Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с Wilfred Blanch Talman

ДВЕ ЧЕРНЫЕ БУТЫЛКИ

(Two Black Bottles)
Напи­са­но в 1926 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод М. Курен­ной

////

Дале­ко не все жите­ли Дааль­бер­ге­на, что еще насе­ля­ют эту уны­лую дере­вуш­ку, зате­рян­ную в горах Рама­по, верят в то, что мой дядя, ста­рый свя­щен­ник Ван­дер­хооф, на самом деле мертв. Кое-кто счи­та­ет, что он завис где-то меж­ду раем и пре­ис­под­ней во испол­не­ние про­кля­тия ста­ро­го поно­ма­ря и что если бы не этот чер­тов кол­дун, то он по-преж­не­му читал бы свои про­по­ве­ди в потем­нев­шей от вре­ме­ни церк­вуш­ке, что сто­ит за боло­ти­стым пусты­рем.

После все­го, что со мной слу­чи­лось в Дааль­бер­гене, я почти готов раз­де­лить мне­ние тамош­них жите­лей. Я тоже не уве­рен в том, что мой дядя умер, зато я совер­шен­но точ­но знаю, что его нет и сре­ди живых. То, что в свое вре­мя он был погре­бен ста­рым поно­ма­рем, не под­ле­жит ника­ко­му сомне­нию, но сего­дня его тела нет и в моги­ле. И когда я пищу эти стро­ки, я не могу изба­вить­ся от ощу­ще­ния, что имен­но он, стоя за моей спи­ной, застав­ля­ет меня пове­дать всю прав­ду о стран­ных собы­ти­ях, слу­чив­ших­ся в Дааль­бер­гене мно­го лет тому назад.

Я при­был в Дааль­бер­ген чет­вер­то­го октяб­ря по при­гла­ше­нию одно­го из мест­ных при­хо­жан, кото­рый сооб­щал в сво­ем пись­ме, что мой дядя скон­чал­ся и что я как един­ствен­ный живой род­ствен­ник могу всту­пить во вла­де­ние его неболь­шим име­ни­ем. При­быв в эту глухую дере­вуш­ку после мно­же­ства уто­ми­тель­ных пере­са­док с одной желез­но­до­рож­ной вет­ки на дру­гую, я пер­вым делом поспе­шил в бака­лей­ную лав­ку Мар­ка Хэйн­за, отпра­ви­те­ля пись­ма. Заве­дя меня в одно из пыль­ных под­соб­ных поме­ще­ний, он пове­дал мне зага­доч­ную исто­рию, свя­зан­ную со смер­тью отца Ван­дер­хоофа.

– Дер­жи ухо вост­ро, Хофман, – ска­зал мне Хэйнз, – если будешь иметь дело со ста­рым поно­ма­рем Абе­лем Фосте­ром. Он всту­пил в сго­вор с дья­во­лом, это всем извест­но. Неде­ли две тому назад Сэм Пра­ер, про­хо­дя мимо ста­ро­го клад­би­ща, слы­шал, как он раз­го­ва­ри­ва­ет там с мерт­ве­ца­ми. Нечи­стое это дело – бол­тать с мерт­ве­ца­ми, а Сэм к тому же кля­нет­ся, что поно­ма­рю отве­чал какой-то голос, такой низ­кий, при­глу­шен­ный, как буд­то доно­сил­ся из-под зем­ли. А еще его виде­ли у моги­лы отца Слот­та – той, что воз­ле цер­ков­ной огра­ды; виде­ли, как он воз­де­вал руки и обра­щал­ся к мши­сто­му над­гро­бию, как буд­то это был сам ста­ри­на Слотт соб­ствен­ной пер­со­ной. Ста­рый Фостер, пове­дал мне Хэйнз, появил­ся в Дааль­бер­гене лет десять тому назад, и Ван­дер­хооф тут же пре­по­ру­чил ему забо­ту о затх­лой камен­ной церк­вуш­ке, куда ходи­ло молить­ся боль­шин­ство окрест­ных при­хо­жан. Новый поно­марь при­шел­ся по вку­су, пожа­луй, одно­му толь­ко Ван­дер­хоофу – осталь­ным же само его при­сут­ствие вну­ша­ло какой-то необъ­яс­ни­мый страх. В часы цер­ков­ной служ­бы его неред­ко мож­но было видеть сто­я­щим у вхо­да в храм, и тогда муж­чи­ны холод­но отве­ча­ли на его поклон, а жен­щи­ны торо­пи­лись прой­ти мимо, под­би­рая края сво­их юбок, как буд­то боя­лись его задеть. В буд­ние дни он косил тра­ву на клад­би­ще и поли­вал цве­ты вокруг могил, то и дело напе­вая и бор­мо­ча себе под нос. И мало от кого усколь­за­ло, с каким осо­бен­ным тща­ни­ем он уха­жи­ва­ет за моги­лой пре­по­доб­но­го Гилья­ма Слот­та, пер­во­го пас­то­ра здеш­ней церк­ви, постро­ен­ной в 1701 году.

С тех пор как Фостер при­жил­ся на новом месте, дела в дере­вуш­ке пошли хуже неку­да. Все нача­лось с закры­тия желез­но­го руд­ни­ка, где рабо­та­ло боль­шин­ство муж­чин. Неис­чер­па­е­мая каза­лось бы жила вне­зап­но иссяк­ла, и мно­гие из рабо­чих пода­лись в более бла­го­по­луч­ные края, а те, у кого были круп­ные земель­ные наде­лы в окрест­но­стях, заня­лись фер­мер­ством и в поте лица добы­ва­ли свой хлеб, обра­ба­ты­вая сухую каме­ни­стую поч­ву. Потом нача­лись нела­ды в церк­ви. По деревне пополз­ли слу­хи, что пре­по­доб­ный Йохан­нес Ван­дер­хооф заклю­чил сдел­ку с дья­во­лом и теперь про­по­ве­ду­ет сло­во сата­нин­ское в божьем хра­ме. Его про­по­ве­ди ста­ли каки­ми-то чуд­ны­ми и заум­ны­ми, в них зазву­ча­ли зло­ве­щие нот­ки, и про­сто­душ­ные обы­ва­те­ли никак не мог­ли взять в толк, что скры­ва­ет­ся за всем этим. Он гово­рил им о вещах, лежа­щих дале­ко за пре­де­ла­ми про­шлых веков суе­ве­рий и стра­ха, он пере­но­сил их в сфе­ры, где власт­ву­ют ужас­ные неви­ди­мые духи, насе­лял их вооб­ра­же­ние леги­о­на­ми кро­во­жад­ных вам­пи­ров, бро­дя­щих по ночам в поис­ках жертв. Чис­ло при­хо­жан реде­ло с каж­дым днем, но все попыт­ки дья­ко­нов и ста­рост уго­во­ра­ми заста­вить Ван­дер­хоофа сме­нить тему про­по­ве­дей не возы­ме­ли ни малей­ше­го успе­ха. На сло­вах обе­щая испра­вить­ся, ста­рик упор­но гнул свою линию – похо­же, он уже не мог про­ти­вить­ся некой выс­шей силе, что при­нуж­да­ла его к бес­пре­ко­слов­но­му испол­не­нию сво­ей воли. Высо­ко­рос­лый и физи­че­ски креп­кий, Йохан­нес Ван­дер­хооф тем не менее был чело­ве­ком роб­ким и сла­бо­ха­рак­тер­ным, одна­ко на этот раз он про­явил необы­чай­ное упор­ство, как ни в чем не быва­ло про­дол­жая про­по­ве­до­вать вся­кую чер­тов­щи­ну. Дело дошло до того, что лишь жал­кая горст­ка фана­ти­ков веры по-преж­не­му исправ­но посе­ща­ла вос­крес­ную служ­бу. Скуд­ный дере­вен­ский бюд­жет не поз­во­лял при­гла­сить ново­го пас­то­ра, и в кон­це кон­цов настал такой момент, когда мест­ных жите­лей ста­ло невоз­мож­но заста­вить хотя бы при­бли­зить­ся к церк­ви или при­мы­кав­ше­му к ней дому свя­щен­ни­ка. Всех удер­жи­вал страх перед теми бес­плот­ны­ми духа­ми смер­ти, в сою­зе с кото­ры­ми по всем при­зна­кам состо­ял Ван­дер­хооф.

Мой дядя, как пове­дал мне Марк Хэйнз, по-преж­не­му жил в доме при церк­ви, посколь­ку ни у кого не хва­та­ло сме­ло­сти ска­зать ему, что­бы он отту­да съе­хал. С неко­то­рых пор он пере­стал появ­лять­ся на людях, но по ночам в его доме све­ти­лись окна, а вре­ме­на­ми быва­ла осве­ще­на и цер­ковь. По деревне ходи­ли слу­хи, что Ван­дер­хооф про­дол­жа­ет регу­ляр­но читать свои вос­крес­ные про­по­ве­ди, нима­ло не сму­ща­ясь тем фак­том, что его боль­ше никто не слу­ша­ет. Один толь­ко ста­рый поно­марь, зани­мав­ший под­валь­ное поме­ще­ние церк­ви, еще под­дер­жи­вал с ним отно­ше­ния и раз в неде­лю ходил за про­дук­та­ми в ту часть дерев­ни, где рань­ше нахо­ди­лись тор­го­вые ряды. Теперь он уже не гнул спи­ну перед каж­дым встреч­ным, напро­тив, на лице его появи­лось пло­хо скры­ва­е­мое выра­же­ние лютой нена­ви­сти. Он не всту­пал в раз­го­во­ры ни с кем из жите­лей – кро­ме раз­ве что тех, у кого заку­пал про­до­воль­ствие – а когда он ковы­лял по гор­ба­той мосто­вой, опи­ра­ясь на суч­ко­ва­тую пал­ку, то метал во все сто­ро­ны злоб­ные взгля­ды. Все, кому слу­ча­лось ока­зать­ся рядом с этим седым, сог­бен­ным года­ми стар­цем, испы­ты­ва­ли необык­но­вен­но тягост­ное чув­ство – настоль­ко ощу­ти­мой была заклю­чен­ная в нем злая сила, под вли­я­ни­ем кото­рой Ван­дер­хооф, как утвер­жда­ли дере­вен­ские жите­ли, пере­шел в услу­же­ние к дья­во­лу. Теперь уже ни один из жите­лей Дааль­бер­ге­на не сомне­вал­ся в том, что имен­но в Абе­ле Фосте­ре кро­ет­ся корень всех бед – и ни один из них не смел заявить об этом пуб­лич­но. Его имя, рав­но как и имя Ван­дер­хоофа, вооб­ще не упо­ми­на­лось вслух.

Вся­кий раз, когда захо­ди­ла речь о церк­ви на боло­те, собе­сед­ни­ки неволь­но пере­хо­ди­ли на шепот, и если дело про­ис­хо­ди­ло ночью, поми­нут­но обо­ра­чи­ва­лись, слов­но желая про­ве­рить, не под­слу­ши­ва­ет ли их какой- нибудь под­крав­ший­ся из тем­но­ты злой дух.

Цер­ков­ный двор содер­жал­ся в таком же образ­цо­вом поряд­ке, как и в былые вре­ме­на, когда цер­ковь была дей­ству­ю­щей. За цве­та­ми вокруг могил осу­ществ­лял­ся столь же тща­тель­ный уход: ста­рый поно­марь выпол­нял свою рабо­ту так доб­ро­со­вест­но, слов­но ему за нее по-преж­не­му пла­ти­ли. А те немно­гие смель­ча­ки, что реша­лись подой­ти побли­же, уве­ря­ли, что он про­дол­жа­ет вести свою нескон­ча­е­мую бесе­ду с Сата­ной и злы­ми духа­ми, при­та­ив­ши­ми­ся по ту сто­ро­ну клад­би­щен­ской сте­ны.

Одна­жды утром, про­дол­жал Хэйнз, люди виде­ли, как Фостер роет моги­лу, выбрав для нее то место, куда неза­дол­го до захо­да солн­ца за гору и погру­же­ния дерев­ни в сумер­ки пада­ет тень от коло­коль­ни. Спу­стя какое-то вре­мя раз­дал­ся погре­баль­ный набат – и коло­кол, уже несколь­ко меся­цев без­молв­ство­вав­ший, зво­нил, не пере­ста­вая, в тече­ние полу­ча­са. А на зака­те Фостер пока­зал­ся из дома свя­щен­ни­ка, катя перед собой уста­нов­лен­ный на тач­ке гроб, кото­рый он затем опу­стил в све­же­вы­ры­тую моги­лу и засы­пал зем­лей.

Поно­марь объ­явил­ся в деревне на сле­ду­ю­щее утро, немно­го рань­ше того уроч­но­го дня, когда он обыч­но ходил за про­дук­та­ми. На этот раз он был в самом что ни на есть пре­крас­ном рас­по­ло­же­нии духа и, упре­див воз­мож­ные рас­спро­сы, пове­дал о том, что Ван­дер­хооф нака­нуне вече­ром скон­чал­ся и что он похо­ро­нил его воз­ле цер­ков­ной огра­ды по сосед­ству с отцом Слот­том. Рас­ска­зы­вая, он то и дело усме­хал­ся и доволь­но поти­рал руки, даже не пыта­ясь скрыть сво­ей неумест­ной и непо­нят­ной радо­сти по пово­ду кон­чи­ны Ван­дер­хоофа. Жите­ли дерев­ни ощу­ща­ли себя рядом с ним еще неуют­нее, чем преж­де, и по воз­мож­но­сти обхо­ди­ли его сто­ро­ной. Теперь, когда Ван­дер­хоофа не ста­ло, любой из них мог ока­зать­ся оче­ред­ной жерт­вой ста­ро­го поно­ма­ря, тво­рив­ше­го свои нечи­стые дела в церк­ви по ту сто­ро­ну тор­фя­ни­ка. Бор­мо­ча себе под нос на каком-то стран­ном, нико­му не извест­ном наре­чии, Фостер поки­нул дерев­ню и вер­нул­ся к себе на боло­то.

В один из после­до­вав­ших дней Хэйнз вспом­нил, что отец Ван­дер­хооф как-то раз упо­ми­нал меня в каче­стве сво­е­го пле­мян­ни­ка, и тогда, в надеж­де на то, что я смо­гу про­лить хоть какой-нибудь свет на тай­ну послед­них лет жиз­ни мое­го дяди, он отпра­вил мне это пись­мо. Мне, одна­ко, при­шлось разо­ча­ро­вать его, заявив, что мне ниче­го не извест­но ни о дяде, ни о его про­шлом – все, что я слы­шал о нем от мате­ри, сво­ди­лось к тому, что при всей сво­ей недю­жин­ной физи­че­ской силе он был мало­душ­ным и без­воль­ным чело­ве­ком.

Тер­пе­ли­во выслу­шав Хэйн­за, я убрал ноги со сто­ла и взгля­нул на часы. Дело шло к вече­ру.

– Как дале­ко отсю­да до церк­ви? – небреж­но поин­те­ре­со­вал­ся я. – Я успею обер­нуть­ся до зака­та солн­ца?

– Ты что, парень, спя­тил? Идти туда в такое вре­мя! – Ста­ри­ка аж затряс­ло; при­встав со сту­ла, он выста­вил впе­ред свою кост­ля­вую руку, слов­но желая пре­гра­дить мне путь. – Дура­ком надо быть, что­бы решить­ся на такое!

Я толь­ко посме­ял­ся над его неле­пы­ми стра­ха­ми и про­дол­жал наста­и­вать на сво­ем – будь что будет, а я непре­мен­но дол­жен пови­дать ста­ро­го поно­ма­ря сего­дня же вече­ром, что­бы как мож­но ско­рее покон­чить с этим делом. Как обра­зо­ван­ный чело­век, я не мог все­рьез отно­сить­ся к про­дик­то­ван­ным суе­ве­ри­я­ми домыс­лам неве­же­ствен­ных селян. Все, о чем я толь­ко что узнал, пред­став­ля­лось мне рядом не свя­зан­ных меж­ду собой собы­тий, и толь­ко неве­же­ство да, пожа­луй, еще болез­нен­ное вооб­ра­же­ние заста­ви­ли дааль­бер­ген­цев усмат­ри­вать в них при­чи­ну сва­лив­ших­ся на дерев­ню невзгод. Лич­но я не испы­ты­вал ни малей­ше­го стра­ха. Убе­див­шись в том, что я не соби­ра­юсь менять сво­е­го реше­ния и наме­рен засвет­ло добрать­ся до дядюш­ки­но­го дома, Хэйнз про­во­дил меня до ворот и с явной неохо­той дал все необ­хо­ди­мые пояс­не­ния; при этом он, не пере­ста­вая, умо­лял меня остать­ся. На про­ща­ние он дол­го и горя­чо тряс мне руку, как если бы про­во­жал меня в послед­ний путь.

– Смот­ри, будь осто­ро­жен с этим ста­рым чер­том Фосте­ром, слы­шишь? пре­ду­пре­ждал он меня сно­ва и сно­ва. – Я б ни за какие ков­риж­ки не согла­сил­ся очу­тить­ся рядом с ним после наступ­ле­ния тем­но­ты. Так-то, сэр! И он вер­нул­ся в свою лав­ку, уко­риз­нен­но пока­чи­вая голо­вой, а я заша­гал по доро­ге, веду­щей на окра­и­ну дерев­ни.

Не про­шло и двух минут, как я уви­дел то самое боло­то, о кото­ром гово­рил Хэйнз. Доро­га, обне­сен­ная выбе­лен­ной извест­кой изго­ро­дью, тяну­лась через обшир­ный тор­фя­ник; тут и там вид­не­лись ост­ров­ки низ­ко­рос­лых дере­вьев и кустов, напо­ло­ви­ну погру­жен­ных в вяз­кую тем­ную жижу. В воз­ду­хе сто­ял запах гни­ли и тле­на; несмот­ря на сухую пого­ду, над этим гиб­лым местом кури­лись тон­кие струй­ки испа­ре­ний.

Перей­дя через тор­фя­ник, я после­до­вал ука­за­ни­ям Хэйн­за и свер­нул вле­во на тро­пин­ку, отхо­див­шую под пря­мым углом от основ­ной доро­ги. Невда­ле­ке я раз­гля­дел несколь­ко домов, ско­рее похо­див­ших на сараи. Послед­нее обсто­я­тель­ство ука­зы­ва­ло на край­нюю сте­пень нище­ты их хозя­ев. На этом участ­ке пути над тро­пин­кой низ­ко нави­са­ли вет­ви гигант­ских ив, почти пол­но­стью пре­граж­дая доступ сол­неч­но­му све­ту. Тош­но­твор­ный запах болот­ных миаз­мов пре­сле­до­вал меня и здесь; было холод­но и сыро. Я уско­рил шаг, что­бы как мож­но ско­рее мино­вать этот мрач­ный кори­дор. Нако­нец я вышел на откры­тое место. Баг­ро­вый шар солн­ца уже касал­ся вер­ши­ны горы и посте­пен­но опус­кал­ся все ниже; пере­до мной, купа­ясь в его кро­ва­вом заре­ве, сто­я­ла оди­но­кая цер­ковь. От ее вида мне ста­ло не по себе; я вспом­нил сло­ва Хэйн­за о том чув­стве стра­ха и тре­во­ги, что застав­ля­ло весь Дааль­бер­ген обхо­дить это место сто­ро­ной. При­зе­ми­стая камен­ная церк­вуш­ка с низень­кой коло­коль­ней каза­лась неким идо­лом, кото­ро­му покло­ня­лись окру­жав­шие ее над­гро­бия со свод­ча­ты­ми вер­ха­ми, напо­ми­нав­ши­ми пле­чи сто­я­щих на коле­нях людей, а гряз­но-серая гро­ма­да дома свя­щен­ни­ка нави­са­ла надо всем этим ансам­блем слов­но некое вопло­ще­ние демо­на зла.

Пора­жен­ный уви­ден­ным, я неволь­но замед­лил шаг. Солн­це стре­ми­тель­но сади­лось за гору. Ста­но­ви­лось по-насто­я­ще­му зяб­ко. Я под­нял ворот­ник паль­то и заша­гал быст­рей. Когда я сно­ва под­нял голо­ву, в гла­за мне бро­сил­ся какой-то неяс­ный пред­мет, белев­ший на фоне цер­ков­ной огра­ды. При­гля­дев­шись, я уви­дел, что это был новый дере­вян­ный крест, воз­вы­шав­ший­ся над све­жим могиль­ным хол­мом. Это неожи­дан­ное откры­тие раз­бу­ди­ло задре­мав­шее было во мне чув­ство тре­во­ги. Инту­и­ция под­ска­за­ла мне, что это и есть моги­ла мое­го дяди, но в ней было нечто такое, что рез­ко отли­ча­ло ее от осталь­ных могил. Она не каза­лась мерт­вой . Бла­го­да­ря каким-то неуло­ви­мым при­зна­кам, она про­из­во­ди­ла впе­чат­ле­ние живой , если толь­ко это сло­во вооб­ще может быть при­ме­не­но по отно­ше­нию к моги­ле. Подой­дя бли­же, я уви­дел, что рядом с ней нахо­дит­ся еще одно захо­ро­не­ние – по виду очень ста­рое, с поко­сив­шим­ся памят­ни­ком. Навер­ное, это моги­ла отца Слот­та, решил я, вспом­нив рас­сказ Хэйн­за.

Вся окру­га слов­но вымер­ла. Уже смер­ка­лось, когда я взо­шел на невы­со­кий при­го­рок, на кото­ром сто­ял дом свя­щен­ни­ка, и посту­чал в дверь. Никто не отклик­нул­ся. Тогда я обо­шел дом кру­гом, загля­ды­вая во все окна. Похо­же, что он был пуст.

Едва солн­це скры­лось за гря­дой угрю­мых гор, как насту­пи­ла кро­меш­ная тьма. На рас­сто­я­нии несколь­ких футов уже не было вид­но ни зги. Про­би­ра­ясь почти нао­щупь, я завер­нул за угол и оста­но­вил­ся, сооб­ра­жая, что делать даль­ше.

Сто­я­ла гне­ту­щая тиши­на – ни шума вет­ра, ни при­выч­ных зву­ков, изда­ва­е­мых ноч­ны­ми живот­ны­ми. Во мне вос­крес­ли все преж­ние опа­се­ния и стра­хи. Мне почу­ди­лось, буд­то воз­дух вновь напол­нил­ся тош­но­твор­ны­ми миаз­ма­ми тле­ния; из-за них было почти невоз­мож­но дышать. Куда же мог запро­па­стить­ся ста­рый поно­марь, спра­ши­вал я себя уже, навер­ное, в сотый раз.

Неко­то­рое вре­мя я сто­ял, боясь шелох­нуть­ся и ожи­дая, что из тем­но­ты вот- вот пока­жет­ся какой-нибудь ужас­ный при­зрак, а потом слу­чай­но взгля­нул вверх, на коло­коль­ню, и заме­тил там два ярко осве­щен­ных окна. Мне вспом­ни­лись сло­ва Хэйн­за о том, что Фостер живет в под­валь­ном поме­ще­нии церк­ви. Осто­рож­но, что­бы не осту­пить­ся, я при­бли­зил­ся к боко­во­му вхо­ду в храм и уви­дел, что дверь при­от­во­ре­на.

Изнут­ри на меня дох­ну­ло сыро­стью и гни­лью. Все, чего бы я ни кос­нул­ся, было покры­то холод­ной, лип­кой сли­зью. Я чирк­нул спич­кой и при­нял­ся осмат­ри­вать поме­ще­ние, отыс­ки­вая гла­за­ми дверь на лест­ни­цу, по кото­рой я мог бы взой­ти на коло­коль­ню. Вне­зап­но я застыл, как вко­пан­ный.

Отку­да-то свер­ху до меня донес­лись сло­ва гру­бой и непри­стой­ной пес­ни, про­пе­тые гор­тан­ным, охрип­шим от запоя голо­сом. Спич­ка, дого­рая, обо­жгла мне паль­цы, и я уро­нил ее на пол. В ту же секун­ду я уви­дел на про­ти­во­по­лож­ной стене две кро­шеч­ные горя­щие точ­ки, а чуть наис­ко­сок под ними – дверь, очер­чен­ную по кон­ту­ру про­са­чи­вав­шим­ся изнут­ри све­том. Пение обо­рва­лось так же вне­зап­но, как нача­лось, после чего сно­ва воца­ри­лась пол­ная тиши­на. Мое серд­це билось как молот; кровь беше­но сту­ча­ла в вис­ках. Если бы меня не при­гвоз­ди­ло к месту стра­хом, я бы убе­жал не раз­ду­мы­вая.

От вол­не­ния забыв про спич­ки, я нао­щупь про­брал­ся меж ряда­ми ска­мей и при­бли­зил­ся к две­ри. Мне пока­за­лось, буд­то все про­ис­хо­дит во сне. Я дей­ство­вал почти бес­со­зна­тель­но.

Повер­нув руч­ку, я обна­ру­жил, что дверь запер­та. На мой стук никто не ото­звал­ся. Нащу­пав двер­ные пет­ли, я вынул из них оси и вынул дверь из про­ема. Мое­му взо­ру пред­стал кру­то ухо­дя­щий вверх ряд сту­пе­ней, оза­рен­ных туск­лым све­том. В воз­ду­хе сто­ял оду­ря­ю­щий запах вис­ки. Теперь я отчет­ли­во слы­шал, как кто-то шеве­лит­ся в ком­на­те навер­ху.
Собрав­шись с духом, я негром­ко попри­вет­ство­вал того, кто бы там ни нахо­дил­ся. Услы­шав в ответ – или мне это толь­ко пока­за­лось? – какой-то стон, я осто­рож­но под­нял­ся по лест­ни­це на коло­коль­ню.

Мое пер­вое впе­чат­ле­ние от того, что я уви­дел в этом Богом поки­ну­том месте, было про­сто оше­лом­ля­ю­щим. По все­му про­стран­ству кро­шеч­ной ком­на­туш­ки были раз­бро­са­ны пыль­ные потре­пан­ные кни­ги и ману­скрип­ты – судя по виду, нево­об­ра­зи­мо древ­ние. На пол­ках, ряды кото­рых доста­ва­ли до потол­ка, сто­я­ли стек­лян­ные бан­ки и бутыл­ки с отвра­ти­тель­ным содер­жи­мым – зме­я­ми, яще­ри­ца­ми, кры­са­ми. Тол­стый слой пыли, пле­се­ни и пау­ти­ны лежал на всех пред­ме­тах. За сто­лом в цен­тре ком­на­ты, перед зажжен­ной све­чой, недо­пи­той бутыл­кой вис­ки и ста­ка­ном, непо­движ­но сидел чело­век с худым, изре­зан­ным мор­щи­на­ми лицом и безум­ным неви­дя­щим взо­ром. Я сра­зу при­знал в нем Абе­ля Фосте­ра, ста­ро­го поно­ма­ря. Он не шелох­нул­ся и не издал ни зву­ка, когда я осто­рож­но и роб­ко при­бли­зил­ся к сто­лу.

– Мистер Фостер? – спро­сил я и тут же вздрог­нул, испу­гав­шись соб­ствен­но­го голо­са, отдав­ше­го­ся гул­ким эхом под сво­да­ми тес­ной ком­на­туш­ки. Отве­та не после­до­ва­ло; сидя­щий за сто­лом даже не поше­ве­лил­ся. Я решил, что он мерт­вец­ки пьян, и обо­гнул стол, что­бы при­ве­сти его в чув­ство.

Едва я кос­нул­ся рукой пле­ча это­го чуд­но­го ста­ри­ка­на, как он вско­чил со сту­ла, слов­но ошпа­рен­ный. Его гла­за, хра­ня все то же бес­смыс­лен­ное выра­же­ние, уста­ви­лись пря­мо на меня. Всплес­нув рука­ми, слов­но кры­лья­ми, он подал­ся назад.

– Нет! – заво­пил он. – Нет! Не при­ка­сай­ся ко мне! Сгинь! Сгинь!

По ста­ри­ку было вид­но, что он не толь­ко силь­но пьян, но и охва­чен каким- то необъ­яс­ни­мым стра­хом. Ста­ра­ясь гово­рить как мож­но спо­кой­нее, я пове­дал ему о себе и о цели сво­е­го при­хо­да. Мои сло­ва, похо­же, убе­ди­ли его в том, что я не соби­ра­юсь при­чи­нить ему ника­ко­го вре­да. Он как-то сра­зу обмяк и без­воль­но рух­нул обрат­но на стул.

– Я думал, что это он, – бор­мо­тал ста­рик. – Я решил, что он при­шел за ней. Он все пыта­ет­ся выбрать­ся отту­да – пыта­ет­ся с того само­го дня, как я поло­жил его туда.

Ста­рик сно­ва закри­чал, судо­рож­но вце­пив­шись в под­ло­кот­ни­ки:

– Может быть, он уже выбрал­ся! Может быть, он уже здесь!

Я неволь­но обер­нул­ся, ожи­дая уви­деть какую-нибудь тень, под­ни­ма­ю­щу­ю­ся сюда по лест­ни­це.
– Здесь? Но кто? – спро­сил я.

– Ван­дер­хооф! – завиз­жал ста­рик. – Крест на его моги­ле пада­ет каж­дую ночь. К утру вся зем­ля раз­ры­та, и с каж­дым днем ее ста­но­вит­ся все труд­нее утрам­бо­вы­вать. Ско­ро он выле­зет, и тогда я ниче­го не смо­гу с ним поде­лать!

Силой заста­вив его сесть, я устро­ил­ся рядом на ящи­ке. Ста­ри­ка тряс­ло, с углов его рта сле­та­ла пена. Сам я ощу­щал то гне­ту­щее, тре­вож­ное чув­ство, кото­рое мне опи­сы­вал Хэйнз, когда рас­ска­зы­вал о ста­ром поно­ма­ре. Дей­стви­тель­но, от это­го чело­ве­ка вея­ло какой-то жутью! Меж­ду тем он как буд­то несколь­ко успо­ко­ил­ся и, уро­нив голо­ву на грудь, без­звуч­но шеве­лил губа­ми.

Я тихонь­ко встал и рас­пах­нул окно, что­бы вывет­рил­ся запах вис­ки и мерт­ве­чи­ны в склян­ках. При блед­ном све­те луны, кото­рая толь­ко сей­час появи­лась на небе, я мог отчет­ли­во раз­ли­чать пред­ме­ты, нахо­див­ши­е­ся вни­зу. С того места, где я сто­ял, моги­ла отца Ван­дер­хоофа была вид­на как на ладо­ни, и, посмот­рев на нее, я не пове­рил сво­им гла­зам. Крест на моги­ле накре­нил­ся ! Но ведь все­го какой-нибудь час назад он сто­ял пря­мо! Меня сно­ва обу­ял страх. Я поспеш­но отвер­нул­ся. Фостер наблю­дал за мной со сво­е­го сту­ла. Его взгляд стал более осмыс­лен­ным, чем преж­де.

– Так, зна­чит, вы и есть пле­мян­ник Ван­дер­хоофа? – про­гну­са­вил он.

– В таком слу­чае, вы, веро­ят­но, все зна­е­те. Он вер­нет­ся за мной и очень ско­ро, это уж как пить дать. Вер­нет­ся, как толь­ко суме­ет выбрать­ся из сво­ей моги­лы. Да что там гово­рить, вы и так все зна­е­те.

Похо­же, что страх поки­нул его, и он сми­рил­ся перед лицом той жут­кой уча­сти, что мог­ла настиг­нуть его с мину­ты на мину­ту. Сно­ва уро­нив голо­ву на грудь, он про­дол­жал буб­нить, гну­са­во и моно­тон­но. – Виде­ли все эти кни­ги и бума­ги? Ну вот, а в свое вре­мя они при­над­ле­жа­ли отцу Слот­ту – тому само­му, что когда-то здесь жил. Там все про магию, чер­ную магию. Ста­ри­на Слотт знал ее еще до того, как при­е­хал в эту стра­ну. Там, отку­да он при­е­хал, за такие зна­ния сжи­га­ли на кост­ре и вари­ли в кипя­щей смо­ле. А ста­рый Слотт хотя и знал, да помал­ки­вал. Эх, мно­го воды утек­ло с тех пор! По утрам он про­по­ве­до­вал в церк­ви, а потом под­ни­мал­ся сюда и читал свои книж­ки, доста­вал из банок всю эту дох­ля­ти­ну и про­из­но­сил маги­че­ские закли­на­ния и все про­чее, но он, не будь дурак, умел дер­жать язык за зуба­ми. Да, сэр, умел, и очень здо­ро­во. Ни одна живая душа об этом не зна­ла, кро­ме ста­ро­го Слот­та да меня греш­но­го.

– Вас? – вос­клик­нул я, подав­шись к нему через стол.

– Да, меня, после того, как я все это изу­чил. – Лицо ста­ри­ка при­ня­ло лука­вое выра­же­ние. – Я обна­ру­жил весь этот хлам, когда устро­ил­ся сюда поно­ма­рем. Все сво­бод­ное вре­мя я посвя­щал чте­нию и вско­ре уже знал все, что нуж­но.

Я слу­шал ста­ри­ка, как заво­ро­жен­ный. Он рас­ска­зал мне про то, как заучи­вал труд­ней­шие демо­но­ло­ги­че­ские фор­му­лы, что­бы посред­ством закли­на­ний насы­лать пор­чу на людей. Он совер­шал чудо­вищ­ные тай­ные обря­ды соглас­но духу и бук­ве сво­е­го дья­воль­ско­го веро­уче­ния и навле­кал страш­ные про­кля­тия на горо­док и его оби­та­те­лей. В ослеп­ле­нии сво­ем он пытал­ся под­чи­нить себе и цер­ковь, но сила Божья ока­за­лась силь­нее его чар. Тогда он решил сыг­рать на сла­бо­во­лии Ван­дер­хоофа и силой вну­ше­ния заста­вил того про­по­ве­до­вать непо­нят­ные и страш­ные вещи, все­ляв­шие ужас в невин­ные души про­сто­го дере­вен­ско­го люда. В часы, когда Ван­дер­хооф читал вни­зу свою про­по­ведь, он сидел в этой самой ком­на­те, устро­ив­шись у тыль­ной сто­ро­ны полот­на с изоб­ра­же­ни­ем иску­ше­ния Хри­ста, зани­мав­шим зад­нюю сте­ну хра­ма, и гля­дел на Ван­дер­хоофа в упор через отвер­стия, про­де­лан­ные на месте очей Сата­ны. При­хо­жане, до смер­ти пере­пу­ган­ные тем, что про­ис­хо­ди­ло в окру­ге, посте­пен­но пере­ста­ли посе­щать служ­бу, и остер полу­чил воз­мож­ность делать с цер­ко­вью и свя­щен­ни­ком все, что хотел.

– И что же вы с ним сде­ла­ли? – шепо­том спро­сил я, улу­чив момент, когда поно­марь сде­лал пере­дыш­ку в сво­ей испо­ве­ди. Тот отвра­ти­тель­но захи­хи­кал, отки­нув голо­ву назад в пья­ном вос­тор­ге.

– Я забрал у него душу! – Голос ста­ри­ка про­зву­чал, как вой, и поверг меня в тре­пет. – Я забрал у него душу и поме­стил ее в бутыл­ку, в неболь­шую чер­ную бутыл­ку! А потом зарыл его тело в зем­лю! Но без души он не может попасть ни в ад, ни в рай. А посе­му он дол­жен прий­ти за ней. Он пыта­ет­ся выбрать­ся из моги­лы. Я слы­шу, как он возит­ся там, в зем­ле – о, он такой силь­ный!

По мере того, как ста­рик вел свой рас­сказ, я все боль­ше убеж­дал­ся в том, что он, ско­рее все­го, гово­рит прав­ду, а не про­сто бол­та­ет спья­ну вся­кий вздор. Меж­ду повест­во­ва­ни­ем поно­ма­ря и тем, что рас­ска­зал мне Хэйнз, не было ника­ких рас­хож­де­ний. Посте­пен­но во мне нарас­та­ло чув­ство стра­ха. А когда этот чер­тов кол­дун раз­ра­зил­ся демо­ни­че­ским хохо­том, у меня воз­ник­ло неудер­жи­мое жела­ние бро­сить­ся сло­мя голо­ву вниз по лест­ни­це и ско­рее поки­нуть это про­кля­тое место. Что­бы успо­ко­ить нер­вы, я встал и подо­шел к окну. Но Боже! Что я там уви­дел!

Крест на моги­ле Ван­дер­хоофа с тех пор, как я гля­дел на него в про­шлый раз, зна­чи­тель­но накре­нил­ся! Теперь он сто­ял под углом в сорок пять гра­ду­сов.

– А что если выко­пать Ван­дер­хоофа и вер­нуть ему душу? – спро­сил я, едва дыша и чув­ствуя, что необ­хо­ди­мо сроч­но что-то пред­при­нять. Ста­рик в ужа­се вско­чил со сту­ла.

– Нет! Нет! – заво­пил он. – Ни в коем слу­чае! Он убьет меня! Я забыл эту чер­то­ву фор­му­лу, и если он выбе­рет­ся из моги­лы, то будет жить! Жить без души! И тогда он убьет нас обо­их!

– Где бутыл­ка с его душой? – спро­сил я, угро­жа­ю­ще надви­га­ясь на него. Мне каза­лось, что вот-вот долж­но про­изой­ти нечто ужас­ное, и толь­ко я могу это­му поме­шать.

– Ха, так я тебе и ска­зал, щенок! – оска­лил­ся Фостер, пятясь в угол ком­на­ты, и мне поме­ре­щи­лось, что гла­за его горят стран­ным огнем. – Эй, не при­тра­ги­вай­ся ко мне, слы­шишь? Ина­че ты об этом пожа­ле­ешь!

Я сде­лал шаг впе­ред и тут же уви­дел на кол­че­но­гой табу­рет­ке за его спи­ной две чер­ных бутыл­ки. Низ­ким, зауныв­ным голо­сом Фостер про­бор­мо­тал что-то нечле­но­раз­дель­ное, и в ту же секун­ду у меня потем­не­ло в гла­зах. Я почув­ство­вал, как нечто, нахо­див­ше­е­ся у меня внут­ри, рвет­ся нару­жу, пыта­ясь про­лезть через гор­ло. У меня под­ги­ба­лись коле­ни.
Шата­ясь, я под­сту­пил к поно­ма­рю и, схва­тив его за гор­ло, потя­нул­ся сво­бод­ной рукой к бутыл­кам на табу­рет­ке. Про­дол­жая отсту­пать к стене, ста­рик заце­пил ее ногой, и бутыл­ки пова­ли­лись на пол, но я успел под­хва­тить одну из них. На полу вспых­ну­ло голу­бое пла­мя; запах серы рас­про­стра­нил­ся по ком­на­те. Над куч­кой раз­би­то­го стек­ла под­нял­ся белый дымок и, виясь, уле­ту­чил­ся в фор­точ­ку.

– Будь ты про­клят, ублю­док! – донес­лось отку­да-то изда­ле­ка. Фостер, кото­ро­го я отпу­стил в тот самый момент, когда раз­би­лась бутыл­ка, при­жал­ся к стене и теперь казал­ся совсем малень­ким и ссох­шим­ся. Лицо его посте­пен­но при­ни­ма­ло тем­но-зеле­но­ва­тый отте­нок.

– Будь ты про­клят! – про­зву­ча­ло сно­ва, на этот раз так близ­ко, что мне пока­за­лось, буд­то сло­ва эти сорва­лись с губ Фосте­ра. – Теперь мне конец! В той бутыл­ке была моя душа! Отец Слотт отнял ее у меня две­сти лет тому назад !

Он мед­лен­но осе­дал на пол, впе­рив­шись в меня нена­ви­дя­щим взо­ром. Гла­за его быст­ро туск­не­ли. Цвет кожи из бело­го стал чер­ным, а потом жел­тым. Я с ужа­сом наблю­дал за тем, как его тело пре­вра­ща­ет­ся в бес­фор­мен­ную мас­су, а одеж­да обви­са­ет бес­по­ря­доч­ны­ми склад­ка­ми. Вдруг я почув­ство­вал, что бутыл­ка в моей руке ста­ла гораз­до теп­лее, чем рань­ше. Мет­нув на нее испу­ган­ный взгляд, я, к изум­ле­нию сво­е­му, уви­дал, что она испус­ка­ет сла­бое све­че­ние. Оце­пе­нев от стра­ха, я осто­рож­но поста­вил ее на стол и отсту­пил назад, не сво­дя с нее глаз. Све­че­ние все уси­ли­ва­лось, и когда оно достиг­ло нестер­пи­мой ярко­сти, я явствен­но рас­слы­шал в воца­рив­шей­ся тишине шум осы­па­ю­щей­ся поч­вы. Тяже­ло и часто дыша, я бро­сил­ся к окну и уви­дел, что крест на моги­ле Ван­дер­хоофа лежит плаш­мя. И когда сно­ва раз­дал­ся звук осы­па­ю­щей­ся зем­ли, я, не пом­ня себя от стра­ха, ринул­ся вниз по сту­пень­кам и выбе­жал на откры­тый воз­дух. То и дело спо­ты­ка­ясь о неров­но­сти поч­вы. падая и сно­ва под­ни­ма­ясь, я мчал­ся не пере­во­дя дух, гони­мый смер­тель­ным стра­хом. Едва я успел добе­жать до вхо­да в мрач­ный тон­нель под сво­дом гигант­ских ив, как сза­ди раз­дал­ся оглу­ши­тель­ный рев. Я обер­нул­ся и посмот­рел в сто­ро­ну церк­ви. На ее стене, зали­той лун­ным све­том, отчет­ли­во выри­со­вы­ва­лась огром­ная чер­ная тень – и по ее дви­же­ни­ям мож­но было наблю­дать, как тот, кто отбра­сы­вал эту тень, выби­ра­ет­ся из моги­лы мое­го дяди и ковы­ля­ет по направ­ле­нию ко вхо­ду в храм.

На дру­гое утро, при­дя в лав­ку Хэйн­за, я пове­дал о слу­чив­шем­ся груп­пе мест­ных жите­лей. Во вре­мя мое­го рас­ска­за они обме­ни­ва­лись насмеш­ли­вы­ми взгля­да­ми, но сто­и­ло мне пред­ло­жить им схо­дить со мной в цер­ковь на боло­те, как они под раз­ны­ми пред­ло­га­ми отка­за­лись. Не то что­бы они пове­ри­ли мое­му рас­ска­зу – нет, про­сто они не хоте­ли напрас­но рис­ко­вать. Тогда я заявил, что пой­ду один, хотя, по прав­де гово­ря, мне это нисколь­ко не улы­ба­лось.

Едва я успел вый­ти из лав­ки, как какой-то седо­бо­ро­дый ста­рец догнал меня и ухва­тил за руку.

– Пой­ду-ка я с тобой, парень, – ска­зал он. – Мой отец, пом­нит­ся, рас­ска­зы­вал мне про ста­ро­го Слот­та. Стран­ный он был чело­век. дол­жен я заме­тить, но Ван­дер­хооф был еще хуже.
При­дя на место, мы уви­де­ли, что моги­ла Ван­дер­хоофа была пуста. Конеч­но, ее мог­ли раз­рыть воры, поду­ма­ли мы, и все же… Той бутыл­ки, что я оста­вил на сто­ле в верх­нем поме­ще­нии коло­коль­ни, уже не было, хотя оскол­ки вто­рой бутыл­ки по-преж­не­му валя­лись на полу. А на бес­фор­мен­ной куче жел­то­го пра­ха и тря­пья, что неко­гда назы­ва­лась Абе­лем Фосте­ром, мы нашли отпе­чат­ки огром­ных ступ­ней.

Бег­ло осмот­рев неко­то­рые из книг и руко­пи­сей, раз­бро­сан­ных по ком­на­те, мы снес­ли их вниз и пре­да­ли огню, как нечто нечи­стое и непри­стой­ное. Вос­поль­зо­вав­шись лопа­той, най­ден­ной нами в под­ва­ле, мы засы­па­ли моги­лу зем­лей и после неко­то­рых раз­ду­мий водру­зи­ли на нее лежав­ший рядом крест. Но и по сей день окрест­ные ста­руш­ки рас­ска­зы­ва­ют, что в лун­ные ночи по клад­би­щу непри­ка­ян­но бро­дит огром­ная тень, сжи­мая в руке бутыл­ку и как буд­то что-то разыс­ки­вая.