Говард Филлипс Лавкрафт

ИЗГНАННИК

(The Outsider)
Напи­са­но в 1921 году
Дата пере­во­да 1996 год
Пере­вод Тhrary

////

Несчаст­лив тот, кому вос­по­ми­на­ния дет­ства при­но­сят лишь страх и печаль. Несчаст­лив тот, кто оди­но­ки­ми часа­ми огля­ды­ва­ет­ся в про­шлое во мрач­ных, огром­ных поко­ях с корич­не­вы­ми дра­пи­ров­ка­ми и сво­дя­щи­ми с ума ряда­ми ста­рин­ных книг, либо во вну­ша­ю­щих бла­го­го­вей­ный страх суме­реч­ных рощах с гро­теск­ны­ми, гро­мад­ны­ми, загро­мож­ден­ны­ми лоза­ми дере­вья­ми, мол­ча­ли­во колы­шу­щи­ми пере­кру­чен­ны­ми вет­вя­ми дале­ко навер­ху, несет бес­ко­неч­ную вах­ту. Боги! мно­го же вы дали мне — мне, оше­лом­лен­но­му, разо­ча­ро­ван­но­му, бес­плод­но­му, слом­лен­но­му. И, одна­ко, я дово­лен, — отча­ян­но цеп­ля­юсь за те увяд­шие вос­по­ми­на­ни­ям, когда разум вне­зап­но соби­ра­ет­ся поки­нуть меня.

Не знаю я, где родил­ся, знаю — замок этот бес­ко­неч­но стар и бес­ко­неч­но ужа­сен,.. тем­ные про­хо­ды, высо­кие потол­ки — лишь пау­ти­ну да тени най­дет в них глаз. Раз­ру­ша­ю­щи­е­ся кори­до­ры, каза­лось, в них кам­ни все­гда отвра­ти­тель­но сыры и в них все­гда сто­ял этот про­кля­тый запах мерт­ве­цов, накоп­лен­ных умер­ши­ми поко­ле­ни­я­ми. Нико­гда здесь не было све­та; так что я, ино­гда, зажи­гал све­чу и при­сталь­но вгля­ды­вал­ся в пла­мя; в окна не про­ни­ка­ло солн­це — ужас­ные дере­вья про­сти­ра­лись над вер­хуш­ка­ми доступ­ных башен. Лишь одна, чер­ная баш­ня, воз­но­си­лась над дере­вья­ми в неиз­вест­ное небо, но была она частич­но раз­ру­ше­на и нель­зя было под­нять­ся на нее, раз­ве что, караб­ка­ясь по отвес­ной стене, камень за кам­нем.

Я, долж­но быть, оби­тал года­ми в этом зам­ке, но нечем мне изме­рить вре­мя. Кто-то, вер­но, забо­тил­ся о моих нуж­дах, одна­ко я не мог при­пом­нить еще какую-нибудь осо­бу кро­ме моей соб­ствен­ной, или кого- нибудь еще живо­го, исклю­чая бес­шум­ных крыс, лету­чих мышей да пау­ков. Я думаю, что кто бы ни уха­жи­вал за мной, был он потря­са­ю­ще стар, — ибо пер­вое мое пред­став­ле­ние о живом суще­стве: что-то высме­и­ва­ю­щее меня, иска­жен­ное, съе­жен­ное и рас­па­да­ю­ще­е­ся, подоб­но зам­ку. По мне нет ниче­го неле­по­го в костях и ске­ле­тах, усы­пав­ших камен­ные скле­пы глу­бо­ко вни­зу, я при­чуд­ли­во счи­тал их обы­ден­ны­ми и намно­го более есте­ствен­ны­ми, чем цвет­ные иллю­стра­ции живых существ, обна­ру­жен­ные в заплес­не­ве­лых кни­гах. Из книг я и узнал все. Не было учи­те­лей понуж­дав­ших, либо же настав­ляв­ших меня, — я не пом­ню зву­ка чело­ве­че­ско­го голо­са — даже соб­ствен­но­го; ибо хоть я и мог гово­рить, но нико­гда и не пытал­ся гово­рить вслух. В зам­ке отсут­ство­ва­ли зер­ка­ла, и моя внеш­ность оста­ва­лась загад­кой; но по инстинк­ту я счи­тал себя схо­жим с юны­ми фигу­ра­ми изоб­ра­жен­ны­ми в кни­гах. Я ощу­щал себя юным, ведь пом­нил столь мало.

Сна­ру­жи, за воню­чим рвом, под тем­ны­ми немы­ми дере­вья­ми, я часто лежал и меч­тал часа­ми о про­чи­тан­ном в кни­гах, страст­но желая ока­зать­ся сре­ди пар­ней тол­пя­щих­ся в сол­неч­ном мире за бес­ко­неч­ным лесом. Одна­жды я пытал­ся сбе­жать из леса, но тени сгу­сти­лись над моей голо­вой, воз­дух запол­нил­ся тяго­тя­щим стра­хом и я испу­ган­но помчал­ся обрат­но, боясь поте­рять доро­гу в лаби­рин­те ноч­ной тиши­ны.

Так в бес­ко­неч­ных сумер­ках я меч­тал и ждал, толь­ко не знал я, чего жду. Одна­жды, в тем­ном оди­но­че­стве, мое сумрач­ное суще­ство­ва­ние ста­ло столь ужас­но, что не мог я более оста­вать­ся в покое, тогда про­тя­нул я умо­ля­ю­ще руки к чер­ной раз­ру­шен­ной башне, еди­ной, что воз­но­си­лась над лесом в неиз­вест­ное небо. Я решил­ся: под­нять­ся на баш­ню,.. конеч­но, я мог и сорвать­ся — но уж луч­ше теперь уви­деть на миг небо и погиб­нуть, чем жить даже мель­ком не наблю­дая дня.

В сырых сумер­ках я взби­рал­ся по изно­шен­ным и ста­рым сту­пе­ням, пока те не обо­рва­лись, и после, толь­ко нена­деж­ные высту­пы слу­жи­ли мне опо­рой. Стра­шен и ужа­сен ока­зал­ся тот мерт­вый, лишен­ный сту­пе­ней камен­ный цилиндр: чер­ный, раз­ру­шен­ный и опу­сто­шен­ный, зло­ве­щий, с удив­лен­ны­ми лету­чи­ми мыша­ми, чьи кры­лья не созда­ва­ли шума. Толь­ко мно­го страш­нее и ужас­ней нето­роп­ли­вость мое­го про­дви­же­ния: я уже забрал­ся столь высо­ко, как мог, но тьма над голо­вой не ста­но­ви­лась тонь­ше. Я вооб­ра­зил, что ночь вне­зап­но окру­жи­ла меня, и тщет­но нащу­пы­вал сво­бод­ной рукой окон­ную амбра­зу­ру, в кото­рую мог бы выгля­нуть нару­жу, пыта­ясь судить о высо­те, что уже достиг.

Вне­зап­но, после бес­ко­неч­но­го стра­ха, сле­по­ты, караб­ка­нья вверх по вогну­той и отча­ян­ной про­па­сти, я почув­ство­вал, что голо­ва кос­ну­лась твер­дой поверх­но­сти, — я понял, что долж­но быть, достиг кры­ши, или, по край­ней мере, неко­то­ро­го подо­бия пола. Во тьме я под­нял сво­бод­ную руку, ощу­пал камен­ный, непо­движ­ный барьер. Я цеп­лять­ся за все, что сли­зи­стые сте­ны мог­ли дать, пока не нашел, что барьер пода­ет­ся, тогда я стал тол­кать пли­ту либо дверь над сво­ей голо­вой, обе­и­ми рука­ми. И хотя мои руки про­дви­га­лись вверх, свет не появил­ся, — мой подъ­ем подо­шел к бес­смыс­лен­но­му завер­ше­нию, пли­та ока­за­лась люком на ров­ную камен­ную поверх­ность боль­ше­го диа­мет­ра, чем осно­ва­ние баш­ни. Не забо­тясь, доста­точ­но ли высок этаж и есть ли на нем наблю­да­тель­ное поме­ще­ние я про­полз вовнутрь и попы­тал­ся поме­шать тяже­лой пли­те упасть обрат­но, но не пре­успел в этой попыт­ке. Я рух­нул исто­щен­ный на камен­ный пол под сверхъ­есте­ствен­ное эхо пада­ю­щей пли­ты, наде­ясь, что сумею, при необ­хо­ди­мо­сти, под­нять ее вновь.

Пола­гая, что я теперь на гро­мад­ной высо­те, намно­го выше про­кля­тых вет­вей дере­вьев, я ото­рвал­ся от пола, нащу­пы­вая рука­ми окно, из кото­ро­го мог бы выгля­нуть в пер­вый раз на небо, луну и звез­ды, о кото­рых я лишь читал. Но, я был разо­ча­ро­ван, пото­му как нашел лишь пустые мра­мор­ные пол­ки, под­дер­жи­ва­ю­щие отвра­ти­тель­ные про­дол­го­ва­тые короб­ки вну­ши­тель­но­го раз­ме­ра. Вновь и вновь раз­мыш­лял я, что за покры­тый седи­ной сек­рет мог пре­бы­вать в этом высо­ком поме­ще­нии так мно­го веков отре­зан­ный от зам­ка. Неожи­дан­но мои руки наткну­лись на двер­ной про­ем, в камен­ном пор­та­ле с гру­бы­ми, стран­ны­ми изва­я­ни­я­ми. Я попы­тал­ся отрыть дверь и обна­ру­жил, что та запер­та, но выс­шим взры­вом силы я взло­мал ее — сквозь вити­е­ва­тые решет­ки из желе­за, за корот­ким камен­ным кори­до­ром, под­ни­ма­ю­щем­ся за недав­но най­ден­ным вхо­дом, све­ти­ла пол­ная луна, кото­рую ранее видал лишь во снах, но в ее неяс­ном све­че­нии я не осме­лил­ся при­зы­вать память.

Я решил, что уже достиг вер­ши­ны зам­ка и помчал­ся по сту­пе­ням к две­ри, но луна вне­зап­но скры­лась за обла­ком — я спо­ткнул­ся, и стал про­би­рать­ся в тем­но­те мед­лен­ней. А когда добрал­ся к решет­ке, то все еще было слиш­ком тем­но, — решет­ку я осто­рож­но обсле­до­вал — она ока­за­лась неза­пер­той, но откры­вать ее из-за стра­ха паде­ния с пора­зи­тель­ной высо­ты, на кото­рую взо­брал­ся, не стал. Тогда луна выгля­ну­ла.

Наи­бо­лее демо­нич­но то потря­се­ние, что без­дон­но неожи­дан­но и гро­теск­но неве­ро­ят­но. Ничто, чему я преж­де под­вер­гал­ся, не мог­ло бы срав­нить­ся в ужа­се с тем, что теперь уви­дел. Вме­сто голо­во­кру­жи­тель­ной пер­спек­ти­вы вер­шин дере­вьев обо­зре­ва­е­мых с вели­че­ствен­ной высо­ты, там, на уровне решет­ки рас­ки­ну­лась твер­дая зем­ля, с раз­бро­сан­ны­ми по ней мра­мор­ны­ми пли­та­ми и колон­на­ми, бро­са­ю­щи­ми тень на древ­нюю камен­ную цер­ковь, чей раз­ру­шен­ный шпиль при­зрач­но све­тил­ся в лун­ном све­те.

Теряя созна­ние, я открыл решет­ку и был потря­сен белой покры­той гра­ви­ем доро­гой, что про­тя­ги­вал­ся в двух направ­ле­ни­ях. Мой разум, оше­лом­лен­ный и вверг­ну­тый в хаос, все еще содер­жал неисто­вую жаж­ду све­та, и даже фан­та­сти­че­ское чудо не мог­ло меня оста­но­вить. Я даже не знал: я — безу­мен, сплю, либо зача­ро­ван, но решил­ся, при­сталь­но смот­реть на свер­ка­ю­щую поверх­ность и весе­лить­ся любой ценой. Я не знал: ни кто я, ни что я, либо что мог­ло меня окру­жать: хотя после того как спо­ткнул­ся, я стал осо­зна­вать некую ужас­ную скры­тую память, сде­лав­шую мое про­дви­же­ние не пол­но­стью слу­чай­ным. Я про­шел под аркой, сту­пая меж плит и колон, блуж­дая по откры­то­му про­стран­ству: ино­гда сле­дуя доро­ге, но, вре­ме­на­ми остав­ляя ее, в любо­пыт­стве сту­пая через луга, где толь­ко ред­кие руи­ны ука­зы­ва­ли на при­сут­ствие древ­ней забы­той доро­ги. Одна­жды, где кро­ша­ща­я­ся, мши­стая камен­ная клад­ка гово­ри­ла о дав­но исчез­нув­шем мосту, я пере­плыл через рез­вую реч­ку.

Про­шло, веро­ят­но, более двух часов, пока я достиг того, что каза­лось, явля­ет­ся моей целью — почтен­ный, уви­тый плю­шем замок в зарос­шем пар­ке, безум­но зна­ко­мый, но в тоже вре­мя оза­да­чи­ва­ю­щий меня. Я уви­дал: ров запол­нен, неко­то­рые из при­выч­ных башен раз­ру­ше­ны, и в тоже вре­мя, сму­щая наблю­да­те­ля, отстро­е­ны новые кры­лья. И в зам­ке (к мое­му вос­хи­ще­нию) — откры­тые окна — свер­ка­ю­щие, маня­щие, из кото­рых раз­но­си­лись зву­ки весе­ло­го куте­жа. Подо­брав­шись к одно­му, я при­сталь­но гля­дел на весь­ма чуд­но ряже­ную ком­па­нию, весе­ля­щу­ю­ся и живо бол­та­ю­щую. Я нико­гда (кажет­ся) не слы­шал чело­ве­че­ской речи ранее и мог толь­ко смут­но дога­ды­вать­ся, что они гово­рят. Неко­то­рые из лиц, мне каза­лось, напол­не­ны выра­же­ни­ем, кото­рое при­но­си­ло неве­ро­ят­но уда­лен­ные вос­по­ми­на­ния, эмо­ции дру­гих были чуж­ды мне.

Я вошел в ярко осве­щен­ную ком­на­ту через низ­кое окно, прой­дя за еди­ный миг от надеж­ды до чер­ней­ших кон­вуль­сий отча­я­ния. При­зра­ки появ­ля­ют­ся быст­ро, и как толь­ко вошел, я немед­лен­но полу­чил тому одно из наи­бо­лее ужа­са­ю­щих под­твер­жде­ний, какое я когда-либо пред­став­лял себе — лишь я пере­сек под­окон­ник, дви­га­ясь к ком­па­нии, вне­зап­ный и неслы­хан­ный страх ужа­са­ю­щей интен­сив­но­сти, иска­зил каж­дое лицо, вырвал дикий вопль, прак­ти­че­ски из каж­дой глот­ки. Все­об­щее бег­ство, в кри­ках и пани­ке — неко­то­рые упа­ли в обмо­рок их ута­щи­ли прочь обе­зу­мев­шие при­я­те­ли.

Мно­гие закры­ли гла­за рука­ми и, погру­зив­шись в сле­по­ту, и так неук­лю­же мета­лись, пере­во­ра­чи­вая мебель, наты­ка­ясь на сте­ны, пока не дости­га­ли одной из две­рей.

Кри­ки шоки­ро­ва­ли, и так я остал­ся сто­ять в свер­ка­ю­щем поме­ще­нии оди­но­кий и оше­лом­лен­ный, при­слу­ши­ва­ю­щий­ся к исче­за­ю­ще­му эху, — я дро­жал от мыс­ли, пред­став­ляя то, что мог­ло бы про­скольз­нуть мимо меня неза­ме­чен­ным. При небреж­ном осмот­ре ком­на­та каза­лась пустой, но, дви­нув­шись к одно­му из аль­ко­вов, я ощу­тил там дви­же­ние — намек на дви­же­ние, там, за выхо­дом, под золо­той аркой, веду­щим в дру­гую, но чем- то схо­жую ком­на­ту. По мере при­бли­же­ния к арке, дви­же­ние ста­ло более отчет­ли­вым, и затем (с пер­вым и послед­ним зву­ком, что когда-либо про­из­но­сил — ужа­са­ю­щим гром­ким воем, пере­дер­нув­шим меня почти так­же мучи­тель­но, как была кош­мар­на вызвав­шая его при­чи­на) я замер пол­ный стра­ха, нево­об­ра­зи­мой, неопи­су­е­мой и невы­ра­зи­мой чудо­вищ­но­сти, пре­вра­тив­шей весе­лую ком­па­нию в ста­до иступ­лен­ных бег­ле­цов.

Я не могу намек­нуть, на что это было похо­же, — смесь — нечи­стая, жут­кая, непри­вет­ли­вая, сверхъ­есте­ствен­ная и отвра­ти­тель­ная. Отвра­ти­тель­ная тень рас­па­да, древ­но­сти и раз­ло­же­ния; воню­чая, капель нече­сти­вых откры­тий, чудо­вищ­ную наго­ту кото­рых мило­серд­ная зем­ля долж­на все­гда скры­вать. Бог зна­ет, оно не из это­го мира — или уже не из это­го мира — к мое­му ужа­су я видел в этих изъ­еден­ных и обна­жа­ю­щих кости очер­та­ни­ях, иска­жен­ную, отвра­ти­тель­ную паро­дию чело­ве­че­ской фигу­ры; и зам­ше­лая, рас­сы­па­ю­ща­я­ся одеж­да, неопи­су­е­мо­го каче­ства холо­ди­ла меня еще боль­ше.

Я прак­ти­че­ски был пара­ли­зо­ван, но все же сде­лал тщет­ную попыт­ку к бег­ству, кото­рая раз­би­лась чара­ми безы­мян­но­го, лишен­но­го голо­са мон­стра. Мои гла­за, отка­зы­ва­ясь закры­вать­ся, зача­ро­ван­ные без­жиз­нен­ны­ми сфе­ра­ми, при­сталь­но гля­дя­щи­ми на меня с омер­зе­ни­ем; хотя в гла­зах все мило­серд­но раз­мы­ва­лось и если они и пока­зы­ва­ли ужас­ный пред­мет, то нечет­ко. Я попы­тал­ся под­нять руки, заго­ра­жи­вая гла­за, толь­ко нер­вы мои были слиш­ком оше­лом­ле­ны и руки не вполне под­чи­ня­лись мне. Тем не менее, эта попыт­ка нару­ши­ла мое рав­но­ве­сие и мне при­шлось совер­шить несколь­ко шагов впе­ред, избе­гая паде­ния. Тут я вне­зап­но стал отда­вать отчет в бли­зо­сти к тому, чье ужас­ное пустын­ное дыха­ние я мог слы­шать. На гра­ни безу­мия, я все еще обна­ру­жил себя спо­соб­ным выбро­сить впе­ред руки, предот­вра­щая при­бли­же­ния к нему слиш­ком близ­ко; когда после­до­вал ката­клизм, из раз­ря­да кос­ми­че­ских кош­ма­ров и адских ката­строф — мои паль­цы кос­ну­лись отвра­ти­тель­ных, про­тя­ну­тых лап мон­стра под золо­той аркой.

Я не завиз­жал, но жесто­кие при­зра­ки, мча­щи­е­ся на ноч­ном вет­ру, заво­пи­ли за меня и в ту же секун­ду мой разум рас­ко­лол­ся на оди­но­кие неглу­бо­кие пото­ки анни­ги­ли­ру­ю­щей памя­ти. Я вспом­нил в ту секун­ду все, что было; я вспом­нил ста­рый замок и дере­вья, и узнал изме­нив­ше­е­ся зда­ние, в кото­ром ныне сто­ял; я узнал, и это самое ужас­ное, нечи­стое созда­ние, что сто­я­ло, иско­са смот­ря на меня, посколь­ку я отдер­нул свои зама­ран­ные паль­цы от него.

Но в мире есть не толь­ко баль­зам горе­чи, есть так­же баль­зам успо­ко­е­ния. В край­нем ужа­се того мгно­ве­ния я забыл, что испу­га­ло меня, и вспыш­ка чер­ной памя­ти исчез­ла в хао­се пре­лом­ля­ю­щих­ся отра­же­ний. Я бежал от это­го про­кля­то­го стро­е­ния, бежал быст­ро и мол­ча в лун­ном све­те. Когда я вер­нул­ся на цер­ков­ный двор и спу­стил­ся по сту­пе­ням, то обна­ру­жил камень люка недви­жи­мым; одна­ко я не сожа­лею я нена­ви­жу древ­ний замок и дере­вья. Теперь я мчусь с насмеш­ли­вы­ми, дру­же­люб­ны­ми при­зра­ка­ми на ноч­ном вет­ре, и резв­люсь днем сре­ди ката­комб мумий в скры­той и неиз­вест­ной долине Надо­ша у Нила. Я знаю, что свет не для меня, раз­ве что лун­ный над уте­сом моги­лы Неб, не по мне весе­лые ком­па­нии, кро­ме тех, что соби­ра­ют­ся на безы­мян­ном бан­ке­те Нитор­ки­са под Вели­кой Пира­ми­дой; еще в обре­тен­ной сво­бо­де я почти при­вет­ствую горечь чуже­род­ства.

И хотя баль­зам забве­ния охла­дил меня, знаю, что я изгнан­ник; чужой в этом веке и сре­ди тех, кто еще люди. Знаю это, с того момен­та, как я про­тя­нул паль­цы к чудо­ви­щу внут­ри той огром­ной позо­ло­чен­ной рамы; про­тя­нул паль­цы и кос­нул­ся холод­ной и непо­дат­ли­вой поверх­но­сти поли­ро­ван­но­го стек­ла.