Говард Филлипс Лавкрафт

КОСМИЧЕСКИЙ ЦВЕТ

(The Colour Out of Space)
Напи­са­но в 1927 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Т. Тала­но­вой

////

Хол­мы к запа­ду от Эрк­хэ­ма необи­та­е­мы, в доли­нах сто­ят не тро­ну­тые выруб­ка­ми дре­му­чие леса. На отвес­ных скло­нах узких, тем­ных лож­бин непо­сти­жи­мым обра­зом удер­жи­ва­ют­ся густые дере­вья, а лес­ные ручьи нигде в сво­ем тече­нии не откры­ва­ют­ся сол­неч­ным лучам. На более поло­гих хол­мах, цеп­ля­ясь за широ­кие усту­пы, при­мо­сти­лись ста­рые фер­мер­ские доми­ки, при­зе­ми­стые и зарос­шие мхом, хра­ня­щие сек­ре­ты ста­рой Новой Англии. Они все пусты, их широ­кие тру­бы рас­сы­па­ют­ся, а поко­сив­ши­е­ся дере­вян­ные сте­ны едва удер­жи­ва­ют низ­кие тре­уголь­ные кры­ши.

Пер­вые посе­лен­цы ушли, и при­ез­жав­шие ино­стран­цы тоже не удер­жа­лись. Здесь были и фран­ко-канад­цы, и ита­льян­цы, и поля­ки, но никто не при­жил­ся. Что-то меша­ет людям селить­ся здесь, что-то, чего не уви­деть, не услы­шать, не ощу­тить, а мож­но толь­ко вооб­ра­зить. Здесь разыг­ры­ва­ет­ся фан­та­зия и появ­ля­ют­ся кош­мар­ные сны. Долж­но быть, имен­но поэто­му посе­лен­цы избе­га­ют этих мест, ведь они нико­гда не слы­ша­ли рас­ска­зов Амми Пир­са о том, что про­изо­шло здесь в те Стран­ные дни. Амми, кото­рый с тех пор не в себе, один остал­ся жить в этих лесах и толь­ко он не боит­ся гово­рить о Стран­ных днях, навер­ное, пото­му, что его дом сто­ит сре­ди откры­тых полей на пере­крест­ке ожив­лен­ных дорог, иду­щих вокруг Эрк­хэ­ма. Рань­ше здесь была пря­мая доро­га через хол­мы и доли­ны, там, где сей­час Ока­ян­ная пустошь. Но доро­гой пере­ста­ли поль­зо­вать­ся и про­ло­жи­ли новую, оги­ба­ю­щую это место дале­ко с юга. Ста­рая доро­га не совсем еще зарос­ла насту­па­ю­щим лесом, ее сле­ды сохра­нят­ся даже после того, как боль­шую часть низин зато­пит новое водо­хра­ни­ли­ще. Мрач­ные леса будут выруб­ле­ны, ока­ян­ная пустошь уйдет под воду, в кото­рой отра­зит­ся голу­бое небо и заиг­ра­ют сол­неч­ные зай­чи­ки. И загад­ка Стран­ных дней оста­нет­ся в глу­бине, сольет­ся с тай­на­ми древ­не­го оке­а­на и пер­во­быт­ной зем­ли.

Когда я пер­вый раз напра­вил­ся к диким хол­мам, что­бы наме­тить место для ново­го водо­хра­ни­ли­ща, жите­ли Эрк­хэ­ма пре­ду­пре­ди­ли меня, что это дур­ное место. Но в ста­рых город­ках все­гда ходят леген­ды о ведь­мах, и я отнес это предо­сте­ре­же­ние к тем сказ­кам, кото­рые нянь­ки века­ми нашеп­ты­ва­ли детям. Само назва­ние Ока­ян­ная пустошь пред­став­ля­лось мне неле­пым и теат­раль­ным. Уди­ви­тель­но, как оно появи­лось в фольк­ло­ре мест­ных пури­тан! Потом я сам уви­дел про­тя­нув­ши­е­ся на запа­де зажа­тые кру­ты­ми скло­на­ми дре­му­чие зарос­ли и уже не уди­вил­ся бы, какие бы древ­ние тай­ны здесь ни откры­лись. Я при­шел на место утром, но там еще гос­под­ство­вал мрак. Ни в одном ново-англий­ском лесу я не видел, что­бы такие мощ­ные дере­вья рос­ли столь густо. Под их тем­ны­ми кро­на­ми было слиш­ком тихо, и ноги сту­па­ли неуве­рен­но; черес­чур глу­бо­ко уто­пая в раз­рос­ших­ся, года­ми не тро­ну­тых мхах.

На откры­тых скло­нах вдоль ста­рой доро­ги вид­не­лись малень­кие фер­мы. Кое- где на них сохра­ни­лись все построй­ки, кое-где — толь­ко доми­ки, а места­ми лишь оди­но­кая тру­ба или затоп­лен­ный погреб. Густо раз­рос­лись сор­ные тра­вы и шипов­ник, что-то неуло­ви­мое и дикое шеле­сте­ло в под­лес­ке.

Меня не поки­да­ло чув­ство бес­по­кой­ства и угне­тен­но­сти, пей­заж казал­ся ирре­аль­ным и гро­теск­ным, как буд­то была нару­ше­на пер­спек­ти­ва или све­то­тень. Не уди­ви­тель­но, что здесь никто не селил­ся: в таком окру­же­нии невоз­мож­но спо­кой­но спать. Слиш­ком похо­же на кар­ти­ны Саль­ва­то­ра Розы, слиш­ком напо­ми­на­ет закол­до­ван­ный лес в сказ­ках.

Но все это не мог­ло даже срав­нить­ся с Ока­ян­ной пусто­шью.

Едва я уви­дел ее в цен­тре про­стор­ной низи­ны, я понял, что ника­ко­го дру­го­го назва­ния нель­зя дать подоб­но­му месту и что труд­но най­ти дру­гое место, кото­ро­му дали бы такое назва­ние.

Слов­но поэт изоб­рел его, взгля­нув имен­но в эту доли­ну. Долж­но быть, рас­суж­дал я, это послед­ствия пожа­ра, но поче­му тогда не вид­но новой порос­ли? Сре­ди пыш­ных лесов и полей зия­ло огром­ное, в пять акров, без­жиз­нен­ное пят­но, как буд­то выжжен­ное кис­ло­той. Оно про­сти­ра­лось в основ­ном к севе­ру от ста­рой доро­ги, но захва­ты­ва­ло неболь­шой уча­сток и по дру­гую ее сто­ро­ну. Я почув­ство­вал инстинк­тив­ное неже­ла­ние при­бли­жать­ся, но дело тре­бо­ва­ло, что­бы я про­шел даль­ше. На мерт­вой зем­ле не вид­но было ника­кой рас­ти­тель­но­сти, толь­ко мел­кая серая пыль или зола, кото­рую, кажет­ся, даже не раз­ду­вал ветер. Вокруг валя­лось или сто­я­ло, догни­вая, мно­же­ство голых ство­лов, а бли­жай­шие дере­вья были чах­лые и низ­ко­рос­лые. Пока я спеш­но пере­се­кал пят­но, спра­ва я успел заме­тить раз­ва­ли­ны печ­ной тру­бы и погре­ба, и откры­тый, забро­шен­ный коло­дец, тяже­лые испа­ре­ния кото­ро­го стран­но иска­жа­ли сол­неч­ный свет. Я был рад, когда, нако­нец, достиг зарос­ше­го лесом скло­на, по кото­ро­му мне пред­сто­я­ло под­нять­ся, и теперь стра­хи оби­та­те­лей Эрк­хэ­ма не каза­лись мне наду­ман­ны­ми. Побли­зо­сти не было ника­ких дру­гих стро­е­ний, долж­но быть, это место и рань­ше не было осо­бен­но при­тя­га­тель­ным. Воз­вра­ща­ясь, я сде­лал крюк по новой доро­ге, не решив­шись в сумер­ках идти через зло­ве­щую низи­ну, слов­но отра­жав­шую тем­ную пусто­ту вечер­не­го неба. Мне 6ыло бы уют­нее, если бы его засло­ни­ли обла­ка.

Вече­ром я стал рас­спра­ши­вать ста­ро­жи­лов Эрк­хэ­ма об Ока­ян­ной пусто­ши и о том, что здесь под­ра­зу­ме­ва­лось под зага­доч­ны­ми сло­ва­ми «стран­ные дни». Я не узнал ниче­го опре­де­лен­но­го, кро­ме того, что вся исто­рия была совсем не такой уж древ­ней. И вооб­ще, эти собы­тия не были леген­дой, они про­изо­шли еще при жиз­ни рас­сказ­чи­ков, в 80‑е годы про­шло­го века. Тогда про­па­ла или была уби­та целая семья, а боль­ше­го никто гово­рить не хотел. И так как мне настой­чи­во сове­то­ва­ли не обра­щать вни­ма­ния на глу­пые сказ­ки Амми Пир­са, кото­рый жил в ста­ром домиш­ке око­ло леса, там, где дере­вья ста­но­ви­лись черес­чур круп­ны­ми, я на сле­ду­ю­щее же утро разыс­кал его.

Жили­ще Пир­са сто­я­ло так дав­но, что уже нача­ло исто­чать тот спе­ци­фи­че­ский запах, кото­рый при­сущ толь­ко очень ста­рым домам. Мне при­шлось дол­го сту­чать, пока я не услы­шал за две­рью мед­лен­ное стар­че­ское шар­ка­нье. Впро­чем, Пирс был дале­ко не так стар, но его опу­щен­ный взгляд, вет­хая одеж­да и белая боро­да про­из­во­ди­ли гне­ту­щее впе­чат­ле­ние.

Я не знал, как луч­ше наве­сти его на вос­по­ми­на­ния, поэто­му для нача­ла заго­во­рил о пла­нах стро­и­тель­ства водо­хра­ни­ли­ща, сво­их изыс­ка­ни­ях и задал ему несколь­ко невин­ных вопро­сов о мест­но­сти. Он отнюдь не был тем сла­бо­ум­ным неве­жей, каким мне его пред­став­ля­ли, он не хуже дру­гих понял, о чем идет речь.

Но в отли­чие от дру­гих кре­стьян, он, похо­же, не жалел, что при­дет­ся зато­пить мно­го леса и пахот­ных земель (воз­мож­но, пото­му, что к его жилью это не отно­си­лось). Каза­лось, он даже испы­ты­вал облег­че­ние от того, что тем­ные ста­рые доли­ны, с кото­ры­ми была свя­за­на вся его жизнь, были обре­че­ны. Им луч­ше быть под водой после того, что слу­чи­лось в Стран­ные дни.

При этих сло­вах его хрип­лый голос дрог­нул, он подал­ся впе­ред и мно­го­зна­чи­тель­но под­нял тря­су­щий­ся ука­за­тель­ный палец.

И вот я услы­шал его бес­по­ря­доч­ный рас­сказ. Голос ста­ри­ка то скри­пел, то опус­кал­ся до шепо­та, и, несмот­ря на лет­ний день, меня охва­ты­ва­ла дрожь. По ходу раз­го­во­ра мне при­хо­ди­лось все вре­мя воз­вра­щать его к основ­ной линии, уга­ды­вать науч­ные тер­ми­ны, кото­рые он, ковер­кая, при­по­ми­нал из бесед про­фес­со­ров, соеди­нять отдель­ные кус­ки, так как логи­кой и связ­но­стью его рас­сказ не отли­чал­ся. Когда он закон­чил, я уже не удив­лял­ся, что после тех собы­тий он повре­дил­ся разу­мом и что жите­ли Эрк­хэ­ма не любят гово­рить об Ока­ян­ной пусто­ши. Я поста­рал­ся уйти домой до тем­но­ты, что­бы не видеть над собой откры­то­го звезд­но­го неба. На сле­ду­ю­щий день я уехал в Бостон и подал в отстав­ку. Я не смог бы заста­вить себя еще раз вой­ти в сумрач­ный, дикий лес на хол­мах и при­бли­зить­ся к Ока­ян­ной пусто­ши с без­дон­ным, откры­тым колод­цем, зия­ю­щим сре­ди раз­ва­лин. Ско­ро там постро­ят водо­хра­ни­ли­ще, и ста­рые тай­ны будут погре­бе­ны под тол­щей воды. Но даже тогда мне не хоте­лось бы ока­зать­ся в этих местах ночью, осо­бен­но в без­об­лач­ную пого­ду, когда небо усы­па­но зло­ве­щи­ми звез­да­ми, и ничто не заста­вит меня выпить воды из ново­го эрк­хэм­ско­го водо­про­во­да.

По сло­вам Амми, все нача­лось с метео­ри­та. До него мест­ные жите­ли не боя­лись ходить в леса на запад­ных хол­мах, а леген­ды рас­ска­зы­ва­ли толь­ко о суди­ли­щах над ведь­ма­ми, кото­рые яко­бы вер­шил дья­вол на неболь­шом ост­ров­ке око­ло Мис­ка­то­ни­ка, где сохра­нил­ся необыч­ный камен­ный алтарь, более древ­ний, чем здеш­ние индей­ские пле­ме­на. Все дру­гие окрест­но­сти не счи­та­лись опас­ны­ми, и даже тем­ные ночи нико­го не пуга­ли. Но одна­жды в пол­день на небе появи­лось белое обла­ко, в воз­ду­хе послы­ша­лась серия взры­вов, а потом из лес­ной доли­ны пока­зал­ся дымок. К ночи уже весь Эрк­хэм знал, что на фер­ме Нау­ма Гард­не­ра, пря­мо на дво­ре перед колод­цем, упал с неба огром­ный камень. Тогда не месте Ока­ян­ной пусто­ши сто­я­ла фер­ма — акку­рат­ный белый домик, окру­жен­ный пыш­ным фрук­то­вым садом.

Наум отпра­вил­ся в город, что­бы рас­ска­зать о слу­чив­шем­ся, и по доро­ге загля­нул к Амми Пир­су. Амми тогда было сорок лет, и все про­ис­шед­шее он запом­нил хоро­шо. На сле­ду­ю­щее утро из Мис­ка­тон­ско­го уни­вер­си­те­та при­е­ха­ли трое уче­ных, и Амми с женой вызва­лись про­во­дить их на фер­му Нау­ма. Роко­вой посла­нец бес­ко­неч­но­сти ждал их на выжжен­ной тра­ве, сре­ди комьев зем­ли, воз­ле колод­ца, перед домом, но он ока­зал­ся отнюдь не таким боль­шим, как его опи­сы­вал Наум. Тот утвер­ждал, что глы­ба усох­ла, одна­ко уче­ные заме­ти­ли ему, что кам­ни не усы­ха­ют. Метео­рит оста­вал­ся теп­лым и, по сло­вам Нау­ма, све­тил­ся ночью в тем­но­те. Когда по нему уда­ри­ли моло­точ­ком, он ока­зал­ся уди­ви­тель­но мяг­ким, почти как рези­на, так что обра­зец поро­ды для даль­ней­ших иссле­до­ва­ний уче­ные ско­рее ото­рва­ли, чем отко­ло­ли.

Даже тогда кусок оста­вал­ся горя­чим, и поэто­му его поло­жи­ли в ста­рое вед­ро из кух­ни Нау­ма. На обрат­ном пути про­фес­со­ра оста­но­ви­лись у Амми Пир­са и уже не про­яви­ли скеп­ти­циз­ма, когда мис­сис Пирс ска­за­ла им, что обра­зец про­жег дно вед­ра и умень­шил­ся. Дей­стви­тель­но, он был совсем неболь­шим, но, может быть, им про­сто пока­за­лось, что они бра­ли боль­ше.

Через день — а все это про­ис­хо­ди­ло в июне 1882 года — про­фес­со­ра вер­ну­лись с явно воз­рос­шим инте­ре­сом. Оста­но­вив­шись у Амми, они рас­ска­за­ли, что обра­зец, поло­жен­ный в стек­лян­ную про­бир­ку, исчез вме­сте с ней. Веро­ят­но, рас­суж­да­ли они, стран­ный камень чув­стви­те­лен к крем­ни­е­вым соеди­не­ни­ям. Вооб­ще, обра­зец вел себя неве­ро­ят­ным обра­зом. Не изме­нял­ся при нагре­ва­нии на углях, будучи уди­ви­тель­но жаро­проч­ным, не про­яв­лял при­зна­ков испа­ре­ния при высо­ких тем­пе­ра­ту­рах, даже в кис­ло­род­но-водо­род­ной горел­ке. Он, прав­да, обла­дал хоро­шей ков­ко­стью и све­тил­ся в тем­но­те. Сохра­ня­ю­ща­я­ся теп­ло­та образ­ца удив­ля­ла весь кол­ледж, а когда в спек­тро­ско­пе обра­зец пока­зал окра­шен­ные лучи, отли­ча­ю­щи­е­ся от всех извест­ных цве­тов нор­маль­но­го спек­тра, заго­во­ри­ли о новых эле­мен­тах, об осо­бых опти­че­ских свой­ствах и обо всех про­чих вещах, кото­рые склон­ны обсуж­дать уче­ные, столк­нув­ши­е­ся с неиз­вест­но­стью. Оста­ю­щий­ся теп­лым обра­зец иссле­до­ва­ли в пла­виль­ном тиг­ле. Вода не про­из­ве­ла на него ни малей­ше­го воз­дей­ствия.

Как и соля­ная кис­ло­та. Азот­ная кис­ло­та и цар­ская вод­ка толь­ко шипе­ли и брыз­га­лись на неуяз­ви­мом камне. Амми с тру­дом вспо­ми­нал эти назва­ния, но я зна­ком с обыч­ным поряд­ком лабо­ра­тор­ных иссле­до­ва­ний, поэто­му дога­ды­вал­ся, что он имел в виду. Про­бо­ва­ли воз­дей­ство­вать амми­а­ком и едким натром, эти­ло­вым спир­том и эфи­ром, серо­угле­ро­дом и еще мно­ги­ми реак­ти­ва­ми. Но, хотя обра­зец посте­пен­но умень­шал­ся и осты­вал, ника­ких при­зна­ков хими­че­ской реак­ции не было. Несо­мнен­но, это был металл, он обла­дал маг­не­тиз­мом, а после погру­же­ния в кис­лот­ные рас­тво­ры на метео­ри­те появи­лось нечто, похо­жее на фигу­ры Винд­мен­штет­те­на. Когда обра­зец охла­дил­ся, реши­ли про­дол­жить иссле­до­ва­ние на стек­ле. Имен­но тогда обра­зец поло­жи­ли на ночь в стек­лян­ную про­бир­ку, а утром они бес­след­но исчез­ли, оста­вив на дере­вян­ной пол­ке обуг­лен­ное пят­но. Отдох­нув у Пир­сов, уче­ные дви­ну­лись к Нау­му, и Амми сно­ва отпра­вил­ся с ними, но без жены. Камень, несо­мнен­но, умень­шил­ся, и даже самые недо­вер­чи­вые про­фес­со­ра были вынуж­де­ны это при­знать. Вокруг корич­не­во­го кам­ня обра­зо­ва­лось сво­бод­ное про­стран­ство, с семи футов в попе­реч­ни­ке он ужал­ся до пяти. Он был еще теп­лый, уче­ные вновь вни­ма­тель­но осмот­ре­ли его поверх­ность и взя­ли еще кусо­чек для иссле­до­ва­ний. Потом они воткну­ли доло­то внутрь кам­ня и раз­ло­ми­ли его. Внут­ри он ока­зал­ся неод­но­род­ным.

В камне скры­вал­ся доволь­но круп­ный яркий шарик. Его совер­шен­но не под­да­ю­щий­ся опи­са­нию цвет напо­ми­нал необыч­ное излу­че­ние, пока­зан­ное образ­цом в спек­тро­ско­пе.

Соб­ствен­но гово­ря, цве­том это мож­но было назвать лишь услов­но. Сам шарик был глад­ким на ощупь, при посту­ки­ва­нии казал­ся хруп­ким и пусто­те­лым. Один из уче­ных черес­чур силь­но уда­рил его моло­точ­ком, и он с гром­ким хлоп­ком взо­рвал­ся. После взры­ва шарик исчез бес­след­но, без еди­но­го оскол­ка. Толь­ко на камне оста­лась круг­лая выем­ка диа­мет­ром око­ло трех дюй­мов. В надеж­де обна­ру­жить что-нибудь еще, про­фес­со­ра реши­ли тща­тель­нее обсле­до­вать поро­ду.

Одна­ко их пред­по­ло­же­ния не оправ­да­лись, камень про­свер­ли­ли в несколь­ких местах, но дру­гих шари­ков не нашли. Вско­ре уче­ные уеха­ли, взяв новые образ­цы. Их иссле­до­ва­ния дали все те же обес­ку­ра­жи­ва­ю­щие резуль­та­ты. Веще­ство было пла­стич­ным, теп­лым, маг­нит­ным, све­тя­щим­ся, посте­пен­но охла­жда­лось в силь­ных кис­ло­тах, излу­ча­ло необыч­ный спектр, исче­за­ло на воз­ду­хе и всту­па­ло с крем­ни­е­вы­ми соеди­не­ни­я­ми в реак­цию вза­им­но­го уни­что­же­ния. Одна­ко ника­ких дру­гих свойств выявить не уда­лось. В кон­це кон­цов уче­ным при­шлось при­знать, что они не мог­ли иден­ти­фи­ци­ро­вать это веще­ство.

Оно не похо­ди­ло ни на один из извест­ных зем­ных эле­мен­тов. Оно про­ис­хо­ди­ло из кос­мо­са, обла­да­ло кос­ми­че­ски­ми свой­ства­ми и под­чи­ня­лось кос­ми­че­ским зако­нам.

Сле­ду­ю­щей ночью была гро­за, а когда наут­ро про­фес­со­ра сно­ва яви­лись к Нау­му, их жда­ло разо­ча­ро­ва­ние. Маг­нит­ный камень, веро­ят­но, обла­дал осо­бен­ны­ми элек­три­че­ски­ми харак­те­ри­сти­ка­ми, пото­му что неиз­мен­но «при­тя­ги­вал мол­нии», как выра­зил­ся Наум. Шесть раз на ночь мол­ния уда­ря­ла рядом с колод­цем, где он лежал, а наут­ро там оста­лась толь­ко неров­ная яма, да коло­дец был напо­ло­ви­ну засы­пан комья­ми зем­ли. Попыт­ки рас­ко­пать яму и коло­дец ниче­го не дали, и уче­ным оста­ва­лось лишь зафик­си­ро­вать факт бес­след­но­го исчез­но­ве­ния веще­ства. Про­вал был пол­ным. Они долж­ны были поспе­шить в лабо­ра­то­рию и про­дол­жить иссле­до­ва­ния остав­ше­го­ся умень­ша­ю­ще­го­ся образ­ца, кото­рый теперь хра­ни­ли в свин­це. Он пол­но­стью исчез через неде­лю, в тече­ние кото­рой ниче­го ново­го выяс­нить не уда­лось. А через неко­то­рое вре­мя сами уче­ные уже с тру­дом вери­ли, что когда-то сво­и­ми гла­за­ми виде­ли этот оди­но­кий таин­ствен­ный оско­лок иных миров, иных сил, иной реаль­но­сти.

Есте­ствен­но, эрк­хэм­ские газе­ты не мог­ли остать­ся без­участ­ны­ми к сен­са­ци­он­ным собы­ти­ям, и к Нау­му зача­сти­ли репор­те­ры. Из одно­го бостон­ско­го еже­не­дель­ни­ка при­сла­ли даже писа­те­ля, и Наум стал мест­ной зна­ме­ни­то­стью. Это был худой и доб­ро­душ­ный пяти­де­ся­ти­лет­ний кре­стья­нин, жив­ший с женой и тре­мя сыно­вья­ми на соб­ствен­ной фер­ме. Они с Амми уже мно­го лет дру­жи­ли, как и их жены, и в сво­ем рас­ска­зе Амми очень теп­ло вспо­ми­нал Нау­ма. Тот, каза­лось, гор­дил­ся сво­ей неожи­дан­ной попу­ляр­но­стью и охот­но гово­рил о метео­ри­те.

Июль и август в тот год выда­лись жар­ки­ми. Наум усерд­но заго­тав­ли­вал сено на сво­ем лугу в десять акров, рас­по­ло­жен­ном за ручьем Чэп­ман, и его ста­рая повоз­ка так часто езди­ла от луга к дому, что ука­та­ла насто­я­щую доро­гу. Наум уста­вал куда боль­ше, чем в былые годы, и начал жало­вать­ся на воз­раст.

При­шло вре­мя фрук­тов. Гру­ши и ябло­ки посте­пен­но созре­ва­ли, и Наум клял­ся, что тако­го уро­жая у него еще не было. Пло­ды уро­ди­лись на удив­ле­ние круп­ные, нали­тые и в таком изоби­лии, что при­шлось зака­зать допол­ни­тель­ные боч­ки. Но Нау­ма жда­ло горь­кое разо­ча­ро­ва­ние: все эти кра­сав­цы были совер­шен­но несъе­доб­ны. И ябло­ки, и гру­ши име­ли такой тош­но­твор­но-горь­кий вкус, что даже кро­хот­ный кусо­чек вызы­вал стой­кое отвра­ще­ние. То же самое слу­чи­лось с поми­до­ра­ми и дыня­ми, и Наум с гру­стью пони­мал, что все его тру­ды были напрас­ны. Он счи­тал, что это метео­рит отра­вил зем­лю, и бла­го­да­рил Бога за то, что боль­шая часть посе­вов была на хол­ме за доро­гой.

Зима была ран­ней и холод­ной. Амми реже видел Нау­ма и стал заме­чать, что тот выгля­дит оза­бо­чен­ным. Его домаш­ние тоже каза­лись при­тих­ши­ми и мол­ча­ли­вы­ми. Они ста­ли реже ходить в цер­ковь и к сосе­дям. Хотя при­чин для мелан­хо­лии у них вро­де бы не было, все они жало­ва­лись на сла­бость и необъ­яс­ни­мое бес­по­кой­ство. Лич­но Нау­ма бес­по­ко­и­ли сле­ды на сне­гу. Это были обыч­ные сле­ды белок и зай­цев, но что-то в них было не так. Он не мог ниче­го уточ­нить, толь­ко гово­рил, что их рас­по­ло­же­ние и глу­би­на не соот­вет­ству­ют нор­маль­ным бели­чьим, заячьим и лисьим сле­дам. Амми про­пус­кал эти рас­ска­зы мимо ушей, пока одна­жды ночью, про­ез­жая на санях мимо фер­мы Нау­ма, он не уви­дел в лун­ном све­те зай­ца.

Его прыж­ки пока­за­лись Амми слиш­ком уж длин­ны­ми, а конь испу­гал­ся и кинул­ся в галоп. После это­го слу­чая Амми стал вни­ма­тель­нее при­слу­ши­вать­ся к рас­ска­зам Нау­ма и заме­тил, что по утрам соба­ки у него на фер­ме выгля­дят затрав­лен­ны­ми и почти пере­ста­ли лаять.

В фев­ра­ле сыно­вья Мак-Гре­го­ра из Медоу Хилл охо­ти­лись неда­ле­ко от фер­мы Гард­не­ра и под­стре­ли­ли необыч­но­го дят­ла. Тело его каза­лось дефор­ми­ро­ван­ным, а в гла­зах засты­ло такое неопи­су­е­мое выра­же­ние, како­го никто не мог бы ожи­дать уви­деть у пер­на­то­го суще­ства. Ребя­та были по- насто­я­ще­му напу­га­ны и поско­рее выбро­си­ли пти­цу, и толь­ко рас­ска­зы о ней потом обо­шли окрест­но­сти. Но уже все­ми было заме­че­но, что око­ло дома Нау­ма лоша­ди уско­ря­ют бег, и это­го было доста­точ­но, что­бы нача­ли скла­ды­вать­ся пове­рья.

Вес­ной ста­ли гово­рить, что вокруг фер­мы Нау­ма снег тает быст­рее, а в мар­те в мага­зине Пот­те­ра на Кларк Кор­не­ре раз­го­рел­ся насто­я­щий спор. Сте­фан Райе рас­ска­зы­вал, что когда он про­ез­жал утром мимо фер­мы Гард­не­ра, то заме­тил взо­шед­шие сим­пло­кар­пу­сы неви­дан­но­го раз­ме­ра. Они были жут­ких форм, совер­шен­но непе­ре­да­ва­е­мо­го цве­та и исто­ча­ли немыс­ли­мый запах, от кото­ро­го конь Сте­фа­на начал хра­петь и фыр­кать. Несколь­ко чело­век поеха­ли к Нау­му посмот­реть на необыч­ную рас­ти­тель­ность и реши­ли, что на здо­ро­вой поч­ве такое бы не вырос­ло. Вспо­ми­ная про­шло­год­ние несъе­доб­ные фрук­ты, все схо­ди­лись на том, что зем­ля у Нау­ма отрав­ле­на. Конеч­но, виной все­му был метео­рит. Вспом­нив, каким необыч­ным нахо­ди­ли камень уче­ные, неко­то­рые фер­ме­ры сооб­щи­ли ново­сти в уни­вер­си­тет.

Вско­ре Нау­ма наве­сти­ли уче­ные. Они явно не дове­ря­ли фольк­лор­ным сказ­кам и в сво­их выво­дах были очень кон­сер­ва­тив­ны. Да, сим­пло­кар­пу­сы очень необыч­ны, но это рас­те­ние все­гда име­ет замыс­ло­ва­тую фор­му и цвет. Навер­ное, из метео­ри­та в поч­ву попа­ли какие-то мине­раль­ные веще­ства, ну, что же, они, как пра­ви­ло, быст­ро вымы­ва­ют­ся. А что каса­ет­ся сле­дов на сне­гу и испу­ган­ных коней — так это про­сто кре­стьян­ские пред­рас­суд­ки, кото­рые неми­ну­е­мо долж­но было поро­дить такое ред­кое явле­ние, как метео­рит. Эти кре­стьяне наго­во­рят чего угод­но и пове­рят в любые небы­ли­цы, но серьез­ным людям тут делать нече­го. Поэто­му все Стран­ные дни уче­ные отсут­ство­ва­ли. Толь­ко через пол­то­ра года одни из них, иссле­дуя по прось­бе поли­ции два образ­ца пыли, при­пом­нил и цвет сим­пло­кар­пу­сов, и стран­ные лучи образ­ца в спек­тро­ско­пе, и блеск шари­ка, най­ден­но­го внут­ри метео­ри­та.

У пыли был тот же отте­нок, одна­ко со вре­ме­нем он исчез.

Дере­вья в саду у Нау­ма рас­цве­ли рань­ше вре­ме­ни, и по ночам они ста­ли ужас­но рас­ка­чи­вать­ся на вет­ру. Пят­на­дца­ти­лет­ний Тад­де­уш, вто­рой сын Нау­ма, клял­ся, что они рас­ка­чи­ва­ют­ся и в без­вет­рие, но в этом сомне­ва­лись даже самые лег­ко­вер­ные. Одна­ко в воз­ду­хе вита­ло какое-то бес­по­кой­ство. У всей семьи выра­бо­та­лась при­выч­ка украд­кой при­слу­ши­вать­ся, хотя они не мог­ли вра­зу­ми­тель­но объ­яс­нить, к чему имен­но.

Такое слу­ча­лось все чаще и чаще, и вско­ре вся окру­га гово­ри­ла, что в «в семье Нау­ма что-то не в поряд­ке». Появив­ши­е­ся на фер­ме кам­не­лом­ки тоже были необыч­но­го цве­та, не совсем тако­го, как сим­пло­кар­пу­сы, но похо­же­го на него и опять-таки никем не видан­но­го. Наум отвез несколь­ко цвет­ков в Эрк­хэм и пока­зал их редак­то­ру «Газетт», но этот достой­ный чело­век не нашел ниче­го луч­ше­го, как напи­сать фелье­тон, высме­и­ва­ю­щий пред­рас­суд­ки сельчан.Науму не сто­и­ло рас­ска­зы­вать насмеш­ли­во­му горо­жа­ни­ну, как кру­жат­ся над эти­ми кам­не­лом­ка­ми гигант­ские бабоч­ки-тра­ур­ни­цы.

В апре­ле у кре­стьян сфор­ми­ро­ва­лось новое суе­ве­рие: они пере­ста­ли поль­зо­вать­ся доро­гой, про­хо­див­шей мимо фер­мы Нау­ма. Дело было в рас­ти­тель­но­сти. Рас­цвет­шие садо­вые дере­вья сия­ли неве­ро­ят­ны­ми оттен­ка­ми, на каме­ни­стом дво­ре и при­ле­га­ю­щем выпа­се про­би­ва­лись при­чуд­ли­вые тра­вы, извест­ные, навер­ное, толь­ко бота­ни­кам и необыч­ные для здеш­них мест. Нор­маль­ную зелень сохра­ни­ли толь­ко листья и тра­ва, все осталь­ное при­об­ре­ло невер­ные, лихо­ра­доч­ные оттен­ки того навяз­чи­во­го, нездо­ро­во­го цве­та, кото­рый не срав­ним ни с одной из извест­ных зем­ных кра­сок. Бику­кул­лы ста­ли пуга­ю­щи­ми, а цвет­ки вол­чьей сто­пы, каза­лось, нароч­но выстав­ля­ли напо­каз извра­щен­ные тона. Нау­му и Амми все эти пере­ли­вы напо­ми­на­ли один цвет — цвет най­ден­но­го в метео­ри­те шари­ка. Наум вспа­хал и засе­ял толь­ко деся­ти­а­кро­вый луг и уча­сток на хол­ме, но ниче­го не стал делать вокруг дома в низине. Он знал, что это не име­ло смыс­ла, толь­ко наде­ял­ся, что нездо­ро­вая рас­ти­тель­ность вытя­нет яд из зем­ли. Он уже ниче­му не удив­лял­ся и при­вык к ощу­ще­нию, что рядом нахо­дит­ся нечто, к чему сле­ду­ет при­слу­шать­ся. Изо­ля­ция нача­ла ска­зы­вать­ся на нем, но еще боль­ше на его жене. Маль­чи­кам было лег­че, они каж­дый день ходи­ли в шко­лу, но и их насти­га­ли сплет­ни. Осо­бен­но стра­дал чув­стви­тель­ный Тад­де­уш.

В мае появи­лись насе­ко­мые, и во дво­ре у Нау­ма нача­лось нечто нево­об­ра­зи­мое. Сле­та­ю­щи­е­ся и спол­за­ю­щи­е­ся к нему созда­ния не были похо­жи на при­выч­ных мест­ных жуков, бабо­чек и мух. Гард­не­ры теперь все вре­мя опас­ли­во осмат­ри­ва­лись по сто­ро­нам, слов­но ожи­дая чего-то — они сами не зна­ли чего. Имен­но тогда они при­зна­ли, что Тад­де­уш был прав насчет дере­вьев. Вслед за ним Мис­сис Гард­нер заме­ти­ла, что набух­шие вет­ви кле­на шеве­ли­лись в без­вет­рен­ную лун­ную ночь. Навер­ное, дви­га­лись соки. Сле­ду­ю­щее откры­тие сде­ла­ли уже не Гард­не­ры, при­вык­шие к чуде­сам, а тихий при­каз­чик мель­ни­ка из Босто­на. Не зная мест­ных пове­рий, он про­ез­жал ночью мимо зло­по­луч­ной фер­мы, а через несколь­ко дней все фер­ме­ры, вклю­чая и Нау­ма, про­чли в «Газетт» его рас­сказ. Ночь была тем­ня, огни на его повоз­ке погас­ли, но вокруг фер­мы Нау­ма, о кото­рой он рань­ше читал, тем­но­та реде­ла. Каза­лось, что листья, тра­ва, цве­ты испус­ка­ли сла­бое све­че­ние, и еще одно яркое пят­но вид­не­лось на зад­нем дво­ре, воз­ле конюш­ни.

Так как тра­ва сохра­ня­ла нор­маль­ный вид, коро­вы пас­лись на обыч­ном месте око­ло дома, но к кон­цу мая моло­ко у них ста­ло пор­тить­ся. Наум пере­гнал коров на паст­би­ще на хол­ме, и они попра­ви­лись. А через неко­то­рое вре­мя уже ста­ли замет­ны пере­ме­ны и в тра­ве, и в листьях. Вся зелень ста­но­ви­лась серой, необы­чай­но сухой и лом­кой. Амми оста­вал­ся един­ствен­ным из сосе­дей, кто еще отва­жи­вал­ся наве­щать Нау­ма, но и он делал это все реже. Когда в шко­ле нача­лись кани­ку­лы, Гард­не­ры ока­за­лись совсем отре­зан­ны­ми от обще­ства и даже свои дела в горо­де теперь пору­ча­ли Амми. Все они замет­но сда­ли, и мораль­но, и физи­че­ски, а когда ста­ло извест­но о поме­ша­тель­стве мис­сис Гард­нер, никто осо­бо не уди­вил­ся.

Это слу­чи­лось в июне, при­мер­но через год после паде­ния метео­ри­та. Бед­ная жен­щи­на кри­ча­ла, что в воз­ду­хе висит нечто, пуга­ю­щее ее. Она ни разу не назва­ла ниче­го опре­де­лен­но­го, толь­ко рас­ска­зы­ва­ла, что «оно» дела­ет. «Оно» дви­га­лось, изме­ня­лось и колы­ха­лось, а у нее в ушах отда­ва­лись какие-то сиг­на­лы, какие-то необыч­ные зву­ки. Что-то ухо­ди­ло, из нее что- то вытя­ги­ва­ли, что-то свя­зы­ва­ло ее, неуже­ли никто ее от это­го не защи­тит, ночью не было покоя — сте­ны и окна дви­га­лись! Она целы­ми дня­ми бро­ди­ла по дому, ста­но­вясь все агрес­сив­нее, но Наум не хотел отправ­лять ее в лечеб­ни­цу. И толь­ко когда дети ста­ли ее пугать­ся, и Тад­де­уш чуть не упал в обмо­рок от ее гри­мас, Наум запер ее на чер­да­ке.

К июлю она пере­ста­ла гово­рить и опу­сти­лась на чет­ве­рень­ки, а еще через месяц Наум с ужа­сом заме­тил, что она ста­ла све­тить­ся, как и рас­те­ния. Неза­дол­го до это­го ночью вспо­ло­ши­лись кони. Их что-то раз­бу­ди­ло, и они дико ржа­ли и ляга­лись в стой­лах. Наум ничем не мог их успо­ко­ить и решил выпу­стить их из конюш­ни. Едва он открыл дверь, они унес­лись, как вспуг­ну­тые оле­ни, и он целую неде­лю не мог их най­ти. Когда он, нако­нец, пой­мал всех чет­ве­рых, они были совер­шен­но безум­ны­ми, и их при­шлось при­стре­лить. Для сено­ко­са Наум одол­жил лошадь у Амми, но она никак не хоте­ла даже при­бли­жать­ся к скот­но­му дво­ру. Она упи­ра­лась, била копы­та­ми, ржа­ла, и под конец

Наум был вынуж­ден выпрячь ее на перед­нем дво­ре и вме­сте с сыно­вья­ми тянуть тяже­лые теле­ги к сено­ва­лу. А рас­ти­тель­ность ста­но­ви­лась все более серой и лом­кой. Даже цве­ты, пере­ли­вав­ши­е­ся необы­чай­ны­ми крас­ка­ми, посе­ре­ли, и фрук­ты уро­ди­лись серые, мел­кие и без­вкус­ные. На аст­рах и золо­тар­ни­ках рас­пу­сти­лись серые, дефор­ми­ро­ван­ные цве­ты, а цинии, розы и алтей име­ли такой бого­про­тив­ный вид, что Наум велел стар­ше­му сыну Зена­су выкор­че­вать их. Насе­ко­мые к это­му вре­ме­ни уже вымер­ли, стран­но раз­дув­шись, даже пче­лы, хотя они поки­ну­ли ульи и уле­те­ли в лес.

К сен­тяб­рю вся рас­ти­тель­ность ста­ла кро­шить­ся в серый поро­шок, и Наум боял­ся, что дере­вья погиб­нут рань­ше, чем яд вымо­ет­ся из поч­вы. На его жену регу­ляр­но нахо­ди­ли при­пад­ки исте­рии, и он с сыно­вья­ми жил в посто­ян­ном напря­же­нии. Теперь они сами сто­ро­ни­лись людей, и когда нача­лись заня­тия, маль­чи­ки не пошли в шко­лу. Амми, все еще изред­ка захо­див­ший к ним, обна­ру­жил, что вода в колод­це испор­ти­лась. У нее был дур­ной при­вкус, нель­зя точ­но ска­зать, серо­во­до­род­ный или соле­ный, и Амми посо­ве­то­вал дру­гу выко­пать дру­гой коло­дец на хол­ме и поль­зо­вать­ся им, пока яд не вый­дет из поч­вы. Наум, одна­ко, не послу­шал­ся, он уже сми­рил­ся с непри­ят­но­стя­ми. И он, и маль­чи­ки про­дол­жа­ли пить гни­лую воду, есть скуд­ную и пло­хо при­го­тов­лен­ную пищу, тянуть бес­цель­ную, небла­го­дар­ную рабо­ту по хозяй­ству. У них выра­бо­та­лось что-то похо­жее на само­от­ре­че­ние, слов­но они ушли в иной мир, и неви­ди­мые стра­жи направ­ля­ли их к неиз­беж­но­му роко­во­му кон­цу.

Тад­де­уш сошел с ума в сен­тяб­ре. Он отпра­вил­ся за водой к колод­цу, при­бе­жал обрат­но без вед­ра, кри­ча и раз­ма­хи­вая рука­ми, потом начал бес­смыс­лен­но хихи­кать и шеп­тать что-то о «пля­шу­щих там цве­тах». Двое сума­сшед­ших в одной семье — это было уже слиш­ком, но Наум сто­и­че­ски встре­тил удар. Неде­лю он еще поз­во­лял маль­чи­ку бегать по дво­ру, пока тот не начал спо­ты­кать­ся и падать, а потом запер его на дру­гом кон­це чер­да­ка, напро­тив мате­ри. Они кри­ча­ли друг на дру­га через закры­тые две­ри, пугая малень­ко­го Мер­ви­на, кото­ро­му каза­лось, что мать и брат гово­рят меж­ду собой на каком-то ужас­ном незем­ном язы­ке. Мер­вин ста­но­вил­ся слиш­ком впе­чат­ли­тель­ным и бес­по­кой­ным, осо­бен­но после изо­ля­ции стар­ше­го бра­та, к кото­ро­му он был очень при­вя­зан.

Почти в то же вре­мя начал­ся мор на скот­ном дво­ре. Пти­ца ста­ла серой и вско­ре вымер­ла; мясо ее было сухим и зло­вон­ным. Быч­ки неве­ро­ят­но рас­тол­сте­ли и вдруг все были пора­же­ны отвра­ти­тель­ной болез­нью, при­чи­ны кото­рой никто не мог объ­яс­нить. Их мясо было, конеч­но, несъе­доб­ным, и Наум был в отча­я­нии. Ни один из мест­ных вете­ри­на­ров не согла­шал­ся ехать к Нау­му, а вете­ри­нар, при­гла­шен­ный из горо­да, был про­сто обес­ку­ра­жен. Сви­ньи ста­ли серы­ми, иссох­лись и кро­ши­лись зажи­во, их гла­за и мыш­цы чудо­вищ­но раз­ду­лись.

Это было необъ­яс­ни­мо, ведь их нико­гда не кор­ми­ли пора­жен­ны­ми рас­те­ни­я­ми. Затем что-то слу­чи­лось с коро­ва­ми. Отдель­ные участ­ки тела у них неесте­ствен­но ссы­ха­лись, смор­щи­ва­лись, нару­ша­лась коор­ди­на­ция дви­же­ний, живот­ные не дер­жа­лись на ногах. Потом появи­лись серость и хруп­кость, за кото­ры­ми после­до­ва­ла неиз­беж­ная гибель. Отрав­ле­ние исклю­ча­лось, так как дверь хле­ва запи­ра­лась и сле­дов взло­ма не было вид­но. Не мог­ло быть поку­сов дики­ми живот­ны­ми, хлев был проч­ным и без щелей. Это была болезнь, но какая, никто не знал. К убор­ке уро­жая на фер­ме не оста­лось ни одно­го живот­но­го: ско­ти­на и пти­ца вымер­ли, а соба­ки раз­бе­жа­лись, все три про­па­ли в одну ночь, и боль­ше их не виде­ли.

Пять кошек исчез­ли еще рань­ше, но это нико­го не бес­по­ко­и­ло: мыши на фер­ме уже пере­ве­лись, и мис­сис Гард­нер дер­жа­ла гра­ци­оз­ных живот­ных толь­ко для кра­со­ты.

19 октяб­ря Наум при­бе­жал к Амми с ужас­ной ново­стью.

На чер­да­ке умер Тад­де­уш, умер страш­ной смер­тью. Наум похо­ро­нил остан­ки сына за фер­мой. Ничто не мог­ло про­ник­нуть в ком­на­ту сна­ру­жи, так как запер­тая дверь и заре­ше­чен­ное окно не были тро­ну­ты. Но его смерть была слиш­ком похо­жа на то, что про­изо­шло с живот­ны­ми. Амми и его жена уте­ша­ли уби­то­го горем отца, но сами содро­га­лись. Страх окру­жал Гард­не­ров и все, к чему они при­ка­са­лись, само их при­сут­ствие в доме, каза­лось, при­тя­ги­ва­ло неис­чис­ли­мые и неве­ро­ят­ные беды. Амми нехо­тя про­во­дил Нау­ма домой и, как мог, успо­ко­ил исте­ри­че­ски рыда­ю­ще­го Мер­ви­на. Зенас не нуж­дал­ся в уте­ше­ни­ях. Послед­нее вре­мя он толь­ко бес­цель­но смот­рел в про­стран­ство и маши­наль­но выпол­нял все, на что ему ука­зы­вал отец: Амми счи­тал, что судь­ба мило­серд­на к нему. Ино­гда в ответ на рыда­ния Мер­ви­на с чер­да­ка раз­да­ва­лись вопли мис­сис Гард­нер, и на вопро­си­тель­ный взгляд Амми Наум отве­тил, что его жена очень пло­ха. К ночи Амми уда­лось улиз­нуть, пото­му что даже друж­ба не мог­ла заста­вить его про­ве­сти ночь в таком месте, где рас­те­ния све­тят­ся, а дере­вья кача­ют­ся или все-таки не кача­ют­ся? — в без­вет­рие. К сча­стью для Амми, он не обла­дал бога­тым вооб­ра­же­ни­ем. Даже то немно­гое, что он уви­дел, пагуб­но повли­я­ло на его рас­су­док, а если бы он еще дал волю фан­та­зии, то стал бы насто­я­щим манья­ком. В сумер­ках он почти бежал домой, а в ушах у него не умол­ка­ли крик нерв­но­го ребен­ка и сума­сшед­шей жен­щи­ны.

Через три дня Наум сно­ва ворвал­ся к Амми. Хозя­и­на не было дома, и он кинул­ся к дро­жа­щей от ужа­са хозяй­ке. На этот раз речь шла о Мер­вине. Он про­пал. Позд­но вече­ром он, взяв вед­ро и фона­рик, пошел к колод­цу. В послед­нее вре­мя он был очень плох, не вполне пони­мал, что дела­ет, вскри­ки­вал по малей­ше­му пово­ду. Вот и тогда со дво­ра раз­дал­ся гром­кий крик, но не успел Наум под­бе­жать к две­ри, как маль­чик исчез. Не было вид­но ни све­та фона­ри­ка, ни сле­дов ребен­ка, хотя Наум обе­гал за ночь все окрест­но­сти. Он решил, что и вед­ро с фона­рем про­па­ли, но на рас­све­те обна­ру­жил кое-что у колод­ца. Помя­тый и оплав­лен­ный кусок желе­за напо­ми­нал фона­рик, а от вед­ра оста­лись обо­жжен­ные, скру­чен­ные метал­ли­че­ские обру­чи и погну­тая руч­ка. И все. Наум был бли­зок к поме­ша­тель­ству, мис­сис Пирс совсем оце­пе­не­ла от стра­ха, и при­шед­ший Амми тоже не смог ниче­го посо­ве­то­вать. Мер­вин про­пал, бес­по­лез­но было обра­щать­ся к кому-то из сосе­дей, все они теперь шара­ха­лись от Гард­не­ров; бес­по­лез­но было сооб­щать в Эрк­хэм, горо­жане толь­ко посме­я­лись бы над дере­вен­ски­ми пред­рас­суд­ка­ми. Сна­ча­ла умер Тад­де­уш, потом про­пал Мер­вин, что-то под­би­ра­лось, под­кра­ды­ва­лось, пока еще неви­ди­мое и неслы­ши­мое. Наум ждал сво­ей оче­ре­ди и про­сил Амми при­смот­реть за мис­сис Гард­нер и Зена­сом. Долж­но быть, это нака­за­ние, но он не мог понять, за что имен­но, всю жизнь он, насколь­ко мог, ста­ра­тель­но сле­до­вал всем божьим запо­ве­дям. Две неде­ли Амми не видел Нау­ма и, когда бес­по­кой­ство пере­си­ли­ло страх, поут­ру поехал к Гард­не­рам. Над тру­бой не вид­но было дыма, и Амми при­го­то­вил­ся к худ­ше­му. Вооб­ще, вид фер­мы был ужа­сен — серые, увяд­шие листья и тра­вы, сухие вьюн­ки мел­ки­ми кусоч­ка­ми осы­па­лись со ста­рых стен и кры­ши, огром­ные дере­вья цеп­ля­лись голы­ми вет­ка­ми за серое ноябрь­ское небо. Они, каза­лось, вытя­ну­лись выше обыч­но­го, и в этом Амми мере­щи­лась скры­тая угро­за. Но Наум был жив. Он лежал на кушет­ке в низень­кой кухне, очень сла­бый, но в пол­ном созна­нии, даже покри­ки­вал на Зена­са. Дом был нетоп­лен, и когда Наум заме­тил, что Амми поежи­ва­ет­ся, то велел Зена­су при­не­сти еще дров. Дро­ва дей­стви­тель­но были необ­хо­ди­мы, так как камин был пуст, не зажжен, толь­ко сквоз­ной ветер из тру­бы раз­ду­вал горст­ку золы. Когда Наум спро­сил Амми, теп­лее ли ему от новой пор­ции дров, все ста­ло ясно. Креп­чай­ший стер­жень сло­мал­ся, и от новых напа­стей несчаст­но­го защи­ща­ло безу­мие.

Амми стал осто­рож­но рас­спра­ши­вать, как Зенас, но ниче­го не добил­ся.

«В колод­це, он живет в колод­це», — твер­дил несчаст­ный отец. Амми вспом­нил о сума­сшед­шей жене Нау­ма и пере­вел раз­го­вор на нее. «Наб­би? Да вот же она», — уди­вил­ся тот, и Амми решил, что луч­ше будет поис­кать само­му. Оста­вив заго­ва­ри­ва­ю­ще­го­ся дру­га в кухне, он снял с гвоз­дя связ­ку клю­чей и по скри­пу­чей лест­ни­це под­нял­ся на чер­дак. Там было тем­но, душ­но и тихо. Толь­ко одна из четы­рех две­рей была запер­та, и он стал под­би­рать к ней ключ.

Тре­тий ключ подо­шел, и, пово­зив­шись с зам­ком, Амми рас­пах­нул низень­кую белую дверь.

Сна­ча­ла он почти ниче­го не уви­дел, так как малень­кое окош­ко, полу­скры­тое гру­бой дере­вян­ной решет­кой, совсем не про­пус­ка­ло свет. Но запах был невы­но­сим, и Амми при­шлось вый­ти, что­бы набрать в лег­кие чисто­го воз­ду­ха. Когда он сно­ва вошел в ком­на­ту, то заме­тил что-то на полу в углу, а подой­дя побли­же, не удер­жал гром­ко­го кри­ка. В тот же момент ему пока­за­лось, что неболь­шое облач­ко засло­ни­ло окно, а затем он слов­но ощу­тил рядом с собой чье-то влаж­ное дыха­ние. Перед гла­за­ми у него пля­са­ли неопи­су­е­мые яркие бли­ки, и если бы он не был пол­но­стью пара­ли­зо­ван стра­хом, то срав­нил бы их с цве­том раз­дроб­лен­но­го шари­ка, скры­вав­ше­го­ся в метео­ри­те, с нездо­ро­вой рас­ти­тель­но­стью, про­бив­шей­ся по весне. Но в тот момент он думал толь­ко об открыв­ших­ся чудо­вищ­ных остан­ках, напом­нив­ших ему, во что пре­вра­ти­лись несчаст­ный Тад­де­уш и ско­ти­на во дво­ре. Но самым ужас­ным было то, что жут­кие остан­ки еще пыта­лись шеве­лить­ся, рас­сы­па­ясь при малей­шем дви­же­нии.

Даль­ней­ших подроб­но­стей этой сце­ны Амми мне не опи­сы­вал, но и о том, что остан­ки шеве­ли­лись, боль­ше не упо­ми­нал. Есть вещи, о кото­рых не при­ня­то гово­рить вслух; очень часто дей­ствия, про­дик­то­ван­ные гума­низ­мом, стро­го кара­ют­ся зако­ном. Я думаю, что Амми не оста­вил в ком­на­те ниче­го живо­го, ибо оста­вить там живое суще­ство озна­ча­ло бы обречь его на даль­ней­шие неис­чис­ли­мые муки. Дру­гой бы на месте Амми дав­но бы лишил­ся рас­суд­ка, но вынос­ли­вый кре­стья­нин нашел в себе силы вый­ти из ком­на­ты и запе­реть за собой дверь. Ему еще пред­сто­я­ло занять­ся Нау­мом: его надо было накор­мить, согреть и отпра­вить куда-нибудь в боль­ни­цу.

Спус­ка­ясь по тем­ной лест­ни­це, Амми услы­шал глу­хой удар за спи­ной. Ему даже поме­ре­щил­ся заглу­шён­ный крик. Он вспом­нил о почу­див­шем­ся ему дыха­нии в той страш­ной ком­на­те. Что за чудо­ви­ще раз­бу­дил он сво­им при­хо­дом? Объ­ятый стра­хом, он начал при­слу­ши­вать­ся, нет ли какой опас­но­сти вни­зу. Ему послы­ша­лось, слов­но кого-то пово­лок­ли, а потом раз­да­лось жут­кое вам­пи­ри­че­ское при­чмо­ки­ва­ние. О, боже, в какую пре­ис­под­нюю его занес­ло? Он застыл на тем­ной, зажа­той меж­ду двух стен лест­ни­це, не смея дви­нуть­ся ни вверх, ни вниз. Каж­дая секун­да отпе­ча­ты­ва­лась в его вос­па­лен­ном моз­гу.

Зву­ки, отча­ян­ное ожи­да­ние, тем­но­та, замкну­тое про­стран­ство лест­ни­цы — о, мило­серд­ный боже, — све­че­ние дере­вян­но­го дома: сту­пе­ней, стен, стро­пил, обшив­ки.

Вдруг со дво­ра раз­да­лось безум­ное ржа­ние коня Амми, стре­ми­тель­ный стук копыт и гро­хот колес. Охва­чен­ный пани­кой конь унес­ся так быст­ро, что через мину­ту его уже не было слыш­но. Не успел Амми поду­мать, что мог­ло его так напу­гать, как раз­дал­ся новый звук — похо­жий на всплеск воды, — веро­ят­но, в колод­це. Конь оста­вал­ся во дво­ре непри­вя­зан­ным, и, когда он убе­гал, коле­со тележ­ки, навер­ное, заде­ло огра­ду колод­ца и сби­ло камень. Но это фос­фо­рес­ци­ру­ю­щее све­че­ние? Боже! Какой ста­рый дом! Его же стро­и­ли еще до 1670 года, даже кры­шу — не поз­же 1730-го.

Амми услы­шал, как вни­зу кто-то скре­бет­ся по полу, поудоб­нее пере­хва­тил тяже­лую пал­ку, подо­бран­ную на вся­кий слу­чай на чер­да­ке. Взяв себя в руки, он спу­стил­ся с лест­ни­цы и напра­вил­ся к кухне. Но не дошел. Тот, кого он искал, еще живой, встре­тил его у две­ри. Выбрал­ся ли он сам, или его выта­щи­ли некие сверхъ­есте­ствен­ные силы, Амми не знал, но печать смер­ти уже лежа­ла на нем. Про­шло все­го пол­ча­са, но он пре­вра­тил­ся в серую раз­ва­ли­ну, сухие облом­ки отва­ли­ва­лись от него на пол. Амми не решил­ся дотро­нуть­ся до него, толь­ко остол­бе­не­ло смот­рел на иско­вер­кан­ное подо­бие чело­ве­ка.

«Что это, Наум, что это было?» — про­шеп­тал он. Сухие, изло­ман­ные губы вымол­ви­ли свои послед­ние сло­ва: «Ниче­го… ниче­го… этот цвет… жжет… оно холод­ное, мокрое, но жжет… оно жило в колод­це… я видел… как дым… как те цве­ты вес­ной… коло­дец горел ночью… Тад­де­уш, и Мер­вин, и Зенас… все живое… из все­го выса­сы­ва­ет жизнь… в том камне… оно при­ле­те­ло, навер­ное, в том камне… все отра­ви­ло… что ему надо?… кото­рый нашли эти, из уни­вер­си­те­та… они его раз­би­ли… это тот же самый цвет… как цве­ты и дере­вья… навер­ное, их было мно­го… это семе­на… семе­на… они рас­тут… я видел на этой неде­ле… схва­ти­ло Зена­са… он был боль­шой маль­чик, креп­кий… сна­ча­ла у тебя дела­ет­ся что-то с голо­вой, потом оно захва­ты­ва­ет тебя… жжет тебя… в воде, в колод­це… ты был прав… это вода… Зенас не вер­нул­ся из колод­ца… невоз­мож­но вырвать­ся, затя­ги­ва­ет… ты зна­ешь, что там что-то не то, но все рав­но не ухо­дишь… я это видел, и потом еще… Амми, где Наб­би?… голо­ва не рабо­та­ет… не пом­ню, когда я ее кор­мил… оно утя­нет ее, если мы не поза­бо­тим­ся… этот цвет… у нее на лице уже есть этот цвет, ночью… жжет и выса­сы­ва­ет… оно не наше, там все по-дру­го­му… тот про­фес­сор гово­рил… он прав… бере­гись, Амми, оно что-нибудь сде­ла­ет… выса­сы­ва­ет жизнь…»

Это был конец. Боль­ше он ниче­го не смог ска­зать, осел на пол и рас­сы­пал­ся. Амми при­крыл остан­ки крас­ной ска­тер­тью и через зад­нюю дверь кинул­ся в поле. Он под­нял­ся по скло­ну и через луг, лес, по окруж­ной доро­ге добрал­ся домой. Он не мог заста­вить себя прой­ти через перед­ний двор мимо колод­ца, отку­да сбе­жал его конь. Но он видел коло­дец через окно — огра­да была невре­ди­ма. Зна­чит, этот всплеск был не от кам­ня, а от чего-то еще — что-то скры­лось в коло­дец, покон­чив с бед­ным Нау­мом. Вер­нув­шись домой, Амми, как мог, успо­ко­ил жену, пере­пу­ган­ную тем, что конь вер­нул­ся домой с пустой повоз­кой, и немед­лен­но отпра­вил­ся в Эрк­хэм. Он корот­ко сооб­щил вла­стям, что умер­ли Наум и Наб­би (о смер­ти Тад­де­уша уже было извест­но) и что при­зна­ки болез­ни у них те же, что и у ско­та и пти­цы. Амми подроб­но допро­си­ли и заста­ви­ли отвез­ти на фер­му Гард­не­ров трех поли­цей­ских, сле­до­ва­те­ля, меди­цин­ско­го экс­пер­та и того вете­ри­на­ра, кото­рый пытал­ся лечить у Нау­ма скот. Амми не хотел туда ехать, было уже за пол­день, и он боял­ся оста­вать­ся там до ночи, но при­сут­ствие тако­го коли­че­ства людей его при­обод­ри­ло.

Шесте­ро пред­ста­ви­те­лей вла­сти поме­сти­лись в кры­тую пар­ную повоз­ку, Амми на сво­ей тележ­ке поехал впе­ре­ди, и к четы­рем часам они уже был на месте. Даже ко все­му при­выч­ные поли­цей­ские были потря­се­ны видом остан­ков. Вся кар­ти­на вымер­шей серой фер­мы была ужас­на, но то, что нашли на чер­да­ке и под ска­тер­тью в кухне, было слиш­ком. Никто не мог дол­го смот­реть на них, даже меди­цин­ский экс­перт не стал их осмат­ри­вать. Он толь­ко взял образ­цы для лабо­ра­тор­но­го иссле­до­ва­ния, — и потом эти два пре­вра­тив­ши­е­ся в пыль образ­ца опять оза­да­чи­ли весь уни­вер­си­тет: в спек­тро­ско­пе они испус­ка­ли необыч­ный спектр лучей, такой, как метео­рит пол­то­ра года назад. Через месяц это свой­ство у пыли исчез­ло, и там оста­лись обыч­ные щелоч­ные фос­фа­ты и кар­бо­на­ты.

Амми не стал бы рас­ска­зы­вать собрав­шим­ся о колод­це, если бы он знал, что они тот­час при­мут­ся за него. Солн­це уже сади­лось, и ему хоте­лось поско­рей убрать­ся отту­да. Но сле­до­ва­тель заме­тил, как он нерв­но погля­ды­вал на камен­ную огра­ду с журав­лем, и ему при­шлось при­знать, что Наум боял­ся чего-то в колод­це, настоль­ко боял­ся, что даже не пытал­ся поис­кать там про­пав­ших Мер­ви­на и Зена­са. Поли­цей­ские тут же при­ня­лись вычер­пы­вать затх­лую воду, а Амми, дро­жа, ожи­дал, что про­изой­дет. Поли­цей­ские толь­ко заты­ка­ли носы и отво­ра­чи­ва­лись от зло­вон­ной жижи. Воды ока­за­лось на удив­ле­ние мало, и вско­ре Мер­вин и Зенас, точ­нее — их ске­ле­ты, были най­де­ны. В таком же неве­ро­ят­ном состо­я­нии были най­де­ны остан­ки оле­ня, соба­ки и несколь­ких мел­ких живот­ных. Густая мут­ная грязь на дне колод­ца пузы­ри­лась от оби­лия испа­ре­ний, а спу­стив­ший­ся на верев­ках поли­цей­ский длин­ным шестом не смог достать твер­до­го дна.

Тем вре­ме­нем спу­сти­лись сумер­ки, и рабо­та про­дол­жа­лась при фона­рях. Потом, когда обсле­до­ва­ние колод­ца закон­чи­ли, все вер­ну­лись в дом и поме­сти­лись в ста­рой гости­ной, а серая пустошь за окном заиг­ра­ла в лун­ных лучах необыч­ны­ми крас­ка­ми. Все были искренне обес­ку­ра­же­ны и никак не мог­ли свя­зать меж­ду собой пла­чев­ное состо­я­ние рас­ти­тель­но­сти, болезнь, пора­зив­шую и скот, и людей, необъ­яс­ни­мую смерть в колод­це Мер­ви­на и Зена­са. Конеч­но, раз­ные сплет­ни дав­но уже ходи­ли по окру­ге, но никто не мог пове­рить в чуде­са, про­ти­во­ре­ча­щие зако­нам при­ро­ды. Понят­но, что метео­рит отра­вил зем­лю. Но поче­му забо­ле­ли живот­ные и люди, ниче­го вырос­ше­го на этой зем­ле не евшие? Отрав­лен­ный коло­дец? Вполне воз­мож­но. Но что за безу­мие заста­ви­ло двух маль­чи­ков спрыг­нуть в него?

Остан­ки сви­де­тель­ству­ют, что оба они стра­да­ли от той же болез­ни. Поче­му все ста­но­ви­лось таким серы и лом­ким?

Сле­до­ва­тель, сидев­ший око­ло выхо­див­ше­го на перед­ний двор окна, пер­вым заме­тил сия­ние над колод­цем. Уже спу­сти­лась ночь, и необы­чай­но яркая луна осве­ща­ла все вокруг, но этот свет исхо­дил опре­де­лен­но из колод­ца, слов­но луч огром­но­го фона­ря под­ни­мал­ся к небу и пере­ли­вал­ся в лужах вычер­пан­ной воды. Амми задро­жал, так как необыч­ный цвет это­го луча был ему слиш­ком хоро­шо зна­ком. Он видел его рань­ше и знал, на что он спо­со­бен. Он видел его в зло­по­луч­ной начин­ке метео­ри­та, он видел его в безум­ной рас­ти­тель­но­сти вес­ной, он еще сего­дня утром видел это облач­ко в заре­ше­чен­ном окне чер­да­ка, где про­ис­хо­ди­ли такие ужас­ные вещи. Оно лишь про­мельк­ну­ло, и потом он почув­ство­вал холод­ное, влаж­ное дыха­ние — а потом этот цвет убил Нау­ма. Он сам ска­зал об этом в послед­ний момент, вспом­нил шарик и рас­те­ния. Потом испу­гал­ся конь во дво­ре, и что-то погру­зи­лось в коло­дец — отку­да теперь выпи­ра­ло зло­ве­щее сия­ю­щее обла­ко того же непе­ре­да­ва­е­мо­го демо­ни­че­ско­го цве­та.

Кста­ти, то, что в этот напря­жен­ный момент Амми делал вполне науч­ные заклю­че­ния, сви­де­тель­ству­ет, что в свое вре­мя он был отнюдь не безум­цем. Он не мог не удив­лять­ся, что и днев­ное облач­ко на хоро­шо осве­щен­ном небе, и ноч­ные испа­ре­ния, затя­ги­ва­ю­щие окрест­но­сти фос­фо­рес­ци­ру­ю­щим тума­ном, про­из­во­дят на него оди­на­ко­вое впе­чат­ле­ние. В этом было что-то про­ти­во­есте­ствен­ное, про­ти­во­ре­ча­щее зако­нам при­ро­ды — он вспом­нил послед­ние сло­ва погиб­ше­го дру­га: «…оно не наше, там все по-дру­го­му… тот про­фес­сор гово­рил…»

Все три лоша­ди, при­вя­зан­ные к высох­шим кустам у доро­ги, нача­ли ржать и бить копы­та­ми. Воз­чик напра­вил­ся было к две­ри, но Амми оста­но­вил его тря­су­щей­ся рукой. — Не ходи­те, — про­шеп­тал он, — это все оно же, про­сто мы не зна­ем. Наум гово­рил — что-то живет в колод­це и выса­сы­ва­ет жизнь. Он гово­рил, что оно вырос­ло из того шари­ка в метео­ри­те, кото­рый упал про­шлым летом. Он ска­зал — выса­сы­ва­ет и жжет… про­сто как цвет­ное облач­ко, тако­го же Цве­та, как там сей­час, его сра­зу узна­ешь, и неиз­вест­но, что это. Наум гово

рил, что оно пита­ет­ся всем живым и все вре­мя рас­тет. Он гово­рил, что видел его на неде­ле. Это что-то отту­да, с неба, как уче­ные гово­ри­ли про этот камень, метео­рит. Он был не так устро­ен, не такой, как все у нас. Оно из дру­го­го мира.

Все оста­но­ви­лись в нере­ши­тель­но­сти, а све­че­ние во дво­ре про­дол­жа­ло нарас­тать, и кони бес­но­ва­лись все силь­нее. Это были ужас­ные мину­ты: ста­рый, каза­лось, пора­жен­ный про­кля­ти­ем дом, четы­ре обез­об­ра­жен­ных тру­па, два из дома и два со дво­ра, необъ­яс­ни­мое, зло­ве­щее све­че­ние без­дон­но­го колод­ца. Амми оста­но­вил воз­ни­цу чисто инту­и­тив­но, не поду­мав, что ему само­му то облач­ко и дыха­ние неиз­вест­но­го суще­ства не повре­ди­ли, но все-таки он был прав. Никто уже не узна­ет, что было ночью во дво­ре, и, хотя это про­кля­тие еще не кос­ну­лось ни одно­го нахо­дя­ще­го­ся в здра­вом рас­суд­ке чело­ве­ка, неиз­вест­но, на что оно было бы спо­соб­но тогда, когда оно окреп­ло и откры­то пока­зы­ва­ло сво­им устрем­ле­ния.

Один из поли­цей­ских, сто­я­щий у окна, корот­ко вскрик­нул. Все взгля­ну­ли на него, потом про­сле­ди­ли направ­ле­ние его взгля­да и засты­ли. Никто не про­мол­вил ни сло­ва. То, о чем спо­ри­ли сель­ские бол­ту­ны, боль­ше не нуж­да­лось в дока­за­тель­ствах. Пото­му-то сей­час в Эрк­хэме не любят гово­рить о Стран­ных днях, что все, нахо­див­ши­е­ся тогда в доме, утвер­жда­ли: вет­ра в тот час не было, даже сухие серые голов­ки гуляв­ни­ка, даже бахро­ма на кры­ше повоз­ки не шелох­ну­лись, но голые верх­ние вет­ки всех дере­вьев во дво­ре дви­га­лись. Они спаз­ма­ти­че­ски дер­га­лись, кон­вуль­сив­но тяну­лись вверх, стре­мясь заце­пить­ся за осве­щен­ные луной обла­ка, бес­силь­но хва­та­ли ноч­ной воз­дух, как буд­то неве­до­мая зло­ве­щая сила дер­га­ла их из-под чер­ных кор­ней за неви­ди­мые нити.

Несколь­ко секунд от вол­не­ния никто не дышал. Потом луну засло­ни­ло тем­ное обла­ко, и неесте­ствен­ное дви­же­ние пре­кра­ти­лось, дере­вья мгно­вен­но при­ня­ли свой обыч­ный облик. А еще через мгно­ве­ние у всех вырвал­ся крик, хрип­лый крик суе­вер­но­го ужа­са: в насту­пив­шей тем­но­те на вер­хуш­ке одно­го из дере­вьев обо­зна­чи­лись тыся­чи све­тя­щих­ся точек.

Они дер­жа­лись на кон­чи­ке каж­дой вет­ки, похо­жие на огни свя­то­го Эль­ма или сия­ние над голо­ва­ми апо­сто­лов в день Свя­той Тро­и­цы. Жут­кое созвез­дие неве­до­мых огонь­ков шеве­ли­лось, слов­но туча обле­пив­ших труп жир­ных бле­стя­щих мух кру­жи­лась в пляс­ке смер­ти. Они были того же дья­воль­ско­го цве­та, кото­ро­го Амми так боял­ся. В то же вре­мя фос­фо­рес­ци­ру­ю­щий луч из колод­ца уси­ли­вал­ся, нали­вал­ся, все­ляя во всех при­сут­ству­ю­щих чув­ство обре­чен­но­сти и ирре­аль­но­сти про­ис­хо­дя­ще­го. Ниче­го подоб­но­го нор­маль­ный чело­век не мог бы себе пред­ста­вить: коло­дец уже не про­сто све­тил­ся, он слов­но извер­гал поток неиз­вест­ной людям мате­рии, целе­на­прав­лен­но ухо­див­шей в небо.

Дро­жа­щий вете­ри­нар подо­шел к две­ри, под­пер ее креп­кой бал­кой. Тря­су­щий­ся Амми уже не мог гово­рить и толь­ко пока­зы­вал на дере­вья, тоже начав­шие све­тить­ся. Кони про­дол­жа­ли неистов­ство­вать во дво­ре, но ни за какие зем­ные бла­га никто сей­час не решил­ся бы вый­ти из дома. Дере­вья сия­ли все ярче, их напря­жен­ные вет­ви вытя­ну­лись почти вер­ти­каль­но вверх. Вско­ре забле­сте­ли огра­да колод­ца и журавль. Один из поли­цей­ских мол­ча пока­зал на ста­рые дос­ки и ульи, лежав­шие непо­да­ле­ку — они тоже фос­фо­рес­ци­ро­ва­ли.

Нор­маль­ный вид сохра­ня­ли пока толь­ко повоз­ки и кони, бес­ну­ю­щи­е­ся во дво­ре на при­вя­зи. Амми даже зату­шил лам­пу, что­бы луч­ше вгля­деть­ся в полу­мрак. Но вот кони, впря­жен­ные в поли­цей­скую повоз­ку, рва­ну­лись, обо­рва­ли при­вязь, обло­ми­ли куст и унес­лись вме­сте с повоз­кой. Вне­зап­ное бег­ство коней раз­вя­за­ло язы­ки, и со вех сто­рон послы­шал­ся нерв­ный шепот.

«Оно погло­ща­ет все, что име­ет орга­ни­че­скую при­ро­ду», — про­го­во­рил меди­цин­ский экс­перт.

Никто не воз­ра­жал, поли­цей­ский, спус­кав­ший­ся в коло­дец, пред­по­ло­жил, что его длин­ный шест мог рас­тре­во­жить что-то неося­за­е­мое, скры­вав­ше­е­ся в глу­бине.

«Это было ужас­но, — при­ба­вил он. — Там совсем не было дна, толь­ко ил и пузырь­ки, но у меня было такое чув­ство, что под ними что-то пря­чет­ся». Конь Амми все еще бил­ся и ржал во дво­ре, почти заглу­шая голо­са в доме. Амми бес­со­зна­тель­но шеп­тал: «Оно из того кам­ня, но раз­рос­лось там, в колод­це, сожра­ло все живое — оно пита­лось ими, моз­гом и сока­ми, Тад­де­уш, Мер­вин, Зенас, и Наб­би, Наум остал­ся послед­ним — они все пили воду отту­да. Теперь оно вырос­ло — оно при­ле­те­ло с неба, где у них все по- дру­го­му, теперь оно хочет уле­теть обрат­но».

В этот момент столб таин­ствен­но­го све­та начал изви­вать­ся, при­ни­мая фор­мы, кото­рые каж­дый потом опи­сы­вал по-сво­е­му. Вдруг при­вя­зан­ный конь издал такой вопль, како­го никто еще от коня не слы­шал. Все в стра­хе зажа­ли уши и пода­лись от окна. Сло­ва­ми это­го не пере­дать когда Амми через неко­то­рое вре­мя решил­ся взгля­нуть во двор, несчаст­ное живот­ное непо­движ­но лежа­ло на зем­ле рядом с облом­ка­ми тележ­ки. На сле­ду­ю­щий день его зако­па­ли, но в тот момент людям было не до погиб­ше­го коня. Неиз­вест­ная опас­ность уже была рядом. Лам­па была дав­но пога­ше­на, но в ком­на­те ста­но­ви­лось все свет­лее. Све­ти­лись широ­кие дос­ки пола, угол крас­но­го ков­ра, окон­ные рамы. Цвет­ные отблес­ки мер­ца­ли по углам, сия­ли пол­ки и камин, две­ри, мебель. Свет уси­ли­вал­ся с каж­дой мину­той, и ста­но­ви­лось ясно, что тем, кто хочет остать­ся в живых, луч­ше поско­рее поки­нуть это место.

Амми про­вел их через зад­нюю дверь, по полю и лугу. Они шли, спо­ты­ка­ясь, как сом­нам­бу­лы, и, пока не под­ня­лись по скло­ну хол­ма, никто не посмел обер­нуть­ся. Эта тро­пин­ка была их спа­се­ни­ем, никто не риск­нул бы прой­ти через перед­ний двор мимо колод­ца. Им было доста­точ­но и того, что при­шлось мино­вать фос­фо­рес­ци­ру­ю­щие скот­ный двор и сад, где дере­вья пре­вра­ти­лись в живые, шеве­ля­щи­е­ся фона­ри, но, сла­ва богу, их зло­ве­щие вет­ви были под­ня­ты высо­ко вверх.

Когда они про­хо­ди­ли по мости­ку через луго­вой ручей, луна скры­лась за плот­ны­ми обла­ка­ми, и ста­ло совсем тем­но.

Но дале­ко вни­зу, на фер­ме Нау­ма, они виде­ли страш­ную кар­ти­ну. Вся фер­ма сия­ла неопи­су­е­мы­ми оттен­ка­ми — дере­вья, построй­ки, даже тра­ва, там, где она еще не ста­ла серой и сухой. Вет­ви дере­вьев, вытя­ну­тые к небу, нес­ли на себе тыся­чи огонь­ков, и их холод­ное пла­мя уже пере­ки­ды­ва­лось на конь­ки крыш дома, сарая и хле­ва. Все было охва­че­но этим мерт­вен­ным заре­вом, дья­воль­ская раду­га игра­ла над колод­цем, губи­тель­ная для все­го живо­го — она рас­те­ка­лась, пузы­ри­лась, кипе­ла, отрав­ляя все вокруг зло­ве­щим кос­ми­че­ским цве­том. Затем вне­зап­но цвет­ное заре­во устре­ми­лось вверх, слов­но запу­щен­ная раке­та, и исчез­ло в небе, оста­вив лишь пра­виль­ный круг­лый про­свет в обла­ках. Все про­изо­шло в счи­тан­ные мгно­ве­ния, но никто потом не мог забыть этой кар­ти­ны. Амми сто­ял, уста­вясь вверх, на созвез­дие Лебе­дя, на сия­ю­щий Денеб, где неиз­вест­ный цвет влил­ся в Млеч­ный путь. Потом в низине раз­да­лись скрип и треск, имен­но скрип и треск лома­ю­ще­го­ся дере­ва, а не взрыв, утвер­ждал Амми. Но резуль­тат был схо­жим — в одно мгно­ве­ние фер­ма взле­те­ла на воз­дух, ослеп­ляя при­сут­ству­ю­щих, рас­сы­па­ясь фан­та­сти­че­ски­ми искра­ми, слов­но зем­ля вытал­ки­ва­ла в небо чуж­дое ей яркое, необыч­ное веще­ство. Через сужа­ю­щий­ся про­свет в обла­ках оно тоже унес­лось вверх и рас­тво­ри­лось высо­ко в небе. Низи­на, куда никто не решил­ся бы вер­нуть­ся, покры­лась мра­ком, и почти сра­зу же под­нял­ся ветер, холод­ные поры­вы кото­ро­го, каза­лось, шли пря­мо из чер­но­го кос­мо­са. Он гудел и завы­вал, тре­во­жа окрест­ные леса, и они тоже зашу­ме­ли, слов­но посы­лая ответ кос­мо­су. Было оче­вид­но, что в эту ночь луна боль­ше не пока­жет­ся, и уви­деть, что оста­лось от погиб­шей фер­мы несчаст­но­го Гард­не­ра, не удаст­ся.

Семе­ро ски­таль­цев, уже слиш­ком изму­чен­ных, что­бы обме­ни­вать­ся пред­по­ло­же­ни­я­ми, поспе­ши­ли по окруж­ной доро­ге к Эрк­хэму. Амми же до сво­ей фер­мы нуж­но было еще прой­ти через густой, вою­щий лес, и он ума­лял осталь­ных сна­ча­ла про­во­дить его до дома. Страх одо­ле­вал его боль­ше, чем спут­ни­ков, из-за навяз­чи­во­го подо­зре­ния, о кото­ром он с тех пор ни разу не обмол­вил­ся. Когда его това­ри­щи, уже не обо­ра­чи­ва­ясь, шли по доро­ге в город, Амми все же решил в послед­ний раз взгля­нуть на опу­сто­шен­ную тем­ную низи­ну, где нашел свой конец его несчаст­ный друг. Изда­ле­ка ему пока­за­лось, буд­то в том самом месте, отку­да кос­ми­че­ский монстр устре­мил­ся в небо, что-то еще пыта­лось под­нять­ся ввысь, но оста­лось на зем­ле. Он раз­ли­чил толь­ко цвет — но не зем­ной цвет. Он не мог ни с чем спу­тать этот цвет и с тех самых пор не знал покоя — части­ца той мате­рии оста­лась-таки в нед­рах колод­ца.

Амми ни за что бы не согла­сил­ся сно­ва при­бли­зить­ся к это­му месту. Про­шло уже сорок четы­ре года, но он ни разу там не был. Ему, несо­мнен­но, ста­нет лег­че, когда новое водо­хра­ни­ли­ще зато­пит низи­ну. Мне тоже. Пото­му что, когда я шел мимо Ока­ян­ной пусто­ши, меня уди­ви­ла свое­об­раз­ная игра сол­неч­ных лучей над забро­шен­ным колод­цем. Наде­юсь, водо­хра­ни­ли­ще будет доста­точ­но глу­бо­ким, но пить из него я ни за что не стал бы. Не думаю так­же, что я когда-нибудь еще при­еду в Эрк­хэм. Трое из быв­ших с Амми в ту ночь наут­ро вер­ну­лись взгля­нуть на раз­ва­ли­ны. Но там не было соб­ствен­но раз­ва­лин — кир­пич­ная тру­ба, камен­ный погреб, какой-то метал­ли­че­ский мусор, огра­да кош­мар­но­го колод­ца. Кро­ме коня, кото­ро­го они отта­щи­ли на луг и зако­па­ли, и облом­ков тележ­ки, кото­рые они вер­ну­ли Амми, на этом месте не оста­лось даже при­зна­ков жиз­ни. Пять акров жут­кой серой пусты­ни, где так ниче­го и не рас­тет. До сих пор доли­на, похо­жая на кис­лот­ное пят­но, выжжен­ное сре­ди лугов и полей, слов­но вгля­ды­ва­ет­ся в тем­ное небо. Те немно­гие, кто, несмот­ря на кре­стьян­ские пове­рья, решал­ся наве­ды­вать­ся туда, про­зва­ли это страш­ное место Ока­ян­ной пусто­шью. Конеч­но, кре­стьян­ские суе­ве­рия — вещь свое­об­раз­ная. Но они бы мог­ли пока­зать­ся еще более уди­ви­тель­ны­ми, если уче­ные горо­жане потру­ди­лись бы взять на ана­лиз воду из забро­шен­но­го колод­ца или пыль, кото­рую, кажет­ся, не в силах раз­ве­ять ветер. Бота­ни­кам бы сле­до­ва­ло изу­чить чах­лые рас­те­ния на гра­ни­цах пят­на, они мог­ли бы про­лить свет на подо­зре­ние кре­стьян о том, что пустошь уве­ли­чи­ва­ет­ся — поне­мно­гу, может быть, на дюйм в год. Мест­ные жите­ли гово­рят, что цвет появ­ля­ю­щих­ся вес­ной рас­те­ний какой-то не такой, а дикие живот­ные остав­ля­ют необыч­ные сле­ды на сне­гу. И слой сне­га там вро­де бы мень­ше, чем в окру­ге. Кони — немно­гие остав­ши­е­ся в наш век мото­ров — начи­на­ют нерв­ни­чать в той низине, а охот­ни­ки жалу­ют­ся, что в близ­ле­жа­щих лесах на собак нель­зя поло­жить­ся.

Еще гово­рят, что эта мест­ность вли­я­ет на рас­су­док. После смер­ти Нау­ма несколь­ко чело­век поме­ша­лись, воз­мож­но, пото­му, что им не хва­та­ло реши­мо­сти вовре­мя уехать. Тогда уеха­ли все те, кто еще сохра­нил здра­вый ум. В их вет­ша­ю­щих домах пыта­лись селить­ся новые эми­гран­ты, но и они не задер­жи­ва­лись. Сто­ит заду­мать­ся, было ли это толь­ко вли­я­ни­ем мест­ных пред­рас­суд­ков, пере­да­ва­е­мых опас­ли­вым шепо­том. Посе­лен­цы жало­ва­лись, что здеш­ние ланд­шаф­ты наве­ва­ют кош­мар­ные сны, и, дей­стви­тель­но, одно­го взгля­да на окрест­но­сти доста­точ­но, что­бы про­бу­ди­лись самые фан­та­сти­че­ские опа­се­ния. Путе­ше­ствен­ни­ки, очу­тив­шись сре­ди мест­ных уще­лий, испы­ты­ва­ют глу­бо­кую тос­ку, и худож­ни­ки содро­га­ют­ся, когда пишут окрест­ные дре­му­чие леса, не толь­ко внеш­ний вид, но и атмо­сфе­ра кото­рых кажет­ся пол­ной тайн. Я на себе испы­тал их давя­щее воз­дей­ствие, еще до того, как услы­шал рас­сказ Амми. Я пом­ню, как мне в сумер­ках было неуют­но под откры­тым пустым небом, как я желал, что­бы его засло­ни­ли обла­ка.

И не спра­ши­вай­те, что я думаю по это­му пово­ду. Я не знаю — вот и все. Я имел воз­мож­ность пого­во­рить толь­ко с Амми, осталь­ные мест­ные жите­ли избе­га­ли вос­по­ми­на­ний о Стран­ных днях, а все уче­ные, иссле­до­вав­шие метео­рит и скры­тый в нем цвет­ной шарик, уже умер­ли. Там мог­ли быть еще шари­ки, вро­де най­ден­но­го. Долж­но быть, один уже напи­тал­ся и уле­тел, а дру­гой пытал­ся после­до­вать за ним, но не успел. Несо­мнен­но, он еще в колод­це, — я же пом­ню, как мне что-то не понра­ви­лось в игре сол­неч­ных лучей над ним.

Кре­стьяне гово­рят, что пустошь уве­ли­чи­ва­ет­ся по дюй­му в год, зна­чит, он пита­ет­ся, рас­тет. Но что бы за демон там ни сидел, это надо оста­но­вить, ина­че опу­сто­ше­ние про­дол­жит­ся. Или оно скры­ва­ет­ся в кор­нях дере­вьев, кото­рые голы­ми вет­ка­ми хва­та­лись за небо? В Эрк­хэме упор­но ходят слу­хи о тол­стых дубах, кото­рые све­тят­ся и уди­ви­тель­ным обра­зом шеве­лят­ся по ночам, а тако­го не быва­ет с нор­маль­ны­ми дере­вья­ми.

Толь­ко Богу извест­но что это было. Если обра­тить­ся к уче­нию о состо­я­ни­ях веще­ства, то я думаю, что это мож­но было бы назвать газом, но этот газ не под­чи­нял­ся зако­нам наше­го мира. Это был про­дукт дру­гих миров, кото­рые нашим аст­ро­но­мам не уви­деть даже в теле­скоп и не заснять на фото­плен­ку. Это было дыха­ние иных небес, кото­рые нашим уче­ным не изме­рить и не оце­нить. Это был все­го лишь цвет, кос­ми­че­ский цвет — страш­ный посла­нец необъ­ят­ных про­сто­ров бес­ко­неч­но­сти, непо­сти­жи­мой нам с наши­ми поня­ти­я­ми о при­ро­де, бес­ко­неч­но­сти, заклю­ча­ю­щей в себе иные миры, само суще­ство­ва­ние кото­рых кажет­ся нам нере­аль­ным, и рас­кры­ва­ю­щей наше­му изум­лен­но­му взо­ру недо­ступ­ные и пуга­ю­щие, как все неве­до­мое, чер­ные без­дны.

Я очень силь­но сомне­ва­юсь, что Амми созна­тель­но дура­чил меня вымыш­лен­ны­ми стра­ха­ми, я так­же не думаю, что его рас­сказ — каприз боль­ной пси­хи­ки, как меня настой­чи­во пре­ду­пре­жда­ли мест­ные жите­ли. Нечто ужас­ное было зане­се­но метео­ри­том в эрк­хэм­ские леса и доли­ны и нечто ужас­ное еще оста­ет­ся в тамош­ней при­ро­де, хотя неиз­вест­но, в каких коли­че­ствах. Я буду очень рад, когда мест­ность, нако­нец, зато­пят. Наде­юсь, что до тех пор ниче­го пло­хо­го не про­изой­дет с Амми. Он слиш­ком мно­го сопри­ка­сал­ся с этим цве­том, а ведь извест­но, как пагуб­но он вли­я­ет на попав­ших в поле его дося­га­е­мо­сти людей. Поче­му Амми так и не уехал отту­да?

Как подо­зри­тель­но точ­но он запом­нил послед­ние сло­ва, про­из­не­сен­ные несчаст­ным Нау­мом: «…невоз­мож­но вырвать­ся… затя­ги­ва­ет… ты зна­ешь, что там что-то не то, но все рав­но не ухо­дишь…». Амми такой слав­ный ста­рик — когда при­бу­дут стро­и­тель­ные бри­га­ды и нач­нут­ся рабо­ты, я напи­шу буду­ще­му глав­но­му инже­не­ру, что­бы тот при­смат­ри­вал за оди­но­ким посе­лен­цем. Я бы не хотел, что­бы он пре­вра­тил­ся в рас­сы­па­ю­ще­е­ся серое при­ви­де­ние, кото­рое все чаще не дает мне спо­кой­но спать.