Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с Henry S. Whitehead

ЛОВУШКА

(The Trap)
Напи­са­но в 1931 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Е. Муси­хи­на

////

Исто­рия эта нача­лась неза­дол­го до Рож­де­ства, когда одна­жды утром (а это был обыч­ный буд­ний день чет­верг, если мне не изме­ня­ет память), стоя перед ста­рин­ным зер­ка­лом копен­га­ген­ско­го стек­ла, я уло­вил в нем какое-то мель­те­ше­ние. Кро­ме меня, дома тогда нико­го не было, и это шеве­ле­ние в зер­ка­ле пока­за­лось мне несколь­ко стран­ным; впро­чем, в сле­ду­ю­щую мину­ту, при­сталь­но вгля­дев­шись в зату­ма­нен­ную гладь стек­ла и не обна­ру­жив в отра­жен­ной кар­тине ниче­го необыч­но­го, я решил, что это все­го-навсе­го опти­че­ская иллю­зия.

Это ста­рин­ное зер­ка­ло я когда-то нашел в забро­шен­ном особ­ня­ке на север­ном побе­ре­жье ост­ро­ва Сан­та-Kpyc. После несколь­ких лет жиз­ни на Вир­гин­ских ост­ро­вах я пере­брал­ся отту­да в Соеди­нен­ные Шта­ты. От более чем двух­сот­лет­не­го пре­бы­ва­ния в тро­пи­че­ском кли­ма­те ста­рин­ное стек­ло помут­не­ло; была силь­но повре­жде­на верх­няя часть изящ­ной рез­ной рамы из позо­ло­чен­но­го дере­ва, и мне при­шлось тогда искать масте­ра, что­бы вос­ста­но­вить ее в преж­нем виде.

С тех пор мину­ло несколь­ко лет. Собы­тия, о кото­рых пой­дет речь, про­ис­хо­ди­ли во вре­мя мое­го пре­бы­ва­ния в част­ной шко­ле, при­над­ле­жав­шей мое­му дав­не­му при­я­те­лю Бра­у­ну; я был там на поло­же­нии гостя и настав­ни­ка одно­вре­мен­но. Шко­ла рас­по­ла­га­лась в глу­бине шта­та Кон­нек­ти­кут, в хол­ми­стой, откры­той всем вет­рам мест­но­сти. Я жил в пусту­ю­щем кры­ле одно­го из спаль­ных кор­пу­сов, где зани­мал две ком­на­ты и раз­де­ляв­ший их холл. Въе­хав сюда, я пер­вым делом рас­па­ко­вал зер­ка­ло, кото­рое было тща­тель­но увя­за­но мною в мат­рац, и тор­же­ствен­но водру­зил его на при­стен­ный сто­лик из розо­во­го дере­ва – еще один пред­мет анти­ква­ри­а­та, при­над­ле­жав­ший неко­гда моей пра­баб­ке.

Дверь моей спаль­ни нахо­ди­лась как раз напро­тив вхо­да в гости­ную; эти поме­ще­ния, как я уже гово­рил, раз­де­ля­лись неболь­шим хол­лом. В одной из ком­нат сто­ял шифо­ньер; зер­ка­ло в его двер­це было обра­ще­но пря­мо к двер­но­му про­ему, и точ­но так же было обра­ще­но к две­ри дру­гой ком­на­ты ста­рое зер­ка­ло, сто­яв­шее на сто­ли­ке у сте­ны, так что когда я бро­сал взгляд на дверь шифо­нье­ра, через оба сквоз­ных про­хо­да я видел бес­ко­неч­ный опти­че­ский кори­дор, обра­зо­ван­ный вза­им­ным отра­же­ни­ем двух зер­каль­ных поверх­но­стей, раз­ме­щен­ных одна напро­тив дру­гой. Иллю­зор­ное дви­же­ние в зер­каль­ном стек­ле, при­ви­дев­ше­е­ся мне в то утро, про­ис­хо­ди­ло имен­но в этом обыч­но пустом опти­че­ском тун­не­ле.

При­дя в сто­ло­вую, я застал там съе­жив­ших­ся от холо­да вос­пи­тан­ни­ков; ока­за­лось, что школь­ная систе­ма отоп­ле­ния вре­мен­но вышла из строя. Я совер­шен­но не пере­но­шу холо­да, и пото­му пред­ло­жил уче­ни­кам мое­го клас­са про­ве­сти заня­тия в менее офи­ци­аль­ной обста­нов­ке, у огня мое­го ками­на; с чем маль­чи­ки радост­но согла­си­лись.
По окон­ча­нии уро­ка один из уче­ни­ков по име­ни Роберт Гран­ди­сон изъ­явил жела­ние остать­ся, посколь­ку сле­ду­ю­щий час у него не был занят. Я не воз­ра­жал, и Роберт, устро­ив­шись у само­го ками­на, углу­бил­ся в чте­ние. Одна­ко доволь­но ско­ро он пере­сел на дру­гой стул, подаль­ше от жар­ко­го огня, и ока­зал­ся пря­мо напро­тив ста­ро­го зер­ка­ла. Я сидел в про­ти­во­по­лож­ном от него углу ком­на­ты и хоро­шо видел, как он вдруг напряг­ся, вгля­ды­ва­ясь в зату­ма­нен­ную поверх­ность стек­ла. Что мог­ло так заин­те­ре­со­вать его, уж не то ли самое мель­те­ше­ние в зер­ка­ле, что почу­ди­лось мне нын­че утром? Роберт меж­ду тем не сво­дил глаз с зер­ка­ла; бро­ви его слег­ка нахму­ри­лись.

–Что ты там уви­дел, Роберт? – спро­сил я его.

Роберт отве­тил не сра­зу. Еще неко­то­рое вре­мя он не сво­дил с зер­ка­ла глаз, а потом, пере­ве­дя взгляд на меня, про­го­во­рил, мед­лен­но под­би­рая сло­ва:

– Вол­ни­стость стек­ла, кажет­ся, так это назы­ва­ет­ся, мистер Кэне­вин. Из-за нее мне пока­за­лось, что там, в зер­ка­ле, дви­жут­ся какие-то фигур­ки, при­чем все они выбе­га­ют из одной точ­ки. Вот, смот­ри­те сами!

С эти­ми сло­ва­ми он вско­чил со сту­ла, при­бли­зил­ся к зер­ка­лу и при­жал кон­чик ука­за­тель­но­го паль­ца к поверх­но­сти стек­ла неда­ле­ко от лево­го ниж­не­го угла.

– Вот здесь, сэр, – ска­зал он, гля­дя на меня и не отры­вая палец от стек­ла.

Долж­но быть, в тот момент, когда он повер­нул­ся ко мне, его палец слиш­ком силь­но вжал­ся в стек­ло, пото­му что он тут же рез­ким дви­же­ни­ем отдер­нул руку от зер­ка­ла, тихо вскрик­нул: «Ой!» и в изум­ле­нии уста­вил­ся на него. – Что слу­чи­лось? – встре­во­жил­ся я.

– Я… мне… – он выгля­дел сму­щен­ным. – Пони­ма­е­те, сэр… В общем, мне пока­за­лось, что кто-то… или что-то… пыта­лось втя­нуть меня за палец туда, внутрь. Конеч­но, это зву­чит смеш­но, но имен­но таким было ощу­ще­ние, кото­рое я толь­ко что испы­тал. – Роберт иной раз выра­жал­ся в мане­ре, неха­рак­тер­ной для пят­на­дца­ти­лет­не­го маль­чи­ка.
Заин­три­го­ван­ный таким объ­яс­не­ни­ем, я подо­шел к нему и попро­сил еще раз пока­зать тот уча­сток зер­ка­ла, где он толь­ко что дер­жал свой палец.

– Навер­ное, вы счи­та­е­те, что я не в сво­ем уме, сэр, – отве­тил Роберт, зардев­шись, – но… В общем, отсю­да я не смо­гу пока­зать это место навер­ня­ка. Зато изда­ли опре­де­лю его без­оши­боч­но.

Усев­шись на стул рядом с Робер­том, я уста­вил­ся на малень­кий уча­сток зер­ка­ла в левом ниж­нем углу, и тут же взо­ру мое­му откры­лось нечто необык­но­вен­ное. Нет, даже не откры­лось, а бук­валь­но «выпрыг­ну­ло» на меня из зер­ка­ла в том месте, где бра­ли свое нача­ло отчет­ли­во вид­ные под опре­де­лен­ным углом зре­ния мно­го­чис­лен­ные завит­ки ста­ро­го стек­ла: кри­во­ли­ней­ные, ради­аль­но рас­хо­дя­щи­е­ся линии, беру­щие нача­ло в одной точ­ке совсем как стру­ны, рас­тя­ну­тые в раз­ные сто­ро­ны и пере­хва­чен­ные в одном месте чьей-то рукой в пучок.

Встав со сту­ла и подой­дя к зер­ка­лу побли­же, я убе­дил­ся, что необыч­ный опти­че­ский эффект бес­след­но исчез, он и в самом деле наблю­дал­ся толь­ко при взгля­де под опре­де­лен­ным углом. А когда я смот­рел на ука­зан­ный Робер­том уча­сток зер­ка­ла пря­мо, он вооб­ще не давал ника­ко­го отра­же­ния – еще один стран­ный фено­мен.

Про­зву­чал школь­ный гонг, изве­щав­ший о нача­ле сле­ду­ю­ще­го часа заня­тий, и Роберт Гран­ди­сон поспе­шил в учеб­ный кор­пус, оста­вив меня один на один с загад­кой ста­ро­го зер­ка­ла. Когда он ушел, я под­нял што­ры в обе­их ком­на­тах и, мино­вав холл, подо­шел к шифо­нье­ру, пыта­ясь обна­ру­жить иско­мый уча­сток поверх­но­сти ста­ро­го зер­ка­ла в его отра­же­нии на двер­це шифо­нье­ра. Доволь­но лег­ко отыс­кав его, я впил­ся в это место гла­за­ми и опять, как мне пока­за­лось, уло­вил неко­то­рое мель­те­ше­ние; а когда, вытя­нув шею, добил­ся нуж­но­го угла зре­ния, это «нечто» сно­ва «прыг­ну­ло» на меня.

То, что я назвал мель­те­ше­ни­ем, сей­час мож­но было с боль­шой долей уве­рен­но­сти опре­де­лить как некое вих­ре­вое дви­же­ние. Оно напо­ми­на­ло мини­а­тюр­ный и в то же вре­мя весь­ма интен­сив­ный кру­го­во­рот, похо­жий, ска­жем, на водя­ную ворон­ку или пыле­вой вихрь. Подоб­но пере­ме­ще­нию Зем­ли в про­стран­стве, дви­же­ние это было двой­ствен­ным, будучи, с одной сто­ро­ны, цир­ку­ли­ру­ю­щим, а с дру­гой направ­лен­ным внутрь зазер­каль­но­го про­стран­ства: нескон­ча­е­мый поток, лью­щий­ся из какой-то одной точ­ки по ту сто­ро­ну стек­ла. Я был зача­ро­ван этим дви­же­ни­ем и, хотя пони­мал, что это не более чем иллю­зия, из голо­вы у меня не шли сло­ва Робер­та: «Мне пока­за­лось, что меня хоте­ли втя­нуть за палец туда, внутрь». И дей­стви­тель­но, когда я смот­рел на ни на секун­ду не оста­нав­ли­ва­ю­щий­ся вихрь за стек­лом, меня не поки­да­ло ощу­ще­ние, что он и в самом деле обла­да­ет заса­сы­ва­ю­щим дей­стви­ем.

По спине у меня про­бе­жал непри­ят­ный холо­док. Обна­ру­жен­ный мною таин­ствен­ный фено­мен, несо­мнен­но, заслу­жи­вал само­го тща­тель­но­го иссле­до­ва­ния; и едва я успел поду­мать об этом, как тут же вспом­нил взгляд, кото­рый бро­сил на ста­рое зер­ка­ло Роберт Гран­ди­сон, ухо­дя на урок. Это­го наблю­да­тель­но­го и сооб­ра­зи­тель­но­го мало­го сле­ду­ет обя­за­тель­но при­влечь к раз­гад­ке тай­ны копен­га­ген­ско­го стек­ла, решил я тогда про себя.

Увы, слу­чив­ше­е­ся вско­ре после того собы­тие на неко­то­рое вре­мя заста­ви­ло меня забыть о зер­ка­ле и, по иро­нии судь­бы, винов­ни­ком тому стал имен­но Роберт Гран­ди­сон. После его ухо­да я отлу­чил­ся из шко­лы и вер­нул­ся толь­ко к вечер­ней пере­клич­ке, кото­рая про­из­во­ди­лась еже­днев­но в чет­верть шесто­го попо­лу­дни и явля­лась обя­за­тель­ной для всех вос­пи­тан­ни­ков шко­лы.

Робер­та на ней не ока­за­лось и это, учи­ты­вая его дис­ци­пли­ни­ро­ван­ность, было более чем необыч­но. Встре­во­жен­ный этим обсто­я­тель­ством, я тут же разыс­кал Бра­у­на и услы­шал от него, что маль­чик бес­след­но исчез. Лихо­ра­доч­ные поис­ки не дали ника­ких резуль­та­тов: его не было ни в его ком­на­те, ни в клас­сах, ни в спор­тив­ном зале, ни во всех дру­гих вооб­ра­зи­мых и нево­об­ра­зи­мых местах, хотя и это было самое стран­ное – все его вещи, вклю­чая верх­нюю одеж­ду, пре­бы­ва­ли в цело­сти и сохран­но­сти там, где им и над­ле­жа­ло быть.

В тот же вечер мы опро­си­ли всю окру­гу, но это не дало нам ров­ным сче­том ниче­го. Никто из мест­ных жите­лей его не видел; мы позво­ни­ли всем жив­шим побли­зо­сти тор­гов­цам, что снаб­жа­ли нашу шко­лу про­дук­та­ми, но и они не рас­по­ла­га­ли ника­кой инфор­ма­ци­ей об исчез­нув­шем вос­пи­тан­ни­ке. В послед­ний раз его виде­ли на пере­мене после уро­ка, закон­чив­ше­го­ся в два пят­на­дцать попо­лу­дни: он направ­лял­ся вверх по лест­ни­це спаль­но­го кор­пу­са номер три, где рас­по­ла­га­лась его ком­на­та.

Когда слух о его про­па­же раз­нес­ся по всей шко­ле, он про­из­вел эффект разо­рвав­шей­ся бом­бы. Бед­ня­га Бра­ун ходил сам не свой; в его дол­гой прак­ти­ке дирек­то­ра и вла­дель­ца част­ной шко­лы, кото­рая все­гда сла­ви­лась дис­ци­пли­ной и поряд­ком, ни разу не слу­ча­лось столь экс­тра­ор­ди­нар­но­го про­ис­ше­ствия. Была, впро­чем, сла­бая надеж­да, что маль­чик объ­явит­ся у себя дома в запад­ной Пен­силь­ва­нии, но вре­мя шло, а Робер­та так и не дожда­лись в роди­тель­ском доме; да и немуд­ре­но: на све­жем сне­гу вокруг шко­лы не было ника­ких сле­дов, ста­ло быть, за послед­ние несколь­ко дней никто не поки­дал пре­де­лов учеб­но­го заве­де­ния. Это было неве­ро­ят­но, но маль­чик исчез, исчез абсо­лют­но бес­след­но.
Роди­те­ли Робер­та при­е­ха­ли в шко­лу уже на вто­рой день после его исчез­но­ве­ния. Они дер­жа­лись муже­ствен­но, хотя, конеч­но, это сто­и­ло им огром­ных уси­лий, вид­но было, что неожи­дан­ное горе бук­валь­но над­ло­ми­ло их обо­их. Бра­ун тоже выгля­дел поста­рев­шим лет на десять, но и он, и уби­тые горем роди­те­ли были бес­силь­ны что-либо сде­лать. На чет­вер­тый день вся шко­ла утвер­ди­лась во мне­нии, что исчез­но­ве­ние Робер­та Гран­ди­со­на явля­ет­ся абсо­лют­но нераз­ре­ши­мой загад­кой и что школь­ной адми­ни­стра­ции толь­ко и оста­ет­ся, что кон­ста­ти­ро­вать бес­след­ную про­па­жу несчаст­но­го под­рост­ка. Мистер Гран­ди­сон и его жена с боль­шой неохо­той уеха­ли домой, и их отъ­езд как раз сов­пал с нача­лом деся­ти­днев­ных рож­де­ствен­ских кани­кул.

Шко­ла быст­ро опу­сте­ла, разъ­е­ха­лись и уче­ни­ки, и учи­те­ля с Бра­у­ном во гла­ве, и весь обслу­жи­ва­ю­щий пер­со­нал. Я остал­ся один-оди­не­ше­нек в огром­ном опу­стев­шем зда­нии.

Я хоро­шо пом­ню тот день. Толь­ко-толь­ко про­би­ло две­на­дцать; я сидел у затоп­лен­но­го ками­на, раз­мыш­ляя об исчез­но­ве­нии Робер­та и про­кру­чи­вая в уме все мыс­ли­мые и немыс­ли­мые тео­рии на этот счет. К вече­ру то ли от напря­жен­ных раз­ду­мий, то ли от дол­го­го сиде­ния у жар­ко­го огня у меня раз­бо­ле­лась голо­ва, да так силь­но, что я не смог спра­вить­ся даже с лег­ким ужи­ном. Прой­дясь немно­го по длин­ным пустым кори­до­рам, я вер­нул­ся к себе и сно­ва погру­зил­ся в раз­ду­мья. Когда часы про­би­ли десять, я очнул­ся, обна­ру­жив себя сидя­щим в крес­ле посре­ди холод­ной ком­на­ты; пока я спал, огонь в камине угас совер­шен­но. Чув­ство­вал я себя неваж­но, если гово­рить о физи­че­ском состо­я­нии; что же каса­ет­ся умствен­ных сил, то тут, напро­тив, я ощу­тил неожи­дан­ный при­лив и понял, что мои шан­сы на раз­гад­ку судь­бы Робер­та Гран­ди­со­на не так уж ничтож­ны. Дело в том, что виде­ния мое­го давеш­не­го сна поз­во­ля­ли (разу­ме­ет­ся, с извест­ной долей осто­рож­но­сти) пред­по­ло­жить, что Роберт отча­ян­но пытал­ся нала­дить со мною связь. Во вся­ком слу­чае, я был твер­до уве­рен в том, что явив­ша­я­ся мне во сне блед­ная тень была ни чем иным, как тенью Робер­та Гран­ди­со­на, бес­след­но исчез­нув­ше­го из мира людей несколь­ко дней тому назад, и это все­ля­ло в меня надеж­ду, что Роберт жив, и что его мож­но спа­сти.

Такая уве­рен­ность может пока­зать­ся вам стран­ной, но не сле­ду­ет забы­вать, что я мно­го лет про­вел в Вест-Индии, где мне дово­ди­лось не раз сопри­ка­сать­ся с раз­но­го рода необъ­яс­ни­мы­ми явле­ни­я­ми. Ска­жу и то, что преж­де чем заснуть, я созна­тель­но напря­гал свой мозг, пыта­ясь уста­но­вить нечто вро­де мыс­лен­но­го кон­так­та с исчез­нув­шим вос­пи­тан­ни­ком. Даже самый посред­ствен­ный уче­ный, опи­ра­ясь на тру­ды Фрей­да, Юнга и Адле­ра, может под­твер­дить, что под­со­зна­ние спя­ще­го чело­ве­ка наи­бо­лее вос­при­им­чи­во к впе­чат­ле­ни­ям извне, хотя впе­чат­ле­ния эти, как пра­ви­ло, бес­след­но исче­за­ют при про­буж­де­нии.

Допу­стим, теле­па­тия и в самом деле суще­ству­ет, отсю­да сле­ду­ет, что на спя­ще­го чело­ве­ка мож­но ока­зы­вать доволь­но силь­ное теле­па­ти­че­ское воз­дей­ствие. Так что если я наде­ял­ся полу­чить какую-то весточ­ку от Робер­та, то это долж­но было про­изой­ти в состо­я­нии глу­бо­ко­го сна. Разу­ме­ет­ся, после про­буж­де­ния мой мозг мог и не сохра­нить содер­жа­ние это­го посла­ния, но втайне я наде­ял­ся на свою необыч­ную спо­соб­ность удер­жи­вать в созна­нии сле­ды самых фан­та­сти­че­ских ноч­ных виде­ний; она была выра­бо­та­на мною путем неустан­ных умствен­ных упраж­не­ний, кото­ры­ми я скра­ши­вал свое оди­но­че­ство в тех слу­ча­ях, когда судь­ба зано­си­ла меня в какой-нибудь уны­лый и пустын­ный уго­лок зем­но­го шара.

В тот раз я, долж­но быть, заснул мгно­вен­но и, судя по необы­чай­ной живо­пис­но­сти и непре­рыв­но­сти виде­ний, мой сон был очень глу­бок. Когда я проснул­ся, часы пока­зы­ва­ли 6.45, и смут­ные ощу­ще­ния, испы­ты­ва­е­мые мною в тот момент, были явно наве­я­ны недав­ним сном. Я все еще видел перед собой фигу­ру Робер­та Гран­ди­со­на, окра­шен­ную в необыч­ные тем­но-сине-зеле­ные тона и все же, несмот­ря на стран­ную окрас­ку его одежд и откры­тых участ­ков тела, это, несо­мнен­но, был Роберт. Он отча­ян­но пытал­ся заго­во­рить со мной, но по каким-то неве­до­мым при­чи­нам это ему было не под силу. Каза­лось, нас раз­де­ля­ла некая про­стран­ствен­ная пре­гра­да, таин­ствен­ная, неви­ди­мая сте­на, при­ро­да кото­рой была в оди­на­ко­вой сте­пе­ни зага­доч­ной для нас обо­их.

Да, я дей­стви­тель­но видел Робер­та, и стран­ное дело – хотя я лице­зрел его на зна­чи­тель­ном рас­сто­я­нии от себя, он в то же вре­мя как буд­то нахо­дил­ся рядом со мной. Хоть и не сра­зу, но я нашел это­му объ­яс­не­ние: раз­ме­ры его тела непо­нят­ным обра­зом изме­ня­лись в пря­мой, а не в обрат­ной про­пор­ции, то есть чем боль­ше было раз­де­ля­ю­щее нас рас­сто­я­ние, тем круп­нее были раз­ме­ры само­го Робер­та, тогда как в реаль­ной прак­ти­ке уда­лен­ность и вели­чи­на пред­ме­тов нахо­дят­ся в обрат­ной зави­си­мо­сти. Зако­ны пер­спек­ти­вы в дан­ном слу­чае были явно постав­ле­ны с ног на голо­ву. И все же более все­го я был оза­да­чен даже не про­пор­ци­я­ми раз­ме­ров Робер­та и не туман­ны­ми, рас­плыв­ча­ты­ми очер­та­ни­я­ми его фигу­ры, а имен­но той, мяг­ко гово­ря, ано­маль­ной рас­цвет­кой его одеж­ды и тела, какую я толь­ко что наблю­дал во сне.

В один из момен­тов мое­го сна уси­лия голо­со­вых свя­зок Робер­та нако­нец-то офор­ми­лись в слы­ши­мую, хотя и в выс­шей сте­пе­ни нечле­но­раз­дель­ную речь. Голос маль­чи­ка зву­чал настоль­ко глу­хо и басо­ви­то, что пер­вое вре­мя я не мог понять из ска­зан­но­го ров­ным сче­том ниче­го. Напря­гая мозг в тщет­ных попыт­ках уло­вить в этом мыча­нии хоть какой-нибудь намек на содер­жа­ние про­из­но­си­мых слов, я не мог не удив­лять­ся столь жут­кой невнят­но­сти речи Робер­та Гран­ди­со­на; и все же, спу­стя неко­то­рое вре­мя с нача­ла наше­го, если так мож­но выра­зить­ся, сеан­са свя­зи я стал поне­мно­гу раз­ли­чать отдель­ные сло­ва и фра­зы, уже пер­вой из кото­рых было доста­точ­но для того, что­бы, с одной сто­ро­ны, при­ве­сти мое блуж­да­ю­щее во сне созна­ние в состо­я­ние вели­чай­ше­го воз­буж­де­ния, а с дру­гой уста­но­вить с Робер­том какие-то намет­ки теле­па­ти­че­ско­го кон­так­та.

Не знаю, как дол­го вслу­ши­вал­ся я в эти отры­ви­стые фра­зы, навер­ное, в тече­ние несколь­ких часов. Стран­ный, отде­лен­ный от меня неви­ди­мой сте­ной рас­сказ­чик пытал­ся доне­сти до мое­го созна­ния суть сво­е­го сооб­ще­ния; боюсь, впро­чем, что чита­тель, не умуд­рен­ный опы­том зна­ком­ства с явле­ни­я­ми, выхо­дя­щи­ми за рам­ки наше­го обыч­но­го физи­че­ско­го мира, скеп­ти­че­ски пожмет пле­ча­ми, про­бе­гая гла­за­ми эти стро­ки. Что делать, дале­ко не каж­дый может похва­стать­ся позна­ни­я­ми в этой обла­сти, рав­ны­ми моим… Во вся­ком слу­чае, одно обсто­я­тель­ство осо­бен­но пора­до­ва­ло меня: я заме­тил, что, обща­ясь со мной, маль­чик направ­лял свой взгляд пря­мо мне в гла­за, а когда я, нако­нец, начал пони­мать его речь, лицо его про­свет­ле­ло и оза­ри­лось улыб­кой, испол­нен­ной бла­го­дар­но­сти и надеж­ды. Теперь, пере­хо­дя к попыт­ке пере­ска­зать посла­ние Робер­та в сло­вах, понят­ных обыч­но­му чело­ве­ку, мне при­дет­ся под­би­рать их с вели­чай­шей осто­рож­но­стью; слиш­ком труд­но под­да­ет­ся опре­де­ле­нию все то, что свя­за­но с этой исто­ри­ей. Я уже гово­рил о том, что бла­го­да­ря посе­тив­ше­му меня во сне откро­ве­нию, в созна­нии моем зафик­си­ро­ва­лась совер­шен­но чет­кая связь, при­ро­да коей не поз­во­ля­ла мне постичь ее ранее, связь вих­ре­об­раз­ных завит­ков ста­рин­но­го копен­га­ген­ско­го стек­ла, из кото­ро­го было сде­ла­но зер­ка­ло, с той иллю­зи­ей «заса­сы­ва­ния», что так уди­ви­ла и встре­во­жи­ла нас с Робер­том в то памят­ное утро. В кон­це кон­цов, я решил пола­гать­ся более на инту­и­цию, неже­ли на разум, и при­шел к твер­до­му мне­нию, что фан­та­зии Кэр­ро­ла, изло­жен­ные им в исто­рии об Али­се, ста­ли сей­час для Робер­та реаль­ной и неот­вра­ти­мой дей­стви­тель­но­стью. Ста­рин­ное зер­ка­ло и в самом деле обла­да­ло спо­соб­но­стью заса­сы­вать людей в чре­во сво­е­го внут­рен­не­го про­стран­ства, в кото­ром, как явство­ва­ло из объ­яс­не­ний при­ви­дев­ше­го­ся мне во сне Робер­та, нару­ша­лись все извест­ные зако­ны, при­су­щие обыч­но­му трех­мер­но­му про­стран­ству. Это было не про­сто зер­ка­ло, это была ловуш­ка, дверь, веду­щая к тай­ни­кам созна­ния, что совер­шен­но неве­до­мы оби­та­те­лям наше­го нор­маль­но­го мира и могут быть опи­са­ны раз­ве что с опо­рой на посту­ла­ты сверх­за­пу­тан­ных неев­кли­до­вых гео­мет­рий. И вот каким-то непо­сти­жи­мым обра­зом Роберт Гран­ди­сон попал из мира людей в зазер­каль­ное про­стран­ство и ока­зал­ся его плен­ни­ком.

Сле­ду­ет отме­тить сле­ду­ю­щий нема­ло­важ­ный факт: после про­буж­де­ния у меня не оста­ва­лось ни малей­ших сомне­ний в реаль­но­сти того, что откры­лось мое­му созна­нию, то есть, я был твер­до уве­рен, что у меня дей­стви­тель­но состо­я­лась бесе­да с поту­сто­рон­ним Робер­том и что этот эпи­зод отнюдь не был наве­ян мои­ми непре­стан­ны­ми раз­мыш­ле­ни­я­ми об исчез­но­ве­нии маль­чи­ка и об опти­че­ских стран­но­стях ста­ро­го зер­ка­ла. Мож­но ска­зать, что эта моя уве­рен­ность была в какой-то сте­пе­ни инстинк­тив­ной в том смыс­ле, что я совер­шен­но бес­со­зна­тель­но, на уровне инстинк­та, вос­при­ни­мал обра­зы моих сно­ви­де­ний как дей­стви­тель­ные, подоб­но тому, как мы вос­при­ни­ма­ем повсе­днев­ные явле­ния окру­жа­ю­ще­го нас мира, ни мало не заду­мы­ва­ясь над их реаль­но­стью. Пред­став­лен­ная мое­му созна­нию вер­сия отли­ча­лась, мяг­ко гово­ря, неко­то­рой несо­по­ста­ви­мо­стью с при­выч­ной физи­че­ской кар­ти­ной мира и про­ис­хо­дя­щи­ми в нем про­цес­са­ми. Итак, Роберт, будучи совер­шен­но оча­ро­ван загад­кой ста­рин­но­го зер­ка­ла, ушел от меня на урок и сидел на нем как на игол­ках, с нетер­пе­ни­ем ожи­дая того момен­та, когда мож­но будет вер­нуть­ся в мою ком­на­ту и пред­при­нять более тща­тель­ное иссле­до­ва­ние пред­ме­та, так его заин­те­ре­со­вав­ше­го. Он появил­ся у меня при­мер­но в 2.20 попо­лу­дни, когда я был еще в горо­де. Вой­дя в ком­на­ту и при­бли­зив­шись к зер­ка­лу на рас­сто­я­ние вытя­ну­той руки, он неко­то­рое вре­мя, не отры­ва­ясь, смот­рел на зага­доч­ные, схо­дя­щи­е­ся в одной точ­ке завит­ки, а затем, едва ли отда­вая себе отчет в сво­их дей­стви­ях, про­тя­нул руку к зату­ма­нен­ной поверх­но­сти стек­ла и ткнул кон­чи­ка­ми паль­цев в самый центр завих­ре­ния. Он сде­лал это поми­мо сво­ей воли и сра­зу же почув­ство­вал на себе стран­ное вса­сы­ва­ю­щее дей­ствие ста­ро­го стек­ла, испы­тан­ное им еще утром. И тут же, без како­го-либо зна­ка или сиг­на­ла, кото­рый мож­но было бы рас­це­нить как предо­сте­ре­же­ние, его рука ока­за­лась втя­ну­той внутрь зер­ка­ла. Но это было толь­ко нача­ло: он почув­ство­вал, что вслед за рукой зер­ка­ло втя­ги­ва­ет и его само­го. Сопро­тив­лять­ся это­му дья­воль­ско­му втя­ги­ва­нию Роберт не мог, его тело вдруг прон­зи­ла адская, совер­шен­но нестер­пи­мая боль, кото­рая отпу­сти­ла его лишь тогда, когда он пол­но­стью ока­зал­ся внут­ри стек­ла.

С пер­вых же секунд он почув­ство­вал себя так, слов­но толь­ко что родил­ся. Обыч­ные, повсе­днев­ные тело­дви­же­ния не то, что были затруд­не­ны, нет, ему вооб­ще при­шлось зано­во осва­и­вать их, в том чис­ле такие эле­мен­тар­ные дей­ствия, как ходь­ба, дви­же­ния кор­пу­сом, пово­ро­ты голо­вы. Соб­ствен­ное тело каза­лось ему чужим и неле­пым нагро­мож­де­ни­ем ненуж­ных, бес­по­мощ­ных орга­нов. Впро­чем, доволь­но ско­ро ему уда­лось добить­ся согла­со­ван­ных дви­же­ний рук, ног и туло­ви­ща. Гораз­до хуже дело обсто­я­ло с речью, и это неуди­ви­тель­но, ибо при рабо­те рече­во­го аппа­ра­та одно­вре­мен­но дей­ству­ет мно­же­ство раз­лич­ных систем чело­ве­че­ско­го орга­низ­ма.

Проснув­шись, я все утро раз­ду­мы­вал над тем, что узнал от Робер­та. По боль­шо­му сче­ту такое поло­же­ние вещей было вызо­вом здра­во­му смыс­лу; одна­ко, соот­не­ся полу­чен­ные све­де­ния с соб­ствен­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми на этот счет и отбро­сив на вре­мя здо­ро­вый скеп­ти­цизм, при­су­щий нор­маль­но­му трез­во­мыс­ля­ще­му чело­ве­ку, я попы­тал­ся набро­сать в уме план воз­мож­но­го осво­бож­де­ния Робер­та из зазер­каль­ной тюрь­мы, при­чем при обду­мы­ва­нии это­го пла­на я попут­но нашел объ­яс­не­ния неко­то­рым зага­доч­ным явле­ни­ям, из сово­куп­но­сти кото­рых и скла­ды­вал­ся фено­мен ста­рин­но­го копен­га­ген­ско­го зер­ка­ла, непо­сти­жи­мый пока для мое­го созна­ния. В первую оче­редь мне уда­лось раз­ре­шить загад­ку необыч­ной цве­то­вой гам­мы зазер­каль­но­го мира. Напри­мер, лицо и руки Робер­та, как я уже гово­рил, были окра­ше­ны в некую стран­ную смесь тем­но-зеле­но­го и сине­го цве­тов, его хоро­шо зна­ко­мая мне курт­ка изна­чаль­но синяя ста­ла блед­но-жел­той, а вот его брю­ки ней­траль­но­го серо­го цве­та так и оста­лись серы­ми. Пораз­мыс­лив над этой транс­фор­ма­ци­ей, я доволь­но быст­ро при­шел к выво­ду, что она явля­ет­ся про­яв­ле­ни­ем той при­су­щей чет­вер­то­му изме­ре­нию стран­ной зако­но­мер­но­сти, в соот­вет­ствии с кото­рой зако­ны пер­спек­ти­вы в нем обла­да­ют обрат­ным дей­стви­ем. В дан­ном же слу­чае наблю­да­лось обрат­ное дей­ствие дру­го­го ряда физи­че­ских зако­нов, тех, что опи­сы­ва­ют спек­траль­ные состав­ля­ю­щие све­та. Напом­ню, что основ­ны­ми цве­та­ми спек­тра явля­ют­ся жел­тый, крас­ный, синий и зеле­ный, при этом жел­тый цвет явля­ет­ся физи­че­ским анти­по­дом сине­го, а крас­ный – зеле­но­го. Таким обра­зом, спек­траль­ная кар­ти­на чет­вер­то­го изме­ре­ния тоже ока­за­лась пере­вер­ну­той вверх тор­маш­ка­ми: синее в нем было жел­тым, зеле­ное крас­ным, а мно­го­чис­лен­ные про­ме­жу­точ­ные оттен­ки заме­ня­лись соот­вет­ству­ю­щи­ми им цве­то­вы­ми анти­по­да­ми. Вспом­нив цвет лица Робер­та, я убе­дил­ся в пра­виль­но­сти моей гипо­те­зы: про­ти­во­по­лож­но­стью неж­но­му розо­ва­то­му оттен­ку как раз дол­жен был являть­ся зеле­но­ва­то­си­ний, а имен­но тако­го цве­та было явив­ше­е­ся мне во сне лицо маль­чи­ка. Синяя курт­ка ста­ла жел­той – еще одно под­твер­жде­ние моей догад­ки. Непо­нят­но, прав­да, поче­му не изме­нил­ся цвет серых брюк, над этим обсто­я­тель­ством мне при­шлось немно­го поло­мать голо­ву, пока я не вспом­нил, что серый цвет обра­зу­ет­ся при сме­ше­нии спек­траль­но про­ти­во­по­лож­ных цве­тов, и по этой при­чине у него нет про­ти­во­по­лож­но­сти, как тако­вой, или, если угод­но, он про­ти­во­по­ло­жен сам себе.

Что же каса­ет­ся глу­хо­го, басо­ви­то­го голо­са Робер­та и его невнят­ной речи, то это было явле­ни­ем того же пла­на, что и неко­ор­ди­ни­ро­ван­ность его орга­нов тела. Подоб­но тому, как крас­ное заме­ня­лось в Зазер­ка­лье зеле­ным, белое чер­ным, а боль­шое малень­ким, орга­низм чело­ве­ка ока­зы­вал­ся там, если так мож­но выра­зить­ся, пере­вер­ну­тым наобо­рот, в первую оче­редь это отно­си­лось к пар­ным орга­нам, таким, как руки, ноги, гла­за, уши, нозд­ри. Поэто­му, раз­го­ва­ри­вая со мной, Роберт вынуж­ден был изо всех сил напря­гать свой непо­слуш­ный рече­вой аппа­рат; учи­ты­вая это, неук­лю­же­сти его речи удив­лять­ся не при­хо­ди­лось.

Все утро меня не поки­да­ла мысль о необ­хо­ди­мо­сти само­го сроч­но­го вме­ша­тель­ства в создав­шу­ю­ся ситу­а­цию, суть кото­рой откры­лась мне во сне. С одной сто­ро­ны, я соб­ствен­ным нут­ром чув­ство­вал, что нуж­но что-то делать, а с дру­гой пони­мал, что не могу сей­час помочь Робер­ту ничем, ни сове­том, ни дей­стви­ем. Помо­щи со сто­ро­ны тоже ждать не при­хо­ди­лось; рас­ска­жи я кому-нибудь эту исто­рию, и меня тут же если бы не упек­ли в сума­сшед­ший дом, то yж точ­но под­ня­ли бы на смех. Да и что вы хоти­те, если осно­вы­ва­лась она на моих сно­ви­де­ни­ях, пусть и весь­ма досто­вер­ных для меня само­го, но более чем сомни­тель­ных для людей посто­рон­них? (Кста­ти ска­зать, имен­но поэто­му все это вре­мя я скры­вал и доволь­но успеш­но одо­ле­вав­шие меня бес­по­кой­ные мыс­ли от Бра­у­на и его жены.) Кро­ме того, све­де­ния, почерп­ну­тые мною из сно­ви­де­ний, были еще слиш­ком скуд­ны­ми, что­бы исхо­дя из них я мог пред­при­нять какие-то актив­ные дей­ствия. В общем, нуж­на была некая клю­че­вая инфор­ма­ция, без кото­рой нече­го было и думать о высво­бож­де­нии Робер­та, а полу­чить ее по-преж­не­му мож­но было одним един­ствен­ным cпo­со­бом, впи­ты­вая в состо­я­нии глу­бо­ко­го сна посе­щав­шие меня виде­ния.

Сра­зу после обе­да в тот день мне уда­лось креп­ко заснуть. Едва лишь я сме­жил веки, как в моем созна­нии тут же появил­ся неяс­ный теле­па­ти­че­ский образ, и я, охва­чен­ный неопи­су­е­мым вол­не­ни­ем, уви­дел, что он совер­шен­но иден­ти­чен тому, что являл­ся мне сего­дня ночью, хотя на этот раз его кон­ту­ры были более отчет­ли­вы­ми, а когда он заго­во­рил со мной, я был при­ят­но удив­лен той лег­ко­стью, с какой до меня дохо­дил смысл про­из­но­си­мых слов.

Содер­жа­ние это­го сна под­твер­ди­ло мно­гие из моих преж­них выво­дов, сде­лан­ных умо­зри­тель­но. К сожа­ле­нию, на этот раз наше с Робер­том обще­ние отче­го-то пре­рва­лось задол­го до мое­го про­буж­де­ния. Я заме­тил, что за несколь­ко секунд до исчез­но­ве­ния из мое­го сна Робер­та что-то осно­ва­тель­но напу­га­ло, и, тем не менее, он успел ска­зать мне доста­точ­но мно­го, в том чис­ле и то, о чем я уже дога­ды­вал­ся сам, – цве­та и про­стран­ствен­ные про­пор­ции в этом четы­рех­мер­ном застен­ке дей­стви­тель­но явля­лись пере­вер­ну­ты­ми в срав­не­нии с нор­маль­ны­ми в нашем пони­ма­нии про­пор­ци­я­ми и крас­ка­ми: чер­ное было белым, при уда­ле­нии пред­ме­ты зри­тель­но уве­ли­чи­ва­лись, и т.п. Роберт так­же пове­дал мне о том, что физио­ло­ги­че­ская дея­тель­ность ока­зав­ше­го­ся в Зазер­ка­лье чело­ве­че­ско­го орга­низ­ма корен­ным обра­зом отли­ча­ет­ся от тако­вой в нор­маль­ной жиз­ни. Пища, напри­мер, была там совер­шен­но ненуж­ной, посколь­ку все обмен­ные про­цес­сы орга­низ­ма пол­но­стью оста­нав­ли­ва­лись, хотя внеш­ний вид того же Робер­та как буд­то бы не, сви­де­тель­ство­вал об этом. Этот фено­мен пока­зал­ся мне еще более стран­ным, неже­ли обрат­ное дей­ствие физи­че­ских зако­нов, кото­рое, как я думал, все же под­да­ва­лось тео­ре­ти­че­ско­му обос­но­ва­нию с помо­щью соот­вет­ству­ю­щих мате­ма­ти­че­ских выкла­док. Но, навер­ное, самым важ­ным из ска­зан­но­го тогда было то, что един­ствен­ным выхо­дом из этой дья­воль­ской зер­каль­ной тюрь­мы явля­ет­ся вход в нее и что вый­ти отту­да без помо­щи извне прак­ти­че­ски невоз­мож­но.

Сле­ду­ю­щей ночью я опять встре­тил­ся во сне с Робер­том. Сей­час он являл­ся мне посто­ян­но, каж­дый раз сооб­щая что-нибудь новое о месте сво­е­го зато­че­ния, хотя порою его попыт­ки обще­ния со мной тер­пе­ли неуда­чу, что при­во­ди­ло его в насто­я­щее отча­я­ние. Види­мо, ска­зы­ва­лись уста­лость, вол­не­ние или боязнь чье­го-либо вме­ша­тель­ства все это дела­ло его речь неук­лю­жей, сум­бур­ной и затруд­ня­ло ее пони­ма­ние.

Сра­зу ого­во­рюсь, что, изла­гая сей­час вам все дета­ли этой исто­рии, я вынуж­ден допол­нять све­де­ния, полу­чен­ные мною от Робер­та во вре­мя наших быст­ро­теч­ных умствен­ных кон­так­тов, неко­то­ры­ми фак­та­ми, про­яс­нив­ши­ми­ся поз­же, ибо без них мой рас­сказ не будет пол­ным. Пере­да­ва­е­мая при посред­стве теле­па­тии инфор­ма­ция была фраг­мен­тар­ной и порою мало­вра­зу­ми­тель­ной, но я с мани­а­каль­ным упор­ством ана­ли­зи­ро­вал каж­дую запе­чат­лев­шу­ю­ся в моей памя­ти мелочь, клас­си­фи­ци­руя и сопо­став­ляя все то, что было мне извест­но из про­шло­го опы­та, со све­де­ни­я­ми, почерп­ну­ты­ми во вре­мя сеан­сов теле­па­ти­че­ской свя­зи с моим вос­пи­тан­ни­ком. Все эти три неза­бы­ва­е­мых дня мой мозг был загру­жен исклю­чи­тель­но ана­ли­зом ситу­а­ции, в кото­рой ока­зал­ся Роберт, ибо, как я твер­до знал, толь­ко мои неустан­ные уси­лия в этом направ­ле­нии мог­ли спа­сти маль­чи­ка и вер­нуть его в мир людей.

Четы­рех­мер­ное про­стран­ство, чьим плен­ни­ком стал Роберт, совсем не похо­ди­ло на то, что обыч­но опи­сы­ва­ют в сво­их про­из­ве­де­ни­ях фан­та­сты- роман­ти­ки: неве­до­мые бес­ко­неч­ные миры, их при­чуд­ли­вые оби­та­те­ли… Нет, то была про­ек­ция раз­лич­ных участ­ков наше­го зем­но­го мира, кото­рые лежа­ли в тра­ек­то­рии неиз­вест­ных нам направ­ле­ний про­стран­ства и кото­рые мог­ли быть обна­ру­же­ны толь­ко при стро­го опре­де­лен­ных усло­ви­ях. Это был совер­шен­но непри­выч­ный для нас фраг­мен­тар­ный, неося­за­е­мый и раз­но­род­ный мир: скоп­ле­ние абсо­лют­но невза­и­мо­свя­зан­ных друг с дру­гом деко­ра­ций (это сло­во более чем умест­но для обо­зна­че­ния кар­тин того мира) нечет­ких, бес­по­ря­доч­ных, накла­ды­ва­ю­щих­ся одна на дру­гую деко­ра­ций; они напо­ми­на­ли обра­зы смут­ных ноч­ных сно­ви­де­ний или, если угод­но, кон­ту­ры про­ек­ций нечет­ко настро­ен­но­го вол­шеб­но­го фона­ря, усколь­за­ю­щие визу­аль­ные обра­зы, на фоне кото­рых про­ис­хо­ди­ла зазер­каль­ная жизнь Робер­та Гран­ди­со­на. Это фоно­вое оформ­ле­ние было совер­шен­но эфе­мер­ным, все эти сте­ны, мебель, дере­вья и про­чее маль­чик не мог потро­гать рука­ми: сто­и­ло ему толь­ко про­тя­нуть к ним руки, как они тут же рас­тво­ря­лись в про­стран­стве. Все, что окру­жа­ло Робер­та, было теку­чим, пере­мен­чи­вым и нема­те­ри­аль­ным. При ходь­бе, напри­мер, он видел поверх­ность, на кото­рую опи­ра­лись его ноги, будь то пол, тро­пин­ка или зеле­ный газон, но когда он накло­нял­ся, что­бы потро­гать рукой поверх­ность опо­ры, она непо­сти­жи­мым обра­зом усколь­за­ла от него. При этом сила сопро­тив­ле­ния поверх­но­сти неза­ви­си­мо от ее обли­ка все­гда была при­мер­но оди­на­ко­ва: это было некое дав­ле­ние, урав­но­ве­ши­ва­ю­щее то уси­лие, с кото­рым тело дави­ло на опо­ру сво­им весом. Что каса­ет­ся пере­ме­ще­ний с одно­го уров­ня высо­ты на дру­гой, то они осу­ществ­ля­лись при помо­щи опре­де­лен­ной балан­си­ру­ю­щей силы, то есть, когда Робер­ту нуж­но было под­нять­ся вверх, он не пре­одо­ле­вал сту­пень­ку за сту­пень­кой, как это дела­ем мы, а про­сто плав­но всхо­дил вверх по неви­ди­мо­му пан­ду­су; таким же обра­зом осу­ществ­ля­лось и дви­же­ние вниз.

Точ­но так же при дви­же­нии по гори­зон­та­ли Робер­ту не нуж­но было отме­рять шаги, пере­ход от одной деко­ра­ции к дру­гой пред­став­лял собой нечто вро­де плав­но­го сколь­же­ния сквозь зате­нен­ные участ­ки про­стран­ства, где были сфо­ку­си­ро­ва­ны нагро­мож­ден­ные один на дру­гой раз­мы­тые кон­ту­ры дета­лей инте­рье­ра или пей­за­жа. Отли­чи­тель­ной чер­той всех пер­спек­тив зазер­каль­но­го мира явля­лось отсут­ствие каких бы то ни было мел­ких пере­ход­ных объ­ек­тов, а такие пред­ме­ты, как мебель или части рас­те­ний, вызы­ва­ли стран­ное, непри­ят­ное чув­ство, настоль­ко дву­смыс­лен­ным и неопре­де­лен­ным был их облик. Деко­ра­ции осве­ща­лись рас­се­ян­ным, непо­нят­но отку­да беру­щим­ся све­том; что каса­ет­ся цве­то­вой гам­мы кар­тин это­го стран­но­го мира, то она была, конеч­но же, пере­вер­ну­той: ярко-крас­ная тра­ва, жел­тое небо с плы­ву­щи­ми по нему чер­но-серы­ми обла­ка­ми, белые ство­лы дере­вьев, сте­ны из зеле­но­го кир­пи­ча… Все это при­да­ва­ло зазер­каль­ным пей­за­жам вид совер­шен­ней­ше­го гро­тес­ка. Про­ис­хо­див­шая с обыч­ной регу­ляр­но­стью сме­на вре­ме­ни суток пред­став­ля­ла собой в пол­ном соот­вет­ствии с обрат­ным дей­стви­ем физи­че­ских зако­нов чере­до­ва­ние днев­но­го мра­ка со све­том ночи.

Непо­нят­ная раз­но­род­ность деко­ра­ций дол­го сби­ва­ла с тол­ку бед­но­го Робер­та, пока он, нако­нец, не понял, что они пред­став­ля­ли собой не что иное, как зер­каль­ное отра­же­ние всех тех мест, в кото­рых ста­рин­ное зер­ка­ло побы­ва­ло более чем за две­сти лет сво­е­го суще­ство­ва­ния. Этим, кста­ти, и объ­яс­ня­лись такие стран­ные фено­ме­ны, как отсут­ствие в пер­спек­ти­вах про­ме­жу­точ­ных объ­ек­тов, доволь­но про­из­воль­ный харак­тер свя­зи деко­ра­ций меж­ду собой и, нако­нец, неиз­мен­ное окайм­ле­ние пей­за­жей кон­ту­ра­ми окон­ных рам или двер­ных про­емов. Несо­мнен­ным было то, что зер­ка­ло обла­да­ло маги­че­ской спо­соб­но­стью запе­чат­ле­вать те неося­за­е­мые сей­час кар­ти­ны, что были неко­гда отра­же­ны его поверх­но­стью. А неося­за­е­мы­ми они были пото­му, что зер­ка­ло погло­ща­ло внутрь сво­е­го про­стран­ства не сами объ­ек­ты в их мате­ри­аль­ном вопло­ще­нии, а толь­ко их эфе­мер­ные обра­зы. Прав­да, Роберт был захва­чен им во пло­ти и кро­ви, но в этом слу­чае имел место дру­гой, совер­шен­но осо­бен­ный про­цесс.

Одна­ко самой неве­ро­ят­ной чер­той это­го фено­ме­на по край­ней мере, для меня было то без пре­уве­ли­че­ния чудо­вищ­ное извра­ще­ние извест­ных нам про­стран­ствен­ных зако­нов, кото­рое про­яв­ля­лось при сопо­став­ле­нии раз­лич­ных иллю­зор­ных сцен зазер­каль­но­го мира с их реаль­ны­ми зем­ны­ми двой­ни­ка­ми. Упо­мя­нув о том, что это маги­че­ское стек­ло сохра­ня­ло внут­ри себя обра­зы зем­ных пей­за­жей, я поз­во­лил себе несколь­ко упро­стить истин­ное поло­же­ние вещей. На самом же деле каж­дая из деко­ра­ций зер­ка­ла пред­став­ля­ла собой неис­ка­жен­ную ква­зи­пер­ма­нент­ную про­ек­цию чет­вер­то­го изме­ре­ния соот­вет­ству­ю­ще­го зем­но­го участ­ка и пото­му, когда я видел Робер­та в пре­де­лах той или иной деко­ра­ции, напри­мер, внут­ри обра­за моей ком­на­ты, где он неиз­мен­но ока­зы­вал­ся во вре­мя наших сеан­сов теле­па­ти­че­ской свя­зи, он дей­стви­тель­но пре­бы­вал имен­но в этом месте реаль­но­го зем­но­го мира, хотя про­ис­хо­ди­ло это в усло­ви­ях, исклю­ча­ю­щих воз­мож­ность како­го бы то ни было физи­че­ско­го кон­так­та меж­ду ним и объ­ек­та­ми обыч­но­го трех­мер­но­го про­стран­ства.

Тео­ре­ти­че­ски узник зер­ка­ла мог бук­валь­но в счи­тан­ные секун­ды ока­зать­ся в любом месте нашей пла­не­ты, кото­рое было когда-либо отра­же­но поверх­но­стью ста­рин­но­го копен­га­ген­ско­го стек­ла. Это, веро­ят­но, было спра­вед­ли­во даже для зем­ных видов, пре­бы­вав­ших в поле зре­ния зер­ка­ла в тече­ние слиш­ком корот­ко­го вре­ме­ни, что­бы отчет­ли­во запе­чат­леть­ся в его памя­ти в четы­рех­мер­ном про­стран­стве, эти виды были пред­став­ле­ны неки­ми иллю­зор­ны­ми деко­ра­ци­я­ми, являв­ши­ми собой изоб­ра­же­ния бес­фор­мен­ных и силь­но зате­нен­ных участ­ков зем­ной поверх­но­сти. Что же каса­ет­ся про­стран­ства за пре­де­ла­ми деко­ра­ций, то оно было запол­не­но ухо­дя­щей в бес­ко­неч­ность серой пеле­ной, о кото­рой Роберт не мог сооб­щить мне ниче­го опре­де­лен­но­го, посколь­ку, опа­са­ясь ока­зать­ся за пре­де­ла­ми сфе­ры дей­ствия зер­ка­ла, он не отва­жи­вал­ся углуб­лять­ся в эту неве­до­мую, лишен­ную зри­тель­ных обра­зов зазер­каль­ную пусты­ню.

Еще из пер­вых наших с Робер­том бесед мне уда­лось выяс­нить, что в зато­че­нии он нахо­дит­ся не один. Поз­же я уви­дел его ком­па­ньо­нов. Все они были обла­че­ны в одеж­ды при­мер­но двух­сот­лет­ней дав­но­сти и пред­став­ля­ли собой доволь­но раз­но­шерст­ную пуб­ли­ку: дород­ный гос­по­дин сред­них лет с туго спле­тен­ной косич­кой, он носил бар­хат­ные пан­та­ло­ны, дохо­див­шие ему до колен, и гово­рил по-англий­ски с силь­ным скан­ди­нав­ским акцен­том, хотя и доста­точ­но бег­ло; кра­си­вая девоч­ка лет вось­ми-деся­ти с очень свет­лы­ми воло­са­ми, кото­рые здесь, есте­ствен­но, каза­лись исси­ня-чер­ны­ми; двое негров, по всей веро­ят­но­сти, немых; чер­ты их лиц явля­ли совер­шен­но дикий кон­траст с неесте­ствен­ной блед­но­стью их кож­но­го покро­ва. Было здесь трое моло­дых людей, одна моло­дая жен­щи­на, совсем еще малень­кое дитя, почти мла­де­нец и, нако­нец, пожи­лой худо­ща­вый дат­ча­нин с умным и в то же вре­мя каким-то недоб­рым выра­же­ни­ем лица. Зва­ли его Алекс Хольм; в пол­ном соот­вет­ствии с модой двух­сот­лет­ней дав­но­сти он носил корот­кие сати­но­вые шта­ны в обтяж­ку, широ­ко­по­лый сюр­тук и алон­же­вый парик. На его лич­но­сти сто­ит оста­но­вить­ся подроб­нее, ибо не кто иной, как Алекс Хольм, став неко­гда искус­ным стек­ло­ду­вом и тогда же полу­чив глу­бо­кие позна­ния в обла­сти магии, изоб­рел и выстро­ил эту стран­ную мно­го­мер­ную тюрь­му, где были сей­час заклю­че­ны те, кого он силой либо обма­ном завлек сюда на веки веч­ные; их зато­че­ние мог­ло окон­чить­ся толь­ко при нару­ше­нии целост­но­сти зер­ка­ла, но увы! оно было сра­бо­та­но Холь­мом настоль­ко искус­но, что име­ло все шан­сы про­су­ще­ство­вать в нашем обыч­ном трех­мер­ном мире прак­ти­че­ски бес­ко­неч­но дол­го.

Хольм родил­ся в нача­ле XVII века и уже в моло­до­сти добил­ся боль­ших успе­хов в осво­е­нии ремес­ла стек­ло­ду­ва и фор­мов­щи­ка. Учил­ся он в Копен­га­гене, там же и остал­ся рабо­тать. Его изде­лия из стек­ла, в осо­бен­но­сти боль­шие зер­ка­ла для гости­ных, поль­зо­ва­лись хоро­шим спро­сом и все­гда шли за боль­шую цену. Он мог бы про­жить при­пе­ва­ю­чи до самой глу­бо­кой ста­ро­сти, если бы не его неза­у­ряд­ный ум, кото­рый не давал покоя его мятеж­ной душе. Пыт­ли­во изу­чая зако­ны окру­жа­ю­ще­го мира, он дошел на этом попри­ще до высот, с коих дости­же­ния тогдаш­ней нау­ки каза­лись про­сто ничтож­ны­ми.

По-види­мо­му, он стре­мил­ся достичь бес­смер­тия, и вол­шеб­ное зер­ка­ло долж­но было помочь ему в этом наме­ре­нии. Для того дале­ко­го вре­ме­ни, более чем за два века до Эйн­штей­на с его тео­ри­ей отно­си­тель­но­сти, про­во­ди­мые Холь­мом иссле­до­ва­ния чет­вер­то­го изме­ре­ния явля­лись вер­ши­ной изоб­ре­та­тель­но­сти и про­фес­си­о­на­лиз­ма. Их резуль­та­ты убе­ди­ли его, что смерть как био­ло­ги­че­ский про­цесс прин­ци­пи­аль­но невоз­мож­на в зазер­каль­ном мире, и, сле­до­ва­тель­но, физи­че­ское вхож­де­ние в эту скры­тую от про­стых смерт­ных фазу про­стран­ства может озна­чать для вошед­ше­го под­лин­ное бес­смер­тие. Хольм при­шел к выво­ду, что бла­го­да­ря явле­нию опти­че­ско­го отра­же­ния мож­но полу­чить уни­вер­саль­ный вход во все изме­ре­ния про­стран­ства, поми­мо наших обыч­ных трех; и слу­чай вло­жил в его руки малень­кий кусо­чек ста­рин­но­го стек­ла, тай­ные свой­ства кото­ро­го Хольм наде­ял­ся обра­тить себе на поль­зу. По его мне­нию, жизнь в Зазер­ка­лье (а под жиз­нью он пони­мал созна­тель­ное физи­че­ское суще­ство­ва­ние инди­ви­дов) мог­ла про­дол­жать­ся прак­ти­че­ски бес­ко­неч­но при усло­вии, что поверх­ность зер­каль­но­го стек­ла все­гда оста­ва­лась бы непо­вре­жден­ной и неис­ка­жа­ю­щей отра­жа­е­мые пред­ме­ты.

Спе­ци­аль­но для этой цели Хольм изго­то­вил зер­ка­ло, пре­вос­хо­дя­щее по сво­е­му каче­ству все преды­ду­щие его изде­лия, такое про­из­ве­де­ние искус­ства долж­но было иметь нема­лую худо­же­ствен­ную цен­ность, что гаран­ти­ро­ва­ло бы его сохран­ность в тече­ние мно­гих сто­ле­тий. В это свое зер­ка­ло Хольм искус­но встро­ил тот самый кусо­чек стран­но­го релик­то­во­го стек­ла с завих­ря­ю­щи­ми­ся лини­я­ми, кото­рый волею слу­чая ока­зал­ся у него в руках. Под­го­то­вив таким обра­зом убе­жи­ще для себя и ловуш­ку для дру­гих, он при­сту­пил к осу­ществ­ле­нию проб­ных вхож­де­ний в создан­ную им четы­рех­мер­ную оби­тель. Пер­вы­ми ее жите­ля­ми ста­ли двое при­ве­зен­ных из Вест-Индии негров-рабов, кото­рые в соот­вет­ствии со злой волей сво­е­го хозя­и­на вошли в Зазер­ка­лье, что­бы навсе­гда остать­ся там. Мож­но толь­ко дога­ды­вать­ся, что он почув­ство­вал, наяву уви­дев прак­ти­че­ские резуль­та­ты сво­их тео­ре­ти­че­ских изыс­ка­ний.

Разу­ме­ет­ся, он не мог не пони­мать, что его отсут­ствие в нор­маль­ном мире, по дли­тель­но­сти сво­ей зна­чи­тель­но пре­вы­ша­ю­щее есте­ствен­ную про­дол­жи­тель­ность обыч­ной чело­ве­че­ской жиз­ни, долж­но повлечь за собой мгно­вен­ное обра­ще­ние в прах его телес­ной обо­лоч­ки при пер­вой же попыт­ке воз­вра­тить­ся в этот мир. В этой свя­зи, разу­ме­ет­ся, он изна­чаль­но наде­ял­ся на то, что зер­ка­ло оста­нет­ся навеч­но целым и неиз­мен­ным так же, как и он сам, и его буду­щие плен­ни­ки, кото­рые долж­ны были навсе­гда оста­вать­ся в том же состо­я­нии, в каком они уго­ди­ли в это зер­ка­ло. Им не долж­на была гро­зить смерть от ста­ро­сти, а рав­ным обра­зом и гибель от голо­да и жаж­ды в Зазер­ка­лье они мог­ли сво­бод­но обхо­дить­ся без пищи и воды.

Что­бы как-то скра­сить это убо­гое суще­ство­ва­ние, он забро­сил в Зазер­ка­лье кое-какие кни­ги и пись­мен­ные при­над­леж­но­сти, а так­же весь­ма проч­но сра­бо­тан­ную мебель и дру­гие пред­ме­ты при­выч­ной ему обста­нов­ки. Обра­зы погло­щен­ных или отра­жен­ных пред­ме­тов долж­ны были быть неося­за­е­мы­ми и про­сто раз­бро­сан­ны­ми вокруг в каче­стве фона это­го фан­та­сти­че­ско­го мира, в кото­рый он вошел соб­ствен­ной пер­со­ной в 1687 году. Пере­ход был столь же мгно­вен­ным, сколь и болез­нен­ным; более чем веро­ят­но, что, ока­зав­шись по ту сто­ро­ну зер­ка­ла, он ощу­тил чув­ство три­ум­фа впе­ре­меш­ку с ужа­сом, ибо если бы в его пла­ны вме­ша­лось что-то непред­ви­ден­ное, он мог бес­след­но исчез­нуть в тем­ных и непо­сти­жи­мых мно­го­мер­ных мирах.

Пер­вые пять­де­сят лет он доволь­ство­вал­ся обще­ством сво­их неволь­ни­ков, но затем, в совер­шен­стве овла­дев мето­дом теле­па­ти­че­ской визу­а­ли­за­ции при­ле­гав­ших к отра­жа­ю­щей поверх­но­сти зер­ка­ла сег­мен­тов внеш­не­го мира, он сумел посте­пен­но завлечь в свое четы­рех­мер­ное при­ста­ни­ще несколь­ких ока­зав­ших­ся рядом с зер­ка­лом людей, завлечь сквозь тот же самый вход, сквозь кото­рый он вошел сюда пол­ве­ка тому назад и кото­рый пред­став­лял собой таин­ствен­ный кусо­чек стек­ла с дви­жу­щи­ми­ся в нем вих­ре­вы­ми лини­я­ми. Имен­но таким обра­зом несчаст­ный Роберт, дви­жи­мый непо­нят­ным жела­ни­ем нажать паль­цем на эту «дверь», был втя­нут внутрь. Обна­ру­же­ние потен­ци­аль­ных жертв стро­и­лось у Холь­ма на чистей­шей теле­па­тии, посколь­ку это я узнал от Робер­та, никто из оби­та­те­лей Зазер­ка­лья не мог видеть того, что про­ис­хо­ди­ло за его пре­де­ла­ми.

Стран­ной была жизнь, кото­рую вел внут­ри зер­ка­ла Хольм и его окру­же­ние. Так как в тече­ние послед­них ста лет зер­ка­ло сто­я­ло обра­щен­ным к пыль­ной камен­ной стене сарая, где я и рас­ко­пал его, Роберт ока­зал­ся пер­вым, кто попал­ся на удоч­ку ковар­но­го дат­ча­ни­на после более чем веко­во­го интер­ва­ла. Разу­ме­ет­ся, его появ­ле­ние здесь было весь­ма замет­ным собы­ти­ем; поми­мо того, что маль­чик был новым чело­ве­ком в обще­стве плен­ни­ков Зазер­ка­лья, он еще и при­нес ново­сти о мире людей, кото­рый по срав­не­нию с тем миром, отку­да попа­ли сюда его слу­ша­те­ли, изме­нил­ся настоль­ко, что это вызва­ло у них едва ли не самый насто­я­щий шок. В свою оче­редь, и Робер­ту было не по себе от обще­ния с людь­ми, что появи­лись на свет пол­то­ра-два сто­ле­тия тому назад.

Мож­но лишь весь­ма смут­но пред­ста­вить себе ту удру­ча­ю­ще моно­тон­ную кар­ти­ну, какую пред­став­ля­ла собой жизнь узни­ков четы­рех­мер­ной нево­ли. Как я уже упо­ми­нал, все окру­жав­шие их виды сво­ди­лись к доволь­но огра­ни­чен­но­му чис­лу пей­за­жей и инте­рье­ров, кото­рые были когда-либо отра­же­ны ста­рин­ным: зер­ка­лом за весь пери­од его суще­ство­ва­ния; мно­гие из них вслед­ствие пагуб­но­го воз­дей­ствия тро­пи­че­ско­го кли­ма­та на зер­каль­ную поверх­ность были раз­мы­ты­ми и непо­нят­ны­ми. Неко­то­рые, одна­ко, сохра­ни­ли чет­кие очер­та­ния и были даже в какой-то сте­пе­ни живо­пис­ны­ми, имен­но на их фоне ком­па­ния люби­ла соби­рать­ся вме­сте; и все же ни один из видов нель­зя было назвать пол­но­стью без­упреч­ным, ибо даже хоро­шо види­мые пред­ме­ты отли­ча­лись какой-то без­жиз­нен­ной неося­за­е­мо­стью и непри­ят­но оза­да­чи­ва­ли сво­и­ми неха­рак­тер­ны­ми для обыч­ных зем­ных объ­ек­тов фор­ма­ми. И когда насту­па­ла изма­ты­ва­ю­щая душу тем­но­та, оби­та­те­лям Зазер­ка­лья не оста­ва­лось ниче­го дру­го­го, кро­ме как пре­да­вать­ся мно­го­крат­но повто­ря­е­мым вос­по­ми­на­ни­ям, раз­мыш­ле­ни­ям и бесе­дам таким же неиз­мен­ным, каки­ми в тече­ние мно­гих лет оста­ва­лись они сами.

Чис­ло неоду­шев­лен­ных пред­ме­тов здесь было очень незна­чи­тель­ным и фак­ти­че­ски огра­ни­чи­ва­лось веща­ми, взя­ты­ми с собою Холь­мом, да еще, пожа­луй, той одеж­дой, что была на узни­ках. За исклю­че­ни­ем дат­ча­ни­на, все они обхо­ди­лись без мебе­ли; впро­чем, она и не была им осо­бо нуж­на, посколь­ку сон и уста­лость были точ­но так же неве­до­мы им, как голод или жаж­да. Кста­ти ска­зать, неор­га­ни­че­ские веще­ства и изго­тов­лен­ные из них вещи были в оди­на­ко­вой сте­пе­ни с бел­ко­вы­ми тела­ми пол­но­стью предо­хра­не­ны от раз­ло­же­ния. Одна­ко низ­шие фор­мы жиз­ни здесь совер­шен­но отсут­ство­ва­ли. Боль­шин­ство этой инфор­ма­ции Роберт почерп­нул от гер­ра Тиля, того само­го гос­по­ди­на, кото­рый гово­рил по-англий­ски со скан­ди­нав­ским акцен­том. Этот дород­ный дат­ча­нин быст­ро при­вя­зал­ся к маль­чи­ку и все свое вре­мя про­во­дил в бесе­дах с ним. Впро­чем, и дру­гие его това­ри­щи по зато­че­нию полю­би­ли Робер­та всей душой, и даже сам Алекс Хольм бла­го­во­лил ему, имен­но от него мой вос­пи­тан­ник узнал мно­гое о при­ро­де этой ловуш­ки, вклю­чая све­де­ния о вхо­де в нее. И все же Роберт бла­го­ра­зум­но не всту­пал со мною в теле­па­ти­че­скую связь, если Хольм нахо­дил­ся непо­да­ле­ку. Во вся­ком слу­чае, два­жды слу­ча­лось так, что во вре­мя наше­го обще­ния в поле зре­ния воз­ни­ка­ла фигу­ра дат­ча­ни­на, и Роберт, не колеб­лясь, тут же пре­ры­вал бесе­ду.

Обща­ясь с Робер­том, я не видел того зазер­каль­но­го мира, в кото­ром ему при­хо­ди­лось оби­тать. Зри­тель­ный облик мое­го вос­пи­тан­ни­ка, состо­яв­ший из кон­ту­ров его телес­ной обо­лоч­ки и обле­гав­шей их одеж­ды, являл собой подоб­но аку­сти­че­ско­му рисун­ку его запи­на­ю­ще­го­ся голо­са для меня и мое­му зри­тель­но­му обра­зу для него типич­ней­ший при­мер теле­па­ти­че­ской пере­да­чи инфор­ма­ции, кото­рая явля­ет­ся прин­ци­пи­аль­но иным про­цес­сом в срав­не­нии с обыч­ным зри­тель­ным вос­при­я­ти­ем трех­мер­ных физи­че­ских тел. Если бы Роберт был таким же силь­ным теле­па­том, каким являл­ся Хольм, он навер­ня­ка мог бы пере­да­вать мне, поми­мо обли­ка сво­ей фигу­ры, и неко­то­рые дру­гие обра­зы поту­сто­рон­не­го мира.

Нет нуж­ды гово­рить о том, что все то вре­мя, в про­дол­же­ние кото­ро­го Роберт оста­вал­ся плен­ни­ком Зазер­ка­лья, я напря­жен­но раз­мыш­лял над спо­со­бом его выз­во­ле­ния отту­да. И вот на девя­тый день со вре­ме­ни исчез­но­ве­ния Робер­та меня неожи­дан­но посе­ти­ла догад­ка. Раз­ра­бо­тан­ный мною план отли­чал­ся, с одной сто­ро­ны, про­сто­той, в какой-то сте­пе­ни даже несо­по­ста­ви­мой с потра­чен­ны­ми на него уси­ли­я­ми, а с дру­гой совер­шен­ной непред­ска­зу­е­мо­стью послед­ствий, кото­рые в слу­чае неуда­чи мог­ли быть совер­шен­но непо­пра­ви­мы­ми.

Я уже знал, что, как тако­во­го, выхо­да из Зазер­ка­лья не суще­ству­ет: туда мож­но совер­шен­но бес­пре­пят­ствен­но вой­ти, но вый­ти отту­да без посто­рон­ней помо­щи уже невоз­мож­но. Это сооб­ра­же­ние было для меня основ­ным при раз­ра­бот­ке пла­на. Я дол­го думал над тем, как пове­дут себя узни­ки Зазер­ка­лья, если они оста­нут­ся живы после осво­бож­де­ния. В этой свя­зи меня осо­бен­но инте­ре­со­вал Алекс Хольм; во-пер­вых, из-за того, что имен­но он был твор­цом этой стек­лян­ной тюрь­мы, и во-вто­рых, из-за той рез­ко отри­ца­тель­ной оцен­ки, кото­рую дал ему Роберт в одном из наших с ним раз­го­во­ров. Выпу­стить на волю Алек­са Холь­ма озна­ча­ло бы выпу­стить на волю его зло­го гения, и кто зна­ет, какой ката­стро­фой мог­ло бы это кон­чить­ся для наше­го мира… Тогда я еще не знал, чем завер­шит­ся физи­че­ское раз­ру­ше­ние зер­ка­ла для его плен­ни­ков. И, нако­нец, послед­няя про­бле­ма заклю­ча­лась в том, что­бы вер­нуть Робер­та в при­выч­ную школь­ную жизнь, ута­ив от окру­жа­ю­щих суть этой поис­ти­не неве­ро­ят­ной исто­рии, кото­рая даже мне каза­лась порою про­сто безум­ной.

Обду­мав эти вопро­сы со всем тща­ни­ем, на какое я был толь­ко спо­со­бен, я при­сту­пил к под­го­то­ви­тель­ной ста­дии заду­ман­ной мною опе­ра­ции. Раз­до­быв в школь­ной лабо­ра­то­рии силь­ное уве­ли­чи­тель­ное стек­ло, я скру­пу­лез­но иссле­до­вал каж­дый квад­рат­ный мил­ли­метр вих­ре­об­раз­но­го цен­тра, кото­рый, по всей веро­ят­но­сти, и был тем самым кусоч­ком ста­рин­но­го стек­ла, что исполь­зо­вал Хольм для вхо­да в свою ловуш­ку. Но даже с помо­щью уве­ли­чи­тель­но­го стек­ла я не мог пона­ча­лу уло­вить гра­ни­цу меж­ду участ­ком ста­рин­но­го стек­ла и поверх­но­стью более ново­го, кото­рое сде­лал уже сам Хольм. Може­те пред­ста­вить себе мою радость, когда мне уда­лось нако­нец обна­ру­жить при­бли­зи­тель­ную гра­ни­цу меду ними. Она пред­став­ля­ла собой пра­виль­ный эллипс, и, что­бы впо­след­ствии не мучить­ся вто­рич­но с ее поис­ка­ми, я обвел ее мяг­ким синим каран­да­шом. Затем я съез­дил в Стэм­форд и купил там стек­ло­рез, что­бы с его помо­щью уда­лить этот кол­дов­ской уча­сток стек­ла из его замас­ки­ро­ван­ной опра­вы.

Вслед за тем я выбрал опти­маль­ное вре­мя суток для про­ве­де­ния экс­пе­ри­мен­та, исход кото­ро­го дол­жен был решить судь­бу Робер­та Гран­ди­со­на. После дол­гих раз­ду­мий я оста­но­вил­ся на 2.30 ночи, во- пер­вых, столь позд­ний час был надеж­ной гаран­ти­ей мое­го пол­но­го уеди­не­ния, а во-вто­рых, это вре­мя явля­лось «про­ти­во­по­лож­но­стью» по отно­ше­нию к 2.30 попо­лу­дни, то есть вре­ме­ни, когда Роберт вошел в зер­ка­ло. «Про­ти­во­по­лож­ность» тако­го рода мог­ла и не иметь в дан­ном слу­чае ника­ко­го зна­че­ния, но внут­рен­ний голос под­ска­зы­вал мне, что выбран­ные мною часы как нель­зя луч­ше под­хо­дят для пред­сто­я­ще­го экс­пе­ри­мен­та.

Шел уже один­на­дца­тый день с момен­та про­па­жи маль­чи­ка, когда я решил­ся, нако­нец, при­сту­пить к непо­сред­ствен­ной опе­ра­ции. Дождав­шись уроч­но­го часа, я закрыл на ключ две­ри хол­ла и опу­стил пор­тье­ры на всех окнах. После этих при­го­тов­ле­ний я достал стек­ло­рез и с зами­ра­ни­ем серд­ца при­бли­зил­ся к сто­яв­ше­му на при­стен­ном сто­ли­ке зер­ка­лу. Зата­ив дыха­ние, я поме­стил резец инстру­мен­та на синюю линию и, нале­гая на стек­ло­рез изо всех сил, повел его по вычер­чен­но­му эллип­со­ид­но­му кон­ту­ру. Под дав­ле­ни­ем рез­ца ста­рин­ное стек­ло гром­ко захру­сте­ло; завер­шив один пол­ный обо­рот, я пошел по вто­ро­му разу, с удо­вле­тво­ре­ни­ем наблю­дая за тем, как углуб­ля­ет­ся оваль­ная борозд­ка, едва наме­чен­ная на стек­ле после пер­во­го кру­га.

Когда про­ре­зан­ная в зер­ка­ле канав­ка ста­ла доста­точ­но глу­бо­кой, я отло­жил стек­ло­рез в сто­ро­ну, с мак­си­маль­ной осто­рож­но­стью снял тяже­лое зер­ка­ло со сто­ли­ка и поста­вил его на пол, лице­вой сто­ро­ной к стене, после чего ото­рвал при­би­тые сза­ди дос­ки и акку­рат­но стук­нул руч­кой стек­ло­ре­за по обве­ден­но­му участ­ку. Пер­во­го же уда­ра ока­за­лось доста­точ­но, что­бы оваль­ный кусо­чек зер­ка­ла выле­тел из сво­ей, опра­вы и с глу­хим сту­ком упал на спе­ци­аль­но рас­сте­лен­ный под зер­ка­лом ков­рик. Это было так неожи­дан­но, что я непро­из­воль­но зажму­рил гла­за и сде­лал глу­бо­кий вдох. В этот момент я сто­ял на коле­нях (так мне было удоб­нее рас­прав­лять­ся со стек­лом); мое лицо, таким обра­зом, нахо­ди­лось совсем рядом с выре­зан­ным в зер­ка­ле отвер­сти­ем и когда я вдох­нул в себя воз­дух, в нозд­ри мне уда­рил чудо­вищ­ный затх­лый запах: ни до, ни после того не дово­ди­лось мне ощу­щать тако­го омер­зи­тель­но­го смра­да. Все вокруг вне­зап­но ста­ло серым и поплы­ло у меня перед гла­за­ми, а тело ско­ва­ла силь­ней­шая боль, кото­рая бук­валь­но пара­ли­зо­ва­ла меня. Уже теряя созна­ние, я сумел ухва­тить­ся за край окон­ной пор­тье­ры, но она тут же обо­рва­лась, не выдер­жав мое­го веса. Тело мое мед­лен­но сполз­ло на пол, и я погру­зил­ся во тьму бес­па­мят­ства… При­дя в созна­ние, я обна­ру­жил себя лежа­щим на спине. Туло­ви­ще мое рас­по­ла­га­лось на ков­ри­ке, а ноги бол­та­лись где-то в воз­ду­хе. В ком­на­те сто­ял все тот же жут­кий затх­лый запах, что уда­рил мне в нос, едва я выре­зал из зер­ка­ла кусок стек­ла; и когда мои гла­за ста­ли вос­при­ни­мать отдель­ные обра­зы, я уви­дел сто­яв­ше­го пере­до мною Робер­та Гран­ди­со­на, во пло­ти и кро­ви, и в нор­маль­ном цве­те; он дер­жал мои ноги под­ня­ты­ми, что­бы кровь при­ли­ва­ла к голо­ве – так их учи­ли в шко­ле на уро­ках по ока­за­нию пер­вой помо­щи. Какое-то вре­мя я не мог вымол­вить ни сло­ва от изум­ле­ния, кото­рое, одна­ко, быст­ро сме­ни­лось радо­стью и облег­че­ни­ем, после чего я обрел спо­соб­ность дви­гать­ся и гово­рить.

– Все нор­маль­но, дру­жи­ще, – сла­бым голо­сом про­из­нес я и, под­няв руку вверх, пома­хал ею в воз­ду­хе. – Можешь опу­стить мои ноги на пол. Кажет­ся, на меня подей­ство­вал этот запах. Открой вон то окно в даль­нем углу да, настежь. Вот так… бла­го­да­рю. Нет-нет, што­ры под­ни­мать не надо, оставь их как есть.
Под­няв­шись на ноги, я ощу­тил, как засто­яв­ша­я­ся кровь вол­на­ми захо­ди­ла по мое­му телу. Я все еще пока­чи­вал­ся от сла­бо­сти, но дуно­ве­ние све­же­го, обжи­га­ю­ще холод­но­го воз­ду­ха несколь­ко ожи­ви­ло меня. Усев­шись на стул, я обра­тил взгляд на Робер­та, кото­рый сто­ял в даль­нем от меня углу ком­на­ты. – Роберт, – про­из­нес я с нетер­пе­ни­ем, – а где же все осталь­ные? Где Хольм? Что про­изо­шло с теми, когда я… когда я открыл выход?

Несколь­ко секунд маль­чик ниче­го не отве­чал. Потом, при­сталь­но посмот­рев на меня, про­из­нес очень серьез­ным, даже каким-то тор­же­ствен­ным голо­сом: – Они рас­тво­ри­лись в про­стран­стве, мистер Кэне­вин, обра­ти­лись в ничто. Я видел это соб­ствен­ны­ми гла­за­ми. Вме­сте с ними исчез­ло все, что там было. Боль­ше нет ника­ко­го Зазер­ка­лья, бла­го­да­ря Гос­по­ду и вам, сэр!

И тут Роберт, кото­рый в про­дол­же­ние всех этих ужас­ных один­на­дца­ти дней дер­жал­ся молод­цом, неожи­дан­но раз­ры­дал­ся, раз­ма­зы­вая по лицу сле­зы и захо­дясь в исте­рич­ных всхли­пы­ва­ни­ях. Я обнял его за пле­чи, береж­но уса­дил на кушет­ку рядом с собой и поло­жил ладонь ему на лоб.

– Ну-ну, при­я­тель, возь­ми себя в руки, – ска­зал я успо­ка­и­ва­ю­ще. Исте­ри­ка Робер­та, кото­рая, впро­чем, была совер­шен­но есте­ствен­ной, про­шла так же вне­зап­но, как и нача­лась. Убе­див­шись в том, что маль­чик успо­ко­ил­ся, я при­нял­ся подроб­но изла­гать ему при­ду­ман­ную мною леген­ду о его исчез­но­ве­нии из стен шко­лы. Вни­ма­тель­но выслу­шав мои инструк­ции, он уве­рен­но повто­рил их, чем я остал­ся очень дово­лен. После это­го Роберт рас­ска­зал мне, что, когда я резал стек­ло, он нахо­дил­ся в «про­ек­ции» моей спаль­ни, и в тот самый момент, когда я раз­ру­шил скры­вав­шую его зер­каль­ную тюрь­му, он ока­зал­ся в реаль­ной трех­мер­ной ком­на­те, еще не осо­зна­вая, что очу­тил­ся «сна­ру­жи».
Услы­шав стук паде­ния мое­го тела в гости­ной, он поспе­шил туда и нашел меня рас­про­стер­тым на ков­ри­ке в бес­со­зна­тель­ном состо­я­нии.

Я не ста­ну слиш­ком подроб­но оста­нав­ли­вать­ся на той инсце­ни­ров­ке, кото­рую устро­и­ли мы с Робер­том, что­бы скрыть от обще­ствен­но­сти истин­ную кар­ти­ну его исчез­но­ве­ния. Ска­жу толь­ко, что едва лишь позд­няя ночь сме­ни­лась ран­ним утром, как я уса­дил маль­чи­ка в свою маши­ну, отъ­е­хал на поря­доч­ное рас­сто­я­ние от шко­лы и, повто­рив по пути выду­ман­ную мною леген­ду, вер­нул­ся обрат­но и под­нял на ноги всю шко­лу. Что и гово­рить, воз­вра­ще­ние Робер­та, столь неожи­дан­ное для всех, про­из­ве­ло сре­ди учи­те­лей и уче­ни­ков насто­я­щий фурор. По моим объ­яс­не­ни­ям выхо­ди­ло, что в день сво­е­го исчез­но­ве­ния Роберт в пол­ном оди­но­че­стве гулял в окрест­но­стях шко­лы. Мимо него про­ез­жа­ла маши­на, и сидев­шие в ней двое моло­дых людей пред­ло­жи­ли ему пока­тать­ся с ними. Роберт согла­сил­ся про­ехать­ся толь­ко до Стэм­фор­да и обрат­но, и моло­дые люди ска­за­ли «да, конеч­но», но вме­сто это­го, достиг­нув Стэм­фор­да, не оста­нав­ли­ва­ясь, поеха­ли еще даль­ше за город, в совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ную от шко­лы сто­ро­ну. Робер­ту все же уда­лось ускольз­нуть от них, когда маши­на оста­но­ви­лась из-за какой-то полом­ки. Скрыв­шись из виду от сво­их похи­ти­те­лей, он при­нял­ся ловить на доро­ге попут­ку, что­бы поспеть к вечер­ней пере­клич­ке, и по неосто­рож­но­сти попал под авто­мо­биль. Очнул­ся он толь­ко десять дней спу­стя в доме того само­го води­те­ля, под коле­са­ми чьей маши­ны он ока­зал­ся. Тут же, посре­ди ночи, он позво­нил в шко­лу, и я, будучи един­ствен­ным, кто не спал в этот позд­ний час, при­е­хал и забрал его. Вот такую вер­сию изло­жил я Бра­у­ну. Он при­нял ее без каких-либо сомне­ний и тот­час же позво­нил роди­те­лям маль­чи­ка. Само­го Робер­та он решил пока оста­вить в покое, на нем и так лица не было от пере­жи­то­го им испы­та­ния. Мис­сис Бра­ун, кото­рая была когда-то мед­сест­рой, взя­лась уха­жи­вать за ним до при­ез­да роди­те­лей. Прав­ды об исчез­но­ве­нии Робер­та Гран­ди­со­на так никто и не узнал. Сей­час, вспо­ми­ная эту неве­ро­ят­ную исто­рию, мы оба начи­на­ем так или ина­че сомне­вать­ся в ее досто­вер­но­сти и зада­ем­ся вопро­сом: а не явля­ет­ся ли прав­дой выду­ман­ная нами вер­сия о похи­ще­нии Робер­та бес­ша­баш­ны­ми юнца­ми? Но сто­ит толь­ко сомне­нию закрасть­ся в мою душу, как перед гла­за­ми у меня тут же воз­ни­ка­ет фигу­ра Робер­та Гран­ди­со­на, окра­шен­ная в жут­кий сине- зеле­ный цвет, а в ушах начи­на­ет зву­чать его басо­ви­тый и глу­хой, буд­то из боч­ки, голос. Я не могу забыть при­чуд­ли­вые оде­я­ния плен­ни­ков Зазер­ка­лья и его фан­та­сти­че­ские деко­ра­ции, эти виде­ния посто­ян­но дони­ма­ют меня. И, нако­нец, этот омер­зи­тель­ный затх­лый запах, при одном вос­по­ми­на­нии о кото­ром меня начи­на­ет коло­тить круп­ная дрожь… Сей­час я знаю, отку­да он взял­ся: конеч­но же, он обра­зо­вал­ся в тот момент, когда ком­па­ньо­ны Робер­та, попав­шие в чре­во вол­шеб­но­го зер­ка­ла не одну сот­ню лет назад, в мгно­ве­ние ока обра­ти­лись в ничто.

Несколь­ко поз­же, тща­тель­ней­шим обра­зом изу­чив дат­ские архи­вы, я окон­ча­тель­но убе­дил­ся в том, что эта исто­рия отнюдь не была наве­я­на таин­ствен­ным блес­ком ста­ро­го копен­га­ген­ско­го стек­ла. Разу­ме­ет­ся, поис­ки мои каса­лись мате­ри­а­лов об Алек­се Холь­ме, и, надо ска­зать, мне уда­лось най­ти о нем мас­су све­де­ний, такая неза­у­ряд­ная лич­ность обя­за­тель­но долж­на была оста­вить глу­бо­кий след, как в фольк­ло­ре, так и в пись­мен­ных сви­де­тель­ствах. Мои мно­го­ча­со­вые бде­ния в биб­лио­теч­ных залах и дотош­ные рас­спро­сы дат­ских уче­ных мужей поз­во­ли­ли про­лить изряд­ную пор­цию све­та на зага­доч­ную и зло­ве­щую фигу­ру это­го выда­ю­ще­го­ся мыс­ли­те­ля. Он был рож­ден на свет в 1612 году почтен­ны­ми роди­те­ля­ми, и кто бы мог поду­мать, что со вре­ме­нем он ста­нет насто­я­щим исча­ди­ем ада, чьи устрем­ле­ния и дея­ния будут вызы­вать ужас в душах его сограж­дан. Сне­да­е­мый жела­ни­ем пре­взой­ти все осталь­ное чело­ве­че­ство в овла­де­нии тай­на­ми все­лен­ной, он с малых лет оку­нул­ся в атмо­сфе­ру бого­хуль­ных изыс­ка­ний и, будучи совсем , еще моло­дым чело­ве­ком, по пра­ву счи­тал­ся вели­ким зна­то­ком оккульт­ных наук. Он всту­пил в обще­ство, чле­ны кото­ро­го посе­ща­ли шаба­ши ведьм, после чего не на шут­ку увлек­ся ста­рин­ной скан­ди­нав­ской леген­дой о Хит­ром Локи и Вол­ке Фен­ри­ре, что состо­ял на служ­бе у само­го дья­во­ла. Цели и наме­ре­ния копен­га­ген­ско­го стек­ло­ду­ва неиз­мен­но вызы­ва­ли ужас у всех, кому ста­но­ви­лось о них извест­но, настоль­ко зло­на­ме­рен­ны­ми были они по сво­ей сути. Я нашел запись о том, что два его негра-раба, кото­рых он купил на одном из ост­ро­вов Дат­ской Вест-Индии, ста­ли немы­ми вско­ре после того, как Алекс Хольм сде­лал­ся их хозя­и­ном, и о том, что они бес­след­но исчез­ли неза­дол­го до его соб­ствен­но­го ухо­да из мира людей.

Уже на зака­те сво­ей дол­гой жиз­ни Холь­ма посе­ти­ла идея созда­ния зер­ка­ла бес­смер­тия. О том, как он добыл закол­до­ван­ное, неве­ро­ят­но древ­нее зер­ка­ло, ходи­ли самые про­ти­во­ре­чи­вые слу­хи, но наи­бо­лее прав­до­по­доб­ной пред­став­ля­ет­ся вер­сия, соглас­но кото­рой он выпро­сил его обман­ным путем у одно­го зна­ко­мо­го кол­ду­на, пообе­щав яко­бы отпо­ли­ро­вать его поверх­ность. Леген­ды наде­ля­ли это зер­ка­ло такой же вол­шеб­ной силой, какой обла­да­ли щит Минер­вы или Молот Тора. Оно пред­став­ля­ло собой малень­кий оваль­ный пред­мет и назы­ва­лось «Зер­ка­лом Локи», того само­го Хит­ро­го Локи из древ­не­го скан­ди­нав­ско­го фольк­ло­ра. Сде­лан­ное из отпо­ли­ро­ван­но­го кус­ка неко­е­го плав­ко­го мине­ра­ла, оно дей­стви­тель­но обла­да­ло маги­че­ски­ми свой­ства­ми, напри­мер, мог­ло пред­ска­зы­вать сво­е­му хозя­и­ну его бли­жай­шее буду­щее или ука­зы­вать на его скры­тых вра­гов. Одна­ко в руках тако­го все­зна­ю­ще­го чаро­дея, каким был Хольм, оно долж­но было обре­сти гораз­до более зло­ве­щую силу; во вся­ком слу­чае, доб­ро­по­ря­доч­ные копен­га­ген­цы с тре­во­гой пере­да­ва­ли друг дру­гу слу­хи о попыт­ках Холь­ма встро­ить кусок вол­шеб­но­го зер­ка­ла в обыч­ное зер­ка­ло боль­ших раз­ме­ров. В 1687 году Хольм бес­след­но исчез, и это наде­ла­ло мно­го шума, тем более что вме­сте с ним таин­ствен­ным обра­зом про­па­ло и мно­гое из его иму­ще­ства. Конеч­но, не имея дока­за­тельств прав­ди­во­сти этой исто­рии, мож­но сколь­ко угод­но сме­ять­ся над нею и счи­тать ее забав­ной выдум­кой; но как мне забыть виде­ния, что посе­ща­ли меня во сне в про­дол­же­ние всех тех один­на­дца­ти дней, когда Робер­та Гран­ди­со­на не было с нами?

Самое яркое и бес­спор­ное под­твер­жде­ние тому, что мой вос­пи­тан­ник дей­стви­тель­но побы­вал в чре­ве вол­шеб­но­го зер­ка­ла, я полу­чил два дня спу­стя после воз­вра­ще­ния Робер­та в нор­маль­ную жизнь. Он сидел тогда у меня в ком­на­те, у ками­на; и когда он под­бро­сил в зату­ха­ю­щий огонь поле­но, я с удив­ле­ни­ем для себя отме­тил нелов­кость его дви­же­ний. В сле­ду­ю­щую же секун­ду догад­ка оза­ри­ла меня. Подо­звав Робер­та к сво­е­му сто­лу, я с ходу при­ка­зал ему взять чер­ниль­ни­цу и не осо­бен­но уди­вил­ся тому, что мгно­ве­ние спу­стя она ока­за­лась зажа­той в его левой руке. Затем я попро­сил его рас­стег­нуть рубаш­ку и когда маль­чик, недо­умен­но гля­дя на меня, все же испол­нил мою прось­бу, я при­льнул ухом к его груд­ной клет­ке и опять же не очень уди­вил­ся тому, что его серд­це коло­ти­лось не сле­ва, как у всех людей, а спра­ва.

Он поки­нул нас прав­шой и с нор­маль­ным рас­по­ло­же­ни­ем внут­рен­них орга­нов. Он вер­нул­ся к нам лев­шой, с пере­вер­ну­ты­ми орга­на­ми, и я не сомне­вал­ся, что таким он оста­нет­ся на всю жизнь. Да, нали­цо были все при­зна­ки того, что Роберт побы­вал в неве­до­мом нам про­стран­ствен­ном изме­ре­нии, и физи­че­ские изме­не­ния его орга­низ­ма сви­де­тель­ство­ва­ли об этом более чем бес­спор­но. Если бы толь­ко из это­го дья­воль­ско­го зер­ка­ла был нор­маль­ный выход, маль­чик успел бы под­верг­нуть­ся соот­вет­ству­ю­щим про­це­ду­рам пере­хо­да в нор­маль­ное состо­я­ние и вер­нул­ся бы в этот мир в точ­но­сти в том виде, в каком он его оста­вил. Сла­ва Богу, повто­рял я про себя, что он успел обре­сти нор­маль­ную цве­то­вую гам­му, его кожа и пред­ме­ты одеж­ды сохра­ни­ли пер­во­на­чаль­ную окрас­ку. Разу­ме­ет­ся, насиль­ствен­ное втор­же­ние в зазер­каль­ный мир дало знать о себе, и если «обрат­ные» часто­ты спек­траль­ных волн успе­ли сме­нить­ся на изна­чаль­ные, то с про­стран­ствен­ным рас­по­ло­же­ни­ем пред­ме­тов это­го, к сожа­ле­нию, не про­изо­шло.
Я не про­сто открыл ловуш­ку Холь­ма: я раз­ру­шил ее, и на какой-то опре­де­лен­ной ста­дии ее раз­ру­ше­ния, сов­пав­шей с момен­том выхо­да Робер­та нару­жу, неко­то­рые свой­ства «пере­вер­ну­то­го» мира ока­за­лись утра­чен­ны­ми. Важ­но отме­тить, что во вре­мя выхо­да из ловуш­ки Роберт почти не чув­ство­вал боли, во вся­ком слу­чае, те боле­вые ощу­ще­ния, что ему при­шлось испы­тать, когда он вхо­дил в Зазер­ка­лье, были несрав­нен­но более силь­ны­ми. Ино­гда я содро­га­юсь при мыс­ли о том, что, дове­дись мне раз­ру­шить эту дья­воль­скую запад­ню быст­рее, чем я это сде­лал, и пере­вер­ну­тая цве­то­вая гам­ма не успе­ла бы обра­тить­ся в нор­маль­ную. Бед­ный Роберт, како­во бы ему было жить с таким жут­ким цве­том кожи… Кста­ти ска­зать, не толь­ко серд­це и дру­гие внут­рен­ние орга­ны у Робер­та сме­сти­лись в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну, то же самое каса­лось и дета­лей его одеж­ды, таких, как кар­ма­ны или пуго­ви­цы.

Сей­час Зер­ка­ло Локи хра­нит­ся у меня дома. Я не стал встав­лять его обрат­но в ста­рин­ное зер­ка­ло, слу­жив­шее ему опра­вой. Оно поко­ит­ся на моем пись­мен­ном сто­ле, выпол­няя роль прес­са для бумаг, в коих у меня недо­стат­ка нет. Загля­ды­ва­ю­щие ко мне кол­лек­ци­о­не­ры искренне вос­хи­ща­ют­ся им и счи­та­ют его вели­ко­леп­ным образ­чи­ком аме­ри­кан­ско­го стек­лян­но­го анти­ква­ри­а­та при­мер­но сто­лет­ней дав­но­сти. Я‑то знаю, что мое пресс-папье пред­став­ля­ет собой образ­чик искус­ства несо­из­ме­ри­мо более древ­не­го и высо­ко­го, но не вижу совер­шен­но ника­ких при­чин раз­убеж­дать эту вос­тор­жен­ную пуб­ли­ку.