов­ни­кам адми­рал­тей­ства, так что они не мог­ли ниче­го доба­вить и помог­ли мне лишь тем, что дали его адрес в Осло.

После это­го я отпра­вил­ся в Сид­ней, где совер­шен­но без­ре­зуль­тат­но пооб­щал­ся с моря­ка­ми и участ­ни­ка­ми адми­рал­тей­ско­го рас­сле­до­ва­ния. Я видел “Тре­во­гу”, теперь про­дан­ную и исполь­зу­е­мую как тор­го­вое суд­но, на Кру­го­вом При­ча­ле Сид­ней­ской бух­ты, но ее внеш­ний вид не гово­рил ни о чем необыч­ном. Скрю­чен­ная фигур­ка с голо­вой кара­ка­ти­цы, дра­ко­ньим туло­ви­щем, чешуй­ча­ты­ми кры­лья­ми и покры­тым иеро­гли­фа­ми пье­де­ста­лом теперь хра­ни­лась в Музее в Гайд-пар­ке; я дол­го и вни­ма­тель­но раз­гля­ды­вал ее, обна­ру­жив, что это вещь, выпол­нен­ная с исклю­чи­тель­ным искус­ством и столь же таин­ствен­ная, устра­ша­ю­ще древ­няя и необыч­ная, как и мень­ший по раз­ме­ру экзем­пляр Легрес­са. Хра­ни­тель музея, гео­лог по спе­ци­аль­но­сти, ска­зал мне, что счи­та­ет ее чудо­вищ­ной загад­кой, посколь­ку на зем­ле не суще­ству­ет тако­го кам­ня, из кото­ро­го она мог­ла быть изго­тов­ле­на. Тут я с содро­га­ни­ем вспом­нил сло­ва ста­ро­го Каст­ро, кото­ры­ми он опи­сы­вал Легрес­су Вели­ких Древ­них: “Они при­шли со звезд и при­нес­ли с собой свои изоб­ра­же­ния”.

Столк­нув­шись с небы­ва­лым досе­ле душев­ным потря­се­ни­ем, я решил теперь отпра­вить­ся в Осло для встре­чи с Йохан­се­ном. Добрав­шись до Лон­до­на, я пере­сел там на корабль, отправ­ляв­ший­ся в нор­веж­скую сто­ли­цу, и в один из осен­них дней вышел на набе­реж­ную в тени Эгеб­ер­га. Я знал, что Йохан­сен про­жи­ва­ет в Ста­ром горо­де коро­ля Хароль­да Хар­дра­да, сохра­няв­шем имя “Осло” на про­тя­же­нии всех веков, пока боль­ший город мас­ки­ро­вал­ся под име­нем “Хри­сти­а­ния”. Я немно­го про­ка­тил­ся на так­си и вско­ре с бью­щим­ся серд­цем сту­чал­ся в дверь акку­рат­но­го ста­рин­но­го доми­ка с ошту­ка­ту­рен­ным фаса­дом. Оде­тая в чер­ное жен­щи­на со скорб­ным лицом выслу­ша­ла мои объ­яс­не­ния и на пло­хом англий­ском сооб­щи­ла оше­ло­мив­шую меня новость — Густа­ва Йохан­се­на боль­ше нет.

Он про­жил совсем недол­го после сво­е­го воз­вра­ще­ния, ска­за­ла его жена, пото­му что собы­тия 1925 года что-то сло­ма­ли в нем. Он рас­ска­зал ей не боль­ше, чем всем осталь­ным, одна­ко оста­вил боль­шую руко­пись — о “тех­ни­че­ских дета­лях”, как он гово­рил, — напи­сан­ную по-англий­ски, веро­ят­но, что­бы не под­вер­гать жену опас­но­стям слу­чай­но­го любо­пыт­ства. Одна­жды, когда он про­хо­дил по узкой улоч­ке близ Готен­бург­ско­го дока, из чер­дач­но­го окна одно­го из домов на него упа­ла связ­ка каких-то бумаг и сби­ла с ног. Двое мат­ро­сов-индий­цев сра­зу же помог­ли ему под­нять­ся, но он скон­чал­ся еще до при­бы­тия “Ско­рой помо­щи”. Вра­чи не нашли ника­кой оче­вид­ной при­чи­ны смер­ти и при­пи­са­ли ее сер­деч­ной недо­ста­точ­но­сти и ослаб­лен­но­му состо­я­нию. С тех пор меня гло­жет посто­ян­ный и навяз­чи­вый тем­ный страх, и я знаю, что он не оста­вит меня, пока я не най­ду свой конец, “слу­чай­но” или каким-нибудь иным обра­зом. Убе­див вдо­ву, что озна­ком­ле­ние с “тех­ни­че­ски­ми дета­ля­ми” — цель мое­го столь дол­го­го путе­ше­ствия, я смог полу­чить руко­пись и начал читать ее на обрат­ном пути в Лон­дон.

Это было про­стое и доволь­но бес­связ­ное сочи­не­ние — наив­ная попыт­ка моря­ка опи­сать зад­ним чис­лом слу­чив­ши­е­ся с ним собы­тия и день за днем вос­ста­но­вить то ужас­ное послед­нее путе­ше­ствие. Я не могу пере­дать его дослов­но, учи­ты­вая всю туман­ность изло­же­ния и пере­гру­жен­ность дета­ля­ми, но поста­ра­юсь сле­до­вать сюже­ту так, что­бы вы поня­ли, поче­му звук воды, бью­щей в бор­та кораб­ля, стал для меня посте­пен­но настоль­ко невы­но­си­мым, что я вынуж­ден был заткнуть уши ватой.

Йохан­сен, сла­ва Богу, узнал не все, хотя уви­дел и город, и Суще­ство. Но я боль­ше не могу спо­кой­но спать, когда думаю о тех ужа­сах, что таят­ся совсем рядом с нашей жиз­нью, об исча­ди­ях ада, при­шед­ших сюда с седых звезд и спя­щих теперь в пучине вод, о том, что при­вер­жен­цы кош­мар­но­го куль­та пом­нят о них и жаж­дут вновь явить миру, когда какое-нибудь новое зем­ле­тря­се­ние сно­ва выне­сет их чудо­вищ­ный город навстре­чу солн­цу и вет­ру.

Путе­ше­ствие Йохан­се­на нача­лось имен­но так, как он сооб­щил комис­сии адми­рал­тей­ства. “Эмма”, гру­же­ная бал­ла­стом, поки­ну­ла Окленд 20 фев­ра­ля и ощу­ти­ла на себе всю силу вызван­ной под­зем­ным толч­ком бури, кото­рая под­ня­ла со дна моря ужа­сы, напол­нив­шие люд­ские сны. Вновь под­чи­нив­шись управ­ле­нию, корабль стал быст­ро про­дви­гать­ся впе­ред, пока не ока­зал­ся оста­нов­лен­ным “Тре­во­гой” 22 мар­та, и я смог почув­ство­вать горечь и сожа­ле­ние помощ­ни­ка капи­та­на, когда он опи­сы­вал обстрел и потоп­ле­ние шху­ны. О смуг­ло­ли­цых слу­жи­те­лях куль­та, нахо­див­ших­ся на бор­ту “Тре­во­ги”, он писал с нескры­ва­е­мым омер­зе­ни­ем. Похо­же, в них было нечто нево­об­ра­зи­мо гнус­ное, отче­го их уни­что­же­ние пре­вра­ща­лось почти в свя­щен­ный долг — имен­но поэто­му Йохан­сен с нескры­ва­е­мым недо­уме­ни­ем вос­при­нял обви­не­ния в жесто­ко­сти, бро­шен­ные в адрес его коман­ды во вре­мя слу­ша­ния в суде. Затем, дви­жи­мые любо­пыт­ством, люди Йохан­се­на мча­лись впе­ред на захва­чен­ной яхте, пока, нахо­дясь в 47 гра­ду­сах 9 мину­тах южной широ­ты и 126 гра­ду­сах 43 мину­тах запад­ной дол­го­ты, не наткну­лась на бере­го­вую линию, где посре­ди лип­кой гря­зи и ила обна­ру­жи­ли зарос­шую трост­ни­ком камен­ную клад­ку, кото­рая была не чем иным, как мате­ри­а­ли­зо­ван­ным ужа­сом нашей пла­не­ты — кош­мар­ным горо­дом-тру­пом Р’лайх, постро­ен­ным в неза­па­мят­ные века исто­рии гигант­ски­ми отвра­ти­тель­ны­ми созда­ни­я­ми, спу­стив­ши­ми­ся с тем­ных звезд Там лежа­ли Вели­кий Ктул­ху и его воин­ство, скры­тые в усы­паль­ни­цах из зеле­но­го склиз­ко­го кам­ня, посы­лав­шие те самые виде­ния, кото­рые в ноч­ных кош­ма­рах про­ни­ка­ли в сны чут­ких людей, а вер­ных слуг зва­ли в поход ради осво­бож­де­ния и воз­рож­де­ния сво­их пове­ли­те­лей. Обо всем это Йохан­сен не подо­зре­вал, но видит Бог, вско­ре он узрел вполне доста­точ­но!

Я пред­по­ло­жил, что на поверх­ность воды высту­пи­ла толь­ко самая вер­хуш­ка чудо­вищ­ной, увен­чан­ной моно­ли­том цита­де­ли, под кото­рой лежал Вели­кий Ктул­ху. Помыс­лив о про­тя­жен­но­сти той части, что ухо­дит вглубь, я едва не дал волю мыс­лям о само­убий­стве. Йохан­сен и его мат­ро­сы были охва­че­ны бла­го­го­вей­ным ужа­сом перед лицом кос­ми­че­ско­го вели­чия это­го исто­ча­ю­ще­го вла­гу Вави­ло­на древ­них демо­нов и, по всей види­мо­сти, без вся­кой под­сказ­ки дога­да­лись, что это не мог­ло быть тво­ре­ни­ем нашей или любой дру­гой зем­ной циви­ли­за­ции. Тре­пет от немыс­ли­мо­го раз­ме­ра зеле­но­ва­тых камен­ных бло­ков, от потря­са­ю­щей высо­ты огром­но­го рез­но­го моно­ли­та, от оше­лом­ля­ю­ще­го сход­ства колос­саль­ных ста­туй и баре­лье­фов со стран­ной фигур­кой, обна­ру­жен­ной в кора­бель­ном алта­ре “Тре­во­ги”, явно чув­ству­ет­ся в каж­дой стро­ке бес­хит­рост­но­го повест­во­ва­ния помощ­ни­ка капи­та­на.

Не имея пред­став­ле­ния о том, что такое футу­ризм, Йохан­сен тем не менее при­бли­зил­ся к нему в сво­ем изоб­ра­же­нии горо­да. Вме­сто точ­но­го опи­са­ния опре­де­лен­ных соору­же­ний или зда­ний он огра­ни­чи­ва­ет­ся толь­ко общи­ми впе­чат­ле­ни­я­ми от гигант­ских углов или камен­ных плос­ко­стей — поверх­но­стей слиш­ком боль­ших, что­бы они были созда­ны на этой пла­не­те, и усе­ян­ных устра­ша­ю­щи­ми изоб­ра­же­ни­я­ми и пись­ме­на­ми. Я упо­мя­нул здесь его выска­зы­ва­ния об углах, посколь­ку это напом­ни­ло мне один момент в рас­ска­зе Уил­кок­са о его страш­ных снах. Он гово­рил, что гео­мет­рия про­стран­ства, явив­ше­го­ся ему во сне, была ано­маль­ной, неэв­кли­до­вой и пуга­ю­ще напол­нен­ной сфе­ра­ми и изме­ре­ни­я­ми, отлич­ны­ми от наших. Теперь мало­гра­мот­ный моряк почув­ство­вал то же самое, гля­дя на ужас­ную реаль­ность.

Йохан­сен и его люди выса­ди­лись на поло­гий или­стый берег это­го чудо­вищ­но­го акро­по­ля и ста­ли, сколь­зя, караб­кать­ся вверх по тита­ни­че­ским, соча­щим­ся вла­гой бло­кам, кото­рые никак не мог­ли быть лест­ни­цей для смерт­ных. Даже солн­це на небе выгля­де­ло иска­жен­ным в миаз­мах, исто­ча­е­мых этой погру­жен­ной в море гро­ма­дой, а угро­за и опас­ность зло­ве­ще ска­ли­лись из каж­до­го безум­но­го, усколь­за­ю­ще­го изги­ба рез­но­го кам­ня, где повтор­ный взгляд ловил впа­ди­ну на том же месте, на кото­ром пер­вый обна­ру­жи­вал выпук­лость.

Нечто очень похо­жее на страх охва­ти­ло всех путе­ше­ствен­ни­ков еще до того, как они уви­де­ли что-либо, кро­ме кам­ней, ила и водо­рос­лей. Каж­дый из них убе­жал бы, если бы не боял­ся насме­шек осталь­ных, и пото­му они толь­ко дела­ли вид, буд­то ищут — как ока­за­лось, совер­шен­но без­ре­зуль­тат­но — какой-нибудь неболь­шой суве­нир на память об этом месте.

Пор­ту­га­лец Род­ри­гес был пер­вым, кто забрал­ся на под­но­жие моно­ли­та и крик­нул, что обна­ру­жил нечто инте­рес­ное. Осталь­ные после­до­ва­ли за ним, и все вме­сте с любо­пыт­ством уста­ви­лись на огром­ную рез­ную дверь с уже зна­ко­мым изоб­ра­же­ни­ем голо­во­но­го­го дра­ко­на. Она была похо­жа, писал Йохан­сен, на дверь амба­ра; все сра­зу поня­ли, что это имен­но дверь из-за вити­е­ва­то укра­шен­ной пере­мыч­ки, поро­га и кося­ков, хотя они так и не поня­ли, лежит ли она плос­ко, как люк на кораб­ле, или сто­ит косо, как дверь погре­ба. Как гово­рил Уил­кокс, гео­мет­рия здесь была совер­шен­но непра­виль­ной. Нель­зя было с уве­рен­но­стью ска­зать, рас­по­ло­же­ны море и поверх­ность зем­ли гори­зон­таль­но или нет, посколь­ку отно­си­тель­ное рас­по­ло­же­ние все­го окру­жа­ю­ще­го фан­тас­ма­го­ри­че­ски меня­лось.

Брай­ден нада­вил на камень в несколь­ких местах, но без­успеш­но. Тогда Доно­ван акку­рат­но ощу­пал всю дверь по кра­ям, нажи­мая на каж­дый уча­сток по отдель­но­сти. Он караб­кал­ся вдоль гигант­ско­го, покры­то­го пле­се­нью кам­ня — если толь­ко вещь эта все-таки не лежа­ла гори­зон­таль­но, — и все гада­ли, может ли какая-либо дверь во Все­лен­ной быть столь огром­ной. Затем очень мяг­ко и мед­лен­но панель раз­ме­ром в акр нача­ла опус­кать­ся вниз, и они поня­ли, что она балан­си­ро­ва­ла в неустой­чи­вом рав­но­ве­сии. Доно­ван соскольз­нул вниз по кося­ку, при­со­еди­нив­шись к сво­им това­ри­щам, и теперь они все вме­сте наблю­да­ли за стран­ным опус­ка­ни­ем чудо­вищ­но­го рез­но­го пор­та­ла. В этом фан­та­сти­че­ском мире опти­че­ско­го иска­же­ния пли­та дви­га­лась совер­шен­но неесте­ствен­но, по диа­го­на­ли, так что все пра­ви­ла дви­же­ния мате­рии и зако­ны пер­спек­ти­вы каза­лись нару­шен­ны­ми.

Двер­ной про­ем зиял тем­но­той, казав­шей­ся почти мате­ри­аль­ной. И дей­стви­тель­но, этот мрак жил соб­ствен­ной жиз­нью — через мгно­ве­ние он радост­но устре­мил­ся нару­жу, как дым после мно­го­ве­ко­во­го зато­че­ния, и по мере того как он, хло­пая пере­пон­ча­ты­ми кры­лья­ми, выплы­вал в смор­щен­ное иска­жен­ное небо, солн­це ста­ло мерк­нуть у них на гла­зах. Из обна­жив­ших­ся глу­бин под­ни­мал­ся совер­шен­но невы­но­си­мый смрад, а отли­чав­ший­ся ост­рым слу­хом Хоукинс уло­вил отвра­ти­тель­ный хлю­па­ю­щий звук дале­ко вни­зу. И вот тогда, неук­лю­же гро­мы­хая и исто­чая слизь, перед ними появи­лось Оно и на ощупь ста­ло выдав­ли­вать свою зеле­ную желе­об­раз­ную без­мер­ность через чер­ный двер­ной про­ем в отрав­лен­ную атмо­сфе­ру это­го безум­но­го горо­да.

В этом месте руко­пи­си почерк бед­ня­ги Йохан­се­на стал почти нераз­бор­чи­вым. Из шести чело­век, не вер­нув­ших­ся на корабль, двое умер­ли тут же, на месте — как он думал, про­сто от стра­ха. Суще­ство не под­да­ва­лось опи­са­нию — ибо нет язы­ка, под­хо­дя­ще­го для пере­да­чи таких пучин кри­ча­ще­го вне­вре­мен­но­го безу­мия, тако­го жут­ко­го про­ти­во­ре­чия всем зако­нам мате­рии, энер­гии и кос­ми­че­ско­го поряд­ка. Шага­ю­щая, или, точ­нее, ковы­ля­ю­щая гор­ная вер­ши­на. О Боже! Что же уди­ви­тель­но­го в том, что на дру­гом кон­це Зем­ли выда­ю­щий­ся архи­тек­тор сошел с ума, а бед­ный Уил­кокс, полу­чив теле­па­ти­че­ский сиг­нал, забо­лел лихо­рад­кой? Про­об­раз чудо­вищ­ных идо­лов, зеле­ное лип­кое порож­де­ние звезд про­бу­ди­лось, что­бы предъ­явить свои пра­ва. Звез­ды вновь заня­ли бла­го­при­ят­ное поло­же­ние, и то, чего древ­не­му куль­ту не уда­лось добить­ся все­ми сво­и­ми риту­а­ла­ми, было по чистой слу­чай­но­сти осу­ществ­ле­но куч­кой ниче­го не веда­ю­щих моря­ков. После мил­ли­ар­дов лет зато­че­ния Вели­кий Ктул­ху был вновь сво­бо­ден и жаж­дал насла­дить­ся этой сво­бо­дой.

Трое были сме­те­ны гигант­ски­ми ког­тя­ми преж­де, чем успе­ли поше­ве­лить­ся. Упо­кой Гос­подь их душу, если где-нибудь в этой Все­лен­ной есть место для покоя. Это были Доно­ван, Гер­ре­ра и Анг­стром. Пар­кер поскольз­нул­ся, когда остав­ши­е­ся в живых, поте­ряв голо­ву от стра­ха, нес­лись к лод­ке по гигант­ским сту­пе­ням, покры­тым зеле­ной кор­кой, и Йохан­сен кля­нет­ся, что его про­гло­ти­ла камен­ная клад­ка, кото­рая неожи­дан­но раз­верз­лась на ров­ном месте. В кон­це кон­цов до лод­ки добе­жа­ли толь­ко Брай­ден и сам Йохан­сен; они нача­ли отча­ян­но гре­сти к “Тре­во­ге”, а чудо­ви­ще сполз­ло по скольз­ким кам­ням в воду и теперь, теряя вре­мя, барах­та­лось у бере­га.

Хотя рабо­чих рук явно не хва­та­ло, им уда­лось все­го за несколь­ко минут лихо­ра­доч­ной спеш­ки запу­стить дви­га­тель “Тре­во­ги” и отплыть. Мед­лен­но наби­рая ход, яхта нача­ла вспе­ни­вать мерт­вую воду, а меж­ду тем воз­ле камен­ных нагро­мож­де­ний гибель­но­го бере­га, кото­рый никак нель­зя было назвать зем­лей, тита­ни­че­ское звезд­ное Суще­ство что-то бор­мо­та­ло и пус­ка­ло слю­ни, как Поли­фем, посы­ла­ю­щий про­кля­тия вслед уда­ля­ю­ще­му­ся кораб­лю Одис­сея. Затем Вели­кий Ктул­ху, более отваж­ный, чем леген­дар­ные цик­ло­пы, начал пре­сле­до­ва­ние, взды­мая гигант­ские вол­ны сво­и­ми кос­ми­че­ски­ми по силе греб­ка­ми. Брай­ден огля­нул­ся назад и поте­рял рас­су­док С того момен­та он все вре­мя толь­ко сме­ял­ся с корот­ки­ми пау­за­ми до тех пор, пока смерть не настиг­ла его одна­жды ночью в каю­те, пока его напар­ник в безу­мии бро­дил по кораб­лю.

Но Йохан­сен все-таки не сдал­ся. Зная, что Суще­ство без тру­да настиг­нет “Тре­во­гу”, даже если дви­гать­ся на всех парах, он решил­ся на отча­ян­ный шаг: уста­но­вив маши­ну на самый пол­ный, мол­нией взле­тел на мостик и рез­ко раз­вер­нул штур­вал. В реве волн и брыз­гах соле­ной воды, когда маши­на вновь набра­ла пол­ные обо­ро­ты, храб­рый нор­ве­жец напра­вил нос кораб­ля пря­мо на пре­сле­ду­ю­щее его чудо­вищ­ное желе, воз­вы­шав­ше­е­ся над гряз­ной пеной, подоб­но кор­ме дья­воль­ско­го галео­на. Чудо­вищ­ная верх­няя часть голо­во­но­го­го с вытя­ну­ты­ми впе­ред щупаль­ца­ми под­ни­ма­лась почти до буш­при­та малень­кой яхты, но Йохан­сен отваж­но повел корабль впе­ред. Раз­дал­ся взрыв, как буд­то лоп­нул гигант­ский пузырь, за ним — отвра­ти­тель­ный звук раз­ре­за­е­мой попо­лам тита­ни­че­ской меду­зы, сопро­вож­да­е­мый зло­во­ни­ем тыся­чи раз­вер­стых могил. За один миг корабль накры­ло едкое и ослеп­ля­ю­щее зеле­ное обла­ко, так что была вид­на лишь ярост­но кипя­щая вода за кор­мой; и хотя — Боже мило­серд­ный! — раз­ме­тав­ши­е­ся кло­чья безы­мян­но­го послан­ца звезд посте­пен­но вос­со­еди­ня­лись в свою тош­но­твор­ную пер­во­на­чаль­ную фор­му, дистан­ция меж­ду ним и “Тре­во­гой” стре­ми­тель­но уве­ли­чи­ва­лась.

На этом все кон­чи­лось. С того момен­та Йохан­сен сидел в руб­ке, рас­смат­ри­вал фигур­ку идо­ла, да еще вре­мя от вре­ме­ни гото­вил нехит­рую еду для себя и сме­ю­ще­го­ся безум­ца рядом с ним. Он даже не пытал­ся управ­лять суд­ном после отча­ян­ной гон­ки, посколь­ку силы, каза­лось, пол­но­стью оста­ви­ли его. Затем был шторм 2 апре­ля, когда его созна­ние нача­ло зату­ма­ни­вать­ся. Воз­ник­ло ощу­ще­ние вих­ре­во­го при­зрач­но­го кру­же­ния в водо­во­ро­тах бес­ко­неч­но­сти, беше­ной скач­ки сквозь вер­тя­щи­е­ся на хво­сте коме­ты все­лен­ные, хао­ти­че­ских брос­ков из без­дны на луну и назад в без­дну, сопро­вож­дав­ше­е­ся исте­ри­че­ским хохо­том весе­ля­щих­ся Древ­них богов и зеле­ных, машу­щих пере­пон­ча­ты­ми кры­лья­ми и гри­мас­ни­ча­ю­щих бесов Тар­та­ра.

Посре­ди это­го сна при­шло спа­се­ние — “Бди­тель­ный”, адми­рал­тей­ский суд, ули­цы Дани­ди­на и дол­гое воз­вра­ще­ние домой в ста­рый дом у Эгеб­ер­га. Он не мог ни о чем рас­ска­зать — его при­ня­ли бы за сума­сшед­ше­го. Перед смер­тью он дол­жен был опи­сать слу­чив­ше­е­ся, но так, что­бы жена ниче­го не узна­ла.

Смерть пред­став­ля­лась ему бла­го­де­я­ни­ем, если толь­ко она мог­ла сте­реть вос­по­ми­на­ния.

Таков был доку­мент, кото­рый я про­чел и затем поло­жил в жестя­ной ящик рядом с баре­лье­фом и бума­га­ми про­фес­со­ра Энджел­ла. Сюда же будут поме­ще­ны и мои соб­ствен­ные запи­си — сви­де­тель­ство мое­го здра­во­го рас­суд­ка, и таким обра­зом соеди­нит­ся в общую кар­ти­ну то, что, как я наде­юсь, никто боль­ше не смо­жет собрать воеди­но. Я загля­нул в гла­за все­лен­ско­го ужа­са и с этих пор даже весен­нее небо и лет­ние цве­ты отрав­ле­ны для меня его ядом. Но я думаю, что мне не суж­де­но жить дол­го. Так же как ушел из жиз­ни мой дед, как ушел бед­ня­га Йохан­сен, уйду и я. Я слиш­ком мно­го знаю, а культ все еще жив.

Ктул­ху тоже жив и, как я пред­по­ла­гаю, сно­ва оби­та­ет в камен­ной без­дне, хра­ня­щей его с тех вре­мен, как появи­лось наше солн­це. Его про­кля­тый город вновь ушел под воду, ибо “Бди­тель­ный” бес­пре­пят­ствен­но про­шел над этим местом после апрель­ско­го штор­ма; но его слу­жи­те­ли на зем­ле все еще вопят, тан­цу­ют и совер­ша­ют убий­ства вокруг увен­чан­ных фигур­ка­ми идо­ла моно­ли­тов в пустын­ных местах. Долж­но быть, он пока еще заперт в сво­ей без­дон­ной чер­ной про­па­сти, ина­че весь мир сей­час кри­чал бы от безум­но­го стра­ха. Кто зна­ет, каким будет конец? Вос­став­ший может уйти в без­дну, а опу­стив­ший­ся в без­дну может вновь вос­стать. Вопло­ще­ние все­лен­ской мер­зо­сти ждет и гре­зит во сне, а гни­е­ние охва­ты­ва­ет гиб­ну­щие горо­да людей. Наста­нет вре­мя… но я не дол­жен и не могу думать об этом! Молю об одном — коль мне не суж­де­но будет пере­жить эту руко­пись, пусть мои душе­при­каз­чи­ки осте­ре­гут­ся от без­рас­суд­ства и надеж­но спря­чут ее от посто­рон­них глаз.