2001 / Алексей Зверев / Храм Гекаты

Эссе пуб­ли­ко­ва­лось в каче­стве пре­ди­сло­вия к кни­гам “Зов Ктул­ху” и “По ту сто­ро­ну сна”, соот­вет­ствен­но в 2000 и 2001 годах.

---

Мета­мор­фо­за, кото­рая про­изо­шла с Лав­краф­том, по сей день выгля­дит зага­доч­ной.

Как писа­тель он оста­вал­ся при жиз­ни почти неиз­ве­стен. Не опуб­ли­ко­вал ни одной кни­ги¹. Печа­тал­ся мало и почти все­гда в изда­ни­ях, едва сво­див­ших кон­цы с кон­ца­ми. Не был упо­мя­нут ни в био­гра­фи­че­ских спра­воч­ни­ках, ни в биб­лио­гра­фи­ях, где нахо­ди­лась стро­ка для всех сколь­ко-нибудь извест­ных лите­ра­то­ров.

Лав­крафт не кри­вил душой, не лука­вил, назы­вая себя абсо­лют­ным неудач­ни­ком. В жиз­ни это и прав­да был ипо­хон­дрик, у кото­ро­го все вали­лось из рук, суще­ство явно болез­нен­ное, под­вер­жен­ное бес­при­чин­ной подав­лен­но­сти и при­сту­пам отвра­ще­ния к обы­ден­но­сти. Лав­крафт был готов пер­вым при­знать, что он “реши­тель­но не в состо­я­нии чем-то зани­мать­ся систе­ма­ти­че­ски, а уж дела­ми тем более”. Из “Ивнинг ньюс”, где у него появи­лись посто­ян­ные чита­те­ли и даже почи­та­те­ли, он без вся­ко­го пово­да ушел, хотя боль­ше пуб­ли­ко­вать­ся было негде. Зате­ял соб­ствен­ную газе­ту под харак­тер­ным для него загла­ви­ем “Кон­сер­ва­тор”, в апре­ле 1915 года выпу­стил пер­вый номер, но уже через два меся­ца со всей этой зате­ей было покон­че­но — тоже без види­мых осно­ва­ний. Увлек­ся исто­ри­ей род­но­го горо­да, род­но­го шта­та — само­го малень­ко­го в Аме­ри­ке, — изу­чил Про­ви­денс ули­цу за ули­цей и дом за домом, но охла­дел и к это­му увле­че­нию. Может быть, Лав­краф­та оби­де­ло, что он, внес­ший реаль­ную леп­ту в кра­е­ве­де­ние, не попал в энцик­ло­пе­дию, пере­чис­ляв­шую всех зна­ме­ни­тых уро­жен­цев и жите­лей Род-Айлен­да. Как были бы изум­ле­ны и он сам, и его весь­ма немно­го­чис­лен­ные чита­те­ли, узнав, что со вре­ме­нем появит­ся целая армия поклон­ни­ков, назы­ва­ю­щих Лав­краф­та в чис­ле вели­чай­ших аме­ри­кан­ских писа­те­лей. Что его нач­нут срав­ни­вать с Эдга­ром По и Амбро­зом Бир­сом, что одним из самых ярких худож­ни­ков наше­го века назо­вет его не кто иной, как изыс­кан­ный фран­цуз­ский рома­нист и кино­ре­жис­сер Жан Кокто, что появят­ся бес­чис­лен­ные дис­сер­та­ции, эссе, моно­гра­фии. Даже пье­са, посвя­щен­ная его жиз­ни.

Одна­ко все это при­дет с запоз­да­ни­ем, лишь лет через два­дцать после смер­ти Лав­краф­та. Его био­граф Л. Спрейг де Камп при­во­дит выра­зи­тель­ные сви­де­тель­ства, по кото­рым мож­но пред­ста­вить, как стра­дал Лав­крафт из-за того, что оста­вал­ся далек от лите­ра­тур­ных кру­гов сво­е­го вре­ме­ни, уж не гово­ря об извест­но­сти, о при­зна­нии. Извест­ность в луч­шем слу­чае огра­ни­чи­ва­лась пре­де­ла­ми горо­да Про­ви­денс в шта­те Род-Айленд, род­но­го горо­да Лав­краф­та. О при­зна­нии ему не при­хо­ди­лось и меч­тать.

В Про­ви­ден­се Лав­крафт почти без­вы­езд­но жил с дет­ства до ста­ро­сти, хотя какая ста­рость! — он умер все­го соро­ка семи лет от роду². Говар­ду Фил­лип­су Лав­краф­ту (1890–1937) доста­лась дур­ная наслед­ствен­ность. Когда он был совсем ребен­ком, отца поме­сти­ли в лечеб­ни­цу для душев­но­боль­ных, отку­да тот не вышел. Мать что ни месяц ока­зы­ва­лась на гра­ни нерв­но­го сры­ва. Стран­но­сти пове­де­ния, заме­чав­ши­е­ся за буду­щим писа­те­лем с юно­сти, вро­де бы совсем про­сто объ­яс­нить. Но дале­ко не все­гда напра­ши­ва­ю­щи­е­ся объ­яс­не­ния самые досто­вер­ные.

Лав­крафт и вправ­ду был необыч­ным маль­чи­ком, может быть, не вполне здо­ро­вым. Напри­мер, его изво­ди­ли ноч­ные кош­ма­ры. Они были таки­ми мучи­тель­ны­ми, что даже при­шлось забрать его из шко­лы-интер­на­та: сосе­ди по дор­ту­а­ру жало­ва­лись, что от при­пад­ков и выкри­ков Лав­краф­та у них бес­сон­ни­ца.

Впо­след­ствии кри­ти­ки, писав­шие о его про­зе, без кон­ца упо­доб­ля­ли типич­ные для нее сюже­ты виде­ни­ям, воз­ни­ка­ю­щим в полу­дре­ме, когда кипит и не может успо­ко­ить­ся вос­пла­ме­нен­ный мозг. Это упо­доб­ле­ние сде­ла­лось общим местом, а меж­ду тем оно толь­ко вно­сит пута­ни­цу, ниче­го не про­яс­няя. Лав­крафт был про­за­и­ком, кото­рый уна­сле­до­вал дав­нюю и стой­кую лите­ра­тур­ную тра­ди­цию, изу­чив ее дос­ко­наль­но. Он исполь­зо­вал мета­фо­ры и фабуль­ные ходы, име­ю­щие мно­го­ве­ко­вую исто­рию, при­чем не толь­ко в англий­ской и аме­ри­кан­ской лите­ра­ту­ре. Лишь по неис­ку­шен­но­сти или наив­но­сти мож­но пред­по­ло­жить, буд­то свои необык­но­вен­ные, таин­ствен­ные рас­ска­зы Лав­крафт сочи­нял, про­сто при­по­ми­ная, а потом запи­сы­вая при­гре­зив­ше­е­ся ему в мучи­тель­ные ночи, когда уда­ет­ся забыть­ся на каких-нибудь пол­то­ра часа.

Чуда­че­ствам, все­гда отли­чав­шим Лав­краф­та, его кри­ти­ки вооб­ще были склон­ны при­да­вать чрез­мер­ное зна­че­ние. То почти откро­вен­но, то наме­ка­ми они дава­ли понять, что мно­гое в его сочи­не­ни­ях сви­де­тель­ству­ет о пси­хи­че­ском рас­строй­стве или, во вся­ком слу­чае, о душев­ной неурав­но­ве­шен­но­сти, а без нее не было бы и вдох­но­ве­ния. Или оно выра­зи­лось бы совсем в дру­гих фор­мах.

Все это доволь­но сомни­тель­но. Попыт­ки тол­ко­вать хоро­шую лите­ра­ту­ру, рас­по­зна­вая в ней, глав­ным обра­зом, жиз­нен­ный опыт и чер­ты лич­но­сти авто­ра, почти нико­гда не при­но­сят убе­ди­тель­но­го резуль­та­та: выяс­ня­ет­ся, что в ней есть и что-то дру­гое, при­чем намно­го более суще­ствен­ное. Так про­изо­шло и с про­из­ве­де­ни­я­ми Лав­краф­та. Они не до кон­ца впи­сы­ва­ют­ся в био­гра­фи­че­скую кан­ву, а то и вовсе кажут­ся с ней не свя­зан­ны­ми, рож­ден­ны­ми чистой фан­та­зи­ей.

Меж тем их ста­ра­лись впря­мую соот­не­сти с жиз­нен­ны­ми обсто­я­тель­ства­ми Лав­краф­та, с его чело­ве­че­ски­ми осо­бен­но­стя­ми. И тут же обна­ру­жи­ва­ли уди­ви­тель­ные про­ти­во­ре­чия. Он, так часто писав­ший о вур­да­ла­ках, обо­рот­нях, кан­ни­ба­ло­вых пирах и про­чих ужа­сах, ока­зы­ва­ет­ся, был чело­ве­ком дале­ко не храб­ро­го десят­ка: есть сви­де­тель­ства, что при виде пол­ной мыше­лов­ки его пере­дер­ги­ва­ло, и он велел выбра­сы­вать ее на помой­ку вме­сте с мыша­ми. Мог и в пись­мах, и в про­зе бра­ви­ро­вать сво­им отвра­ще­ни­ем к “дву­но­го­му живот­но­му”, это­му “чудо­вищ­но­му и нена­вист­но­му отре­бью”, но отли­чал­ся необык­но­вен­ной чув­стви­тель­но­стью и самой непод­дель­ной доб­ро­той. Под­вер­гал сво­их геро­ев неве­ро­ят­но суро­вым испы­та­ни­ям, но сам, смо­ло­ду обла­дая хруп­ким здо­ро­вьем, стра­шил­ся малей­шей физи­че­ской опас­но­сти, лег­ко под­да­вал­ся депрес­сии, смер­тель­но тос­ко­вал холод­ны­ми зим­ни­ми ноча­ми. И так далее.

У деда была домаш­няя биб­лио­те­ка на две тыся­чи томов” пожа­луй, самая бога­тая на весь город. Маль­чи­ком Лав­крафт про­во­дил в застав­лен­ном стел­ла­жа­ми каби­не­те дол­гие часы, обло­жив­шись ста­рин­ны­ми фоли­ан­та­ми так его интри­го­вав­шей коло­ни­аль­ной эпо­хи и скром­ны­ми книж­ка­ми в сером бумаж­ном пере­пле­те, кото­рые выпус­ка­ло изда­тель­ство “Таух­ниц”. Из этих кни­жек мож­но было соста­вить исчер­пы­ва­ю­ще пол­ную биб­лио­те­ку совре­мен­ной лите­ра­ту­ры на англий­ском язы­ке.

Одна­жды за чте­ни­ем тако­го томи­ка его заста­ла мать, про­смот­ре­ла несколь­ко стра­ниц и, охва­чен­ная пани­кой, швыр­ну­ла книж­ку в камин. Это был Уэллс, “Ост­ров док­то­ра Моро”. Посто­ян­но взвин­чен­ная, исте­рич­ная мис­сис Лав­крафт сочла, что такое чте­ние сквер­но ска­жет­ся на ее семи­лет­нем сыне, кото­ро­му и так уже при­хо­дит­ся давать сно­твор­ное.

Она не зна­ла, что маль­чик про­бу­ет сочи­нять сам. Пишет сти­хи. И пыта­ет­ся писать рас­ска­зы — как раз в духе Уэлл­са рас­па­ляя вооб­ра­же­ние, при­ду­мы­вая несу­ще­ству­ю­щие миры.

Жаль, что ниче­го из этих писа­ний не сохра­ни­лось и судить о них мож­но лишь по снис­хо­ди­тель­ным упо­ми­на­ни­ям в пись­мах, где Лав­крафт вспо­ми­на­ет свое дет­ство. Теперь, когда уста­но­вил­ся насто­я­щий культ Лав­краф­та, его рас­ска­зы, писав­ши­е­ся печат­ны­ми бук­ва­ми, неуве­рен­но выво­ди­мы­ми на листе, непре­мен­но были бы опуб­ли­ко­ва­ны. И что бы они собою ни пред­став­ля­ли, сде­ла­лось бы несо­мнен­ным, до какой сте­пе­ни орга­нич­ной была для него поэ­ти­ка тайн и ужа­сов, впря­мую или испод­воль про­сту­па­ю­щая во всех его про­из­ве­де­ни­ях, не исклю­чая и дет­ские — насколь­ко мож­но соста­вить о них пред­став­ле­ние по автор­ским ску­пым и лако­нич­ным пере­ска­зам.

С отро­че­ских лет его при­выч­ным состо­я­ни­ем было оди­но­че­ство. Люди, счи­тав­шие себя его дру­зья­ми, на самом деле зна­ли о нем очень мало: Лав­крафт тща­тель­но обе­ре­гал от посто­рон­не­го вме­ша­тель­ства свой внут­рен­ний — твор­че­ский — мир. Но изо­ля­ци­ей от окру­жа­ю­щих, види­мо, очень тяго­тил­ся и про­бо­вал нала­дить кон­так­ты, при­бе­гая к само­му под­хо­дя­ще­му, по его пред­став­ле­ни­ям, спо­со­бу — к пись­мам. Их сохра­ни­лось неве­ро­ят­ное коли­че­ство: свы­ше ста тысяч. Есть огром­ные цик­лы, скла­ды­вав­ши­е­ся на про­тя­же­нии деся­ти­ле­тий. Есть несколь­ко посто­ян­ных адре­са­тов, появив­ших­ся еще в те годы, когда газет­ная рабо­та рас­ши­ри­ла круг зна­комств. Но не то что пол­ной, а хотя бы спон­тан­но про­би­ва­ю­щей­ся откро­вен­но­сти нет даже в пере­пис­ке с самы­ми дав­ни­ми при­я­те­ля­ми. Несколь­ко раз Лав­крафт назы­ва­ет себя затвор­ни­ком, сла­бо пред­став­ля­ю­щим себе, какое тыся­че­ле­тье на дво­ре.

Мож­но спо­рить о том, до какой сте­пе­ни его твор­че­ство про­дол­жа­ет тра­ди­ции роман­тиз­ма и насы­ще­но отго­лос­ка­ми этой худо­же­ствен­ной куль­ту­ры, но в сво­ем повсе­днев­ном пове­де­нии Лав­крафт был типич­ный роман­тик. При­чем такой, для кото­ро­го роман­ти­че­ские поня­тия долж­ны непре­мен­но выра­жать­ся в само­оче­вид­ных, даже в край­них фор­мах.

Роман­тик не спо­со­бен ужить­ся со сво­им веком, его пле­ня­ет меч­та осво­бо­дить­ся от дав­не­го вре­ме­ни, ради это­го он готов пой­ти напе­ре­кор всем обще­при­ня­тым, само собой разу­ме­ю­щим­ся обсто­я­тель­ствам и усло­ви­ям эпо­хи. Не так ли и Лав­крафт? Он при­ду­мал для себя позу англо­ма­на и монар­хи­ста, выдер­жи­вая ее неуклон­но. Пре­се­рьез­но рас­суж­дал о губи­тель­ных послед­стви­ях рево­лю­ции 1776 года, отде­лив­шей заоке­ан­ские коло­нии от мет­ро­по­лии. Мно­гие свои пись­ма закан­чи­вал тра­ди­ци­он­ным “Боже, хра­ни коро­ля!” — под­ра­зу­ме­вал­ся Георг III, пра­вив­ший Бри­та­ни­ей, когда в Новом Све­те нача­лись бес­по­ряд­ки (Лав­краф­та ничуть не сму­ща­ло, что этот вен­це­но­сец впал в безу­мие и стра­ной еще при его жиз­ни стал управ­лять принц-регент, бес­по­щад­но осме­ян­ный Бай­ро­ном). В этих пись­мах ста­ра­тель­но ими­ти­ро­ва­лась сти­ли­сти­ка англий­ских про­за­и­ков, писав­ших полу­то­ра сто­ле­ти­я­ми ранее. И вос­про­из­во­ди­лись осо­бен­но­сти пра­во­пи­са­ния, дав­но уста­рев­шие.

Когда нача­лась Пер­вая миро­вая вой­на, Лав­крафт забро­сал пре­зи­ден­та Вуд­ро Виль­со­на тре­бо­ва­ни­я­ми без­от­ла­га­тель­но высту­пить на сто­роне Антан­ты. А затем оше­ло­мил Про­ви­денс, опуб­ли­ко­вав свой про­ект вос­со­еди­не­ния США и Вели­ко­бри­та­нии. Разу­ме­ет­ся, под ски­пет­ром англий­ско­го монар­ха.

Чуда­че­ством выгля­де­ли и неко­то­рые выска­зы­ва­ния Лав­краф­та, касав­ши­е­ся тогдаш­ней зло­бы дня. Он все-таки был не настоль­ко погру­жен в сози­да­е­мые им вымыс­лы, что­бы совсем уж не заме­чать про­ис­хо­див­ше­го в мире, и не ута­и­вал соб­ствен­ных мне­ний о поли­ти­че­ских собы­ти­ях — свое­об­раз­ных мне­ний, что­бы не ска­зать боль­ше. Был сре­ди его совре­мен­ни­ков англий­ский лите­ра­тор Хау­стон Стю­арт Чем­бер­лен, пото­мок адми­ра­лов и род­ствен­ник зна­ме­ни­то­го пре­мьер-мини­стра. Этот Чем­бер­лен смо­ло­ду начи­тал­ся Ниц­ше, поняв его крайне поверх­ност­но и про­пи­тав­шись гер­ма­но­фи­ли­ей, кото­рая у него при­ня­ла при­ми­тив­ные, оттал­ки­ва­ю­щие про­яв­ле­ния, сде­лав­шись неот­ли­чи­мой от расиз­ма. Он даже сме­нил язык и по-немец­ки напи­сал гигант­ских раз­ме­ров том “Grundlagen des Neunzehnten Jahrhunderts”, кни­гу, про­па­ган­ди­ру­ю­щую арий­ский миф, кото­рый сво­дит­ся к без­огляд­но­му и без­от­вет­ствен­но­му про­слав­ле­нию тев­то­нов, этих “голу­бо­гла­зых, свет­лобо­ро­дых вои­нов”, выс­ших пред­ста­ви­те­лей чело­ве­че­ства.

Лав­крафт про­шту­ди­ро­вал “фун­да­мен­таль­ные поня­тия девят­на­дца­то­го сто­ле­тия” еще под­рост­ком, и Чем­бер­лен надол­го остал­ся для него выда­ю­щим­ся мыс­ли­те­лем, чуть ли не про­ро­ком. Прав­да, в его рас­ска­зах при­выч­на фигу­ра неустра­ши­мо­го побор­ни­ка исти­ны и спра­вед­ли­во­сти сре­ди напа­стей, кото­рые на него обру­ши­ва­ет судь­ба, испы­ты­вая муже­ство героя. Одна­ко этот пер­со­наж, ско­рее, дань тра­ди­ци­ям жан­ра, чем знак зача­ро­ван­но­сти трес­ку­чей рито­ри­кой, веща­ю­щей о веко­веч­ном “арий­ском пре­вос­ход­стве”.

Тем не менее, пол­но­стью убе­речь­ся от ее злой магии Лав­краф­ту не уда­лось. Супер­мен с наруж­но­стью викин­га и повад­ка­ми нор­ди­че­ско­го героя навяз­чи­во мель­ка­ет на его стра­ни­цах. А в пись­мах Лав­крафт порою начи­на­ет напо­ми­нать ста­рую деву из клу­ба “Доче­рей аме­ри­кан­ской рево­лю­ции”: подоб­но этим мед­но­ло­бым пат­ри­от­кам при­ду­мы­ва­ет дра­ко­нов­ские меры по огра­ни­че­нию пото­ка имми­гран­тов, сове­ту­ет пра­ви­тель­ству дер­жать в узде этни­че­ские мень­шин­ства. Он дожил до тех дней, когда в Гер­ма­нии нача­ли осу­ществ­лять куда более ради­каль­ные шаги по направ­ле­нию к тем же конеч­ным целям. И, оце­нив эффек­тив­ность этих начи­на­ний, содрог­нул­ся. Зазву­ча­ли ноты пока­я­ния.

К это­му вре­ме­ни Лав­крафт счи­тал себя соци­а­ли­стом либе­раль­ной ори­ен­та­ции и без­ого­во­роч­но под­дер­жи­вал Рузвель­та, оста­вив увле­че­ния моло­до­сти, гро­зив­шие уве­сти его совсем в дру­гую сто­ро­ну. На его твор­че­стве эта пере­ме­на, впро­чем, прак­ти­че­ски не ска­за­лась, как не затро­ну­ла его и раз­вив­ша­я­ся под конец жиз­ни вера в бес­пре­дель­ное могу­ще­ство нау­ки: всем сомне­ва­ю­щим­ся Лав­крафт ста­ра­тель­но дока­зы­вал, что он убеж­ден­ный мате­ри­а­лист. Это было не очень понят­но чита­те­лям, пом­нив­шим его боль­шую ста­тью-мани­фест “Сверхъ­есте­ствен­ный ужас в лите­ра­ту­ре”: там Лав­крафт с сожа­ле­ни­ем, а то и с насмеш­кой гово­рит о про­за­и­ках, пор­тив­ших свои про­из­ве­де­ния тем, что на послед­ней стра­ни­це все зага­доч­ное полу­ча­ло плос­кое, при­ми­тив­но логич­ное и раци­о­наль­ное объ­яс­не­ние. Сам он таких оши­бок не допус­кал нико­гда. И какой бы энту­зи­азм ни вну­ша­ли ему три­ум­фы новей­шей физи­ки или био­ло­гии, он все-таки непре­мен­но согла­сил­ся бы с Гам­ле­том: “Есть мно­гое на све­те, друг Гора­цио, что и не сни­лось нашим муд­ре­цам”.

В лите­ра­ту­ре XX сто­ле­тия Лав­крафт как раз и явил­ся худож­ни­ком, обла­дав­шим осо­бен­но раз­ви­той спо­соб­но­стью напо­ми­нать о неснив­шем­ся муд­ре­цам и дока­зы­вать, что неснив­ше­е­ся — реаль­но. Хотя бы как пси­хо­ло­ги­че­ский факт.

Поэ­ти­ку, кото­рой при­над­ле­жит и все создан­ное самим Лав­краф­том, он подроб­но опи­сал в ста­тье, вос­со­зда­ю­щей — с исчер­пы­ва­ю­щей пол­но­той — исто­рию раз­но­об­раз­ных жан­ров, кото­рые доно­сят вос­при­я­тие жиз­ни как мисти­ки и ужа­са. Это очень про­стран­ная исто­рия, Лав­крафт начи­на­ет ее с мифо­ло­ги­че­ских вре­мен, с древ­ней­ших ска­за­ний, сохра­нен­ных народ­ной памя­тью. И дово­дит до совре­мен­но­сти. До 1925 года, когда по пред­ло­же­нию сво­е­го изда­те­ля У. Пола Кука, выпус­кав­ше­го тощий жур­наль­чик “Реклюз” (“Затвор­ник”), он напи­сал эссе “Сверхъ­есте­ствен­ный ужас в лите­ра­ту­ре”.

Лав­крафт защи­ща­ет пре­стиж лите­ра­ту­ры, запол­нен­ной эмо­ци­я­ми и обра­за­ми, для кото­рых чуть рас­плыв­ча­тое опре­де­ле­ние “сверхъ­есте­ствен­ный ужас” все-таки оста­ет­ся наи­бо­лее точ­ным. Тогда, в сере­дине 20‑х годов, ее пре­стиж еще при­хо­ди­лось отста­и­вать. По край­ней мере, в Аме­ри­ке, пусть там и суще­ство­ва­ла тра­ди­ция, обо­зна­чен­ная име­на­ми само­го пер­во­го ряда: По, Готорн, Бирс, Ген­ри Джеймс. Но их зна­ли и цени­ли лишь истин­ные люби­те­ли, кото­рых было совсем немно­го. А нескон­ча­е­мые подел­ки — бел­ле­три­сти­че­ские, кине­ма­то­гра­фи­че­ские — не толь­ко застав­ля­ли усо­мнить­ся в том, что исто­рии с при­зра­ка­ми и вур­да­ла­ка­ми име­ют какое-то отно­ше­ние к искус­ству. В гла­зах боль­шин­ства они дела­ли несо­мнен­ным, что от насто­я­ще­го искус­ства эти исто­рии так же дале­ки, как огра­нен­ная стек­ляш­ка от перст­ня с аме­ти­стом.

Тако­го рода пред­взя­тость сопут­ство­ва­ла лите­ра­ту­ре, про­пи­тан­ной “сверхъ­есте­ствен­ным ужа­сом”, с само­го момен­та ее зарож­де­ния. Лите­ра­тур­ный три­умф Хорей­са Уол­по­ла и Анны Рад­к­лифф, твор­цов “готи­че­ско­го рома­на”, в кон­це XVIII века поко­рив­ше­го весь чита­ю­щий мир, не пере­ме­нил ситу­а­цию: счи­та­лось, что это про­сто исклю­че­ние из пра­ви­ла, нети­пич­ный слу­чай, когда уда­лось пре­одо­леть низ­ко­проб­ный мате­ри­ал. И вооб­ще счи­та­лось, что эти пове­сти, где чуть не на каж­дой стра­ни­це то ожив­ший покой­ник, то заго­во­рив­ший порт­рет, то вам­пир в обли­ке гигант­ской лету­чей мыши, — сплош­ная выдум­ка с целью поще­ко­тать нер­вы не очень раз­бор­чи­вой пуб­ли­ки.

Мисти­че­ское обя­за­тель­но про­буж­да­ет страх, кото­рый не сино­ним мало­ду­шия. Ско­рее, это чув­ство сопри­род­но тре­пе­ту, вызы­ва­е­мо­му при­кос­но­ве­ньем к чему-то гроз­но­му, зага­доч­но­му и вели­че­ствен­но­му, что реаль­но суще­ству­ет в мире. Оно откры­ва­ет­ся чело­ве­ку толь­ко в миг оза­ре­ний и потря­се­ний, когда он осо­зна­ет, до чего само­на­де­ян­ны­ми были его веро­ва­ния, осно­ван­ные на иллю­зии вла­сти над объ­яс­нен­ной и укро­щен­ной при­ро­дой. Такие мгно­ве­ния и состав­ля­ют истин­ный сюжет боль­шин­ства исто­рий, рас­ска­зан­ных Лав­краф­том.

В них пле­ня­ет богат­ство выдум­ки, неожи­дан­ное раз­вер­ты­ва­ние фабу­лы, сме­лость фан­та­зии, уно­ся­щей бес­ко­неч­но дале­ко от кру­га обы­ден­но­сти, в цар­ство “Дру­гих богов”, как оза­глав­лен один из его самых извест­ных рас­ска­зов. Но Лав­крафт едва ли согла­сил­ся бы с тем, что сочи­нен­ное им — толь­ко фан­та­зия Для него важ­нее все­го осталь­но­го было вос­со­здать момент про­ры­ва к выс­шим исти­нам, кото­рые таят­ся за “тем­ной, непро­ни­ца­е­мой заве­сой”. Тогда что-то неоспо­ри­мо досто­вер­ное обна­ру­жи­ва­лось в любой фан­та­зии. И лишь про­бу­див у чита­те­ля ощу­ще­ние этой досто­вер­но­сти, Лав­крафт счи­тал свою цель достиг­ну­той.

В этом отно­ше­нии он наслед­ник луч­ших масте­ров жан­ра, и преж­де все­го Эдга­ра По, сво­е­го глав­но­го учи­те­ля. Напря­жен­ная, слов­но бы зри­мо сгу­ща­ю­ща­я­ся атмо­сфе­ра повест­во­ва­ния, когда неве­ро­ят­ное вос­при­ни­ма­ет­ся как реаль­но про­ис­хо­дя­щее и уже не раз­ли­чить грань меж­ду види­мым, домыш­лен­ным и толь­ко при­гре­зив­шим­ся, — этот эффект, достиг­ну­тый на наи­бо­лее удав­ших­ся стра­ни­цах Лав­краф­та, сра­зу застав­ля­ет вспом­нить “Паде­ние дома Аше­ров”, “Лигейю” и т п.

В те годы, на кото­рые при­хо­дит­ся пик твор­че­ской актив­но­сти Лав­краф­та, По был открыт вто­рич­но, про­чи­тан в совер­шен­но новом кон­тек­сте; не толь­ко как кори­фей “фан­та­сти­че­ско­го реа­лиз­ма” (харак­те­ри­сти­ка Досто­ев­ско­го), но как писа­тель, умев­ший за обо­лоч­кой повсе­днев­но­сти рас­по­знать пря­мое и непо­сред­ствен­ное дей­ствие ирра­ци­о­наль­ных сил во всем их могу­ще­стве. Так чита­ли По сюр­ре­а­ли­сты, шко­ла, с кото­рой у Лав­краф­та мно­го точек сопри­кос­но­ве­ния, пусть для аме­ри­кан­ско­го писа­те­ля она оста­ва­лась в общем и целом чужой.

Сюр­ре­а­лизм род­стве­нен Лав­краф­ту не столь­ко сво­ей поэ­ти­кой, тре­бу­ю­щей посто­ян­но­го сопри­кос­но­ве­ния смыс­лов, кото­рые всту­па­ют в кон­фликт друг с дру­гом, что­бы очи­стить пред­мет от шелу­хи при­рос­ших к нему ассо­ци­а­ций и высве­тить пота­ен­ное истин­ное содер­жа­ние. Этим зани­ма­лась, и порой успеш­но, поэ­зия сюр­ре­а­лиз­ма, но попыт­ки вопло­тить ту же эсте­ти­че­скую уста­нов­ку в повест­во­ва­тель­ных фор­мах натал­ки­ва­лись на слиш­ком силь­ное про­ти­во­дей­ствие зако­нов, обя­за­тель­ных для про­зы. Тем не менее писа­лись и сюр­ре­а­ли­сти­че­ские рома­ны, а в них наи­бо­лее созвуч­но Лав­краф­ту было стрем­ле­ние убе­дить, что неве­ро­ят­ное на самом деле реаль­нее, чем любая житей­ская само­оче­вид­ность, и что мы оби­та­ем в уни­вер­су­ме, отно­си­тель­но кото­ро­го у нас очень рас­плыв­ча­тые, при­бли­зи­тель­ные пред­став­ле­ния. Нам толь­ко кажет­ся, что мы зна­ем о нем все, а на повер­ку это мисти­че­ский уни­вер­сум. В нем дей­ству­ют могу­чие энер­гии и свер­ша­ют­ся гран­ди­оз­ные собы­тия, о кото­рых не дога­дать­ся, оста­ва­ясь в пле­ну тра­фа­рет­ных мыс­лей и наив­ных раци­о­на­ли­сти­че­ских выкла­док. В нем есть пота­ен­ные все­власт­ные силы, кото­рые выгля­дят фан­та­сти­че­ски­ми, но совер­шен­но реаль­ны для тех, кто про­ник в храм Гека­ты.

Реаль­ность таких сил нико­гда не ста­ви­лась под сомне­ние писа­те­ля­ми, кото­рые сде­ла­ли лите­ра­ту­ру “сверхъ­есте­ствен­но­го ужа­са” зна­чи­тель­ным худо­же­ствен­ным фак­том. Внешне неправ­до­по­доб­ное они вос­при­ни­ма­ли как обла­да­ю­щее соб­ствен­ной без­услов­ной досто­вер­но­стью. Это обя­за­тель­ное усло­вие, даже если вос­со­зда­ва­е­мая исто­рия кажет­ся совсем уж невоз­мож­ной. Как, напри­мер, зна­ме­ни­тая исто­рия Дра­ку­лы. С тех пор как сто­ле­тие назад ничем преж­де не про­сла­вив­ший­ся англий­ский лите­ра­тор Брэм Сто­укер опуб­ли­ко­вал одно­имен­ный роман, сра­зу став­ший сен­са­ци­ей, о Дра­ку­ле напи­са­ны тыся­чи стра­ниц и отсня­ты кило­мет­ры кино­плен­ки, запе­чат­лев­шей его кош­мар­ные дея­ния. Сто­укер облек свой рас­сказ в фор­му путе­вых запи­сок непо­сред­ствен­но­го сви­де­те­ля собы­тий, от кото­рых сты­нет кровь в жилах Никто, конеч­но, не запо­до­зрил, что тут боль­ше чем про­стая лите­ра­тур­ная услов­ность. О том, что кар­пат­ский вам­пир, воз­мож­но, не совсем уж выдум­ка, заго­во­ри­ли толь­ко в наши дни, хотя Сто­укер счи­тал подоб­ное пред­по­ло­же­ние вполне допу­сти­мым.

Оно ста­ло под­твер­ждать­ся, когда несколь­ко лет назад объ­явил­ся отда­лен­ный пото­мок гра­фа Вла­да Дря­ку­ли, валах­ско­го гос­по­да­ря, дей­стви­тель­но жив­ше­го в XV веке. Мил­ли­о­нер из Мон­те-Кар­ло решил всту­пить­ся за честь пра­щу­ра и по его зака­зу была сня­та кар­ти­на “Исто­рия Дра­ку­лы”, в кото­рой пре­док изоб­ра­жен без­упреч­ным рыца­рем, а так­же неисто­вым пат­ри­о­том, наво­див­шем ужас на яны­ча­ров. И толь­ко кое-какие исто­ри­че­ски под­твер­жден­ные мело­чи пор­ти­ли эту вер­сию. Ока­за­лось, что гос­по­дарь, страш­ный во гне­ве, имел обык­но­ве­ние сажать вра­гов живьем на кол и устра­и­вать цар­ствен­ные пиры под их пред­смерт­ные сто­ны. Кре­стьяне не сомне­ва­лись, что в куб­ках вовсе не вино.

Сто­укер ниче­го это­го не знал, но, сле­дуя тре­бо­ва­ни­ям жан­ра, неукос­ни­тель­но изоб­ра­жал леген­дар­ное как реаль­но быв­шее, вот поче­му его кни­га ста­ла такой же клас­си­кой, как мисти­че­ские новел­лы По или исто­рия раз­дво­е­ния лич­но­сти, вос­со­здан­ная Сти­вен­со­ном в “Док­то­ре Дже­ки­ле и мисте­ре Хай­де” Лав­крафт сле­до­вал тому же пра­ви­лу с пер­вых сво­их опы­тов в сфе­ре таин­ствен­но­го и пуга­ю­ще­го, с “Даго­на”, появив­ше­го­ся в октяб­ре 1923 года на стра­ни­цах попу­ляр­но­го аль­ма­на­ха “Стран­ные исто­рии” и остав­ше­го­ся чуть ли не един­ствен­ным его при­жиз­нен­ным успе­хом. Па самом деле неко­то­рые важ­ные для Лав­краф­та — и впо­след­ствии сде­лав­ши­е­ся зна­ме­ни­ты­ми — исто­рии, напри­мер “Безы­мян­ный город”, сочи­не­ны им рань­ше. Но их не заме­ти­ли. Они печа­та­лись в мало­ти­раж­ных изда­ни­ях, а то и про­сто оста­лись в ящи­ке пись­мен­но­го сто­ла, отку­да были извле­че­ны, когда душе­при­каз­чи­ки при­сту­пи­ли к под­го­тов­ке посмерт­но вышед­ших книг, кото­рые при­нес­ли их авто­ру насто­я­щую сла­ву. Две из них поль­зу­ют­ся осо­бой извест­но­стью, сбор­ник 1939 года “Аут­сай­дер” и “Обре­та­ю­щий­ся во тьме” (1951), кни­га, наи­бо­лее цени­мая теми, кто вос­при­ни­ма­ет Лав­краф­та пре­иму­ще­ствен­но как писа­те­ля с глу­бо­ки­ми фило­соф­ски­ми инте­ре­са­ми.

Для подоб­но­го вос­при­я­тия есть вес­кие резо­ны. Лав­крафт при­тя­зал не мень­ше чем на постро­е­ние соб­ствен­ной мифо­ло­гии. Он при­ду­мал сакраль­ные кни­ги, буд­то бы вос­хо­дя­щие к седой древ­но­сти и повест­ву­ю­щие о неза­па­мят­ных вре­ме­нах на Зем­ле, изоб­рел тре­бу­ю­щие дешиф­ров­ки ману­скрип­ты, по кото­рым мож­но вос­ста­но­вить исто­ки циви­ли­за­ции и мно­же­ство легенд, оку­ты­вав­ших ее ран­нюю исто­рию.

Он ссы­лал­ся на утра­чен­ные или нико­гда не суще­ство­вав­шие антич­ные тек­сты, кото­рые, как аст­ро­ло­ги­че­ская поэ­ма рим­ско­го авто­ра Мани­лия, жив­ше­го в I веке н. э., яко­бы помог­ли ему рекон­стру­и­ро­вать зве­нья исто­ри­че­ско­го про­цес­са, теря­ю­щи­е­ся во мгле тыся­че­ле­тий.

Он опи­сы­вал руи­ны неко­гда цве­ту­щих горо­дов посре­ди араб­ских пустынь и сре­ди канув­шей в небы­тие куль­ту­ры. Пыта­ясь искус­но ее сти­ли­зо­вать, вво­дил в рас­сказ кра­соч­ные реа­лии, необык­но­вен­ные риту­а­лы, ред­кост­но выра­зи­тель­ные подроб­но­сти. Кар­ти­на начи­на­ла вос­при­ни­мать­ся не как плод вооб­ра­же­ния, а чуть ли не как зари­сов­ка с нату­ры.

Как тво­рец мифо­ло­ги­че­ских хро­ник, Лав­крафт вызы­ва­ет а памя­ти ассо­ци­а­ции с дву­мя выда­ю­щи­ми­ся англий­ски­ми писа­те­ля­ми, сво­и­ми совре­мен­ни­ка­ми: Тол­ки­е­ном и Клай­вом Лью­и­сом. У них и прав­да мно­го обще­го, но есть фун­да­мен­таль­ное раз­ли­чие, затра­ги­ва­ю­щее не столь­ко эсте­ти­ку, сколь­ко область идей, ста­но­вя­щих­ся у таких писа­те­лей нача­лом, орга­ни­зу­ю­щим весь их твор­че­ский мир. Тут не при­хо­дит­ся ждать ни раз­но­об­ра­зия харак­те­ров, ни тон­кой нюан­си­ров­ки пси­хо­ло­ги­че­ско­го рисун­ка. Перед нами лите­ра­ту­ра, в кото­рой гла­вен­ству­ет мысль, неред­ко про­сту­па­ю­щая рез­ко, рельеф­но, слов­но пру­тья арма­ту­ры.

Мысль, при­да­ю­щая един­ство твор­че­ству Лав­краф­та, о чем бы он ни писал и к каким бы фор­мам ни обра­щал­ся, все­гда сопря­га­ет­ся с обострен­ным ощу­ще­ни­ем гро­зя­щих чело­ве­че­ству мисти­че­ских сил. Они оста­лись в мире напо­ми­на­ни­ем о ста­ро­дав­них вре­ме­нах, когда такие силы были все­мо­гу­щи­ми. Неиз­мен­но раз­ру­ши­тель­ные, страш­ные силы, они незри­мы и непод­кон­троль­ны разу­му. Бла­го­ден­ствие воз­мож­но лишь отто­го, что люди не отда­ют себе отче­та в опас­но­сти, вися­щей над ними все­гда: избе­га­ют “мрач­ных морей бес­ко­неч­но­сти” или пово­ра­чи­ва­ют назад, едва оттолк­нув­шись от бере­га. Но если бы чело­ве­ку откры­лась истин­ная мера его бес­по­мощ­но­сти перед эти­ми сила­ми, если бы он понял истин­ную цену накоп­лен­ных им бес­связ­ных зна­ний, кото­рые на самом деле не предо­став­ля­ют надеж­ной защи­ты от хао­са, он бы обе­зу­мел от ужа­са, и па пла­не­те сно­ва насту­пи­ла бы эпо­ха само­го мрач­но­го бес­па­мят­ства. Того, кото­рое в “Виде­нии” Тют­че­ва сопря­га­ет­ся с обра­за­ми все­мир­но­го мол­ча­нья, густе­ю­щей ночи, Атла­са, давя­ще­го сушу…

Вни­ма­тель­ным рус­ским чита­те­лям Лав­краф­та Тют­чев, навер­ное, будет вспо­ми­нать­ся посто­ян­но Дело не в мас­шта­бах даро­ва­ний, а в их род­ствен­но­сти. Ведь и Лав­крафт, подоб­но наше­му гени­аль­но­му лири­ку, упор­но раз­мыш­лял о хао­се и Кос­мо­се как поня­ти­ях-близ­не­цах, сколь они ни анта­го­ни­стич­ны друг дру­гу, и посто­ян­но воз­вра­щал­ся к мета­фо­ре ночи, когда “звуч­ны­ми вол­на­ми сти­хия бьет о берег свой”, и бес­страш­но стре­мил­ся к могу­ще­ствен­ным, неукро­ти­мым пер­во­на­ча­лам жиз­ни. “Как оке­ан объ­ем­лет шар зем­ной, зем­ная жизнь кру­гом объ­ята сна­ми”, — мож­но ли выра­зить точ­нее, чем эти­ми тют­чев­ски­ми стро­ка­ми, доми­ни­ру­ю­щий мотив Лав­краф­та?

Он тоже вос­при­ни­мал уни­вер­сум как гроз­ную сти­хию, а чело­ве­ка — как пут­ни­ка в оке­ане, со всех сто­рон окру­жен­но­го пыла­ю­щей без­дной. И в эту без­дну он, исполь­зуя при­е­мы и ходы, выра­бо­тан­ные готи­че­ской тра­ди­ци­ей, стре­мил­ся про­ник­нуть, не стра­шась пред­сто­я­щих откры­тий, не оста­нав­ли­ва­ясь перед “сверхъ­есте­ствен­ным ужа­сом”, кото­рый опре­де­ля­ет атмо­сфе­ру его про­из­ве­де­ний Всту­пая в храм Гека­ты, Лав­крафт меч­тал о пости­же­нии выс­ших тайн чело­ве­че­ско­го суще­ство­ва­ния. Вот что побуж­да­ло его погру­жать­ся в леген­дар­ную исто­рию, отправ­ля­ясь в бес­ко­неч­но увле­ка­тель­ные стран­ствия по мифо­ло­ги­че­ским стра­нам и вре­ме­нам, куда мы после­ду­ем за ним, впер­вые полу­чив воз­мож­ность по-насто­я­ще­му позна­ко­мить­ся с этим необык­но­вен­ным аме­ри­кан­ским писа­те­лем.

---

При­ме­ча­ния:

1. Одна кни­га все же была опуб­ли­ко­ва­на. Эта кни­га “The Shadow Over Innsmouth” была выпу­ще­на в 1936 году в Пен­силь­ва­нии Visionary Publishing Company, кото­рая при­над­ле­жа­ла Вилья­му Л. Кра­у­фор­ду.

2. Лав­крафт умер 15 мар­та 1937 года в воз­расте 46 лет. До сво­е­го 47-летия он не дожил почти пол-года.

Архив­ная ста­тья с lovecraft.ru