Говард Филлипс Лавкрафт

ГИПНОС

(Hypnos)
Напи­са­но в 1922 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод В. Доро­го­куп­ли

////

Что каса­ет­ся сна, это­го мрач­но­го и свое­нрав­но­го вла­сти­те­ля наших ночей, то без­рас­суд­ство, с каким люди пре­да­ют­ся ему еже­нощ­но, нель­зя объ­яс­нить ничем иным, кро­ме как неве­де­ни­ем отно­си­тель­но под­жи­да­ю­щей их опас­но­сти.

Бод­лер

Да хра­нят меня все­ми­ло­сти­вые боги – если толь­ко они суще­ству­ют – в те часы, когда ни уси­лие воли, ни при­ду­ман­ные людь­ми хит­ро­ум­ные сна­до­бья не могут убе­речь меня от погру­же­ния в без­дну сна. Смерть мило­серд­нее, ибо она уво­дит в края, отку­да нет воз­вра­та; но для тех, кому дове­лось вер­нуть­ся из мрач­ных глу­бин сна и сохра­нить в памя­ти все там уви­ден­ное, нико­гда уже не будет покоя. Я посту­пил как послед­ний глу­пец в сво­ем неисто­вом стрем­ле­нии постичь тай­ны, не пред­на­зна­чен­ные для людей; глуп­цом – или богом – был мой един­ствен­ный друг, ука­зав­ший мне этот путь и всту­пив­ший на него рань­ше меня, что­бы в фина­ле пасть жерт­вой ужа­сов, кото­рые, воз­мож­но, пред­сто­ит испы­тать и мне.

Я пом­ню, как впер­вые встре­тил его на пер­роне вок­за­ла в окру­же­нии тол­пы зевак. Он лежал без созна­ния, ско­ван­ный судо­ро­гой, из-за чего его некруп­ная худо­ща­вая фигу­ра, обла­чен­ная в тем­ный костюм, каза­лась ока­ме­нев­шей. На вид ему мож­но было дать лет сорок, судя по глу­бо­ким склад­кам на измож­ден­ном, но при­том без­уко­риз­нен­но оваль­ном и кра­си­вом лице, а так­же по седым пря­дям в корот­ко под­стри­жен­ной боро­де и густых вол­ни­стых воло­сах, от при­ро­ды чер­ных как смоль. Его лоб иде­аль­ных про­пор­ций цве­том и чисто­той был подо­бен пен­те­лий­ско­му мра­мо­ру. Наме­тан­ным гла­зом скуль­пто­ра я тот­час угля­дел в этом чело­ве­ке сход­ство со ста­ту­ей како­го-нибудь антич­но­го бога, извле­чен­ной из-под руин эллин­ско­го хра­ма и чудес­ным обра­зом ожив­лен­ной толь­ко ради того, что­бы в наш туск­лый безыс­кус­ный век мы мог­ли с тре­пе­том ощу­тить вели­чие и силу все­со­кру­ша­ю­ще­го вре­ме­ни. А когда он рас­крыл свои огром­ные, чер­ные, лихо­ра­доч­но горя­щие гла­за, я вдруг отчет­ли­во понял, что в этом чело­ве­ке обре­ту сво­е­го пер­во­го и един­ствен­но­го дру­га, ибо преж­де у меня нико­гда не было дру­зей. Имен­но такие гла­за долж­ны были видеть все вели­чие и весь ужас иных миров за пре­де­ла­ми обыч­но­го созна­ния и реаль­но­сти миров, о кото­рых я мог лишь гре­зить без вся­кой надеж­ды лице­зреть их воочию. Я разо­гнал зевак и при­гла­сил незна­ком­ца к себе домой, выра­зив надеж­ду, что он ста­нет моим учи­те­лем и про­вод­ни­ком в сфе­ре зага­доч­но­го и необъ­яс­ни­мо­го. Он слег­ка кив­нул в знак согла­сия, не про­из­не­ся ни сло­ва. Как выяс­ни­лось позд­нее, он обла­дал на ред­кость звуч­ным и кра­си­вым голо­сом, в кото­ром гар­мо­нич­но соче­та­лись густое пение виол и неж­ный звон хру­ста­ля. Мно­го ночей и дней мы про­ве­ли в бесе­дах, пока я высе­кал из кам­ня его бюсты или выре­зал из сло­но­вой кости мини­а­тю­ры, стре­мясь запе­чат­леть в них раз­лич­ные выра­же­ния его лица.

Я не в состо­я­нии опи­сать то, чем мы зани­ма­лись, посколь­ку эти заня­тия име­ли слиш­ком мало обще­го с обы­ден­ной жиз­нью. Объ­ек­том наше­го изу­че­ния была неиз­ме­ри­мая и устра­ша­ю­щая все­лен­ная, лежа­щая вне позна­ва­е­мых мате­рий, вре­мен и про­странств, – все­лен­ная, о суще­ство­ва­нии кото­рой мы можем лишь дога­ды­вать­ся по тем ред­ким, осо­бен­ным снам, кото­рые нико­гда не посе­ща­ют зауряд­ных людей и лишь пару раз в жиз­ни могут при­ви­деть­ся людям с бога­тым и ярким вооб­ра­же­ни­ем. Мир наше­го повсе­днев­но­го суще­ство­ва­ния соот­но­сит­ся с этой все­лен­ной, как соот­но­сит­ся мыль­ный пузырь с тру­боч­кой, из кото­рой его выду­ва­ет кло­ун, все­гда могу­щий по сво­ей при­хо­ти втя­нуть пузырь обрат­но. Уче­ные мужи могут иметь кое-какие догад­ки на сей счет, но, как пра­ви­ло, они избе­га­ют об этом думать. Муд­ре­цы пыта­лись тол­ко­вать такие сны, что вызы­ва­ло лишь смех у бес­смерт­ных богов. А смерт­ные в свою оче­редь насме­ха­лись над одним чело­ве­ком с восточ­ны­ми гла­за­ми, утвер­ждав­шим, что вре­мя и про­стран­ство суть вещи отно­си­тель­ные. Впро­чем, и этот чело­век не был уве­рен в сво­их сло­вах, а толь­ко выска­зал пред­по­ло­же­ние. Я же меч­тал зай­ти даль­ше про­стых дога­док и пред­по­ло­же­ний, к чему так­же стре­мил­ся мой друг, пре­успев лишь отча­сти. А теперь мы объ­еди­ни­ли наши уси­лия и с помо­щью раз­ных экзо­ти­че­ских сна­до­бий откры­ли для себя маня­щий и запрет­ный мир сно­ви­де­ний, кото­рые посе­ща­ли нас в мастер­ской на верх­нем эта­же баш­ни мое­го ста­рин­но­го особ­ня­ка в граф­стве Кент.

Вся­кий раз про­буж­де­ние было мучи­тель­ным, но самой мучи­тель­ной из пыток ока­за­лась неспо­соб­ность выра­зить сло­ва­ми то, что я узнал и уви­дел, стран­ствуя в мире снов, посколь­ку ни один язык не обла­да­ет под­хо­дя­щим для это­го набо­ром поня­тий и сим­во­лов. Все наши сно­вид­че­ские откры­тия отно­си­лись к сфе­ре осо­бо­го рода ощу­ще­ний, абсо­лют­но несов­ме­сти­мых с нерв­ной систе­мой и орга­на­ми вос­при­я­тия чело­ве­ка, а про­стран­ствен­но-вре­мен­ные эле­мен­ты этих ощу­ще­ний попро­сту не име­ли кон­крет­но­го, чет­ко опре­де­ля­е­мо­го содер­жа­ния. Чело­ве­че­ская речь в луч­шем слу­чае спо­соб­на пере­дать лишь общий харак­тер того, что с нами про­ис­хо­ди­ло, назвав это погру­же­ни­ем или поле­том, ибо какая-то часть наше­го созна­ния отры­ва­лась от все­го реаль­но­го и сию­ми­нут­но­го, вос­па­ряя над ужас­ны­ми тем­ны­ми без­дна­ми и пре­одо­ле­вая незри­мые, но вос­при­ни­ма­е­мые пре­гра­ды – нечто вро­де густых вяз­ких обла­ков. Эти бес­те­лес­ные поле­ты сквозь тьму совер­ша­лись нами ино­гда пооди­ноч­ке, а ино­гда сов­мест­но. В послед­них слу­ча­ях мой друг неиз­мен­но опе­ре­жал меня, и я дога­ды­вал­ся о его при­сут­ствии толь­ко по воз­ни­ка­ю­щим в памя­ти обра­зам, когда мне вдруг явля­лось его лицо в орео­ле стран­но­го золо­то­го сия­ния: пуга­ю­ще пре­крас­ное и юно­ше­ски све­жее, с лучи­сты­ми гла­за­ми и высо­ким олим­пий­ским лбом, отте­нен­ное чер­ны­ми воло­са­ми и боро­дой без при­зна­ков седи­ны.

Мы в ту пору совсем не сле­ди­ли за вре­ме­нем, кото­рое пред­став­ля­лось нам про­сто иллю­зи­ей, и дале­ко не сра­зу отме­ти­ли одну осо­бен­ность, так или ина­че с этим свя­зан­ную, а имен­но: мы пере­ста­ли ста­реть. Амби­ции наши были воис­ти­ну чудо­вищ­ны и нече­сти­вы – ни боги, ни демо­ны не реши­лись бы на откры­тия и заво­е­ва­ния, кото­рые мы пла­ни­ро­ва­ли. Меня про­би­ра­ет дрожь при одном лишь вос­по­ми­на­нии об этом, и я не риск­ну пере­дать в дета­лях суть наших тогдаш­них пла­нов. Ска­жу лишь, что одна­жды мой друг напи­сал на листе бума­ги жела­ние, кото­рое он не отва­жил­ся про­из­не­сти вслух, а я по про­чте­нии напи­сан­но­го немед­ля сжег этот листок и опас­ли­во огля­нул­ся на звезд­ное небо за окном. Я могу поз­во­лить себе лишь намек: его замы­сел пред­по­ла­гал, ни мно­го ни мало, уста­нов­ле­ние вла­сти над всей види­мой частью Все­лен­ной и за ее пре­де­ла­ми, воз­мож­ность управ­лять дви­же­ни­ем пла­нет и звезд, а так­же судь­ба­ми всех живых существ. Лич­но я, могу поклясть­ся, не раз­де­лял этих его устрем­ле­ний, а если мой друг в каком-либо раз­го­во­ре или пись­ме утвер­ждал обрат­ное, это неправ­да. Мне нико­гда не хва­ти­ло бы сил и сме­ло­сти, что­бы зате­ять насто­я­щую бит­ву в таин­ствен­ных сфе­рах, а без такой бит­вы нель­зя было рас­счи­ты­вать на конеч­ный успех.

В одну из ночей вет­ры неве­до­мых про­странств унес­ли нас в бес­край­нюю пусто­ту за пре­де­ла­ми бытия и мыс­ли. Нас пере­пол­ня­ли самые фан­та­сти­че­ские, непе­ре­да­ва­е­мые ощу­ще­ния, тогда вызы­вав­шие эйфо­рию, а ныне почти изгла­див­ши­е­ся из моей памя­ти; да и те вос­по­ми­на­ния, что сохра­ни­лись, я все рав­но не смо­гу пере­дать сло­ва­ми. Мы пре­одо­ле­ли мно­же­ство вяз­ких пре­град и нако­нец достиг­ли самых уда­лен­ных обла­стей, до той поры нам недо­ступ­ных. Мой друг, по сво­е­му обык­но­ве­нию, вырвал­ся дале­ко впе­ред, и, когда мы нес­лись сквозь жут­кий оке­ан пер­во­здан­но­го эфи­ра, в моей памя­ти воз­ник­ло его слиш­ком юное лицо, на сей раз иска­жен­ное гри­ма­сой како­го-то зло­ве­ще­го лико­ва­ния. Вне­зап­но этот образ потуск­нел и исчез, а еще через миг я наткнул­ся на непре­одо­ли­мое пре­пят­ствие. Оно напо­ми­на­ло те, что попа­да­лись нам преж­де, но было гораз­до плот­нее – какая-то лип­кая тягу­чая мас­са, если толь­ко подоб­ные опре­де­ле­ния при­ме­ни­мы к нема­те­ри­аль­ным объ­ек­там.

Итак, я был оста­нов­лен барье­ром, кото­рый мой друг и настав­ник успеш­но пре­одо­лел. Я хотел было пред­при­нять новую попыт­ку, но тут закон­чи­лось дей­ствие нар­ко­ти­ка, и я открыл гла­за у себя в мастер­ской. В углу напро­тив лежал мой друг, мра­мор­но-блед­ный и бес­чув­ствен­ный; его осу­нув­ше­е­ся лицо пока­за­лось мне осо­бен­но пре­крас­ным в золо­ти­сто-зеле­ном све­те луны. Спу­стя недол­гое вре­мя тело в углу шевель­ну­лось – и не дай мне бог еще раз когда-нибудь услы­шать и уви­деть то, что за этим после­до­ва­ло! Мне не под силу опи­сать его истош­ный вопль и адские виде­ния, отра­зив­ши­е­ся в его гла­зах. Я лишил­ся чувств и при­шел в себя отто­го, что мой друг отча­ян­но тряс меня за пле­чо, боясь остать­ся наедине со сво­и­ми кош­ма­ра­ми. На том и закон­чи­лись наши доб­ро­воль­ные стран­ствия в мире снов. Глу­бо­ко потря­сен­ный и чуть не до смер­ти напу­ган­ный, мой друг, побы­вав­ший за послед­ней чер­той, предо­сте­рег меня от новых подоб­ных попы­ток. Он так и не решил­ся рас­ска­зать мне, что он там видел, но, осно­вы­ва­ясь на сво­ем страш­ном опы­те, насто­ял, что­бы мы впредь как мож­но мень­ше спа­ли, даже если ради это­го при­дет­ся исполь­зо­вать силь­но­дей­ству­ю­щие сти­му­ля­то­ры. Вско­ре я убе­дил­ся в его право­те: сто­и­ло мне задре­мать, как меня охва­ты­вал невы­ра­зи­мый ужас. И вся­кий раз после крат­ко­го вынуж­ден­но­го сна я ощу­щал себя раз­би­тым и поста­рев­шим; что же каса­ет­ся мое­го дру­га, то его про­цесс ста­ре­ния шел с потря­са­ю­щей быст­ро­той. Тяж­ко было наблю­дать, как у него еже­днев­но появ­ля­ют­ся все новые мор­щи­ны и седые воло­сы. Наш образ жиз­ни теперь совер­шен­но пере­ме­нил­ся. Преж­де быв­ший затвор­ни­ком, мой друг – кста­ти, так ни разу и не обмол­вив­ший­ся о сво­ем насто­я­щем име­ни и про­ис­хож­де­нии – теперь пани­че­ски боял­ся оди­но­че­ства. По ночам он не мог оста­вать­ся один, да и ком­па­нии из несколь­ких чело­век ему было недо­ста­точ­но, что­бы чув­ство­вать себя более-менее спо­кой­но. Един­ствен­ным его уте­ше­ни­ем ста­ли шум­ные мно­го­люд­ные сбо­ри­ща и буй­ные пируш­ки, так что мы ста­ли завсе­гда­та­я­ми мест, где обыч­но гуля­ла весе­лая моло­дежь. В боль­шин­стве слу­ча­ев наши внеш­ность и воз­раст вызы­ва­ли насмеш­ки, боль­но меня заде­вав­шие, но мой спут­ник счи­тал их мень­шим злом по срав­не­нию с оди­но­че­ством. Более все­го он стра­шил­ся остать­ся один сре­ди ночи под звезд­ным небом, а если ему все же слу­ча­лось ноч­ной порой очу­тить­ся вне дома, то и дело затрав­лен­но взгля­ды­вал вверх, слов­но ожи­дая напа­де­ния отту­да каких-то чудо­вищ. При этом я заме­тил, что в раз­ные вре­ме­на года его вни­ма­ние при­ко­вы­ва­ют раз­ные точ­ки на небо­сво­де. Весен­ни­ми вече­ра­ми такая точ­ка нахо­ди­лась низ­ко над севе­ро-восточ­ным гори­зон­том, летом он высмат­ри­вал ее почти пря­мо над голо­вой, осе­нью – на севе­ро-запа­де, а зимой – на восто­ке, прав­да лишь ран­ним утром. Вече­ра в сере­дине зимы были для него самым спо­кой­ным пери­о­дом. Про­шло два года, преж­де чем я дога­дал­ся свя­зать его страх с кон­крет­ным объ­ек­том и стал искать на небо­сво­де точ­ку, чья пози­ция меня­лась бы на про­тя­же­нии года в соот­вет­ствии с направ­ле­ни­ем его взгля­дов, – и тако­вая обна­ру­жи­лась в рай­оне созвез­дия Север­ная Корона.1

К тому вре­ме­ни мы уже пере­бра­лись в Лон­дон, где сни­ма­ли ком­на­ту под мастер­скую и были по-преж­не­му нераз­луч­ны, но избе­га­ли гово­рить о тех днях, когда мы пыта­лись раз­га­дать тай­ны миров, нахо­дя­щих­ся за пре­де­ла­ми нашей реаль­но­сти. Мы оба силь­но поста­ре­ли и подо­рва­ли свое здо­ро­вье в резуль­та­те зло­упо­треб­ле­ния нар­ко­ти­ка­ми, бес­по­ря­доч­но­го обра­за жиз­ни и нерв­но­го исто­ще­ния; реде­ю­щие воло­сы и боро­да мое­го дру­га сде­ла­лись снеж­но-белы­ми. Мы при­учи­ли себя не спать более одно­го-двух часов под­ряд, дабы не оста­вать­ся надол­го во вла­сти забве­ния, пред­став­ляв­ше­го для нас смер­тель­ную угро­зу.

И вот насту­пил туман­ный и дожд­ли­вый январь, когда наши сбе­ре­же­ния подо­шли к кон­цу и не на что было купить сти­му­ли­ру­ю­щие пре­па­ра­ты. Я дав­но уже рас­про­дал все свои мра­мор­ные бюсты и мини­а­тю­ры из сло­но­вой кости, а для изго­тов­ле­ния новых у меня не было исход­ных мате­ри­а­лов – как, впро­чем, не было и сил рабо­тать, даже имей­ся у меня мате­ри­ал. Мы оба ужас­но стра­да­ли, а одна­жды ночью мой друг при­лег на кушет­ку и, не выдер­жав, забыл­ся сном, настоль­ко тяже­лым и глу­бо­ким, что мне никак не уда­ва­лось его про­бу­дить. Я отчет­ли­во пом­ню эту сце­ну: запу­щен­ная мрач­ная ком­на­та под самой кры­шей, по кото­рой бес­пре­стан­но бара­ба­нит дождь; тика­ют един­ствен­ные настен­ные часы, что сопро­вож­да­ет­ся неслыш­ным, но вооб­ра­жа­е­мым така­ньем наших наруч­ных часов, лежа­щих на туа­лет­ном сто­ли­ке; поскри­пы­ва­ет неза­кры­тый ста­вень на одном из ниж­них эта­жей; смут­но слы­шат­ся зву­ки горо­да, при­глу­шен­ные тума­ном и рас­сто­я­ни­ем; и самое жут­кое сре­ди все­го это­го – глу­бо­кое мер­ное дыха­ние мое­го дру­га, как буд­то отсчи­ты­ва­ю­щее секун­ды аго­нии его духа, уне­сен­но­го в дале­кие запрет­ные сфе­ры. Мое напря­жен­ное бде­ние ста­но­ви­лось все более гне­ту­щим; чере­да мимо­лет­ных впе­чат­ле­ний и ассо­ци­а­ций стре­ми­тель­но про­но­си­лась в моем рас­стро­ен­ном вооб­ра­же­нии. Отку­да-то донес­ся бой часов – не наших настен­ных, посколь­ку они были без боя, – и это дало новое направ­ле­ние моим мрач­ным фан­та­зи­ям: часы – вре­мя – про­стран­ство – бес­ко­неч­ность… Тут я вер­нул­ся к реаль­но­сти, вдруг очень явствен­но пред­ста­вив себе, как где-то за ска­том кры­ши, за дождем и тума­ном над севе­ро-восточ­ным гори­зон­том имен­но сей­час вос­хо­дит Север­ная Коро­на. Это сия­ю­щее звезд­ное полу­коль­цо, наво­див­шее такой ужас на мое­го дру­га, пусть сей­час и незри­мое, тяну­ло к нам свои лучи через кос­ми­че­скую без­дну. Вне­зап­но мой обост­рив­ший­ся слух уло­вил новый звук в уже при­выч­ной како­фо­нии шумов – это был низ­кий несмол­ка­ю­щий вой, жалоб­ный, изде­ва­тель­ский и зову­щий одно­вре­мен­но, и доно­сил­ся он изда­ле­ка, с севе­ро-восто­ка.

Но не этот отда­лен­ный вой при­ко­вал меня к месту и оста­вил в моей душе печать стра­ха, от кото­рой мне не изба­вить­ся вове­ки; не он стал при­чи­ной моих после­ду­ю­щих воплей и кон­вуль­сий, кото­рые побу­ди­ли сосе­дей вызвать поли­цию и взло­мать дверь мастер­ской. Дело было не в том, что я услы­шал, а в том, что уви­дел: в тем­ной ком­на­те с запер­той две­рью и плот­но зашто­рен­ным окном вдруг из севе­ро-восточ­но­го угла вырвал­ся зло­ве­щий золо­ти­сто-крас­ный луч, кото­рый не рас­се­и­вал окру­жа­ю­щую тьму, а толь­ко высве­тил отки­ну­тую на подуш­ку голо­ву спя­ще­го. И в этом све­те я уви­дел то же самое юное лицо, какое явля­лось мне во вре­мя сно­вид­че­ских поле­тов сквозь про­стран­ство и вре­мя, когда мой друг рань­ше меня пре­одо­ле­вал все пре­гра­ды, пока не про­ник за послед­ний барьер, в самое сре­до­то­чие ноч­ных кош­ма­ров.

Меж­ду тем голо­ва его при­под­ня­лась с подуш­ки, глу­бо­ко запав­шие чер­ные гла­за рас­кры­лись в ужа­се, а тон­кие бес­кров­ные губы искри­ви­лись слов­но в попыт­ке издать крик, кото­рый, одна­ко, так и не про­зву­чал. И в этом мерт­вен­но-блед­ном, высве­чен­ном из тьмы и застыв­шем как мас­ка лице отра­зил­ся пре­дель­ный, абсо­лют­ный ужас, какой толь­ко может суще­ство­вать во все­лен­ной. Мы оба не изда­ли ни зву­ка, а меж­ду тем дале­кий вой все нарас­тал. Когда же я про­сле­дил за направ­ле­ни­ем его взгля­да и на мгно­ве­ние уви­дел источ­ник зло­ве­ще­го луча, это­го мгно­ве­ния ока­за­лось доста­точ­но: я тот­час издал прон­зи­тель­ный вопль и забил­ся в при­пад­ке, как эпи­леп­тик, пере­по­ло­шив сосе­дей и побу­див их вызвать поли­цию. При всем жела­нии я не смог бы опи­сать, что имен­но мне дове­лось уви­деть в тот момент; а что бы ни уви­дел мой бед­ный друг, он уже нико­гда не рас­ска­жет. Мне же впредь не оста­ет­ся ниче­го ино­го, как по воз­мож­но­сти доль­ше не под­да­вать­ся вла­сти­те­лю снов – ковар­но­му и нена­сыт­но­му Гипносу,2 а так­же губи­тель­ным силам звезд­но­го неба и безум­ным амби­ци­ям позна­ния и фило­со­фии.

До сих пор подроб­но­сти этой исто­рии явля­ют­ся загад­кой не толь­ко для меня, но и для всех окру­жа­ю­щих, пого­лов­но став­ших жерт­ва­ми непо­нят­ной забыв­чи­во­сти, если толь­ко не груп­по­во­го поме­ша­тель­ства. С какой-то ста­ти они в один голос утвер­жда­ют, что у меня нико­гда не было ника­ко­го дру­га и что вся моя зло­счаст­ная жизнь была без остат­ка запол­не­на искус­ством, фило­со­фи­ей и безум­ны­ми фан­та­зи­я­ми. В ту ночь сосе­ди и поли­цей­ские попы­та­лись меня ути­хо­ми­рить, а затем вызва­ли вра­ча, дав­ше­го мне успо­ко­и­тель­ное, но при этом все они друж­но про­игно­ри­ро­ва­ли иные послед­ствия разыг­рав­шей­ся там тра­ге­дии. Их, в част­но­сти, нисколь­ко не оза­бо­ти­ла участь мое­го несчаст­но­го дру­га; совсем напро­тив – то, что они обна­ру­жи­ли на кушет­ке, вызва­ло с их сто­ро­ны бурю вос­тор­гов и похвал в мой адрес, отче­го меня едва не стош­ни­ло. За вос­тор­га­ми после­до­ва­ла и гром­кая сла­ва, ныне с пре­зре­ни­ем отвер­га­е­мая мной: лысым седо­бо­ро­дым ста­ри­ком, жал­ким, раз­би­тым, усох­шим и веч­но одур­ма­нен­ным нар­ко­ти­ка­ми, – когда я часа­ми сижу, любу­ясь и воз­но­ся молит­вы пред­ме­ту, най­ден­но­му тогда в мастер­ской.

Ибо они утвер­жда­ют, что я не про­дал самое послед­нее из сво­их тво­ре­ний, и без уста­ли вос­тор­га­ют­ся им – холод­ным, ока­ме­нев­шим и навсе­гда умолк­шим после при­кос­но­ве­ния запре­дель­но­го све­та. Это все, что оста­лось от мое­го дру­га и настав­ни­ка, при­вед­ше­го меня к безу­мию и ката­стро­фе, – боже­ствен­ный мра­мор­ный образ, достой­ный рез­ца луч­ших масте­ров древ­ней Элла­ды; непод­власт­ное вре­ме­ни пре­крас­ней­шее юное лицо в обрам­ле­нии бород­ки, с при­от­кры­ты­ми в улыб­ке губа­ми, высо­ким чистым лбом и густы­ми вью­щи­ми­ся куд­ря­ми, покры­ты­ми вен­ком из поле­вых маков. Гово­рят, это я изва­ял по памя­ти само­го себя, каким я был в два­дцать пять лет, одна­ко на мра­мор­ном осно­ва­нии бюста начер­та­но лишь одно имя – ГИПНОС.

Примечания:

1 Север­ная Коро­на (лат . Corona Borealis) – созвез­дие Север­но­го полу­ша­рия, обра­зу­ю­щее полу­круг­лый венец, что и ста­ло при­чи­ной его наиме­но­ва­ния. Извест­но с древ­но­сти и упо­ми­на­ет­ся в ряде мифо­ло­гий, напри­мер в гре­че­ской – как дра­го­цен­ный венец, пода­рен­ный Дио­ни­сом Ари­адне.
2 Гип­нос – бог сна в гре­че­ской мифо­ло­гии.