Говард Филлипс Лавкрафт

ЗОВ КТУЛХУ

(The Call of Cthulhu)
Напи­са­но в 1926 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Л. Куз­не­цо­ва

////

(Най­де­но сре­ди бумаг покой­но­го Френ­си­са Тер­сто­на, жите­ля Босто­на) «Со всей оче­вид­но­стью мож­но пола­гать, что от столь могу­ще­ствен­ных сил или существ мог остать­ся некий живой реликт – пред­ста­ви­тель весь­ма отда­лен­ной эпо­хи, вре­ме­ни, когда созна­ние про­яв­ля­лось, быть может, в видах и фор­мах, ушед­ших в небы­тие задол­го до того, как Зем­лю зато­пил люд­ской при­лив,– в фор­мах, мимо­лет­ную память о кото­рых суме­ли сохра­нить раз­ве лишь поэ­зия да леген­ды, име­ну­ю­щие их бога­ми, чудо­ви­ща­ми и мифи­че­ски­ми суще­ства­ми всех родов и видов…»

Алджер­нон Блэк­вуд

I УЖАС, ВОПЛОЩЕННЫЙ В ГЛИНЕ

Мне дума­ет­ся, что выс­шее мило­сер­дие, явлен­ное наше­му миру, заклю­ча­ет­ся в неспо­соб­но­сти чело­ве­че­ско­го ума согла­со­вы­вать меж­ду собой свои соб­ствен­ные состав­ля­ю­щие. Мы живем на мир­ном ост­ров­ке счаст­ли­во­го неве­де­ния посре­ди чер­ных вод бес­ко­неч­но­сти и самой судь­бой нам зака­за­но поки­дать его и пус­кать­ся в даль­ние пла­ва­ния. Нау­ки наши, каж­дая из кото­рых устрем­ля­ет­ся по соб­ствен­но­му пути, пока что, к сча­стью, при­нес­ли нам не так уж мно­го вре­да, но неиз­бе­жен час, когда раз­роз­нен­ные кру­пи­цы зна­ния, сой­дясь воеди­но, откро­ют перед нами такие зло­ве­щие пер­спек­ти­вы реаль­но­сти и ничтож­но­сти наше­го места в ней, что либо это откро­ве­ние лишит нас рас­суд­ка, либо от его мерт­вя­ще­го све­та нам при­дет­ся бежать в покой и без­мя­теж­ность новой эпо­хи сле­по­го неве­де­ния.

Тео­со­фы уга­да­ли гроз­ное вели­чие кос­ми­че­ско­го цик­ла, в кото­ром наш мир и сам род чело­ве­че­ский явля­ют­ся все­го лишь быст­ро­теч­ны­ми эпи­зо­да­ми. Они ука­за­ли на воз­мож­ность сохра­не­ния до наших вре­мен отдель­ных релик­тов минув­ше­го, но при этом поль­зо­ва­лись весь­ма туман­ны­ми опре­де­ле­ни­я­ми, какие, не будь они при­кры­ты еле­ем уте­ши­тель­но­го опти­миз­ма, навер­ня­ка заста­ви­ли бы зале­де­неть нашу кровь и саму душу. Но отнюдь не из их писа­ний дошел до меня неча­ян­ный отблеск дав­но минув­ших и недо­ступ­ных наше­му созна­нию вре­мен – до сей поры он про­ни­зы­ва­ет меня холо­дом, когда я думаю о нем, и сво­дит меня с ума, когда я вижу сны о нем. Про­блеск этот, подоб­но всем неча­ян­ным про­блес­кам исти­ны, вспых­нул у меня в моз­гу в резуль­та­те слу­чай­но­го сов­па­де­ния раз­роз­нен­ных фак­тов. В моем слу­чае это были две вещи – ста­тья из ста­рой газе­ты и руко­пись покой­но­го про­фес­со­ра, мое­го деда. Молю Бога, что­бы нико­му на све­те не взду­ма­лось вос­пол­нить зия­ю­щие в моем рас­ска­зе про­бе­лы, а уж я сам, пока жив, нипо­чем не возь­мусь за это дело. Думаю, что и покой­ный про­фес­сор наме­ре­вал­ся веч­но хра­нить мол­ча­ние о том, что ему дове­лось узнать, и непре­мен­но уни­что­жил бы свои запис­ки, не будь его смерть столь неожи­дан­на.

Мое зна­ком­ство с ужа­са­ю­щи­ми фак­та­ми этой исто­рии нача­лось зимой 1926–27 годов, когда ско­ро­по­стиж­но скон­чал­ся мой дво­ю­род­ный дед Джордж-Гэм­мел Энджел, отстав­ной про­фес­сор Бра­ун­ско­го Уни­вер­си­те­та в Про­ви­ден­се, штат Род-Айленд, слыв­ший вели­ким зна­то­ком семит­ских язы­ков. Кро­ме того, он полу­чил широ­кую извест­ность как спе­ци­а­лист по древним над­пи­сям и в каче­стве тако­во­го часто при­гла­шал­ся для кон­суль­та­ций дирек­то­ра­ми самых про­слав­лен­ных музеев мира, так что его вне­зап­ный, пусть и в воз­расте девя­но­ста двух лет, уход из жиз­ни, дума­ет­ся мне, не остал­ся неза­ме­чен­ным в науч­ных кру­гах. Инте­рес к его кон­чине подо­гре­вал­ся так­же сопут­ству­ю­щи­ми ей стран­ны­ми обсто­я­тель­ства­ми и отсут­стви­ем оче­вид­ных при­чин. Смерть настиг­ла про­фес­со­ра вско­ре после того, как он при­был в род­ной город на нью­порт­ском паро­хо­де. Оче­вид­цы утвер­жда­ли, что он упал замерт­во, слу­чай­но столк­нув­шись с нико­му не извест­ным негром, по виду мат­ро­сом, выско­чив­шим из две­рей подо­зри­тель­но­го при­то­на, каких нема­ло встре­ча­ет­ся на обры­ви­стом мор­ском бере­гу, по кото­ро­му про­хо­дит крат­чай­ший путь от пор­то­во­го рай­о­на к дому покой­но­го на Уильямс-стрит. Вра­чи не суме­ли обна­ру­жить в его орга­низ­ме ника­ких при­зна­ков серьез­ных болез­ней и после дол­гих и пута­ных рас­суж­де­ний при­шли к выво­ду, что при­чи­ной смер­ти послу­жи­ло некое неопре­де­ли­мое повре­жде­ние серд­ца, вызван­ное, по их мне­нию, не в меру рез­вым для тако­го пожи­ло­го чело­ве­ка подъ­емом по кру­то­му скло­ну горы. В то вре­мя у меня не было при­чин оспа­ри­вать это заклю­че­ние, но после­ду­ю­щие обсто­я­тель­ства заста­ви­ли меня изме­нить свое мне­ние.

Мой дед умер без­дет­ным вдов­цом, и от меня, его един­ствен­но­го наслед­ни­ка и душе­при­каз­чи­ка, спра­вед­ли­во ожи­да­ли наве­де­ния поряд­ка в остав­лен­ных им бума­гах, а так­же осно­ва­тель­но­го их изу­че­ния. Выпол­няя свой долг, я пере­вез огром­ную гру­ду дедов­ских папок и сун­ду­ков в свою бостон­скую квар­ти­ру. Мно­гие разо­бран­ные мною мате­ри­а­лы будут вско­ре опуб­ли­ко­ва­ны Аме­ри­кан­ским Архео­ло­ги­че­ским обще­ством, но содер­жи­мое одно­го из сун­ду­ков пока­за­лось мне черес­чур уди­ви­тель­ным, и, сле­дуя како­му-то инстинк­тив­но­му чув­ству, я решил, что его над­ле­жит дер­жать подаль­ше от посто­рон­не­го гла­за. Сун­дук был заперт, и я не мог к нему под­сту­пить­ся до тех пор, пока мне не слу­чи­лось наткнуть­ся на коль­цо с клю­ча­ми, кото­рое про­фес­сор все­гда носил при себе в кар­мане сюр­ту­ка. Толь­ко тогда мне уда­лось отпе­реть ящик – но, как ока­за­лось, лишь для того, что­бы ока­зать­ся лицом к лицу с куда более голо­во­лом­ной про­бле­мой. Что мог­ли озна­чать содер­жа­щи­е­ся в нем пред­ме­ты – подо­зри­тель­но­го вида гли­ня­ный баре­льеф, раз­роз­нен­ные руко­пи­си, бег­лые замет­ки и кипа газет­ных выре­зок? Не стал ли мой дед лег­ко­мыс­лен­ной жерт­вой какой-нибудь деше­вой мисти­фи­ка­ции? Что­бы про­лить свет на эти вопро­сы, я твер­до решил разыс­кать экс­цен­трич­но­го скуль­пто­ра, осме­лив­ше­го­ся, как мне тогда поду­ма­лось, бес­це­ре­мон­но нару­шить душев­ное рав­но­ве­сие ста­ро­го чело­ве­ка.

Баре­льеф пред­став­лял, собой непра­виль­ный пря­мо­уголь­ник тол­щи­ной менее дюй­ма и раз­ме­ром пять на шесть дюй­мов. По всей оче­вид­но­сти, он был изго­тов­лен совсем недав­но. Одна­ко по сво­е­му духу и про­из­во­ди­мо­му впе­чат­ле­нию его фор­мы были дале­ки от совре­мен­но­сти, ибо каки­ми бы мно­го­об­раз­ны­ми и необуз­дан­ны­ми ни были при­хо­ти нынеш­не­го кубиз­ма и футу­риз­ма, они чаще все­го не дости­га­ют той неизъ­яс­ни­мой глу­би­ны и непо­сред­ствен­но­сти, какие таят­ся в тво­ре­ни­ях пер­во­быт­ных масте­ров. Здесь же, как мне пока­за­лось, про­гля­ды­ва­ло нечто весь­ма род­ствен­ное послед­ним, хотя моя память – при моем ее уже доста­точ­но близ­ком зна­ком­стве с обшир­ны­ми кол­лек­ци­я­ми и тру­да­ми деда – и тер­пе­ла пол­ную неуда­чу в попыт­ках при­ис­кать хоть какие-нибудь ана­ло­гии к это­му ни на что не похо­же­му пред­ме­ту или уло­вить хотя бы отда­лен­ный намек на что-либо подоб­ное.

Ниж­няя часть пли­ты изоби­ло­ва­ла зна­ка­ми явно иеро­гли­фи­че­ско­го харак­те­ра, а над ними высту­па­ла из гли­ны фигу­ра, в кото­рой уга­ды­ва­лось стрем­ле­ние худож­ни­ка изоб­ра­зить нечто вполне опре­де­лен­ное стрем­ле­ние, кото­ро­му явно никак не спо­соб­ство­ва­ла импрес­си­о­нист­ская мане­ра испол­не­ния. То было некое чудо­ви­ще или, ско­рее, его обоб­щен­ный сим­вол, заду­ман­ный и испол­нен­ный в обра­зах, кото­рые мог­ло под­ска­зать лишь вос­па­лен­ное вооб­ра­же­ние безум­ца. Если я ска­жу, что при взгля­де на баре­льеф моя в доста­точ­ной сте­пе­ни изощ­рен­ная фан­та­зия нари­со­ва­ла еди­но­лич­ное вопло­ще­ние ось­ми­но­га, дра­ко­на и урод­ли­во­го подо­бия чело­ве­ка, то мне удаст­ся при­бли­зи­тель­но пере­дать дух это­го стран­но­го про­из­ве­де­ния. Неук­лю­жее чешуй­ча­тое тело с руди­мен­тар­ны­ми кры­лья­ми вен­ча­ла мяси­стая, снаб­жен­ная щупаль­ца­ми голо­ва; одна­ко по сво­е­му шоки­ру­ю­ще­му, в выс­шей сте­пе­ни ужас­но­му впе­чат­ле­нию все эти дета­ли не шли ни в какое срав­не­ние с общи­ми очер­та­ни­я­ми фан­та­сти­че­ско­го суще­ства. За фигу­рой скуль­пто­ром было сла­бо наме­че­но подо­бие зад­не­го архи­тек­тур­но­го пла­на, являв­ше­го собою смут­ный намек на некое цик­ло­пи­че­ское стро­е­ние.

Поми­мо воро­ха газет­ных выре­зок к стран­но­му баре­лье­фу при­ла­га­лось несколь­ко сто­пок бума­ги, по всей види­мо­сти, совсем недав­но испи­сан­ных рукой про­фес­со­ра Эндже­ла – впро­чем, без вся­ко­го ста­ра­ния выдер­жать какой-либо опре­де­лен­ный лите­ра­тур­ный стиль. Самым суще­ствен­ным доку­мен­том мне пока­за­лась руко­пись с загла­ви­ем «Культ Ктул­ху», вто­рое сло­во кото­ро­го было тща­тель­но выпи­са­но печат­ны­ми бук­ва­ми с явной целью избе­жать ошиб­ки в вос­про­из­ве­де­нии столь труд­но про­из­но­си­мо­го бук­во­со­че­та­ния. Руко­пись состо­я­ла из двух частей. Первую часть пред­ва­ря­ло загла­вие «1925 год: Сно­вид­че­ский опыт Г.Э. Уил­кок­са, про­жи­ва­ю­ще­го в No7 по Томас-стрит, Про­ви­денс, штат Род-Айленд», вто­рую – «1908 год: Фак­ты, изло­жен­ные инспек­то­ром поли­ции Джо­ном Р. Леграс­сом (No121, Бьен­вилль-стрит, Новый Орле­ан, штат Луи­зи­а­на), на собра­нии Аме­ри­кан­ско­го Архео­ло­ги­че­ско­го обще­ства; Заме­ча­ния по это­му пово­ду и сооб­ще­ние про­фес­со­ра Уэб­ба». Осталь­ные бума­ги, в основ­ном, пред­став­ля­ли собой раз­роз­нен­ные крат­кие замет­ки; в одних из них опи­сы­ва­лись стран­ные сны раз­лич­ных лиц, в дру­гих содер­жа­лись выпис­ки из тео­соф­ских жур­на­лов и книг (в первую оче­редь из тру­да У.Скотта Элли­о­та «Атлан­ти­да и исчез­нув­шая Лему­рия»), в тре­тьих – све­де­ния о пере­жив­ших века тай­ных обще­ствах и запрет­ных куль­тах со ссыл­ка­ми на соот­вет­ству­ю­щие места в извест­ных мифо­ло­ги­че­ских и антро­по­ло­ги­че­ских источ­ни­ках напо­до­бие «Золо­той вет­ви» Фрэ­зе­ра и «Кол­дов­ских куль­тов Запад­ной Евро­пы» мисс Мюр­рей. Что же каса­ет­ся газет­ных выре­зок, то все они были посвя­ще­ны необык­но­вен­ным слу­ча­ям душев­ных забо­ле­ва­ний и гра­ни­ча­щим с самой насто­я­щей мани­ей вспыш­кам груп­по­во­го поме­ша­тель­ства, имев­шим место вес­ной 1925 года.

Пер­вая поло­ви­на глав­ной руко­пи­си изла­га­ла весь­ма необыч­ную исто­рию. 1 мар­та 1925 года к про­фес­со­ру Эндже­лу явил­ся худо­ща­вый, смуг­лый моло­дой чело­век явно нев­ро­ти­че­ско­го и склон­но­го к экзаль­та­ции типа. В руках у него был дико­вин­ный баре­льеф, вылеп­лен­ный из совсем еще све­жей, сырой на ощупь гли­ны. В подан­ной им визит­ной кар­точ­ке зна­чи­лось имя Ген­ри Энто­ни Уил­кок­са, млад­ше­го отпрыс­ка одной весь­ма доб­ро­по­ря­доч­ной семьи. Мой дво­ю­род­ный дед уже имел о нем неко­то­рое пред­став­ле­ние: в послед­нее вре­мя этот юно­ша обу­чал­ся вая­нию в род-айленд­ском худо­же­ствен­ном учи­ли­ще и жил отдель­но от род­ных непо­да­ле­ку от учи­ли­ща в доме «Флер де Лис». Уил­кокс раз­вил­ся рано и, по обще­му при­зна­нию, пода­вал при­зна­ки ода­рен­но­сти, даже гени­аль­но­сти, но был крайне экс­цен­трич­ным под­рост­ком: с ран­не­го дет­ства он про­яв­лял осо­бый инте­рес ко вся­ким необыч­ным исто­ри­ям, видел стран­ные сны и любил пере­ска­зы­вать их кому ни попа­дя. Сам он счи­тал себя «пси­хи­че­ски сверх­чув­стви­тель­ным» инди­ви­ду­у­мом, но солид­ная пуб­ли­ка ста­рин­но­го купе­че­ско­го город­ка отно­си­лась к нему не ина­че как к «мало­му с выви­ха­ми». Неохот­но обща­ясь со сво­ей сре­дой, он посте­пен­но выпал из поля зре­ния мест­но­го обще­ства и был изве­стен лишь неболь­шо­му кру­гу лиц, состав­лен­но­му из людей искус­ства и эсте­тов, про­жи­вав­ших по боль­шей части в дру­гих горо­дах. Даже про­ви­ден­сов­ский «Клуб люби­те­лей искусств», забо­тясь о сохра­не­нии сво­ей кон­сер­ва­тив­ной репу­та­ции, счел моло­до­го худож­ни­ка почти вовсе для себя поте­рян­ным.

В руко­пи­си гово­ри­лось, что, не успев обмол­вить­ся с хозя­и­ном дома и парой слов, моло­дой скуль­птор вдруг, без вся­ко­го пре­ди­сло­вия, спро­сил, не помо­жет ли про­фес­сор, обла­да­ю­щий столь глу­бо­ки­ми позна­ни­я­ми в архео­ло­гии, разо­брать­ся ему в иеро­гли­фах, начер­тан­ных на при­не­сен­ном им баре­лье­фе. Изъ­яс­нял­ся он в высо­ко­пар­ной роман­ти­че­ской мане­ре, кото­рая пона­ча­лу пока­за­лась мое­му деду ничем иным как при­твор­ством и попыт­кой изоб­ра­зить мни­мое почте­ние, а пото­му он отве­чал на вопрос гостя доволь­но рез­ко – тем более что оче­вид­ная све­же­ис­пе­чен­ность предъ­яв­лен­ной ему шту­ко­ви­ны сви­де­тель­ство­ва­ла об ее отно­ше­нии к чему угод­но, но толь­ко не к архео­ло­гии. После­до­вав­шее за этим воз­ра­же­ние юно­го Уил­кок­са, пора­зив­шее мое­го деда и запи­сан­ное им сло­во в сло­во, весь­ма точ­но харак­те­ри­зу­ет как стран­ную, фан­та­сти­че­скую поэ­ти­ку, про­ни­зы­ва­ю­щую всю его речь, так и всю его лич­ность в целом. «Ну, конеч­но, – под­твер­дил он с готов­но­стью, – это совсем новая вещь. Я сам сде­лал ее про­шлой ночью во сне, явив­шем мне стран­ные горо­да и кар­ти­ны про­шед­ших эпох, о кото­рых ниче­го не веда­ли ни меч­та­тель­ный Тир, ни созер­ца­тель­ный Сфинкс, ни опо­я­сан­ный сада­ми Вави­лон…»

Так при­сту­пил он к сво­е­му лихо­ра­доч­но­му, сбив­чи­во­му рас­ска­зу, неожи­дан­ным обра­зом про­бу­див­ше­му в дрем­лю­щей памя­ти про­фес­со­ра живые отзы­вы и воз­жег­ше­му в его душе самый пыл­кий инте­рес. Про­шлой ночью про­изо­шло неболь­шое, но самое зна­чи­тель­ное из всех пере­жи­тых Новой Англи­ей за послед­ние годы собы­тий – зем­ле­тря­се­ние. Оно, по-види­мо­му, в зна­чи­тель­ной мере подо­гре­ло вооб­ра­же­ние Уил­кок­са. Итак, отпра­вив­шись в постель, он заснул и уви­дел совер­шен­но неве­ро­ят­ный сон, в кото­ром ему пред­ста­ли гран­ди­оз­ные цик­ло­пи­че­ские горо­да, сло­жен­ные из камен­ных плит и упав­ших с неба моно­ли­тов. Угрю­мые, опу­тан­ные мок­рой зеле­ной тиной соору­же­ния исто­ча­ли из себя воду и некую пота­ен­ную угро­зу. Сте­ны зда­ний и мно­го­чис­лен­ные колон­ны пест­ре­ли иеро­гли­фа­ми, а сни­зу, из какой-то непо­сти­жи­мой глу­би, исхо­дил голос – ско­рее даже не голос, а смут­ное, едва уло­ви­мое вну­ше­ние, кото­рое даже самая изощ­рен­ная чело­ве­че­ская фан­та­зия вряд ли смог­ла бы пере­дать в зву­ко­вой фор­ме. Во вся­ком слу­чае, когда Уил­кокс попы­тал­ся сде­лать это, у него полу­чи­лось нечто почти непро­из­но­си­мое: «ктул­ху фхтагн».

Это зву­ко­со­че­та­ние не на шут­ку взвол­но­ва­ло и встре­во­жи­ло про­фес­со­ра Эндже­ла. Со всей дотош­но­стью уче­но­го он при­нял­ся выпы­ты­вать у скуль­пто­ра мель­чай­шие дета­ли его сно­ви­де­ния и почти с неисто­вым напря­же­ни­ем рас­смат­ри­вал баре­льеф, за рабо­той над кото­рым заста­ло оде­то­го в одну ноч­ную рубаш­ку, дро­жа­ще­го от холо­да и ниче­го не пони­ма­ю­ще­го Уил­кок­са вне­зап­ное про­буж­де­ние от сна. Поз­же скуль­птор рас­ска­зы­вал мне, что в тот момент мой дед про­клял свой пре­клон­ный воз­раст и само­го себя в при­да­чу за мед­ли­тель­ность и неспо­соб­ность рас­по­знать как иеро­гли­фы, так и само изоб­ра­же­ние. Неко­то­рые из вопро­сов деда пока­за­лись его гостю не име­ю­щи­ми ника­ко­го отно­ше­ния к делу – в первую оче­редь это каса­лось попы­ток ста­ри­ка выве­дать у Уил­кок­са, не свя­зан ли тот с каки­ми-либо тай­ны­ми куль­та­ми и обще­ства­ми. Он никак не мог взять в толк, к чему это про­фес­сор чуть ли не через каж­дое сло­во обе­ща­ет мол­чать, как рыба, если его удо­сто­ят при­е­ма в чле­ны яко­бы извест­но­го его посе­ти­те­лю не то мисти­че­ско­го, не то язы­че­ско­го рели­ги­оз­но­го обще­ства. Когда же про­фес­сор Энджел окон­ча­тель­но уве­ро­вал в то, что скуль­птор и в самом деле не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния ни к одно­му из суще­ству­ю­щих на све­те куль­тов и тай­ных обря­дов, он под чест­ное сло­во обя­зал сво­е­го визи­те­ра рас­ска­зы­вать ему все свои после­ду­ю­щие сны. Тот сдер­жал свое обе­ща­ние, и с момен­та пер­вой встре­чи юно­ши с моим дедом руко­пись ста­ла еже­днев­но попол­нять­ся запи­ся­ми, пере­да­ю­щи­ми наи­бо­лее пора­зи­тель­ные фраг­мен­ты ноч­ных виде­ний скуль­пто­ра, в каж­дом из кото­рых непре­мен­но при­сут­ство­вал гне­ту­щий душу образ тем­ных, соча­щих­ся водой цик­ло­пи­че­ских моно­ли­тов и зву­ча­щий отку­да- то из-под зем­ли невнят­ный голос – или, вер­нее, веща­ю­щее пря­мо на мозг чье-то зло­ве­щее созна­ние. Два наи­бо­лее часто повто­ря­ю­щих­ся созву­чия мож­но было пере­дать как «ктул­ху» и «р’лайх».

23 мар­та, гла­сит руко­пись, Уил­кокс не при­шел, как обыч­но, к про­фес­со­ру. Осве­до­мив­шись по месту житель­ства, послед­ний узнал, что моло­дой чело­век неожи­дан­но впал в какую-то стран­ную лихо­рад­ку и был пере­ве­зен в роди­тель­ский дом на Уотер­мен-стрит. Ничто не пред­ве­ща­ло болез­ни, одна­ко ночью он вдруг раз­ра­зил­ся диким воп­лем, под­няв­шим на ноги всех худож­ни­ков, про­жи­вав­ших в том же доме. Состо­я­ние боль­но­го вну­ша­ло серьез­ные опа­се­ния: пери­о­ды глу­бо­ко­го обмо­ро­ка чере­до­ва­лись у него с при­сту­па­ми горя­чеч­но­го бре­да. Мой дед тут же позво­нил роди­те­лям юно­ши и с того момен­та при­нял­ся неукос­ни­тель­но сле­дить за ходом болез­ни, регу­ляр­но наве­щая так­же док­то­ра Тоби с Тай­ер-стрит, попе­че­нию кото­ро­го был пору­чен скуль­птор. Воз­буж­ден­ный лихо­рад­кой мозг юно­ши оса­жда­ли настоль­ко стран­ные обра­зы, что даже видав­ше­го виды док­то­ра про­би­ра­ла неволь­ная дрожь, когда он начи­нал пере­ска­зы­вать их мое­му деду. Теперь, кро­ме при­выч­ных уже кам­ня и под­зем­но­го голо­са-вну­ше­ния, в бре­ду посто­ян­но встре­ча­лись фан­та­сти­че­ские упо­ми­на­ния о сопри­кос­но­ве­нии с неким гигант­ским, «поис­ти­не неве­ро­ят­но­го роста», суще­ством, кото­рое неук­лю­же топ­та­лось рядом или тяж­кой посту­пью обхо­ди­ло вокруг скуль­пто­ра. Ни разу юно­ше не уда­лось опи­сать его сколь­ко-нибудь отчет­ли­во, но и те отдель­ные сдав­лен­ные вос­кли­ца­ния, кото­рые дове­лось услы­шать док­то­ру Тоби, убе­ди­ли про­фес­со­ра, что этот страш­ный образ, по-види­мо­му, иден­ти­чен тому нево­об­ра­зи­мо­му чуди­щу, кото­рое скуль­птор пытал­ся отоб­ра­зить в сво­ем баре­лье­фе. Упо­ми­на­ние это­го при­зрач­но­го суще­ства, доба­вил док­тор, неиз­мен­но слу­жи­ло пре­лю­ди­ей к пере­хо­ду боль­но­го из бре­да в бес­со­зна­тель­ное состо­я­ние. Как ни стран­но, тем­пе­ра­ту­ра тела юно­ши была нена­мно­го выше нор­маль­ной, но, тем не менее, сово­куп­ность симп­то­мов застав­ля­ла пред­по­ло­жить ско­рее соб­ствен­но лихо­рад­ку, неже­ли умствен­ное рас­строй­ство.

2 апре­ля, око­ло трех часов попо­лу­дни, лихо­рад­ка Уил­кок­са пре­кра­ти­лась столь же вне­зап­но, сколь и нача­лась. Он под­нял­ся с поду­шек и сел в посте­ли, выра­зив без­мер­ное удив­ле­ние тем обсто­я­тель­ством, что ни с того ни с сего вдруг ока­зал­ся в роди­тель­ском доме, и обна­ру­жив пол­ный про­вал в памя­ти отно­си­тель­но все­го, что про­ис­хо­ди­ло с ним начи­ная с ночи 22 мар­та. Врач нашел паци­ен­та вполне здо­ро­вым, и через три дня тот вер­нул­ся в свое жили­ще во «Флер де Лис». Одна­ко с того вре­ме­ни он боль­ше ничем не мог помочь про­фес­со­ру Эндже­лу. Вме­сте с болез­нью его поки­ну­ли и все стран­ные виде­ния; еще с неде­лю он послуш­но пере­ска­зы­вал мое­му деду свои сны, но они име­ли столь баналь­ное, плос­кое и не отно­ся­ще­е­ся к делу содер­жа­ние, что очень ско­ро про­фес­сор пере­стал пере­во­дить на них свое вре­мя и бума­гу.

На этом пер­вая часть руко­пи­си закан­чи­ва­лась, но встре­ча­ю­щи­е­ся в ней ссыл­ки на неко­то­рые дру­гие раз­роз­нен­ные мате­ри­а­лы предо­ста­ви­ли мне обиль­ную поч­ву для раз­мыш­ле­ний – настоль­ко обиль­ную, что толь­ко зако­ре­не­лый скеп­ти­цизм, являв­ший­ся в то вре­мя осно­вой моей жиз­нен­ной фило­со­фии, мог объ­яс­нить мое по-преж­не­му упря­мое недо­ве­рие к рас­ска­зам худож­ни­ка. Вызы­ва­ли сомне­ние и запи­си деда, вос­про­из­во­дя­щие сны, кото­рые посе­ща­ли дру­гих людей в тот же самый пери­од, когда юный Уил­кокс пере­ска­зы­вал про­фес­со­ру свои бре­до­вые ноч­ные виде­ния. Похо­же, в то вре­мя мой дед осно­вал нечто вро­де свое­об­раз­ной ста­ти­сти­че­ской служ­бы, про­во­див­шей опро­сы сре­ди тех из его дру­зей, к кото­рым он счи­тал умест­ным обра­тить­ся. Таких набра­лось нема­ло, и от каж­до­го из них дед затре­бо­вал опи­са­ния и точ­ные даты всех наи­бо­лее при­ме­ча­тель­ных снов, виден­ных в послед­нее вре­мя. Откли­ки на его запро­сы ока­за­лись столь пест­ры­ми, а их коли­че­ство – столь вели­ко, что мне пока­за­лось уди­ви­тель­ным, как мог пожи­лой чело­век, да еще не име­ю­щий при себе сек­ре­та­ря, упра­вить­ся со всем этим делом. Ори­ги­на­лы писем не сохра­ни­лась, но дедо­вы ком­мен­та­рии к ним соста­ви­ли солид­ный том, вклю­ча­ю­щий в себя поис­ти­не мно­го­зна­чи­тель­ный мате­ри­ал. Опрос пред­ста­ви­те­лей дело­вых кру­гов и про­чей пуб­ли­ки из сред­не­го клас­са мест­но­го обще­ства, этой пре­сло­ву­той «соли зем­ли», в целом дал отри­ца­тель­ный резуль­тат, хотя в отдель­ных слу­ча­ях и были зафик­си­ро­ва­ны тре­вож­ные, рав­но как и бес­связ­ные ноч­ные впе­чат­ле­ния. При этом они неиз­мен­но отно­си­лись ко вре­ме­ни меж­ду 23 мар­та и 2 апре­ля – датам, огра­ни­чи­ва­ю­щим пери­од бре­до­во­го состо­я­ния Уил­кок­са. Не намно­го более чув­стви­тель­ны­ми ока­за­лись и люди уче­но­го поши­ба. Впро­чем, в четы­рех слу­ча­ях опи­са­ний снов уга­ды­ва­ют­ся очер­та­ния стран­ных ланд­шаф­тов, а в одном про­сту­па­ет страх перед чем-то неесте­ствен­ным и ненор­маль­ным. Самые содер­жа­тель­ные отве­ты посту­пи­ли от худож­ни­ков и поэтов, и я могу пред­ста­вить себе, како­му пани­че­ско­му ужа­су дали бы волю эти эсте­ты, имей они воз­мож­ность сой­тись и срав­нить свои впе­чат­ле­ния. Как бы там ни было, но, не имея на руках ори­ги­на­лов ответ­ных писем, я силь­но подо­зре­вал про­фес­со­ра в том, что он зада­вал сво­им адре­са­там наво­дя­щие вопро­сы, а потом еще и редак­ти­ро­вал всю кор­ре­спон­ден­цию с воль­ным или неволь­ным жела­ни­ем най­ти в ней то, что ему хоте­лось. Вот поче­му мне по-преж­не­му каза­лось, что Уил­кокс, каким-то обра­зом осве­дом­лен­ный об имев­ших­ся на руках у про­фес­со­ра стран­ных фак­тах, посто­ян­но и вполне наме­рен­но вво­дил послед­не­го в заблуж­де­ние. Что же до отве­тов, полу­чен­ных от людей искус­ства, то они пред­став­ля­ли собой поис­ти­не вол­ну­ю­щее душу повест­во­ва­ние. С 28 фев­ра­ля по 2 апре­ля мно­гие из опро­шен­ных виде­ли во сне чрез­вы­чай­но при­чуд­ли­вые вещи, при­чем интен­сив­ность этих сно­ви­де­ний несо­из­ме­ри­мо уве­ли­чи­ва­лась в пери­од вре­ме­ни, адек­ват­ный бре­до­во­му состо­я­нию скуль­пто­ра. Свы­ше чет­вер­ти всех писем было посвя­ще­но опи­са­нию ланд­шаф­тов и полу­зву­ков-полув­ну­ше­нии, немно­гим отли­ча­ю­щих­ся от тех, что явля­лись в бре­ду Уил­кок­су; неко­то­рые респон­ден­ты сооб­ща­ли о чув­стве неиз­быв­но­го ужа­са, испы­тан­ном ими при виде при­бли­жав­ше­го­ся гигант­ско­го суще­ства. Но один слу­чай, под­черк­ну­то выде­ля­е­мый в замет­ках, был осо­бен­но ужа­сен. Речь идет об одном широ­ко извест­ном архи­тек­то­ре, в свое вре­мя страст­но увле­кав­шем­ся тео­со­фи­ей и оккуль­тиз­мом. Имен­но в тот день, когда с Уил­кок­сом слу­чил­ся при­па­док, он вдруг почув­ство­вал острое недо­мо­га­ние и через несколь­ко меся­цев, испол­нен­ных невы­ра­зи­мых стра­да­ний и непре­стан­ных кри­ков, в кото­рых мож­но было рас­слы­шать моль­бу спа­сти его от неко­е­го выход­ца ада, тра­ги­че­ски скон­чал­ся. Если бы мой дед, опи­сы­вая все эти слу­чаи, про­став­лял над ними вме­сто ниче­го не гово­ря­щих поряд­ко­вых номе­ров име­на респон­ден­тов, я бы мог про­ве­сти соб­ствен­ное рас­сле­до­ва­ние и убе­дить­ся в под­лин­но­сти собран­ных им фак­тов. Но делать было нече­го мне уда­лось выявить лишь мини­маль­ное чис­ло опро­шен­ных. Все они, одна­ко, в общем и целом под­твер­ди­ли прав­ди­вость запи­сей. Я бы очень хотел знать, все ли опро­шен­ные про­фес­со­ром люди чув­ство­ва­ли себя столь оза­да­чен­ны­ми его стран­ным пись­мом, как те, с кем мне уда­лось встре­тить­ся лицом к лицу. Как бы то ни было, я наде­юсь, что мои нынеш­ние рас­суж­де­ния нико­гда не достиг­нут их ушей.

Как я уже гово­рил, при­ло­жен­ные к баре­лье­фу газет­ные вырез­ки сооб­ща­ли о мно­го­чис­лен­ных слу­ча­ях пани­ки, умо­по­ме­ша­тельств и экс­цен­трич­но­го пове­де­ния людей все в тот же ука­зан­ный выше пери­од вре­ме­ни. Оче­вид­но, про­фес­сор Энджел вос­поль­зо­вал­ся услу­га­ми како­го-то пресс-бюро, ибо чис­ло выре­зок было неве­ро­ят­но, а источ­ни­ки их раз­бро­са­ны по все­му све­ту. Сооб­ща­лось, напри­мер, о само­убий­стве, кото­рое совер­шил некий лон­до­нец – посре­ди ночи он вдруг соско­чил с посте­ли и с ужа­са­ю­щим кри­ком выбро­сил­ся в окно. Цити­ро­ва­лось сбив­чи­вое, мало­вра­зу­ми­тель­ное пись­мо, отправ­лен­ное редак­то­ру одной из южно­аф­ри­кан­ских газет каким-то фана­ти­ком, кото­рый, про­ана­ли­зи­ро­вав свои сны, про­ро­чил чело­ве­че­ству ужас­ное буду­щее. Из Кали­фор­нии изве­ща­ли о раз­да­че чле­нам одной из тео­соф­ских коло­ний белых одежд для неко­е­го «слав­но­го свер­ше­ния», кото­рое, впро­чем, так и не состо­я­лось; замет­ка из Индии сдер­жан­но повест­во­ва­ла о серьез­ном бес­по­кой­стве сре­ди тузем­цев, начав­шем­ся в кон­це мар­та. Умно­жи­лись оргии вуду на Гаи­ти, а из афри­кан­ских аван­по­стов циви­ли­за­ции доно­си­лись вести о зло­ве­щем ропо­те сре­ди чер­но­ко­жих. Аме­ри­кан­ская адми­ни­стра­ция на Филип­пи­нах отме­ти­ла в этот же пери­од бес­по­кой­ное бро­же­ние сре­ди неко­то­рых пле­мен. В ночь с 22-го на 23‑е мар­та ньюй­орк­ские поли­цей­ские были окру­же­ны тол­па­ми исте­ри­че­ски взвин­чен­ных леван­тин­цев. Весь запад Ирлан­дии испол­нил­ся дики­ми слу­ха­ми, а худож­ник-фан­таст Ардуа-Бон­но выста­вил на весен­нем париж­ском салоне 1926 года бого­мерз­кое полот­но «Ланд­шафт сно­ви­де­ний». А слу­чаи вол­не­ний в пси­хи­ат­ри­че­ских боль­ни­цах были настоль­ко мно­го­чис­лен­ны­ми, что, пожа­луй, толь­ко чудо не поз­во­ли­ло меди­цин­ской бра­тии заме­тить это стран­ное сов­па­де­ние и выве­сти из него какое-либо мисти­че­ское заклю­че­ние. Эта зло­ве­щая кипа выре­зок слу­жи­ла бес­при­страст­ным и неоспо­ри­мым сви­де­тель­ством, и сего­дня я едва ли смо­гу чем-либо оправ­дать свой бес­страст­ный раци­о­на­лизм, побу­див­ший меня рав­но­душ­но отло­жить в сто­ро­ну пожел­тев­шие газет­ные лист­ки. Прав­да, в то вре­мя во мне еще жило убеж­де­ние, что юный Уил­кокс все­го лишь опе­ри­ро­вал неки­ми фак­та­ми, вытя­ну­ты­ми из про­фес­со­ра Эндже­ла во вре­мя их пер­вой встре­чи.

II РАССКАЗ ПОЛИЦЕ СКОГО ИНСПЕКТОРА ЛЕГРАССА

Й

Эти самые фак­ты, бла­го­да­ря кото­рым баре­льеф и сно­ви­де­ния моло­до­го скуль­пто­ра при­об­ре­ли такое огром­ное зна­че­ние для мое­го деда, состав­ля­ют содер­жа­ние вто­рой поло­ви­ны его объ­е­ми­стой руко­пи­си. В раз­го­во­ре с Уил­кок­сом про­фес­сор Энджел, как я пони­маю, живо при­пом­нил, что одна­жды ему уже дово­ди­лось видеть изоб­ра­же­ние это­го адско­го чудо­ви­ща, рав­но как и изу­чать неве­до­мые иеро­гли­фы. И, уж конеч­но, он вспом­нил зло­ве­щее зву­ко­со­че­та­ние «ктул­ху». Все это неожи­дан­ным и весь­ма тре­во­жа­щим обра­зом свя­за­лось у него в голо­ве, а пото­му нет ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, что он весь­ма бес­це­ре­мон­но потре­бо­вал от моло­до­го скуль­пто­ра пред­ста­вить ему всю пол­но­ту кар­ти­ны.

Более ран­ние пере­жи­ва­ния мое­го деда, свя­зан­ные с этой исто­ри­ей, вос­хо­дят к 1908 году – к сем­на­дца­ти­лет­ней дав­но­сти собра­нию Аме­ри­кан­ско­го Архео­ло­ги­че­ско­го обще­ства, состо­яв­ше­му­ся в Сан-Луи. Про­фес­сор Энджел, как и при­ли­че­ство­ва­ло столь круп­но­му авто­ри­те­ту, обла­да­ю­ще­му выда­ю­щи­ми­ся науч­ны­ми дости­же­ни­я­ми, дол­жен был при­нять самое актив­ное уча­стие во всех дис­кус­си­ях. По этой же при­чине он ока­зал­ся одним из пер­вых, к кому обра­ти­лись почтен­ные, но не явля­ю­щи­е­ся чле­на­ми Обще­ства участ­ни­ки собра­ния, кото­рые вос­поль­зо­ва­лись бла­го­при­ят­ным слу­ча­ем, что­бы полу­чить наи­бо­лее ком­пе­тент­ные отве­ты на воз­ник­шие у них вопро­сы и тем самым добить­ся про­фес­си­о­наль­но­го раз­ре­ше­ния сво­их про­блем.

Гла­вой этой деле­га­ции был поли­цей­ский инспек­тор Джон Рей­монд Леграсс, чело­век сред­них лет и доволь­но невы­ра­зи­тель­ной внеш­но­сти, кото­рый, ничуть не подо­зре­вая о том, что в самом непро­дол­жи­тель­ном вре­ме­ни ему пред­сто­ит стать глав­ным объ­ек­том вни­ма­ния всех при­сут­ству­ю­щих, при­был из Ново­го Орле­а­на в надеж­де полу­чить осо­бо­го рода инфор­ма­цию, како­вую ему не уда­лось раз­до­быть ни в одном из мест­ных источ­ни­ков. Он при­нес с собой на собра­ние то, ради чего, соб­ствен­но, и про­де­лал столь дол­гий путь, – гро­теск­ную, оттал­ки­ва­ю­ще­го вида и весь­ма почтен­ной древ­но­сти камен­ную ста­ту­эт­ку, про­ис­хож­де­ние кото­рой сам он нико­им обра­зом не мог опре­де­лить. Не сле­ду­ет думать, что инспек­то­ра Леграс­са хоть в малей­шей сте­пе­ни инте­ре­со­ва­ла архео­ло­гия. Его жела­ние побу­дить уче­ных мужей про­лить свет на нечто досе­ле неиз­вест­ное объ­яс­ня­лось чисто про­фес­си­о­наль­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми. Эта ста­ту­эт­ка, или идол, или фетиш – как ее ни назо­ви попа­ла в руки поли­ции несколь­ко меся­цев тому назад во вре­мя опе­ра­ции по раз­го­ну пред­по­ла­га­е­мых при­вер­жен­цев вуду, про­ве­ден­ной в леси­стых боло­тах к югу от Ново­го Орле­а­на. Одна­ко обряд, свя­зан­ный с этим зло­ве­щим изва­я­ни­ем, был настоль­ко стран­ным и ужас­ным, что даже тем­ные поли­цей­ские сооб­ра­зи­ли, что им дове­лось наткнуть­ся на совер­шен­но неиз­вест­ный досе­ле культ, по сво­е­му дья­воль­ско­му харак­те­ру дале­ко пре­вос­хо­дя­щий самый мрач­ный из всех афри­кан­ских куль­тов вуду. Его про­ис­хож­де­ние оста­ва­лось тай­ной, ибо из схва­чен­ных на месте чле­нов сек­ты не уда­лось выжать абсо­лют­но ниче­го, кро­ме весь­ма пута­ных и неправ­до­по­доб­ных пока­за­ний. Послед­нее обсто­я­тель­ство и поро­ди­ло жела­ние поли­ции уста­но­вить при­ро­ду ужас­но­го сим­во­ла, а через нее, быть может, и про­сле­дить сам культ до его пер­во­ис­точ­ни­ка.

Едва ли инспек­тор Леграсс ожи­дал, что его веще­ствен­ное дока­за­тель­ство вызо­вет такую сен­са­цию, но факт оста­ет­ся фак­том: одно­го лишь взгля­да на при­не­сен­ный им пред­мет было доста­точ­но, что­бы поверг­нуть собрав­ших­ся уче­ных гос­под в край­нюю ажи­о­та­цию. Не теряя вре­ме­ни даром, они стол­пи­лись вокруг инспек­то­ра и при­ня­лись так и эдак раз­гля­ды­вать неболь­шую фигур­ку, чья абсо­лют­ная непо­хо­жесть ни на один из извест­ных нау­ке арте­фак­тов вку­пе с непод­дель­но глу­бо­кой древ­но­стью столь убе­ди­тель­но ука­зы­ва­ли на еще нерас­кры­тые, ухо­дя­щие в седые глу­би­ны веков тай­ны. Ужас­ную камен­ную ста­ту­эт­ку оду­шев­ля­ло нико­му неве­до­мое направ­ле­ние скульп­ту­ры, а на ее туск­лой зеле­но­ва­той поверх­но­сти явно про­сту­па­ли сле­ды неис­чис­ли­мых веков.

Фигур­ка мед­лен­но пере­хо­ди­ла из рук в руки, и, один за дру­гим, уче­ные при­па­да­ли к ней жад­ным взо­ром, желая как мож­но тща­тель­нее озна­ко­мить­ся с этим древним чудом. Насчи­ты­ва­ю­щая от семи до вось­ми дюй­мов в высо­ту ста­ту­эт­ка пора­жа­ла уди­ви­тель­но высо­ким уров­нем худо­же­ствен­но­го испол­не­ния. Она пред­став­ля­ла собой некое чудо­ви­ще, кото­рое, кро­ме кари­ка­тур­ных чело­ве­ко­по­доб­ных очер­та­ний, име­ло голо­ву ось­ми­но­га, лицо, от кото­ро­го исхо­ди­ла мас­са щупа­лец, пори­стое чешуй­ча­тое тело, круп­ные ког­ти на перед­них и зад­них конеч­но­стях и в при­да­чу длин­ные узкие кры­лья за спи­ной. Пре­ис­пол­нен­ное пуга­ю­щей и неесте­ствен­ной зло­бы суще­ство с раз­дув­шим­ся, туч­ным туло­ви­щем в угро­жа­ю­щем полу­при­се­де воз­вы­ша­лось на пря­мо­уголь­ном пье­де­ста­ле, покры­том не под­да­ю­щи­ми­ся про­чте­нию пись­ме­на­ми. Око­неч­но­сти кры­льев каса­лись зад­не­го края пье­де­ста­ла, а длин­ные кри­вые ког­ти согну­тых ниж­них лап охва­ты­ва­ли его перед­ний край. Ось­ми­но­жья голо­ва стра­ши­ли­ща гроз­но накло­ни­лась впе­ред, так что кон­чи­ки лице­вых щупа­лец сви­са­ли на пред­пле­чья чудо­вищ­ных перед­них лап, опи­ра­ю­щих­ся на выгну­тые дугой коле­ни. В целом же ста­ту­эт­ка про­из­во­ди­ла впе­чат­ле­ние живо­го суще­ства, еще более таин­ствен­но­го и зло­ве­ще­го по при­чине глу­бо­кой тай­ны, оку­ты­вав­шей его про­ис­хож­де­ние. Бес­ко­неч­но глу­бо­кая, неис­чис­ли­мая года­ми древ­ность фигур­ки не вызы­ва­ла сомне­ний; при этом в ней не уга­ды­ва­лось ни малей­ше­го наме­ка на связь с какой бы то ни было вет­вью древ­не­го миро­во­го искус­ства, пусть даже отно­ся­ще­го­ся к самым пер­вым про­блес­кам зем­ной циви­ли­за­ции. Поис­ти­не, ее вооб­ще невоз­мож­но было отне­сти ни к како­му вре­мен­но­му пери­о­ду. Даже мате­ри­ал, из кото­ро­го она была изго­тов­ле­на, оста­вал­ся нераз­ре­ши­мой загад­кой, ибо зеле­но­ва­то-чер­ная пори­стая мас­са с золо­ти­сты­ми кра­пин­ка­ми и радуж­ны­ми пере­ли­ва­ми про­сто не мог­ла суще­ство­вать в рам­ках при­выч­ной нам гео­ло­гии или мине­ра­ло­гии. Столь же непо­сти­жи­мы­ми ока­за­лись и зна­ки, рас­сы­пан­ные по все­му пье­де­ста­лу ста­ту­эт­ки. Ни один из участ­ни­ков уче­но­го собра­ния, пред­став­ля­ю­ще­го поло­ви­ну миро­вых авто­ри­те­тов в дан­ной обла­сти, так и не смог най­ти ни малей­ше­го ука­за­ния на их хотя бы отда­лен­ное линг­ви­сти­че­ское род­ство с зем­ны­ми язы­ка­ми. Сим­во­лы эти, рав­но как и сама фигу­ра, и состав­ля­ю­щее ее веще­ство при­над­ле­жа­ли чему-то ужас­но дале­ко­му, чему-то рез­ко отлич­но­му от все­го, что на сей день извест­но чело­ве­ку; в них уга­ды­ва­лись зло­ве­щие наме­ки на некие неза­па­мят­но древ­ние и чудо­вищ­но гре­хов­ные цик­лы бытия, с кото­ры­ми ни окру­жа­ю­щий нас мир, ни наши пред­став­ле­ния о нем не име­ют ниче­го обще­го.

И все же сре­ди всех этих уче­ных мужей, горест­но и мно­го­крат­но пока­чи­вав­ших голо­ва­ми, при­зна­вая свою пол­ную неспо­соб­ность помочь инспек­то­ру, нашел­ся чело­век, испы­тав­ший пре­стран­ное ощу­ще­ние дав­не­го зна­ком­ства как с чудо­вищ­ной ста­ту­эт­кой, так и с пись­ме­на­ми на ней и решив­ший­ся рас­ска­зать об этом при­сут­ству­ю­щим – прав­да, не без чув­ства нелов­ко­сти за ту без­де­ли­цу, о кото­рой взял­ся пове­дать. То был покой­ный ныне Уильям Чен­нинг Уэбб, про­фес­сор антро­по­ло­гии в Прин­стон­ском уни­вер­си­те­те, уче­ный-иссле­до­ва­тель дале­ко не послед­не­го раз­ря­да. Сорок восемь лет тому назад ему дове­лось участ­во­вать в экс­пе­ди­ции по Грен­лан­дии и Ислан­дии, имев­шей целью отыс­кать новые руни­че­ские над­пи­си, но так и не пре­успев­шей в сво­ем начи­на­нии. Одна­ко, зани­ма­ясь иссле­до­ва­ни­я­ми севе­ро-запад­ной части побе­ре­жья Грен­лан­дии, про­фес­сор обна­ру­жил не то выми­ра­ю­щее эски­мос­ское пле­мя, не то про­сто груп­пу при­вер­жен­цев весь­ма стран­но­го куль­та – любо­пыт­ной раз­но­вид­но­сти «дья­во­ло­по­клон­ни­че­ства», – чьи веро­ва­ния пора­зи­ли его сво­ей пред­на­ме­рен­ной кро­во­жад­но­стью и омер­зи­тель­но­стью. Про­чие эски­мо­сы зна­ли об этом куль­те очень мало и гово­ри­ли о нем с содро­га­ни­ем, добав­ляя, одна­ко, что исхо­дит он из бас­но­слов­но дале­ких вре­мен – вре­мен, когда наш мир еще не был создан. Поми­мо отвра­ти­тель­ных обря­дов и чело­ве­че­ских жерт­во­при­но­ше­ний, он уна­сле­до­вал от древ­но­сти стран­ные риту­а­лы, посвя­ща­е­мые выс­ше­му и стар­ше­му из дья­во­лов – Тор­на­су­ку, и про­фес­сор Уэбб тща­тель­но запи­сал из уст ста­ро­го анге­ко­ка – кол­ду­на – фоне­ти­че­ское зву­ча­ние име­ни вер­хов­но­го дья­во­ла, как мож­но более точ­но пере­дав его бук­ва­ми латин­ско­го алфа­ви­та. Но в дан­ную мину­ту для уче­но­го собра­ния более важ­ное зна­че­ние имел тот жут­кий фетиш, кото­ро­му покло­ня­лись обна­ру­жен­ные Уэб­бом при­вер­жен­цы неве­до­мо­го куль­та и вокруг кото­ро­го они исступ­лен­но пля­са­ли, когда над ледя­ны­ми уте­са­ми зани­ма­лась заря. Это был, по утвер­жде­нию про­фес­со­ра, гру­бо выте­сан­ный из кам­ня баре­льеф, несу­щий на себе неве­до­мый чудо­вищ­ный образ и таин­ствен­ные над­пи­си. Насколь­ко он мог при­пом­нить, в самых суще­ствен­ных чер­тах он являл собой гру­бую ана­ло­гию той устра­ша­ю­щей фигу­ре, что пред­ста­ла перед гла­за­ми собрав­ших­ся в Сан-Луи уче­ных мужей.

Это сооб­ще­ние, все­лив­шее в участ­ни­ков собра­ния вполне понят­ную тре­во­гу и удив­ле­ние, вдвое про­тив того взвол­но­ва­ло инспек­то­ра Леграс­са, кото­рый тут же при­нял­ся дони­мать про­фес­со­ра Уэб­ба дотош­ны­ми рас­спро­са­ми. Он при­вез с собою запи­си уст­но­го риту­а­ла, испол­ня­е­мо­го аре­сто­ван­ны­ми при­вер­жен­ца­ми болот­но­го куль­та, и теперь он умо­лял уче­но­го как мож­но более точ­но при­пом­нить зву­ча­ние закля­тий, слы­шан­ных им от эски­мо­сов- дья­во­ло­по­клон­ни­ков. В зале воца­ри­лось поис­ти­не гне­ту­щее мол­ча­ние, когда после скру­пу­лез­но­го сопо­став­ле­ния всех мель­чай­ших подроб­но­стей поли­цей­ский и про­фес­сор объ­яви­ли о фак­ти­че­ском тож­де­стве двух закли­на­ний, услы­шан­ных ими в столь дале­ко отсто­я­щих друг от дру­га гео­гра­фи­че­ских обла­стях. Гра­ни­цы меж­ду сло­ва­ми уга­ды­ва­лись по сохра­нен­ным тра­ди­ци­ей рит­ми­че­ским пау­зам, и, по сути дела, то, что эски­мос­ские шама­ны и жре­цы из луи­зи­ан­ских болот рас­пе­ва­ли перед род­ствен­ны­ми друг дру­гу идо­ла­ми, сво­ди­лось при­мер­но к сле­ду­ю­ще­му: «Лх’н­глуи мгле­на­фхКтул­ху Р’лайх вгах’­на­гл фхтагн».

В одном суще­ствен­ном пунк­те Леграсс обла­дал перед про­фес­со­ром зна­чи­тель­ным пре­иму­ще­ством – неко­то­рые из захва­чен­ных им моло­дых ублюд­ков согла­си­лись повто­рить то, что рас­ска­зы­ва­ли о зна­че­нии этих слов ста­ри­ки. По их утвер­жде­нию, эту фра­зу мож­но было пере­ве­сти так:

«В этом доме в Р’лай­хе бодр­ству­ет в ожи­да­нии мерт­вый Ктул­ху».

А затем, усту­пив все­об­ще­му упор­но­му насто­я­нию, Леграсс более подроб­но рас­ска­зал о сво­ей встре­че с болот­ны­ми идо­ло­по­клон­ни­ка­ми. То была совер­шен­но пора­зи­тель­ная исто­рия, и я ничуть не уди­вил­ся, что она про­из­ве­ла на мое­го деда такое силь­ное впе­чат­ле­ние. То, что пове­дал поли­цей­ский инспек­тор, во мно­гом схо­ди­лось е самы­ми безум­ны­ми виде­ни­я­ми мифо­твор­цев и самы­ми неве­ро­ят­ны­ми измыш­ле­ни­я­ми тео­со­фов. Его сло­ва ука­зы­ва­ли на пора­зи­тель­ную спо­соб­ность вся­че­ско­го неве­же­ствен­но­го сбро­да к кос­ми­че­ско­му мыш­ле­нию – спо­соб­ность, кото­рую до того нико­му бы и в голо­ву не при­шло пред­по­ло­жить в нем.

1 нояб­ря 1907 года в поли­цию Ново­го Орле­а­на посту­пил отча­ян­ный при­зыв о помо­щи, исхо­див­ший из рас­по­ло­жен­но­го к югу от горо­да боло­ти­сто-озер­но­го края. Мест­ных скват­те­ров, по боль­шей части совсем диких, но доб­ро­нрав­ных жите­лей, исчис­ляв­ших свой род от слу­жив­ших еще с Лафи­том вояк, смер­тель­но пере­пу­га­ло некое неве­до­мое явле­ние, застиг­нув­шее их врас­плох посре­ди глу­бо­кой ночи. По всей види­мо­сти, речь шла об оче­ред­ной оргии вуду, но тво­ри­лась она с ужа­са­ю­щим раз­ма­хом, о каком рань­ше никто и не слы­хи­вал: с тех пор, как в чер­ных, насе­лен­ных исча­ди­я­ми ада лесах, куда не смел сунуть носа ни один чест­ный чело­век, начал­ся бес­ко­неч­ный гро­хот там­та­ма, в окрест­ных посе­ле­ни­ях бес­след­но исчез­ли несколь­ко жен­щин и детей. Из чащи леса доно­си­лись исступ­лен­ные вопли, прон­зи­тель­ные виз­ги и душе­раз­ди­ра­ю­щее пение, сопро­вож­да­е­мое беше­ной пляс­кой дья­воль­ских огней. Люди не могут боль­ше все это тер­петь, заклю­чил испу­ган­ный посла­нец скват­те­ров.

На склоне дня, погру­зив­шись в две кон­ные повоз­ки и авто­мо­биль, два десят­ка поли­цей­ских во гла­ве с дро­жа­щим от стра­ха про­вод­ни­ком­скват­те­ром дви­ну­лись в путь. Когда доро­га ста­ла совсем непро­ез­жей, все спе­ши­лись и несколь­ко миль в угрю­мом мол­ча­нии шле­па­ли по боло­ту, про­ди­ра­ясь сквозь ужас­ные кипа­ри­со­вые зарос­ли, куда не про­ни­кал днев­ной свет. Отря­ду пре­граж­да­ли путь урод­ли­вые кор­ни и сви­са­ю­щие вниз зло­ве­щие пет­ли испан­ско­го боро­да­то­го мха; вре­ме­на­ми люди наты­ка­лись то на гру­ду влаж­ных кам­ней, то на стран­ные руи­ны, гне­ту­щее впе­чат­ле­ние от кото­рых уси­ли­ва­лось наме­ка­ми про­вод­ни­ка на дья­воль­ский облик оби­та­те­лей этих мест; всю эту уны­лую кар­ти­ну допол­ня­ли узло­ва­тые, гни­ю­щие ство­лы дере­вьев и зам­ше­лые болот­ные ост­ров­ки. Нако­нец пока­за­лось селе­ние скват­те­ров, пред­став­ляв­шее собой жал­кое ско­пи­ще убо­гих хижин, и сей­час же со всех сто­рон к отря­ду бро­си­лись их исте­ри­че­ски взвин­чен­ные оби­та­те­ли с фона­ря­ми в руках. В одно мгно­ве­ние они тес­но обсту­пи­ли воору­жен­ных людей. Где-то дале­ко за селе­ни­ем слы­шал­ся глу­хой рокот там­та­ма, сквозь кото­рый через непра­виль­ные интер­ва­лы, соот­вет­ству­ю­щие изме­не­нию направ­ле­ния вет­ра, про­би­ва­лись леде­ня­щие душу кри­ки. Сквозь хилое мел­ко­ле­сье, через кото­рое в лес­ном мра­ке вились бес­ко­неч­ные тро­пы, мож­но было раз­гля­деть крас­но­ва­тые вспыш­ки дале­ких кост­ров. Никто из оро­бев­ших скват­те­ров, даже рискуя сно­ва быть бро­шен­ным на про­из­вол судь­бы, не согла­сил­ся про­дви­нуть­ся ни на дюйм впе­ред по направ­ле­нию к месту, где про­хо­дил нече­сти­вый шабаш идо­ло­по­клон­ни­ков, а пото­му Леграс­су и девят­на­дца­ти его сото­ва­ри­щам при­шлось одним, без помо­щи про­вод­ни­ка„ ныр­нуть под чер­ные сво­ды страш­но­го леса, куда никто из них преж­де не сту­пал и ногой.

Забо­ло­чен­ная мест­ность, в кото­рую всту­пи­ла поли­ция, издав­на поль­зо­ва­лось дур­ной сла­вой. Ходи­ли леген­ды о таин­ствен­ном озе­ре, недо­ступ­ном взо­ру обыч­но­го смерт­но­го, в кото­ром живет огром­ное, поли­по­об­раз­ное белое стра­ши­ли­ще со све­тя­щи­ми­ся гла­за­ми, а из испу­ган­но­го шепо­та скват­те­ров мож­но было понять, что в пол­ночь из под­зем­ных глу­бо­ких пещер на покло­не­ние ему выле­та­ют дья­во­лы с кры­лья­ми лету­чих мышей. Так пове­лось, гово­ри­ли они, задол­го до Д’И­бер­ви­ля, до Ле Саля, до крас­но­ко­жих индей­цев и даже до того, как в окрест­ных лесах появи­лись пер­вые зве­ри и пти­цы. Один взгляд на этот кош­мар озна­ча­ет немед­лен­ную и мучи­тель­ную смерть, но вви­ду того, что чудо­ви­ще не раз явля­лось к посе­ля­нам во сне, они слиш­ком хоро­шо зна­ли об этом и пред­по­чи­та­ли дер­жать­ся от него подаль­ше. Прав­да, нынеш­няя вуду­ист­ская оргия про­ис­хо­ди­ла на гра­ни­це запрет­ной тер­ри­то­рии, но этот уча­сток боло­та и сам по себе был доста­точ­но зло­ве­щим, и Леграс­су при­шло в голо­ву, что, может быть, место, на кото­ром свер­ша­лось идо­ло­по­клон­ни­че­ство, все­ля­ло в скват­те­ров боль­ший ужас, неже­ли сопро­вож­дав­шие его буй­ство и душе­раз­ди­ра­ю­щие кри­ки.

Толь­ко вели­кий поэт или неиз­ле­чи­мый безу­мец мог бы подыс­кать сло­ва для того, что­бы изоб­ра­зить мно­го­го­ло­сый гвалт, доно­сив­ший­ся до людей Леграс­са, когда сквозь чер­ную тря­си­ну они про­ди­ра­лись навстре­чу крас­но­му заре­ву и глу­хо­му роко­ту там­та­ма. Эти дикие вопли, каза­лось, выры­ва­лись отча­сти из чело­ве­че­ских, отча­сти из зве­ри­ных гло­ток, и поли­цей­ские зами­ра­ли от стра­ха, когда слы­ша­ли, как люди изда­ва­ли зве­ри­ный рык, а зверь гово­рил язы­ком чело­ве­ка. Неистов­ство, при­су­щее живот­но­му миру, и орги­а­сти­че­ская раз­нуз­дан­ность чело­ве­ка спле­та­лись в еди­ный адский хор, и все эти исступ­лен­ные вопли, виз­ги и прон­зи­тель­ные, слов­но пти­чьи, кри­ки под­ни­ма­лись над зем­лей и уно­си­лись в дья­воль­ские выси; чело­ве­че­ский слух едва Мог выно­сить их гул­кое эхо, что мета­лось посре­ди этих мрач­ных лесов подоб­но буй­ным поры­вам зло­бы, высво­бо­див­шим­ся из непо­сти­жи­мых бездн ада. По вре­ме­нам нестрой­ные завы­ва­ния и вопли сме­ня­лись раз­ме­рен­ным, рит­ми­че­ским речи­та­ти­вом, и из огром­но­го содру­же­ства гло­ток, изда­ли кажу­ще­го­ся хоро­шо вышко­лен­ным хором сума­сшед­ших пав­ли­нов, выры­ва­лось моно­тон­ное пение, в кото­ром посто­ян­но повто­ря­лась одна и та же риту­аль­ная фор­му­ла:

«Пх’н­глуи мглв’­на­фх ктул­ху р’лайх вгах’­на­гл фхтагн».

Кро­ны дере­вьев ста­но­ви­лись все реже, ство­лы их – все тонь­ше, и нако­нец люди Леграс­са бук­валь­но наткну­лись на место, где про­ис­хо­ди­ла оргия. Чет­ве­ро из них от ужа­са едва усто­я­ли на ногах, один упал без созна­ния, а двое раз­ра­зи­лись безум­ны­ми воп­ля­ми, кото­рые, к сча­стью, пото­ну­ли в общей како­фо­нии и не были услы­ша­ны идо­ло­по­клон­ни­ка­ми. Леграсс плес­нул холод­ной водой в лицо поте­ряв­ше­му созна­ние поли­цей­ско­му, и весь отряд, заво­ро­жен­ный кош­мар­ным зре­ли­щем, застыл на месте.

Взгля­ду вновь при­быв­ших открыл­ся тра­вя­ни­стый ост­ро­вок пло­ща­дью око­ло акра, без­ле­сый и доволь­но сухой, несмот­ря на окру­жав­шее его со всех сто­рон боло­то. Посре­ди него ска­ка­ла, вих­ля­лась и кру­жи­лась неопи­су­е­мо урод­ли­вая чело­ве­че­ская орда, какую едва ли мог­ло пред­ста­вить себе даже извра­щен­ное вооб­ра­же­ние Сима или Анга­рол­лы. Сбро­сив одеж­ды, этот пест­рый сброд мычал, бле­ял и ревел по осли­но­му, кор­чась в дикой пляс­ке вокруг чудо­вищ­но огром­но­го, выло­жен­но­го широ­ким коль­цом кост­ра; в самом цен­тре огнен­но­го кру­га, вре­мя от вре­ме­ни про­гля­ды­вая сквозь колеб­лю­щу­ю­ся заве­су пла­ме­ни, сто­ял мас­сив­ный, око­ло вось­ми футов в высо­ту, гра­нит­ный моно­лит, на вер­шине кото­ро­го, несо­из­ме­ри­мая с его гро­мад­ны­ми раз­ме­ра­ми, поко­и­лась зло­ве­ще­го вида рез­ная ста­ту­эт­ка. С деся­ти эша­фо­тов, через пра­виль­ные про­ме­жут­ки рас­став­лен­ных вокруг опо­я­сан­но­го пла­ме­нем моно­ли­та, сви­са­ли, уро­нив голо­вы, до неузна­ва­е­мо­сти изуро­до­ван­ные, бес­по­мощ­ные тела зло­счаст­ных скват­те­ров, ранее исчез­нув­ших из окрест­ных посе­ле­ний, а внут­ри обра­зу­е­мо­го ими ужас­но­го коль­ца бес­но­вал­ся безум­ный хоро­вод идо­ло­по­клон­ни­ков, бес­ко­неч­ной лен­той виясь сле­ва напра­во меж­ду коль­цом мерт­вых тел и коль­цом огня.

И, может быть, толь­ко излиш­няя впе­чат­ли­тель­ность или же дале­ко отда­ю­ще­е­ся эхо были повин­ны в том, что одно­му из поли­цей­ских, испан­цу по про­ис­хож­де­нию, почу­ди­лось, буд­то из рас­по­ло­жен­ных поодаль и скры­тых густой тенью заро­с­лей, из само­го серд­ца это­го мрач­но­го леса древ­них пре­да­ний и ужа­сов, кто-то зло­ве­ще вто­рил свер­шав­ше­му­ся на поляне риту­а­лу. Встре­тив­шись позд­нее с этим чело­ве­ком – а зва­ли его Хосеф Д. Гал­вец, – я убе­дил­ся, что он и в самом деле обла­да­ет неве­ро­ят­но раз­ви­тым вооб­ра­же­ни­ем. В раз­го­во­ре со мной он зашел еще даль­ше в» сво­их утвер­жде­ни­ях – он стал уве­рять меня, что слы­шал так­же хло­па­нье чьих-то огром­ных кры­льев и чув­ство­вал на себе взгляд страш­ных све­тя­щих­ся глаз, а за даль­ни­ми дере­вья­ми ему при­ви­де­лась некая горо­по­доб­ная белая мас­са. Но тогда мне поду­ма­лось, что он про­сто черес­чур наслу­шал­ся вся­ких мест­ных поба­се­нок. Впро­чем, заме­ша­тель­ство потря­сен­ных поли­цей­ских про­дли­лось все­го лишь несколь­ко мгно­ве­ний. Чув­ство дол­га пере­си­ли­ло страх, и несмот­ря на то, что бес­ну­ю­ща­я­ся тол­па насчи­ты­ва­ла доб­рую сот­ню идо­ло­по­клон­ни­ков, пред­во­ди­тель­ству­е­мый Леграс­сом отряд, поло­жив­шись на силу огне­стрель­но­го ору­жия, реши­тель­но вре­зал­ся в ряды омер­зи­тель­но­го сбро­да. После­до­вав­шие за этим пять минут дико­го шума и хао­са не под­да­ют­ся опи­са­нию. Посы­па­лись мощ­ные уда­ры, загре­ме­ли выстре­лы – и вско­ре вся завы­ва­ю­щая орда бро­си­лась нау­тек. Когда же опе­ра­ция закон­чи­лась, Леграсс насчи­тал сорок семь угрю­мых, насу­пив­ших­ся плен­ни­ков, кото­рым он и при­ка­зал немед­лен­но одеть­ся и лечь на зем­лю меж­ду дву­мя шерен­га­ми поли­цей­ских. Пяте­ро из идо­ло­по­клон­ни­ков оста­лись лежать мерт­вы­ми, а дво­их, полу­чив­ших серьез­ные ране­ния, – унес­ли на импро­ви­зи­ро­ван­ных носил­ках их това­ри­щи. Сто­яв­шая на гра­нит­ном стол­пе ста­ту­эт­ка, была, есте­ствен­но, кон­фис­ко­ва­на и достав­ле­на инспек­то­ром в поли­цей­ский уча­сток.

Не успев как сле­ду­ет отдох­нуть после дол­го­го и уто­ми­тель­но­го обрат­но­го пути, Леграсс при­сту­пил к допро­сам. Плен­ни­ки ока­за­лись людь­ми сме­шан­ной кро­ви, крайне низ­ко­го соци­аль­но­го поло­же­ния и явно абер­рант­но­го умствен­но­го типа. В боль­шин­стве сво­ем то были мат­ро­сы, потом­ки негров и мула­тов, эми­гри­ро­вав­ших, глав­ным обра­зом, из Вест-Индии и с пор­ту­галь­ских ост­ро­вов Зеле­но­го Мыса (а имен­но, с ост­ро­ва Бра­ва). Как раз они-то и при­внес­ли в этот пест­рый культ эле­мен­ты вуду­из­ма. Но не успе­ли сле­до­ва­те­ли задать и деся­ти вопро­сов аре­сто­ван­ным, как обна­ру­жи­лось, что в испо­ве­ду­е­мом ими куль­те заклю­ча­лось нечто более глу­бо­кое и древ­нее, неже­ли обыч­ный негри­тян­ский фети­шизм. Эти жал­кие созда­ния, явив­ши­е­ся про­дук­том веко­вой дегра­да­ции и неве­же­ства, с уди­ви­тель­ным упор­ством отста­и­ва­ли истин­ность сво­е­го отвра­ти­тель­но­го сим­во­ла веры.

Пред­ме­том их покло­не­ния, как они утвер­жда­ли, были вели­кие Вла­сти­те­ли Древ­но­сти, при­шед­шие в наш недав­но заро­див­ший­ся мир с неба и жив­шие в нем задол­го до появ­ле­ния пер­вых людей. Теперь Вла­сти­те­ли Древ­но­сти ушли под зем­лю и скры­лись в мор­ских водах, но их мерт­вые тела посред­ством сно­ви­де­ний пове­да­ли свои тай­ны пер­вым людям на Зем­ле, кото­рые и созда­ли на их осно­ве веч­но живу­щий культ. Про­дол­жа­те­ля­ми его и были плен­ни­ки Леграс­са. Они были уве­ре­ны, что их веро­ва­ния суще­ство­ва­ли и будут суще­ство­вать, хоро­нясь от всех в тай­ных, раз­бро­сан­ных по все­му миру местах, до той поры, пока не вос­ста­нет из сво­е­го тем­но­го дома в могу­чем горо­де Р’лайх вели­кий жрец Ктул­ху и не забе­рет всю Зем­лю под свою власть, как это уже было в неза­па­мят­ные вре­ме­на. Одна­жды, когда звез­ды пода­дут ему тай­ный сиг­нал, он непре­мен­но воз­зо­вет к сво­им при­вер­жен­цам, и тай­ный культ будет готов осво­бо­дить его.

А до той поры ничто боль­ше не долж­но быть ска­за­но вслух. Свя­щен­ную тай­ну не вырвать из поклон­ни­ков куль­та ника­ки­ми мучи­тель­ны­ми пыт­ка­ми.

Чело­век – отнюдь не един­ствен­ная мыс­ля­щая тварь на Зем­ле, ибо для под­дер­жа­ния веры в немно­гих сво­их адеп­тах из веч­но­го мра­ка уже появ­ля­лись некие суще­ства. Но это были не вели­кие Вла­сти­те­ли Древ­но­сти. Ни один чело­век не видел Вла­сти­те­лей Древ­но­сти. Что же до рез­но­го идо­ла, то он изоб­ра­жа­ет Вели­ко­го Ктул­ху, и никто не может ска­зать, подоб­ны ли ему осталь­ные Вла­сти­те­ли Древ­но­сти, рав­но как никто из людей не суме­ет про­честь древ­нюю над­пись на пье­де­ста­ле идо­ла, при­бли­зи­тель­ное содер­жа­ние кото­рой пере­да­ет­ся из уст в уста. Впро­чем, сам риту­аль­ный напев не явля­ет­ся тай­ной – его лишь нель­зя про­из­но­сить гром­ко в при­сут­ствии непо­свя­щен­ных. Напев этот озна­ча­ет: «В сво­ем доме в Р’лай­хе мерт­вый Ктул­ху бодр­ству­ет в ожи­да­нии».

Позд­нее лишь двое из аре­сто­ван­ных были при­зна­ны доста­точ­но нор­маль­ны­ми для того, что­бы отпра­вить­ся на висе­ли­цу за совер­шен­ные ими зло­де­я­ния, осталь­ных же пере­да­ли в раз­лич­ные пси­хи­че­ские лечеб­ни­цы. Все они, впро­чем, отри­ца­ли свое соуча­стие в убий­ствах несчаст­ных скват­те­ров, утвер­ждая, что они были совер­ше­ны Чер­ны­ми Кры­ла­ты­ми Бога­ми, при­быв­ши­ми к ним на празд­не­ство из неза­па­мят­но древ­не­го места собра­ний в насе­лен­ном при­зра­ка­ми лесу. Добить­ся более ясно­го рас­ска­за от этих сла­бо­ум­ных мисти­ков было невоз­мож­но. Все све­де­ния, кото­ры­ми рас­по­ла­га­ла поли­ция, были вытя­ну­ты глав­ным обра­зом из пре­ста­ре­ло­го мети­са по име­ни Каст­ро, заявив­ше­го, что дав­ным-дав­но суд­но, на кото­ром он пла­вал, захо­ди­ло в необо­зна­чен­ные на кар­те пор­ты и что ему дово­ди­лось раз­го­ва­ри­вать с живу­щи­ми в горах Кита бес­смерт­ны­ми жре­ца­ми куль­та.

Ста­рый Каст­ро при­пом­нил обрыв­ки ужас­ной леген­ды, по сво­ей дико­сти затме­ва­ю­щей все измыш­ле­ния тео­со­фов. В ней дело пред­став­ля­ет­ся так, буд­то чело­век и окру­жа­ю­щий его мир появи­лись совсем недав­но и нена­дол­го.

Были века, когда на Зем­ле пра­ви­ли дру­гие созда­ния, и у них были свои вели­кие горо­да. По сло­вам Каст­ро, Бес­смерт­ные Китай­цы сооб­щи­ли ему, что их остан­ки все еще нахо­дят в виде цик­ло­пи­че­ских руин на ост­ро­вах Тихо­го оке­а­на. Все эти созда­ния умер­ли за мно­гие и мно­гие тыся­че­ле­тия до появ­ле­ния на Зем­ле людей, но суще­ству­ет тай­ное сред­ство ожи­вить их – нуж­но лишь дождать­ся вре­ме­ни, когда звез­ды зай­мут нуж­ное поло­же­ние в кру­го­во­ро­те веч­но­сти. Эти древ­ние созда­ния и сами яви­лись на Зем­лю со звезд, при­не­ся с собой соб­ствен­ные изоб­ра­же­ния.

Вели­кие Вла­сти­те­ли Древ­но­сти, про­дол­жал Каст­ро, не состо­ят из пло­ти и кро­ви. Конеч­но, у них есть опре­де­лен­ная фор­ма, что и дока­зы­ва­ет эта изго­тов­лен­ная на звез­дах ста­ту­эт­ка, но они созда­ны не из плот­но­го веще­ства. Когда-то звез­ды зани­ма­ли бла­го­при­ят­ное поло­же­ние, и они мог­ли, про­плы­вая по кос­ми­че­ским без­днам, пере­хо­дить из одно­го мира в дру­гой, но потом звез­ды рас­по­ло­жи­лись худо, и их жиз­ни настал конец. Но и не будучи живы­ми, они нико­гда не уми­ра­ют до кон­ца. Сей­час все они лежат под камен­ны­ми сво­да­ми домов вели­ко­го горо­да Р’лай­ха, сохра­ня­е­мые закли­на­ни­я­ми могу­че­го Ктул­ху для гря­ду­ще­го вос­кре­се­ния, кото­рое насту­пит в час, когда звез­ды и Зем­ля сно­ва будут бла­го­склон­ны к ним. Но в тот момент осво­бож­де­нию их тел долж­на поспо­соб­ство­вать какая-то посто­рон­няя сила. Закли­на­ния, сохра­ня­ю­щие их в цело­сти и сохран­но­сти, в то же вре­мя пре­пят­ству­ют им самим даже чуть-чуть сдви­нуть­ся с места, и им оста­ет­ся толь­ко лежать без сна во мра­ке и думать свои думы до тех пор, пока над ними не про­ка­тят­ся неис­чис­ли­мые мил­ли­о­ны лет. Они зна­ют, что про­ис­хо­дит во Все­лен­ной, ибо обща­ют­ся пере­да­чей мыс­ли на рас­сто­я­нии. Даже сей­час они раз­го­ва­ри­ва­ют меж­ду собой в сво­их камен­ных гроб­ни­цах. Когда после бес­ко­неч­ных вре­мен хао­са при­шли пер­вые люди, вели­кие Вла­сти­те­ли Древ­но­сти сооб­щи­ли само­му чут­ко­му из них о сво­ем суще­ство­ва­нии, воз­дей­ствуя на него через сно­ви­де­ния, ибо толь­ко так их язык может быть понят создан­ны­ми из пло­ти мле­ко­пи­та­ю­щи­ми суще­ства­ми.

Тогда-то, шеп­тал Каст­ро, пер­вые избран­ные и созда­ли культ покло­не­ния малым идо­лам, при­не­сен­ным Вла­сти­те­ля­ми Древ­но­сти с тем­ных звезд и явлен­ным новым жите­лям Зем­ли. Культ этот будет жить до той поры, пока звез­ды сно­ва не при­мут пра­виль­ное рас­по­ло­же­ние, а жре­цы тай­но­го куль­та не выз­во­лят Ктул­ху из его гроб­ни­цы, что­бы затем ожи­вить его под­дан­ных и воз­об­но­вить его прав­ле­ние на Зем­ле. Когда насту­пит этот час, чело­ве­че­ство и само смо­жет стать таким же, как вели­кие Вла­сти­те­ли Древ­но­сти, – таким же воль­ным и необуз­дан­ным, живу­щим по ту сто­ро­ну добра и зла, пре­зи­ра­ю­щим зако­ны и нор­мы мора­ли; и тогда все люди будут кри­чать, уби­вать друг дру­га и пиро­вать в вели­кой радо­сти. А потом осво­бож­ден­ные Вла­сти­те­ли Древ­но­сти научат их кри­чать, уби­вать и радо­вать­ся по-ново­му, а еще потом вся Зем­ля вос­пла­ме­нит­ся в холо­ко­сте экс­та­за и осво­бож­де­ния. Но до той поры тай­ный культ дол­жен посред­ством издрев­ле уста­нов­лен­ных риту­а­лов хра­нить память о былом и пред­ве­щать гря­ду­щее явле­ние вели­ких Вла­сти­те­лей Древ­но­сти.

В те отда­лен­ные от нас вре­ме­на отдель­ные избран­ни­ки мог­ли бесе­до­вать с лежа­щи­ми в гроб­ни­цах Вели­ки­ми Бога­ми, но потом что-то слу­чи­лось, и вели­кий камен­ный город Р’лайх со все­ми сво­и­ми моно­ли­та­ми и гроб­ни­ца­ми погру­зил­ся в оке­ан, чьи глу­бо­кие, испол­нен­ные пер­во­род­ной тай­ны воды, сквозь кото­рые не дано про­ник­нуть даже мыс­ли, пре­рва­ли это транс­цен­дент­ное обще­ние. Но память о нем нико­гда не умрет, и Вер­хов­ные Жре­цы гово­рят, что когда звез­ды сно­ва зай­мут пра­виль­ное рас­по­ло­же­ние, город под­ни­мет­ся из оке­ан­ских бездн. Тогда из Зем­ли вый­дут заплес­не­ве­лые и зло­ве­щие чер­ные зем­ные духи и при­не­сут непо­сти­жи­мые вести, собран­ные ими в пеще­рах под неве­до­мы­ми ныне людям участ­ка­ми мор­ско­го дна. Но о них ста­рый Каст­ро не осме­лил­ся гово­рить более подроб­но. Он поспеш­но обо­рвал свою речь, и уже ника­кие уго­во­ры и любез­но­сти не мог­ли заста­вить его сно­ва заго­во­рить на эту тему. О под­лин­ных раз­ме­рах Вла­сти­те­лей Древ­но­сти он боял­ся даже помя­нуть. Самое серд­це тай­но­го куль­та рас­по­ло­же­но посре­ди непро­хо­ди­мых пустынь Ара­вии, где, зата­ив­шись сре­ди пес­ков, на кото­рые не бро­сал взгляд ни один смерт­ный, гре­зит во сне Ирем, Город Колонн. Культ Ктул­ху не имел ника­ко­го отно­ше­ния к евро­пей­ским ведов­ским куль­там и фак­ти­че­ски неиз­ве­стен нико­му, кро­ме его при­вер­жен­цев. В сущ­но­сти, ни в одной оккульт­ной кни­ге не встре­ча­ет­ся ника­ких вос­по­ми­на­ний о нем, хотя Бес­смерт­ные Китай­цы гово­ри­ли, что в напи­сан­ном безум­ным ара­бом Абду­лом Аль-Хаз­ре­дом «Некро­но­ми­коне» посвя­щен­ные могут уло­вить глу­бин­ный, тай­ный, доступ­ный лишь очень немно­гим смысл; осо­бен­но же мно­го­зна­чи­тель­ным явля­ет­ся зна­ме­ни­тое дву­сти­шие, о кото­ром до сих пор ходит мно­го вся­че­ских тол­ков:

То не мерт­во, что веч­ность охра­ня­ет, Смерть вме­сте с веч­но­стью порою уми­ра­ет.

Леграсс, потря­сен­ный и не в малой сте­пе­ни оза­да­чен­ный пока­за­ни­я­ми ста­ро­го мети­са, при­нял­ся выис­ки­вать хотя бы при­бли­зи­тель­ные исто­ки обна­ру­жен­но­го им куль­та, но все впу­стую. Види­мо, Каст­ро был прав, утвер­ждая, что его оку­ты­ва­ет непро­ни­ца­е­мая тай­на. Спе­ци­а­ли­сты из мест­но­го Тью­лейн­ско­го уни­вер­си­те­та не смог­ли про­лить свет на про­ис­хож­де­ние куль­та, рав­но как и ска­зать что-нибудь вра­зу­ми­тель­ное по пово­ду ста­ту­эт­ки, а пото­му обес­ку­ра­жен­ный поли­цей­ский инспек­тор обра­тил­ся к выс­шим авто­ри­те­там в этой обла­сти, одна­ко един­ствен­ным, что он от них услы­шал, был отчет про­фес­со­ра Уэб­ба об экс­пе­ди­ции в Грен­лан­дию.

Лихо­ра­доч­ный инте­рес, вызван­ный сре­ди чле­нов Архео­ло­ги­че­ско­го обще­ства рас­ска­зом Леграс­са и его необык­но­вен­ной ста­ту­эт­кой, отра­зил­ся в после­до­вав­шей затем ожив­лен­ной пере­пис­ке при­сут­ство­вав­ших на собра­нии спе­ци­а­ли­стов, хотя офи­ци­аль­ные пуб­ли­ка­ции Обще­ства лишь вскользь упо­мя­ну­ли о слу­чив­шем­ся. Осто­рож­ность – пер­вей­шая запо­ведь для тех, кто при­вык частень­ко наты­кать­ся на откро­вен­ное шар­ла­тан­ство и наду­ва­тель­ство. Зага­доч­ную фигур­ку Леграсс пере­дал на вре­мя про­фес­со­ру Уэб­бу, но по смер­ти послед­не­го она сно­ва вер­ну­лась к пер­во­на­чаль­но­му вла­дель­цу и хра­ни­лась в его доме, где мне и дове­лось не столь дав­но ее уви­деть. Без вся­ких сомне­ний, эта ужас­ная ста­ту­эт­ка род­ствен­на баре­лье­фу, сде­лан­но­му во сне юным Уил­кок­сом.

Я ничуть не уди­вил­ся тому, что дед мой был так взвол­но­ван рас­ска­зом скуль­пто­ра, ибо лег­ко пред­ста­вить себе, какие мыс­ли ста­ли роить­ся у него голо­ве, когда через несколь­ко лет после того, как Леграсс про­де­мон­стри­ро­вал уче­ным мужам свою таин­ствен­ную ста­ту­эт­ку, он вдруг встре­тил­ся с чело­ве­ком, не толь­ко уви­дев­шим во сне то же самое изоб­ра­же­ние и те же самые иеро­гли­фы на нем, но и сумев­шим дос­ко­наль­но вос­про­из­ве­сти несколь­ко слов из уст­ной фор­му­лы, оди­на­ко­во про­из­но­си­мой и дья­во­ло­по­клон­ни­ка­ми, и ублю­доч­ны­ми при­вер­жен­ца­ми куль­та из луи­зи­ан­ских болот. Совер­шен­но есте­ствен­ным было и то, что про­фес­сор Энджел немед­лен­но взял­ся за дело, про­явив в сво­их иссле­до­ва­ни­ях неве­ро­ят­ную энер­гию и высо­чай­шую скру­пу­лез­ность истин­но­го уче­но­го; впро­чем, как я уже гово­рил, в то вре­мя я все еще подо­зре­вал моло­до­го Уил­кок­са в недоб­ро­со­вест­но­сти. В самом деле, мог же он кра­ем уха услы­шать о том, что про­ис­хо­ди­ло на уче­ном собра­нии, и наро­чи­то мисти­фи­ци­ро­вать мое­го деда вымыш­лен­ны­ми сно­ви­де­ни­я­ми, дабы набить себе цену в гла­зах цени­те­лей искус­ства. Мой скеп­ти­цизм силь­но поко­ле­ба­ли дедов­ские запи­си снов дру­гих людей, а так­же огром­ная кипа газет­ных выре­зок, под­твер­ждав­ших те же фак­ты. После тща­тель­но­го повтор­но­го изу­че­ния руко­пи­си и сопо­став­ле­ния выпи­сок из тео­соф­ских и антро­по­ло­ги­че­ских тру­дов с рас­ска­зом Леграс­са я отпра­вил­ся в Про­ви­денс, все еще наме­ре­ва­ясь при встре­че с юным скуль­пто­ром выска­зать ему свои упре­ки за столь непо­чти­тель­ное обхож­де­ние с пре­ста­ре­лым уче­ным.

Уил­кокс по-преж­не­му про­жи­вал в доме «Флер де Лис», ока­зав­шем­ся пре­сквер­ной вик­то­ри­ан­ской ими­та­ци­ей бре­тон­ско­го архи­тек­тур­но­го сти­ля сем­на­дца­то­го сто­ле­тия, нахаль­но выста­вив­шей свой ошту­ка­ту­рен­ный фасад из скром­ной шерен­ги милых коло­нист­ских доми­ков, постро­ен­ных на древ­нем хол­ме под сенью церк­ви, увен­чан­ной пре­крас­ней­шим в Аме­ри­ке геор­ги­ан­ским шпи­лем. Я застал его за рабо­той и, огля­дев рас­став­лен­ные тут и там скульп­ту­ры, тот­час же оце­нил его высо­чай­ший и ори­ги­наль­ней­ший талант. Я уве­рен, что в свое вре­мя о нем заго­во­рят как об одном из луч­ших вая­те­лей-дека­ден­тов. Ему уда­лось вопло­тить в глине и мра­мо­ре тот томи­тель­но-страш­ный мир ноч­ных виде­ний и фан­та­зий, кото­рый Артур Мей­чен отоб­ра­зил в сво­ей про­зе, а Кларк Эштон Смит – в поэ­зии и живо­пи­си. Смуг­лый, хруп­кий, не слиш­ком опрят­ный на вид, он вяло отклик­нул­ся на мой стук в дверь, а затем, не под­ни­ма­ясь со сту­ла, спра­вил­ся, по како­му делу я пожа­ло­вал. Когда я пред­ста­вил­ся, он несколь­ко ожи­вил­ся и сде­лал вид, что мое появ­ле­ние заин­те­ре­со­ва­ло его, но не более того. Его мож­но было понять: ведь мой дед, воз­бу­див любо­пыт­ство скуль­пто­ра сво­и­ми попыт­ка­ми раз­га­дать его стран­ные сны, при этом так и не объ­яс­нил, зачем ему все это пона­до­би­лось. Я тоже не стал рас­про­стра­нять­ся на эту тему, но попы­тал­ся как мож­но дели­кат­нее вызвать его на откро­вен­ность. Очень ско­ро я убе­дил­ся в его пол­ней­шей искрен­но­сти – во вся­ком слу­чае, о сво­их сно­ви­де­ни­ях он тол­ко­вал в мане­ре, не остав­ля­ю­щей в этом ника­ких сомне­ний. По-види­мо­му, они оста­ви­ли глу­бо­кий след в его душе и необык­но­вен­но повли­я­ли на все его твор­че­ство – одна из его ужа­са­ю­щих скульп­тур осо­бен­но потряс­ла меня спо­соб­но­стью наве­вать самые мрач­ные мыс­ли. Ее про­то­ти­пом мог быть толь­ко баре­льеф, вызван­ный к жиз­ни его же соб­ствен­ным жут­ким сно­ви­де­ни­ем, но более чет­кие очер­та­ния скульп­ту­ры, несо­мнен­но, сфор­ми­ро­ва­лись под рука­ми худож­ни­ка. Конеч­но же, это было то самое гигант­ское чудо­ви­ще, о кото­ром он бес­связ­но гово­рил в бре­ду. Вско­ре я до кон­ца уве­рил­ся в том, что Уил­кокс и в самом деле ниче­го не знал о тай­ном куль­те, за исклю­че­ни­ем, пожа­луй, ничтож­ных подроб­но­стей, запом­нив­ших­ся ему в ходе крайне при­страст­но­го допро­са, кото­ро­му он под­верг­ся со сто­ро­ны мое­го деда. И все же я отча­ян­но цеп­лял­ся за мысль, что мой собе­сед­ник мог бы при­об­ре­сти свои ужас­ные впе­чат­ле­ния иным путем.

О сво­их снах он рас­ска­зы­вал все в той же при­чуд­ли­вой, роман­ти­че­ской мане­ре, поз­во­ляв­шей с леде­ня­щей душу отчет­ли­во­стью пред­ста­вить цик­ло­пи­че­ский город, сло­жен­ный из или­стых, позе­ле­нев­ших от вла­ги кам­ней (гео­мет­рия его, пояс­нил Уил­кокс каким-то стран­ным тоном, была абсо­лют­но неве­ро­ят­ной), и услы­шать этот зло­ве­щий, настой­чи­вый, непре­рыв­ный полу­зов-полув­ну­ше­ние из-под Зем­ли: «Ктул­ху фхтагн, ктул­ху фхтагн…» Я знал, что эти сло­ва состав­ля­ли часть жут­кой фра­зы, повест­ву­ю­щей о полу­сон­ном бде­нии мерт­во­го Ктул­ху в камен­ной гроб­ни­це, и при­зна­юсь, что, несмот­ря на весь мой раци­о­на­лизм, они потряс­ли меня до глу­би­ны души. И сно­ва мне пока­за­лось, что Уил­кокс отку­да-нибудь да про­слы­шал о дья­воль­ском куль­те – про­сто этот факт зате­рял­ся в мас­се столь же ужас­ных све­де­ний, кото­рые он когда-то почерп­нул из книг или измыс­лил соб­ствен­ным умом. Мог­ло же слу­чить­ся так, что при столь обострен­ной чув­стви­тель­но­сти, свой­ствен­ной моло­до­му скуль­пто­ру, мимо­лет­но наве­ян­ный образ нашел под­со­зна­тель­ное вопло­ще­ние в его снах, затем в баре­лье­фе и, нако­нец, в страш­ной скульп­ту­ре, кото­рую я уви­дел в его мастер­ской. В таком слу­чае обман, кото­ро­му под­дал­ся мой дед, носил абсо­лют­но невин­ный харак­тер. Явно отно­сясь к весь­ма впе­чат­ли­тель­но­му и не очень вос­пи­тан­но­му типу людей, моло­дой чело­век не совсем отве­чал мое­му вку­су, но при этом я не мог отка­зать ему ни в гени­аль­но­сти, ни в поря­доч­но­сти. Рас­про­щал­ся я с ним вполне дру­же­ски, поже­лав успе­ха во всех его талант­ли­вых начи­на­ни­ях.

Сущ­ность дья­воль­ско­го куль­та по-преж­не­му вол­но­ва­ла меня самым стран­ным обра­зом, а вре­ме­на­ми я даже тешил себя меч­той о лич­ной сла­ве, кото­рую мог­ли бы доста­вить мне изыс­ка­ния в этой обла­сти. Я побы­вал в Новом Орле­ане, дол­го рас­спра­ши­вал Леграс­са и его кол­лег о ноч­ном поли­цей­ском рей­де и часа­ми всмат­ри­вал­ся в ужас­ную ста­ту­эт­ку. Кро­ме того, мне уда­лось побе­се­до­вать кое с кем из остав­ших­ся в живых болот­ных плен­ни­ков. Ста­рый Каст­ро, к сожа­ле­нию, умер несколь­ко лет тому назад. Все, что мне дове­лось услы­шать из пер­вых уст, было по сути лишь более живым и подроб­ным под­твер­жде­ни­ем запи­сей мое­го деда, но от это­го инте­рес мой толь­ко воз­рас­тал – я ощу­щал все боль­шую уве­рен­ность в том, что нащу­пал реаль­ный след древ­не­го и глу­бо­ко зата­ив­ше­го­ся веро­ва­ния, и это откры­тие мог­ло поста­вить меня в ряд выда­ю­щих­ся антро­по­ло­гов. Я все еще счи­тал себя убеж­ден­ным мате­ри­а­ли­стом (на самом деле, мне про­сто хоте­лось им быть) и с почти необъ­яс­ни­мым упор­ством не при­ни­мал в рас­чет пол­ное сов­па­де­ние по вре­ме­ни и содер­жа­нию запи­сей про­фес­со­ра Эндже­ла со зло­ве­щи­ми фак­та­ми, о кото­рых столь упор­но тол­ко­ва­ли газет­ные вырез­ки.

Но здесь суще­ство­ва­ло еще одно обсто­я­тель­ство. Преж­де я лишь подо­зре­вал, а теперь, боюсь, уже вполне уве­рен в том, что смерть мое­го деда отнюдь не была есте­ствен­ной. Я уже упо­ми­нал о том, что он упал замерт­во на узкой улоч­ке, веду­щей к его дому от ста­ро­го при­пор­то­во­го рай­о­на, киш­мя киша­ще­го чуже­зем­ны­ми ублюд­ка­ми, после того, как его неосто­рож­но толк­нул какой-то негри­тян­ский мат­рос. Я пом­нил о пре­сле­до­ва­ни­ях, каким под­верг­лись луи­зи­ан­ские болот­ные идо­ло­по­клон­ни­ки, боль­шую часть кото­рых состав­ля­ли мат­ро­сы-полу­кров­ки, и ничуть не уди­вил­ся бы, узнав о зло­дей­ском исполь­зо­ва­нии ими отрав­лен­ных игл и про­чих тай­ных спо­со­бах умерщ­вле­ния людей, таких же древ­них и без­жа­лост­ных, как и сами их запрет­ные веро­ва­ния и обря­ды. Прав­да, Леграс­са и его людей пока не тро­га­ли, но мне допод­лин­но извест­но, что один нор­веж­ский моряк, видев­ший ста­ту­эт­ку, теперь уже мертв. Раз­ве не мог­ли слу­хи о дотош­ных иссле­до­ва­ни­ях, пред­при­ня­тых моим дедом после встре­чи со скуль­пто­ром, достиг­нуть чьих-либо недоб­рых ушей? Теперь-то я знаю – про­фес­сор Энджел умер пото­му, что знал или хотел знать слиш­ком мно­го. И неиз­вест­но еще, не погиб­ну ли я сам, после­до­вав по его пути?

III БЕЗУМИЕ, ВЫШЕДШЕЕ ИЗ МОРЯ

Если небе­са поже­ла­ют когда-либо сни­зой­ти до меня сво­ей мило­стью, пусть сотрут они без остат­ка все послед­ствия той зло­счаст­ной слу­чай­но­сти, что яви­лась мне в обра­зе пожел­тев­ше­го бумаж­но­го листа. Листок этот никак нель­зя отне­сти к обыч­ным вещам, на какие я мог бы наткнуть­ся в кру­ге сво­их повсе­днев­ных дел – то был ста­рый номер австра­лий­ской газе­ты «Сид­ней Бул­ли­тин» от 18 апре­ля 1925 года. Как это ни стран­но, но его обо­шло сво­им вни­ма­ни­ем даже бди­тель­ное пресс-бюро, в свое вре­мя жад­но выис­ки­вав­шее повсю­ду мате­ри­а­лы для науч­ных изыс­ка­ний мое­го деда.

С голо­вой уйдя в изу­че­ние того, что про­фес­сор Энджел назвал «куль­том Ктул­ху», я часто наве­щал сво­е­го уче­но­го дру­га – хра­ни­те­ля музея и мине­ра­ло­га из горо­да Патер­со­на, что в шта­те Нью-Джер­си. Рас­смат­ри­вая одна­жды образ­чи­ки кам­ней, раз­бро­сан­ные как попа­ло на застлан­ной ста­ры­ми газе­та­ми пол­ке в под­соб­ном поме­ще­нии музея, я кра­ем гла­за выхва­тил стран­ную фото­гра­фию. Так я нашел тот самый пожел­тев­ший номер газе­ты «Сид­ней Бул­ли­тин», о кото­ром упо­мя­нул ранее. Нуж­но заме­тить, что мой при­я­тель под­дер­жи­вал свя­зи со все­ми доступ­ны­ми ему частя­ми све­та, и газе­ты сла­ли ему ото­всю­ду. К мое­му удив­ле­нию, на авто­ти­пич­ной фото­гра­фии был запе­чат­лен высе­чен­ный на камне ужа­са­ю­щий рису­нок, по очер­та­ни­ям сво­им почти иден­тич­ный камен­но­му идо­лу, обна­ру­жен­но­му Леграс­сом в луи­зи­ан­ских боло­тах.

Нетер­пе­ли­во стрях­нув с газет­но­го листа дра­го­цен­ные мине­ра­лы, я от пер­вой до послед­ней стро­ки про­шту­ди­ро­вал при­ло­жен­ную к фото­гра­фии ста­тью и был весь­ма разо­ча­ро­ван слиш­ком малым ее объ­е­мом. Тем не менее, она при­да­ла новый мощ­ный импульс моим науч­ным амби­ци­ям, а пото­му я акку­рат­но выре­зал ее и поло­жил в кар­ман. Вот что сооб­ща­ла газе­та:

Тай­на паро­вой яхты, остав­лен­ной коман­дой и слу­чай­но обна­ру­жен­ной в откры­том море.

В сид­ней­ский порт при­был «Бди­тель­ный», ведя на бук­си­ре поте­ряв­шую соб­ствен­ный ход, но воору­жен­ную пуш­ка­ми ново­зе­ланд­скую яхту. Один из чле­нов эки­па­жа жив, дру­гой мертв. Рас­сказ о кро­ва­вой схват­ке в море и гибе­ли мно­гих людей. Спас­ший­ся от смер­ти моряк отка­зы­ва­ет­ся сооб­щить подроб­но­сти. При нем обна­ру­жен стран­но­го вида идол. Ведет­ся рас­сле­до­ва­ние.

Сего­дня утром к месту сво­ей сто­ян­ки в гава­ни Дар­линг при­ча­лил при­быв­ший из Валь­па­ра­и­со сухо­груз «Бди­тель­ный» (ком­па­ния «Мор­ри­сон и

К 0 »), имея на бук­си­ре при­пи­сан­ную к пор­ту Дани­дин (Новая Зелан­дия) паро­вую яхту «Про­вор­ная». Яхта име­ет на бор­ту тяже­лое воору­же­ние, но, будучи осно­ва­тель­но потре­пан­ной в схват­ке, сей­час не на ходу. 12 апре­ля с.г. она была обна­ру­же­на в откры­том море в рай­оне 34 гра­ду­сов 21 мину­ты южной широ­ты и 152 гра­ду­сов 17 минут запад­ной дол­го­ты с дву­мя людь­ми на бор­ту, один из кото­рых жив, дру­гой мертв.

«Бди­тель­ный» вышел из Валь­па­ра­и­со 25 мар­та, а 2 апре­ля исклю­чи­тель­но мощ­ным штор­мом и гигант­ски­ми вол­на­ми был силь­но отбро­шен к югу. 12 апре­ля было заме­че­но бес­по­мощ­но дрей­фу­ю­щее и на пер­вый взгляд остав­лен­ное коман­дой суд­но. На самом деле на бор­ту ока­за­лись двое моря­ков, один из кото­рых; был жив, но нахо­дил­ся в полу­бре­до­вом состо­я­нии; а дру­гой умер, по всей види­мо­сти, еще неде­лю назад. Остав­ший­ся в живых дер­жал в руках ужас­но­го камен­но­го идо­ла неиз­вест­но­го про­ис­хож­де­ния, дости­гав­ше­го в высо­ту око­ло фута. Уче­ные из Сид­ней­ско­го уни­вер­си­те­та, Коро­лев­ско­го науч­но­го обще­ства и Музея на Кол­ледж-стрит, кото­рым ста­ту­эт­ка была пред­став­ле­на для иден­ти­фи­ка­ции, при­зна­лись в сво­ей пол­ной несо­сто­я­тель­но­сти. Остав­ший­ся в живых моряк утвер­жда­ет, что обна­ру­жил ее в рез­ном сун­дуч­ке, что сто­ял в каю­те захва­чен­ной яхты. При­дя в себя, моряк рас­ска­зал пора­зи­тель­ную исто­рию о вне­зап­ном напа­де­ний пира­тов и после­до­вав­шей за этим кро­ва­вой резне. Его зовут Густаф Йохан­сен; это чело­век вполне здра­во­го рас­суд­ка, нор­ве­жец по про­ис­хож­де­нию, слу­жа­щий вто­рым помощ­ни­ком капи­та­на на двух­мач­то­вой шхуне «Эмма», при­пи­сан­ной к Окленд­ско­му пор­ту. 20 фев­ра­ля с.г. шху­на вышла из Кал­лао, имея на бор­ту эки­паж из один­на­дца­ти чело­век. По сло­вам Йохан­се­на, 1 мар­та «Эмма» была сби­та с кур­са и отбро­ше­на дале­ко на юг силь­ным штор­мом, а 22 мар­та в рай­оне 49 гра­ду­сов 51 мину­ты южной широ­ты и 128 гра­ду­сов 31 мину­ты запад­ной дол­го­ты встре­ти­лась с яхтой «Про­вор­ная», имев­шей на бор­ту весь­ма подо­зри­тель­ную, злоб­но настро­ен­ную коман­ду, кото­рая в основ­ном состо­я­ла из кана­ков и про­чих полу­кро­вок.

Гла­варь этой шай­ки ни с того ни с сего потре­бо­вал от капи­та­на Кол­лин­за немед­лен­но повер­нуть назад, а когда тот вос­про­ти­вил­ся это­му наг­ло­му при­ка­зу, коман­да яхты откры­ла по шхуне ярост­ный огонь из всех сво­их тяже­лых ору­дий. Люди с «Эммы» при­ня­ли бой, и хотя шху­на, полу­чив несколь­ко про­бо­ин ниже ватер­ли­нии, нача­ла тонуть, им уда­лось взять вра­га на абор­даж, схва­тить­ся с ним на его же палу­бе вру­ко­паш­ную и, несмот­ря на чис­лен­ное пре­вос­ход­ство про­тив­ни­ка, одер­жать верх. Вви­ду отча­ян­но­го сопро­тив­ле­ния наг­лых него­дя­ев и звер­ских, под­лых мето­дов, кото­рые они исполь­зо­ва­ли при обо­роне, люди с «Эммы» были вынуж­де­ны уни­что­жить всех до одно­го. Трое из эки­па­жа «Эммы», вклю­чая капи­та­на Кол­лин­за и его пер­во­го помощ­ни­ка Гри­на, были уби­ты в схват­ке, а остав­ши­е­ся семе­ро мат­ро­сов под коман­до­ва­ни­ем вто­ро­го помощ­ни­ка про­дол­жи­ли пла­ва­ние на захва­чен­ной яхте, решив дви­гать­ся впе­ред ранее взя­тым кур­сом и заод­но раз­уз­нать, что заста­ви­ло капи­та­на пира­тов пре­гра­дить им путь. На сле­ду­ю­щий день они обна­ру­жи­ли неболь­шой ост­ров (что само по себе уди­ви­тель­но, ибо на кар­те этой части оке­а­на не отме­че­но ника­ких участ­ков суши) и выса­ди­лись на нем, после чего шесте­ро мат­ро­сов неизъ­яс­ни­мым обра­зом погиб­ли на бере­гу, при­чем Йохан­сен, как ни стран­но, укло­ня­ет­ся от изло­же­ния подроб­но­стей слу­чив­ше­го­ся и лишь весь­ма туман­но упо­ми­на­ет о паде­нии погиб­ших в некую рас­ще­ли­ну меж­ду при­бреж­ны­ми ска­ла­ми. Остав­шись вдво­ем, моря­ки немед­лен­но под­ня­лись на яхту и попы­та­лись дове­сти ее до бли­жай­шей гава­ни, но были под­хва­че­ны новым штор­мом, разыг­рав­шим­ся 2 апре­ля. С того момен­та и вплоть до встре­чи с «Бди­тель­ным», про­ис­шед­шей 12 апре­ля, Йохан­сен почти ниче­го не пом­нит. Он даже не мог ука­зать день смер­ти Уилья­ма Брай­де­на, сво­е­го това­ри­ща по несча­стью. Види­мых при­чин смер­ти мат­ро­са обна­ру­же­но не было, но мож­но пред­по­ло­жить, что она насту­пи­ла в резуль­та­те силь­но­го душев­но­го потря­се­ния или вви­ду небла­го­при­ят­ных усло­вий пла­ва­ния. Теле­граф­ные сооб­ще­ния, посту­пив­шие из Дани­ди­на, сви­де­тель­ству­ют о том, что яхта «Про­вор­ная» извест­на мест­ным вла­стям как кабо­таж­ное суд­но, поль­зу­ю­ще­е­ся дур­ной репу­та­ци­ей по все­му побе­ре­жью. Оно при­над­ле­жа­ло подо­зри­тель­ной ком­па­нии людей сме­шан­ной расы; частые и шум­ные сход­ки ее эки­па­жа, сопро­вож­дав­ши­е­ся подо­зри­тель­ны­ми ноч­ны­ми выез­да­ми в лес, неиз­мен­но при­вле­ка­ли все­об­щее вни­ма­ние. Яхта вышла в пла­ва­нье в чрез­вы­чай­ной спеш­ке сра­зу же после штор­ма и под­зем­ных толч­ков, слу­чив­ших­ся 1 мар­та. Что же каса­ет­ся «Эммы» и ее эки­па­жа, то наш окленд­ский кор­ре­спон­дент атте­сту­ет их самым поло­жи­тель­ным обра­зом, а вто­ро­го помощ­ни­ка капи­та­на, нор­веж­ца Йохан­се­на, назы­ва­ет трез­во­мыс­ля­щим и во всех отно­ше­ни­ях достой­ным чело­ве­ком. С зав­траш­не­го дня мор­ское мини­стер­ство нач­нет рас­сле­до­ва­ние все­го про­ис­шед­ше­го, в ходе кото­ро­го поста­ра­ет­ся побу­дить Йохан­се­на выска­зать­ся более откры­то и обсто­я­тель­но.

Вот и все, что содер­жал в себе обры­вок ста­рой газе­ты, не счи­тая при­ло­жен­ной к ста­тье фото­гра­фии адской ста­ту­эт­ки. Но какая цепь сооб­ра­же­ний не замед­ли­ла выстро­ить­ся у меня в моз­гу! Тут кры­лись новые зале­жи фак­тов, свя­зан­ных с куль­том Ктул­ху, не гово­ря уже о явном под­твер­жде­нии стран­ной заин­те­ре­со­ван­но­сти в нем мно­гих людей как на суше, так и на море. Что побу­ди­ло ублю­доч­ную коман­ду «Про­вор­ной», на бор­ту кото­рой нахо­дил­ся ужас­ный идол, в столь кате­го­ри­че­ской фор­ме при­ка­зать «Эмме» повер­нуть назад? Что это был за неве­до­мый ост­ров в оке­ане, на кото­ром нашли свою гибель сра­зу шесте­ро мат­ро­сов из эки­па­жа «Эммы» и о кото­ром столь уклон­чи­во поми­нал помощ­ник капи­та­на Йохан­сен? Что пока­за­ло рас­сле­до­ва­ние, про­ве­ден­ное мор­ским чинов­ни­ком в чине вице- адми­ра­ла, и что зна­ли об этом пагуб­ном куль­те в самом Дани­дине? И – самое пора­зи­тель­ное раз­ве во всей этой исто­рии не обо­зна­чи­лась глу­бо­кая и более чем нагляд­ная связь цело­го ряда дат, при­да­ю­щая зло­ве­щее и теперь уж вовсе неоспо­ри­мое зна­че­ние мно­го­об­раз­ным собы­ти­ям, скру­пу­лез­но отме­чен­ным моим покой­ным дедом в сво­ей руко­пи­си?

1 мар­та, что, соглас­но меж­ду­на­род­ной демар­ка­ции суточ­но­го вре­ме­ни, соот­вет­ству­ет наше­му 28 фев­ра­ля, слу­чи­лось зем­ле­тря­се­ние, а вслед за ним шторм. И почти сра­зу же «Про­вор­ная» со всем ее бан­дит­ским эки­па­жем, слов­но пови­ну­ясь чье­му-то власт­но­му зову, рину­лась в откры­тый оке­ан. Одно­вре­мен­но на дру­гом полу­ша­рии пла­не­ты все как один поэты и худож­ни­ки нача­ли видеть во сне встав­ший из воды стран­ный цик­ло­пи­че­ский город, а моло­дой скуль­птор, нахо­дясь в состо­я­нии тран­са, выле­пил из гли­ны фан­тас­ма­го­ри­че­ский образ Ктул­ху. 23 мар­та остат­ки эки­па­жа «Эммы» выса­ди­лись на неиз­вест­ном ост­ро­ве, поте­ряв при этом шесте­рых мат­ро­сов – и в тот же день сны людей с чув­стви­тель­ным вос­при­я­ти­ем достиг­ли наи­выс­шей живо­сти и были омра­че­ны ужас­ным виде­ни­ем угро­жа­ю­ще надви­гав­ше­го­ся на них гигант­ско­го мон­стра; имен­но в этот день извест­ный архи­тек­тор поте­рял рас­су­док, а моло­дой скуль­птор впал в бре­до­вое состо­я­ние. 2 апре­ля после­до­вал еще один шторм, и тот­час пре­кра­ти­лись все сно­ви­де­ния о горо­де с влаж­ны­ми сте­на­ми, а Уил­кокс вырвал­ся из тенет сво­ей стран­ной лихо­рад­ки. А если еще вспом­нить зло­ве­щий рас­сказ ста­ро­го Каст­ро о рож­ден­ных на дале­ких звез­дах, а впо­след­ствии зато­нув­ших вме­сте со сво­им горо­дом Вла­сти­те­лях Древ­но­сти, о их вли­я­нии на сво­их при­вер­жен­цев и вла­сти над сно­ви­де­ни­я­ми людей, то все эти фак­ты гово­ри­ли о мно­гом. Уж не топ­тал­ся ли я на краю чер­ной про­па­сти кос­ми­че­ских ужа­сов, пере­жить кото­рые не под силу чело­ве­че­ству? Пусть так, но отныне они явля­ют­ся чисто умо­зри­тель­ным явле­ни­ем, ибо, что бы ни слу­чи­лось на самом деле 2 апре­ля, чудо­вищ­ная угро­за поте­ри соб­ствен­но­го «я», зама­я­чив­шая было перед чело­ве­че­ством, с той поры ото­дви­ну­лась на неопре­де­лен­ное вре­мя.

В тот памят­ный вечер, потра­тив весь день на рас­сыл­ку сроч­ных теле­грамм и при­го­тов­ле­ния к доро­ге, я рас­про­щал­ся со сво­им госте­при­им­ным хозя­и­ном и сел в поезд, отправ­ляв­ший­ся в Сан-Фран­цис­ко. Менее чем через месяц я уже был в Дани­дине. Мне потре­бо­ва­лось совсем немно­го вре­ме­ни на то, что­бы узнать, что здесь почти ниче­го не зна­ют о при­вер­жен­цах ужас­но­го куль­та, целы­ми дня­ми око­ла­чи­вав­ших­ся в ста­рых мат­рос­ских тавер­нах. Про­чий же шаста­ю­щий вдоль побе­ре­жья сброд вооб­ще не заслу­жи­вал упо­ми­на­ния, хотя и сре­ди этой пуб­ли­ки ходи­ли неяс­ные тол­ки о поезд­ке неких ублюд­ков вглубь мате­ри­ка и сопро­вож­дав­ших ее отблес­ках крас­но­го пла­ме­ни и сла­бом роко­те бара­ба­нов; доно­сив­ших­ся с отда­лен­ных хол­мов. В Оклен­де я узнал, что Йохан­сен вер­нул­ся из Сид­нея, после поверх­ност­но­го и ниче­го не дав­ше­го допро­са, в неузна­ва­е­мом виде, с враз посе­дев­ши­ми воло­са­ми. Он тот­час же про­дал свой кот­тедж на Вест-стрит, после чего вме­сте с женой спеш­но отбыл в Осло, где и посе­лил­ся в сво­ем родо­вом доме. Что же до его ужас­ных при­клю­че­ний, то даже сво­им самым близ­ким дру­зьям он рас­ска­зал не более того, что услы­ша­ли от него офи­ци­аль­ные лица из мор­ско­го мини­стер­ства, а пото­му един­ствен­ное, чем они смог­ли мне помочь, так это дать его адрес в Осло.

Вслед за тем я при­был в Сид­ней, где без вся­ко­го ощу­ти­мо­го резуль­та­та бесе­до­вал с мат­ро­са­ми в пор­ту, а так­же с неко­то­ры­ми лица­ми из вице- адми­раль­ско­го окру­же­ния. Ходил я взгля­нуть и на яхту «Про­вор­ная», совсем недав­но про­дан­ную дель­цам с Кру­го­вой Набе­реж­ной сид­ней­ской бух­ты, но осмотр этой угрю­мой, непри­вет­ли­вой гро­ма­ди­ны не дал мне ров­ным сче­том ниче­го. Ужас­ный идол с голо­вой кара­ка­ти­цы, скрю­чив­шим­ся телом дра­ко­на, чешуй­ча­ты­ми кры­лья­ми и таин­ствен­ны­ми иеро­гли­фа­ми на пье­де­ста­ле хра­нил­ся теперь в музее Гайд-пар­ка. Я дол­го и тща­тель­но изу­чал его. В без­упреч­ном совер­шен­стве его испол­не­ния таи­лось нечто дья­воль­ское. Изго­тов­лен он был из зага­доч­но­го мате­ри­а­ла, по виду неве­ро­ят­но древ­не­го и чужо­го, незем­но­го про­ис­хож­де­ния. Одним сло­вом, он являл собой пол­ную ана­ло­гию ста­ту­эт­ке, обна­ру­жен­ной Леграс­сом, хотя и силь­но усту­пал ей в раз­ме­рах. Как объ­яс­нил мне смот­ри­тель музея, мате­ри­ал, из кото­ро­го была изва­я­на фигур­ка, оста­ет­ся нераз­ре­ши­мой загад­кой для гео­ло­гов – все видев­шие ее спе­ци­а­ли­сты еди­но­душ­но покля­лись, что подоб­ной гор­ной поро­ды не суще­ству­ет во всем мире. И тут я сно­ва с содро­га­ни­ем вспом­нил сло­ва ста­ро­го Каст­ро, ска­зан­ные им Леграс­су о пер­во­род­ных Вла­сти­те­лях Древ­но­сти: «Они яви­лись со звезд и при­нес­ли с собой соб­ствен­ные изоб­ра­же­ния».

Взбу­до­ра­жен­ный чув­ства­ми, каких мне не при­хо­ди­лось испы­ты­вать за всю свою жизнь, я решил­ся наве­стить нор­веж­ца Йохан­се­на вето доме в Осло. Добрав­шись морем до Лон­до­на, я сра­зу же пере­сел на паро­ход, сле­ду­ю­щий до нор­веж­ской сто­ли­цы, и в один из осен­них дней выса­дил­ся на чистень­кой, наряд­ной при­ста­ни под сенью Эгеб­ер­га. Адрес, по кото­ро­му я разыс­ки­вал Йохан­се­на, при­вел меня в Ста­рый Город коро­ля Хароль­да Хар­дра­да, про­нес­ший древ­нее имя Осло через века, не обра­щая вни­ма­ния на то, что раз­рас­тав­ша­я­ся вокруг новая сто­ли­ца жила под мас­ка­рад­ным име­нем «Хри­сти­а­ния»: Недол­гая поезд­ка в так­си – и вот я уже с зами­ра­ни­ем серд­ца сту­чусь в дверь опрят­но­го, ста­рин­но­го доми­ка с ошту­ка­ту­рен­ным фаса­дом. На мой стук отклик­ну­лась оде­тая в чер­ное жен­щи­на с печаль­ным лицом и бук­валь­но сра­зи­ла меня, объ­явив на лома­ном англий­ском язы­ке, что Густа­фа Йохан­се­на нет в живых.

Скор­бя­щая вдо­ва пове­да­ла мне, что по воз­вра­ще­нии на роди­ну он про­жил совсем недол­го – все при­клю­чив­ше­е­ся с ним на море в 1925 году сло­ми­ло его дух. Ей он рас­ска­зал не боль­ше того, что и всем про­чим, одна­ко после него оста­лась тол­стая тет­радь, запол­нен­ная, как он ей объ­яс­нил, «чисто тех­ни­че­ски­ми запи­ся­ми». Тет­радь была испи­са­на по-англий­ски, что­бы, как мож­но было дога­дать­ся, огра­дить жену от воз­мож­ных опас­но­стей, если бы вдруг кому-нибудь из мест­ных доб­ро­хо­тов взду­ма­лось заин­те­ре­со­вать­ся ее содер­жа­ни­ем. Одна­жды, когда Йохан­сен не спе­ша шел по узко­му про­ул­ку близ Гот­тен­бург­ско­го дока, из чер­дач­но­го окна одно­го из домов выва­ли­лась тяже­лая кипа газет и уго­ди­ла ему в голо­ву. Двое мат­ро­сов-индий­цев сра­зу под­бе­жа­ли к нему и, помог­ли под­нять­ся на ноги, но преж­де чем при­бы­ла каре­та ско­рой помо­щи, он был уже мертв. Не обна­ру­жив види­мых при­чин смер­ти, вра­чи объ­яс­ни­ли ее вне­зап­ным сер­деч­ным при­сту­пом и общим ослаб­ле­ни­ем орга­низ­ма.

При этих сло­вах меня прон­зил тем­ный, неизъ­яс­ни­мый ужас, от кото­ро­го мне уже не изба­вить­ся до тех пор, пока я не умру, – неваж­но, есте­ствен­ным ли обра­зом или в резуль­та­те «несчаст­но­го слу­чая». Убе­див вдо­ву, что я имею самое непо­сред­ствен­ное отно­ше­ние к «тех­ни­че­ским запи­сям» ее мужа и, таким обра­зом, имею на них пол­ное пра­во, я взял тет­радь с собой и, устро­ив­шись в шез­лон­ге на палу­бе сле­ду­ю­ще­го в Лон­дон паро­хо­да, углу­бил­ся в чте­ние. То было бес­хит­рост­ное и доволь­но бес­связ­ное повест­во­ва­ние – наив­ная попыт­ка про­сто­го моря­ка напи­сать зад­ним чис­лом нечто вро­де днев­ни­ка, при этом ста­ра­ясь как мож­но точ­нее, день за днем, вос­про­из­ве­сти свое ужас­ное пла­ва­ние. Я не берусь пере­ска­зы­вать его подроб­но, во всей его туман­но­сти и мно­го­сло­вии, но суть дела поста­ра­юсь изло­жить доста­точ­но убе­ди­тель­но – хотя бы для того, что­бы объ­яс­нить, поче­му вдруг при­выч­ный плеск воды за бор­том пока­зал­ся мне настоль­ко непе­ре­но­си­мым, что я вынуж­ден был заткнуть уши ватой.

Йохан­сен, бла­го­да­ре­ние Гос­по­ду, не знал все­го того, что знаю я пусть ему и дове­лось уви­деть сво­и­ми соб­ствен­ны­ми гла­за­ми и зло­ве­щий город, и обре­та­ю­щее в нем чудо­вищ­ное суще­ство. Мне же до кон­ца жиз­ни не суж­де­но боль­ше заснуть спо­кой­ным сном, ибо я ни на секун­ду не могу поза­быть об угро­зе, зата­ив­шей­ся вне нашей повсе­днев­ной жиз­ни, вне при­выч­ных нам вре­ме­ни и про­стран­ства – об ужас­ных бого­мерз­ких мон­страх, что при­шли с древ­них звезд и теперь дрем­лют под тол­щей оке­ан­ских вод, свя­то чти­мые при­вер­жен­ца­ми кош­мар­но­го куль­та, кото­рые вни­ма­ют иду­ще­му из-под Зем­ли зову и ждут, когда новое зем­ле­тря­се­ние под­ни­мет к солн­цу гро­зя­щий гибе­лью все­му чело­ве­че­ству камен­ный город и наста­нет пора выпу­стить в мир их жесто­ких богов.

Пла­ва­ние Йохан­се­на нача­лось точ­но в тот день, кото­рый он назвал вице- адми­ра­лу. Имен­но 20 фев­ра­ля, загру­зив­шись одним бал­ла­стом, «Эмма» вышла из Оклен­да, что­бы вско­ре испы­тать на себе всю мощь вызван­но­го зем­ле­тря­се­ни­ем штор­ма. После того, как суд­но сно­ва ста­ло слу­шать­ся руля, пла­ва­ние было успеш­но про­дол­же­но по изна­чаль­но выбран­но­му кур­су. Но 22 мар­та «Эмма» была задер­жа­на пират­ской яхтой «Про­вор­ной», и, читая эту скорб­ную испо­ведь, я не мог не про­чув­ство­вать всю горечь, кото­рую испы­ты­вал помощ­ник капи­та­на, опи­сы­вая рас­стрел и потоп­ле­ние сво­ей шху­ны. О тем­но­ко­жих бес­ти­ях с «Про­вор­ной» он гово­рит не ина­че, как с суе­вер­ным стра­хом. От них вея­ло чем-то непе­ре­но­си­мо отвра­ти­тель­ным, а пото­му уни­что­же­ние это­го сбро­да эки­паж «Эммы» счел для себя едва ли не свя­щен­ным дол­гом. Йохан­сен с про­сто­душ­ным удив­ле­ни­ем вспо­ми­на­ет неумо­ли­мую суро­вость, про­яв­лен­ную рас­сле­до­вав­ши­ми дело мор­ски­ми чинов­ни­ка­ми по отно­ше­нию к дей­стви­ям его людей во вре­мя абор­да­жа. Так или ина­че, захва­тив вра­же­скую яхту, мат­ро­сы под коман­дой Йохан­се­на про­дол­жи­ли пла­ва­ние по наме­чен­но­му марш­ру­ту, увле­ка­е­мые впе­ред отча­сти нуж­дой, отча­сти самым обык­но­вен­ным любо­пыт­ством. В рай­оне 47 гра­ду­сов 9 минут южной широ­ты и 126 гра­ду­сов 43 минут восточ­ной дол­го­ты они уви­де­ли пря­мо перед собой взды­ма­ю­щий­ся из оке­а­на камен­ный столп и неко­то­рое вре­мя плы­ли вдоль окру­жен­ной наки­пью гря­зи, ила и водо­рос­лей цик­ло­пи­че­ской сте­ны, кото­рая не мог­ла быть ничем иным, как ося­за­е­мым вопло­ще­ни­ем наи­выс­ше­го зем­но­го ужа­са, кош­мар­ным горо­дом­тру­пом Р’лай­хом, постро­ен­ным в неиз­ме­ри­мо дале­кие дои­сто­ри­че­ские вре­ме­на отвра­ти­тель­ны­ми гигант­ски­ми суще­ства­ми, при­шед­ши­ми на Зем­лю из тем­ных звезд­ных глу­бин. Здесь поко­ит­ся вели­кий Ктул­ху со сво­и­ми неис­чис­ли­мы­ми орда­ми, зата­ив­ши­ми­ся в позе­ле­нев­ших или­стых гроб­ни­цах и посы­ла­ю­щи­ми наверх, к сво­им пре­дан­ным при­спеш­ни­кам, мыс­ли-сно­ви­де­ния, пове­ле­ва­ю­щие спо­соб­ство­вать их осво­бож­де­нию, воз­вра­ту к жиз­ни и было­му гос­под­ству. Ни о чем подоб­ном Йохан­сен, конеч­но, и не подо­зре­вал, но ему вполне хва­ти­ло и того, что он уви­дел!

Я пола­гаю, что на самом деле из оке­а­на под­ня­лась лишь самая вер­хуш­ка горы – глав­ной цита­де­ли под­вод­но­го горо­да, увен­чан­ной чудо­вищ­ной камен­ной гроб­ни­цей, где был погре­бен вели­кий Ктул­ху. Когда я пыта­юсь пред­ста­вить себе истин­ные мас­шта­бы того, что поис­ти­не мило­серд­но скры­ва­ют от нас глу­би­ны моря и суши, мне хочет­ся немед­лен­но пере­ре­зать себе гор­ло. Я нисколь­ко не сомне­ва­юсь в том, что и Йохан­сен, и его люди были потря­се­ны кос­ми­че­ским вели­чи­ем это­го соча­ще­го­ся вла­гой Вави­ло­на древ­них дья­во­лов и без вся­кой под­сказ­ки дога­да­лись о его вне­зем­ном про­ис­хож­де­нии. Ужас перед необъ­ят­ны­ми раз­ме­ра­ми позе­ле­нев­шей камен­ной гро­ма­ды, перед голо­во­кру­жи­тель­ной высо­той покры­то­го рез­ным орна­мен­том моно­ли­та, перед пора­зи­тель­ным род­ством все­го уви­ден­но­го с идо­лом, най­ден­ным в каю­те яхты, скво­зит в каж­дой стро­ке, выве­ден­ной рукой помощ­ни­ка капи­та­на в тет­ра­ди.

Не имея, как мне дума­ет­ся, ни малей­ше­го пред­став­ле­ния о футу­риз­ме, Йохан­сен уди­ви­тель­ным обра­зом при­бли­жа­ет­ся к пости­же­нию его сути, когда рас­ска­зы­ва­ет о най­ден­ном им чудо­вищ­ном горо­де, – не видя воз­мож­но­сти кон­крет­но опи­сать его струк­ту­ру, он пыта­ет­ся пере­дать лишь самое общее впе­чат­ле­ние от неве­ро­ят­но огром­ных углов и испещ­рен­ных нево­об­ра­зи­мо бого­мерз­ки­ми изоб­ра­же­ни­я­ми и пись­ме­на­ми камен­ных поверх­но­стей, слиш­ком гран­ди­оз­ных и неохват­ных, что­бы быть соот­не­сен­ны­ми с чем-либо, суще­ству­ю­щим на Зем­ле. Упо­ми­на­ние Йохан­се­на об углах я при­во­жу здесь наме­рен­но, ибо в нем уга­ды­ва­ет­ся близ­кое сход­ство с тем, о чем мне ранее гово­рил Уил­кокс, опи­сы­вая свои ужас­ные сно­ви­де­ния. Он утвер­ждал, что гео­мет­рия уви­ден­но­го им во сне горо­да была ненор­маль­ной, неев­кли­до­вой, а напро­тив, зло­ве­ще напо­ми­на­ю­щей о про­стран­ствах и изме­ре­ни­ях, совер­шен­но чуж­дых зем­ным. И вот теперь мало­об­ра­зо­ван­ный моряк, с ужа­сом ози­рав­ший непо­нят­ную ему реаль­ность, испы­ты­вал те же чув­ства.

Йохан­сен и его люди все же осме­ли­лись выса­дить­ся на хлю­па­ю­щие гря­зе­вые нано­сы, гро­моз­дя­щи­е­ся вдоль чудо­вищ­но­го акро­по­ля, и, оскаль­зы­ва­ясь и сры­ва­ясь, нача­ли караб­кать­ся на гигант­ские или­стые кам­ни, на кото­рых не было высе­че­но ни еди­ной под­хо­дя­щей для ноги чело­ве­ка сту­пе­ни. Даже солн­це каза­лось иска­жен­ным, когда ему дово­ди­лось про­гля­ды­вать сквозь пере­ли­ва­ю­щи­е­ся, пре­лом­ля­ю­щие свет миаз­мы, кото­рые извер­га­ла из себя эта про­кля­тая искрив­лен­ная без­дна, и вся­кий раз, как взгляд моря­ка падал на один из зло­ве­щих, усколь­зав­ших от взгля­да углов выпук­ло-вогну­той, покры­той орна­мен­том глы­бы, ему чуди­лась тая­ща­я­ся в них скры­тая угро­за и тре­вож­ное ожи­да­ние чего-то.

Задол­го до того, как гла­зам мат­ро­сов пред­ста­ло нечто куда более ужас­ное, неже­ли эта ска­ла, ил и водо­рос­ли вме­сте взя­тые, ими все­це­ло овла­де­ло чув­ство, близ­кое к пани­че­ско­му стра­ху. Любой из них, не бой­ся он насме­шек това­ри­щей, охот­но бы сбе­жал обрат­но на яхту, и, каза­лось, они сами не вери­ли в необ­хо­ди­мость сво­е­го даль­ней­ше­го пре­бы­ва­ния в месте, явно не при­год­ном для сбо­ра мел­ких суве­ни­ров.

Пер­вым на под­но­жье моно­ли­та взо­брал­ся пор­ту­га­лец Род­ри­геш. Оче­вид­но, его взо­ру пред­ста­ло нечто совер­шен­но необыч­ное, ибо он не смог удер­жать­ся от удив­лен­но­го вос­кли­ца­ния. К нему тот­час же при­со­еди­ни­лись осталь­ные, и неко­то­рое вре­мя весь эки­паж со стра­хом и любо­пыт­ством взи­рал на огром­ную дверь, покры­тую рез­ным орна­мен­том и укра­шен­ную баре­лье­фом, на удив­ле­ние схо­жим с уже зна­ко­мой всем ста­ту­эт­кой. Дверь эта, пишет Йохан­сен, чем-то напо­ми­на­ла амбар­ную, но, есте­ствен­но, была несрав­ни­мо боль­ше. И хотя каж­дый из при­сут­ству­ю­щих пони­мал, что перед ними имен­но дверь и ничто иное, ибо при ней, как при самой обыч­ной две­ри, име­лись кося­ки, порог и при­то­ло­ка, никто не мог опре­де­лить, лежа­ла ли она гори­зон­таль­но, как крыш­ка люка, или наклон­но, как вход в погреб. Как опять-таки ска­зал Уил­кокс, гео­мет­рия это­го горо­да была абсо­лют­но неве­ро­ят­ной. Ока­зав­шись посре­ди него, никто не смог бы с уве­рен­но­стью ска­зать, что сами море и суша рас­по­ло­же­ны гори­зон­таль­но, а пото­му поло­же­ние одно­го пред­ме­та отно­си­тель­но дру­го­го было почти невоз­мож­но опре­де­лить.

Брай­ден несколь­ко раз толк­нул­ся, пыта­ясь при­от­крыть ее. У него ниче­го не вышло, и тогда Доно­вэн осто­рож­но ощу­пал ее ниж­нюю часть по пери­мет­ру, по ходу дела легонь­ко нажи­мая на каж­дый ее уча­сток. Потом он бес­ко­неч­но караб­кал­ся вверх – если, конеч­но, допу­стить, что дверь и впрямь была рас­по­ло­же­на вер­ти­каль­но – вдоль гро­теск­но­го лито­го орна­мен­та, и сле­див­шие за ним мат­ро­сы недо­уме­ва­ли по пово­ду того, как вооб­ще может какая-либо дверь во Все­лен­ной ока­зать­ся такой неохват­ной. Нако­нец огром­ная, едва ли не с акр вели­чи­ной, верх­няя часть двер­ной пане­ли нача­ла очень мед­лен­но и плав­но пода­вать­ся куда-то внутрь, как если бы она была под­ве­ше­на на шар­ни­рах. Доно­вэн соскольз­нул вниз – вер­нее будет ска­зать, подви­нул­ся вдоль двер­но­го кося­ка вплот­ную к сво­им това­ри­щам, и все вме­сте они ста­ли сле­дить за при­чуд­ли­вым сколь­же­ни­ем чудо­вищ­ных рез­ных ворот. В этой фан­тас­ма­го­рии приз­ма­ти­че­ско­го иска­же­ния она дви­га­лась по какой-то неесте­ствен­ной диа­го­наль­ной тра­ек­то­рии, опро­ки­ды­вая все суще­ству­ю­щие зако­ны мате­рии и пер­спек­ти­вы.

Открыв­ший­ся про­ход был непро­гляд­но чер­ным, и эта чер­но­та каза­лась почти физи­че­ски ося­за­е­мой. Мрак поис­ти­не имел мате­ри­аль­ные свой­ства, ибо засло­нял от взгля­да сте­ны внут­рен­не­го поме­ще­ния напо­до­бие зана­ве­са. Он слов­но зата­ил­ся внут­ри в ожи­да­нии момен­та, когда ему поз­во­лят появить­ся на свет. Спу­стя мгно­ве­ние он и в самом деле вырвал­ся из сво­е­го мно­го­ве­ко­во­го зато­че­ния, подоб­но дыму омра­чая собой само солн­це, и устре­мил­ся на тре­пе­щу­щих, хло­па­ю­щих пере­пон­ча­тых кры­льях к отпря­нув­ше­му, про­гнув­ше­му­ся в ужа­се небу. Из вновь отверз­нув­ших­ся адских бездн хлы­нул нестер­пи­мый смрад, и Хок­ин­су с его тон­ким изощ­рен­ным слу­хом почу­ди­лось, буд­то он слы­шит там, вни­зу, про­тив­ный хлю­па­ю­щий звук. Вслед за ним его услы­ша­ли все при­сут­ству­ю­щие. Они сто­я­ли и про­дол­жа­ли заво­ро­жен­но при­слу­ши­вать­ся, пока на свет, хлю­пая и чав­кая, не яви­лась сама Тварь – неук­лю­же, слов­но бы ощу­пью, она про­тис­ну­лась всей сво­ей сту­де­ни­стой зеле­ной гро­ма­дой сквозь чер­ную рам­ку две­ри, и, тяж­ко пере­ва­лив­шись через край, засты­ла в зло­вон­ном пред­две­рии это­го смер­то­нос­но­го гра­да безу­мия. Боюсь, что в этом месте несчаст­но­му Йохан­се­ну, писав­ше­му свой днев­ник, нача­ла отка­зы­вать рука. Двое из шести не вер­нув­ших­ся на яхту мат­ро­сов в эту наве­ки про­кля­тую мину­ту скон­ча­лись на месте от одно­го лишь испу­га. Судя по все­му, эта Тварь не под­да­ет­ся ника­ко­му опи­са­нию – ни у кого про­сто не най­дет­ся слов, что­бы дать хотя бы мимо­лет­ное пред­став­ле­ние об этом сре­до­то­чии злоб­но­го, про­ни­зы­ва­ю­ще­го душу, древ­не­го безу­мия, этом клуб­ке ужа­са­ю­щих про­ти­во­ре­чий все­му суще­му на све­те, этом вызо­ве всем силам при­ро­ды и само­му извеч­но­му миро­по­ряд­ку. Взо­ру потря­сен­ных моря­ков пред­ста­ла гора, в одно и то же вре­мя дви­жу­ща­я­ся и засты­ва­ю­щая на месте. Боже! Сле­до­ва­ло ли удив­лять­ся, что в этот миг по дру­гую сто­ро­ну оке­а­на вели­кий архи­тек­тор утра­тил рас­су­док, а бед­ня­га Уил­кокс впал в горя­чеч­ный теле­па­ти­че­ский бред? В этот миг боже­ство, вопло­щен­ное в ужас­ных идо­лах, это зеле­ное и лип­кое исча­дье чер­ных звезд, очну­лось от мно­го­ве­ко­во­го забы­тья, что­бы вновь заявить о себе. Звез­ды вновь при­ня­ли бла­го­при­ят­ное рас­по­ло­же­ние, и то, что не уда­лось сде­лать при­вер­жен­цам древ­не­го куль­та, слу­чай­но совер­ши­ла куч­ка ни в чем не повин­ных мат­ро­сов. После мил­ли­он­но­лет­не­го чут­ко­го сна вели­кий Ктул­ху вновь был сво­бо­ден и вновь был готов отпра­вить­ся на поис­ки сво­ей жут­кой добы­чи.

Трое мат­ро­сов были сме­те­ны с лица Зем­ли дряб­лой ког­ти­стой лапой, преж­де чем успе­ли понять, что про­ис­хо­дит. Трое дру­гих, сколь­зя по бес­ко­неч­но широ­кой, покры­той зеле­но­ва­той кор­кой камен­ной поверх­но­сти, беше­но рва­ну­лись назад, к яхте. Вне­зап­но бед­ня­га Пар­кер осту­пил­ся, и Йохан­сен кля­нет­ся, что его тут же втя­нул в себя угол камен­ной цита­де­ли, кото­ро­го мгно­ве­ние назад здесь не было и не долж­но было быть – и угол это был ост­рым, хотя и обна­ру­жил вдруг свой­ства тупо­го. Едва Брай­ден и Йохан­сен успе­ли прыг­нуть в шлюп­ку и схва­тить­ся за вес­ла, как горо­по­доб­ное чуди­ще зашле­па­ло за ними по или­стым кам­ням, лишь корот­кое вре­мя задер­жав­шись у кром­ки воды.

На их сча­стье, пар в машине был спу­щен не до кон­ца, а пото­му им хва­ти­ло все­го лишь несколь­ких лихо­ра­доч­ных брос­ков от штур­ва­ла к машине, что­бы при­ве­сти суд­но в дви­же­ние. Мед­лен­но, очень мед­лен­но, сре­ди извра­щен­ных, не укла­ды­ва­ю­щих­ся в созна­нии кар­тин это­го неопи­су­е­мо­го ужа­са они при­ня­лись вспе­ни­вать зло­счаст­ные воды, в то вре­мя как по кам­ням клад­би­щен­ски мрач­но­го побе­ре­жья неук­лю­же шле­па­ла испо­лин­ская звезд­ная Тварь, подоб­но Поли­фе­му, про­кли­на­ю­ще­му ускольз­нув­ший от него корабль Одис­сея, исхо­дя слю­ной и бор­мо­ча что-то невнят­ное. И все же, вели­кий Ктул­ху ока­зал­ся дерз­но­вен­нее леген­дар­но­го цик­ло­па. Погру­зив свои необъ­ят­ные теле­са в воду, он пустил­ся вслед за яхтой, взды­мая всей сво­ей кос­ми­че­ской энер­ги­ей огром­ные валы. Брай­ден огля­нул­ся назад и, в один миг лишив­шись рас­суд­ка, залил­ся прон­зи­тель­ным безум­ным сме­хом. Отныне ему было суж­де­но про­во­дить за этим заня­ти­ем все свои дни – до тех пор, пока в одну из ночей, когда Йохан­сен в бре­ду и бес­па­мят­стве бро­дил по палу­бе, к нему не при­шла мило­серд­ная смерть.

В отли­чие от сво­е­го това­ри­ща, Йохан­сен решил не сда­вать­ся. Пони­мая, что звезд­ная тварь неми­ну­е­мо настиг­нет не успев­шую набрать пар яхту, он пред­при­нял отча­ян­ный маневр: поста­вив регу­ля­тор хода на «пол­ный впе­ред», он мол­нией взле­тел на палу­бу и рез­ко повер­нул штур­вал. Совер­шив стре­ми­тель­ный раз­во­рот во вспе­нен­ной зло­вон­ной воде, отваж­ный нор­ве­жец напра­вил нос яхты навстре­чу пре­сле­до­вав­ше­му его ужас­но­му сту­де­ни­сто­му телу, что взды­ма­лось над смрад­ной пеной подоб­но кор­ме дья­воль­ско­го галео­на. Вско­ре жут­кая ось­ми­но­жья голо­ва с изви­ва­ю­щи­ми­ся щупаль­ца­ми ока­за­лась непо­сред­ствен­но под буш­при­том мощ­но разо­гнав­шей­ся яхты, но Йохан­сен неумо­ли­мо направ­лял ее впе­ред. Вдруг что-то оглу­ши­тель­но трес­ну­ло, как если бы лоп­нул чудо­вищ­ной вели­чи­ны пузырь, и вода покры­лась тол­стым сло­ем густой сли­зи, какую мог­ла бы про­из­ве­сти разо­рвав­ша­я­ся на кус­ки гигант­ская меду­за, а воз­дух испол­нил­ся смра­дом тысяч раз­верз­ших­ся могил. В воз­ду­хе раз­нес­ся вопль, для опи­са­ния кото­ро­го несчаст­ный лето­пи­сец не сумел подыс­кать под­хо­дя­ще­го сло­ва. На мгно­ве­ние суд­но оку­та­лось едким, ослеп­ля­ю­щим зеле­ным обла­ком, а затем за кор­мой послы­ша­лось какое-то мерз­кое буль­ка­нье. Вели­кий Боже, это раз­бро­сан­ные уда­ром яхты осклиз­лые остан­ки тела ужа­са­ю­ще­го исча­дья чужой звез­ды неизъ­яс­ни­мым обра­зом вос­со­еди­ня­лись в сво­ем бого­мерз­ком пер­во­род­ном есте­стве! Одна­ко даже вели­ко­му Ктул­ху потре­бо­ва­лось неко­то­рое вре­мя для того, что­бы собрать себя воеди­но, и за это вре­мя «Про­вор­ная», полу­чив­шая в резуль­та­те все воз­рас­та­ю­ще­го дав­ле­ния пара изряд­ный заряд ско­ро­сти, успе­ла ускольз­нуть из это­го про­кля­то­го места. Это было все. О глав­ном Йохан­сен боль­ше не обмол­вил­ся ни ело­вом. Даль­ше он гово­рит толь­ко об ужас­ной ста­ту­эт­ке, най­ден­ной в каю­те яхты, и о поис­ках пищи, кото­рую ему при­шлось добы­вать для себя и для безум­ца, то и дело зали­вав­ше­го­ся бес­смыс­лен­ным хохо­том. После пер­во­го отча­ян­но­го при­ли­ва отва­ги Йохан­сен боль­ше не пытал­ся управ­лять яхтой, слов­но насту­пив­ший вслед за тем рез­кий упа­док сил отнял у него и часть души. 2 апре­ля после­до­вал новый шторм, во вре­мя кото­ро­го созна­ние нор­веж­ца заво­лок­лось мрач­ной пеле­ной. Он смут­но при­по­ми­нал свои при­зрач­ные блуж­да­ния в каких-то бес­ко­неч­ных вод­ных без­днах, сме­няв­ши­е­ся голо­во­кру­жи­тель­ны­ми поле­та­ми на хво­сте коме­ты сквозь кру­тя­щи­е­ся вих­рем все­лен­ные. Затем были безум­ные взле­ты из неве­до­мых тем­ных глу­бин к самой луне, за кото­ры­ми сле­до­ва­ли стре­ми­тель­ные погру­же­ния обрат­но во мрак – а надо всем этим гре­мел без­удерж­ный хохот цело­го сон­ми­ща Вла­сти­те­лей Древ­но­сти, кото­рые яви­лись ему с иска­жен­ны­ми от сме­ха лица­ми и в сопро­вож­де­нии крив­ляв­ших­ся зеле­ных бесе­нят с кры­лья­ми лету­чих мышей. Спа­се­ние из это­го кош­ма­ра яви­лось в обра­зе «Бди­тель­но­го». Затем был вице-адми­раль­ский допрос, люд­ные ули­цы Дани­ди­на, и нако­нец, дол­гий путь на роди­ну, в ста­рый дом воз­ле Эгеб­ер­га. Он не стал нико­му ниче­го рас­ска­зы­вать, пони­мая, что его тут же при­мут за ума­ли­шен­но­го. Он мог дове­рять лишь бума­ге, но об этом не долж­на была знать даже жена. Он с нетер­пе­ни­ем ждал смер­ти, ибо толь­ко она мог­ла при­не­сти ему бла­го, раз и навсе­гда уни­что­жив страш­ные вос­по­ми­на­ния.

Таков был доку­мент, с дро­жью в душе про­чи­тан­ный мною на пути в Лон­дон; теперь он поко­ит­ся в жестя­ном ящи­ке рядом с баре­лье­фом Уил­кок­са и бума­га­ми про­фес­со­ра Эндже­ла. Вме­сте с ними суж­де­но кануть в забве­ние и этой моей руко­пи­си – сви­де­тель­ству мое­го соб­ствен­но­го здра­во­мыс­лия, – в кото­рой по воле слу­чая сошлось воеди­но то, чему, я наде­юсь, нико­гда впредь не соеди­нить­ся. Мне было дано познать все ужа­сы и опас­но­сти, от каких долж­на обе­ре­гать себя Все­лен­ная – и отныне даже весен­ние небе­са и лет­ние цве­ты для меня не радость, но горь­кая отра­ва. Не думаю, одна­ко, что меня ждет дол­гая жизнь. Ско­рее все­го, я уйду так же, как ушли мой дед и бед­ня­га Йохан­сен. Я знаю слиш­ком мно­го, а ужас­ный культ все еще жив.

Жив еще и Ктул­ху – я думаю, он по-преж­не­му поко­ит­ся в камен­ной про­па­сти, что укры­ва­ла его с тех вре­мен, когда наше солн­це было еще совсем моло­дым. Оче­вид­но, про­кля­тый город вновь погру­зил­ся в оке­ан­скую глубь, ибо после апрель­ско­го штор­ма «Бди­тель­ный» про­шел над этим местом и не обна­ру­жил ров­ным сче­том ниче­го. Но его ока­ян­ные слу­ги и почи­та­те­ли там, навер­ху, все так же ска­чут, мычат, вопят и уби­ва­ют свои жерт­вы, соби­ра­ясь в самых пота­ен­ных местах Зем­ли вокруг камен­ных моно­ли­тов, на кото­рые они водру­жа­ют сво­их ужас­ных идо­лов. Навсе­гда ли оке­ан увлек его, как в ловуш­ку, в свои чер­ные без­дны, или миру сно­ва будет суж­де­но сте­нать и метать­ся под гне­том стра­ха и безу­мия? Кто зна­ет? Что под­ня­лось, то может вновь погру­зить­ся вглубь, а что погру­зи­лось – может сно­ва под­нять­ся. Вопло­щен­ный ужас дрем­лет и ждет сво­е­го часа в без­дне, а гибель­ный дух его веет над обре­чен­ны­ми горо­да­ми людей. Наста­нет час, и… но я не дол­жен, я не могу думать об этом! Луч­ше я буду молить­ся о том, что­бы в слу­чае, если мне не суж­де­но пере­жить эту руко­пись, мои душе­при­каз­чи­ки отда­ли пред­по­чте­ние не сме­ло­сти, но бла­го­ра­зу­мию и осто­рож­но­сти и про­сле­ди­ли за тем, что­бы ничей посто­рон­ний взор нико­гда не кос­нул­ся этих строк.