Говард Филлипс Лавкрафт

МОРОК НАД ИНСМУТОМ

(The Shadow Over Innsmouth)
Напи­са­но в 1931 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод А. Спаль

////

I

Зимой 1927/28 года аген­ты феде­раль­но­го пра­ви­тель­ства про­из­ве­ли сек­рет­ное рас­сле­до­ва­ние в ста­рин­ном пор­то­вом город­ке Инс­мут, штат Мас­са­чу­сетс. Обще­ствен­ность впер­вые узна­ла об этом в фев­ра­ле, когда про­ка­ти­лась боль­шая вол­на облав и аре­стов, после кото­рой сожгли и взо­рва­ли – с извест­ны­ми, конеч­но, предо­сто­рож­но­стя­ми огром­ное коли­че­ство вет­хих, изъ­еден­ных чер­вя­ми и, как все пола­га­ли, дав­но поки­ну­тых зда­ний близ опу­стев­ше­го пор­та. Нелю­бо­пыт­ные души сочли все это одним из глав­ных сра­же­ний в судо­рож­ной войне с бут­ле­гер­ством.

Но люди, жад­ные до сен­са­ций, не пере­ста­ва­ли дивить­ся неве­ро­ят­но­му оби­лию аре­стов, колос­саль­но­му чис­лу поли­цей­ских и воен­но­слу­жа­щих, бро­шен­ных на это дело, и засек­ре­чен­но­сти дан­ных о место­на­хож­де­нии узни­ков. При­чем отсут­ство­ва­ли не толь­ко сооб­ще­ния о судеб­ных раз­би­ра­тель­ствах или хотя бы о кон­крет­ных обви­не­ни­ях, но и какая-либо инфор­ма­ция о пре­бы­ва­нии задер­жан­ных в обыч­ных тюрь­мах. Стро­и­лись смут­ные догад­ки насчет инфек­ци­он­ных бара­ков и кон­цен­тра­ци­он­ных лаге­рей, а поз­же – о рас­сре­до­то­че­нии аре­стан­тов по воен­но-мор­ским и армей­ским тюрь­мам, но ниче­го опре­де­лен­но­го никто ска­зать не мог. Инс­мут тогда почти обез­лю­дел и толь­ко теперь начи­на­ет пода­вать при­зна­ки мед­лен­но­го воз­вра­ще­ния к жиз­ни.

Недо­воль­ство либе­раль­ных орга­ни­за­ций вла­сти ней­тра­ли­зо­ва­ли дол­ги­ми кон­фи­ден­ци­аль­ны­ми собе­се­до­ва­ни­я­ми, а их пред­ста­ви­те­лей допу­сти­ли в неко­то­рые лаге­ря и тюрь­мы. В резуль­та­те эти орга­ни­за­ции ста­ли на удив­ле­ние пас­сив­ны и сдер­жан­ны. Газет­чи­ки про­яви­ли боль­шую настой­чи­вость, но и они в кон­це кон­цов под­да­лись на уго­во­ры вла­стей. Толь­ко одна газе­та – но уж тако­вы буль­вар­ные газе­ты с их неуем­ным азар­том – раз­ро­ди­лась сооб­ще­ни­ем о неко­ей под­вод­ной лод­ке, выпу­стив­шей тор­пе­ды в мор­скую пучи­ну за Чер­то­вым рифом. Но эта сен­са­ция, осно­ван­ная на слу­хах из пор­то­вых при­то­нов, выгля­де­ла слиш­ком уж при­тя­ну­той за уши, тем более что упо­мя­ну­тый риф рас­по­ло­жен в доб­рых полу­то­ра милях от соб­ствен­но Инс­му­та.

Даже в сосед­них город­ках люди, обсуж­дая эти собы­тия, ста­ра­лись помень­ше сооб­щать о них внеш­не­му миру. Пере­су­ды о выми­ра­ю­щем и почти забро­шен­ном Инс­му­те велись уже чуть ли не сто­ле­тие, и сей­час, в сущ­но­сти, не про­изо­шло ниче­го ново­го, более дико­го и отвра­ти­тель­но­го, неже­ли то, о чем гово­ри­лось в про­шлые годы. У мест­ных жите­лей было мно­го при­чин хра­нить мол­ча­ние, так что вла­стям не при­шлось осо­бо давить на них, при­зы­вая к сдер­жан­но­сти. К тому же они мало что зна­ли на самом деле; из-за обшир­ных, пустын­ных и без­люд­ных низин, затоп­ля­е­мых во вре­мя при­ли­ва, доб­ро­со­сед­ских отно­ше­ний с жите­ля­ми Инс­му­та у них нико­гда не води­лось.

Но я в кон­це кон­цов решил пре­рвать заго­вор мол­ча­ния, свя­зан­ный с эти­ми собы­ти­я­ми. Резуль­та­ты, я уве­рен, не при­не­сут боль­шо­го вре­да – раз­ве что шок отвра­ще­ния, когда обще­ствен­ность узна­ет, что имен­но было обна­ру­же­но в Инс­му­те потря­сен­ны­ми участ­ни­ка­ми тех поли­цей­ских опе­ра­ций. В то же вре­мя вскры­тые фак­ты могут иметь очень раз­ные объ­яс­не­ния. Мне и само­му извест­на толь­ко часть этой исто­рии, но у меня доста­точ­но при­чин не вле­зать в рас­сле­до­ва­ние еще глуб­же. Моя связь с этим делом и так ока­за­лась более чем тес­ной, и полу­чен­ные тогда впе­чат­ле­ния еще отра­зят­ся – при­чем самым ради­каль­ным обра­зом – на моем буду­щем.

Соб­ствен­но, это не кто иной, как я, охва­чен­ный безум­ным ужа­сом, бежал из Инс­му­та в ран­ние утрен­ние часы шест­на­дца­то­го июля 1927 года, и это имен­но мой пани­че­ский при­зыв к вла­стям про­из­ве­сти рас­сле­до­ва­ние дал тол­чок после­ду­ю­щим собы­ти­ям. Я не хотел пре­ры­вать мол­ча­ние, пока дело было све­жо в памя­ти его непо­сред­ствен­ных участ­ни­ков; но теперь, когда к этой ста­рой исто­рии уже утра­чен инте­рес любо­зна­тель­ной пуб­ли­ки, во мне рас­тет жела­ние пове­дать об ужа­са­ю­щих часах, что я про­вел в том издав­на поль­зу­ю­щем­ся дур­ной сла­вой мор­ском пор­ту, в лого­ве гибель­ных и бого­про­тив­ных поро­ков. Наде­юсь, этот рас­сказ помо­жет мне само­му пове­рить в то, что я еще в сво­ем уме и что я не ока­зал­ся все­го-навсе­го жерт­вой кош­мар­ных гал­лю­ци­на­ций. Это так­же помо­жет мне собрать­ся с духом перед ужас­ным шагом, кото­рый мне вско­ро­сти пред­сто­ит совер­шить. О суще­ство­ва­нии Инс­му­та я узнал за день до того, как уви­дел его в пер­вый и на дан­ный момент – послед­ний раз. Решив отме­тить пред­сто­я­щее совер­шен­но­ле­тие путе­ше­стви­ем по Новой Англии – полю­бо­вать­ся при­ро­дой, ста­ри­ной и заод­но выяс­нить кое-что по части соб­ствен­ной гене­а­ло­гии, – я пла­ни­ро­вал добрать­ся из ста­рин­но­го Нью­бе­ри­пор­та до Арк­хе­ма, отку­да про­ис­хо­дил род моей мате­ри. Не имея маши­ны, я путе­ше­ство­вал поез­дом либо авто­бу­сом, ста­ра­ясь по воз­мож­но­сти эко­но­мить на дорож­ных рас­хо­дах. В Нью­бе­ри­пор­те мне ска­за­ли, что до Арк­хе­ма идет поезд; и вот, стоя воз­ле стан­ци­он­ной кас­сы и выра­жая сомне­ния отно­си­тель­но доро­го­виз­ны биле­та, я впер­вые узнал кое-что об Инс­му­те. Кас­сир – смет­ли­вый и бой­кий кре­пыш, чья речь выда­ва­ла в нем чело­ве­ка не мест­но­го, – отнес­ся сочув­ствен­но к моим попыт­кам сэко­но­мить и пред­ло­жил вари­ант, какой никто из дру­гих моих совет­чи­ков не пред­ла­гал.

– Есть тут один дрях­лый авто­бус, – ска­зал он, впро­чем, несколь­ко неуве­рен­но. – Он, прав­да, дела­ет крюк, заез­жая в Инс­мут – вы, может, слы­ша­ли о нем, – так что людям это не нра­вит­ся. Водит его инс­мут­ский малый по име­ни Джо Сар­джент, и пас­са­жи­ров у него все­гда негу­сто – что здесь, что в Арк­хе­ме. Удив­ля­юсь, как вооб­ще люди реша­ют­ся ездить на эта­ком таран­та­се. Одна­ко про­езд сто­ит недо­ро­го, хоть я нико­гда не видал, что­бы кто-то, кро­ме инс­мут­ских жите­лей, им поль­зо­вал­ся. Он отхо­дит с пло­ща­ди – оста­нов­ка напро­тив апте­ки Хам­мон­да – два­жды в день: в десять утра и семь вече­ра, если толь­ко ниче­го не изме­ни­лось в послед­нее вре­мя. Впро­чем, я бы на вашем месте не риск­нул садить­ся в эту жут­кую раз­ва­лю­ху. Это было пер­вое, что я узнал о помра­чен­ном Инс­му­те. Подоб­ная справ­ка о горо­де, не обо­зна­чен­ном на обыч­ных кар­тах и не упо­ми­на­е­мом в совре­мен­ных путе­во­ди­те­лях, как и отдель­ные наме­ки в рас­ска­зе кас­си­ра воз­бу­ди­ли мое любо­пыт­ство. Город, спо­соб­ный вну­шить сосе­дям такую непри­язнь, поду­мал я, на самом деле может ока­зать­ся гораз­до более при­ме­ча­тель­ным и вполне достой­ным вни­ма­ния тури­ста. Если он рас­по­ло­жен по пути в Арк­хем, я дол­жен его посе­тить. И я попро­сил кас­си­ра рас­ска­зать мне об Инс­му­те что-нибудь еще. Он согла­сил­ся, хотя при упо­ми­на­нии это­го горо­да в его голо­се сами собой про­скаль­зы­ва­ли пре­не­бре­жи­тель­ные нот­ки.

– Инс­мут? Ну, это захо­луст­ный такой горо­диш­ко в устье Манук­се­та. Было вре­мя, когда он что-то собой пред­став­лял – до вой­ны тыся­ча восемь­сот две­на­дца­то­го там был порт, – но за послед­нюю сот­ню лет он пре­вра­тил­ся в тру­ху, раз­ва­ли­ва­ет­ся на гла­зах. Теперь туда и поез­да не ходят – «Бостон-Мэн» и преж­де про­хо­дил сто­ро­ной, а несколь­ко лет назад закры­ли и вет­ку из Ров­лея.

Там, я думаю, пустых домов боль­ше, чем людей, да и заня­тий ника­ких нет, раз­ве что рыбу ловят да ома­ров. Тор­гу­ют в боль­шин­стве здесь, еще в Арк­хе­ме да Ипсви­че. Когда-то у них было несколь­ко мель­ниц, но ниче­го не оста­лось, кро­ме одно­го золо­то­пла­виль­но­го заво­ди­ка, да и тот нын­че на ладан дышит. А в свое вре­мя завод, ска­жу я вам, без дела не сто­ял, и ста­рик Марш, его вла­де­лец, будет побо­га­че Кре­за. Стран­ный тип, одна­ко, хоть и слы­вет круп­ной шиш­кой сре­ди сво­их. Но у него не то кож­ная болезнь, не то урод­ство какое, появив­ше­е­ся недав­но, так что на гла­за людям не пока­зы­ва­ет­ся. Он внук капи­та­на Оубе­да Мар­ша, осно­ва­те­ля дела. Его мать вро­де была ино­стран­кой гово­ри­ли, отку­да-то с ост­ро­вов южных морей, – так что боль­шой был скан­дал, когда он пят­на­дцать лет назад женил­ся на девуш­ке из Ипсви­ча. Здесь это не при­вет­ству­ют – и горо­жане, и люди из окрест­но­стей ста­ра­ют­ся скрыть инс­мут­скую кровь, если та течет в их жилах. Но дети и вну­ки Мар­ша выгля­де­ли совсем нор­маль­но, насколь­ко я могу судить. Мне их как-то пока­зы­ва­ли, одна­ко потом стар­шие из детей здесь уже не появ­ля­лись. А вот ста­ри­ка того и вооб­ще нико­гда не видел. Спро­си­те, поче­му все так пре­не­бре­га­ют Инс­му­том? Ну, моло­дой чело­век, вы не оши­бе­тесь, если пове­ри­те тому, о чем гово­рят здесь повсю­ду. Дыма без огня не быва­ет – уж если народ пого­ва­ри­ва­ет, это неспро­ста. Люди бол­та­ют об Инс­му­те – шепо­том по боль­шей части уже чуть не сто лет, вот я и думаю, все пото­му, что инс­мут­цы отвра­ти­тель­нее кого бы то ни было в этих местах. Неко­то­рые сплет­ни рас­сме­ши­ли бы вас – насчет, напри­мер, ста­ро­го капи­та­на Мар­ша: вро­де он заклю­чил сдел­ку с дья­во­лом и постав­лял из ада чер­те­нят, что­бы жили в Инс­му­те, или о чем-то вро­де сата­нин­ско­го куль­та и жут­ких жерт­во­при­но­ше­ни­ях в одном местеч­ке близ при­ста­ней – это буд­то бы про­ис­хо­ди­ло году в тыся­ча восемь­сот сорок пятом или око­ло того; но я при­был сюда из Пэн­то­на, штат Вер­монт, и тако­го рода рос­сказ­ням веры не даю.

Вы, может, еще услы­ши­те, что тут со ста­ро­дав­них вре­мен бол­та­ют о чер­ном рифе у побе­ре­жья – они назы­ва­ют его Чер­то­вым рифом. Боль­шую часть вре­ме­ни он тор­чит над водой, а в при­лив если и скры­ва­ет­ся, то самую малость, но все же ост­ро­вом его не назо­вешь. Гово­рят, что там, на этом рифе, пока­зы­ва­ет­ся ино­гда целый леги­он чер­тей, рас­пол­за­ю­щих­ся повсю­ду и сну­ю­щих туда-сюда через какие-то дыры вро­де пещер воз­ле вер­хуш­ки. Эта зазуб­рен­ная шту­ко­ви­на тор­чит в миле с лиш­ним от бере­га, и моря­ки обыч­но дела­ют боль­шой крюк, что­бы его обо­гнуть.

Я гово­рю о моря­ках, кото­рые родом не из Инс­му­та. Они креп­ко невзлю­би­ли ста­ро­го капи­та­на Мар­ша за то, что он буд­то бы ино­гда выса­жи­вал­ся на рифе по ночам, во вре­мя отли­ва. Может, оно и вер­но место это уеди­нен­ное, так что он мог выис­ки­вать там ста­рый пират­ский клад, а то и нашел его; но ходи­ли еще слу­хи, что он якша­ет­ся там с демо­на­ми. Слу­хи слу­ха­ми, одна­ко я пола­гаю, что риф обрел дур­ную сла­ву имен­но из-за ста­ро­го капи­та­на.

Но это было еще до боль­шой эпи­де­мии тыся­ча восемь­сот сорок шесто­го года, когда в Инс­му­те пере­мер­ла поло­ви­на наро­ду. Они так и не выяс­ни­ли, отку­да взя­лась зара­за – ско­рее все­го, ее занес­ли на кораб­лях из Китая или иных даль­них мест. Мож­но пред­ста­вить, что там тво­ри­лось, – бун­ты, бес­по­ряд­ки и вся­кие ужа­сы, но, насколь­ко я знаю, горо­да никто не поки­дал, зато сам город остал­ся в страш­ном виде, да и живет там теперь не боль­ше трех-четы­рех сотен чело­век.

Но глав­ное, люди по всей окру­ге испы­ты­ва­ют к ним что-то типа расо­вой нена­ви­сти – и я их не осуж­даю. Я и сам тер­петь не могу этот инс­мут­ский наро­дец и не имею ни малей­ше­го жела­ния посе­тить их горо­диш­ко. Пола­гаю, вам извест­но – хотя, по гово­ру судя, вы с Запа­да, – что мно­го кораб­лей из Новой Англии ходи­ло в подо­зри­тель­ные пор­ты Афри­ки, Азии, южных морей и черт зна­ет куда еще, а воз­вра­ща­ясь, они при­во­зи­ли вся­ко­го рода сомни­тель­ных пас­са­жи­ров. Может, вы слы­ша­ли насчет чело­ве­ка из Сале­ма, вер­нув­ше­го­ся домой с женой-кита­ян­кой, а в рай­оне Кейп-Кода, гово­рят, до сих пор живут выход­цы с ост­ро­вов Фиджи.

Вот и с эти­ми инс­мут­ца­ми дело нечи­сто, може­те мне пове­рить. Место все­гда было пло­хое, отре­зан­ное боло­та­ми, зали­ва­ми и устьем реки, так какая у нас может быть уве­рен­ность насчет всех их ходов-выхо­дов и раз­ных там дели­шек? Но все зна­ют, что ста­рый капи­тан Марш годах в два­дца­тых или трид­ца­тых – про­шло­го века, разу­ме­ет­ся, – когда все три его суд­на еще были на пла­ву, как-то при­вез невесть отку­да мерз­ко­го вида дика­рей. Да уж, есть в этих инс­мут­цах какая-то дур­ная при­месь, – не знаю, чем и объ­яс­нить, но это сра­зу чув­ству­ет­ся. Если вы сяде­те в авто­бус Джо Сар­джен­та, то по одно­му виду води­те­ля мно­гое пой­ме­те о тамош­ней пуб­ли­ке. У боль­шин­ства из них необыч­но сплюс­ну­тые голо­вы с плос­ки­ми носа­ми и выпу­чен­ны­ми гла­за­ми, кото­рых они нико­гда вро­де и не закры­ва­ют, да и про кожу их не ска­жешь, что она боль­но чиста. Гру­бая и буд­то запар­ши­вев­шая, а шеи какие-то смор­щен­ные и все в склад­ках. Пле­ши­вых мно­го, даже сре­ди моло­де­жи. Кто постар­ше выгля­дят и того хуже, а насто­я­щих ста­ри­ков из Инс­му­та я не видал вовсе. Небось, мрут как мухи, гля­дя в ста­кан. Живот­ные тоже их нена­ви­дят: с лошадь­ми у них веч­но были про­бле­мы, поку­да не появи­лись авто­мо­би­ли.

Никто вокруг – возь­ми­те хоть Арк­хем, хоть Ипсвич – не хочет иметь с ними дел, а они сами дер­жат­ся нелю­ди­мо – и когда сюда, в город, при­хо­дят, и когда кто-нибудь пыта­ет­ся ловить рыбу у их бере­га. Вооб­ще, стран­но, рыбы там все­гда нава­лом, хотя ни у нас, ни в дру­гих местах побли­зо­сти ее не видать, – но толь­ко попро­буй­те поры­ба­чить там и сами уви­ди­те, как эти людиш­ки пого­нят вас отту­да. Преж­де они доби­ра­лись сюда поез­дом, а как вет­ку до стан­ции Ров­лей закры­ли, ста­ли ездить на этом авто­бу­се.

Да, кста­ти, у них, в Инс­му­те, есть отель – назы­ва­ет­ся «Гилм­эн­ха­ус», – но я бы не посо­ве­то­вал там оста­нав­ли­вать­ся. Луч­ше зано­че­вать здесь, а уж зав­тра утреч­ком деся­ти­ча­со­вым авто­бу­сом и поехать; тогда вечер­ним вось­ми­ча­со­вым смо­же­те дви­нуть отту­да даль­ше до Арк­хе­ма. Не то было дело пару лет назад: отпра­вил­ся туда инспек­тор по фаб­рич­ным делам, ну и оста­но­вил­ся в «Гилм­эн-хау­се», а потом как толь­ко не клял эту дыру. Буд­то бы их пона­би­лось туда вели­кое мно­же­ство, так что в его ком­на­ту со всех сто­рон доно­си­лись голо­са – хотя боль­шин­ство номе­ров пусто­ва­ло – и он всю ночь тряс­ся от стра­ха. Какие-то непо­нят­ные раз­го­во­ры, буд­то на чужих язы­ках, но боль­ше все­го его напу­гал один голос, кото­рый раз­да­вал­ся вре­мя от вре­ме­ни. Он зву­чал так нена­ту­раль­но – буд­то мок­рый какой-то, так что этот несчаст­ный инспек­тор побо­ял­ся даже раз­деть­ся, так и улег­ся в чем был. Но и не спал совсем, толь­ко знай дожи­дал­ся, когда пер­вый утрен­ний свет забрез­жит. А раз­го­во­ры эти велись у них чуть не всю ночь. Инспек­тор этот – Кэзи его зва­ли – мно­го чего порас­ска­зал: мол, эти инс­мут­цы сле­ди­ли за ним, вро­де как стра­жу при­ста­ви­ли. А заво­дик Мар­ша нашел он в стран­ном месте – на ста­рой мель­ни­це, у ниж­них пло­тин Манук­се­та. Ну что он рас­ска­зы­вал, то я и рань­ше слы­хал. В бух­гал­те­рии там нераз­бе­ри­ха, учет сде­лок тол­ком не ведет­ся. И кон­цов не най­ти, отку­да эти Мар­ши берут золо­то для очист­ки и пере­плав­ки. Боль­ших заку­пок они вро­де нико­гда не дела­ли, но в былые годы выво­зи­ли чер­то­ву уйму гото­вых слит­ков. Дохо­ди­ли слу­хи о стран­ных, нездеш­не­го вида дра­го­цен­но­стях, их ино­гда тай­ком про­да­ва­ли моря­ки и фаб­рич­ные, да и на жен­щи­нах из семьи Мар­шей их пару-трой­ку раз виде­ли. Люди допус­ка­ют, что ста­рый капи­тан Оубед обме­нял это в каком-нибудь язы­че­ском пор­ту, тем более что он в те вре­ме­на меш­ка­ми зака­зы­вал стек­лян­ные бусы и без­дел­ки, каки­ми море­хо­ды запа­са­лись для тузем­ной тор­гов­ли. А неко­то­рые до сих пор счи­та­ют, что он нашел воз­ле Чер­то­ва рифа пират­ский клад. Но вот стран­ная шту­ка. Ста­рый капи­тан уже лет шесть­де­сят тому как помер, а после Граж­дан­ской вой­ны у них там и при­лич­ных мор­ских судов не оста­лось, но Мар­ши по-преж­не­му знай себе заку­па­ют этот обмен­ный тузем­ный товар – вся­кие стек­лян­ные и кау­чу­ко­вые без­дел­ки. Может, инс­мут­ская шваль берет их для себя? Сами-то они не шиб­ко дале­ко ушли от кан­ни­ба­лов южных морей и дика­рей Гви­неи.

Бед­ствие сорок шесто­го забра­ло, надо думать, из тех мест луч­шую кровь. Как ни кру­ти, а выгля­дят они жут­ко, что Мар­ши, что дру­гие тамош­ние бога­чи. Я гово­рил, там в горо­де оста­лось теперь не боль­ше четы­рех сотен людей, и домов пол­но пустых. На Юге таких назы­ва­ют «белым отре­бьем», – без­за­кон­ные и греш­ные, веч­но со сво­и­ми тем­ны­ми делиш­ка­ми. Они добы­ва­ют уйму рыбы и ома­ров и гру­зо­ви­ка­ми выво­зят все это на про­да­жу. Подо­зри­тель­но все же, как это так выхо­дит, что рыба киш­мя кишит толь­ко у них, а боль­ше нигде.

Никто за ними усле­дить не может – ни школь­ные инспек­то­ры, ни те, что уже черт зна­ет сколь­ко вре­ме­ни про­во­дят пере­пись насе­ле­ния. Мож­но пари дер­жать, что любо­пыт­ным тури­стам тоже не слиш­ком рады в Инс­му­те. Я слы­хал, там без сле­да про­па­ли несколь­ко заез­жих биз­не­сме­нов и чинов­ни­ков, а один буд­то бы сошел с ума и теперь, бед­ня­га, лечит­ся в Ден­вер­се. Да уж, эти могут нагнать стра­ху на кого угод­но.

Вот пото­му я и не сове­тую ехать в Инс­мут с ночев­кой. Сам-то я нико­гда там не бывал и не горю жела­ни­ем побы­вать, но, думаю, днев­ная поезд­ка вре­да не при­чи­нит – хотя здеш­ние люди и будут отго­ва­ри­вать вас от это­го. Если же вы люби­тель вся­ко­го древ­не­го ста­рья, так для вас Инс­мут – как раз то, что надо.

После того раз­го­во­ра с кас­си­ром я потра­тил часть вече­ра на посе­ще­ние Нью­бе­ри­порт­ской пуб­лич­ной биб­лио­те­ки, что­бы попол­нить све­де­ния об Инс­му­те. Когда я пытал­ся рас­спра­ши­вать мест­ных жите­лей в мага­зи­нах и заку­соч­ных, в гара­же и пожар­ном депо, они реа­ги­ро­ва­ли еще менее дру­же­люб­но, чем пре­ду­пре­ждал меня билет­ный кас­сир; и я решил не тра­тить зря вре­ме­ни на попыт­ки их раз­го­во­рить. Все они были пол­ны мрач­ных подо­зре­ний, буд­то толь­ко и дела­ли, что жда­ли от жите­лей Инс­му­та какой-нибудь пако­сти, хотя у боль­шин­ства и дел-то с ними ника­ких не велось. В при­юте Хри­сти­ан­ской ассо­ци­а­ции молодежи,1 где я оста­но­вил­ся, слу­жа­щий, узнав о моем наме­ре­нии съез­дить в Инс­мут, ужас­нул­ся тому, что я решил­ся посе­тить столь гиб­лое место. Оно и понят­но, Инс­мут в его гла­зах был ярким при­ме­ром мас­со­вой дегра­да­ции граж­дан.

Спра­воч­ник по исто­рии окру­га Эссекс, най­ден­ный мною на пол­ках биб­лио­те­ки, сооб­щал о горо­де немно­го: осно­ван он был в 1643 году, в коло­ни­аль­ную эпо­ху там про­цве­та­ло судо­стро­е­ние, а в нача­ле девят­на­дца­то­го века – море­ход­ство; позд­нее он был изве­стен как незна­чи­тель­ный про­мыш­лен­ный центр, исполь­зу­ю­щий энер­гию реки Манук­сет. Эпи­де­мия и мяте­жи 1846 года были упо­мя­ну­ты вскользь, ибо они пло­хо впи­сы­ва­лись в слав­ную исто­рию это­го окру­га.

Зато немно­гие запи­си, сви­де­тель­ство­вав­шие об упад­ке горо­да, не под­ле­жа­ли сомне­нию. После Граж­дан­ской вой­ны вся инду­стри­аль­ная жизнь сосре­до­то­чи­лась в руках «Марш рефай­нинг ком­па­ни», а тор­гов­ля золо­ты­ми слит­ка­ми состав­ля­ла един­ствен­ный мест­ный источ­ник дохо­да поми­мо искон­но­го заня­тия рыбо­лов­ством, кото­рое ста­но­ви­лось все менее при­быль­ным, посколь­ку круп­ные кор­по­ра­ции навя­зы­ва­ли кон­ку­рен­цию и цена това­ра пада­ла, при том что рыб­ные про­мыс­лы близ Инс­му­та нико­гда не оску­де­ва­ли. Ино­стран­цы ред­ко там при­жи­ва­лись, дока­за­тель­ством чему мог слу­жить осто­рож­ный намек на исто­рию с изгна­ни­ем попы­тав­ших­ся было осесть в тех местах поля­ков и пор­ту­галь­цев.

Более все­го заин­те­ре­со­ва­ли меня упо­ми­на­ния о необыч­ных дра­го­цен­но­стях, кото­рые так или ина­че ассо­ци­и­ро­ва­лись с Инс­му­том. Это, похо­же, были дале­ко не зауряд­ные изде­лия, ибо неко­то­рые из них хра­ни­лись в Мис­ка­то­ник­ском уни­вер­си­те­те Арк­хе­ма и выста­воч­ном зале Исто­ри­че­ско­го обще­ства Нью­бе­ри­пор­та. Опи­са­ния этих вещей, весь­ма про­за­ич­ные и фраг­мен­тар­ные, в то же вре­мя содер­жа­ли намек на нечто таин­ствен­ное. Я был заин­три­го­ван и, несмот­ря на позд­ний час, решил, если удаст­ся, посмот­реть на мест­ную досто­при­ме­ча­тель­ность нечто вро­де круп­ной тиа­ры необыч­ной фор­мы.

Биб­лио­те­карь напи­сал запис­ку, реко­мен­ду­ю­щую меня хра­ни­тель­ни­це музея Исто­ри­че­ско­го обще­ства мисс Анне Тил­тон, живу­щей побли­зо­сти, и почтен­ная леди любез­но откры­ла ради меня выста­воч­ный зал, бла­го вре­мя было еще не такое уж позд­нее. Кол­лек­ция, воис­ти­ну неза­у­ряд­ная, все же не при­влек­ла мое­го вни­ма­ния, ибо им пол­но­стью завла­дел сия­ю­щий в элек­три­че­ском све­те при­чуд­ли­вый пред­мет в угло­вой вит­рине.

Я не вели­кий зна­ток и поклон­ник кра­со­ты, но стран­ное, фан­та­сти­че­ское вели­ко­ле­пие неве­до­мо­го шедев­ра, поко­я­ще­го­ся на бар­хат­ной пур­пур­ной подуш­ке, заста­ви­ло меня бук­валь­но задох­нуть­ся от изум­ле­ния. Я и теперь едва ли смо­гу опи­сать это подо­бие тиа­ры – во вся­ком слу­чае, так она име­но­ва­лась в над­пи­си на стен­де. Высо­кая впе­ре­ди, очень боль­шая и стран­но изо­гну­тая по бокам, она как буд­то пред­на­зна­ча­лась для голо­вы ненор­маль­ных эллип­со­ид­ных очер­та­ний. Изго­тов­ле­на она была из золо­та, но необыч­ный свет­лый отте­нок наме­кал на сплав с каким-то рав­но пре­крас­ным и навер­ня­ка очень ред­ким метал­лом. Изде­лие каза­лось почти совер­шен­ным, достой­ным того, что­бы потра­тить часы на изу­че­ние голо­во­лом­ных, ни на что не похо­жих узо­ров на рельеф­ной поверх­но­сти пред­ме­та – гео­мет­ри­че­ских форм, замыс­ло­ва­то пере­те­ка­ю­щих в явно мор­ские моти­вы, ибо испол­не­но это было с пора­зи­тель­ным мастер­ством.

Чем доль­ше я смот­рел, тем более зача­ро­вы­ва­ла меня эта вещь, в кото­рой при­сут­ство­ва­ло нечто интри­гу­ю­щее, едва ли под­да­ю­ще­е­ся объ­яс­не­нию. Пона­ча­лу я решил, что все дело было в под­черк­ну­то «нездеш­ней» кра­со­те изде­лия. Обыч­но при взгля­де на про­из­ве­де­ние искус­ства ему мож­но дать хоть какое-то опре­де­ле­ние, раз­гля­деть наци­о­наль­ные моти­вы или оце­нить модер­нист­ские откло­не­ния от тра­ди­ции. Но с этой тиа­рой все обсто­я­ло ина­че. В тех­ни­че­ском и худо­же­ствен­ном плане она была выпол­не­на без­уко­риз­нен­но, но при этом не име­ла ника­кой свя­зи с Восто­ком или Запа­дом, с арха­и­кой или модер­ном, – во вся­ком слу­чае, мне не при­хо­ди­лось стал­ки­вать­ся ни с чем подоб­ным. Неволь­но воз­ни­ка­ла мысль, что она сра­бо­та­на на дру­гой пла­не­те.

Вско­ре я обна­ру­жил, что неяс­ная тре­во­га, вызы­ва­е­мая во мне этой вещью, име­ла вто­рой и, воз­мож­но, не менее силь­ный источ­ник в изоб­ра­зи­тель­ной и мате­ма­ти­че­ской мно­го­знач­но­сти стран­ных орна­мен­тов. Все эти узо­ры наме­ка­ли на некие тай­ны и нево­об­ра­зи­мые без­дны вре­ме­ни и про­стран­ства, а повто­ря­ю­щи­е­ся мор­ские эле­мен­ты релье­фов каза­лись почти зло­ве­щи­ми. Сре­ди них были рельеф­ные изоб­ра­же­ния существ отвра­ти­тель­но­го и пуга­ю­ще­го вида – помесь рыб и зем­но­вод­ных, – кото­рые про­буж­да­ли какие-то тре­вож­ные псев­до­вос­по­ми­на­ния, вызы­вая обра­зы из глу­би­ны самой клет­ки, из недр био­ло­ги­че­ской тка­ни, несу­щей в себе древ­нюю наслед­ствен­ную память. Мне даже ста­ло казать­ся, что каж­дый изгиб в очер­та­ни­ях этих бого­мерз­ких тва­рей пре­ис­пол­нен пер­вич­ной квинт­эс­сен­ции неве­до­мо­го и необъ­яс­ни­мо­го зла.

Рез­ким кон­тра­стом к внеш­не­му виду тиа­ры яви­лась крат­кая и про­за­ич­ная исто­рия, пове­дан­ная мне мисс Тил­тон. Эту вещь в 1873 году за сме­хо­твор­но низ­кую цену оста­вил под залог в лав­ке на Стейт-стрит какой-то пьян­чуж­ка из Инс­му­та, вско­ре уби­тый в улич­ной пота­сов­ке. Исто­ри­че­ское обще­ство при­об­ре­ло пред­мет непо­сред­ствен­но у ростов­щи­ка и сра­зу нашло ей почет­ное место в музей­ной вит­рине. Сопро­во­ди­тель­ная над­пись допус­ка­ла веро­ят­ность вест-индско­го или индо­ки­тай­ско­го про­ис­хож­де­ния экс­по­на­та, хотя чет­ко­го мне­ния на сей счет у спе­ци­а­ли­стов не было.

Мисс Тил­тон при­во­ди­ла все­воз­мож­ные гипо­те­зы по пово­ду того, где эту тиа­ру созда­ли и как она мог­ла попасть в Новую Англию, не исклю­чая даже вер­сии, что вещь явля­лась частью леген­дар­ных пират­ских сокро­вищ, яко­бы най­ден­ных капи­та­ном Оубе­дом Мар­шем. Эта точ­ка зре­ния опре­де­лен­но под­креп­ля­лась настой­чи­вы­ми пред­ло­же­ни­я­ми за высо­кую цену пере­ку­пить тиа­ру, начав­ши­ми посту­пать от кла­на Мар­шей вско­ре после того, как они узна­ли о ее при­об­ре­те­нии Исто­ри­че­ским обще­ством. Обще­ство, одна­ко, реши­ло экс­по­нат ни в коем слу­чае не про­да­вать. Когда любез­ная леди про­во­жа­ла меня к выхо­ду, она ясно дала понять, что пират­ская вер­сия, гово­ря­щая об удач­ли­во­сти Мар­ша, попу­ляр­на и сре­ди про­све­щен­ных людей горо­да. К помра­чен­но­му Инс­му­ту – кото­ро­го мисс Тил­тон нико­гда, кста­ти, не виде­ла – она испы­ты­ва­ла отвра­ще­ние как к чему-то сто­я­ще­му на слиш­ком низ­ком куль­тур­ном уровне и меж­ду про­чим заме­ти­ла, что слу­хи о тамош­нем покло­не­нии дья­во­лу отча­сти под­твер­жда­ют­ся рас­ска­за­ми о необыч­ном рели­ги­оз­ном куль­те, кото­рый воз­об­ла­дал там над все­ми орто­док­саль­ны­ми веро­ва­ни­я­ми.

Сек­та «Тай­ный орден Дагона»,2 как сооб­щи­ла мисс Тил­тон, несо­мнен­но, весь­ма при­ми­тив­на – эда­кое ква­зи­я­зы­че­ство, импор­ти­ро­ван­ное с Восто­ка лет сто назад, в те самые вре­ме­на, когда инс­мут­ские рыб­ные про­мыс­лы вдруг вре­мен­но обед­не­ли. Росту ее попу­ляр­но­сти сре­ди мест­ных очень спо­соб­ство­ва­ло вне­зап­ное вос­ста­нов­ле­ние уже совсем было захи­рев­ше­го рыбо­лов­ства, так что вско­ре сек­та ста­ла доми­ни­ро­вать в горо­де, все­це­ло вытес­нив франк­ма­со­нов и завла­дев их штаб-квар­ти­рой в ста­ром Мей­сон-Хол­ле на Нью-Чёрч-Грин.

Все это для набож­ной мисс Тил­тон явля­лось доста­точ­но вес­кой при­чи­ной, что­бы заоч­но пре­зи­рать ста­рый, запу­сте­лый и раз­ла­га­ю­щий­ся город. А к моим архи­тек­тур­ным и исто­ри­че­ским ожи­да­ни­ям теперь доба­вил­ся инте­рес антро­по­ло­ги­че­ско­го харак­те­ра, так что я не сомкнул глаз в ком­нат­ке моло­деж­но­го при­ю­та, с нетер­пе­ни­ем дожи­да­ясь утра.

II

Неза­дол­го до деся­ти утра я с неболь­шим сак­во­я­жем сто­ял на ста­рой тор­го­вой пло­ща­ди, пря­мо перед апте­кой Хам­мон­да, в ожи­да­нии инс­мут­ско­го авто­бу­са. Когда подо­шло вре­мя его при­бы­тия, я заме­тил общее стрем­ле­ние празд­но­ша­та­ю­щих­ся горо­жан перей­ти на дру­гую сто­ро­ну ули­цы. Вид­но, билет­ный кас­сир не силь­но пре­уве­ли­чи­вал, гово­ря о нелюб­ви мест­ных жите­лей к Инс­му­ту и его оби­та­те­лям. Через несколь­ко минут в кон­це Стейт-стрит появил­ся малень­кий авто­бус – дрях­лый, непре­зен­та­бель­ный и серый от дорож­ной пыли – и, сде­лав круг по пло­ща­ди, с боль­шим шумом при­тор­мо­зил у оста­нов­ки. Я сра­зу же почув­ство­вал, что это имен­но он и есть, убе­див­шись в этом чуть пого­дя, когда заме­тил на перед­нем стек­ле таб­лич­ку с полу­стер­шей­ся над­пи­сью: «Арк­хем – Инс­мут – Нью­б’­порт». При­бы­ло толь­ко трое пас­са­жи­ров – хму­рые, с мрач­ны­ми лица­ми, неопрят­ные муж­чи­ны неопре­де­лен­но­го воз­рас­та. Когда авто­бус оста­но­вил­ся, они неук­лю­же выва­ли­лись из него и мол­ча, каким-то воро­ва­то-кра­ду­щим­ся шагом напра­ви­лись по Стейт-стрит. Води­тель тоже вышел, и я наблю­дал за тем, как он шел к апте­ке. Это, поду­мал я, долж­но быть, и есть Джо Сар­джент, упо­мя­ну­тый билет­ным кас­си­ром; и еще до того, как я успел рас­смот­реть дета­ли, меня вдруг ока­ти­ла вол­на непри­яз­ни, столь же непре­одо­ли­мой, сколь и необъ­яс­ни­мой. Я сра­зу при­знал, что пове­де­ние мест­ных людей, отхлы­нув­ших от оста­нов­ки, вполне есте­ствен­но: они не жела­ли сопри­ка­сать­ся ни с этим авто­бу­сом, ни с чело­ве­ком, вла­де­ю­щим и управ­ля­ю­щим им, ни с чем бы то ни было свя­зан­ным с места­ми его оби­та­ния и его соро­ди­ча­ми.

Когда шофер вышел из апте­ки, я рас­смот­рел его вни­ма­тель­нее, пыта­ясь опре­де­лить источ­ник сво­ей непри­яз­ни. Тощий, суту­лый чело­век почти шести футов роста, в потре­пан­ном костю­ме и заса­лен­ной шапоч­ке для голь­фа. Воз­раст неопре­де­лен­ный – может, трид­цать пять, а может, и боль­ше; глу­бо­кие мор­щи­ны на шее ста­ри­ли его, хотя ниче­го не выра­жа­ю­щее лицо, если при­смот­реть­ся, было доволь­но моло­до. Узкая голо­ва, выпу­чен­ные водя­ни­сто-голу­бые гла­за, кото­рые, каза­лось, нико­гда не мига­ют, плос­кий нос, пока­тый лоб, ско­шен­ный под­бо­ро­док и как буд­то недо­раз­ви­тые уши. Рот длин­ный, без­гу­бый, а серые пори­стые щеки почти лише­ны рас­ти­тель­но­сти, хотя немно­го жел­тых волос все же про­из­рас­та­ло на них, клоч­ко­ва­то куд­ря­вясь, но похо­ди­ло это ско­рее на какое-то шелу­ше­ние вслед­ствие кож­ной болез­ни. Огром­ные руки со взбух­ши­ми жила­ми были оло­вян­но­го, сине­ва­то-серо­го оттен­ка. Паль­цы были пора­зи­тель­но корот­ки и к тому же име­ли тен­ден­цию скрю­чи­вать­ся, пря­чась в широ­ких ладо­нях. Когда он шел к авто­бу­су, демон­стри­руя неук­лю­жую поход­ку и ненор­маль­но огром­ные ступ­ни ног, я поду­мал: инте­рес­но, где он поку­па­ет баш­ма­ки себе по раз­ме­ру? Неухо­жен­ность пар­ня толь­ко уве­ли­чи­ла мою непри­язнь к нему. Оче­вид­но, дол­гое пре­бы­ва­ние воз­ле рыб­ных про­мыс­лов наде­ли­ло его харак­тер­ным запа­хом. А уж какая кровь тек­ла в его жилах, опре­де­лить я так и не смог. Вряд ли в нем мож­но было най­ти чер­ты ази­а­та, поли­не­зий­ца, левантинца3 или негро­и­да, одна­ко люди при­ни­ма­ли его за чужа­ка. Я же ско­рее был скло­нен объ­яс­нить это био­ло­ги­че­ской дегра­да­ци­ей, а не ино­зем­ным про­ис­хож­де­ни­ем.

Судя по все­му, дру­гих пас­са­жи­ров для обрат­ной поезд­ки не наме­ча­лось. Осо­бо­го удо­воль­ствия от пер­спек­ти­вы путе­ше­ство­вать один на один с этим малым я не испы­ты­вал. Но когда подо­шло вре­мя отправ­ле­ния, мне не оста­ва­лось ниче­го дру­го­го, как после­до­вать за води­те­лем в салон и, пере­дав дол­ла­ро­вую бумаж­ку, про­бор­мо­тать един­ствен­ное сло­во: «Инс­мут». Он с любо­пыт­ством огля­нул­ся на меня и, ни сло­ва не ска­зав в ответ, вер­нул сорок цен­тов сда­чи. Я усел­ся подаль­ше от него, но на той же сто­роне сало­на, отку­да во вре­мя поезд­ки было удоб­нее обо­зре­вать берег. Нако­нец дрях­лый транс­порт, покрях­тев, тро­нул­ся с места, выпу­стил обла­ко отра­бо­тан­но­го газа и шум­но дви­нул­ся мимо ста­рых зда­ний Стейт-стрит. Гля­дя на людей, про­хо­дя­щих по тро­туа­рам, я заме­тил, что они ста­ра­ют­ся не смот­реть на авто­бус или, по край­ней мере, делать вид, что не смот­рят на него. Но вот мы повер­ну­ли на Хайт-стрит, где доро­га была ров­нее, и набра­ли ско­рость; мимо про­но­си­лись фаса­ды ста­рых особ­ня­ков нача­ла девят­на­дца­то­го века и коло­ни­аль­ных стро­е­ний еще более почтен­но­го воз­рас­та. Мино­вав Лоуэр-Грин и Пар­кер-Ривер, мы нако­нец выеха­ли на одно­об­раз­но-пустын­ную поло­су побе­ре­жья.

День сто­ял сол­неч­ный, теп­лый, но пес­ча­ный ланд­шафт, укра­шен­ный лишь зарос­ля­ми осо­ки и низ­ко­рос­лым кустар­ни­ком, по мере наше­го про­дви­же­ния ста­но­вил­ся все более уны­лым. Я смот­рел в окно на голу­бую воду и пес­ча­ную линию Плюм-Айлен­да; вско­ре мы съе­ха­ли с трас­сы Ров­лей – Ипсвич на узкую доро­гу и ока­за­лись почти у само­го взмо­рья. Город­ские стро­е­ния скры­лись из виду; трас­са была пустын­ной. Невы­со­кие, потре­пан­ные непо­го­дой теле­граф­ные стол­бы нес­ли лишь два про­во­да. Вре­мя от вре­ме­ни мы пере­ез­жа­ли гру­бой построй­ки дере­вян­ные мосты над бух­точ­ка­ми, обра­зо­ван­ны­ми при­ли­вом или рука­ва­ми реч­но­го устья и отре­зав­ши­ми эту мест­ность от окру­жа­ю­ще­го реги­о­на. Изред­ка я заме­чал мерт­вые пни и осно­ва­ния стен, высту­па­ю­щие над пес­ка­ми как бы в под­твер­жде­ние прав­ди­во­сти про­чи­тан­ных мною исто­рий о том, что неко­гда здесь цари­ли про­цве­та­ние и зажи­точ­ность. Пере­ме­на, как было ска­за­но, про­изо­шла в Инс­му­те после эпи­де­мии 1846 года, как-то свя­зан­ной, по мне­нию про­сто­лю­ди­нов этих мест, с пота­ен­ны­ми сила­ми зла, хотя на самом деле это слу­чи­лось из-за нера­зум­ной выруб­ки при­бреж­ных лесов, что откры­ло злу широ­кую доро­гу, предо­ста­вив пес­кам начать пагуб­ное наступ­ле­ние на бла­го­дат­ный преж­де край.

Но вот нако­нец мы мино­ва­ли ост­ро­вок Плюм-Айленд, и сле­ва рас­ки­нул­ся широ­кий вид на Атлан­ти­ку. Доро­га пошла в кру­той подъ­ем, и я забес­по­ко­ил­ся, гля­дя на длин­ный гре­бень впе­ре­ди, где наш путь с чет­ко вре­зан­ны­ми коле­я­ми как буд­то встре­чал­ся с небом. Каза­лось, что авто­бус, пре­одо­лев эту кру­тиз­ну, навсе­гда поки­да­ет зем­лю, что­бы слить­ся с неве­до­мой тай­ной выш­не­го воз­ду­ха и сокро­вен­ных небес. Запах моря теперь казал­ся зло­ве­щим, а мол­ча­ли­во суту­ля­щий­ся води­тель, с его напря­жен­ной спи­ной и узкой голо­вой, ста­но­вил­ся мне все более и более нена­ви­стен. Когда я смот­рел на него, мне каза­лось, что его заты­лок, почти без­во­ло­сый, как и лицо, имел толь­ко несколь­ко отвра­ти­тель­ных жел­тых стру­пьев на серой неров­ной поверх­но­сти кожи.

Но вот мы достиг­ли греб­ня, и вни­зу откры­лась доли­на, где река Манук­сет впа­да­ла в море чуть север­нее про­тя­жен­ной линии скал и далее нес­ла свои воды в сто­ро­ну мыса Энн. На гори­зон­те мая­чи­ла оди­но­кая гора Кинг­сгюрт-Хэд, увен­чан­ная ста­рин­ным домом, о кото­ром так мно­го гово­рят леген­ды; но все мое вни­ма­ние в этот момент погло­ти­ла рас­сти­ла­ю­ща­я­ся вни­зу пано­ра­ма. Я дога­дал­ся, что это и был все­ми про­кля­тый и пре­зи­ра­е­мый Инс­мут.

При его широ­кой про­тя­жен­но­сти и плот­ной застрой­ке город непри­ят­но пора­жал отсут­стви­ем при­зна­ков жиз­ни. Над бес­по­ря­доч­но раз­бро­сан­ны­ми тру­ба­ми почти не вид­не­лось клу­бов дыма, а три высо­кие коло­коль­ни неяс­но выри­со­вы­ва­лись на линии мор­ско­го гори­зон­та око­че­не­лы­ми, бес­цвет­ны­ми теня­ми. На одной из них шпиль был напо­ло­ви­ну раз­ру­шен, а у дру­гой на месте быв­ших там неко­гда часов зия­ли чер­ные дыры. Обшир­ное про­стран­ство зани­ма­ли бес­по­ря­доч­но раз­бро­сан­ные кров­ли, а фрон­то­ны и конь­ки крыш даже изда­ли выгля­де­ли насквозь про­гнив­ши­ми; когда же мы подъ­е­ха­ли бли­же к горо­ду, я уви­дел, что мно­гие кров­ли цели­ком про­ва­ли­лись внутрь зда­ний. Не избе­жа­ли этой уча­сти и несколь­ко огром­ных квад­рат­ных домов геор­ги­ан­ско­го стиля4 с купо­ла­ми и высо­ки­ми веран­да­ми. Эти дома отсто­я­ли даль­ше от воды; один или два из них каза­лись еще доволь­но креп­ки­ми. Вгля­ды­ва­ясь в про­све­ты меж руи­на­ми, я заме­тил ржа­вые, зарос­шие тра­вой рель­сы быв­шей желез­ной доро­ги с поко­сив­ши­ми­ся теле­граф­ны­ми стол­ба­ми, лишен­ны­ми про­во­дов, и едва замет­ные колеи ста­рых дорог на Ипсвич и Ров­лей.

В наи­худ­шем состо­я­нии были дома вбли­зи бере­го­вой линии, сре­ди кото­рых по кон­трасту выде­ля­лась пре­крас­но сохра­нив­ша­я­ся баш­ня на зда­нии куби­че­ской фор­мы, напо­ми­нав­шем неболь­шую фаб­ри­ку. Гавань, дав­но зане­сен­ная пес­ком, была ого­ро­же­на древним камен­ным молом; на нем я раз­ли­чил несколь­ко кро­шеч­ных фигу­рок рыба­ков, а на самом кон­це мола выри­со­вы­ва­лось что-то вро­де фун­да­мен­та сто­яв­ше­го там неко­гда мая­ка. Внут­ри это­го руко­твор­но­го барье­ра сфор­ми­ро­вал­ся пес­ча­ный язык, и на нем я уви­дел несколь­ко дрях­лых хижин, дере­вян­ных рыба­чьих плос­ко­до­нок и раз­бро­сан­ные повсю­ду вер­ши для ома­ров. Глу­бо­ко­во­дье вро­де бы начи­на­лось за тем местом, где река, оги­бая башен­ную кон­струк­цию, раз­ли­ва­лась и пово­ра­чи­ва­ла на юг, впа­дая в оке­ан у кон­ца мола.

Здесь и там вид­не­лись остан­ки при­ча­лов, как-то нере­ши­тель­но и косо­бо­ко уда­ляв­ших­ся от бере­га; те из них, что нахо­ди­лись даль­ше к югу, почти совсем раз­ва­ли­лись. А вда­ли, несмот­ря на высо­кий при­лив, высту­пал над водой длин­ный чер­ный и как буд­то угро­жа­ю­щий силу­эт. Это, как я дога­дал­ся, и был Чер­тов риф. При взгля­де на него у меня воз­ник­ло ощу­ще­ние, что риф при­тя­ги­ва­ет, под­ма­ни­ва­ет к себе, како­вое чув­ство накла­ды­ва­лось на пер­во­на­чаль­ное инстинк­тив­ное отвра­ще­ние к это­му месту и едва ли его не пере­си­ли­ва­ло, отче­го в целом ста­но­ви­лось еще тре­вож­нее. По доро­ге мы нико­го не встре­ти­ли, но вско­ре за окна­ми авто­бу­са потя­ну­лись забро­шен­ные фер­мы в раз­ных ста­ди­ях раз­ру­ше­ния. Затем я при­ме­тил несколь­ко оби­та­е­мых домов с раз­би­ты­ми окна­ми, заткну­ты­ми тря­пьем и вся­ким хла­мом, и дво­ра­ми, усе­ян­ны­ми ракуш­ка­ми и рыбьи­ми костя­ми. Пару раз я видел апа­тич­ных людей, копа­ю­щих­ся в голых садах или соби­ра­ю­щих мол­люс­ков на пес­ча­ных пля­жах вда­ли, а стай­ки чума­зых, похо­жих на обе­зья­нок дети­шек игра­ли вокруг порос­ших бурья­ном наруж­ных лест­ниц. Что ни гово­ри, а эти люди бес­по­ко­и­ли меня гораз­до силь­нее, чем мрач­ные, уны­лые зда­ния, ибо почти у всех в лицах и дви­же­ни­ях была одна и та же стран­ность, кото­рую я инстинк­тив­но воз­не­на­ви­дел, хотя и не мог тол­ком объ­яс­нить себе при­чи­ну этой нена­ви­сти. Потом, немно­го пого­дя, я поду­мал, что их харак­тер­ная внеш­ность напо­ми­на­ет какую-то кар­тин­ку, кото­рую я мог видеть в кни­ге, при­чем при обсто­я­тель­ствах, когда душа ужас­ну­лась чему-то или пре­бы­ва­ла в мелан­хо­лии; но это псев­до­вос­по­ми­на­ние очень быст­ро исчез­ло.

Когда авто­бус спу­стил­ся в низи­ну, я начал в неесте­ствен­ном без­мол­вии улав­ли­вать посто­ян­ный шум пада­ю­щей воды. Поко­сив­ши­е­ся бес­цвет­ные дома сто­я­ли теперь гуще, выстро­ив­шись по обе сто­ро­ны доро­ги, и в боль­шей мере выка­зы­ва­ли свою город­скую сущ­ность, чем те, что оста­лись у нас за спи­ной. Пано­ра­ма, откры­вав­ша­я­ся впе­ре­ди, сузи­лась до про­стран­ства ули­цы; места­ми попа­да­лась булыж­ная мосто­вая, а вымо­щен­ные кир­пи­чом тро­туа­ры напо­ми­на­ли о том, что город зна­вал луч­шие дни. Здесь явно никто не жил, и все эти полу­раз­ру­шен­ные дымо­хо­ды и сте­ны погре­бов, вид­нев­ши­е­ся в про­ло­мах и тре­щи­нах стен, мно­гое гово­ри­ли о зда­ни­ях, пре­дан­ных теперь мер­зо­сти запу­сте­ния. К тому же ото­всю­ду рази­ло самым тош­но­твор­ным рыбьим духом, какой толь­ко мож­но себе вооб­ра­зить.

На пере­крест­ках откры­ва­лись про­емы боко­вых уло­чек; те, что рас­по­ла­га­лись сле­ва, немо­ще­ные, гряз­ные и гни­лост­ные, вели в сто­ро­ну побе­ре­жья, в то вре­мя как иду­щие напра­во явля­ли пер­спек­ти­вы, гово­ря­щие о былом вели­ко­ле­пии. Я уже изряд­но про­ехал по горо­ду, не видя людей, но теперь появи­лись ред­кие при­зна­ки оби­та­ния – то здесь, то там мель­ка­ли зана­вес­ки на окнах, у тро­туа­ров изред­ка попа­да­лись при­пар­ко­ван­ные авто­мо­би­ли. Линии мосто­вых и тро­туа­ров ста­но­ви­лись все более чет­ки­ми, и хотя боль­шин­ство зда­ний было ста­рой построй­ки – дере­вян­ные и кир­пич­ные соору­же­ния пер­вой поло­ви­ны девят­на­дца­то­го века, – они вполне снос­но сохра­ни­лись для того, что­бы в них мог­ли жить люди. Как люби­тель ста­ри­ны, я почти забыл о вони и смут­ном ощу­ще­нии близ­кой угро­зы, ока­зав­шись сре­ди этих еще живых сви­де­тельств дав­не­го про­шло­го.

Но преж­де чем авто­бус достиг места назна­че­ния, мне при­шлось пере­жить одно весь­ма силь­ное впе­чат­ле­ние непри­ят­но­го свой­ства. Авто­бус пере­се­кал некое подо­бие пло­ща­ди, на про­ти­во­по­лож­ных кон­цах кото­рой сто­я­ли две церк­ви, а в цен­тре воз­ле­жа­ли заму­со­рен­ные остан­ки того, что неко­гда назы­ва­лось скве­ром, и я взгля­нул впра­во, на огром­ное зда­ние с колон­на­ми. Когда-то белое, оно посе­ре­ло от гря­зи и поте­ря­ло часть шту­ка­тур­ки, а чер­ная с золо­том над­пись на фрон­тоне настоль­ко выцве­ла, что я с тру­дом разо­брал сло­ва: «Тай­ный орден Даго­на». Зна­чит, это и есть то самое зда­ние, где преж­де рас­по­ла­га­лась рези­ден­ция масо­нов, захва­чен­ная при­вер­жен­ца­ми дико­го язы­че­ско­го куль­та. Когда я раз­гля­ды­вал над­пись, мое вни­ма­ние отвлек­ли хрип­лые зву­ки над­трес­ну­то­го коло­ко­ла, донес­ши­е­ся с дру­гой сто­ро­ны ули­цы, что заста­ви­ло меня быст­ро повер­нуть­ся к про­ти­во­по­лож­ным окнам авто­бу­са.

Звук шел от при­зе­ми­стой камен­ной церк­ви, явно более позд­ней построй­ки, чем боль­шин­ство домов, – неудач­ной ими­та­ции готи­че­ско­го сти­ля, с непро­пор­ци­о­наль­но высо­ким цоко­лем и глу­хи­ми став­ня­ми на окнах. Хотя стрел­ки на башен­ных часах бес­по­мощ­но сви­са­ли с цифер­бла­та, я дога­дал­ся, что хрип­лые уда­ры отби­ва­ли один­на­дцать часов. И вдруг все мыс­ли о вре­ме­ни бес­след­но исчез­ли под натис­ком явив­ше­го­ся мне виде­ния, при­чем я испол­нил­ся необъ­яс­ни­мо­го ужа­са еще до того, как понял, что такое в самом деле вижу. Дверь, откры­тая в цер­ков­ный полу­под­вал, выри­со­вы­ва­лась пря­мо­уголь­ни­ком мра­ка. И там я уви­дел субъ­ек­та, кото­рый пере­сек – или каза­лось, что пере­сек, – этот тем­ный пря­мо­уголь­ник. Виде­ние каза­лось тем более жут­ким и сво­дя­щим с ума, что здра­вый рас­су­док отри­цал нали­чие в нем чего-либо кош­мар­но­го.

Это был живой субъ­ект – пер­вый живой субъ­ект за все вре­мя, что мы еха­ли через город, – и будь я в более урав­но­ве­шен­ном состо­я­нии, то вряд ли нашел бы в нем что-то дей­стви­тель­но пуга­ю­щее. В сле­ду­ю­щий момент я осо­знал, что это был свя­щен­ник, обла­чен­ный в некие стран­ные одеж­ды, навер­ня­ка вве­ден­ные в упо­треб­ле­ние с той поры, как Орден Даго­на изме­нил риту­а­лы мест­ных церк­вей. То, что, веро­ят­но, при­тя­ну­ло мой пер­вый, еще бес­со­зна­тель­ный взгляд, заста­вив содрог­нуть­ся от необъ­яс­ни­мо­го ужа­са, ока­за­лось высо­кой тиа­рой на голо­ве свя­щен­ни­ка, почти точ­ной копи­ей экс­по­на­та, пока­зан­но­го мне вче­ра вече­ром мисс Тил­тон. Так вот что подей­ство­ва­ло на мое вооб­ра­же­ние и при­да­ло зло­ве­щий вид в осталь­ном лишь смут­но раз­ли­чи­мой, про­шар­кав­шей вни­зу фигу­ре! Нет ника­ких осно­ва­ний, тот­час поду­мал я, испы­ты­вать ужас от это­го мрач­но­го псев­до­вос­по­ми­на­ния. Раз­ве не есте­ствен­но, что таин­ствен­ный мест­ный культ утвер­дил в каче­стве сво­е­го атри­бу­та уни­каль­ный тип голов­но­го убо­ра, пусть испол­нен­ный в несколь­ко стран­ном сти­ле, но зато хоро­шо зна­ко­мый общине – хотя бы как часть дра­го­цен­но­го кла­да?

На тро­туа­рах теперь ста­ли появ­лять­ся тощие, оттал­ки­ва­ю­ще­го вида моло­жа­вые люди – пооди­ноч­ке или мол­ча­ли­вы­ми групп­ка­ми из двух-трех чело­век. В ниж­них эта­жах обшар­пан­ных зда­ний име­лись кое-где неболь­шие лав­ки с потуск­нев­ши­ми вывес­ка­ми; я заме­тил и пару при­пар­ко­ван­ных гру­зо­ви­ков. Звук пада­ю­щей воды ста­но­вил­ся все отчет­ли­вее, и вдруг впе­ре­ди открыл­ся вид на реч­ное уще­лье, пере­кры­тое широ­ким мостом с желез­ны­ми пери­ла­ми, за кото­рым вид­не­лась пло­щадь. Когда мы пере­ез­жа­ли мост, я осмот­рел­ся и на краю тра­вя­ни­сто­го отко­са уви­дел несколь­ко фаб­рич­ных зда­ний. Уро­вень воды в реке был высок; я раз­гля­дел две пло­ти­ны с водо­сбро­са­ми спра­ва, выше по тече­нию, и еще как мини­мум одну сле­ва. Шум здесь сто­ял про­сто оглу­ши­тель­ный. Про­ехав мост, мы ока­за­лись на огром­ной полу­круг­лой пло­ща­ди и свер­ну­ли напра­во, пря­мо к высо­ко­му зда­нию с купо­лом, остат­ка­ми жел­той крас­ки на сте­нах и полу­стер­шей­ся вывес­кой, из кото­рой сле­до­ва­ло, что это и есть «Гилм­эн-хаус».

Раду­ясь кон­цу поезд­ки, я поки­нул авто­бус и зашел в отель, что­бы оста­вить там свой багаж. В хол­ле нахо­дил­ся толь­ко один чело­век пожи­лой муж­чи­на, не имев­ший харак­тер­но­го «инс­мут­ско­го вида», – но я не решил­ся задать ему зани­мав­шие меня вопро­сы, вовре­мя вспом­нив о стран­но­стях, при­пи­сы­ва­е­мых это­му заве­де­нию. Вме­сто это­го я вышел на пло­щадь, отку­да авто­бус уже уехал, и вни­ма­тель­но осмот­рел­ся.

Одна сто­ро­на вымо­щен­ной булыж­ни­ком пло­ща­ди огра­ни­чи­ва­лась пря­мой лини­ей реки; на дру­гой полу­кру­гом сто­я­ли кир­пич­ные дома со ско­шен­ны­ми кров­ля­ми, построй­ки нача­ла девят­на­дца­то­го века, а от них ради­аль­но рас­хо­ди­лось несколь­ко улиц – к юго-восто­ку, югу и юго-запа­ду. Вид немно­гих малень­ких фона­рей – навер­ня­ка сла­бых и туск­лых – заста­вил меня пора­до­вать­ся мыс­ли, что в мои пла­ны не вхо­дит оста­вать­ся здесь до тем­но­ты, пусть даже ночь обе­ща­ла быть свет­лой и лун­ной. Все зда­ния в этой части горо­да нахо­ди­лись в при­лич­ном состо­я­нии и вклю­ча­ли не менее дюжи­ны тор­го­вых заве­де­ний. Я при­ме­тил бака­лею Пер­вой наци­о­наль­ной тор­го­вой сети, мрач­но­ва­тый ресто­ран, апте­ку и офис опто­вой рыбо­тор­гов­ли, а так­же кон­то­ру един­ствен­но­го про­мыш­лен­но­го пред­при­я­тия горо­да, «Марш рефай­нинг ком­па­ни», на восточ­ной сто­роне пло­ща­ди, бли­же к реке. Ози­ра­ясь, я насчи­тал вокруг с деся­ток людей и четы­ре или пять сто­яв­ших в раз­ных местах авто­мо­би­лей. Было ясно, что я нахо­жусь в город­ском адми­ни­стра­тив­ном цен­тре. На восто­ке глаз мой уло­вил голу­бые про­блес­ки гава­ни, напро­тив кото­рой под­ни­ма­лись жал­кие раз­ва­ли­ны трех неко­гда пре­крас­ных коло­ко­лен геор­ги­ан­ско­го сти­ля. А на дру­гом бере­гу реки беле­ла баш­ня, вен­ча­ю­щая то, что явля­лось, по всей веро­ят­но­сти, фаб­ри­кой Мар­ша. Так или ина­че, но я выбрал чело­ве­ка, кото­ро­му счел воз­мож­ным задать свои вопро­сы, и в первую оче­редь пото­му, что наруж­ность его не име­ла ниче­го обще­го с внеш­но­стью корен­ных жите­лей Инс­му­та. Это был оди­но­ко тор­чав­ший за стой­кой бака­леи паре­нек лет при­мер­но сем­на­дца­ти. Я сра­зу отме­тил его смыш­ле­ность и при­вет­ли­вость, обе­щав­шие полу­че­ние каче­ствен­ной инфор­ма­ции. Он, похо­же, и сам был не прочь пого­во­рить; вид­но, пере­мол­вить­ся сло­вом с кем-то при­ез­жим было для него удо­воль­стви­ем. Родом он ока­зал­ся из Арк­хе­ма, а здесь сто­ло­вал­ся с семей­ством, при­быв­шим из Ипсви­ча, и при пер­вой же воз­мож­но­сти был наме­рен воз­вра­тить­ся домой. Близ­кие не одоб­ря­ли его рабо­ту в Инс­му­те, но фир­ма, кото­рой при­над­ле­жал мага­зин, напра­ви­ла его сюда, и он не хотел терять место.

Здесь, в Инс­му­те, ска­зал он, нет ни пуб­лич­ной биб­лио­те­ки, ни тор­го­вой пала­ты, но кое-какие досто­при­ме­ча­тель­но­сти име­ют­ся. Ули­ца, по кото­рой я при­был, назы­ва­ет­ся Феде­раль­ной. Запад­нее рас­по­ло­же­ны ста­рые жилые квар­та­лы с неко­гда рос­кош­ны­ми особ­ня­ка­ми – Броуд‑, Вашингтон‑, Лафай­ет- и Адамс-стрит, а восточ­нее – бере­го­вые тру­що­бы. Сре­ди тру­щоб вдоль Мейн-стрит мож­но осмот­реть геор­ги­ан­ские церк­ви, они, прав­да, все дав­но забро­ше­ны. Но надо знать, что в тех местах – осо­бен­но север­нее реки – небез­опас­но про­яв­лять любо­пыт­ство, ибо люди там озлоб­лен­ные и враж­деб­ные. Несколь­ких при­ез­жих даже недо­счи­та­лись. Они про­сто исчез­ли, и все. Иные места – нечто вро­де запрет­ных зон, сооб­щил он с мно­го­зна­чи­тель­ным видом. К при­ме­ру, он не реко­мен­до­вал осо­бо дол­го кру­тить­ся у фаб­ри­ки Мар­ша и неко­то­рых все еще дей­ству­ю­щих церк­вей, осо­бен­но воз­ле зда­ния с колон­на­ми, что на Нью-Чёрч-Грин, где поме­ща­ет­ся Орден Даго­на. С церк­ва­ми вооб­ще дело нечи­сто – все здеш­ние отрек­лись от тра­ди­ци­он­ных рели­гий, и в ходу у них неве­ро­ят­ней­шие обря­ды и риту­аль­ные обла­че­ния. Их вера содер­жит в себе наме­ки на какие-то чудес­ные пере­во­пло­ще­ния, веду­щие к телес­но­му бес­смер­тию – или чему-то вро­де того – на этой зем­ле. Духов­ник это­го юно­ши – док­тор Уол­лес, пас­тор мето­дист­ской церк­ви Эсбе­ри в Арк­хе­ме – насто­я­тель­но сове­то­вал ему дер­жать­ся подаль­ше от церк­вей Инс­му­та.

Каса­тель­но же самих инс­мут­цев, моло­дой чело­век едва ли знал и мог объ­яс­нить, что с ними сде­ла­лось. Они скрыт­ны, ред­ко пока­зы­ва­ют­ся на гла­за – совсем как зве­ри, живу­щие в норах; кто зна­ет, как они про­во­дят вре­мя, сво­бод­ное от рыб­ной лов­ли. Воз­мож­но – судя по коли­че­ству потреб­ля­е­мо­го ими кон­тра­банд­но­го спирт­но­го – боль­шую часть днев­но­го вре­ме­ни они валя­ют­ся в алко­голь­ном сту­по­ре. Они, кажет­ся, объ­еди­не­ны в сво­е­го рода замкну­тое това­ри­ще­ство, пре­зи­ра­ю­щее мир, буд­то они одни име­ют доступ к иным, более пред­по­чти­тель­ным сфе­рам бытия. Их внеш­ность – осо­бен­но эти неми­га­ю­щие гла­за, кото­рых они, кажет­ся, нико­гда не закры­ва­ют, – не может не шоки­ро­вать посто­рон­них; а голо­са их про­сто омер­зи­тель­ны. Жут­ко слы­шать по ночам эти их пес­но­пе­ния в церк­вах, осо­бен­но во вре­мя их глав­ных празд­неств, кото­рые про­во­дят­ся два­жды в год – трид­ца­то­го апре­ля и трид­цать пер­во­го октяб­ря.

Извест­на их любовь к воде, они спо­соб­ны подол­гу пла­вать в реке или гава­ни. Неред­ко они устра­и­ва­ют мас­со­вые заплы­вы аж до Чер­то­ва рифа, а это под силу лишь очень хоро­шим плов­цам. Нель­зя было не заме­тить, что на пуб­ли­ке пока­зы­ва­лись в основ­ном моло­дые люди, а стар­шие не осо­бен­но стре­ми­лись к это­му, посколь­ку выгля­де­ли гораз­до урод­ли­вее. Исклю­че­ние состав­ля­ли те, что не име­ли силь­ных откло­не­ний от нор­мы, как, напри­мер, ста­рик пор­тье в оте­ле. Мож­но толь­ко гадать, что слу­чи­лось с боль­шин­ством стар­ше­го насе­ле­ния и не явля­ет­ся ли пре­сло­ву­тый «инс­мут­ский вид» след­стви­ем како­го-то осо­бо­го, про­грес­си­ру­ю­ще­го с года­ми неду­га. Ред­ко какая болезнь спо­соб­на про­из­ве­сти по мере взрос­ле­ния такие обшир­ные и ради­каль­ные ана­то­ми­че­ские пере­ме­ны, вклю­чая дефор­ма­цию костей и чере­па. При таких изме­не­ни­ях во внеш­но­сти, оста­ва­лось лишь гадать, как меня­ет­ся в резуль­та­те болез­ни орга­низм чело­ве­ка в целом. Весь­ма затруд­ни­тель­но, заклю­чил моло­дой чело­век, сфор­му­ли­ро­вать какие-либо реаль­ные выво­ды, посколь­ку никто из при­ез­жих не может похва­стать­ся близ­ким зна­ком­ством с кем-то из мест­ных неза­ви­си­мо от того, как дол­го он про­жил в Инс­му­те. Парень не сомне­вал­ся, что здесь есть мно­го субъ­ек­тов куда страш­нее тех, что все-таки появ­ля­ют­ся на людях; види­мо, самых урод­ли­вых они дер­жат вза­пер­ти. Люди ино­гда слы­шат непе­ре­да­ва­е­мые зву­ки. Пред­по­ла­га­ют, что раз­ва­ли­ва­ю­щи­е­ся лачу­ги на север­ном бере­гу соеди­не­ны пота­ен­ны­ми тун­не­ля­ми и что таким обра­зом создан сво­е­го рода загон для чудо­вищ­ных уро­дов. Неиз­вест­но, какая ино­зем­ная кровь – если дело вооб­ще в ней – течет в их жилах. Осо­бо отвра­ти­тель­ных соро­ди­чей они пря­чут от госу­дар­ствен­ных чинов­ни­ков и вооб­ще от всех, кто при­бы­ва­ет в город из внеш­не­го мира.

Не реко­мен­ду­ет­ся, ска­зал мой кон­суль­тант, рас­спра­ши­вать мест­ных насчет горо­да. Един­ствен­ный, кто может что-то рас­ска­зать, – это очень ста­рый, но внешне нор­маль­ный чело­век, кото­рый живет в бога­дельне на север­ном краю горо­да и про­во­дит свое вре­мя, празд­но блуж­дая или сидя воз­ле пожар­но­го депо. Это­му ста­ри­ку по име­ни Зей­док Аллен девя­но­сто шесть лет; он малость не в себе и к тому же извест­ный в горо­де пья­ни­ца. Стран­ный, весь­ма скрыт­ный тип, веч­но огля­ды­ва­ет­ся через пле­чо, буд­то боит­ся чего-то. В трез­вом виде он вооб­ще не ста­нет гово­рить с при­ез­жи­ми, но не может усто­ять перед пред­ло­же­ни­ем излюб­лен­ной отра­вы и, выпив, рас­ска­зы­ва­ет шепо­том потря­са­ю­щие, пря­мо фан­та­сти­че­ские исто­рии о горо­де. Хотя полез­ных све­де­ний из него уда­ет­ся извлечь немно­го; все его безум­ные исто­рии состо­ят из тем­ных наме­ков на немыс­ли­мые чуде­са и ужа­сы, вряд ли имея иные источ­ни­ки, кро­ме его соб­ствен­ной буй­ной фан­та­зии. Никто не при­ни­ма­ет его все­рьез, но мест­ные все-таки не любят, когда он, напив­шись, бол­та­ет с при­ез­жи­ми; так что небез­опас­но быть заме­чен­ным за бесе­дой с ним. Вооб­ще не исклю­че­но, что имен­но он поро­дил все эти неле­пые, дичай­шие слу­хи, что ходят об Инс­му­те за его пре­де­ла­ми.

Кое-кто из живу­щих здесь чужа­ков вре­мя от вре­ме­ни так­же рас­ска­зы­ва­ет жут­ко­ва­тые бай­ки; оно и неуди­ви­тель­но, если ты еже­днев­но видишь мест­ных уро­дов и вдо­ба­вок слы­шишь фан­та­зии ста­ро­го Зей­до­ка. Никто из чужа­ков не реша­ет­ся позд­но ночью выхо­дить из дому – такие про­гул­ки здесь счи­та­ют слиш­ком рис­ко­ван­ны­ми, тем более что ули­цы по ночам отвра­ти­тель­но тем­ны. Что каса­ет­ся биз­не­са – изоби­лие рыбы в здеш­них водах каза­лось почти сверхъ­есте­ствен­ным, но мест­ные с неко­то­рых пор полу­ча­ли от это­го все мень­ше и мень­ше выго­ды, цены пада­ли, а кон­ку­рен­ция воз­рас­та­ла. Так что самым доход­ным пред­при­я­ти­ем в горо­де ста­ла обо­га­ти­тель­ная фаб­ри­ка, чей ком­мер­че­ский офис нахо­дил­ся на пло­ща­ди, несколь­ки­ми дома­ми восточ­нее того места, где я бесе­до­вал с парень­ком. Ста­ри­ка Мар­ша никто нико­гда не видел, но ино­гда он при­бы­вал в свой офис в закры­том, с зана­ве­шен­ны­ми окна­ми авто.

О внеш­но­сти Мар­ша ходи­ли раз­ные тол­ки. Когда-то он был вели­ким щего­лем, истым ден­ди, и люди бол­та­ли, что он до сих пор носит сюр­ту­ки покроя эдвар­диан­ских времен,5 под­верг­ши­е­ся, прав­да, неле­пым пере­дел­кам, дабы при­спо­со­бить их к его тепе­реш­не­му урод­ству. Одно вре­мя офи­сом на пло­ща­ди руко­во­ди­ли его сыно­вья, но потом и они исчез­ли из поля зре­ния, ото­шли от дел, пере­до­ве­рив их млад­ше­му поко­ле­нию. Сыно­вья и доче­ри Мар­ша выгля­дят очень стран­но, осо­бен­но стар­шие из них; пого­ва­ри­ва­ют, что со здо­ро­вьем у них совсем пло­хо.

Одна из доче­рей Мар­ша вызы­ва­ла осо­бое отвра­ще­ние – не жен­щи­на, а насто­я­щая реп­ти­лия – и при этом ходи­ла обве­шан­ная ред­кост­ны­ми дра­го­цен­но­стя­ми, кото­рые были выпол­не­ны в том же сти­ле, что и экзо­ти­че­ская тиа­ра. Мой инфор­ма­тор несколь­ко раз видел эти укра­ше­ния и слы­шал, что появи­лись они из како­го-то древ­не­го кла­да, остав­ше­го­ся то ли от пира­тов, то ли от демо­нов. Свя­щен­ни­ки или жре­цы – кто зна­ет, как они теперь себя вели­ча­ют, – носи­ли похо­жие голов­ные убо­ры, но посто­рон­ним видеть их уда­ва­лось ред­ко. Дру­гих укра­ше­ний это­го типа юно­ше не встре­ча­лось, хотя, по слу­хам, в Инс­му­те они име­лись во мно­же­стве.

Мар­ши, вме­сте с тре­мя дру­ги­ми состо­я­тель­ны­ми семей­ства­ми горо­да Уай­та­ми, Гилм­эна­ми и Эли­о­та­ми, вели весь­ма уеди­нен­ный и скрыт­ный образ жиз­ни. Они зани­ма­ли огром­ные дома вдоль Вашинг­тон-стрит, и неко­то­рые, по обще­му мне­нию, пря­та­ли в тай­ных убе­жи­щах сво­их род­ствен­ни­ков, чья внеш­ность не поз­во­ля­ла им появ­лять­ся на пуб­ли­ке, тем более что офи­ци­аль­но они счи­та­лись умер­ши­ми.

Пре­ду­пре­див, что боль­шин­ство улич­ных ука­за­те­лей дав­но обва­ли­лось со стен домов, моло­дой чело­век начер­тил для меня при­ми­тив­ную, но ясную схе­му город­ской пла­ни­ров­ки. Бег­ло изу­чив эту импро­ви­зи­ро­ван­ную кар­ту, я убе­дил­ся, что она здо­ро­во помо­жет мне в путе­ше­ствии по горо­ду, поло­жил ее в кар­ман и побла­го­да­рил пар­ня. Посколь­ку гряз­ный ресто­ран­чик по сосед­ству не вну­шал ника­ко­го дове­рия, я наку­пил поболь­ше сыр­ных кре­ке­ров и имбир­ных вафель, что­бы потом наско­ро пере­ку­сить. В свою про­грам­му я вклю­чил про­гул­ку по несколь­ким инте­ре­су­ю­щим меня ули­цам и, по воз­мож­но­сти, бесе­ды с кем-нибудь из про­жи­ва­ю­щих здесь чужа­ков, после чего надо было успеть на вось­ми­ча­со­вой авто­бус, иду­щий до Арк­хе­ма. Город являл собой впе­чат­ля­ю­щий образ­чик упад­ка и загни­ва­ния во мно­гих аспек­тах, но, не будучи социо­ло­гом, я решил огра­ни­чить свою любо­зна­тель­ность сфе­рой архи­тек­ту­ры.

Итак, я начал свое зара­нее обду­ман­ное, но от это­го не став­шее менее зага­доч­ным путе­ше­ствие по узким, мрач­но-болез­нен­ным ули­цам Инс­му­та. Перей­дя мост и свер­нув к шум­но­му водо­сбро­су, я про­шел мимо фаб­ри­ки Мар­ша, отку­да, к мое­му удив­ле­нию, не доно­си­лось ника­ких зву­ков дей­ству­ю­ще­го про­из­вод­ства. Зда­ние сто­я­ло на кру­том отко­се реки близ моста и пло­ща­ди с рас­хо­дя­щи­ми­ся ули­ца­ми. Веро­ят­но, имен­но здесь в про­шлом нахо­дил­ся город­ской центр, позд­нее пере­ме­стив­ший­ся на Таун-сквер.

Перей­дя еще один мост и достиг­нув Мейн-стрит, я был потря­сен видом царя­ще­го здесь край­не­го запу­сте­ния. Скоп­ле­ние полу­раз­ва­лив­ших­ся ста­рин­ных ост­ро­ко­неч­ных крыш обра­зо­ва­ло на небе зазуб­рен­ный фан­та­сти­че­ский силу­эт, над кото­рым воз­вы­ша­лась обез­глав­лен­ная коло­коль­ня древ­ней церк­ви. Несколь­ко домов вдоль Мейн-стрит выгля­де­ли оби­та­е­мы­ми, но боль­шин­ство было дав­но забро­ше­но. Над немо­ще­ны­ми тро­туа­ра­ми я видел чер­ные про­ло­мы пустых окон в сте­нах тру­щоб, кото­рые опас­но кре­ни­лись над про­сев­ши­ми участ­ка­ми фун­да­мен­тов. Про­во­жа­е­мый недоб­ры­ми взгля­да­ми этих пустых глаз­ниц, я поспе­шил свер­нуть на восток, в сто­ро­ну бере­га. Обыч­ное жут­ко­ва­тое ощу­ще­ние, воз­ни­ка­ю­щее при виде поки­ну­то­го жилья, уси­ли­ва­ет­ся даже не в ариф­ме­ти­че­ской, а ско­рее в гео­мет­ри­че­ской про­грес­сии, когда видишь целый город, состо­я­щий из таких домов, – все эти бес­ко­неч­ные аве­ню, взи­ра­ю­щие на тебя рыбьи­ми гла­за­ми пусто­ты и смер­ти, – и мысль о сомкнув­ших ряды пустых зда­ни­ях, пре­дан­ных пау­тине, вос­по­ми­на­ни­ям и все­по­беж­да­ю­ще­му чер­вю, порож­да­ет пер­во­быт­ный страх, спра­вить­ся с кото­рым не под силу ника­кой, даже самой жиз­не­утвер­жда­ю­щей фило­со­фии.

Фиш-стрит, пустын­ная, как и Мейн-стрит, отли­ча­лась лишь тем, что на ней сто­я­ло мно­же­ство кир­пич­ных и камен­ных пак­гау­зов в очень даже непло­хом состо­я­нии. Уотер-стрит была бы точ­ной копи­ей этих улиц, если бы с нее не откры­ва­лись широ­кие про­емы в сто­ро­ну мор­ско­го бере­га с при­ча­ла­ми. Ниче­го живо­го я не видел, кро­ме оди­но­ких рыба­ков на фоне отда­лен­ной воды, и не слы­шал ни зву­ка, кро­ме раз­ве что шума при­боя в гава­ни и гро­хо­та манук­сет­ских водо­сбро­сов. Этот город все боль­ше и боль­ше дей­ство­вал мне на нер­вы; я уже начал тре­вож­но ози­рать­ся по сто­ро­нам и решил вер­нуть­ся назад по мосту, иду­ще­му к Уотер-стрит, посколь­ку мост на Фиш-стрит, если верить само­дель­ной кар­те-схе­ме, был раз­ру­шен. Север­нее, бли­же к реке, появи­лись при­зна­ки убо­гой жиз­ни: в домах на Уотер-стрит про­ис­хо­ди­ла воз­ня с упа­ков­кой рыбы, дыми­ли тру­бы коп­ти­лен, на кров­лях там и сям вид­не­лись запла­ты, слы­ша­лись слу­чай­ные зву­ки непо­нят­но­го про­ис­хож­де­ния, а изред­ка, тяже­ло воло­ча ноги, по раз­би­тым ули­цам дви­га­лись фигу­ры, – но мне это зре­ли­ще пока­за­лось еще более тягост­ным, чем пустын­ность, ужа­сав­шая в квар­та­лах южнее. Осо­бен­но подав­ля­ло то, что здеш­ние люди выгля­де­ли еще более урод­ли­вы­ми, чем те, кого я видел в цен­тре горо­да, при­чем это урод­ство вызы­ва­ло во мне какие-то неуло­ви­мые фан­та­сти­че­ские ассо­ци­а­ции. Несо­мнен­но, чуже­род­ный эле­мент в при­бреж­ных жите­лях ощу­щал­ся силь­нее – если, конеч­но, «инс­мут­ский вид» был обу­слов­лен при­ме­сью чужой кро­ви, а не какой-то болез­нью, самые запу­щен­ные слу­чаи кото­рой наблю­да­лись в этих при­пор­то­вых рай­о­нах.

И еще одно обсто­я­тель­ство вызы­ва­ло у меня тре­во­гу – сла­бые зву­ки, доно­сив­ши­е­ся не из оби­та­е­мых домов, что было бы есте­ствен­но, а из-за фаса­дов, под­верг­ших­ся наи­боль­ше­му раз­ру­ше­нию. Какие-то шоро­хи, воз­ня, хри­пы непо­нят­но­го про­ис­хож­де­ния – я с бес­по­кой­ством вспом­нил о тун­не­лях, суще­ство­ва­ние кото­рых пред­по­ла­гал парень из бака­лей­ной лав­ки. Неожи­дан­но я спро­сил себя: а как вооб­ще зву­чат голо­са здеш­них оби­та­те­лей? В при­бреж­ном квар­та­ле я до сих пор не слы­шал ни еди­но­го чле­но­раз­дель­но­го зву­ка – прав­да, осо­бо­го жела­ния их услы­шать у меня поче­му-то не воз­ни­ка­ло.

Задер­жав­шись един­ствен­но для того, что­бы получ­ше рас­смот­реть две неко­гда пре­крас­ные, но раз­ру­шен­ные церк­ви на Мейн- и Чёрч-стрит, я поспе­шил поки­нуть омер­зи­тель­ные при­бреж­ные тру­що­бы. Сле­ду­ю­щим пунк­том я наме­тил себе Нью-Чёрч-Грин, одна­ко по пути туда мне нуж­но было прой­ти мимо церк­ви, в под­ва­ле кото­рой я нака­нуне заме­тил необъ­яс­ни­мо пуга­ю­щую фигу­ру свя­щен­ни­ка или жре­ца в стран­ном голов­ном убо­ре. При­том и парень из бака­леи пре­ду­пре­ждал, что рас­смат­ри­вать дей­ству­ю­щие церк­ви – так же, как быв­ший Мей­сон-Холл, теперь заня­тый «Тай­ным орде­ном Даго­на», – при­ез­жим не реко­мен­ду­ет­ся.

Поэто­му я ста­рал­ся дер­жать­ся север­нее, про­дви­га­ясь в сто­ро­ну Мар­тин-стрит, затем повер­нул в глубь квар­та­ла, пере­сек Феде­рал-стрит, при­бли­зил­ся к Нью-Чёрч-Грин и вошел в рай­он быв­ших ари­сто­кра­ти­че­ских особ­ня­ков, кото­рый вклю­чал Броуд‑, Вашингтон‑, Лафай­ет- и Адамс-стрит. Хотя вели­че­ствен­ные зда­ния на этих ста­рых аве­ню были обшар­пан­ны и неопрят­ны, свое зате­нен­ное вяза­ми досто­ин­ство они еще утра­ти­ли не совсем. В боль­шин­стве сво­ем здеш­ние особ­ня­ки силь­но обвет­ша­ли, но один, а то и два дома на каж­дой из улиц каза­лись явно оби­та­е­мы­ми. На Вашинг­тон-стрит я обна­ру­жил даже груп­пу из четы­рех-пяти таких зда­ний, пре­вос­ход­но отре­мон­ти­ро­ван­ных, с ухо­жен­ны­ми газо­на­ми и сада­ми. Я решил, что в самом рос­кош­ном из них, парк кото­ро­го широ­ки­ми тер­ра­са­ми спус­кал­ся к Лафай­ет-стрит, живет ста­рик Марш, боль­ной вла­де­лец обо­га­ти­тель­ной фаб­ри­ки. Но в целом вид у этих улиц был нежи­лой, и я уди­вил­ся пол­но­му отсут­ствию в Инс­му­те кошек и собак. И еще одно оза­да­чи­ло и встре­во­жи­ло меня даже в этих наи­луч­шим обра­зом сохра­нив­ших­ся особ­ня­ках было наглу­хо закры­то боль­шин­ство окон на тре­тьих эта­жах и в ман­сар­дах. Пота­ен­ность и засек­ре­чен­ность ста­ли, каза­лось, неотъ­ем­ле­мы­ми чер­та­ми это­го уми­ра­ю­ще­го горо­да, и я не мог отде­лать­ся от ощу­ще­ния, что за мной со всех сто­рон, из каж­дой тре­щи­ны и щели, неустан­но сле­дят неми­га­ю­щие гла­за.

Я вздрог­нул, когда сле­ва от меня три­жды про­бил над­трес­ну­тый коло­кол. Слиш­ком хоро­шо пом­нил я ту при­зе­ми­стую цер­ковь, отку­да доно­си­лись ана­ло­гич­ные зву­ки. Вый­дя по Вашинг­тон-стрит к реке, я теперь ока­зал­ся перед быв­шей тор­го­во-про­мыш­лен­ной зоной; впе­ре­ди сто­я­ла фаб­ри­ка без малей­ших сле­дов раз­ру­ше­ния, а даль­ше, спра­ва от меня, выри­со­вы­ва­лись очер­та­ния кры­то­го желез­но­до­рож­но­го моста над узким уще­льем и желез­но­до­рож­ной стан­ции.

Нена­деж­ный мост, к кото­ро­му я при­бли­зил­ся, был снаб­жен запре­ти­тель­ной над­пи­сью, но я все же риск­нул и пере­шел по нему на южную сто­ро­ну, где сно­ва пока­за­лись при­зна­ки жиз­ни. Скрыт­ные, неук­лю­же пере­дви­га­ю­щи­е­ся созда­ния без вся­ко­го выра­же­ния погля­ды­ва­ли в мою сто­ро­ну, а на более-менее нор­маль­ных лицах отра­жа­лось нечто вро­де холод­но­го любо­пыт­ства. Инс­мут раз­дра­жал меня все силь­нее, и я напра­вил­ся по Пейн-стрит в сто­ро­ну Таун-сквер, наде­ясь отыс­кать какое-нибудь транс­порт­ное сред­ство, могу­щее отвез­ти меня в Арк­хем еще до того, как при­дет вре­мя отправ­ле­ния зло­ве­ще­го вось­ми­ча­со­во­го авто­бу­са.

Тогда-то я и уви­дел сле­ва полу­раз­ру­шен­ное пожар­ное депо и крас­но­ли­це­го ста­ри­ка с густой боро­дой и водя­ни­сты­ми гла­за­ми. На нем бол­та­лись невы­ра­зи­мые лох­мо­тья, а сам он сидел на ска­мье и раз­го­ва­ри­вал с дву­мя рыба­ка­ми, неопрят­ны­ми, но выгля­дя­щи­ми почти нор­маль­но. Похо­же, это был тот самый Зей­док Аллен, полу­безум­ный, почти сто­лет­ний пьян­чуж­ка, рас­ска­зы­вав­ший бай­ки о ста­ром Инс­му­те.

III

Долж­но быть, какой-то бес про­ти­во­ре­чия, некие тай­ные силы, сар­до­ни­че­ски стро­я­щие рожи из тем­но­ты, заста­ви­ли меня пере­ме­нить свои пла­ны. До это­го я ста­рал­ся уде­лять вни­ма­ние толь­ко архи­тек­ту­ре, а в тот момент уже при­нял реше­ние вер­нуть­ся на Таун-сквер, что­бы по воз­мож­но­сти быст­рее поки­нуть этот загни­ва­ю­щий город смер­ти и тле­на, но вид ста­ро­го Зей­до­ка Алле­на при­дал новое направ­ле­ние моим мыс­лям и побу­дил замед­лить шаг. Вряд ли ста­рик мог сооб­щить нечто цен­ное, кро­ме смут­ных наме­ков да бес­связ­ных и неправ­до­по­доб­ных исто­рий; к тому же меня пре­ду­пре­ди­ли, что обще­ние с ним небез­опас­но, посколь­ку это навер­ня­ка не понра­вит­ся мест­ным жите­лям. И все же мысль об этом древ­нем сви­де­те­ле гибе­ли горо­да, пом­нив­шем былые вре­ме­на кораб­лей и фаб­рик, была слиш­ком соблаз­ни­тель­на. В кон­це кон­цов, даже самые стран­ные и безум­ные мифы неред­ко суть сим­во­лы и алле­го­рии, осно­ван­ные на прав­де, – а ста­рый Зей­док видел все, что про­ис­хо­ди­ло с Инс­му­том за послед­ние девя­но­сто лет. Любо­пыт­ство охва­ти­ло меня, совер­шен­но пода­вив осто­рож­ность. В моло­дой сво­ей само­на­де­ян­но­сти я вооб­ра­зил, что спо­со­бен отде­лить кру­пи­цы реаль­ной исто­рии от сум­бур­ных изли­я­ний, и все это мож­но будет про­де­лать с помо­щью доб­рой пор­ции вис­ки. Я пони­мал, что не сле­ду­ет под­хо­дить к нему пря­мо сей­час: рыба­ки опре­де­лен­но заме­тят чужа­ка, а лиш­нее вни­ма­ние при­вле­кать не сле­до­ва­ло. Нет, мне надо было под­го­то­вить­ся (по сло­вам юно­го бака­лей­щи­ка, раз­до­быть кон­тра­банд­ное спирт­ное здесь не про­бле­ма), а затем посло­нять­ся воз­ле пожар­но­го депо и, выждав удоб­ный момент, как бы невзна­чай пере­хва­тить ста­ро­го Зей­до­ка, когда он пустит­ся в оче­ред­ной бес­цель­ный обход депо. Моло­дой чело­век гово­рил, что ста­рик очень непо­сед­лив и ред­ко подол­гу заси­жи­ва­ет­ся на одном месте.

Квар­то­вая бутыл­ка вис­ки доста­лась мне лег­ко, хотя и неде­ше­во – я запо­лу­чил ее с чер­но­го хода сомни­тель­но­го уни­вер­саль­но­го мага­зи­на, для чего при­шлось, перей­дя пло­щадь, посе­тить Элиот-стрит. Чума­зый, какой-то запу­щен­ный парень, обслу­жив­ший меня, имел типич­ный «инс­мут­ский вид», но дело свое знал и был вполне обхо­ди­те­лен; вид­но, как бы пло­хо ни отно­си­лись здесь к чужа­кам, но поку­па­тель вез­де поку­па­тель, а в этом город­ке он, оче­вид­но, ценил­ся на вес золо­та.

Вновь перей­дя Таун-сквер, я понял, что уда­ча сопут­ству­ет мне, ибо, про­дви­га­ясь со сто­ро­ны Пейн-стрит и оги­бая угол оте­ля «Гилм­эн­ха­ус», я не встре­тил нико­го, кро­ме длин­но­го, тоще­го, обо­рван­но­го ста­ри­ка, и это был Зей­док Аллен соб­ствен­ной пер­со­ной. В соот­вет­ствии со сво­им пла­ном я при­влек его вни­ма­ние, мах­нув бла­го­при­об­ре­тен­ной бутыл­кой, и, вско­ре убе­див­шись, что он, шар­кая нога­ми, задум­чи­во поплел­ся за мной, свер­нул на Уотер-стрит, в сто­ро­ну мест­но­сти, казав­шей­ся мне наи­бо­лее пустын­ной. Я све­рил­ся со схе­мой, нари­со­ван­ной малым из бака­леи, и наце­лил­ся на уча­сток южно­го бере­га, мимо кото­ро­го мне сего­дня уже дове­лось про­хо­дить. Един­ствен­ны­ми живы­ми суще­ства­ми в поле мое­го зре­ния там были рыба­ки, мая­чив­шие на моле, а в несколь­ких квар­та­лах далее к югу мож­но было най­ти местеч­ко где-нибудь у быв­шей при­ста­ни и побол­тать со ста­рым Зей­до­ком, не опа­са­ясь, что кто-нибудь нас уви­дит. Не успел я дой­ти до Мейн-стрит, как за моей спи­ной послы­шал­ся сла­бый, зады­ха­ю­щий­ся голос:

– Эй, мистер!

Без тру­да поняв, в чем дело, я тот­час поз­во­лил ста­ри­ку немно­го отхлеб­нуть из бутыл­ки. Пока мы про­дол­жа­ли путь сре­ди вез­де­су­ще­го запу­сте­ния и опас­но накре­нив­ших­ся руин, я попы­тал­ся завя­зать раз­го­вор, но обна­ру­жи­лось, что ста­рый язык так быст­ро не раз­вя­жешь. Нако­нец меж осы­па­ю­щих­ся кир­пич­ных стен я уви­дел откры­тый в сто­ро­ну моря и зарос­ший бурья­ном пустырь перед жал­ки­ми остат­ка­ми при­ста­ни. Гру­ды зам­ше­лых кам­ней близ воды обе­ща­ли стать снос­ны­ми сиде­нья­ми, а с севе­ра место надеж­но укры­ва­ли от посто­рон­них глаз руи­ны пак­гау­за. Место иде­аль­но под­хо­ди­ло для дол­гой при­ват­ной бесе­ды; я напра­вил­ся туда в сопро­вож­де­нии жаж­ду­ще­го ком­па­ньо­на, и мы усе­лись на зам­ше­лые кам­ни. Омер­зи­тель­ный запах тле­на допол­нял­ся тош­но­твор­ной рыб­ной вонью, но я решил потер­петь, ведь луч­ше­го места все рав­но было не най­ти.

Для раз­го­во­ра, если я хотел успеть на вось­ми­ча­со­вой авто­бус до Арк­хе­ма, оста­ва­лось часа четы­ре, и я, не откла­ды­вая дела в дол­гий ящик, пред­ло­жил древ­не­му выпи­во­хе про­дол­жить воз­ли­я­ние, а сам тем вре­ме­нем отдал долж­ное сво­им скром­ным при­па­сам. При этом я ста­рал­ся не пере­усерд­ство­вать с уго­ще­ни­ем – не хоте­лось, что­бы хмель­ная болт­ли­вость Зей­до­ка рань­ше вре­ме­ни пере­шла в сту­пор. Потре­бо­вал­ся час на то, что­бы его раз­го­во­рить, но и теперь он укло­нял­ся от моих вопро­сов об Инс­му­те и его мрач­ной исто­рии, бол­тая на зло­бо­днев­ные темы и явив широ­кую газет­ную осве­дом­лен­ность вку­пе с тягой к фило­соф­ство­ва­нию на эта­кий дере­вен­ский манер. К кон­цу вто­ро­го часа я испу­гал­ся, что с этой квар­то­вой буты­лью вис­ки не добьюсь нуж­ных резуль­та­тов, и уже поду­мы­вал, не луч­ше ли будет оста­вить ста­ри­ка Зей­до­ка и ско­рее идти назад. Но слу­чай сде­лал то, чего я не мог добить­ся сво­и­ми вопро­са­ми; с при­сви­стом дыша, Зей­док заго­во­рил сам, и бес­связ­ное ста­ри­ков­ское бор­мо­та­ние заста­ви­ло меня подать­ся впе­ред и вни­ма­тель­но вслу­шать­ся. Я сидел спи­ной к воня­ю­ще­му рыбой морю, а он – лицом к нему, вре­ме­на­ми обра­щая блуж­да­ю­щий взор к отсве­там на низ­кой отда­лен­ной линии Чер­то­ва рифа, и вдруг как-то зача­ро­ван­но пока­зал рукой на вол­ны. Вид их, каза­лось, его бес­по­ко­ил, ибо он начал с серии сла­бых про­кля­тий, кото­рые завер­ши­лись пота­ен­ным шепо­том и ищу­щим пони­ма­ния взгля­дом иско­са. Он накло­нил­ся, тро­нул меня за отво­рот пиджа­ка и с хрип­ло­ва­тым при­сви­стом, но доволь­но внят­но заго­во­рил:

– Здесь вот это все и зача­ло­ся – это кля­тое место всех зло­действ, вон там, где самая водя­ная глубь. Вра­та ада – пря­мо отсю­да они тол­пой кида­лись на дно. Все это натво­рил капи­тан Оубед – под­це­пил енту зара­зу не на доб­ро себе на ост­ро­вах южных морей. Все в те дни пошло по худой дорож­ке. Ремес­ло упа­ло, мель­ни­цы вста­ли – даже новые, – и луч­ших наших пар­ней поуби­ва­ло на войне тыща восемь­сот две­на­дца­то­го года, а какие сги­ну­ли с бри­гом «Эли­за» и шалан­дой «Рейн­джер» – обе посу­ди­ны шли с това­ра­ми Гилм­эна. У Оубе­да Мар­ша на пла­ву было три суд­на – бри­ган­ти­на «Колам­би», бриг «Хет­ти» и барк «Коро­ле­ва Сумат­ры». Он толь­ко один тогда тор­го­вал с Ост-Инди­ей и ост­ро­ва­ми, хотя бар­кен­ти­на Эсдраса Мар­ти­на «Малай­ская неве­ста» бега­ла с това­ром чуть не до два­дцать вось­мо­го года. Нико­гда не виды­вал нико­го хуже капи­та­на Оубе­да – ста­рое отро­дье сата­ны! Кхе-кхе! Пом­нит­ся, он гово­рил как-то насчет веры, назы­вал всех жите­лей дура­ка­ми, мол, ходят на хри­сти­ан­ские собра­ния и носят свои бре­ме­на крот­ко и сми­рен­но. Гово­рил, что луч­ше бы им выбрать себе дру­гих богов, вро­де ниж­них, как у индей­ских наро­дов, кото­рые дают тузем­цам за их жерт­во­при­но­ше­ния доб­рое рыбо­лов­ство, и еще гово­рил, что толь­ко ниж­ние боги по-насто­я­ще­му отве­ча­ют на молит­вы людей.

Мэтт Элиот, что пла­вал у него пер­вым помощ­ни­ком, мно­го чего тогда порас­ска­зал, он один не хотел, что­бы люди дела­ли вся­кие язы­че­ские вещи. Гово­рил об ост­ро­ве, что восточ­нее Ота­гей­та, куда они ходи­ли, что буд­то на нем про­рва камен­ных раз­ва­лин ста­рее все­го, что кто-нибудь когда-нибудь видел, что-то вро­де Пона­пы на Каролинах,6 но с рез­ны­ми лица­ми, совсем как у боль­ших ста­туй на ост­ро­ве Пас­хи. Там непо­да­ле­ку был еще неве­ли­кий ост­ров с вул­ка­ном, где они виде­ли дру­гие раз­ва­ли­ны со вся­кой резь­бой – кам­ни все пои­стер­лись, пока лежа­ли под морем, но ужас­ные вырез­ные чуди­ща покры­ва­ли их сплошь.

Ну так вот, зна­чит, Мэтт ска­зы­вал, тузем­цы там име­ли столь­ко рыбы, сколь­ко мог­ли выло­вить, и носи­ли брас­ле­ты вся­кие и на голо­ве шту­ко­ви­ны вро­де как золо­тые и покры­ты сплошь узо­ра­ми с чуди­ща­ми, ну прям совсем как на тех раз­ва­ли­нах на ост­ров­ке, – не пой­ми что, то ли рыбьи ляг­вы, то ли лягу­ша­чьи рыбы, и они буд­то бы кру­тят­ся так и сяк, ну совсем как чело­веч­ки. Никто не мог выве­дать у них, кто им так хоро­шо помо­га­ет, и все дру­гие тузем­цы не зна­ли, как это они исхит­ря­ют­ся нало­вить такую про­рву рыбы, когда на сосед­них ост­ро­вах тащи­ли одне пустые нево­да. Мэтт, он все дивил­ся, да и капи­тан Оубед тоже. Оубед, тот при­ме­чал, что с каж­дым годом все боль­ше кра­си­вых юно­шей того пле­ме­ни исче­за­ло с глаз долой без­воз­врат­но, а ста­ри­ков там вооб­ще почти не было. Еще он запри­ме­тил, что неко­то­рые тузем­цы выгля­де­ли слиш­ком уж стран­но даже для кана­ков.

И захо­тел Оубед вызнать прав­ду насчет их язы­че­ства. Ведать не ведаю, как он это сде­лал, а толь­ко начал он про­мыш­лять тор­гов­лей из-за тех золо­че­ных цацек, что носи­ли тузем­цы. Все выпы­ты­вал у них, отку­до­ва они их взя­ли и нель­зя ли раз­до­быть еще, и выве­дал все ж исто­рию у ста­ро­го вождя – у Валакеа, как они его назы­ва­ли. Никто, кро­ме Оубе­да, не пове­рил ста­ро­му жел­то­му дья­во­лу, но капи­тан-то, он умел читать людей как кни­ги.

Кхе-кхе! Никто нико­гда и мне не верил, даже когда я им и теперь гово­рю; вижу, и ты не веришь, моло­дой чело­век, хотя, посмот­реть на тебя, гла­за-то у тебя вро­де такие же смыш­ле­ные, как были у Оубе­да. Шепот ста­ри­ка ста­но­вил­ся все тише, и я содрог­нул­ся, почув­ство­вав, что сам он искренне верит в прав­ди­вость сво­их хмель­ных фан­та­зий.

– Ну так вот, сэр, Оубед, он узнал, что на ентой зем­ле водят­ся такие тва­ри, о каких люди нико­гда и слы­хом не слы­хи­ва­ли – и не пове­рят, даже если им ска­жут. Кажет­ся, енти кана­ки мно­же­ство сво­их юно­шей и деву­шек при­но­си­ли в жерт­ву каким-то тва­рям вро­де богов, что жили под морем и пла­ти­ли им за это вся­ко­го рода поль­зой. Кана­ки повстре­ча­ли тех тва­рей на малом ост­ров­ке со стран­ны­ми раз­ва­ли­на­ми, и они каза­лись им точь-в-точь теми ужас­ны­ми рыбье-лягу­ша­чьи­ми чуди­ща­ми, что выре­за­ны там на кам­нях. Может, они все вро­де существ, о каких гово­рят руса­ло­чьи исто­рии и все такое. У них на дне мор­ском раз­ные горо­да, и ентот ост­ров выпу­чил­ся отту­да. Кажет­ся, там, навер­ху, ока­за­лось несколь­ко тех самых тва­рей, что жили в камен­ных зда­ни­ях, когда ост­ров вдруг вылез нару­жу. Так вот кана­ки и про­зна­ли про них, что они отту­да, сни­зу. Сра­зу, как толь­ко выса­ди­лись, пого­во­ри­ли с ними зна­ка­ми, а вско­ре учи­ни­ли сдел­ку. Этим тва­рям нра­ви­лись чело­ве­че­ские жерт­вы. Им когда-то дав­ным-дав­но их при­но­си­ли мно­го, потом они надол­го поте­ря­ли связь с верх­ним миром. Что они дела­ли с жерт­ва­ми, это­го я не ска­жу, и я так думаю, Оубед не хотел, что­бы кто-нибудь слиш­ком мно­го об этом рас­спра­ши­вал. Но факт, что ента сдел­ка пока­за­лась языч­ни­кам выгод­ной, пото­му что они пере­жи­ва­ли тяж­кие вре­ме­на и от нуж­ды гото­вы были на вся­кое безу­мие. Два­жды в год – в Валь­пур­ги­е­ву ночь и в канун Дня всех свя­тых – они отда­ва­ли мор­ским тва­рям точ­но такое чис­ло моло­дых людей, о каком усло­ви­лись. Так­же дава­ли им кой-какие рез­ные без­дел­ки, кото­рые сами дела­ли. А енти тва­ри, как обе­ща­ли, дава­ли им вза­мен про­рву рыбы – они сгре­ба­ли ее со всех мор­ских глу­бин – и еще вся­кий раз дава­ли сколь­ко-то золо­че­ных вещей.

Ну вот, встре­ча­лись тузем­цы с тва­ря­ми на малом ост­ро­ве с вул­ка­ном – при­хо­ди­ли туда на каноэ с жерт­ва­ми и вся­ким про­чим, а назад плы­ли с золо­че­ны­ми дра­го­цен­но­стя­ми. Пона­ча­лу тва­ри на глав­ный ост­ров к кана­кам сами нико­гда не при­хо­ди­ли, но потом ста­ли при­хо­дить сво­ей охо­той. Видать, они безум­но захо­те­ли сме­ши­вать­ся с кана­ка­ми на цере­мо­ни­ях в Валь­пур­ги­е­ву ночь и в канун Дня всех свя­тых. Они, видишь ты, мог­ли жить и под водой, и сна­ру­жи – пото­му и зовут­ся анфи­ба­ми, так я думаю. Кана­ки гово­ри­ли им, мол, если люди с дру­гих ост­ро­вов про­зна­ют, что они вооб­ще здесь суще­ству­ют, то захо­тят выме­сти их отсю­да, но тва­ри им отве­ча­ли, что тут нече­го бес­по­ко­ить­ся, пото­му что они сами могут ото­всю­ду выме­сти детей чело­ве­чьих как шелу­ху, если те взду­ма­ют надо­едать им, – мол, они могут такое, чему даже назва­ния не при­ду­ма­но, пото­му что подоб­ное дела­лось толь­ко один раз сги­нув­ши­ми Преж­ни­ми Суще­ства­ми, кто бы они ни были. Но, не желая лиш­не­го бес­по­кой­ства, тва­ри зата­и­ва­лись, когда на ост­ров при­плы­ва­ли чужие. А как дело подо­шло к спа­ри­ва­нию с енти­ми жабьи­ми рыба­ми, кана­ки буд­то пона­ча­лу не хоте­ли, но потом узна­ли кое-что, как на деле с этим спо­зна­лись. Ока­за­лось, чело­ве­чьи люди все вро­де род­ни таким водя­ным бес­ти­ям: мол, все живое одна­жды вышло из вод и дожи­да­лось толь­ко малой пере­ме­ны, чтоб вер­нуть­ся назад. Тва­ри ска­за­ли кана­кам, что если они сме­ша­ют кро­ви, то дети будут как ниж­ние, сна­ча­ла в чело­ве­чьем виде, а потом пре­вра­тят­ся и все боль­ше будут похо­жи на бес­тий, пока нако­нец не уйдут в воду и не соеди­нят­ся там, вни­зу, с огром­ным мно­же­ством бес­тий. И это в боль­шин­стве моло­дые пар­ни – их пре­вра­ти­ли в рыбьих тва­рей, и они пошли в воду, что­бы нико­гда не уме­реть. Енти тва­ри нико­гда не уми­ра­ют, раз­ве что их насиль­но убьют. Ну вот, сэр, со вре­ме­нем Оубед вро­де узнал, что тех ост­ро­ви­тян их водя­ные тва­ри напол­ни­ли рыбьей кро­вью. Когда они ста­ре­ли и это дела­лось замет­но, то дер­жа­лись скрыт­но, пока не почув­ству­ют, что им уже хочет­ся оста­вить селе­ние и идти в воду. Неко­то­рым боль­ше это нра­ви­лось, чем дру­гим, а неко­то­рые мед­лен­но изме­ня­лись и дол­го не хоте­ли идти в воду; но в боль­шин­стве они сурьез­но отно­си­лись к пути, ука­зан­но­му им бес­ти­я­ми. Тот, кто от рож­де­ния боль­ше похо­дил на тва­рей, пре­вра­щал­ся лег­ко и исче­зал без­воз­врат­но, а тот, кто рож­дал­ся почти чело­ве­чье­го обли­ка, ино­гда оста­вал­ся на ост­ро­ве лет, почи­тай, до семи­де­ся­ти, хотя обыч­но и до это­го ходил вниз, что­бы попро­бо­вать пла­вать. Тузем­цы, ухо­див­шие в воду на вре­мя, сколь­ко-то побыв там, воз­вра­ща­лись, и буд­то кое-кто раз­го­ва­ри­вал там, вни­зу, со сво­им пра­пра­пра­пра­пра­де­дом, оста­вив­шим сушу два века назад или того рань­ше.

Все толь­ко и гово­ри­ли, что о смер­ти: как бы им не погиб­нуть в каноэ, воюя с дру­ги­ми ост­ро­ви­тя­на­ми, и не стать жерт­вой, при­но­си­мой богам ниж­не­го мира, и не поме­реть от уку­са змеи, или от чумы, или какой дру­гой ско­ро­теч­ной хво­ро­бы, или еще от чего-нибудь до того, как им при­дет пора идти в воду, – очень им, видишь, хоте­лось такой пере­ме­ны, опосля кото­рой с ними уже ниче­го ужас­но­го не слу­чит­ся. Видать, наде­я­лись, что то, что они полу­чат, сто­ит того, что они отда­дут, – и Оубед вро­де того что заду­мал­ся и о себе, когда слег­ка поку­ме­кал над рас­ска­зом ста­ро­го Валакеа. Хотя сам Валакеа нико­гда не брал себе рыбьей кро­ви – он был коро­лев­ско­го роду и семей­ствен­ные узы свя­зы­ва­ли его с коро­лев­ски­ми рода­ми дру­гих ост­ро­вов.

Валакеа, тот пока­зал Оубе­ду мно­го риту­а­лов и научил закля­ти­ям, какие он гово­рил, вызы­вая мор­ских тва­рей, и поз­во­лил ему посмот­реть в селе­нии на тузем­цев, мно­гие из кото­рых уже теря­ли чело­ве­чье обли­чье. Ну так ли, ина­че, одна­ко он ни разу не пока­зал ему кого-нибудь из сущих мор­ских тва­рей, выхо­дя­щих из воды. Напо­сле­док дал ему стран­ную шту­ко­ви­ну – как бишь ее – из свин­ца или еще чего-то, кото­рую, ска­зал он, людям низа вынес­ли рыбьи тва­ри из како­го-то места в воде, что­бы навер­ху спря­тать это доб­ро. Пола­га­лось сбро­сить это вниз с пра­виль­ны­ми молит­ва­ми и все такое. Валакеа гово­рил, что, когда тва­ри рас­се­и­ва­лись по все­му миру, все­гда нахо­дил­ся кто-то, кто, осмот­рев­шись, нахо­дил енту шту­ко­ви­ну и при­но­сил им, когда они тре­бо­ва­ли.

Мэт­ту Элио­ту, ему вооб­ще невзлю­би­лось это дело, и он хотел, что­бы Оубед ско­рей ухо­дил от ост­ро­ва; но капи­тан страст­но желал нажи­вы, а тут обна­ру­жил, что может по дешев­ке добыть енти золо­че­ные шту­ко­ви­ны, люди низа заклю­чи­ли с ним выгод­ное согла­ше­ние. Тва­ри сту­пи­ли на ентот путь надол­го, и Оубед взял предо­ста­точ­но того золо­че­но­го това­ра, так что хва­ти­ло открыть фаб­ри­ку в ста­ром забро­шен­ном зда­нии, когда-то быв­шем мель­ни­цей Уай­та. Он не стал тор­го­вать енти­ми шту­ко­ви­на­ми в том виде, как они были, пото­му что люди низа все вре­мя о них спра­ши­ва­ли. Тоже и его мест­ные, ниж­ние потом, хотя и обе­ща­ли вести себя смир­но, не дава­ли ему покою, мол, где да где все это золо­тое доб­ро; тогда он и поз­во­лил сво­им жен­щи­нам, пока те не совсем еще лиши­лись чело­ве­чье­го обли­чья, носить кой-какие из ентих цацек.

Ну вот, шел трид­цать вось­мой, кажись, год – мне тогда семь год­ков от роду было, – и Оубед, тот в одно из пла­ва­ний обна­ру­жил, что его ост­ро­ви­тян куда-то повы­ме­ло, все исчез­ли. А вышло так, что тузем­цы с дру­гих ост­ро­вов дога­да­лись кой о чем и реши­ли при­брать дело к сво­им рукам. Да толь­ко не зна­ли они древ­них маги­че­ских закля­тий, каки­ми при­зы­ва­ют мор­ских тва­рей. Слы­ша­ли, буд­то те, преж­ние, кана­ки полу­чи­ли мно­го поль­зы, когда мор­ское дно выпу­чи­ло какой-то ост­ров с раз­ва­ли­на­ми ста­рее пото­па. Но толь­ко видят, что хан­же­ские стер­ве­цы, жив­шие там преж­де, не оста­ви­ли ниче­го пут­но­го ни на глав­ном сво­ем ост­ро­ве, ни на малом ост­ров­ке с вул­ка­ном, одне раз­ва­ли­ны, кото­рые все, почи­тай, рас­сы­па­лись в тру­ху. В неко­то­рых местах толь­ко мел­кие кам­ни повсю­ду раз­бро­са­ны – вро­де аму­ле­тов – с каки­ми-то на них подо­би­я­ми зна­ков, кото­рые ты бы нын­че назвал сва­сти­кой. Может, это зна­ки вооб­ще самых древ­них тва­рей. Ну а все тузем­цы исчез­ли вме­сте со сво­и­ми золо­че­ны­ми цац­ка­ми, нико­го из кана­ков не оста­лось, кто бы мог хоть сло­во мол­вить насчет это­го дела. Никто бы даже и не поду­мал, что на этом ост­ро­ве когдай-то жили какие-то люди.

Это, конеч­но, здо­ро­во уда­ри­ло по Оубе­ду, обыч­ная тор­гов­ля его пошла на убыль. Да и по все­му Инс­му­ту тоже уда­ри­ло, пото­му что, пока сто­я­ли вре­ме­на море­пла­ва­ния, поль­за была не толь­ко хозя­и­ну суд­на, эки­паж тоже вна­кла­де не оста­вал­ся. В боль­шин­стве мест­ные пере­жи­ва­ли пло­хие вре­ме­на без­ро­пот­но и покор­но, как овцы, но тут уж ста­ло хуже неку­да: рыбо­лов­ство пошло на убыль и мель­ни­цы никак не хоте­ли справ­но рабо­тать.

Вско­ро­сти Оубед, он начал кощун­ствен­но про­по­ве­до­вать сре­ди мест­ных, мол, живут в ове­чьей глу­по­сти, молясь хри­сти­ан­ским небе­сам, кото­рые нико­му ни в чем не помо­га­ют. Он гово­рил им, что неко­то­рые наро­ды молят­ся толь­ко таким богам, кото­рые дают мно­го поль­зы, дают все, что нуж­но чело­ве­ку, еще ска­зал, что, если доб­рая паства ста­нет его слу­шать, он, мож­быть, суме­ет задоб­рить тех богов, каким моли­лись люди низа, и енти боги отпла­тят про­рвой рыбы и цель­ны­ми кус­ка­ми золо­та. Ну а те, кото­рые пла­ва­ли с Оубе­дом на «Коро­ле­ве Сумат­ры» и виде­ли ост­ров, те смек­ну­ли, о чем он тол­ку­ет, но не хоте­ли нико­го слиш­ком тре­во­жить рас­ска­за­ми о мор­ских тва­рях, кото­рых сами не виде­ли и счи­та­ли глу­пы­ми сказ­ка­ми; и еще они дума­ли, мол, вдруг и вза­прав­ду все пере­ме­нит­ся к луч­ше­му, как обе­щал Оубед. А тот все свое, мол, он зна­ет путь истин­ной веры, чтоб они полу­чи­ли по… поль­зу…

Вдруг ста­рик запнул­ся, забор­мо­тал, впал в угрю­мость, уста его буд­то ско­ва­ло ужа­сом. Нерв­но огля­нув­шись через пле­чо, а затем вновь повер­нув­шись к морю, он зача­ро­ван­но уста­вил­ся на чер­не­ю­щий в отда­ле­нии риф. Я заго­во­рил с ним, но он не отве­тил, и я поду­мал, что никак нель­зя доз­во­лять ему при­кон­чить бутыл­ку. Безум­ный его рас­сказ я выслу­шал с глу­бо­ким инте­ре­сом, ибо вооб­ра­зил, что все же что-то есть в этой гру­бой, но свое­об­раз­ной алле­го­рии, осно­ван­ной на стран­но­стях Инс­му­та и полу­чив­шей раз­ви­тие в пута­ных объ­яс­не­ни­ях ста­ри­ка, наде­лен­но­го вооб­ра­же­ни­ем и спо­соб­но­стью твор­че­ски пере­осмыс­лить экзо­ти­че­скую леген­ду. Разу­ме­ет­ся, я не счи­тал, буд­то сказ­ка име­ла хоть какие-то реаль­ные осно­ва­ния; впро­чем, это не спа­са­ло от истин­но­го ужа­са, вну­шен­но­го мне этим повест­во­ва­ни­ем, хотя бы уж пото­му, что в нем поми­на­лись необыч­ные дра­го­цен­но­сти, явно схо­жие со зло­ве­щей тиа­рой, кото­рую я видел в Нью­бе­ри­пор­те. Воз­мож­но, орна­мен­ты дей­стви­тель­но при­шли с како­го-то дале­ко­го ост­ро­ва; а все эти дикие исто­рии ско­рее явля­ют­ся выдум­ка­ми само­го Оубе­да, неже­ли ста­ро­го пьян­чуж­ки.

Я пере­дал Зей­до­ку бутыл­ку, и он осу­шил ее до послед­ней кап­ли. Уди­ви­тель­но, как мож­но погло­тить столь­ко вис­ки, но он сде­лал это, и даже сле­да хри­по­ты не оста­лось в его высо­ком, с при­сви­стом, голо­се. Ста­рик обли­зал гор­лыш­ко бутыл­ки и запих­нул ее в кар­ман, затем начал кле­вать носом, бор­мо­ча что-то себе под нос. Я накло­нил­ся побли­же, ста­ра­ясь хотя бы по арти­ку­ля­ции уга­дать сло­ва, кото­рые тот бор­мо­тал, и, при­смот­рев­шись вни­ма­тель­нее, заме­тил под его неопрят­ны­ми густы­ми уса­ми сар­до­ни­че­скую улыб­ку. Да, он про­дол­жал рас­сказ, и я, напряг­ши слух, сумел разо­брать боль­шую часть из про­из­не­сен­но­го.

IV

Едва ли я смо­гу опи­сать настро­е­ние, в кото­рое при­вел меня этот эпи­зод – одно­вре­мен­но безум­ный и жал­кий, кари­ка­тур­ный и устра­ша­ю­щий. Парень из бака­леи пре­ду­пре­ждал о чем-то подоб­ном, одна­ко реаль­ность сверх ожи­да­ния выби­ла меня из колеи. И хотя вся эта исто­рия поряд­ком сма­хи­ва­ла на дет­скую стра­шил­ку, неисто­вая убеж­ден­ность и ужас ста­ро­го Зей­до­ка пере­да­лись мне, воз­бу­див инте­рес, кото­рый сме­шал­ся с ранее сфор­ми­ро­вав­шим­ся стой­ким отвра­ще­ни­ем к это­му горо­ду.

Впо­след­ствии у меня будет вре­мя обду­мать услы­шан­ное и извлечь из леген­ды зер­на исто­ри­че­ской алле­го­рии, а теперь хоте­лось про­сто выбро­сить все это из голо­вы. К тому же я рис­ко­вал опоз­дать – часы пока­зы­ва­ли пят­на­дцать минут вось­мо­го, а авто­бус на Арк­хем отхо­дил с Таун-сквер в восемь, – так что я попы­тал­ся при­дать сво­им мыс­лям по воз­мож­но­сти более ней­траль­ное и прак­ти­че­ское направ­ле­ние, шагая по забро­шен­ным ули­цам с про­ва­лив­ши­ми­ся кров­ля­ми и поко­сив­ши­ми­ся сте­на­ми домов в сто­ро­ну оте­ля, что­бы забрать свой сак­во­яж и там же, на пло­ща­ди, сесть в авто­бус. Золо­ти­стый свет ран­них суме­рек при­да­вал древним кров­лям и вет­хим тру­бам вид мисти­че­ско­го оча­ро­ва­ния и покоя, но мне поче­му-то было труд­но заста­вить себя обер­нуть­ся. Я желал поско­рее поки­нуть этот зло­вон­ный и омра­чен­ный стра­ха­ми Инс­мут, жела­тель­но на каком-нибудь дру­гом виде транс­пор­та, а не на том авто­бу­се, за рулем кото­ро­го сидел Сар­джент, малый с омер­зи­тель­ной внеш­но­стью. Шел я, впро­чем, не слиш­ком стре­ми­тель­но, ибо здесь на каж­дом без­молв­ном углу встре­ча­лись архи­тек­тур­ные дета­ли, сто­я­щие того, что­бы задер­жать на них взгляд, а ходь­бы до пло­ща­ди было от силы пол­ча­са. Све­ря­ясь с кар­той юно­го бака­лей­щи­ка и при­ки­ды­вая марш­рут, вме­сто Стейт-стрит я выбрал для воз­вра­ще­ния к Таун­сквер еще не прой­ден­ную мною преж­де Марш-стрит. Бли­же к пово­ро­ту на Фолл-стрит ста­ли попа­дать­ся рас­се­ян­ные там и сям групп­ки скрыт­ных шеп­ту­нов, и, достиг­нув нако­нец пло­ща­ди, я уви­дел, что почти все без­дель­ни­ки, сло­няв­ши­е­ся преж­де по тро­туа­рам, собра­лись теперь у две­рей «Гилм­эн-хаус». Когда я заби­рал из хол­ла оте­ля свой сак­во­яж, каза­лось, что все это мно­же­ство выпу­чен­ных, водя­ни­стых, стран­но неми­га­ю­щих глаз уста­ви­лось на меня. Оста­ва­лось толь­ко наде­ять­ся, что ни одно из этих непри­ят­ных созда­ний не ока­жет­ся моим попут­чи­ком до Арк­хе­ма. Авто­бус рань­ше вре­ме­ни, ибо вось­ми еще не было, при­гро­мы­хал с тре­мя пас­са­жи­ра­ми, и угрю­мый парень про­бор­мо­тал с тро­туа­ра несколь­ко нераз­бор­чи­вых слов води­те­лю. Сар­джент вынес поч­то­вую сум­ку и пач­ку газет и уда­лил­ся в отель; тем вре­ме­нем пас­са­жи­ры – те самые несколь­ко чело­век, кото­рых я видел утром при­быв­ши­ми в

Ныо­бе­ри­порт, – неук­лю­же выво­лок­лись из авто­бу­са и пере­бро­си­лись парой тихих гор­тан­ных слов с одним из тор­ча­щих тут же без­дель­ни­ков, при­чем язык, на кото­ром эти сло­ва про­зву­ча­ли, был явно не англий­ским. Зай­дя в пустой салон, я занял то же место, что и по доро­ге сюда, но едва успел усесть­ся, как воз­вра­тил­ся Сар­джент и мерз­ким хрип­лым голо­сом сооб­щил непри­ят­ные для меня ново­сти. Судя по все­му, мне здо­ро­во не повез­ло. Что-то пло­хое при­клю­чи­лось с мото­ром, хотя транс­порт без опоз­да­ния дое­хал сюда от Нью­бе­ри­пор­та. Нет, это нель­зя испра­вить до ночи, и нет ника­ко­го дру­го­го спо­со­ба добрать­ся из Инс­му­та до Арк­хе­ма или еще како­го-нибудь сосед­не­го город­ка. Сар­джент изви­нил­ся и посо­ве­то­вал мне оста­но­вить­ся на ночь в «Гилм­эне». Веро­ят­но, клерк оте­ля сде­ла­ет для меня скид­ку, но дру­го­го все рав­но ниче­го не при­ду­мать. Оше­лом­лен­ный вне­зап­ным пре­пят­стви­ем и безум­но стра­шась пер­спек­ти­вы про­ве­сти ночь в этом раз­ла­га­ю­щем­ся и прак­ти­че­ски не осве­щен­ном горо­де, я вышел из авто­бу­са и напра­вил­ся в вести­бюль оте­ля, где угрю­мый, сомни­тель­но­го вида гости­нич­ный клерк пред­ло­жил мне 428‑й номер – на пред­по­след­нем эта­же и без водо­про­во­да – за один дол­лар.

Невзи­рая на то что я слы­шал об этом оте­ле в Нью­бе­ри­пор­те, я запол­нил кар­точ­ку, запла­тил дол­лар, поз­во­лил клер­ку взять мой сак­во­яж и про­сле­до­вал за этим кис­лым, един­ствен­ным здеш­ним слу­жи­те­лем по трем про­ле­там скри­пя­щей лест­ни­цы и пыль­но­му пусто­му кори­до­ру. Мой номер, мрач­ная ком­на­та с убо­гой и деше­вой обста­нов­кой, дву­мя окна­ми выхо­дил в тем­ный, гряз­ный двор, стис­ну­тый вни­зу сосед­ни­ми кир­пич­ны­ми кор­пу­са­ми, а над всем этим в запад­ном направ­ле­нии откры­вал­ся вид на дрях­лые кры­ши и боло­ти­стую мест­ность за горо­дом. Ван­ная ком­на­та была в кон­це кори­до­ра – обес­ку­ра­жи­ва­ю­щая релик­вия с древним мра­мор­ным уни­та­зом, жестя­ной ван­ной, туск­лой элек­три­че­ской лам­поч­кой и заплес­не­ве­лы­ми дере­вян­ны­ми пане­ля­ми, при­кры­ва­ю­щи­ми водо­про­вод­ные тру­бы.

Свет дня еще не померк; я вышел на пло­щадь в поис­ках места, где бы поужи­нать, и тот­час заме­тил, что на меня испод­тиш­ка погля­ды­ва­ют все эти явно ненор­маль­ные без­дель­ни­ки. Посколь­ку бака­лея уже закры­лась, при­шлось обра­тить­ся к услу­гам ресто­ра­на, кото­рый я днем обо­шел сто­ро­ной из чув­ства брезг­ли­во­сти. Обслу­жи­ва­ли кли­ен­тов двое – затор­мо­жен­ный узко­го­ло­вый тип с при­сталь­ны­ми, неми­га­ю­щи­ми гла­за­ми и плос­ко­но­сая деви­ца с неве­ро­ят­но тол­сты­ми, неук­лю­жи­ми рука­ми. Исклю­чи­тель­но при­ла­воч­но­го типа сер­вис облег­чил мне выбор, посколь­ку вся пища здесь при­го­тов­ля­лась в основ­ном из банок и паке­тов. Удо­воль­ство­вав­шись тарел­кой кон­сер­ви­ро­ван­но­го овощ­но­го супа и кре­ке­ра­ми, я вско­ре воз­вра­тил­ся в «Гилм­эн-хаус», взял у мало­сим­па­тич­но­го пор­тье, рас­слаб­лен­но сто­яв­ше­го за кон­тор­кой, вечер­нюю газе­ту и заси­жен­ный муха­ми жур­нал и под­нял­ся в свой непри­вет­ли­вый номер.

Когда сгу­сти­лись сумер­ки, я зажег туск­лую лам­поч­ку над изго­ло­вьем деше­вой желез­ной кро­ва­ти и поста­рал­ся устро­ить­ся поуют­нее, что­бы про­дол­жить нача­тое чте­ние. Я чув­ство­вал, что целе­со­об­раз­нее отвлечь разум чем-то ней­траль­ным, ибо вряд ли сто­и­ло раз­мыш­лять над урод­ством это­го ста­ро­го, умо­по­мра­чен­но­го горо­да, в то вре­мя как я все еще нахо­жусь в его пре­де­лах. Безум­ный анек­дот, рас­ска­зан­ный ста­рым пьян­чуж­кой, вряд ли мог наве­ять при­ят­ные сно­ви­де­ния, и я ста­рал­ся не вызы­вать в памя­ти образ его диких водя­ни­стых глаз.

Не сле­до­ва­ло так­же вспо­ми­нать о зано­че­вав­шем в «Гилм­эн-хаус» фаб­рич­ном инспек­то­ре и голо­сах ноч­ных гости­нич­ных оби­та­те­лей, како­вую исто­рию рас­ска­зал мне билет­ный кас­сир в Нью­бе­ри­пор­те, и об ужас­нув­шем меня лице под тиа­рой в чер­ном про­еме цер­ков­ной две­ри. Мне было бы лег­че удер­жать­ся от этих тре­вож­ных мыс­лей, не будь мой номер таким отвра­ти­тель­но затх­лым. Но он ока­зал­ся имен­но таким, и эта гибель­ная затх­лость, чудо­вищ­но сме­ши­ва­ясь с город­ской рыбьей вонью, навяз­чи­во фоку­си­ро­ва­ла мыс­ли на теме смер­ти и раз­ло­же­ния. Бес­по­ко­и­ло еще одно – отсут­ствие на две­ри номе­ра задвиж­ки. Она явно была здесь, на что ука­зы­ва­ли остав­ши­е­ся от нее сле­ды, при­чем с при­зна­ка­ми совсем недав­не­го ее устра­не­ния! Это было про­тив пра­вил, хотя чего еще ожи­дать от подоб­но­го заве­де­ния? Обыс­кав ком­на­ту, я обна­ру­жил на пла­тя­ном шка­фу задвиж­ку того же раз­ме­ра, если судить по отмет­кам на две­ри. Испы­тав облег­че­ние, я занял­ся водво­ре­ни­ем ско­бя­ной при­над­леж­но­сти на ее закон­ное место с помо­щью пор­та­тив­но­го набо­ра из трех инстру­мен­тов, вклю­чая отверт­ку, кото­рый дер­жал на коль­це с клю­ча­ми. Задвиж­ка иде­аль­но подо­шла, и я почув­ство­вал себя спо­кой­нее. Не то что­бы я дей­стви­тель­но ост­ро ощу­щал ее необ­хо­ди­мость, но сей сим­вол охра­не­ния мож­но было толь­ко при­вет­ство­вать в той обста­нов­ке, что меня окру­жа­ла. Име­лось еще по задвиж­ке на обе­их внут­рен­них две­рях, соеди­няв­ших номе­ра меж­ду собой; я их про­ве­рил и запер.

Раз­де­вать­ся я не стал и решил пока почи­тать, а перед сном снять лишь пиджак, ворот­ни­чок и туфли. Достав из сак­во­я­жа кар­ман­ный фона­рик, я запих­нул его в кар­ман брюк на тот слу­чай, если проснусь в тем­но­те и надо будет посмот­реть на часы. Дре­мо­та, одна­ко, не шла; и когда я пре­рвал ход сво­их раз­мыш­ле­ний, то с тре­во­гой обна­ру­жил, что под­со­зна­тель­но вслу­ши­ва­юсь в нечто – нечто такое, что ужа­са­ет меня и чему я не могу подо­брать назва­ния. Вид­но, исто­рия того инспек­то­ра затро­ну­ла мое вооб­ра­же­ние гораз­до силь­нее, чем я думал. Я опять попы­тал­ся читать, но вско­ре убе­дил­ся, что не вос­при­ни­маю про­чи­тан­ное.

Через какое-то вре­мя мне пока­за­лось, что на лест­ни­цах и в кори­до­ре раз­да­ют­ся отдель­ные скри­пы, похо­жие на шаги, – воз­мож­но, в оте­ле появи­лись новые посто­яль­цы. Не слы­ша­лось, одна­ко, ни одно­го голо­са, а сам скрип был каким-то уж очень осто­рож­ным. Все это мне не понра­ви­лось, и я засо­мне­вал­ся: сто­ит ли вооб­ще ложить­ся спать? Город насе­лен доволь­но стран­ны­ми людь­ми, и здесь уже несколь­ко раз про­па­да­ли при­ез­жие. Не одна ли это из тех гости­ниц, где путе­ше­ствен­ни­ков лиша­ют жиз­ни из-за кошель­ка? Прав­да, я не выгля­дел бога­чом. А может, город­ские жите­ли дей­стви­тель­но так нена­ви­дят любо­пыт­ству­ю­щих визи­те­ров? Не мой ли слиш­ком при­сталь­ный осмотр досто­при­ме­ча­тель­но­стей с поми­нут­ным загля­ды­ва­ни­ем в кар­ту воз­бу­дил столь недру­же­люб­ное вни­ма­ние? Или я про­сто слиш­ком пере­нерв­ни­чал, если поз­во­ляю слу­чай­ным скри­пам вверг­нуть себя в подоб­но­го рода раз­мыш­ле­ния. Как бы то ни было, я пожа­лел, что не имею при себе ору­жия.

Нако­нец, испы­ты­вая уста­лость, в кото­рой, одна­ко, не было и наме­ка на сон­ли­вость, я запер дверь на ключ, закрыл задвиж­ку, выклю­чил свет и как был – в пиджа­ке, ворот­нич­ке и ботин­ках – бро­сил­ся на жест­кое неров­ное ложе. Любой сла­бый ноч­ной шорох в тем­но­те казал­ся пре­уве­ли­чен­ным, и меня захлест­ну­ло тече­ние вдвойне непри­ят­ных мыс­лей. Я уже корил себя, что пога­сил свет, одна­ко слиш­ком устал, что­бы под­ни­мать­ся и сно­ва вклю­чать его. Затем, после дол­гой, порож­да­ю­щей страх пау­зы и воз­об­но­вив­ше­го­ся поскри­пы­ва­ния на лест­ни­це и в кори­до­ре, про­зву­чал этот тихий звук, в про­ис­хож­де­нии кото­ро­го невоз­мож­но было оши­бить­ся, – звук, явив­ший­ся пагуб­ным под­твер­жде­ни­ем всех моих мрач­ных пред­чув­ствий. Ни малей­шей тени сомне­ния, к зам­ку моей две­ри – осто­рож­но, воро­ва­то, неуве­рен­но – при­ме­ря­лись клю­чом.

Уло­вив этот сиг­нал опас­но­сти, я, как ни стран­но, почув­ство­вал себя гораз­до спо­кой­нее по срав­не­нию с преды­ду­щи­ми неопре­де­лен­ны­ми стра­ха­ми. Хоть и без вес­ких при­чин, но я зара­нее был наче­ку, и в ситу­а­ции реаль­ной угро­зы, чем бы она ни обер­ну­лась, это ста­ло моим пре­иму­ще­ством. Тем не менее пере­ход от смут­ных пред­по­ло­же­ний к тре­вож­ной реаль­но­сти был шоки­ру­ю­щим. Теперь выяс­ни­лось, что про­ис­хо­дя­щее – не плод мое­го вооб­ра­же­ния. Зло­ве­щая угро­за ста­ла един­ствен­ным, о чем я мог думать, и я замер в пол­ной непо­движ­но­сти, ожи­дая сле­ду­ю­щих дей­ствий незва­но­го гостя. После пер­вой попыт­ки осто­рож­ный скре­бу­щий звук пре­кра­тил­ся, и я услы­шал, как кто-то вошел в номер север­нее мое­го, отпе­рев его клю­чом и затем тихонь­ко попро­бо­вав смеж­ную дверь. Задвиж­ка с моей сто­ро­ны была закры­та, и я услы­шал скрип пола, когда кра­ду­щий­ся поки­дал номер. Спу­стя немно­го вре­ме­ни послы­шал­ся дру­гой тихий харак­тер­ный звук, и я понял, что номер южнее мое­го тоже посе­ти­ли. Опять осто­рож­ная попыт­ка открыть смеж­ную дверь, и опять скрип пола при отступ­ле­нии. На этот раз шаги уда­ли­лись по хол­лу и вниз по лест­ни­це: оче­вид­но, вор понял, что задвиж­ки на две­рях в поряд­ке, и оста­вил свои попыт­ки – по край­ней мере, на вре­мя.

Быст­ро­та, с кото­рой я при­сту­пил к пла­ни­ро­ва­нию сво­их даль­ней­ших дей­ствий, пока­зы­ва­ла, что под­со­зна­тель­но я, долж­но быть, уже дав­но нащу­пы­вал воз­мож­ные вари­ан­ты спа­се­ния. С само­го нача­ла было понят­но, что попыт­ки про­ник­но­ве­ния в номер озна­ча­ли опас­ность, с кото­рой луч­ше не встре­чать­ся лицом к лицу; поэто­му оста­ва­лось лишь уно­сить ноги, и чем быст­рее, тем луч­ше. Мне надо было не меш­кая бежать из это­го оте­ля каки­ми угод­но путя­ми, но толь­ко не по кори­до­ру и не по лест­ни­це.

Бес­шум­но под­няв­шись, я зажег, фона­рик и щелк­нул выклю­ча­те­лем над кро­ва­тью, наме­ре­ва­ясь отобрать и рас­пи­хать по кар­ма­нам кое-какие вещи, посколь­ку сак­во­яж решил бро­сить. Свет, одна­ко, не зажег­ся похо­же, элек­три­че­ство было отклю­че­но. Оче­вид­но, зага­доч­ный заго­вор про­тив меня осу­ществ­лял­ся с раз­ма­хом. Пока я сто­ял в раз­ду­мье, все еще дер­жа руку на бес­по­лез­ном теперь выклю­ча­те­ле, до слу­ха мое­го донес­ся при­глу­шен­ный скрип на ниж­нем эта­же, и мне пока­за­лось, что я раз­ли­чаю тихий раз­го­вор. Мину­ту спу­стя я уже усо­мнил­ся, что зву­ки вни­зу были голо­са­ми, ибо хрип­лые взла­и­ва­ния и неопре­де­лен­но-одно­слож­ные ква­ка­нья мало похо­ди­ли на обыч­ную чело­ве­че­скую речь. Затем я поду­мал, что имен­но такие зву­ки, веро­ят­но, слы­шал фаб­рич­ный инспек­тор, ночуя в этом омер­зи­тель­ном вет­хом зда­нии.

Рас­пи­хав при све­те фона­ри­ка все необ­хо­ди­мое по кар­ма­нам, я надел шля­пу и на цыпоч­ках подо­шел к окнам, что­бы иссле­до­вать воз­мож­но­сти спус­ка. В нару­ше­ние штат­ных пра­вил без­опас­но­сти, пожар­ной лест­ни­цы на этой сто­роне оте­ля не ока­за­лось; окна мое­го номе­ра выхо­ди­ли во двор, от булыж­ной мосто­вой кото­ро­го меня отде­ля­ли еще три эта­жа. Одна­ко спра­ва и сле­ва к оте­лю при­мы­ка­ли древ­ние кир­пич­ные построй­ки; их наклон­ные кров­ли под­хо­ди­ли вплот­ную к гости­нич­ной стене, под­ни­ма­ясь почти до уров­ня мое­го чет­вер­то­го эта­жа. Что­бы достичь одной из этих крыш, я дол­жен был ока­зать­ся в двух номе­рах от сво­е­го – в одном слу­чае север­нее, в дру­гом южнее, – и я при­ки­нул мои шан­сы на подоб­ное пере­ме­ще­ние. Не сле­до­ва­ло рис­ко­вать, появ­ля­ясь в кори­до­ре, где мои шаги опре­де­лен­но будут услы­ша­ны и где труд­но­сти с попа­да­ни­ем в нуж­ный мне номер могут ока­зать­ся непре­одо­ли­мы­ми. Мое про­дви­же­ние, если оно вооб­ще воз­мож­но, долж­но было про­ис­хо­дить через менее проч­ные внут­рен­ние две­ри меж­ду номе­ра­ми, зам­ки и задвиж­ки кото­рых я мог сорвать, тара­ня дверь пле­чом, – в том слу­чае, конеч­но, если она откры­ва­ет­ся от меня. Я решил, что это воз­мож­но, бла­го­да­ря рахи­тич­ной при­ро­де дома и устрой­ству его зам­ков и запо­ров; но было ясно одно – бес­шум­но это­го сде­лать не удаст­ся. Вся надеж­да была на быст­ро­ту моих дей­ствий: надо было выбрать­ся в окно преж­де, чем пре­сле­до­ва­те­ли раз­бе­рут­ся в про­ис­хо­дя­щем и вой­дут из кори­до­ра в ту ком­на­ту, из кото­рой я соби­рал­ся совер­шить пры­жок. Свою наруж­ную дверь я забар­ри­ка­ди­ро­вал шка­фом, ста­ра­ясь про­из­во­дить как мож­но мень­ше шума при его пере­ме­ще­нии.

Я пони­мал, что мои шан­сы весь­ма незна­чи­тель­ны, и был готов к любой неожи­дан­но­сти. Даже попа­да­ние на сосед­нюю кры­шу не гаран­ти­ро­ва­ло успе­ха, ибо нуж­но было еще спу­стить­ся на зем­лю и выбрать­ся из горо­да. Одно бла­го­во­ли­ло мне – вет­хость стро­и­тель­ных кон­струк­ций и мно­же­ство слу­хо­вых окон, зия­ю­щих чер­но­той на каж­дой из сосед­них крыш. Сооб­ра­зив с помо­щью кар­ты юно­го бака­лей­щи­ка, что наи­луч­шим марш­ру­том бег­ства из горо­да будет южное направ­ле­ние, я осмот­рел дверь в номер, рас­по­ло­жен­ный южнее. Она откры­ва­лась на меня. Открыв задвиж­ку и обна­ру­жив, что с той сто­ро­ны дверь запер­та, я понял, что это пре­пят­ствие мне не одо­леть. Отка­зав­шись от южно­го направ­ле­ния, я осто­рож­но при­дви­нул к этой две­ри кро­вать для сдер­жи­ва­ния ата­ки, кото­рую поз­же мог­ли пред­при­нять из сосед­не­го номе­ра. Дверь на север откры­ва­лась от меня, и, хотя про­вер­ка пока­за­ла, что с дру­гой сто­ро­ны она запер­та на замок или задвиж­ку, я понял: ухо­дить надо через нее. Если удаст­ся достичь кров­ли кор­пу­са, выхо­дя­ще­го дру­гой сто­ро­ной на Пейн-стрит, и успеш­но спу­стить­ся на зем­лю, я, веро­ят­но, смо­гу дво­ра­ми добрать­ся до Вашинг­тон- или Бэйтс-стрит – или же вый­ду на Пейн-стрит и, повер­нув на юг, вско­ре ока­жусь на той же Вашинг­тон-стрит. В любом слу­чае я дол­жен был попасть на Вашинг­тон-стрит и как мож­но быст­рее поки­нуть рай­он Таун-сквер. При этом жела­тель­но избе­гать Пейн-стрит, посколь­ку пожар­ное депо там мог­ло быть откры­то всю ночь. Раз­мыш­ляя обо всем этом, я смот­рел на про­сти­ра­ю­ще­е­ся пере­до мной неопрят­ное море раз­ру­шен­ных кро­вель, зали­тое све­том уже пошед­шей на убыль луны. Спра­ва пано­ра­му рас­се­ка­ло чер­ное устье реки, зажа­тое с двух сто­рон забро­шен­ны­ми фаб­рич­ны­ми кор­пу­са­ми и желез­но­до­рож­ной стан­ци­ей. Далее в той сто­роне тяну­лись полот­но ржа­вой желез­ной доро­ги и шос­се на Ров­лей, про­хо­див­шие по плос­кой боло­ти­стой мест­но­сти с ост­ров­ка­ми кустар­ни­ка и сухой высо­кой тра­вы. Сле­ва и немно­го бли­же, на изре­зан­ной рука­ва­ми реки при­го­род­ной мест­но­сти, беле­ла в лун­ном све­те узкая доро­га на Ипсвич. Един­ствен­ное, чего я не мог видеть со сво­ей сто­ро­ны оте­ля, так это южный марш­рут на Арк­хем, кото­рый был пред­по­чти­тель­нее всех про­чих. Пока меня одо­ле­ва­ли сомне­ния и раз­ду­мья, неяс­ные шумы вни­зу усту­пи­ли место новым и более тяже­лым скри­пам на лест­ни­це. Дро­жа­щее мер­ца­ние све­та появи­лось во фра­му­ге над две­рью, а дос­ки кори­дор­но­го пола засто­на­ли под непо­мер­ной тяже­стью. Послы­ша­лись неопре­де­лен­ные бор­мо­чу­щие зву­ки, кото­рые сме­нил рез­кий стук в наруж­ную дверь мое­го номе­ра.

С мину­ту я про­сто­ял, зата­ив дыха­ние. Каза­лось, про­шла веч­ность, и как-то вдруг и сра­зу тош­но­твор­ная рыбья вонь про­ник­ла в атмо­сфе­ру мое­го номе­ра. Затем стук повто­рил­ся еще гром­че и настой­чи­вее. Я понял, что вре­мя дей­ствий наста­ло, и, открыв задвиж­ку север­ной внут­рен­ней две­ри, при­го­то­вил­ся ее про­та­ра­нить. Стук уси­лил­ся, и я наде­ял­ся, что этот гро­хот пере­кро­ет шум от моих дей­ствий. Начав при­ступ, я нано­сил левым пле­чом все новые и новые уда­ры в двер­ную филен­ку, не чув­ствуя боли. Дверь сопро­тив­ля­лась упор­нее, чем я ожи­дал, но и я не сда­вал­ся. А шум воз­ле внеш­ней две­ри все нарас­тал.

Нако­нец дверь под­да­лась, но с таким трес­ком, что я понял: непри­я­тель мог это слы­шать. Тот­час стук сна­ру­жи пере­рос в безум­ный гро­хот, а в хол­ле воз­ле две­рей номе­ров по обе сто­ро­ны от мое­го зло­ве­ще загре­ме­ли клю­чи. Ворвав­шись в толь­ко что откры­тый смеж­ный номер, я успел, преж­де чем замок внеш­ней две­ри отпер­ли, закрыть ее на задвиж­ку; но, едва сде­лав это, услы­шал, что к наруж­ной две­ри сле­ду­ю­ще­го номе­ра – того, из чьих окон я наде­ял­ся спрыг­нуть на ниж­нюю кров­лю, – тоже при­ме­ря­лись клю­чом.

В какой-то момент я почув­ство­вал пол­ное отча­я­ние: номер, в кото­ром я нахо­дил­ся, упо­до­бил­ся ловуш­ке, ибо его окна не под­хо­ди­ли для моей зада­чи. Вол­на ужа­са ока­ти­ла меня, когда в луче фона­ри­ка я мель­ком уви­дел сле­ды, остав­лен­ные на пыль­ном полу незва­ным гостем, пытав­шим­ся недав­но открыть мою дверь из это­го номе­ра. Затем с отча­я­ни­ем обре­чен­но­го я бро­сил­ся к две­ри нуж­но­го мне номе­ра, что­бы про­рвать­ся туда и запе­реть задвиж­ку внеш­ней две­ри, пока ее не откры­ли из кори­до­ра.

Тут мне повез­ло, ибо наме­чен­ная к ата­ке дверь была не толь­ко не запер­та, но даже при­от­кры­та. Вой­дя в номер, я сра­зу мет­нул­ся к наруж­ной две­ри и при­жал ее коле­ном и пле­чом как раз в тот момент, когда она нача­ла отво­рять­ся внутрь. Дей­ствие это ока­за­лось весь­ма свое­вре­мен­ным, ибо мне уда­лось захлоп­нуть дверь и закрыть плот­но подо­гнан­ную задвиж­ку, потом я сде­лал это и с две­рью, в кото­рую толь­ко что вошел. Не успев тол­ком пере­ве­сти дыха­ние, я услы­шал, что уда­ры в две дру­гие две­ри ослаб­ли, зато нача­лась уси­лен­ная воз­ня за той боко­вой две­рью мое­го номерa, кото­рую я ранее под­пер кро­ва­тью. Оче­вид­но, боль­шая часть пре­сле­до­ва­те­лей вошла в южный номер и пред­при­ня­ла мас­си­ро­ван­ную флан­го­вую ата­ку. В тот же миг скре­жет клю­ча в зам­ке донес­ся от внеш­ней две­ри север­но­го номе­ра, и я понял, что глав­ная опас­ность теперь исхо­дит отту­да.

Север­ная внут­рен­няя дверь была широ­ко откры­та, но вре­ме­ни на то, что­бы добрать­ся до отпи­ра­е­мой из кори­до­ра две­ри сле­ду­ю­ще­го номе­ра, уже не оста­ва­лось. Все, что я мог сде­лать, это закрыть и запе­реть на задвиж­ку внут­рен­нюю дверь, так же как и дверь напро­тив: одну забар­ри­ка­ди­ро­вав кро­ва­тью, дру­гую комо­дом, – а к наруж­ной две­ри пере­та­щить умы­валь­ник. Пони­мая всю нена­деж­ность этих укреп­ле­ний, я все же наде­ял­ся с их помо­щью выиг­рать вре­мя, что­бы успеть вылез­ти из окна и спрыг­нуть на кры­шу кор­пу­са, выхо­дя­ще­го на Пейн-стрит. Но даже в этот напря­жен­ней­ший момент более все­го ужа­сал­ся я не оче­вид­ной сла­бо­сти сво­их обо­ро­ни­тель­ных соору­же­ний. Самым пуга­ю­щим было то, что мои пре­сле­до­ва­те­ли, кро­ме каких-то отвра­ти­тель­ных пых­те­ний, хрю­ка­ний и при­глу­шен­ных, со стран­ны­ми интер­ва­ла­ми, взла­и­ва­ний, за все вре­мя не изда­ли ни еди­но­го чле­но­раз­дель­но­го зву­ка.

Когда, покон­чив с пере­движ­кой мебе­ли, я бро­сил­ся к окнам, из кори­до­ра донес­ся ужа­са­ю­щий топот в сто­ро­ну номе­ра, нахо­див­ше­го­ся север­нее меня, а шум в южном номе­ре стих. Вид­но, боль­шин­ство моих пре­сле­до­ва­те­лей реши­ли скон­цен­три­ро­вать силы про­тив сла­бой внут­рен­ней две­ри, кото­рую, как они дума­ли, им лег­че будет выло­мать. Лун­ный свет играл вни­зу, на конь­ке кры­ши, и я уви­дел, что из-за кру­тиз­ны ска­та, на кото­рый мне нуж­но было попасть, пры­жок пред­сто­ит весь­ма рис­ко­ван­ный.

Оце­нив ситу­а­цию, я выбрал более южное из двух окон, пла­ни­руя при­зем­лить­ся на ска­те кров­ли побли­же к слу­хо­во­му окош­ку. Внут­ри это­го обвет­ша­ло­го кир­пич­но­го кор­пу­са тоже мог­ли ока­зать­ся пре­сле­до­ва­те­ли; но я наде­ял­ся на удач­ный спуск, а там, про­крав­шись зате­нен­ным дво­ром, я смо­гу добрать­ся до Вашинг­тон-стрит и выскольз­нуть из горо­да в южном направ­ле­нии. Стук во внут­рен­нюю дверь север­но­го номе­ра стал теперь про­сто ужа­са­ю­щим, и я видел, что сла­бые двер­ные пане­ли начи­на­ют рас­трес­ки­вать­ся. Оса­ждав­шие, оче­вид­но, при­нес­ли какой-то тяже­лый пред­мет и исполь­зо­ва­ли его как таран. Кро­вать, одна­ко, пока дер­жа­лась, так что мой шанс еще не был поте­рян. Откры­вая окно, я обра­тил вни­ма­ние на тяже­лые бар­хат­ные пор­тье­ры, укреп­лен­ные на пере­кла­дине с помо­щью мед­ных колец, а так­же на боль­шой крюк для ста­вен, тор­чав­ший с внеш­ней сто­ро­ны. Уви­дев сред­ство избе­жать опас­но­го прыж­ка, я дер­нул что есть силы и сорвал што­ры со всей кре­пеж­ной арма­ту­рой, а затем быст­ро заце­пил пару колец за крюк и пере­ки­нул пор­тье­ру нару­жу. Тяже­лые склад­ки достиг­ли кры­ши, при­мы­ка­ю­щей к стене оте­ля, а коль­ца и крюк каза­лись доста­точ­но проч­ны­ми, что­бы выдер­жать вес мое­го тела. Таким вот обра­зом, выбрав­шись из окна и спу­стив­шись по импро­ви­зи­ро­ван­ной верев­ке на кры­шу, я навсе­гда оста­вил поза­ди киша­щее ужа­са­ми зда­ние «Гилм­эн­ха­ус».

Я при­зем­лил­ся на рас­хля­бан­ный шифер кру­той кров­ли и бла­го­по­луч­но достиг чер­но­го про­ема слу­хо­во­го окна, умуд­рив­шись при этом не поскольз­нуть­ся. Взгля­нув вверх, на поки­ну­тое мною окно, я убе­дил­ся, что в нем все еще тем­но, тогда как север­нее, за полу­об­ва­лив­ши­ми­ся баш­ня­ми и кров­ля­ми, зло­ве­ще све­ти­лись огни в рези­ден­ции Орде­на Даго­на, а так­же в быв­ших бап­тист­ской и кон­гре­га­ци­о­на­лист­ской церк­вях – вос­по­ми­на­ние о послед­ней заста­ви­ло меня содрог­нуть­ся. Вни­зу, во дво­ре, как буд­то нико­го не было, и я пона­де­ял­ся, что успею сбе­жать до того, как под­ни­мет­ся общая тре­во­га. Посве­тив фона­ри­ком в слу­хо­вое окно, лест­ни­цы я не уви­дел, но там было невы­со­ко, так что я повис на руках и спрыг­нул на пыль­ный пол чер­дач­но­го поме­ще­ния, загро­мож­ден­но­го ящи­ка­ми и боч­ка­ми.

Место выгля­де­ло омер­зи­тель­но, но об этом я уже не заду­мы­вал­ся, а быст­ро взгля­нул на часы – вре­ме­ни было два часа попо­лу­но­чи – и при све­те фона­ри­ка отыс­кал лест­ни­цу. Сту­пе­ни скри­пе­ли, но звук не казал­ся слиш­ком гром­ким, и, мино­вав захлам­лен­ный вто­рой этаж, я спу­стил­ся вниз. Пер­вый этаж был пуст, и лишь эхо отве­ча­ло моим шагам. Нако­нец я уви­дел в кон­це хол­ла сла­бо све­тя­щий­ся пря­мо­уголь­ник двер­но­го про­ема – выход на Пейн-стрит. Избрав дру­гой путь, я обна­ру­жил зад­нюю дверь, тоже откры­тую, и, мигом пре­одо­лев пять камен­ных сту­пе­ней, выбе­жал на порос­шую тра­вой булыж­ную мосто­вую дво­ра.

Лун­ный свет сюда не про­ни­кал, но я и без фона­ри­ка раз­ли­чал свой путь. Неко­то­рые окна в «Гилм­эн-хаус» были сла­бо осве­ще­ны; отту­да едва доно­сил­ся какой-то шум. Кра­ду­чись я про­брал­ся к той сто­роне, что выхо­ди­ла на Вашинг­тон-стрит, заме­тил несколь­ко откры­тых две­рей и выбрал бли­жай­шую. Добрав­шись по тем­но­му кори­до­ру до про­ти­во­по­лож­но­го кон­ца зда­ния, я уви­дел, что дверь на ули­цу здесь зако­ло­че­на. Решив про­ве­рить дру­гой выход, я на ощупь дви­нул­ся назад, в сто­ро­ну дво­ра, но вско­ре, при­бли­зив­шись к двер­но­му про­ему, оста­но­вил­ся.

Из откры­той две­ри «Гилм­эн-хаус» изли­ва­лась огром­ная тол­па, состо­яв­шая из существ очень стран­ных очер­та­ний; фона­ри кача­лись во мра­ке, и мерз­кие ква­ка­ю­щие голо­са обме­ни­ва­лись вос­кли­ца­ни­я­ми, в кото­рых не было ниче­го похо­же­го на англий­скую речь. Фигу­ры дви­га­лись неуве­рен­но, и я, к сво­е­му облег­че­нию, понял, что они не зна­ют, где меня искать; но сам вид этих тва­рей и их неук­лю­жая шар­ка­ю­щая поход­ка вызва­ли во мне содро­га­ние. Более все­го меня потряс­ло появ­ле­ние одно­го из этих существ, обла­чен­но­го в какую-то хла­ми­ду и увен­чан­но­го хоро­шо мне зна­ко­мой высо­кой тиа­рой. Тва­ри раз­бре­лись по все­му дво­ру, и я начал тихо пани­ко­вать. Что, если я так и не най­ду без­опас­но­го выхо­да на ули­цу? Рыбий запах был столь тош­но­тво­рен, что я боял­ся лишить­ся чувств. Вер­нув­шись в холл, я отту­да про­ник в пустое поме­ще­ние с окна­ми, плот­но закры­ты­ми став­ня­ми, но без окон­ных пере­пле­тов. Посве­тив фона­ри­ком, я уви­дел, что став­ни мож­но открыть, и уже в сле­ду­ю­щую мину­ту выбрал­ся нару­жу, осто­рож­но при­тво­рив их за собой. Теперь я нахо­дил­ся на Вашинг­тон-стрит и в дан­ную мину­ту не видел ни живо­го суще­ства, ни све­та, за исклю­че­ни­ем лун­но­го. Одна­ко в отда­ле­нии раз­да­ва­лись зву­ки хрип­лых голо­сов и свое­об­раз­но­го, непо­хо­же­го на чело­ве­че­ские шаги, топо­та. Нель­зя было терять ни секун­ды. Я при­мер­но знал направ­ле­ние, а улич­ные фона­ри, по сча­стью, не горе­ли, что лун­ны­ми ноча­ми не ред­кость в эко­но­мя­щих на всем про­вин­ци­аль­ных горо­диш­ках. С юга исхо­ди­ли какие-то зву­ки, но я не изме­нил наме­ре­ния бежать в ту сто­ро­ну. Мно­же­ство зия­ю­щих мра­ком двер­ных про­емов мог­ли при­ютить меня на тот слу­чай, если я встре­чу кого-то из пре­сле­до­ва­те­лей.

При­жи­ма­ясь к сте­нам домов, я шел быст­ро и бес­шум­но. К тому же, без шля­пы и силь­но рас­тре­пан­ный после побе­га, я не дол­жен был при­влечь осо­бо­го вни­ма­ния како­го-нибудь слу­чай­но­го про­хо­же­го. На Бэйтсстрит я ныр­нул в зия­ю­щую дыру подъ­ез­да и пере­ждал, пока его мину­ют две неук­лю­же воло­ча­щие ноги фигу­ры, после чего воз­об­но­вил дви­же­ние и ско­ро достиг места, где Элиот-стрит наис­кось пере­се­ка­ла Вашинг­тон- и Саут-стрит. Я не бывал здесь преж­де, но пере­кре­сток пред­став­лял­ся весь­ма опас­ным, будучи ярко осве­щен луной. Впро­чем, любой околь­ный путь мог ока­зать­ся еще более гибель­ным. Един­ствен­ное, что оста­ва­лось пред­при­нять, – это откры­то пере­сечь пло­щадь, при­тво­ря­ясь типич­ным воло­ча­щим ноги инс­мут­ским жите­лем и наде­ясь, что нико­го – или хотя бы нико­го из моих пре­сле­до­ва­те­лей – здесь не ока­жет­ся.

Я не знал, каким обра­зом орга­ни­зо­ва­но пре­сле­до­ва­ние и како­ва его насто­я­щая цель. Ощу­ще­ние было такое, что взба­ла­му­чен весь город, но я рас­су­дил, что вести о моем бег­стве из «Гилм­эна» еще не успе­ли рас­про­стра­нить­ся повсе­мест­но. Несо­мнен­но одно – мне надо поско­рее перей­ти с Вашинг­тон-стрит на какую-то дру­гую ули­цу, иду­щую в южном направ­ле­нии, ибо здесь эта бан­да из оте­ля почти навер­ня­ка мог­ла меня высле­дить. В том ста­ром кор­пу­се оста­лись, долж­но быть, мои сле­ды, пока­зав­шие им, в каком месте я выбрал­ся на ули­цу.

Пло­щадь на пере­крест­ке оза­ря­ла луна; пере­до мной пред­ста­ли остан­ки скве­ра, в цен­тре укра­шен­но­го клум­бой в низ­кой желез­ной огра­де. По сча­стью, нико­го вокруг не было, хотя со сто­ро­ны Таун-сквер нарас­тал какой-то жуж­жа­ще-реву­щий звук. Широ­кая Саут-стрит шла к побе­ре­жью слег­ка наклон­но, откры­вая вид на море; я пона­де­ял­ся, что никто не взду­ма­ет полю­бо­вать­ся этим видом в то вре­мя, когда я буду пере­се­кать ее в све­те луны.

Мое про­дви­же­ние пока шло бес­пре­пят­ствен­но; не слы­ша­лось ника­ких новых зву­ков, гово­ря­щих о том, что я обна­ру­жен. Я неволь­но замед­лил шаг и бро­сил взгляд в конец ули­цы, на море, вели­ко­леп­ное в ярком лун­ном сия­нии. Вда­ли, за бере­го­вой лини­ей, неяс­но мая­чи­ли тем­ные очер­та­ния Чер­то­ва рифа, и, гля­дя на него, я не мог не вспом­нить о всех тех омер­зи­тель­ных леген­дах, кото­рых наслу­шал­ся за послед­ние трид­цать четы­ре часа, – леген­дах, изоб­ра­жа­ю­щих эту зазуб­рен­ную ска­лу как истин­ные вра­та в мир непо­сти­жи­мо­го и без­дон­но­го ужа­са. Вдруг, совер­шен­но для меня неожи­дан­но, риф ожи­вил­ся пре­ры­ви­сты­ми вспыш­ка­ми све­та. Вне вся­ких сомне­ний, это были сиг­наль­ные огни, про­бу­див­шие во мне сле­пой ирра­ци­о­наль­ный страх. Мыш­цы мои напряг­лись в пани­че­ской жаж­де бег­ства, но я оста­вал­ся недви­жим бла­го­да­ря под­со­зна­тель­ной осто­рож­но­сти и какой-то гип­но­ти­че­ской зача­ро­ван­но­сти. Тут, вдо­ба­вок ко все­му, на купо­ле «Гилм­эн-хаус», нахо­дя­ще­го­ся север­нее, я заме­тил серию похо­жих све­то­вых вспы­шек, кото­рые не мог­ли быть ничем иным, как ответ­ным сиг­на­лом. Кон­тро­ли­руя свои дви­же­ния и отчет­ли­во пони­мая, как хоро­шо меня ото­всю­ду вид­но, я воз­об­но­вил путь, под­ра­жая шат­кой поход­ке инс­мут­ца, хотя все вре­мя, пока откры­тая Саут-стрит доз­во­ля­ла мне видеть море, не сво­дил глаз с это­го адско­го рифа. Что сие озна­ча­ло – экзо­ти­че­ский риту­ал, при­пи­сы­ва­е­мый мол­вой Чер­то­ву рифу, или же на мрач­ную ска­лу сошла коман­да како­го-то суд­на? Свер­нув нале­во и обо­гнув разо­рен­ный газон, я все еще то и дело огля­ды­вал­ся на полы­ха­ю­щий в при­зрач­ном све­те лет­ней луны оке­ан с его таин­ствен­ны­ми вспыш­ка­ми сиг­наль­ных огней.

Тогда-то я и уви­дел нечто такое, что лиши­ло меня послед­не­го само­об­ла­да­ния и обра­ти­ло в пани­че­ское бег­ство на юг, мимо зия­ю­щих мра­ком двер­ных про­емов и подо­зри­тель­но гла­зе­ю­щих окон­ниц этой кош­мар­но без­люд­ной ули­цы. Ибо, всмот­рев­шись при­сталь­нее, я обна­ру­жил, что осве­щен­ные луною воды меж­ду рифом и бере­гом дале­ко не пустын­ны. Они бук­валь­но кише­ли суще­ства­ми, плы­ву­щи­ми в сто­ро­ну горо­да; и, несмот­ря на свою отда­лен­ность от моря и страш­но взвин­чен­ное состо­я­ние, я раз­гля­дел в плы­ву­щих голо­вах и моло­тя­щих по воде руках нечто столь чуже­род­ное и ненор­маль­ное, что едва ли мож­но сфор­му­ли­ро­вать и вра­зу­ми­тель­но пере­ска­зать.

Мое пани­че­ское бег­ство пре­сек­лось преж­де, чем я успел мино­вать квар­тал, ибо впе­ре­ди сле­ва раз­дал­ся недву­смыс­лен­ный шум пого­ни. Я услы­шал топот, гор­тан­ные кри­ки и каш­ля­ю­щий рокот мото­ра, и все эти зву­ки доно­си­лись с южно­го кон­ца Феде­рал-стрит. Мои пла­ны тот­час пере­ме­ни­лись, ибо, если южное направ­ле­ние было бло­ки­ро­ва­но, мне сле­до­ва­ло най­ти дру­гой спо­соб выбрать­ся из Инс­му­та. Ныр­нув в бли­жай­ший двер­ной про­ем, я пора­до­вал­ся тому, что успел прой­ти зали­тую лун­ным све­том пло­щадь преж­де, чем мои пре­сле­до­ва­те­ли появи­лись на парал­лель­ной ули­це.

Сле­ду­ю­щая мысль уже не доста­ви­ла мне тако­го удо­воль­ствия. Если пого­ня дви­га­лась по сосед­ней ули­це, это еще не зна­чи­ло, что часть пре­сле­до­ва­те­лей не пошла в мою сто­ро­ну. Я не мог это про­ве­рить, но все было явно под­чи­не­но обще­му пла­ну, направ­лен­но­му на пре­се­че­ние мое­го бег­ства. Исхо­дить в любом слу­чае сле­до­ва­ло из того, что все доро­ги, веду­щие из Инс­му­та, взя­ты под кон­троль, ибо точ­но­го мое­го марш­ру­та они все-таки не зна­ют. А если это так, то неуже­ли я обре­чен выби­рать­ся из горо­да, минуя все доро­ги и про­дви­га­ясь по забо­ло­чен­ной и изре­зан­ной реч­ны­ми про­то­ка­ми мест­но­сти? На какой-то момент у меня закру­жи­лась голо­ва – и от пол­ней­шей без­на­деж­но­сти, и от быст­ро рас­про­стра­няв­шей­ся, все­про­ни­ка­ю­щей рыбьей вони. Но тут я вспом­нил о забро­шен­ной желез­но­до­рож­ной вет­ке на Ров­лей, порос­шая вере­ском зем­ля­ная насыпь кото­рой тяну­лась к севе­ру от раз­ру­шен­ной стан­ции. Похо­же, это был един­ствен­ный шанс: мест­ным жите­лям вряд ли при­дет в голо­ву, что бег­лец, если он не поме­шан­ный, избе­рет наи­бо­лее труд­но­про­хо­ди­мый из всех марш­ру­тов. Я при­пом­нил вид из гости­нич­но­го окна и понял, как мне надо про­дви­гать­ся. Доро­га на Ров­лей в самом ее нача­ле хоро­шо про­смат­ри­ва­лась с высо­ких мест в горо­де; но этот уча­сток мож­но было пре­одо­леть полз­ком, через зарос­ли кустар­ни­ка. В любом слу­чае, это был мой един­ствен­ный шанс на спа­се­ние, так что при­хо­ди­лось риск­нуть.

Зай­дя вглубь зда­ния, я еще раз при све­те фона­ри­ка све­рил­ся с кар­той-схе­мой юно­го бака­лей­щи­ка. Пер­во­оче­ред­ная зада­ча заклю­ча­лась в том, что­бы достичь ста­рой желез­ной доро­ги; и я опре­де­лил, что без­опас­нее все­го дви­гать­ся туда через Бэб­сон-стрит, затем на запад, к Лафай­ет-стрит, оги­бая откры­тые места, вро­де той пло­ща­ди, что я пере­сек ранее. Далее надо было дви­гать­ся сна­ча­ла в север­ном, потом в запад­ном направ­ле­нии, зиг­за­го­об­раз­но – через Лафайет‑, Бэйтс‑, Адамс- и Бэнк-стрит, – а затем по краю реч­ной тес­ни­ны вый­ти к желез­но­до­рож­ной стан­ции, кото­рую я видел из окна. При­чи­на, по кото­рой я решил про­дви­гать­ся к Бэб­сон-стрит подоб­ным обра­зом, состо­я­ла в том, что необ­хо­ди­мо было избе­гать не толь­ко откры­тых мест, но и широ­ких улиц вро­де Саут-стрит.

В соот­вет­ствии с новым марш­ру­том я пере­шел на пра­вую сто­ро­ну ули­цы, что­бы круж­ным путем неза­мет­но про­красть­ся на Бэб­сон-стрит. Шум на Феде­рал-стрит все еще про­дол­жал­ся, и, когда я огля­нул­ся, мне пока­за­лось, что воз­ле зда­ния, в кото­ром я толь­ко что пря­тал­ся, мер­ца­ет свет. В стра­хе уда­лив­шись от Вашинг­тон-стрит и перей­дя на тихую рыс­цу, я наде­ял­ся, что не наткнусь на чей-нибудь слиш­ком вни­ма­тель­ный взгляд. На одном из пере­крест­ков Бэб­сон-стрит я встре­во­жил­ся, уви­дев, что один из домов все еще оби­та­ем, о чем сви­де­тель­ство­ва­ли зана­вес­ки на окнах; но в окнах этих не было све­та, и я про­шел мимо без при­клю­че­ний. На пере­се­че­нии Бэб­сон- и Феде­рал-стрит, где мои пре­сле­до­ва­те­ли вполне мог­ли меня обна­ру­жить, я ста­рал­ся как мож­но бли­же при­жи­мать­ся к пере­ко­шен­ным сте­нам и два­жды пря­тал­ся в двер­ных про­емах, сто­и­ло толь­ко появить­ся како­му-то подо­зри­тель­но­му шуму. Откры­тое место впе­ре­ди, обшир­ное и ярко осве­щен­ное луной, в мой марш­рут не вхо­ди­ло, так что не было нуж­ды его пере­се­кать. Во вре­мя сво­ей вто­рой оста­нов­ки я вновь услы­шал неопре­де­лен­ные зву­ки и, осто­рож­но выгля­нув из укры­тия, уви­дел авто­мо­биль, про­мчав­ший­ся через пло­щадь в сто­ро­ну Элиот-стрит, схо­див­шу­ю­ся здесь с Бэб­сон- и Лафай­ет-стрит.

Когда я оста­но­вил­ся, задох­нув­шись от рыбьей вони, вновь нахлы­нув­шей после корот­кой пере­дыш­ки, то уви­дел целую бан­ду неук­лю­жих, при­па­да­ю­щих к зем­ле существ, тол­ку­щих­ся и с тру­дом воло­ча­щих ноги. Это, ско­рее все­го, была груп­па, сле­дя­щая за доро­гой на Ипсвич, так как эта трас­са явля­лась про­дол­же­ни­ем Элиот-стрит. Двое из тех, кого я мель­ком уви­дел, были обла­че­ны в широ­кие ман­тии, а один увен­чан тиа­рой, блед­но сияв­шей в лун­ном све­те. Отвра­ще­ние вызы­вал не толь­ко вид, но и сама поход­ка это­го суще­ства – мне пока­за­лось, что оно не то что­бы шага­ло, а как-то неле­по, по-лягу­ша­чьи под­пры­ги­ва­ло.

Нако­нец пре­сле­до­ва­те­ли про­во­лок­лись мимо, и я про­дол­жил свой путь, свер­нув на Лафай­ет-стрит и быст­ро перей­дя Элиот-стрит в стра­хе, что кто-нибудь из хво­ста неле­пой про­цес­сии, кото­рая все еще тащи­лась по тро­туа­ру, огля­нет­ся. Со сто­ро­ны Таун-сквер доно­си­лись отда­лен­ные скри­пя­щие и сту­ка­ю­щие зву­ки, но мой оче­ред­ной рывок обо­шел­ся без при­клю­че­ний. Теперь надо было пере­сечь широ­кую и зали­тую лун­ным све­том Саут-стрит с ее тре­кля­тым видом на море. Здесь я буду весь на виду, и отстав­шие от про­цес­сии на Элиот-стрит могут невзна­чай обер­нуть­ся и заме­тить меня. В послед­ний момент я решил, что луч­ше замед­лить­ся и пой­ти, как преж­де, изоб­ра­жая обыч­но­го инс­мут­ско­го жите­ля, при­во­ла­ки­ва­ю­ще­го ноги.

Когда опять открыл­ся вид на вод­ное про­стран­ство – на этот раз спра­ва от меня, – я коле­бал­ся, сто­ит ли вооб­ще смот­реть в ту сто­ро­ну. Усто­ять, одна­ко, я не смог и, ста­ра­тель­но шар­кая на ту сто­ро­ну ули­цы, где было потем­нее, иско­са бро­сил взгляд в сто­ро­ну моря. Ника­ко­го суд­на, про­тив мое­го ожи­да­ния, там не ока­за­лось. Зато я уви­дел неболь­шую весель­ную лод­ку, плыв­шую в сто­ро­ну забро­шен­но­го при­ча­ла и нагру­жен­ную чем-то гро­мозд­ким, накры­тым бре­зен­том. Ее греб­цы, хотя и смут­но раз­ли­чи­мые на рас­сто­я­нии, име­ли осо­бен­но оттал­ки­ва­ю­щий вид. В воде все еще мож­но было раз­ли­чить несколь­ких плов­цов, в то вре­мя как на самом чер­ном рифе я заме­тил сла­бое посто­ян­ное све­че­ние того же не вполне опре­де­ли­мо­го цве­та, что и мига­ю­щие сиг­наль­ные огни, виден­ные мной преж­де. Впе­ре­ди, по пра­вую сто­ро­ну, над раз­ру­шен­ны­ми кров­ля­ми неяс­но выри­со­вы­вал­ся высо­кий купол «Гилм­эн-хаус», но там было совер­шен­но тем­но. Рыбий запах, рас­се­ян­ный на какое-то вре­мя мило­серд­ным бри­зом, вновь уси­ли­вал­ся.

Я спо­кой­но пере­шел ули­цу, посколь­ку слы­шал, где нахо­дит­ся бор­мо­чу­щая бан­да, про­дви­гав­ша­я­ся по Вашинг­тон-стрит с севе­ра. Когда они достиг­ли широ­кой откры­той пло­ща­ди, отку­да я впер­вые бро­сил взгляд на зали­тую лун­ным све­том воду, я хоро­шо раз­гля­дел их – нас раз­де­лял все­го один квар­тал – и содрог­нул­ся при виде живот­но­го урод­ства их лиц и чего-то нече­ло­ве­че­ско­го в вих­ля­ю­щей­ся поход­ке. Один шел совер­шен­но по-обе­зья­ньи, длин­ны­ми рука­ми доста­вая до зем­ли, в то вре­мя как дру­гая фигу­ра – в ман­тии и тиа­ре – про­дви­га­лась в какой-то неле­пой при­тан­цо­вы­ва­ю­щей мане­ре. Я рас­су­дил, что это та самая пар­тия, кото­рая пре­сле­до­ва­ла меня со дво­ра «Гилм­эна», и она была бли­же все­го к марш­ру­ту мое­го бег­ства. Когда несколь­ко этих созда­ний обер­ну­лись и посмот­ре­ли в мою сто­ро­ну, я оце­пе­нел от стра­ха, одна­ко ухит­рил­ся сохра­нить шат­кую, вих­ля­ю­щу­ю­ся поход­ку, кото­рую изоб­ра­жал. До сего дня не знаю, заме­ти­ли они меня или нет. Если заме­ти­ли, зна­чит, моя стра­те­гия сра­бо­та­ла, обма­нув их, ибо они про­шли пере­кре­сток, осве­щен­ный луной, не изме­няя кур­са и сопро­вож­дая дви­же­ние гор­тан­но ква­ка­ю­щим и тара­то­ря­щим мест­ным гово­ром.

Ста­ра­ясь не поки­дать тени и перей­дя на преж­нюю рыс­цу, я дви­гал­ся мимо поко­сив­ших­ся вет­хих домов, без­участ­но гля­дев­ших в ночь. Потом пере­шел на запад­ный тро­туар и, свер­нув за бли­жай­ший угол Бэйтсстрит, про­би­рал­ся по южной сто­роне, дер­жась бли­же к зда­ни­ям. Два дома выка­зы­ва­ли при­зна­ки оби­та­ния, в одном из них сла­бо све­ти­лись окна ниж­не­го эта­жа, одна­ко я мино­вал их бес­пре­пят­ствен­но. Свер­нув на Адамс-стрит, я почув­ство­вал без­мер­ное облег­че­ние, но тот­час дико пере­пу­гал­ся чело­ве­ка, кото­рый неожи­дан­но воз­ник в чер­ном двер­ном про­еме и пошел пря­мо на меня. К сча­стью, он ока­зал­ся слиш­ком пья­ным, что­бы нести угро­зу; так что я бла­го­по­луч­но достиг мрач­ных раз­ва­лин пак­гау­зов на Бэнк-стрит.

Ни одно­го дви­же­ния не заме­тил я на этой мерт­вой ули­це, сосед­ству­ю­щей с устьем реки, а рокот мор­ских волн пол­но­стью заглу­шал звук моих шагов. До раз­ру­шен­ной стан­ции было еще дале­ко, а кир­пич­ные гро­ма­ды пак­гау­зов вокруг меня каза­лись даже более опас­ны­ми, чем фаса­ды жилых домов. Нако­нец я уви­дел свод­ча­тое зда­ние стан­ции вер­нее, то, что от него оста­лось, – и напра­вил­ся к его даль­не­му кон­цу, отку­да начи­на­лись пути. Рель­сы были ржа­вые, но боль­шей частью непо­вре­жден­ные; почти поло­ви­на шпал сгни­ла. Идти или бежать по такой поверх­но­сти было весь­ма затруд­ни­тель­но, но я спра­вил­ся с этим и в целом пока­зал непло­хое вре­мя. Часть пути рель­сы шли вдоль края реч­ной тес­ни­ны, но вот нако­нец я при­бли­зил­ся к длин­но­му кры­то­му мосту, навис­ше­му над глу­бо­ким уще­льем. Мои даль­ней­шие дей­ствия зави­се­ли от кон­ди­ций это­го соору­же­ния: если это в чело­ве­че­ских силах, я перей­ду по нему; если же нет, при­дет­ся идти на боль­шой риск, про­би­ра­ясь по ули­цам к бли­жай­ше­му авто­до­рож­но­му мосту. Похо­жая на длин­ный сарай гро­ма­ди­на кры­то­го моста при­зрач­но поблес­ки­ва­ла в лун­ном све­те; шпа­лы пока­за­лись мне доста­точ­но надеж­ны­ми, так что мож­но было осо­бен­но не тре­во­жить­ся. Вой­дя в мосто­вой тун­нель, я вклю­чил фона­рик, и меня едва не сби­ла с ног взмет­нув­ша­я­ся пря­мо пере­до мной стая лету­чих мышей. При­мер­но на сере­дине моста чер­нел опас­ный про­лом в шпа­лах, кото­рый пона­ча­лу испу­гал меня, заста­вив оста­но­вить­ся; но в кон­це кон­цов я решил­ся на отча­ян­ный пры­жок, и он мне удал­ся.

С облег­че­ни­ем уви­дел я вновь лун­ный свет и вышел нако­нец из это­го мрач­но­го тун­не­ля. Ста­рые пути наис­кось пере­се­ка­ли Ривер-стрит и сра­зу сво­ра­чи­ва­ли в зону при­го­ро­да, куда уже в мень­шей сте­пе­ни дохо­ди­ла отвра­ти­тель­ная инс­мут­ская рыбья вонь. Густая поросль репей­ни­ка и верес­ка меша­ла идти, цеп­ля­ясь колюч­ка­ми за одеж­ду, но я тем не менее радо­вал­ся этим зарос­лям – ведь в слу­чае опас­но­сти они пред­став­ля­ли собой надеж­ное укры­тие. Я не забы­вал, что боль­шая часть мое­го марш­ру­та пре­крас­но вид­на с доро­ги на Ров­лей.

Вско­ре нача­лась боло­ти­стая мест­ность с един­ствен­ной тро­пой на низ­кой тра­вя­ни­стой насы­пи, где сор­ня­ки рос­ли не так густо. Затем воз­ник­ло нечто вро­де ост­ро­ва, воз­вы­шав­ше­го­ся над боло­том; рель­со­вый путь про­ре­зал его в выем­ке, зарос­шей кустар­ни­ком и еже­ви­кой. Я рад был и это­му жал­ко­му при­юту, ибо здесь шос­се на Ров­лей, если верить виду из мое­го гости­нич­но­го окна, под­хо­ди­ло к желез­ной доро­ге почти вплот­ную. В кон­це это­го участ­ка оно пере­се­ка­ло пути и затем уже уда­ля­лось от горо­да на без­опас­ное рас­сто­я­ние; но до тех пор надо было сохра­нять пре­дель­ную осто­рож­ность. Я бла­го­да­рил судь­бу за то, что сама желез­ная доро­га никем не пат­ру­ли­ро­ва­лась.

Преж­де чем сту­пить на этот уча­сток пути, я еще раз огля­нул­ся, но при­зна­ков пре­сле­до­ва­ния не обна­ру­жил. Древ­ние шпи­ли и кров­ли гиб­ло­го Инс­му­та туск­ло поблес­ки­ва­ли и мер­ца­ли в маги­че­ском жел­том све­те луны, и я пред­ста­вил, как выгля­дел город в преж­ние дни, до сво­е­го помра­че­ния. Когда же взгляд вновь обра­тил­ся к пред­ме­стьям, что-то при­влек­ло мое вни­ма­ние и заста­ви­ло тот­час заме­реть на месте.

То, что я уви­дел – или мне поме­ре­щи­лось, что уви­дел, – южнее, было тре­вож­ным наме­ком на вол­но­об­раз­ное дви­же­ние; наме­ком, заста­вив­шим меня заклю­чить, что огром­ная тол­па выдви­га­ет­ся из горо­да на ров­ную Ипсвич­скую доро­гу. На столь боль­шом рас­сто­я­нии я не мог раз­ли­чить ника­ких дета­лей, но меня осо­бен­но встре­во­жил сам харак­тер их дви­же­ния – как-то уж очень стран­но колы­ха­лась и слиш­ком ярко бле­сте­ла под луной эта мас­са. Доно­си­лись и дале­кие зву­ки, хотя вете­рок дул в дру­гую сто­ро­ну, – нечто вро­де рез­ко­го скри­па впе­ре­меш­ку с мыча­ни­ем, что в целом про­из­во­ди­ло еще более мерз­кое впе­чат­ле­ние, чем зву­ки существ, попа­дав­ших­ся мне преж­де. Мно­же­ство непри­ят­ных пред­по­ло­же­ний про­нес­лось в моем моз­гу. Я вспом­нил о тех, чей «инс­мут­ский вид» выра­жен настоль­ко силь­но, что они яко­бы вынуж­де­ны скры­вать­ся в каких-то тру­що­бах, в тай­ных убе­жи­щах близ бере­го­вой линии. Еще я поду­мал о неве­до­мых плов­цах, кото­рых видел сего­дня у Чер­то­ва рифа. Счи­тая с этой огром­ной тол­пой, шеве­ля­щей­ся вда­ли, а так­же с теми, что гоня­лись за мной по ули­цам горо­да, чис­ло пре­сле­до­ва­те­лей пока­за­лось мне чрез­мер­но боль­шим для тако­го мало­на­се­лен­но­го горо­да, как Инс­мут. Отку­да мог­ла появить­ся столь плот­ная колон­на, за кото­рой я сей­час наблю­дал? Исхо­ди­ла ли она из древ­них, незри­мых и пере­на­се­лен­ных тру­щоб, что кише­ли нигде не учтен­ной и невесть отку­да взяв­шей­ся жиз­нью? Или в самом деле имел­ся некий неви­ди­мый корабль, доста­вив­ший леги­он неве­до­мых чуже­род­цев на этот адский риф? Кто они? Поче­му они здесь? И если целая сво­ра этих тва­рей рыщет на Ипсвич­ской доро­ге, не раз­рос­лись ли подоб­ным же обра­зом пат­ру­ли и на дру­гих доро­гах?

Я сту­пил на уча­сток пути, порос­ший низ­ким кустар­ни­ком, сквозь кото­рый про­ди­рал­ся с тру­дом и вско­ре замед­лил шаг, ибо ока­ян­ный рыбий дух опять быст­ро запо­ло­нил воз­дух. Ветер ли, вне­зап­но сме­нив направ­ле­ние, подул на запад, или еще что, но толь­ко вонь про­рва­лась от моря и накры­ла город. Кажет­ся, это нача­лось с той мину­ты, когда с южной сто­ро­ны, где до того цари­ло без­мол­вие, донес­ся жут­кий гор­тан­ный клич. Появи­лись и дру­гие зву­ки, хлю­па­ю­щие и топо­чу­щие, и все это вызы­ва­ло обра­зы само­го отвра­ти­тель­но­го свой­ства, мешая отсле­жи­вать дви­же­ние колон­ны, непри­ят­но колы­шу­щей­ся на отда­лен­ной Ипсвич­ской доро­ге.

А затем все – и зло­во­ние и зву­ки – настоль­ко воз­рос­ло, что я оста­но­вил­ся, дро­жа от стра­ха и бла­го­да­ря судь­бу за то, что меня в тот момент скры­вал откос. Я вспом­нил, что имен­но здесь доро­га на Ров­лей бли­же все­го под­хо­дит к ста­рой желез­ной доро­ге, перед тем как уйти на запад. Нечто дви­га­лось и по этой доро­ге, и мне оста­ва­лось толь­ко лечь на зем­лю и ждать, пока это нечто не прой­дет мимо и не исчез­нет в отда­ле­нии. Хва­ла небе­сам, эти созда­ния не исполь­зу­ют для высле­жи­ва­ния псов – хотя, веро­ят­но, это невоз­мож­но из-за вез­де­су­ще­го мест­но­го запа­ха. Лежа на дне пес­ча­ной рас­се­ли­ны, при­кры­той кустар­ни­ком, я чув­ство­вал себя в отно­си­тель­ной без­опас­но­сти, хотя пони­мал, что пре­сле­до­ва­те­ли долж­ны пере­сечь пути почти воз­ле меня, самое боль­шее – в сотне ярдов. Я видел их, но они меня уви­деть не мог­ли, раз­ве что по какой-нибудь зло­счаст­ной слу­чай­но­сти. Я стра­шил­ся даже украд­кой взгля­нуть в ту сто­ро­ну. Пря­мо пере­до мной было осве­щен­ное луной место, где они долж­ны были прой­ти, и меня посе­ти­ла мысль, что эта мест­ность будет непо­пра­ви­мо зага­же­на уже самим их при­сут­стви­ем. Может стать­ся, они будут ужас­нее всех про­чих инс­мут­ских типов – чем-то таким, что луч­ше вооб­ще не впус­кать в свое созна­ние и память.

Воз­рос­шее зло­во­ние пода­ви­ло меня, а шумы раз­рас­та­лись, ста­но­вясь вави­лон­ским сме­ше­ни­ем ква­ка­нья, лая и тяв­ка­нья без малей­ше­го наме­ка на чело­ве­че­скую речь. Дей­стви­тель­но ли это голо­са моих пре­сле­до­ва­те­лей? Может, они все же раз­до­бы­ли собак? Но до сих пор я не видел в Инс­му­те ника­ких домаш­них живот­ных. Нет, это хлю­па­нье и топо­та­нье явно при­над­ле­жа­ло мон­страм – и мне не сле­до­ва­ло откры­вать гла­за, пока все эти зву­ки не мину­ют меня, уда­ля­ясь на запад. Тол­па подо­шла теперь очень близ­ко – воз­дух осквер­нил­ся их хрип­лым вор­ча­ни­ем, а поч­ва сотря­са­лась от их чуже­род­но-рит­мич­ных шагов. Дыха­ние мое почти пре­сек­лось, и я напра­вил все силы на то, что­бы дер­жать веки опу­щен­ны­ми. Я реши­тель­но не хотел видеть ниче­го из того, что про­хо­ди­ло мимо, неваж­но – страш­ная ли это реаль­ность или все­го лишь кош­мар­ная гал­лю­ци­на­ция.

После­до­вав­шие вско­ре дей­ствия вла­стей, вызван­ные мои­ми неисто­вы­ми при­зы­ва­ми, под­твер­ди­ли, что все это чудо­вищ­ная прав­да, раз­ве толь­ко гал­лю­ци­на­ци­ей был сам этот дрях­лый при­зрач­ный город с его ква­зи­гип­но­ти­че­ски­ми чара­ми. Сама атмо­сфе­ра подоб­ных мест обла­да­ет уни­каль­ны­ми свой­ства­ми, а насле­дие безум­ной леген­ды спо­соб­но потря­сти вооб­ра­же­ние любо­го чело­ве­ка, ока­зав­ше­го­ся сре­ди этих мерт­вых, отвра­ти­тель­но зло­вон­ных улиц с бес­по­ря­доч­ной гру­дой гни­ю­щих крыш и обва­лив­ших­ся коло­ко­лен. Быть может, тем­ный морок безу­мия про­ник в самое серд­це и душу это­го зло­счаст­но­го Инс­му­та? Кто бы пове­рил в реаль­ность исто­рий, подоб­ных тем, что рас­ска­зы­вал ста­рый Зей­док Аллен? Пра­ви­тель­ствен­ные аген­ты бед­ня­гу Зей­до­ка нигде не нашли и не смог­ли выяс­нить, что с ним в кон­це кон­цов ста­лось. Где вооб­ще кон­ча­ет­ся безу­мие и начи­на­ет­ся реаль­ность? Неуже­ли и мои послед­ние, самые жут­кие впе­чат­ле­ния были все­го лишь кош­мар­ной иллю­зи­ей?

Но я попы­та­юсь рас­ска­зать, о чем думал той ночью под изде­ва­тель­ски жел­той луной, наблю­дая вол­ну­ю­щу­ю­ся и при­тан­цо­вы­ва­ю­щую про­цес­сию, что шество­ва­ла из горо­да по доро­ге на Ров­лей и отчет­ли­во пред­ста­ла мое­му взгля­ду, когда я лежал сре­ди диких заро­с­лей еже­ви­ки на забро­шен­ной желез­но­до­рож­ной вет­ке. Сво­е­го наме­ре­ния не откры­вать глаз я, конеч­но, не выпол­нил. Эта попыт­ка была обре­че­на на неуда­чу – ибо кто смог бы сле­по уткнуть­ся в зем­лю, в то вре­мя как чуть не в сотне ярдов от него зло­вон­но шле­пал мимо леги­он ква­ка­ю­щих, взла­и­ва­ю­щих существ неве­до­мо­го про­ис­хож­де­ния?

Я пола­гал, что готов к худ­ше­му, и эта готов­ность неуди­ви­тель­на, при­ни­мая во вни­ма­ние то, что я видел до это­го. Преж­ние мои пре­сле­до­ва­те­ли были отвра­ти­тель­но ненор­маль­ны – так мог ли я осо­бен­но удив­лять­ся, встре­тив­шись лицом к лицу с еще более отвра­ти­тель­ной ненор­маль­но­стью, гля­дя на тва­рей, в кото­рых вооб­ще нет ни малей­шей при­ме­си нор­маль­но­го? Я не откры­вал глаз до тех пор, пока хрип­лые кри­ки не ста­ли гром­че, исхо­дя из того места, что было пря­мо пере­до мной. В тот момент я понял, что боль­шая их часть долж­на быть хоро­шо вид­на там, где шос­се пере­се­ка­ет­ся с путя­ми, – и я не мог боль­ше сдер­жать любо­пыт­ства, какое бы ужас­ное зре­ли­ще ни яви­лось под жел­той луной мое­му взо­ру.

Это было кон­цом, кон­цом все­го, в чем убеж­да­ла меня преж­де жизнь на поверх­но­сти этой зем­ли, утра­той душев­но­го рав­но­ве­сия и веры в целост­ность при­ро­ды и чело­ве­че­ско­го разу­ма. Ниче­го подоб­но­го я не мог и вооб­ра­зить, даже поверь я безум­ной сказ­ке ста­ро­го Зей­до­ка в самом бук­валь­ном смыс­ле. Ничто не срав­нит­ся с дья­воль­ской реаль­но­стью, кото­рую я видел – или верил, что вижу. Хочу пре­ду­пре­дить: вряд ли в опи­са­нии мне удаст­ся пере­дать весь ужас это­го зре­ли­ща. Воз­мож­но ли, что­бы наша пла­не­та дей­стви­тель­но рас­пло­ди­ла подоб­ных тва­рей; что чело­ве­че­ские гла­за дей­стви­тель­но, как объ­ек­тив­ную реаль­ность, виде­ли то, что чело­век до сих пор знал толь­ко по древним леген­дам и порож­де­ни­ям лихо­ра­доч­ных фан­та­зий? И одна­ко я видел их несмет­ный поток – хлю­па­ю­щий, топо­чу­щий, ква­ка­ю­щий, бле­ю­щий, – не по-чело­ве­че­ски вол­но­об­раз­но дви­гав­ший­ся сквозь при­зрач­ный лун­ный свет в гро­тес­ко­вой, зло­ве­щей сарабанде7 фан­та­сти­че­ско­го кош­ма­ра. Иные были в высо­ких тиа­рах из того же безы­мян­но­го беле­со­ва­то-золо­то­го метал­ла… Иные весь­ма стран­но оде­ты… А один, кото­рый воз­глав­лял про­цес­сию, был в отвра­ти­тель­но буг­ря­щем­ся на нем чер­ном пиджа­ке, поло­са­тых брю­ках и чело­ве­че­ской фет­ро­вой шля­пе, нахло­бу­чен­ной на нечто, заме­няв­шее ему голо­ву…

Пом­нит­ся, в их рас­крас­ке доми­ни­ро­вал зеле­но­ва­то-серый цвет, исклю­чая лишь белые живо­ты. В боль­шин­стве сво­ем они лос­ни­лись и каза­лись скольз­ки­ми, но греб­ни их спин покры­ва­ла чешуя. В очер­та­ни­ях тел явно при­сут­ство­ва­ло нечто антро­по­ид­ное, в то вре­мя как голо­вы были рыбьи­ми, с гро­мад­ны­ми, выпук­лы­ми, неми­га­ю­щи­ми гла­за­ми. По сто­ро­нам шей у них пуль­си­ро­ва­ли жаб­ры, а длин­ные лапы име­ли пере­пон­ки. Они дви­га­лись по-вся­ко­му – ино­гда на двух ногах, ино­гда на четы­рех, и я мог радо­вать­ся уже хотя бы тому, что у них не более четы­рех конеч­но­стей. Их ква­ка­ю­щие, взла­и­ва­ю­щие голо­са изда­ва­ли нечто похо­жее на арти­ку­ли­ро­ван­ную речь, в кото­рой содер­жа­лись все мрач­но-выра­зи­тель­ные оттен­ки, кото­рых так недо­ста­ва­ло пучегла­зым лицам.

Но при всей их чудо­вищ­но­сти они не каза­лись мне чем-то совсем уж незна­ко­мым. Я слиш­ком хоро­шо знал, что они собой пред­став­ля­ют, ибо раз­ве утра­ти­ло све­жесть вос­по­ми­на­ние о тиа­ре, виден­ной мною в Нью­бе­ри­пор­те? Это были те самые бого­мерз­кие рыбьи ляг­вы с безы­мян­ных узо­ров – ожив­шие и чудо­вищ­ные; и, гля­дя на них, я понял, какая смут­ная ассо­ци­а­ция ужас­ну­ла меня в том сгорб­лен­ном, увен­чан­ном тиа­рой свя­щен­ни­ке, кото­ро­го я мель­ком заме­тил в тем­ном про­еме цер­ков­но­го полу­под­ва­ла. Об их коли­че­стве мож­но было толь­ко дога­ды­вать­ся. Мне каза­лось, что здесь их неис­чис­ли­мое мно­же­ство, – за корот­кое вре­мя я смог раз­гля­деть лишь неболь­шую часть про­цес­сии. Уже в сле­ду­ю­щую мину­ту все исчез­ло бла­го­да­ря тому, что созна­ние мило­серд­но поки­ну­ло меня, и это был пер­вый обмо­рок в моей жиз­ни.

V

Мел­кий днев­ной дож­дик – вот что при­ве­ло меня в чув­ство сре­ди заро­с­лей кустар­ни­ка воз­ле желез­ной доро­ги, и когда я поша­ты­ва­ясь подо­шел к авто­мо­биль­ной трас­се, то не уви­дел на све­жей гря­зи ника­ких сле­дов. Рыбья вонь тоже исчез­ла; к югу мрач­но взды­ма­лись раз­ру­шен­ные инс­мут­ские кров­ли и смут­но выри­со­вы­ва­лись дале­кие коло­коль­ни, но ни одно­го живо­го созда­ния во всей этой забро­шен­ной боло­ти­стой мест­но­сти я не заме­тил. Часы мои все еще шли и пока­зы­ва­ли час попо­лу­дни.

Реаль­ность того, с чем мне дове­лось сопри­кос­нуть­ся, еще не утвер­ди­лась в созна­нии, лишь в самой глу­бине кото­ро­го таи­лось нечто неопре­де­лен­но-отвра­ти­тель­ное. Я пони­мал лишь, что дол­жен бежать от это­го зло­ве­ще-помра­чен­но­го Инс­му­та. Про­ве­рив, насколь­ко мое вымо­тан­ное, исто­щен­ное тело спо­соб­но к пере­дви­же­нию, я обна­ру­жил, что, несмот­ря на сла­бость, голод, ужас и заме­ша­тель­ство, все же могу про­дол­жать путь, и мед­лен­но побрел вдоль гряз­ной доро­ги на Ров­лей. Еще до наступ­ле­ния вече­ра я достиг неболь­шо­го селе­ния, где смог под­кре­пить­ся и раз­до­был кое-какую при­лич­ную одеж­ду. Я сел на ноч­ной поезд до Арк­хе­ма и на сле­ду­ю­щий день дол­го, горя­чо и убе­ди­тель­но гово­рил там с пра­ви­тель­ствен­ны­ми чинов­ни­ка­ми, все ска­зан­ное позд­нее повто­рив в Бостоне. С основ­ны­ми поло­же­ни­я­ми этих собе­се­до­ва­ний обще­ствен­ность теперь озна­ком­ле­на, и я был бы очень рад, если бы мог, не кри­вя душой, заявить, что в этой исто­рии не оста­лось ниче­го недо­ска­зан­но­го. Воз­мож­но, мною самим овла­де­ва­ет безу­мие – вели­чай­ший ужас… или вели­чай­шее диво, – и оно наби­ра­ет силу.

В ходе осталь­но­го путе­ше­ствия я отка­зал­ся, что лег­ко мож­но понять, от выпол­не­ния боль­шей части пред­ва­ри­тель­но запла­ни­ро­ван­но­го – от науч­ных, архи­тек­тур­ных и анти­квар­ных изыс­ка­ний, на кото­рые силь­но рас­счи­ты­вал. Я так­же не решил­ся осмот­реть несколь­ко очень стран­ных юве­лир­ных изде­лий, хра­ня­щих­ся в музее Мис­ка­то­ник­ско­го уни­вер­си­те­та. Но кое-какую поль­зу из пре­бы­ва­ния в Арк­хе­ме я все же извлек, собрав гене­а­ло­ги­че­ские све­де­ния, кото­ры­ми дав­но инте­ре­со­вал­ся. Инфор­ма­ция эта, прав­да, дале­ко не пол­на и собра­на вто­ро­пях, но, когда у меня будет вре­мя деталь­но изу­чить ее и рас­шиф­ро­вать, она еще сослу­жит свою служ­бу. Кура­тор мест­но­го исто­ри­че­ско­го обще­ства мистер Э. Лепхэм Пибо­ди – весь­ма любез­но пред­ло­жил мне помощь и выка­зал осо­бый инте­рес, когда узнал, что я внук Эли­зы Орни из Арк­хе­ма, кото­рая роди­лась в 1867 году и в сем­на­дца­ти­лет­нем воз­расте вышла замуж за Джейм­са Уильям­со­на из Огайо.

Ока­за­лось, что мой дядя по мате­рин­ской линии мно­го лет назад при­ез­жал сюда с теми же, что и у меня, иссле­до­ва­тель­ски­ми целя­ми и что семей­ство моей пра­баб­ки неко­гда было пред­ме­том мест­но­го любо­пыт­ства. Здесь, как ска­зал мистер Пибо­ди, сра­зу после Граж­дан­ской вой­ны про­ис­хо­ди­ли бур­ные деба­ты по пово­ду бра­ка ее отца, Бен­джа­ми­на Орни, ибо всех несколь­ко оза­да­чи­ло про­ис­хож­де­ние неве­сты. Бол­та­ли раз­ное; пред­по­ла­га­лось, в част­но­сти, что неве­ста – это оси­ро­тев­шая мисс Марш из Нью-Гемп­ши­ра, кузи­на Мар­шей из граф­ства Эссекс, но она вос­пи­ты­ва­лась во Фран­ции и мало что зна­ла о сво­ем семей­стве. Опе­кун хра­нил капи­тал – для содер­жа­ния девуш­ки и ее фран­цуз­ской гувер­нант­ки – в Бостон­ском бан­ке; но име­ни это­го опе­ку­на никто из жите­лей Арк­хе­ма не ведал, а в какой-то момент кон­так­ты с ним вооб­ще пре­кра­ти­лись, так что гувер­нант­ка при­ня­ла на себя его роль в силу судеб­но­го назна­че­ния. Фран­цу­жен­ка – теперь уже дав­но покой­ная – была не слиш­ком общи­тель­на, и тут пого­ва­ри­ва­ли, что зна­ла она гораз­до боль­ше, чем от нее слы­ша­ли. Но что силь­нее все­го оза­да­чи­ва­ло, так это пол­ное отсут­ствие каких-либо офи­ци­аль­ных запи­сей о роди­те­лях моло­дой жен­щи­ны – Ено­хе и Лидии (Месер­ве) Марш в родо­слов­ных ста­рых фами­лий Нью-Гемп­ши­ра. Мно­гие пред­по­ла­га­ли, что девуш­ка – побоч­ная дочь извест­но­го Мар­ша; гла­за, во вся­ком слу­чае, у нее были истин­но Мар­ше­вы. Боль­ше все­го люди лома­ли себе голо­вы над обсто­я­тель­ства­ми ее ран­ней смер­ти, слу­чив­шей­ся при рож­де­нии моей бабуш­ки – ее един­ствен­но­го ребен­ка. Имя Мар­ша вызы­ва­ло у меня весь­ма непри­ят­ные ассо­ци­а­ции, так что мне не доста­ви­ла удо­воль­ствия новость о при­над­леж­но­сти это­го име­ни к мое­му соб­ствен­но­му родо­слов­но­му дре­ву, рав­но как и намек мисте­ра Пибо­ди на то, что и у меня само­го гла­за насто­я­ще­го Мар­ша. Одна­ко я побла­го­да­рил его за све­де­ния, кото­рые мог­ли ока­зать­ся цен­ны­ми, после чего снял копии с весь­ма мно­го­чис­лен­ных доку­мен­тов, име­ю­щих отно­ше­ние к семей­ству Орни. Из Босто­на я отпра­вил­ся домой, в Толидо,8 а поз­же про­вел месяц в Моми, вос­ста­нав­ли­вая силы после тяж­ких испы­та­ний, выпав­ших на мою долю. В сен­тяб­ре я отбыл в Обер­лин закан­чи­вать свое обу­че­ние и до сле­ду­ю­ще­го июня был занят уче­бой и дру­ги­ми сту­ден­че­ски­ми дела­ми. О пере­жи­тых ужа­сах мне напо­ми­на­ли толь­ко слу­чав­ши­е­ся изред­ка визи­ты пра­ви­тель­ствен­ных чинов­ни­ков в свя­зи с кам­па­ни­ей, кото­рую нача­ли по моим настой­чи­вым при­зы­вам и на осно­ва­нии моих сви­де­тельств. При­мер­но в сере­дине июля – ров­но через год после той инс­мут­ской исто­рии – я про­вел неде­лю в Клив­лен­де, в семей­стве покой­ной матуш­ки, све­ряя дан­ные сво­их гене­а­ло­ги­че­ских изыс­ка­ний с хра­ня­щи­ми­ся здесь запи­ся­ми, пре­да­ни­я­ми и про­чи­ми семей­ны­ми мате­ри­а­ла­ми в надеж­де создать на осно­ве все­го это­го некую еди­ную схе­му.

Осо­бо­го удо­воль­ствия от этих заня­тий я не полу­чил, ибо атмо­сфе­ра дома Уильям­со­нов все­гда дей­ство­ва­ла на меня угне­та­ю­ще. Здесь суще­ство­ва­ла какая-то наслед­ствен­ная болез­нен­ность, и матуш­ка, когда я был ребен­ком, не одоб­ря­ла моих посе­ще­ний ее роди­те­лей, хотя все­гда хоро­шо при­ни­ма­ла сво­е­го отца, когда тот при­ез­жал в Толе­до. Моя бабуш­ка, рож­ден­ная в Арк­хе­ме, каза­лась стран­ной и даже немно­го пуга­ла меня; не пом­ню, что­бы я осо­бен­но горе­вал после ее исчез­но­ве­ния. Мне тогда испол­ни­лось восемь; гово­ри­ли, что после само­убий­ства ее стар­ше­го сына Дугла­са, мое­го дяди, она силь­но горе­ва­ла, а потом исчез­ла неве­до­мо куда. Дядя застре­лил­ся после поезд­ки в Новую Англию – той самой поезд­ки, кото­рая дала повод вспом­нить о нем в Арк­хем­ском исто­ри­че­ском обще­стве.

Этот дядя был очень похож на нее, и я все­гда его недо­люб­ли­вал, как и бабуш­ку. Какое-то при­сталь­ное, неми­га­ю­щее выра­же­ние их лиц вну­ша­ло мне под­со­зна­тель­ную непри­язнь. Моя мать и дядя Уол­тер похо­ди­ли не на них, а на сво­е­го отца, хотя у мое­го бед­но­го малень­ко­го кузе­на Лорен­са – сына дяди Уол­те­ра – сход­ство с бабуш­кой выра­зи­лось еще до того, как его состо­я­ние потре­бо­ва­ло посто­ян­ной изо­ля­ции в Кан­тон­ской лечеб­ни­це. Я не видел его четы­ре года, но дядя как-то намек­нул, что его состо­я­ние, как физи­че­ское, так и пси­хи­че­ское, совсем пло­хо. Оче­вид­но, на него так страш­но подей­ство­ва­ла смерть его мате­ри, слу­чив­ша­я­ся за два года до того. Теперь домаш­ним хозяй­ством в Клив­лен­де заправ­ля­ют мой дед и его овдо­вев­ший сын Уол­тер, но намять былых вре­мен неот­ступ­но вита­ет над ними. Я тихо нена­ви­дел это место и ста­рал­ся закон­чить свои изыс­ка­ния как мож­но ско­рее. Дед зава­лил меня запи­ся­ми и семей­ны­ми релик­ви­я­ми Уильям­со­нов, одна­ко я боль­ше пола­гал­ся на дядю Уол­те­ра, кото­рый предо­ста­вил в мое рас­по­ря­же­ние все свои архи­вы, содер­жа­щие пись­ма, вырез­ки, фамиль­ные вещи, фото­гра­фии и мини­а­тю­ры рода Орни.

Вот тогда-то, пере­чи­ты­вая пись­ма и рас­смат­ри­вая порт­ре­ты семей­ства Орни, я и начал испы­ты­вать нечто вро­де ужа­са перед соб­ствен­ной родо­слов­ной. Как я уже гово­рил, моя баб­ка и дядя Дуглас все­гда вызы­ва­ли во мне какое-то тре­вож­ное чув­ство. Теперь, спу­стя годы после их ухо­да, я при­сталь­но всмат­ри­вал­ся в их порт­ре­ты со все воз­рас­та­ю­щим отвра­ще­ни­ем и непри­я­ти­ем. Я не сра­зу понял, в чем дело, но посте­пен­но в мое под­со­зна­ние ста­ло навяз­чи­во втор­гать­ся ужас­ное срав­не­ние, хотя рас­су­док упор­но отка­зы­вал­ся допу­стить даже малей­шие подо­зре­ния подоб­но­го свой­ства. Харак­тер­ное выра­же­ние их лиц теперь напо­ми­на­ло мне нечто такое, чего не напо­ми­на­ло преж­де, нечто такое, что спо­соб­но вогнать в состо­я­ние безум­ной пани­ки, если слиш­ком настой­чи­во об этом думать.

Но самый страш­ный удар я полу­чил, когда дядя решил пока­зать мне дра­го­цен­но­сти семей­ства Орни, хра­ня­щи­е­ся в бан­ков­ском сей­фе в дело­вой части горо­да. Сре­ди них были дей­стви­тель­но весь­ма изящ­ные вещи­цы, но одну короб­ку с необыч­ны­ми ста­рин­ны­ми укра­ше­ни­я­ми, остав­ши­ми­ся от моей таин­ствен­ной пра­пра­баб­ки, дяде явно не хоте­лось пока­зы­вать. Он ска­зал, что они слиш­ком вычур­ны и испещ­ре­ны узо­ра­ми, вызы­ва­ю­щи­ми чуть ли не отвра­ще­ние, и, насколь­ко он пом­нил, никто нико­гда не пока­зы­вал­ся в них на пуб­ли­ке, хотя моя бабуш­ка ино­гда с удо­воль­стви­ем их раз­гля­ды­ва­ла. Семей­ные леген­ды при­пи­сы­ва­ли им тем­ное про­шлое, а фран­цуз­ская гувер­нант­ка моей пра­пра­баб­ки гова­ри­ва­ла, что их не сле­ду­ет носить в Новой Англии, хотя в Евро­пе, воз­мож­но, появ­лять­ся в них вполне без­опас­но.

Мед­лен­но и неохот­но рас­па­ко­вы­вая пред­ме­ты, дядя при­зы­вал меня не слиш­ком изум­лять­ся неле­по­сти и наро­чи­той урод­ли­во­сти орна­мен­та. Худож­ни­ки и архео­ло­ги, осмот­рев эти изде­лия, при­зна­ли их сра­бо­тан­ны­ми с пре­вос­ход­ным мастер­ством, одна­ко никто из них так и не смог точ­но опре­де­лить мате­ри­ал, из кото­ро­го они изго­тов­ле­ны, рав­но как и при­чис­лить их к како­му-то опре­де­лен­но­му направ­ле­нию или сти­лю искус­ства. Там было два брас­ле­та, тиа­ра и род пекторали,9 при­чем рельеф на послед­ней изоб­ра­жал фигу­ры почти непе­ре­но­си­мой вычур­но­сти.

Во вре­мя под­го­тов­ки к это­му пока­зу я не давал воли эмо­ци­ям; но лицо, вид­но, выда­ва­ло мой все воз­рас­та­ю­щий страх. Дядя что-то заме­тил и, пере­став раз­во­ра­чи­вать свои экс­по­на­ты, всмот­рел­ся в мое лицо. Я жестом про­сил его про­дол­жать, что он и сде­лал все так же неохот­но. Когда пер­вая вещь – тиа­ра – появи­лась из упа­ков­ки, он ожи­дал моей реак­ции, но вряд ли мог пред­ви­деть, как я отре­а­ги­рую на самом деле. Да и для меня само­го это было неожи­дан­но, ибо я думал, что доста­точ­но предуве­дом­лен о том, какое имен­но юве­лир­ное изде­лие пред­ста­нет перед моим взо­ром. После­до­ва­ло мое без­молв­ное паде­ние в обмо­рок, точ­но так же, как это слу­чи­лось за год до того, на зарос­шем еже­ви­кой участ­ке желез­ной доро­ги.

Жизнь моя с это­го дня погру­зи­лась в кош­мар тяж­ких раз­мыш­ле­ний и мрач­ных пред­чув­ствий, ибо я не знал, сколь­ко во всем этом без­об­раз­ной прав­ды и сколь­ко – безу­мия. Про­ис­хож­де­ние моей пра­пра­баб­ки Марш покры­то мра­ком, а муж ее жил в Арк­хе­ме… И не гово­рил ли ста­рый Зей­док, что дочь Оубе­да Мар­ша от урод­ли­вой вто­рой жены была обман­ным путем выда­на замуж за жите­ля Арк­хе­ма? И что там бор­мо­тал дрях­лый пья­ни­ца о схо­же­сти моих глаз с гла­за­ми капи­та­на Оубе­да? Кура­тор в Арк­хе­ме тоже наме­кал, что у меня гла­за насто­я­ще­го Мар­ша. Неуже­ли Оубед Марш – мой пра­пра­пра­дед? Кем – или чем – в таком слу­чае была моя пра­пра­пра­баб­ка? Но, быть может, это все­го лишь неве­ро­ят­ное, безум­ное сов­па­де­ние? Эти укра­ше­ния из свет­ло­го золо­та отец моей пра­пра­баб­ки, кем бы он ни был, вполне мог купить у како­го-нибудь инс­мут­ско­го мат­ро­са. И пучегла­зый вид бабуш­ки и дяди-само­убий­цы, долж­но быть, чистая фан­та­зия с моей сто­ро­ны – чистая фан­та­зия, порож­ден­ная инс­мут­ским моро­ком, кото­рый окра­сил мое вооб­ра­же­ние в столь мрач­ные тона. Но поче­му дядя нало­жил на себя руки сра­зу после поезд­ки в Новую Англию, где он изу­чал свою родо­слов­ную? Более двух лет я с пере­мен­ным успе­хом гнал от себя подоб­ные мыс­ли. Отец устро­ил меня в стра­хо­вую кон­то­ру, и я с голо­вой погру­зил­ся в рабо­ту. Одна­ко зимой 1930/31 года меня ста­ли посе­щать эти сны. Пона­ча­лу они при­хо­ди­ли ред­ко и под­кра­ды­ва­лись испод­воль, но по про­ше­ствии несколь­ких недель уча­сти­лись, ста­но­вясь все живее и ярче. Огром­ные под­вод­ные про­стран­ства откры­ва­лись пере­до мной, и я блуж­дал в тита­ни­че­ских зато­нув­ших гале­ре­ях и лаби­рин­тах покры­тых водо­рос­ля­ми цик­ло­пи­че­ских стен, где лишь экзо­ти­че­ские рыбы были мои­ми спут­ни­ка­ми. Затем в снах ста­ли являть­ся дру­гие созда­ния, напол­няя меня в момент про­буж­де­ния неопи­су­е­мым ужа­сом. Одна­ко сами сно­ви­де­ния не каза­лись мне ужас­ны­ми – я был одним из них, носил их нече­ло­ве­че­ские оде­я­ния, сле­до­вал их обы­ча­ям и вме­сте с ними совер­шал чудо­вищ­ные риту­а­лы в хра­мах на оке­ан­ском дне.

Я видел там боль­ше, чем мог потом вспом­нить, но даже того, что вспо­ми­на­лось мне каж­дое утро, было бы доста­точ­но, что­бы про­слыть сума­сшед­шим или гени­ем, если бы я когда-нибудь осме­лил­ся опи­сать это. Каза­лось, какие-то власт­ные силы посте­пен­но пере­тас­ки­ва­ли меня из нор­маль­но­го, при­выч­но­го мира в неве­до­мую чуже­род­ную пучи­ну, и этот про­цесс отра­жал­ся на мне самым тяж­ким обра­зом. Мое здо­ро­вье и внеш­ность посто­ян­но ухуд­ша­лись, так что в кон­це кон­цов я вынуж­ден был сми­рить­ся с жиз­нью инва­ли­да и затвор­ни­ка. Какой-то необыч­ный нерв­ный недуг овла­де­вал мною, и вре­ме­на­ми я стал заме­чать, что не спо­со­бен закрыть гла­за. Пото­му-то и начал я с воз­рас­та­ю­щей тре­во­гой всмат­ри­вать­ся в зер­ка­ло. Наблю­дать мед­лен­ное раз­ру­ши­тель­ное дей­ствие болез­ни все­гда непри­ят­но, а в моем слу­чае это было отя­го­ще­но сооб­ра­же­ни­я­ми ино­го поряд­ка. Отец так­же, каза­лось, что-то заме­тил, ибо стал погля­ды­вать на меня с любо­пыт­ством и почти испу­ган­но. Что со мной про­ис­хо­ди­ло? Неуже­ли я обре­тал сход­ство со сво­ей бабуш­кой и дядей Дугла­сом?

В одну из ночей мне при­снил­ся жут­кий сон, в кото­ром я встре­тил­ся в мор­ских глу­би­нах с моей бабуш­кой. Жила она в фос­фо­рес­ци­ру­ю­щем двор­це со мно­же­ством тер­рас, с сада­ми стран­ных чешуй­ча­тых корал­лов и напо­ми­на­ю­щих вет­ви­стые дере­вья водо­рос­лей, и при­вет­ство­ва­ла меня с сер­деч­но­стью, таив­шей в себе нечто сар­до­ни­че­ское. Она изме­ни­лась – как меня­ют­ся все, уйдя в под­вод­ный мир, – и ска­за­ла мне, что нико­гда не уми­ра­ла. Нет, про­сто она ушла после гибе­ли сына, кото­рый, узнав обо всем, изме­нил цар­ству, чьи чуде­са – ожи­дав­шие и его – он пре­зри­тель­но отверг выстре­лом писто­ле­та. Это цар­ство пред­опре­де­ле­но и мне, и я не дол­жен избе­гать это­го пути. Я нико­гда не умру, но для это­го мне при­дет­ся жить с теми, кто жил в нача­ле вре­мен, еще до того, как чело­век засе­лил зем­лю.

Я встре­тил так­же ту, что была ее бабуш­кой. Ибо восемь тысяч лет Рхт’т­хиа-л’ий про­жи­ла в У’ха-нтхлей, и туда же вер­ну­лась она после смер­ти Оубе­да Мар­ша. У’ха-нтхлей не был раз­ру­шен, когда люди верх­ней зем­ли при­нес­ли в море смерть. Повре­жден – да, но не раз­ру­шен. Мор­ских Существ вооб­ще невоз­мож­но истре­бить, хотя древ­няя магия забы­тых Преж­них Существ спо­соб­на их оста­но­вить и обуз­дать. До поры они будут жить тихо и скрыт­но; но в некий день они вновь под­ни­мут­ся, что­бы воз­дать долж­ное Вели­ко­му Ктул­ху и при­не­сти жерт­вы, ему потреб­ные. На сей раз они выбе­рут сво­ей целью город покруп­нее Инс­му­та. Тогда они уже были гото­вы рас­про­стра­нить­ся и пере­ме­сти­ли наверх все то, что долж­но было помочь им в этом, но теперь им при­дет­ся ждать сле­ду­ю­ще­го раза. Я же, по чьей вине люди верх­ней зем­ли при­нес­ли в море смерть, дол­жен буду пока­ять­ся, но нака­за­ние не будет слиш­ком тяже­лым. В этом сно­ви­де­нии я впер­вые уви­дел шогго­та зре­ли­ще, заста­вив­шее меня проснуть­ся с безум­ным кри­ком. А зер­ка­ло этим утром ска­за­ло мне, что я окон­ча­тель­но обрел «инс­мут­ский вид». Пока что я не застре­лил­ся, как сде­лал мой дядя Дуглас. Писто­лет, прав­да, купил и почти решил­ся на этот шаг, но меня удер­жа­ли от него неко­то­рые сно­ви­де­ния. Вре­мя край­них сте­пе­ней ужа­са мино­ва­ло, и вме­сто стра­ха перед неиз­ве­дан­ны­ми мор­ски­ми глу­би­на­ми я начал испы­ты­вать голо­во­кру­жи­тель­ное вле­че­ние к ним. Я совер­шал во сне уди­ви­тель­ные вещи и, про­буж­да­ясь, вспо­ми­нал эти сно­ви­де­ния уже не со стра­хом, а с чем-то вро­де вос­тор­га. Не думаю, что мне надо ждать пол­ной пере­ме­ны, как ее ожи­да­ло боль­шин­ство. Если я сде­лаю так, отец, веро­ят­но, упря­чет меня в лечеб­ни­цу, как это сде­ла­ли с моим бед­ным малень­ким кузе­ном. Изу­ми­тель­ные и неслы­хан­ные рос­ко­ше­ства ожи­да­ют меня вни­зу, и очень ско­ро я их уви­жу. Йа-Р’лайх! Ктул­ху фхтагн! Йа! Йа! Нет, я не застре­люсь – и ничто не заста­вит меня застре­лить­ся!

Я при­ду­маю, как мне выта­щить сво­е­го кузе­на из сума­сшед­ше­го дома в Кан­тоне, и мы вме­сте отпра­вим­ся в див­но-помра­чен­ный Инс­мут. Мы поплы­вем к тем­не­ю­ще­му в оке­ане рифу и сквозь чер­ные пучи­ны уйдем вниз, к цик­ло­пи­че­ско­му и мно­го­ко­лон­но­му У’ха-нтхлей, в это при­ста­ни­ще Мор­ских Существ, где мы будем жить веч­но сре­ди вели­ких кра­сот и чудес.

Примечания:

1. Хри­сти­ан­ская ассо­ци­а­ция моло­де­жи – меж­ду­на­род­ная орга­ни­за­ция, создан­ная в Лон­доне в 1844 году. Поми­мо про­че­го, ока­зы­ва­ет помощь совер­ша­ю­щим тур­по­езд­ки сту­ден­там, предо­став­ляя им бес­плат­ный ноч­лег и т. п.
2. Дагон (пред­по­ло­жи­тель­но, от фини­кий­ско­го «даг» – «рыба») – запад­но­се­мит­ский бог, покро­ви­тель рыб­ной лов­ли и пода­тель пищи. Культ Даго­на был рас­про­стра­нен у фили­стим­лян и у амо­ре­ев в Верх­ней Месо­по­та­мии. Изоб­ра­жал­ся в виде мор­ско­го чудо­ви­ща с телом рыбы и чело­ве­че­ски­ми рука­ми и голо­вой.
3. Леван­тин­цы (от фр. Levant – «Восток») – рас­про­стра­нен­ное наиме­но­ва­ние наро­дов, про­жи­ва­ю­щих в рай­оне Восточ­но­го Сре­ди­зем­но­мо­рья: егип­тян, сирий­цев, турок, гре­ков и др.
4. Геор­ги­ан­ский стиль – см. при­меч. к с. 14 5 …сюр­ту­ки… эдвар­диан­ских вре­мен… – то есть отно­ся­щи­е­ся к пер­во­му деся­ти­ле­тию XX века, пери­о­ду цар­ство­ва­ния бри­тан­ско­го коро­ля Эду­ар­да VII (1901–1910).
5. …что-то вро­де Пона­пы на Каро­ли­нах… – Име­ет­ся в виду атолл Пона­пе в груп­пе Каро­лин­ских ост­ро­вов в Мик­ро­не­зии, посре­ди лагу­ны кото­ро­го сохра­ни­лись раз­ва­ли­ны Нан-Мадо­ла – ныне мерт­во­го горо­да, воз­ве­ден­но­го из огром­ных базаль­то­вых бло­ков на 92 искус­ствен­ных ост­ров­ках. Про­ис­хож­де­ние стро­и­те­лей горо­да и назна­че­ние неко­то­рых соору­же­ний до сих пор оста­ют­ся загад­кой для уче­ных. По вскры­тии гроб­ниц древ­них пра­ви­те­лей Нан-Мадо­ла выяс­ни­лось, что они по сво­е­му антро­по­ло­ги­че­ско­му типу отли­ча­лись от мик­ро­не­зий­ско­го насе­ле­ния архи­пе­ла­га.
6. Сара­бан­да – ста­рин­ный испан­ский танец. 8 Толи­до – город в шта­те Огайо. Моми – его при­го­род, рас­по­ло­жен­ный на одно­имен­ной реке.
7. Пек­то­раль – нагруд­ное укра­ше­ние, раз­но­вид­но­сти кото­ро­го встре­ча­ют­ся во мно­гих древ­них куль­ту­рах, от Егип­та до Ски­фии.