Говард Филлипс Лавкрафт

ХОЛОД

(Cool Air)
Напи­са­но в 1926 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Л. Воло­дар­ской

////

Вы хоти­те знать, отче­го я тер­петь не могу сквоз­ня­ков, поче­му мне ста­но­вит­ся не по себе на поро­ге холод­ной ком­на­ты, и тош­но­та под­сту­па­ет к гор­лу, когда теп­лый осен­ний день сме­ня­ет­ся вечер­ней про­хла­дой? Вы не оши­бе­тесь, если ска­же­те, что я нена­ви­жу холод точ­но так же, как дру­гие не пере­но­сят дур­ные запа­хи. Но что­бы вам было все понят­но, я хочу пове­дать одну весь­ма жут­кую исто­рию, остав­ляя за вами пра­во решать, насколь­ко эта исто­рия объ­яс­ня­ет эту стран­ную осо­бен­ность моей пси­хи­ки. Заблуж­да­ют­ся те, кто свя­зы­ва­ет все кош­ма­ры и ужа­сы исклю­чи­тель­но с мра­ком, без­мол­ви­ем и оди­но­че­ством. Оши­боч­ность тако­го взгля­да откры­лась мне в сия­нии полу­ден­но­го солн­ца, в гро­хо­те и шуме боль­шо­го горо­да, сре­ди жиль­цов самых обык­но­вен­ных меб­ли­ро­ван­ных ком­нат с самой зауряд­ной домо­вла­де­ли­цей. А нача­лось все вес­ной 1923 года, когда я устро­ил­ся на рабо­ту в один из нью-йорк­ских жур­на­лов. Рабо­та была столь же скуч­ной, сколь и мало­опла­чи­ва­е­мой, и это послед­нее обсто­я­тель­ство застав­ля­ло меня пере­ез­жать с места на место в поис­ках не очень доро­гой, но доста­точ­но чистой и при­лич­но обстав­лен­ной ком­на­ты. Нако­нец, после дол­гих мытарств я обос­но­вал­ся до луч­ших вре­мен в ста­ром и мрач­ном доме, рас­по­ло­жен­ном на Четыр­на­дца­той Запад­ной ули­це.

Фасад это­го четы­рех­этаж­но­го особ­ня­ка, отде­лан­ный дере­вом и мра­мор­ны­ми пли­та­ми, неко­гда, воз­мож­но, впе­чат­лял обы­ва­те­лей сво­ей пыш­но­стью и вели­ко­ле­пи­ем, но сей­час мог слу­жить раз­ве что образ­цом без­вку­си­цы. Инте­рьер дома вполне соот­вет­ство­вал его внеш­не­му виду. В про­стор­ных ком­на­тах с неле­пы­ми обо­я­ми на сте­нах и вычур­ной леп­ни­ной под высо­ки­ми потол­ка­ми царил затх­лый дух, к кото­ро­му посто­ян­но при­ме­ши­ва­лись отвра­ти­тель­ные кухон­ные запа­хи. Зато чисто­та в поме­ще­ни­ях ока­за­лась почти иде­аль­ной, постель­ное белье меня­лось регу­ляр­но, а горя­чая вода доволь­но ред­ко отклю­ча­лась и была дей­стви­тель­но горя­чей. Хозяй­ка дома, неряш­ли­во оде­тая пожи­лая испан­ка по фами­лии Хер­ре­ро, не доку­ча­ла мне, а мои сосе­ди, непри­выч­но тихие и нераз­го­вор­чи­вые испан­цы, тоже меня вполне устра­и­ва­ли. Един­ствен­ным серьез­ным неудоб­ством был посто­ян­но доно­сив­ший­ся с ули­цы шум город­ско­го транс­пор­та.

Пер­вый стран­ный инци­дент в длин­ной цепи после­до­вав­ших за тем неве­ро­ят­ных собы­тий про­изо­шел на исхо­де тре­тьей неде­ли мое­го пре­бы­ва­ния в доме сеньо­ры Хер­ре­ро. Одна­жды вече­ром я вне­зап­но услы­шал, что в ком­на­те где- то капа­ет, и почти одно­вре­мен­но с этим отчет­ли­во ощу­тил едкий запах наша­ты­ря. Взгля­нув вверх, я заме­тил в углу на потол­ке влаж­ное пят­но. Желая выяс­нить при­чи­ну про­ис­ше­ствия, я поспе­шил вниз к хозяй­ке и, рас­ска­зав ей о постиг­шей меня непри­ят­но­сти, услы­шал в ответ горя­чие заве­ре­ния в том, что все будет ула­же­но.

– Это все док­тор Муньос, – вор­ча­ла сеньо­ра Хер­ре­ро, под­ни­ма­ясь по лест­ни­це. – Он, конеч­но, опять про­лил хими­ка­лий. Он есть так болен и слаб – кто бы его сам лечил, он ведь все боль­ше и боль­ше сла­бый

– но он не хочет никто ему помо­гать. У него есть такой стран­ный болезнь – он целый день при­ни­ма­ет аро­мат­ная ван­на, и он нель­зя тре­во­жить и нагре­вать. Он сам уха­жи­ва­ет свой квар­ти­ра, его малень­кий ком­на­та весь занят бутыл­ки и машин­ки – он сей­час не док­тор, он никто не лечит. Но он все рав­но был боль­шой док­тор – мой папа слы­шал о нем в Бар­се­ло­на – и он совсем недав­но выле­чил рука у один водо­про­вод­чик, когда он стал болеть. Он нику­да не выхо­дит, толь­ко на кры­ша, а мой сын Эсте­бан при­но­сит его еда, белье, лекар­ство и хими­ка­лий. Гос­по­ди, опять этот наша­тырь, кото­рый он холо­дит себя, да!

Сеньо­ра Хер­ре­ро устре­ми­лась на чет­вер­тый этаж, а я вер­нул­ся в свою ком­на­ту. Кап­ли пере­ста­ли падать с потол­ка; зате­рев лужу на полу и рас­пах­нув окно, что­бы про­вет­рить ком­на­ту, я услы­шал у себя над голо­вой тяже­лую поступь хозяй­ки. Несо­мнен­но, это были шаги сеньо­ры Хер­ре­ро, ибо обыч­но свер­ху не доно­си­лось ника­ких зву­ков, за исклю­че­ни­ем шума неко­е­го рабо­та­ю­ще­го меха­низ­ма. Какое-то вре­мя после это­го про­ис­ше­ствия я лени­во раз­мыш­лял о стран­ной болез­ни жиль­ца навер­ху. По прав­де ска­зать, его упря­мое неже­ла­ние при­ни­мать посто­рон­нюю помощь пока­за­лось мне пона­ча­лу доволь­но стран­ным, но, немно­го пораз­мыс­лив, я решил, что это все­го- навсе­го экс­цен­трич­ная при­чу­да при­вык­ше­го к дол­го­му уеди­не­нию чело­ве­ка.

Я бы, навер­ное, так нико­гда и не позна­ко­мил­ся с док­то­ром Муньо­сом, если бы одна­жды со мной не слу­чил­ся сер­деч­ный при­ступ. Зная, что мед­лить нель­зя ни мину­ты, и вспом­нив рас­сказ сеньо­ры Хер­ре­ро о вра­чеб­ном искус­стве одно­го из сво­их посто­яль­цев, я, пре­воз­мо­гая сла­бость, под­нял­ся эта­жом выше и посту­чал в дверь док­то­ра. В ответ отку­да-то спра­ва послы­шал­ся доволь­но стран­ный голос, обла­да­тель кото­ро­го на пра­виль­ном англий­ском спро­сил, кто я такой и что мне надо, после чего рас­пах­ну­лась дверь, но не та, в кото­рую я сту­чал­ся, а сосед­няя.

Поток неожи­дан­но холод­но­го воз­ду­ха хлы­нул на меня, и я почув­ство­вал силь­ный озноб, несмот­ря на то, что за окна­ми сто­я­ло жар­кое лет­нее утро. Квар­ти­ра, в кото­рую я попал, пора­жа­ла сво­ей бога­той, со вку­сом подо­бран­ной обста­нов­кой, рез­ко кон­тра­сти­ро­вав­шей с убо­гим убран­ством дру­гих поме­ще­ний дома. Склад­ная кушет­ка, зани­мав­шая место софы, мебель крас­но­го дере­ва, рос­кош­ные пор­тье­ры, кар­ти­ны ста­рых масте­ров и пол­ки, тес­но устав­лен­ные кни­га­ми, – все это дела­ло квар­ти­ру похо­жей ско­рее на апар­та­мен­ты джентль­ме­на, неже­ли на обыч­ную спаль­ню в меб­ли­ро­ван­ных ком­на­тах Поме­ще­ние, при­зван­ное выпол­нять роль при­хо­жей, было пере­обо­ру­до­ва­но док­то­ром под лабо­ра­то­рию, о кото­рой упо­ми­на­ла сеньо­ра Хер­ре­ро; это была малень­кая ком­на­та, запол­нен­ная все­воз­мож­ны­ми склян­ка­ми и при­бо­ра­ми. При­мы­кав­шая к ней про­стор­ная ком­на­та хотя и была жилой, но все пред­ме­ты домаш­не­го оби­хо­да и одеж­да были скры­ты от посто­рон­них глаз в шка­фах, кото­рые удач­но впи­сы­ва­лись в обста­нов­ку квар­ти­ры. Несо­мнен­но, док­тор Муньос отли­чал­ся хоро­шим вос­пи­та­ни­ем и в силу это­го не желал выстав­лять напо­каз мате­ри­аль­ную сто­ро­ну сво­е­го бытия.

Неболь­шо­го роста и весь­ма про­пор­ци­о­наль­но­го сло­же­ния, док­тор был одет в вели­ко­леп­но скро­ен­ный и поши­тый, но черес­чур офи­ци­аль­ный для его обра­за жиз­ни костюм. Поро­ди­стое лицо с власт­ным, хотя и не над­мен­ным, выра­же­ни­ем было окайм­ле­но корот­ко остри­жен­ной седой боро­дой, боль­шие тем­ные гла­за за стек­ла­ми ста­ро­мод­но­го пенсне при­да­ва­ли ему неко­то­рое сход­ство с мав­ром, в целом же чер­ты его были ско­рее кельт­ски­ми. Густые воло­сы, акку­рат­но уло­жен­ные над высо­ким лбом, сви­де­тель­ство­ва­ли о регу­ляр­ных визи­тах парик­ма­хе­ра. В общем, все в обли­ке док­то­ра Муньо­са наво­ди­ло на мысль о его при­над­леж­но­сти к ари­сто­кра­ти­че­ским сло­ям обще­ства.

И тем не менее в первую мину­ту внеш­ность док­то­ра вызва­ла у меня совер­шен­но неожи­дан­ную анти­па­тию. Конеч­но же, отте­нок зло­ве­щей сине­вы на его лице и прон­зи­тель­ный холод про­тя­ну­той мне руки вполне мог­ли стать осно­ва­ни­ем для подоб­ных чувств, хотя этим недо­стат­кам вполне мож­но было най­ти оправ­да­ние, вспом­нив о болез­ни док­то­ра. Ско­рее все­го, док­тор Муньос был здесь ни при чем, а отвра­ще­ние у меня вызвал холод – столь подо­зри­тель­ная для тако­го жар­ко­го дня све­жесть пока­за­лась слиш­ком уж необыч­ной, а вся­кие откло­не­ния от нор­мы, как пра­ви­ло, про­буж­да­ют в моей душе отри­ца­тель­ные эмо­ции.

Одна­ко анти­па­тия быст­ро усту­пи­ла место вос­хи­ще­нию высо­чай­шим искус­ством это­го стран­но­го вра­че­ва­те­ля – его холод­ные как лед, слег­ка подра­ги­вав­шие руки уве­рен­но воз­вра­ща­ли меня к жиз­ни. Меж­ду делом док­тор рас­ска­зал мне целую исто­рию о том, как, одна­жды объ­явив себя непри­ми­ри­мым вра­гом смер­ти, он посвя­тил борь­бе с ней всю свою жизнь, в конеч­ном сче­те рас­те­ряв послед­них дру­зей и поло­мав бле­стя­щую карье­ру.

«Бла­го­род­ный фана­тик», – поду­мал я, гля­дя на него. В тече­ние несколь­ких минут он про­слу­ши­вал мои лег­кие и серд­це, а затем ушел в свою лабо­ра­то­рию и вско­ре вер­нул­ся отту­да с какой-то микс­ту­рой, кото­рую и дал мне выпить. Все это вре­мя он не пере­ста­вал раз­го­ва­ри­вать со мной; оче­вид­но, люди мое­го кру­га дав­но уже не быва­ли его гостя­ми, и теперь, про­из­но­ся этот моно­лог, он как бы мыс­лен­но воз­вра­щал­ся к луч­шим годам сво­ей жиз­ни. В то же самое вре­мя его хоро­шо постав­лен­ный голос зву­чал неесте­ствен­но глу­хо, без каких бы то ни было инто­на­ци­он­ных оттен­ков, и так ров­но, что я даже не смог раз­ли­чить вдо­хов.

– Не бес­по­кой­тесь о сво­ем сла­бом серд­це, – гово­рил док­тор. – Важ­но, что­бы у вас была силь­ная воля, ибо воля и созна­ние пре­вы­ше орга­ни­че­ской жиз­ни, и если изна­чаль­но здо­ро­вую телес­ную обо­лоч­ку тща­тель­но закон­сер­ви­ро­вать и сохра­нить в ней упо­мя­ну­тые мною каче­ства, тело будет про­дол­жать жить, несмот­ря на дефек­ты каких-либо орга­нов или даже пол­ное их отсут­ствие. Вы може­те жить или, по край­ней мере, вести осо­знан­ное суще­ство­ва­ние, даже совсем не имея сер­деч­ной мыш­цы! Что каса­ет­ся меня, то целый букет болез­ней не поз­во­ля­ет мое­му орга­низ­му суще­ство­вать при нор­маль­ной тем­пе­ра­ту­ре. Пото­му я и вынуж­ден жить в про­стран­стве, где под­дер­жи­ва­ет­ся посто­ян­ный холод. А нагрей­ся эта ком­на­та все­го на несколь­ко гра­ду­сов хотя бы на пару часов – и это меня убьет. Ведь мой орга­низм нор­маль­но функ­ци­о­ни­ру­ет лишь при 55–56 гра­ду­сах по Фарен­гей­ту, а для под­дер­жа­ния такой тем­пе­ра­ту­ры нуж­но, что­бы систе­ма охла­жде­ния рабо­та­ла исправ­но, как часы. – Тут он ука­зал на бен­зи­но­вый дви­га­тель и хит­ро­спле­те­ние отхо­див­ших от него тру­бок. Имен­но его шум я часто слы­шал в сво­ей ком­на­те.

Я был исце­лен с чудес­ной быст­ро­той и поки­дал холод­ную квар­ти­ру док­то­ра в пол­ном вос­тор­ге как от него само­го, так и от его необыч­ных идей. После это­го слу­чая я стал у него частым гостем. Прав­да, визи­ты при­хо­ди­лось нано­сить, оде­ва­ясь в теп­лое паль­то, но это нисколь­ко не меша­ло мне вни­мать про­стран­ным рас­ска­зам мое­го сосе­да об иссле­до­ва­ни­ях, кото­рые он про­во­дил в глу­бо­чай­шей тайне, и об их потря­са­ю­щих вооб­ра­же­ние резуль­та­тах. С дро­жью в руках и с душев­ным тре­пе­том пере­ли­сты­вал я стра­ни­цы неправ­до­по­доб­но древ­них фоли­ан­тов, тес­нив­ших­ся на его книж­ных пол­ках. Что же до мое­го сер­деч­но­го неду­га, то от него я изба­вил­ся окон­ча­тель­но и бес­по­во­рот­но, прой­дя у док­то­ра корот­кий, но весь­ма эффек­тив­ный курс лече­ния. Его кон­цеп­ции и мето­ды были уди­ви­тель­ны, если не ска­зать уни­каль­ны. В отли­чие от вра­чей, с кото­ры­ми я имел дело до недав­не­го вре­ме­ни, док­тор Муньос не отно­сил­ся с гне­вом и пре­зре­ни­ем к так назы­ва­е­мо­му шар­ла­тан­ству сред­не­ве­ко­вых вра­че­ва­те­лей и алхи­ми­ков, а, напро­тив, счи­тал, что все зашиф­ро­ван­ные ими фор­му­лы скры­ва­ют в себе некие пси­хо­ло­ги­че­ские сти­му­лы, долж­ные ока­зы­вать вли­я­ние на те или иные суб­стан­ции нерв­ной систе­мы, из кото­рых, в свою оче­редь, исхо­дят уже орга­ни­че­ские пуль­са­ции. С боль­шим инте­ре­сом слу­шал я повест­во­ва­ние док­то­ра о его кол­ле­ге, док­то­ре Тор­ре­се из Вален­сии, кото­рый при­ни­мал уча­стие в ран­них экс­пе­ри­мен­тах мое­го собе­сед­ни­ка и изле­чил его от тяже­лой болез­ни, при­клю­чив­шей­ся с ним восем­на­дцать лет тому назад. Болезнь эта не про­шла, одна­ко, бес­след­но – с нее и нача­лись все нынеш­ние неду­ги док­то­ра Муньо­са, от коих он спа­сал­ся сей­час столь необыч­ным спо­со­бом. Док­тор же Тор­рес недол­го празд­но­вал побе­ду – вско­ре после изле­че­ния сво­е­го кол­ле­ги он сам пал жерт­вой ковар­но­го вра­га, поверг­ну­то­го им неза­дол­го до того в бит­ве за жизнь еди­но­мыш­лен­ни­ка. По всей веро­ят­но­сти, это была страш­ная бит­ва; перей­дя к рас­ска­зу о ней, док­тор Муньос пони­зил голос до шепо­та и сооб­щил – не вда­ва­ясь, одна­ко, в подроб­но­сти, – что мето­ды исце­ле­ния были весь­ма и весь­ма неор­ди­нар­ны и уж никак не полу­чи­ли бы одоб­ре­ния со сто­ро­ны ста­рых кон­сер­ва­то­ров – после­до­ва­те­лей Гале­на.

Регу­ляр­но обща­ясь с док­то­ром, я с неко­то­рых пор стал с сожа­ле­ни­ем заме­чать, что мой новый друг мед­лен­но, но вер­но уга­са­ет физи­че­ски. Сине­ва его лица замет­но уси­ли­лась, голос зву­чал уже настоль­ко глу­хо, что понять его речь мож­но было лишь с боль­шим тру­дом, дви­же­ния и жесты, еще совсем недав­но отто­чен­ные и эле­гант­ные, ста­ли неуве­рен­ны­ми и сует­ли­вы­ми. Но непри­ят­нее все­го было наблю­дать за тем, как его ум посте­пен­но утра­чи­вал при­су­щие ему неко­гда живость и гиб­кость. Сам док­тор, каза­лось, не заме­чал про­ис­хо­див­ших с ним пере­мен, чего никак нель­зя было ска­зать обо мне; мало-пома­лу выра­же­ние его лица и темы его бесед ста­ли раз­дра­жать меня и про­буж­дать в душе анти­па­тию, подоб­ную той, что нена­дол­го воз­ник­ла у меня во вре­мя пер­во­го зна­ком­ства.

У него появи­лись совер­шен­но необъ­яс­ни­мые при­чу­ды; ему вдруг пона­до­би­лись экзо­ти­че­ские спе­ции и еги­пет­ские бла­го­во­ния, так что вско­ре его ком­на­та ста­ла изда­вать аро­ма­ты, неволь­но напо­ми­нав­шие о скле­пах с захо­ро­не­ни­я­ми фара­о­нов в Долине Царей. Кро­ме того, док­тор с моей помо­щью внес неко­то­рые изме­не­ния в кон­струк­цию насо­сов и систе­мы пода­чи жид­ко­сти и уве­ли­чил дли­ну тру­бок, по кото­рым пере­го­нял­ся амми­ак. Он успо­ко­ил­ся лишь тогда, когда тем­пе­ра­ту­ра воз­ду­ха в его ком­на­те при­бли­зи­лась к точ­ке замер­за­ния воды, а потом и вовсе опу­сти­лась ниже этой отмет­ки. Толь­ко в ван­ной и лабо­ра­то­рии под­дер­жи­ва­лась более высо­кая тем­пе­ра­ту­ра, что­бы не замер­за­ла вода и не замед­ля­лись хими­че­ские реак­ции. Его сосед по эта­жу стал жало­вать­ся на холод, про­ни­кав­ший из квар­ти­ры док­то­ра через смеж­ную дверь, и мне при­шлось уста­но­вить на ней допол­ни­тель­ные уплот­не­ния. В послед­нее вре­мя док­тор бес­пре­стан­но гово­рил о смер­ти, одна­ко любые упо­ми­на­ния о похо­ро­нах и про­чих подоб­ных риту­а­лах вызы­ва­ли у него жут­кий сата­нин­ский хохот.

Что и гово­рить, он ста­но­вил­ся весь­ма непри­ят­ным собе­сед­ни­ком, и все же, испы­ты­вая в душе бла­го­дар­ность за ту помощь, кото­рую он ока­зал мне в свое вре­мя, я не решал­ся бро­сить его на про­из­вол судь­бы. Каж­дый день я захо­дил к нему и при­во­дил в поря­док ком­на­ту и лабо­ра­то­рию. Покуп­ки для него тоже делал я; но если с про­дук­та­ми дело обсто­я­ло доволь­но про­сто, то фор­му­лы мно­гих хими­че­ских веществ, кото­рые он зака­зы­вал, при­во­ди­ли апте­ка­рей в явное заме­ша­тель­ство – они ума не мог­ли при­ло­жить, для кого и для чего пона­до­би­лись вдруг такие пре­па­ра­ты.

Посте­пен­но вокруг квар­ти­ры док­то­ра Муньо­са сгу­сти­лась атмо­сфе­ра необъ­яс­ни­мо­го ужа­са. Из ком­на­ты и лабо­ра­то­рии посто­ян­но исхо­ди­ло жут­кое зло­во­ние, рас­про­стра­няв­ше­е­ся по все­му дому. Спе­ции и аро­ма­ти­че­ские веще­ства не мог­ли уже заглу­шить отвра­ти­тель­но­го запа­ха неиз­вест­ных хими­ка­лий, кото­рые док­тор исполь­зо­вал для сво­их ванн он при­ни­мал их чуть ли не еже­час­но, неиз­мен­но и кате­го­ри­че­ски отвер­гая все мои пред­ло­же­ния о помо­щи. Види­мо, эти про­це­ду­ры были одним из средств борь­бы про­тив его таин­ствен­но­го неду­га. Сеньо­ра Хер­ре­ро, про­хо­дя мимо квар­ти­ры док­то­ра, вся­кий раз кре­сти­лась, и, запре­тив сво­е­му сыну Эсте­ба­ну даже при­бли­жать­ся к зло­по­луч­ным апар­та­мен­там, пере­ло­жи­ла все забо­ты о зага­доч­ном посто­яль­це на мои пле­чи. Как-то раз, когда я пред­ло­жил док­то­ру вос­поль­зо­вать­ся услу­га­ми дру­гих вра­чей, он при­шел в неопи­су­е­мую ярость и, навер­ное, рас­тер­зал бы меня на кус­ки, если бы не опа­сал­ся пагуб­но­го вли­я­ния отри­ца­тель­ных эмо­ций на свой дрях­ле­ю­щий орга­низм. И все же, невзи­рая на пол­ный упа­док физи­че­ских сил, воля и созна­ние док­то­ра ско­рее укре­пи­лись, неже­ли ослаб­ли, – так, после той изну­ри­тель­ной для него вспыш­ки гне­ва он реши­тель­но отка­зал­ся лечь в постель, не обра­щая ни малей­ше­го вни­ма­ния на мои настой­чи­вые уго­во­ры и уве­ще­ва­ния. В пер­вые дни наше­го зна­ком­ства он был спо­ко­ен и даже апа­ти­чен; но сей­час от былой апа­тии не оста­лось и сле­да; каза­лось, док­тор бро­са­ет вызов демо­ну смер­ти в сво­ем беше­ном и необуз­дан­ном стрем­ле­нии поверг­нуть вра­га, даже будучи схва­чен­ным им за гор­ло. Он уже боль­ше не делал вид, что при­ни­ма­ет при­но­си­мую ему пищу (впро­чем, я дав­но понял, что все его тра­пезы – не более чем безыс­кус­ная ими­та­ция нор­маль­ной жиз­не­де­я­тель­но­сти чело­ве­че­ско­го орга­низ­ма), и от пол­но­го раз­ру­ше­ния док­то­ра спа­са­ла толь­ко недю­жин­ная сила его воли и интел­лек­та. С неко­то­рых пор он взял­ся состав­лять какие-то про­стран­ные доку­мен­ты, кото­рые тща­тель­но запе­ча­ты­вал и отда­вал мне, пору­чая отпра­вить их после его смер­ти по тем или иным адре­сам, боль­шей частью в Индию. Сре­ди его адре­са­тов зна­чил­ся так­же один зна­ме­ни­тый врач-фран­цуз, кото­ро­го все счи­та­ли дав­ным-дав­но умер­шим и о кото­ром ходи­ли самые неве­ро­ят­ные слу­хи. Со все­ми пись­ма­ми я посту­пал оди­на­ко­во – сжи­гал их, не рас­пе­ча­ты­вая и не читая. Он ужас­но сдал за послед­нее вре­мя – его внеш­ность и голос вызы­ва­ли ужас даже у меня, и я чув­ство­вал себя весь­ма неуют­но, оста­ва­ясь с ним наедине. В один из сен­тябрь­ских дней я вызвал в его квар­ти­ру элек­три­ка – нуж­но было почи­нить настоль­ную лам­пу, – но при виде док­то­ра бед­ня­га рух­нул на пол и забил­ся в эпи­леп­ти­че­ском при­пад­ке. Руко­вод­ству­ясь ука­за­ни­я­ми, кото­рые док­тор давал мне, не выхо­дя из-за пор­тье­ры, я сумел при­ве­сти его в чув­ство. Позд­нее элек­трик ска­зал мне дро­жа­щим шепо­том, что, прой­дя все ужа­сы миро­вой вой­ны, он ни разу не испы­ты­вал подоб­но­го потря­се­ния.

Мино­ва­ла уже сере­ди­на октяб­ря, когда про­изо­шла вне­зап­ная чудо­вищ­ная раз­вяз­ка. Одна­жды вече­ром, часов око­ло один­на­дца­ти, сло­мал­ся насос холо­диль­ной уста­нов­ки, и уже через три часа тем­пе­ра­ту­ра воз­ду­ха в ком­на­те док­то­ра под­ня­лась до ката­стро­фи­че­ски высо­кой отмет­ки. Услы­шав у себя над голо­вой отча­ян­ный, при­зы­ва­ю­щий на помощь стук, я под­нял­ся наверх и без лиш­них слов при­нял­ся чинить полом­ку, в то вре­мя как док­тор носил­ся по ком­на­те, непре­рыв­ным пото­ком изры­гая чудо­вищ­ные про­кля­тья. Мои жал­кие диле­тант­ские попыт­ки не возы­ме­ли успе­ха, и при­шлось позвать на помощь меха­ни­ка, коро­тав­ше­го ночь в гара­же по сосед­ству. Одна­ко и он ниче­го не смог сде­лать, посо­ве­то­вав подо­ждать до утра, когда мож­но будет раз­до­быть новый пор­шень. Ярость и страх пере­пол­ня­ли обре­чен­но­го затвор­ни­ка настоль­ко, что, каза­лось, вот-вот разо­рвет­ся его и без того хруп­кая телес­ная обо­лоч­ка. В оче­ред­ном при­сту­пе бешен­ства док­тор закрыл гла­за рука­ми и ринул­ся в ван­ную, сме­тая все на сво­ем пути. Спу­стя неко­то­рое вре­мя он вышел отту­да с плот­ной повяз­кой на лице, и я вдруг поду­мал, что нико­гда боль­ше не уви­жу его глаз…

В ком­на­те ста­ло совсем теп­ло, и где-то око­ло пяти часов утра док­тор сно­ва уда­лил­ся в ван­ную, отдав мне рас­по­ря­же­ние собрать весь име­ю­щий­ся в бли­жай­ших ноч­ных апте­ках и кафе­те­ри­ях лед. Я тут же убе­жал на поис­ки льда; вер­нув­шись неко­то­рое вре­мя спу­стя и оста­вив все, что сумел добыть, у две­ри ван­ной ком­на­ты, я услы­шал доно­сив­ший­ся отту­да на фоне бес­пре­стан­но­го плес­ка воды низ­кий кар­ка­ю­щий голос док­то­ра: «Еще! Еще!» Уже насту­пи­ло утро, лав­ки и мага­зи­ны откры­ва­лись один за дру­гим. Я пой­мал Эсте­ба­на и пред­ло­жил ему либо под­но­сить лед в квар­ти­ру док­то­ра, либо искать исправ­ный пор­шень для насо­са, посколь­ку не мог делать два дела одно­вре­мен­но; одна­ко Эсте­бан, полу­чив­ший на этот счет стро­гие инструк­ции от сво­ей мате­ри, наот­рез отка­зал­ся помочь мне.

В кон­це кон­цов я нанял чело­ве­ка, кото­ро­му пору­чил все забо­ты по достав­ке льда, а сам занял­ся поис­ка­ми порш­ня и ква­ли­фи­ци­ро­ван­но­го спе­ци­а­ли­ста, спо­соб­но­го его уста­но­вить. Нико­гда еще соб­ствен­ное бес­си­лие в реше­нии, каза­лось бы, про­стой зада­чи не при­во­ди­ло меня в такое исступ­лен­ное состо­я­ние. Я почти физи­че­ски ощу­щал неумо­ли­мое тече­ние вре­ме­ни, когда без­ре­зуль­тат­но зво­нил по теле­фо­ну и лихо­ра­доч­но метал­ся по все­му горо­ду в бес­плод­ных попыт­ках сде­лать хоть что-нибудь. Око­ло полу­дня мне уда­лось нако­нец най­ти под­хо­дя­щую мастер­скую, но она рас­по­ла­га­лась в отда­лен­ном при­го­ро­де, и я воз­вра­тил­ся толь­ко в поло­вине вто­ро­го, при­ве­зя с собой необ­хо­ди­мые при­над­леж­но­сти и двух меха­ни­ков – креп­ких, тол­ко­вых пар­ней. В общем, я сде­лал все воз­мож­ное, и наде­ял­ся, что мои уси­лия не ока­жут­ся тщет­ны­ми.

Но, едва пере­сту­пив порог, я понял, что опоз­дал. Слов­но какой-то зло­ве­щий дух посе­лил­ся в доме. Испу­ган­ные жиль­цы дро­жа­щи­ми рука­ми пере­би­ра­ли чет­ки, то ли пыта­ясь молить­ся, то ли в надеж­де отвлечь­ся за этим заня­ти­ем от чего-то неве­до­мо­го и пото­му осо­бен­но страш­но­го. Они сооб­щи­ли мне, что из ком­на­ты док­то­ра с само­го утра рас­про­стра­ня­ет­ся отвра­ти­тель­ный запах и что наня­тый мною чело­век сбе­жал; те же, кто его видел, на всю жизнь запом­ни­ли это иска­жен­ное гри­ма­сой ужа­са лицо и его прон­зи­тель­ный нече­ло­ве­че­ский вопль. Одна­ко дверь, кото­рую он в пани­че­ском бег­стве ско­рее все­го оста­вил откры­той, теперь была запер­та изнут­ри. Из-за две­ри не доно­си­лось ни еди­но­го зву­ка, кро­ме раз­ме­рен­но­го сту­ка капель.

Я наско­ро пере­го­во­рил с сеньо­рой Хер­ре­ро и рабо­чи­ми и, несмот­ря на царив­ший в моей душе страх, решил­ся про­ник­нуть в квар­ти­ру. Меха­ни­ки собра­лись было взло­мать дверь, но хозяй­ка при­нес­ла какое-то хит­ро­ум­ное про­во­лоч­ное при­спо­соб­ле­ние, с помо­щью кото­ро­го уда­лось повер­нуть тор­чав­ший изнут­ри ключ. Перед этим мы откры­ли две­ри всех осталь­ных ком­нат на эта­же и широ­ко рас­пах­ну­ли все окна. Совер­шив эти при­го­тов­ле­ния, мы зажа­ли носы плат­ка­ми и про­ник­ли в квар­ти­ру.

В пер­вый момент нас осле­пи­ло полу­ден­ное солн­це. Спу­стя несколь­ко секунд, когда гла­за при­вык­ли к ярко­му све­ту, мы раз­гля­де­ли на полу след – узкую полос­ку како­го-то тем­но­го сту­де­ни­сто­го веще­ства, тянув­шу­ю­ся из ван­ной ком­на­ты до две­ри в при­хо­жую, а отту­да в каби­нет док­то­ра, где на сто­ле чер­не­ла неболь­шая круг­лая лужи­ца, при виде кото­рой по мое­му телу про­бе­жа­ла дрожь. Рядом с лужи­цей лежал кло­чок бума­ги с обо­рван­ны­ми самым неве­ро­ят­ным обра­зом кра­я­ми – каза­лось, это сде­ла­ла не чело­ве­че­ская рука, а ког­ти­стая лапа неве­до­мо­го живот­но­го, и эта же лапа круп­ным, урод­ли­во иска­жен­ным почер­ком наца­ра­па­ла на лист­ке несколь­ко строк. От сто­ла след шел к кушет­ке и обры­вал­ся там окон­ча­тель­но.

Что же я уви­дел на кушет­ке? И что мог­ло там быть неко­то­рое вре­мя назад? Я нико­гда не решусь отве­тить на эти вопро­сы со всей откро­вен­но­стью. Ска­жу толь­ко, что раз­гад­ку уви­ден­ной мною жут­кой кар­ти­ны я нашел в той самой запис­ке, лежав­шей на сто­ле, – после чего зажег спич­ку и пре­дал бума­гу огню. Сеньо­ра Хер­ре­ро и рабо­чие не обра­ти­ли на это вни­ма­ния – пора­жен­ные уви­ден­ным, они с кри­ка­ми выбе­жа­ли из ком­на­ты и помча­лись в поли­цей­ский уча­сток сооб­щить об ужас­ном про­ис­ше­ствии. Я остал­ся в ком­на­те один; за окном сия­ло яркое солн­це, слы­шал­ся шум машин и трам­ва­ев, запру­див­ших Четыр­на­дца­тую ули­цу, и эта обы­ден­ная обста­нов­ка никак не вяза­лась с тем страш­ным при­зна­ни­ем, кото­рое содер­жа­лось в сожжен­ном мною пись­ме. Оно было совер­шен­но неве­ро­ят­ным, но тогда я пове­рил ему без­ого­во­роч­но. Не знаю, верю ли я ему сей­час. Есть вещи, о кото­рых луч­ше не раз­мыш­лять, и я с пол­ной опре­де­лен­но­стью могу ска­зать лишь то, что с тех пор не выно­шу запа­ха амми­а­ка и едва не падаю в обмо­рок от вне­зап­но­го дуно­ве­ния холод­но­го воз­ду­ха.

«Конец бли­зок, – гла­си­ло посла­ние. – Льда боль­ше нет – чело­век загля­нул в ван­ную и удрал. Ста­но­вит­ся все теп­лее и теп­лее, и тка­ни уже не выдер­жи­ва­ют. Вы помни­те мою тео­рию о воле, нер­вах и кон­сер­ва­ции тела после пре­кра­ще­ния рабо­ты орга­нов? Хоро­шая тео­рия, но в жиз­ни так не может про­дол­жать­ся бес­ко­неч­но. Я не преду­смот­рел воз­мож­но­сти посте­пен­но­го раз­ло­же­ния. Док­тор Тор­рес знал об этом, но умер, не выдер­жав потря­се­ния. Его рас­су­док отка­зал­ся слу­жить ему после того, как, про­чи­тав мое пись­мо, он выта­щил меня из моги­лы и вер­нул в мир живых. А что каса­ет­ся орга­нов, то они все рав­но нико­гда бы не воз­об­но­ви­ли свою рабо­ту. Он сле­до­вал моей тео­рии и сде­лал искус­ствен­ную кон­сер­ва­цию. Вы, навер­ное, поня­ли, что он выта­щил меня из моги­лы в самом пря­мом смыс­ле это­го сло­ва – ведь я умер еще тогда, более восем­на­дца­ти лет тому назад».