Говард Филлипс Лавкрафт

ГИПНОС

(Hypnos)
Напи­са­но в 1922 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод И. Май­о­ро­вой

////

“Если же гово­рить о сне, этом зло­ве­щем и свое­нрав­ном хозя­ине наших ночей, то сме­лость, с какой люди раз за разом отда­ют себя в его власть, была бы достой­на вели­ко­го удив­ле­ния, не будь она резуль­та­том про­сто­го неве­де­ния и непо­ни­ма­ния опас­но­сти”.

Бод­лер

Да хра­нят меня мило­серд­ные боги, если тако­вые дей­стви­тель­но суще­ству­ют в те часы, когда ни сила воли, ни какие-либо сред­ства, изоб­ре­тен­ные чело­ве­ком, не могут раз­ве­сти овла­де­ва­ю­щих мною объ­я­тий сна. Смерть мило­серд­на, ибо из ее вла­де­ний нет воз­вра­та. Но тот, кто, выстра­дав зна­ние, вер­нул­ся из пота­ен­ней­ших вла­де­ний ночи, уже навсе­гда лишит­ся мира и покоя.

Глу­пец, я был, что так неисто­во стре­мил­ся погру­зить­ся в тай­ны, не пред­на­зна­чен­ные для чело­ве­че­ско­го рас­суд­ка. Глуп­цом или богом был мой един­ствен­ный друг, кото­рый вел меня этим путем, а в кон­це испы­тал все ужа­сы, кото­рые мог­ли бы достать­ся и на мою долю.

Я при­по­ми­наю нашу первую встре­чу на желез­но­до­рож­ной стан­ции, где этот чело­век ока­зал­ся в цен­тре вни­ма­ния тол­пы пош­лых зевак. Он лежал без созна­ния, судо­ро­га све­ла его тело, при­дав ему урод­ли­вую непо­движ­ность. На мой взгляд ему было око­ло соро­ка лет; на это ука­зы­ва­ли глу­бо­кие мор­щи­ны на изну­рен­ном, со впа­лы­ми щека­ми, но без­уко­риз­нен­но пра­виль­ном и кра­си­вом лице да еще ред­кие нити седи­ны в густых вол­ни­стых воло­сах и неболь­шой акку­рат­ной бород­ке, кото­рая преж­де была, веро­ят­но, исси­ня- чер­ной. Высо­кий боже­ствен­ной фор­мы лоб был точ­но высе­чен из бело­снеж­но­го мра­мо­ра.

Внеш­ность это­го чело­ве­ка напом­ни­ла мне, скуль­пто­ру по про­фес­сии, ста­тую фав­на, най­ден­ную в руи­нах хра­ма антич­ной Элла­ды и чудес­ным обра­зом ожив­шую в наш удуш­ли­вый век толь­ко для того, что­бы под­черк­нуть холод­ную тяжесть напрас­но про­жи­тых лет.

И когда он открыл свои огром­ные, лихо­ра­доч­но бле­стев­шие чер­ные гла­за, я понял, что имен­но он спо­со­бен стать един­ствен­ным близ­ким чело­ве­ком для меня, у кото­ро­го нико­гда не было дру­зей. Я знал, что имен­но такие гла­за долж­ны были видеть вели­чие и ужа­са­ю­щую непо­сти­жи­мость царств, нахо­дя­щих­ся за пре­де­ла­ми созна­ния и реаль­но­сти; царств, кото­рые я леле­ял в сво­их гре­зах, но напрас­но искал наяву.

Я разо­гнал тол­пу и пред­ло­жил ему прой­ти со мной, быть моим учи­те­лем и про­вод­ни­ком в при­зрач­ном мире фан­та­зии. Он согла­сил­ся, не ска­зав ни сло­ва. Позд­нее я обна­ру­жил, что у него уди­ви­тель­но мело­дич­ный голос, в кото­ром сли­ва­лись пение скри­пок и лег­кий звон хру­ста­ля. Часто мы гово­ри­ли дни и ночи напро­лет, пока я выта­чи­вал его бюсты и мини­а­тюр­ные голов­ки из сло­но­вой кости, дабы обес­смер­тить раз­лич­ные выра­же­ния его лица.

Я не берусь пере­дать сло­ва­ми суть наших заня­тий слиш­ком уж эфе­мер­ной была их связь с обы­ден­ной чело­ве­че­ской жиз­нью. Они откры­ва­ли перед нами огром­ную, неве­до­мую все­лен­ную, лежа­щую за пре­де­ла­ми доступ­ных наше­му пони­ма­нию мате­рии, вре­ме­ни и про­стран­ства. Все­лен­ную, воз­мож­ность суще­ство­ва­ния кото­рой мы ощу­ща­ем лишь ино­гда в тех осо­бен­ных сно­ви­де­ни­ях, что неве­до­мы зауряд­ным пред­ста­ви­те­лям рода люд­ско­го и лишь один или два раза в жиз­ни явля­ют­ся к чело­ве­ку, ода­рен­но­му бога­тым вооб­ра­же­ни­ем. Мир наше­го бодр­ству­ю­ще­го созна­ния, рож­ден­но­го из этой все­лен­ной, сопри­ка­са­ет­ся с нею не боль­ше, чем мыль­ный пузырь с труб­кой, из кото­рой некий Арле­кин выдул его по сво­ей при­хо­ти. Уче­ные мужи лишь смут­но дога­ды­ва­ют­ся об этом, но в боль­шин­стве сво­ем ста­ра­ют­ся это­го не заме­чать. Муд­ре­цы как-то взду­ма­ли истол­ко­вать эти гре­зы и раз­ве­се­ли­ли сво­и­ми реча­ми даже бес­смерт­ных богов. Какой-то чело­век с восточ­ны­ми гла­за­ми ска­зал, что вре­мя и про­стран­ство отно­си­тель­ны и люди осы­па­ли его насмеш­ка­ми. Но этот чело­век выска­зал толь­ко пред­по­ло­же­ние. Я же пытал­ся пре­вра­тить эти догад­ки в уве­рен­ность. Друг мой желал того же, и частич­но это ему уда­лось. С помо­щью раз­ных экзо­ти­че­ских нар­ко­ти­ков мы погру­жа­лись в жут­кие глу­би­ны сно­ви­де­ний в моей сту­дии на верх­нем эта­же баш­ни ста­рин­но­го особ­ня­ка в туман­ном граф­стве Кент. Самой мучи­тель­ной пыт­кой тех дней была невоз­мож­ность выра­зить все, что я узнал и уви­дел в часы дья­воль­ских заня­тий, ибо ни в одном язы­ке нет под­хо­дя­щих для это­го слов и сим­во­лов. От нача­ла и до кон­ца наши откры­тия отно­си­лись к обла­сти ощу­ще­ний, кото­рые нель­зя сопо­ста­вить с дея­тель­но­стью нерв­ной систе­мы обыч­но­го чело­ве­ка. И хотя они содер­жа­ли неко­то­рые обра­зы вре­ме­ни и про­стран­ства, в осно­ве этих ощу­ще­ний не было ниче­го чет­ко­го и опре­де­лен­но­го.

Все, что доступ­но чело­ве­че­ской речи это пере­дать общий харак­тер наших опы­тов, опре­де­лив их как погру­же­ния или поле­ты, посколь­ку во вре­мя каж­до­го откро­ве­ния какая-то часть наше­го созна­ния отры­ва­лась от все­го реаль­но­го и насто­я­ще­го, сме­ло паря над тем­ны­ми, вну­ша­ю­щи­ми ужас без­дна­ми, ино­гда про­ры­ва­ясь сквозь хоро­шо види­мые пре­пят­ствия, кото­рые мож­но опи­сать как густые плот­ные пары или обла­ка.

Мы совер­ша­ли эти бес­те­лес­ные поле­ты то пооди­ноч­ке, то вме­сте, и в послед­нем слу­чае мой друг неиз­мен­но меня опе­ре­жал. Я узна­вал о его при­сут­ствии по кар­ти­нам, всплы­ва­ю­щим в памя­ти: его лицо, осве­щен­ное стран­ным золо­тым све­том и пуга­ю­щее сво­ей таин­ствен­ной кра­со­той, явля­лось мне с уди­ви­тель­но моло­ды­ми чер­та­ми, с горя­щи­ми гла­за­ми, гор­дым изги­бом бро­вей и чуть потем­нев­ши­ми воло­са­ми и боро­дою.

Мы не сле­ди­ли за вре­ме­нем: оно каза­лось нам иллю­зи­ей. И в этом, несо­мнен­но, была доля исти­ны, ибо мы посто­ян­но удив­ля­лись, отче­го мы не ста­ре­ем. Наши помыс­лы были чудо­вищ­ны, наше тще­сла­вие не зна­ло пре­де­лов… ни Бог, ни дья­вол не мог­ли поз­во­лить себе то, чего домо­га­лись мы. Меня и сей­час про­би­ра­ет дрожь, когда я гово­рю о наших заня­ти­ях, и я боюсь рас­ска­зы­вать о них более подроб­но. Ска­жу лишь, что когда одна­жды мой друг напи­сал на лист­ке бума­ги жела­ние, кото­рое он не посмел про­из­не­сти вслух, я сжег этот листок и со стра­хом взгля­нул в ноч­ное небо, усы­пан­ное звез­да­ми. Это было я толь­ко намек­ну нечто вро­де жела­ния управ­лять всей види­мой все­лен­ной, дви­же­ни­ем пла­нет и звезд, и судь­ба­ми всех живых тва­рей. Кля­нусь, я не имел ниче­го обще­го с подоб­ны­ми при­тя­за­ни­я­ми и, что бы там ни гово­рил мой друг, он, в луч­шем слу­чае, глу­бо­ко заблуж­дал­ся. Я не настоль­ко силь­ный чело­век, что­бы рис­ко­вать тем немно­гим, что сулит мне реаль­ную уда­чу.

В ту ночь вет­ры из неиз­ве­дан­ных про­странств неудер­жи­мо мча­ли нас к без­гра­нич­ным пусто­там за пре­де­лы мате­рии и мыс­ли. Осо­бые непе­ре­да­ва­е­мые ощу­ще­ния пере­пол­ня­ли нас вос­тор­гом. Сей­час они почти стер­лись в моей памя­ти. Но даже то, что оста­лось, пере­ска­зать почти невоз­мож­но. Лип­кие обла­ка быст­ро про­но­си­лись мимо, и нако­нец я почув­ство­вал, что мы достиг­ли обла­сти, где преж­де нико­гда не быва­ли. Мой друг был дале­ко впе­ре­ди, но когда мы ныр­ну­ли в ужа­са­ю­щий оке­ан пер­во­здан­но­го эфи­ра, я заме­тил мрач­ное тор­же­ство, кото­рым све­ти­лось его пора­зи­тель­но моло­дое лицо. Вне­зап­но очер­та­ния его рас­плы­лись и исчез­ли, и в то же вре­мя я почув­ство­вал, что ока­зал­ся перед непре­одо­ли­мым пре­пят­стви­ем. Оно похо­ди­ло на те, что встре­ча­лись и преж­де, но было неиз­ме­ри­мо плот­нее какая-то влаж­ная клей­кая мас­са, если такое опре­де­ле­ние под­хо­дит к каче­ствам нема­те­ри­аль­но­го мира. Меня задер­жи­вал барьер, кото­рый мой друг и учи­тель пре­одо­лел без тру­да. Я вновь попро­бо­вал про­рвать­ся, но вдруг дей­ствие нар­ко­ти­ка кон­чи­лось, и я очнул­ся в сво­ей мастер­ской. В углу напро­тив рас­ки­ну­лось блед­ное и все еще бес­чув­ствен­ное тело мое­го спут­ни­ка, на ред­кость измож­ден­ное и пока­зав­ше­е­ся мне немыс­ли­мо пре­крас­ным, когда золо­ти­стый лун­ный свет залил его мра­мор­ные очер­та­ния. Вско­ре мой бед­ный друг поше­ве­лил­ся, и не дай мне Бог вновь пере­жить то мгно­ве­ние, когда я услы­шал его дикий вопль и почти воочию уви­дел жут­кие кар­ти­ны, про­мельк­нув­шие в его обе­зу­мев­ших от ужа­са чер­ных гла­зах. Я упал без чувств и при­шел в себя лишь когда мой друг начал исступ­лен­но тря­сти меня, желая изба­вить­ся от стра­ха оди­но­че­ства. Так закон­чи­лись наши доб­ро­воль­ные погру­же­ния в пеще­ры грез. Дро­жа от дур­но­го пред­чув­ствия, мой друг предо­сте­рег меня от воз­мож­ных попы­ток сно­ва отправ­лять­ся туда, где мы толь­ко что побы­ва­ли. Он не посмел рас­ска­зать, что имен­но он там видел, одна­ко несколь­ко раз повто­рил, что мы теперь долж­ны как мож­но боль­ше бодр­ство­вать, даже если для это­го при­дет­ся при­бег­нуть к силь­но­дей­ству­ю­щим лекар­ствен­ным сред­ствам. Вско­ре по невы­ра­зи­мо­му стра­ху, охва­ты­ва­ю­ще­му меня каж­дый раз, когда созна­ние поки­да­ет мое тело, я понял, насколь­ко он был прав.

Даже после само­го крат­ко­го и непро­дол­жи­тель­но­го сна я чув­ство­вал себя поста­рев­шим, а друг мой дрях­лел с пуга­ю­щей быст­ро­той. Боль­но было видеть, как быст­ро на гла­зах у него появ­ля­ют­ся мор­щи­ны и седе­ют воло­сы. Наш образ жиз­ни теперь пол­но­стью изме­нил­ся. Преж­де затвор­ник свое насто­я­щее имя и про­ис­хож­де­ние он тща­тель­но скры­вал теперь мой друг испы­ты­вал неисто­вый страх перед оди­но­че­ством. Он совер­шен­но не мог оста­вать­ся один, но мне каза­лось, что и ком­па­ния не мог­ла его успо­ко­ить, хотя его един­ствен­ным уте­ше­ни­ем в послед­нее вре­мя были шум­ные, неисто­вые пируш­ки. Внеш­но­стью и воз­рас­том мы настоль­ко не соот­вет­ство­ва­ли окру­же­нию, что в боль­шин­стве слу­ча­ев это вызы­ва­ло насмеш­ки, кото­рые боль­но рани­ли меня, одна­ко друг мой счи­тал их гораз­до мень­шим злом, чем оди­но­че­ство. Осо­бен­но не любил он бывать один под откры­тым небом, а если такое слу­ча­лось поми­мо его воли, то часто украд­кой посмат­ри­вал вверх, как бы ожи­дая воз­мез­дия. Я заме­тил, что направ­ле­ние этих взгля­дов меня­лось в зави­си­мо­сти от вре­ме­ни года. Так весен­ни­ми вече­ра­ми он смот­рел на севе­ро-восток, осе­нью на севе­ро-запад. Летом он искал гла­за­ми что-то почти над самой голо­вой, а зимой взо­ры его при­вле­ка­ла восточ­ная часть небо­скло­на.

Но дол­ги­ми зим­ни­ми вече­ра­ми он казал­ся почти спо­кой­ным. Толь­ко по про­ше­ствии двух лет я смог соот­не­сти этот навяз­чи­вый страх с чем-то опре­де­лен­ным: я заме­тил, что объ­ек­том его при­сталь­но­го вни­ма­ния явля­ет­ся одна и та же точ­ка звезд­но­го неба, рас­по­ло­жен­ная где-то в рай­оне созвез­дия Север­ной Коро­ны, в тече­ние года посто­ян­но меня­ю­щая свое рас­по­ло­же­ние на небе.

К тому вре­ме­ни мы пере­еха­ли в неболь­шую мастер­скую в Лон­доне, по-преж­не­му оста­ва­ясь нераз­луч­ны­ми дру­зья­ми, но избе­гая раз­го­во­ров о тех днях, когда мы пыта­лись про­ник­нуть за пре­де­лы реаль­но­го мира. Нар­ко­ти­ки, бес­по­ря­доч­ный образ жиз­ни и нерв­ное пере­утом­ле­ние соста­ри­ли нас необы­чай­но. Но, несмот­ря на явный упа­док сил, мы умуд­ря­лись спать не более одно­го-двух часов под­ряд так силь­но мы боя­лись неумо­ли­мо надви­гав­шей­ся на нас из про­шло­го тени.

Насту­пил туман­ный и дожд­ли­вый январь. Наши денеж­ные сбе­ре­же­ния подо­шли к кон­цу, их уже не хва­та­ло на меди­цин­ские пре­па­ра­ты, к кото­рым мы при­стра­сти­лись. Я про­дал все свои ста­туи и мини­а­тю­ры из сло­но­вой кости и не имел ни малей­ше­го жела­ния опять доста­вать мате­ри­ал и рабо­тать над новы­ми скульп­ту­ра­ми. Мы страш­но бед­ство­ва­ли, и вот одна­жды ночью мой друг забыл­ся стран­ным тяже­лым сном, из кото­ро­го я никак не мог его воз­вра­тить. До сих пор эта сце­на сто­ит перед мои­ми гла­за­ми: забро­шен­ная мрач­ная камор­ка под самой кры­шей, по кото­рой бес­пре­рыв­но сту­чит дождь. К посту­пи наших един­ствен­ных исправ­ных часов добав­ля­ет­ся вооб­ра­жа­е­мая поступь их мерт­вых собра­тьев, лежа­щих на сто­ли­ке у окна. Скрип став­ней в отда­лен­ной части дома; зву­ки горо­да, смяг­чен­ные тума­ном и рас­сто­я­ни­ем… Но страш­нее все­го зло­ве­ще глу­бо­кое дыха­ние мое­го дру­га, рит­мич­но отме­ря­ю­щее мину­ты, пока его аго­ни­зи­ру­ю­щий дух блуж­да­ет в немыс­ли­мо дале­ких сфе­рах.

Напря­же­ние ста­но­ви­лось невы­но­си­мым, дикая вере­ни­ца мимо­лет­ных впе­чат­ле­ний и ассо­ци­а­ций про­нес­лась перед моим мыс­лен­ным взо­ром. Я услы­шал бой дале­ких часов наши часы нико­гда не били, и моя воз­буж­ден­ная фан­та­зия полу­чи­ла новый тол­чок. Часы… вре­мя… про­стран­ство… неопре­де­лен­ность и вновь мои мыс­ли вер­ну­лись к насто­я­ще­му, ибо несмот­ря на туман и дождь, я вдруг явствен­но ощу­тил, как над гори­зон­том вос­хо­дит Север­ная Коро­на, как это созвез­дие, кото­ро­го так опа­сал­ся мой друг, свер­ка­ю­щим полу­коль­цом неви­ди­мо нави­са­ет над нами, про­сти­рая свои лучи сквозь неиз­ме­ри­мые без­дны эфи­ра. Вдруг до моих ушей донес­ся новый звук, пре­крас­но раз­ли­чи­мый на фоне уже зна­ко­мых мне скри­пов и шоро­хов. Это был низ­кий моно­тон­ный вой, источ­ник кото­ро­го нахо­дил­ся где-то очень дале­ко на севе­ро-восто­ке.

Но не этот вой, гром­кий, изде­ва­ю­щий­ся, зову­щий, оста­вил в моей душе печать стра­ха, от кото­рой мне нико­гда в жиз­ни уже не изба­вить­ся, не он исторг из меня те кри­ки, кото­рые заста­ви­ли сосе­дей и поли­цию выло­мать дверь. Ибо куда страш­нее было то, что я уви­дел: в тем­ной, запер­той на ключ и зашто­рен­ной ком­на­те вдруг отку­да-то из севе­ро-восточ­но­го угла воз­ник луч зло­ве­ще­го золо­ти­сто-кро­ва­во­го све­та, кото­рый не рас­се­и­вал тьму вокруг, а был направ­лен точ­но в голо­ву спя­ще­го. И в све­те это­го луча я вновь уви­дел стран­но помо­ло­дев­шее лицо мое­го дру­га, каким я пом­нил его во вре­мя наших сов­мест­ных блуж­да­ний в таин­ствен­ном цар­стве снов.

Мой друг при­под­нял голо­ву, чер­ные, глу­бо­ко запав­шие гла­за его вдруг в ужа­се рас­кры­лись, а с тон­ких губ готов был сорвать­ся крик. Я едва узна­вал в этом мерт­вен­но-блед­ном от стра­ха лице то, сия­ю­щее и моло­дое, кото­рое я хоро­шо знал такой неимо­вер­ный ужас скво­зил в каж­дой его чер­те, ужас, неве­до­мый смерт­но­му чело­ве­ку.

Дале­кий вой все нарас­тал. Когда же я про­сле­дил за взгля­дом мое­го бед­но­го дру­га и лишь на мгно­ве­ние уви­дел то место, отку­да шел звук и где начи­нал­ся про­кля­тый луч, со мной слу­чил­ся силь­ней­ший при­па­док эпи­леп­сии, пере­бу­див­ший всех сосе­дей и заста­вив­ший их вызвать поли­цию. При всем жела­нии я не смог­бы опи­сать, что имен­но я там уви­дел, а мой бед­ный друг, видев­ший гораз­до боль­ше мое­го, умолк наве­ки. Но с тех пор я решил нико­гда боль­ше не под­да­вать­ся нена­сыт­но­му и ковар­но­му Гип­но­су, хозя­и­ну сна, звезд­но­му ноч­но­му небу и безум­ным амби­ци­ям созна­ния и фило­со­фии.

До сих пор в точ­но­сти неиз­вест­но, что же все-таки про­изо­шло в ту ночь, ибо не меня одно­го кос­ну­лась ужас­ная тень, но и все окру­жа­ю­щие вдруг зара­зи­лись необъ­яс­ни­мой забыв­чи­во­стью, силь­но сма­хи­ва­ю­щей на безу­мие. Они в голос утвер­жда­ют буд­то у меня вооб­ще не было ника­ко­го дру­га и что толь­ко искус­ство, фило­со­фия и сума­сше­ствие запол­ня­ли собой мою неле­пую и тра­ги­че­скую жизнь. Той ночью они пыта­лись меня уте­шать и даже вызва­ли док­то­ра, кото­рый про­пи­сал мне что-то успо­ко­и­тель­ное, но никто из них не пове­рил мое­му рас­ска­зу о слу­чив­шем­ся. И не участь мое­го несчаст­но­го дру­га раз­бу­ди­ла их чув­ства, а то, что они обна­ру­жи­ли на кушет­ке в углу мастер­ской. Эта вещь вызва­ла целую бурю вос­тор­гов и при­нес­ла мне ту сла­ву, кото­рую я, раз­би­тый, пара­ли­зо­ван­ный, полу­по­ме­шан­ный от нар­ко­ти­ков ста­рик, глу­бо­ко пре­зи­раю.

Они отри­ца­ют, что я про­дал все свои рабо­ты и в дока­за­тель­ство предъ­яв­ля­ют то без­молв­ное и ока­ме­нев­шее, во что про­кля­тый луч пре­вра­тил мое­го дру­га, того, кто был моим про­вод­ни­ком на пути к безу­мию и ката­стро­фе. Это изу­ми­тель­ная мра­мор­ная голов­ка, чьей моло­до­сти бес­силь­но повре­дить вре­мя: пре­крас­ное лицо, обрам­лен­ное корот­кой боро­дой, чуть тро­ну­тые улыб­кой губы, гор­дый изгиб бро­вей и густые вью­щи­е­ся локо­ны, укра­шен­ные вен­ком из поле­вых маков. Гово­рят, что моде­лью для этой мини­а­тю­ры послу­жил я сам в воз­расте два­дца­ти пяти лет, но на ее мра­мор­ном осно­ва­нии высе­че­но лишь одно имя ГИПНОС.