Дагон / Перевод Е. Мусихина

Я пишу в состо­я­нии силь­но­го душев­но­го напря­же­ния, посколь­ку сего­дня ночью наме­ре­ва­юсь уйти в небы­тие. Я нищ, а сна­до­бье, един­ствен­но бла­го­да­ря кото­ро­му тече­ние моей жиз­ни оста­ет­ся более или менее пере­но­си­мым, уже на исхо­де, и я боль­ше не могу тер­петь эту пыт­ку. Поэто­му мне ниче­го не оста­ет­ся, кро­ме как выбро­сить­ся вниз на гряз­ную ули­цу из чер­дач­но­го окна. Не думай­те, что я сла­бо­воль­ный чело­век или деге­не­рат, коль ско­ро нахо­жусь в раб­ской зави­си­мо­сти от мор­фия. Когда вы про­чте­те эти напи­сан­ные тороп­ли­вой рукой стра­ни­цы, вы смо­же­те пред­ста­вить себе — хотя вам не понять это­го до кон­ца, — как я дошел до состо­я­ния, в кото­ром смерть или забы­тье счи­таю луч­шим для себя исхо­дом. Слу­чи­лось так, что пакет­бот, на кото­ром я слу­жил в каче­стве супер­кар­го, под­верг­ся напа­де­нию немец­ко­го рей­де­ра в одной из наи­бо­лее пустын­ных и наи­ме­нее посе­ща­е­мых кораб­ля­ми частей Тихо­го оке­а­на. Боль­шая вой­на в то вре­мя толь­ко начи­на­лась, и оке­ан­ская фло­ти­лия гун­нов еще не погряз­ла окон­ча­тель­но в сво­их поро­ках, как это слу­чи­лось немно­го пого­дя. Итак, наше суд­но ста­ло закон­ным воен­ным тро­фе­ем, а с нами, чле­на­ми эки­па­жа, обра­ща­лись со всей обхо­ди­тель­но­стью и пре­ду­пре­ди­тель­но­стью, как и подо­ба­ет обра­щать­ся с захва­чен­ны­ми в плен моря­ка­ми. Наши вра­га охра­ня­ли нас не очень-то тща­тель­но, бла­го­да­ря чему уже на шестой со вре­ме­ни наше­го пле­не­ния день мне уда­лось бежать на малень­кой лод­ке, имея на бор­ту запас воды и пищи, доста­точ­ный для того, что­бы выдер­жать доволь­но дли­тель­ное путе­ше­ствие.

Обре­тя нако­нец-то дол­го­ждан­ную сво­бо­ду и без­дум­но поло­жив­шись на волю волн, я имел весь­ма смут­ное пред­став­ле­ние о том, где нахо­жусь. Не будучи опыт­ным нави­га­то­ром, я смог толь­ко очень при­бли­зи­тель­но опре­де­лить по поло­же­нию солн­ца и звезд, что нахо­жусь где-то южнее эква­то­ра. О дол­го­те я не имел ни малей­ше­го пред­став­ле­ния; тщет­ной ока­за­лась и надеж­да на то, что вско­ре удаст­ся уви­деть полос­ку бере­га или какой-нибудь ост­ро­вок. Сто­я­ла хоро­шая пого­да и в тече­ние бес­счет­но­го коли­че­ства дней я дрей­фо­вал под паля­щим солн­цем, ожи­дая, что появит­ся какой-нибудь корабль или тече­ние выбро­сит меня на берег оби­та­е­мой зем­ли. Одна­ко ни корабль, ни зем­ля так и не появи­лись, и посте­пен­но меня охва­ти­ло отча­я­ние от созна­ния сво­е­го пол­но­го оди­но­че­ства посре­ди взды­ма­ю­щей­ся синей гро­ма­ды нескон­ча­е­мо­го оке­а­на.
Изме­не­ния про­изо­шли во вре­мя сна. Я не могу при­пом­нить в дета­лях, как все слу­чи­лось, посколь­ку сон мой, будучи бес­по­кой­ным и насы­щен­ным раз­лич­ны­ми виде­ни­я­ми, ока­зал­ся тем не менее доволь­но про­дол­жи­тель­ным.

Проснув­шись же, я обна­ру­жил, что меня напо­ло­ви­ну засо­са­ло в сли­зи­стую гладь отвра­ти­тель­ной чер­ной тря­си­ны, кото­рая одно­об­раз­ны­ми вол­ни­сто­стя­ми про­сти­ра­лась вокруг меня настоль­ко дале­ко, насколь­ко хва­та­ло взо­ра. Моя лод­ка лежа­ла на поверх­но­сти этой тря­си­ны непо­да­ле­ку от меня.

Хотя лег­че все­го пред­ста­вить, что пер­вым моим чув­ством было изум­ле­ние от такой неожи­дан­ной и чудо­вищ­ной транс­фор­ма­ции пей­за­жа, на самом деле я ско­рее испу­гал­ся, чем изу­мил­ся, ибо воз­дух и гни­ю­щая поч­ва про­из­ве­ли на меня столь жут­кое впе­чат­ле­ние, что я весь похо­ло­дел внут­ри. Поч­ва изда­ва­ла мерз­кий запах, исхо­дя­щий от ске­ле­тов гни­ю­щих рыб и дру­гих, с тру­дом под­да­ю­щих­ся опи­са­нию объ­ек­тов, кото­рые, как я заме­тил, тор­ча­ли из отвра­ти­тель­ной гря­зи, обра­зу­ю­щей эту нескон­ча­е­мую рав­ни­ну. Ско­рее все­го мне не удаст­ся в про­стых сло­вах пере­дать кар­ти­ну это­го неопи­су­е­мо­го по сво­ей мер­зо­сти пей­за­жа, кото­рый окру­жал меня со всех сто­рон. Я не слы­шал ни зву­ка, не видел ниче­го, кро­ме необо­зри­мо­го про­стран­ства чер­ной тря­си­ны, а сама абсо­лют­ность тиши­ны и одно­род­ность ланд­шаф­та подав­ля­ли меня, вызы­вая под­ни­ма­ю­щий­ся к гор­лу ужас.

Солн­це сия­ло с небес, кото­рые пока­за­лись мне почти чер­ны­ми в сво­ей без­об­лач­ной наго­те; каза­лось, они отра­жа­ли это чер­ниль­ное боло­то у меня под нога­ми. Когда я влез в лежа­щую на поверх­но­сти тря­си­ны лод­ку и немно­го порас­ки­нул моз­га­ми, я решил, что ситу­а­ции, в кото­рой я ока­зал­ся, может най­тись толь­ко одно объ­яс­не­ние. Вслед­ствие под­вод­но­го извер­же­ния вул­ка­на неви­дан­ной силы часть оке­ан­ско­го дна ока­за­лась выбро­шен­ной на поверх­ность, при­чем наверх были выне­се­ны слои, кото­рые в тече­ние мно­гих мил­ли­о­нов лет лежа­ли скры­ты­ми под необо­зри­мой тол­щей воды. Про­тя­жен­ность новой зем­ли, под­няв­шей­ся подо мной, была столь вели­ка, что, как я ни напря­гал свой слух, я не мог уло­вить ни малей­ше­го шума оке­ан­ской вол­ны. Не было вид­но и ника­ких мор­ских птиц, кото­рые обыч­но в таких слу­ча­ях сле­та­ют­ся в поис­ках добы­чи, како­вую пред­став­ля­ют из себя мерт­вые мор­ские орга­низ­мы.

В тече­ние несколь­ких часов я сидел, пре­да­ва­ясь раз­мыш­ле­ни­ям, в лод­ке, кото­рая лежа­ла на боку и дава­ла мне неболь­шую тень, в то вре­мя как солн­це пере­ме­ща­лось по небу. На зака­те дня поч­ва ста­ла менее вяз­кой, и мне пока­за­лось, что она доста­точ­но под­сох­ла для того, что­бы в ско­ром вре­ме­ни по ней мож­но было прой­ти пеш­ком. В ту ночь я спал, но очень немно­го, а на сле­ду­ю­щий день зани­мал­ся упа­ков­кой вью­ка с водой и пищей, гото­вясь к поис­кам исчез­нув­ше­го моря и воз­мож­но­го спа­се­ния.

На тре­тье утро я обна­ру­жил, что поч­ва ста­ла уже настоль­ко сухой, что по ней мож­но было шагать без вся­ких уси­лий. Запах гни­ю­щей рыбы сво­дил с ума, но я был слиш­ком оза­бо­чен более серьез­ны­ми веща­ми, что­бы обра­щать вни­ма­ние на такие незна­чи­тель­ные неудоб­ства, и бес­страш­но про­дви­гал­ся к неве­до­мой цели. Весь день я уве­рен­но шел на запад, све­ряя курс по отда­лен­но­му хол­му, взды­мав­ше­му­ся посре­ди этой чер­ной пусты­ни. В ту ночь я сде­лал при­вал под откры­тым небом, а наут­ро про­дол­жил свое про­дви­же­ние к хол­му, хотя моя цель, как мне пока­за­лось, почти не при­бли­зи­лась ко мне по срав­не­нию с днем, когда я впер­вые заме­тил ее. К вече­ру чет­вер­то­го дня я достиг под­но­жия хол­ма, кото­рый ока­зал­ся гораз­до выше, чем он видел­ся на рас­сто­я­нии; из-за при­ле­га­ю­щей доли­ны он более рез­ко выде­лял­ся на общем фоне. Я слиш­ком устал, что­бы сра­зу начи­нать подъ­ем, и при­кор­нул у окра­шен­но­го луча­ми захо­дя­ще­го солн­ца скло­на хол­ма.
Я не знаю, поче­му мои сны были в ту ночь таки­ми безум­ны­ми, но еще до того, как убы­ва­ю­щая, фан­та­сти­че­ски выпук­лая луна взо­шла на восто­ке и ста­ла высо­ко над рав­ни­ной, я проснул­ся в холод­ном поту, решив боль­ше не спать. Слиш­ком ужас­ны­ми были мои ноч­ные виде­ния, что­бы я мог и даль­ше выно­сить их. И тут-то, в холод­ном сия­нии луны, я понял, как опро­мет­чи­во посту­пал, путе­ше­ствуя днем. Пере­жи­дая днев­ные часы в каком-нибудь укры­тии, куда не дости­га­ли сле­пя­щие лучи обжи­га­ю­ще­го солн­ца, я мог бы сбе­речь нема­ло сил для ноч­ных пере­хо­дов; и в самом деле, сей­час я чув­ство­вал себя вполне спо­соб­ным совер­шить вос­хож­де­ние, на кото­рое я не решил­ся во вре­мя зака­та солн­ца. Под­хва­тив свой вьюк, я начал путь к греб­ню хол­ма.

Я уже гово­рил, что моно­тон­ное одно­об­ра­зие хол­ми­стой рав­ни­ны напол­ня­ло меня неяс­ным стра­хом; но мне кажет­ся, что страх этот был ничем по срав­не­нию с тем ужа­сом, что я испы­тал, когда достиг вер­ши­ны хол­ма и гля­нул вниз на дру­гую его сто­ро­ну. Мое­му взо­ру пред­стал без­дон­ный карьер или, если угод­но, каньон, чер­ные глу­би­ны кото­ро­го не тро­гал пока свет луны, взо­шед­шей еще недо­ста­точ­но высо­ко для того, что­бы про­лить свои лучи за кру­той ска­ли­стый гре­бень. У меня воз­ник­ло чув­ство, что я стою на краю мира и загля­ды­ваю в без­дон­ный хаос веч­ной ночи, начи­на­ю­щий­ся за этим кра­ем. Меня охва­тил ужас, и перед мои­ми гла­за­ми про­нес­лись реми­нис­цен­ции из “Поте­рян­но­го рая” и страш­ное вос­хож­де­ние Сата­ны из про­кля­то­го цар­ства тьмы.
Когда луна под­ня­лась выше, я стал заме­чать, что скло­ны доли­ны были отнюдь не таки­ми вер­ти­каль­ны­ми, как я пред­став­лял себе вна­ча­ле. Высту­пы и обна­жен­ные слои поро­ды обра­зо­вы­ва­ли хоро­шую опо­ру для ног, бла­го­да­ря чему мож­но было лег­ко спу­стить­ся вниз, а через несколь­ко сотен футов кру­той обрыв и вовсе пере­хо­дил в поло­гий спуск. Под вли­я­ни­ем импуль­са, кото­рый я и сей­час не могу до кон­ца объ­яс­нить себе, я начал спус­кать­ся по почти отвес­ной стене, с тру­дом цеп­ля­ясь за высту­пы скал, пока не оста­но­вил­ся вни­зу, на поло­гом склоне, не отры­вая взо­ра от сти­гий­ских глу­бин, кото­рых нико­гда еще не дости­гал ни еди­ный луч све­та.
Почти сра­зу же мое вни­ма­ние при­влек огром­ных раз­ме­ров стран­ный пред­мет, рас­по­ло­жен­ный на про­ти­во­по­лож­ном склоне, кру­то под­ни­мав­шем­ся при­мер­но на сот­ню ярдов надо мной; облас­кан­ный луча­ми вос­хо­дя­щей луны, кото­рых он не знал, навер­ное, уже мил­ли­о­ны лет, пред­мет этот испус­кал белое мер­ца­ю­щее сия­ние. Вско­ре я убе­дил­ся, что это была все­го лишь гигант­ская камен­ная глы­ба, одна­ко все же не мог отде­лать­ся от впе­чат­ле­ния, что ее кон­ту­ры и поло­же­ние не явля­лись резуль­та­том дея­тель­но­сти одной толь­ко при­ро­ды. Когда мне уда­лось раз­гля­деть пред­мет более подроб­но, меня охва­ти­ли чув­ства, кото­рые я не в силах выра­зить, ибо, несмот­ря на чудо­вищ­ную вели­чи­ну глы­бы и ее при­сут­ствие в без­дне, раз­верз­шей­ся на мор­ском дне еще во вре­ме­на, когда мир был слиш­ком молод, что­бы его мог­ли насе­лять люди, — несмот­ря на все это, я вдруг совер­шен­но отчет­ли­во понял, что этот стран­ный пред­мет являл­ся тща­тель­но окон­ту­рен­ным моно­ли­том, мас­сив­ное тело кото­ро­го нес­ло на себе сле­ды искус­ной обра­бот­ки и, воз­мож­но, слу­жи­ло когда-то объ­ек­том покло­не­ния живых и мыс­ля­щих существ. Оше­лом­лен­ный, испу­ган­ный, и тем не менее испы­ты­ва­ю­щий нечто вро­де неволь­ной дро­жи вос­хи­ще­ния, при­су­щей уче­но­му или архео­ло­гу, я вни­ма­тель­но осмот­рел окру­жа­ю­щую меня кар­ти­ну. Луна, нахо­дя­ща­я­ся почти в зени­те, ярко и таин­ствен­но све­ти­ла над отвес­ны­ми кру­ча­ми, окайм­ляв­ши­ми уще­лье, и в этом почти днев­ном сия­нии мне уда­лось раз­ли­чить, что на дно каньо­на сте­ка­ет обшир­ная река она изви­ва­ет­ся и исче­за­ет в про­ти­во­по­лож­ных его кон­цах, почти заде­вая мне ноги сво­и­ми вода­ми. Мел­кие вол­ны на дру­гой сто­роне уще­лья пля­са­ли у осно­ва­ния гро­мад­но­го моно­ли­та, на поверх­но­сти кото­ро­го я мог сей­час ясно видеть как над­пи­си, так и гру­бо высе­чен­ные фигур­ки. Над­пи­си были выпол­не­ны в иеро­гли­фи­че­ской систе­ме, абсо­лют­но мне незна­ко­мой и состо­я­щей по боль­шей части из услов­ных сим­во­лов, свя­зан­ных с вод­ной сре­дой. Сре­ди зна­ков были рыбы, угри, ось­ми­но­ги, рако­об­раз­ные, мол­люс­ки, киты и им подоб­ные суще­ства. Все это было совер­шен­но непо­хо­же на то, что я когда-либо видел в уче­ных кни­гах. Неко­то­рые сим­во­лы пред­став­ля­ли из себя изоб­ра­же­ния каких-то мор­ских существ, оче­вид­но, неиз­вест­ных совре­мен­ной нау­ке, но чьи раз­ло­жив­ши­е­ся фор­мы, мне дове­лось ранее наблю­дать на под­няв­шей­ся из оке­а­на рав­нине.
Но более все­го я был оча­ро­ван живо­пис­ной резь­бой. По ту сто­ро­ну теку­ще­го меж­ду мной и камен­ной глы­бой пото­ка воды нахо­ди­лось несколь­ко баре­лье­фов, кото­рые, бла­го­да­ря их огром­ным раз­ме­рам, мож­но было раз­гля­деть, не напря­гая зре­ния. Кля­нусь, их сюже­ты мог­ли бы вызвать зависть у само­го Доре. Я думаю, что эти объ­ек­ты, по замыс­лу, долж­ны были изоб­ра­жать людей — или, по край­ней мере, опре­де­лен­ный род людей, хотя суще­ства эти изоб­ра­жа­лись то рез­вя­щи­ми­ся, как рыбы, в водах како­го-то под­вод­но­го гро­та, то отда­ю­щи­ми поче­сти моно­лит­ной свя­тыне, кото­рая так­же нахо­ди­лась под вол­на­ми. Я не отва­жи­ва­юсь оста­нав­ли­вать­ся подроб­но на их лицах и фор­мах, ибо одно лишь вос­по­ми­на­ние об этом может дове­сти меня до обмо­ро­ка. Гро­теск­ные в такой сте­пе­ни, недо­ступ­ной, пожа­луй, даже вооб­ра­же­нию По или Бул­ве­ра, они были дья­воль­ски чело­ве­ко­по­доб­ны­ми в сво­их общих очер­та­ни­ях, несмот­ря на пере­пон­ча­тые руки и ноги, неесте­ствен­но широ­кие и отвис­лые губы, стек­лян­ные выпу­чен­ные гла­за и дру­гие осо­бен­но­сти, вспо­ми­нать о кото­рых мне и вовсе непри­ят­но. Доволь­но стран­но, но они, похо­же, были высе­че­ны почти без уче­та про­пор­ции их сце­ни­че­ско­го фона — напри­мер, одно из существ было изоб­ра­же­но уби­ва­ю­щим кита, кото­рый по вели­чине едва пре­вос­хо­дил кито­боя. Как я уже гово­рил, я отме­тил про себя гро­теск­ность фигур и их стран­ные раз­ме­ры; одна­ко мгно­ве­ние спу­стя я решил, что это про­сто боги, выду­ман­ные каким-нибудь пер­во­быт­ным пле­ме­нем рыба­ков или море­хо­дов, чьи послед­ние потом­ки вымер­ли за мно­гие тыся­че­ле­тия до появ­ле­ния пер­во­го род­ствен­ни­ка пилт­да­ун­ца или неан­дер­таль­ца. Охва­чен­ный бла­го­го­вей­ным стра­хом, кото­рый вызва­ла во мне эта неожи­дан­но пред­став­шая моим гла­зам кар­ти­на про­шло­го, по дер­зо­сти сво­ей пре­вос­хо­дя­щая кон­цеп­ции наи­бо­лее сме­лых из антро­по­ло­гов, я сто­ял в глу­бо­ком раз­ду­мье, а луна отбра­сы­ва­ла при­чуд­ли­вые бли­ки на поверх­ность лежа­ще­го пре­до мною без­молв­но­го кана­ла. Затем вдруг я уви­дел его. Под­няв­шись над тем­ны­ми вода­ми и вызвав этим лишь лег­кое, почти без­звуч­ное вспе­ни­ва­ние, какой-то необыч­ный пред­мет плав­но вошел в поле мое­го зре­ния. Гро­мад­ный, напо­ми­на­ю­щий Поли­фе­ма и всем сво­им видом вызы­ва­ю­щий чув­ство отвра­ще­ния, он устре­мил­ся, подоб­но явля­ю­ще­му­ся в кош­мар­ных снах чудо­ви­щу, к моно­ли­ту, обхва­тил его гигант­ски­ми чешуй­ча­ты­ми рука­ми и скло­нил к поста­мен­ту свою отвра­ти­тель­ную голо­ву, изда­вая при этом какие-то непод­да­ю­щи­е­ся опи­са­нию рит­мич­ные зву­ки. Навер­ное, в тот самый момент я и сошел с ума.

Я почти не пом­ню сво­е­го сума­сшед­ше­го подъ­ема на гре­бень ска­лы и воз­вра­ще­ния к бро­шен­ной лод­ке, кото­рые я совер­шил в каком-то исступ­лен­ном бре­ду. Мне кажет­ся, всю доро­гу я не пере­ста­вал петь, а когда у меня не оста­ва­лось сил петь, при­ни­мал­ся без­дум­но сме­ять­ся. У меня оста­лись смут­ные вос­по­ми­на­ния о силь­ной буре, кото­рая слу­чи­лась через неко­то­рое вре­мя после того, как я добрал­ся до лод­ки; во вся­ком слу­чае, я могу ска­зать, что слы­шал рас­ка­ты гро­ма и дру­гие зву­ки, кото­рые при­ро­да изда­ет толь­ко в состо­я­нии вели­чай­ше­го неистов­ства.
Когда я вер­нул­ся из небы­тия, я обна­ру­жил, что нахо­жусь в гос­пи­та­ле горо­да Сан- Фран­цис­ко, куда меня доста­вил капи­тан аме­ри­кан­ско­го кораб­ля, подо­брав­ше­го мою лод­ку в откры­том оке­ане. Нахо­дясь в бре­ду, я очень мно­гое рас­ска­зал, одна­ко, насколь­ко я понял, моим сло­вам не было уде­ле­но како­го-либо вни­ма­ния. Мои спа­си­те­ли ниче­го не зна­ли ни о каком сме­ще­нии пла­стов суши в аква­то­рии Тихо­го оке­а­на; да и я решил, что не сто­ит убеж­дать их в том, во что они все рав­но не смог­ли бы пове­рить. Как-то раз я отыс­кал одно­го зна­ме­ни­то­го этно­ло­га и изу­мил его неожи­дан­ной дотош­но­стью сво­их рас­спро­сов отно­си­тель­но древ­ней пале­стин­ской леген­ды о Дагоне, Боге Рыб, но очень ско­ро понял, что мой собе­сед­ник без­на­деж­но огра­ни­чен и оста­вил свои попыт­ки что-либо у него узнать.

Это слу­ча­ет­ся ночью, осо­бен­но когда на небе сто­ит выпук­лая, ущерб­ная луна. Тогда я сно­ва вижу этот пред­мет. Я про­бо­вал при­ни­мать мор­фий, одна­ко нар­ко­тик дал толь­ко вре­мен­ную пере­дыш­ку, а затем захва­тил меня в плен, сде­лав рабом безо вся­кой надеж­ды на осво­бож­де­ние. И сей­час, после того, как я пред­ста­вил пол­ный отчет, кото­рый ста­нет источ­ни­ком инфор­ма­ции или, ско­рее все­го, пред­ме­том пре­зри­тель­но­го инте­ре­са окру­жа­ю­щих, мне оста­ет­ся толь­ко покон­чить со всем этим. Я часто спра­ши­ваю себя, не было ли все слу­чив­ше­е­ся со мною чистой воды фан­то­мом — все­го лишь при­чуд­ли­вым резуль­та­том дея­тель­но­сти вос­па­лен­но­го моз­га в то вре­мя, как после побе­га с немец­ко­го воен­но­го кораб­ля я лежал в бре­ду в откры­той лод­ке под луча­ми паля­ще­го солн­ца. Я задаю себе этот вопрос, но в ответ мне тут же явля­ет­ся омер­зи­тель­ное в сво­ей оду­шев­лен­но­сти виде­ние. Я не могу думать о мор­ских глу­би­нах без содро­га­ния, кото­рое вызы­ва­ют у меня безы­мян­ные суще­ства, в этот самый момент, быть может, пол­зу­щие и тяже­ло сту­па­ю­щие по скольз­ко­му мор­ско­му дну, покло­ня­ю­щи­е­ся сво­им древним камен­ным идо­лам и выре­за­ю­щие соб­ствен­ные отвра­ти­тель­ные обра­зы на под­вод­ных гра­нит­ных обе­лис­ках. Я меч­таю о том вре­ме­ни, когда они под­ни­мут­ся над мор­ски­ми вол­на­ми, что­бы схва­тить сво­и­ми зло­вон­ны­ми ког­тя­ми и увлечь на дно остат­ки хило­го, исто­щен­но­го вой­ной чело­ве­че­ства — о вре­ме­ни, когда суша скро­ет­ся под водой и тем­ный оке­ан­ский про­стор под­ни­мет­ся сре­ди все­лен­ско­го кро­меш­но­го ада.
Конец бли­зок. Я слы­шу шум у две­ри, как буд­то сна­ру­жи об нее бьет­ся какое-то тяже­лое скольз­кое тело. Оно не долж­но застать меня здесь. Боже, эта рука! Окно! Ско­рее к окну!

Примечания:

Рас­сказ был напи­сан летом 1917 года, сра­зу после напи­са­ния “Скле­па”. Эти­ми дву­мя рас­ска­за­ми Лав­крафт воз­об­но­вил свою дея­тель­ность по напи­са­нию худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ний, кото­рых не писал в тече­ние 9 лет после “Алхи­ми­ка”. Впер­вые “Дагон” был опуб­ли­ко­ван в люби­тель­ском жур­на­ле Пола Кука “The Vagrant” в нояб­ре 1919. Позд­нее, в октяб­ре 1923 года, он был опуб­ли­ко­ван в Weird Tales (Этот рас­сказ впо­след­ствии пере­из­да­вал­ся в жур­на­ле еще два­жды — в янва­ре 1936 и в нояб­ре 1951 года.) Это было пер­вое про­из­ве­де­ние Лав­краф­та, кото­рое там опуб­ли­ко­ва­ли, тем самым поло­жив нача­ло дол­го­сроч­но­му сотруд­ни­че­ству — позд­нее боль­шин­ство самых извест­ных его про­из­ве­де­ний было опуб­ли­ко­ва­но имен­но в этом доста­точ­но извест­ном и попу­ляр­ном жур­на­ле.

Лав­крафт в сво­их пись­мах отме­чал, что сюжет рас­ска­за был наве­ян ему сном.
Дагон (воз­мож­но, от фини­кий­ско­го “даг” — “рыба”) — боже­ство рыб или бог- покро­ви­тель рыб­ной лов­ли. Мифо­ло­гия даго­нов берет нача­ло в кос­мо­ло­гии афро- ази­ат­ских пле­мен и име­ет мно­го вер­сий. Розен­крей­це­ры свя­зы­ва­ли Даго­на с дохри­сти­ан­ским и ран­не­хри­сти­ан­ским сим­во­лом рыбы, а рус­ская писа­тель­ни­ца тео­соф­ка Е. П. Бла­ват­ская по-сво­е­му, имея в виду Даго­на, интер­пре­ти­ро­ва­ла биб­лей­скую прит­чу об Ионе, про­гло­чен­ном китом. Име­ет­ся в виду Пер­вая Миро­вая вой­на 1914–1918 годов.

Гун­ны — здесь: пре­зри­тель­ное про­зви­ще нем­цев.
Рей­дер — воен­ный корабль, выпол­ня­ю­щий само­сто­я­тель­ные бое­вые дей­ствия, глав­ным обра­зом, в целях уни­что­же­ния воен­ных транс­пор­тов и тор­го­вых судов непри­я­те­ля.
“Поте­рян­ный рай” — поэ­ма англий­ско­го поэта Джо­на Миль­то­на (1608–1674) о вос­ста­нии Сата­ны. Изоби­лу­ет сце­на­ми фан­та­сти­че­ских битв меж­ду воин­ством Сата­ны и Анге­ла­ми, пере­ме­жа­ю­щи­ми­ся идил­ли­че­ски­ми кар­ти­на­ми рая и опи­са­ни­я­ми кос­ми­че­ских про­странств.
Сти­гий­ский — адский (от под­зем­ной реки Стикс — греч., мифол.).
Доре Гюстав (1832–1883) — фран­цуз­ский худож­ник, про­сла­вив­ший­ся, в част­но­сти, иллю­стра­ци­я­ми к Биб­лии.

Бул­вер Эдвард (Бул­вер-Лит­тон) (1803–1873) — англий­ский писа­тель, автор мно­гих исто­ри­че­ских и двух оккульт­ных рома­нов. Здесь, веро­ят­но, речь идет о романе “Гря­ду­щая раса”, пред­вос­хи­тив­шем твор­че­ство Гер­бер­та Уэлл­са.
Поли­фем — одно­гла­зый цик­лоп, сын Посей­до­на и ним­фы Тео­сы, ослеп­лен­ный Одис­се­ем (Гомер. Одис­сея, песнь IX).