Склеп / Перевод В. Фролова

Sedibus ut saltern placidis in morte quiescam. Virgil

Рас­ска­зы­вая об обсто­я­тель­ствах, кото­рые при­ве­ли меня к заклю­че­нию в при­юте для ума­ли­шен­ных, я сознаю, что насто­я­щее мое поло­же­ние поро­дит есте­ствен­ные сомне­ния в досто­вер­но­сти это­го повест­во­ва­ния. К сожа­ле­нию, боль­шин­ство чело­ве­че­ства слиш­ком огра­ни­че­но в сво­ем умствен­ном зре­нии, что­бы с тер­пе­ни­ем и пони­ма­ни­ем рас­смот­реть те отдель­ные явле­ния, доступ­ные толь­ко немно­гим пси­хи­че­ски чув­стви­тель­ным людям, кото­рые лежат вне его повсе­днев­но­го опы­та. Люди, обла­да­ю­щие более широ­ким умом, зна­ют, что не суще­ству­ет чет­ко­го раз­ли­чия меж­ду реаль­ным и нере­аль­ным; что все вещи кажут­ся нам тако­вы­ми толь­ко бла­го­да­ря тон­чай­шей инди­ви­ду­аль­ной физи­че­ской и умствен­ной сре­де, через кото­рую мы созна­ем их; но про­за­ич­ный мате­ри­а­лизм боль­шин­ства при­зна­ет безу­ми­ем те вспыш­ки сверх­зре­ния, что про­ни­ка­ют за рутин­ную заве­су оче­вид­но­го эмпи­риз­ма.

Мое имя Джер­вас Дад­ли, и с ран­не­го дет­ства я был меч­та­те­лем и фан­та­зе­ром. Будучи сво­бод­ным от необ­хо­ди­мо­сти зара­ба­ты­вать себе на жизнь, и не имея из-за сво­е­го тем­пе­ра­мен­та ника­кой склон­но­сти к офи­ци­аль­ным заня­ти­ям и сов­мест­ным раз­вле­че­ни­ям моих зна­ко­мых, я все­гда оби­тал в сфе­рах, дале­ких от види­мо­го мира; отро­че­ство и юность мои про­шли в чте­нии ста­рин­ных и мало­из­вест­ных книг и в ски­та­ни­ях по полям и рощам вокруг мое­го родо­во­го дома. Не думаю, что я читал в этих кни­гах или видел в этих полях и рощах точ­но то же, что чита­ли и виде­ли там дру­гие маль­чи­ки; но об этом мне при­хо­дит­ся умал­чи­вать, так как подроб­ный рас­сказ толь­ко под­твер­дил бы те злоб­ные сплет­ни о моем рас­суд­ке, кото­рые я ино­гда неча­ян­но под­слу­ши­вал из шепо­та тай­ных согля­да­та­ев вокруг меня. Для меня доста­точ­но рас­ска­зать о собы­ти­ях, не ана­ли­зи­руя при­чи­ны.

Я ска­зал, что жил вда­ли от види­мо­го мира, но я не гово­рил, что жил один. Ни один чело­век не может так жить; из-за отсут­ствия обще­ства живых, он неиз­беж­но при­хо­дит к обще­нию с суще­ства­ми, кото­рые не явля­ют­ся, или боль­ше не явля­ют­ся, живы­ми. Рядом с моим домом рас­по­ло­же­на свое­об­раз­ная леси­стая лощи­на, в суме­реч­ных глу­би­нах кото­рой я про­во­дил боль­шую часть сво­е­го вре­ме­ни; читая, думая и меч­тая. Вниз по ее, покры­тым мхом скло­нам были сде­ла­ны мои пер­вые дет­ские шаги, и под сенью ее гро­теск­но искрив­лен­ных дубов спле­та­лись мои пер­вые отро­че­ские фан­та­зии. Я близ­ко узнал жив­ших в тех дере­вьях дри­ад, и часто любо­вал­ся их неисто­вы­ми тан­ца­ми в колеб­лю­щих­ся лучах захо­дя­щей луны, – но об этом мне сей­час не сто­ит гово­рить. Я рас­ска­жу толь­ко об оди­но­кой гроб­ни­це в самой гуще заро­с­лей на склоне лощи­ны; о забро­шен­ной гроб­ни­це Хай­дов, ста­рин­но­го высо­ко­по­став­лен­но­го рода, послед­ний пря­мой пото­мок кото­ро­го упо­ко­ил­ся в ее чер­ной глу­бине за мно­го деся­ти­ле­тий до мое­го рож­де­ния.

Склеп, о кото­ром я гово­рю, сде­лан из ста­ро­го гра­ни­та, вывет­рив­ше­го­ся и поте­ряв­ше­го цвет из-за тума­нов и веч­ной сыро­сти. Вры­тое вглубь скло­на, стро­е­ние вид­но толь­ко со вхо­да. Дверь, гро­мозд­кая и непри­ступ­ная камен­ная пли­та, висит на ржа­вых желез­ных пет­лях, и запи­ра­ет­ся наме­рен­но зло­ве­щим спо­со­бом посред­ством тяже­лых желез­ных цепей и вися­чих зам­ков, оста­ва­ясь при этом при­от­кры­той в соот­вет­ствии с отвра­ти­тель­ной модой полу­ве­ко­вой дав­но­сти. Жили­ще рода, отпрыс­ки кото­ро­го здесь погре­бе­ны, неко­гда увен­чи­ва­ло склон с гроб­ни­цей, но дав­но уже погиб­ло в пожа­ре, воз­ник­шем от уда­ра мол­нии. О полу­ноч­ной гро­зе, кото­рая уни­что­жи­ла этот мрач­ный особ­няк, ста­рые оби­та­те­ли окру­ги рас­ска­зы­ва­ют тихи­ми и неров­ны­ми голо­са­ми, наме­кая на то, что они назы­ва­ют «божьим гне­вом»; рас­ска­зы эти позд­нее уве­ли­чи­ва­ли все­гда и без того силь­ное оча­ро­ва­ние, кото­рым была для меня пол­на гроб­ни­ца, укры­тая в лес­ной тени. Толь­ко один чело­век погиб в огне. Когда при­шло вре­мя послед­не­му из Хай­дов быть погре­бен­ным в этой оби­те­ли мра­ка и тиши­ны, печаль­ная урна с пра­хом при­бы­ла из дале­ких кра­ев, куда семей­ство пере­се­ли­лось после пожа­ра. Нико­го не оста­лось, что­бы поло­жить цве­ты перед гра­нит­ным пор­та­лом, и мало кто решал­ся побес­по­ко­ить уны­лые при­зра­ки, кото­рые, каза­лось, чего-то ждут у раз­мы­тых водой кам­ней.

Я нико­гда не забу­ду тот день, когда впер­вые наткнул­ся на полу­скры­тый дом смер­ти. Это было в сере­дине лета, когда алхи­мия при­ро­ды пре­вра­ща­ет леси­стый ланд­шафт в одну яркую и почти одно­род­ную мас­су зеле­ни; когда чув­ства отрав­ле­ны вол­ну­ю­щи­ми­ся моря­ми влаж­ной лист­вы и едва уло­ви­мы­ми запа­ха­ми зем­ли и все­го на ней рас­ту­ще­го. В таком окру­же­нии ум теря­ет пер­спек­ти­ву, вре­мя и про­стран­ство ста­но­вят­ся незна­чи­тель­ны­ми и нере­аль­ны­ми, и отго­лос­ки забы­то­го дои­сто­ри­че­ско­го про­шло­го настой­чи­во про­би­ва­ют­ся в оча­ро­ван­ное созна­ние.

Весь день я бро­дил по мисти­че­ским рощам лощи­ны; раз­мыш­ляя о вещах, кото­рые нет надоб­но­сти обсуж­дать, и обща­ясь с суще­ства­ми, кото­рые нет надоб­но­сти назы­вать. Ребен­ком деся­ти лет я видел и слы­шал мно­го уди­ви­тель­но­го, неиз­вест­но­го боль­шин­ству осталь­ных людей, и в неко­то­рых отно­ше­ни­ях был зре­лым не по годам. Когда, про­драв­шись меж­ду дву­мя буй­но раз­рос­ши­ми­ся куста­ми шипов­ни­ка, я неожи­дан­но ока­зал­ся у вхо­да в склеп, я не имел ника­ко­го поня­тия о том, что я обна­ру­жил. Тем­ные бло­ки гра­ни­та, при­от­кры­тая дверь, так воз­буж­да­ю­щая любо­пыт­ство, и тра­ур­ная резь­ба над сво­дом не вызва­ли у меня ника­ких ассо­ци­а­ций мрач­но­го или вну­ша­ю­ще­го ужас харак­те­ра. Я мно­го знал и думал о моги­лах и гроб­ни­цах, но из-за мое­го свое­об­раз­но­го тем­пе­ра­мен­та меня обе­ре­га­ли от вся­че­ских сопри­кос­но­ве­ний с клад­би­ща­ми и пого­ста­ми. Стран­ное камен­ное стро­е­ние на лес­ном склоне было для меня толь­ко источ­ни­ком инте­ре­са и раз­мыш­ле­ний, и его холод­ная сырая глу­би­на, в кото­рую я тщет­но вгля­ды­вал­ся через щель, так драз­ня­ще остав­лен­ную, не содер­жа­ла для меня ни наме­ка на смерть или раз­ло­же­ние. Но в то мгно­ве­ние любо­пыт­ства и роди­лось безум­ное необъ­яс­ни­мое стрем­ле­ние, кото­рое при­ве­ло меня в ад заклю­че­ния. Побуж­да­е­мый голо­сом, кото­рый, долж­но быть, исхо­дил от ужас­ной души леса, я решил про­ник­нуть в маня­щую тем­но­ту, несмот­ря на мас­сив­ные цепи, кото­рые пре­граж­да­ли мне путь. В мерк­ну­щем све­те ухо­дя­ще­го дня я пооче­ред­но дер­гал гре­мя­щие ржа­вые пре­гра­ды, что­бы поши­ре рас­пах­нуть дверь, и пытал­ся про­тис­нуть свое хруп­кое тело через уже имев­ше­е­ся про­стран­ство; но ни один из этих пла­нов не увен­чал­ся успе­хом. Любо­пыт­ный вна­ча­ле, я стал теперь безум­ным, и когда в сгу­щав­ших­ся сумер­ках я воз­вра­щал­ся домой, то поклял­ся сотне богов рощи, что любой ценой когда-нибудь про­ник­ну в чер­ную, про­хлад­ную глу­би­ну, кото­рая, каза­лось, зва­ла меня. Седо­бо­ро­дый врач, что каж­дый день при­хо­дит в мою ком­на­ту, как-то ска­зал одно­му посе­ти­те­лю, буд­то это реше­ние озна­ча­ло нача­ло при­скорб­ной моно­ма­нии; но пусть окон­ча­тель­ный при­го­вор выне­сут мои чита­те­ли, после того, как они узна­ют все.

Меся­цы, после­до­вав­шие за моим откры­ти­ем, я про­вел в тщет­ных попыт­ках взло­мать слож­ный замок слег­ка при­от­кры­то­го скле­па, и в тща­тель­но скры­ва­е­мых иссле­до­ва­ни­ях, каса­ю­щих­ся про­ис­хож­де­ния и исто­рии соору­же­ния. Имея, как и вся­кий малень­кий маль­чик, чут­кие уши, я мно­гое узнал, хотя при­выч­ная скрыт­ность не поз­во­ля­ла мне рас­ска­зать кому-нибудь об этих све­де­ни­ях или о моих наме­ре­ни­ях. Воз­мож­но, сто­ит отме­тить, что я совсем не был удив­лен или испу­ган, когда дога­дал­ся о пред­на­зна­че­нии стро­е­ния. Из-за моих доволь­но ори­ги­наль­ных идей отно­си­тель­но жиз­ни и смер­ти я неяс­ным обра­зом свя­зы­вал холод­ный прах с дыша­щим телом; и я чув­ство­вал, что боль­шой и поль­зо­вав­ший­ся дур­ной сла­вой род из сго­рев­ше­го особ­ня­ка каким-то обра­зом при­сут­ство­вал внут­ри камен­но­го про­стран­ства, кото­рое я стре­мил­ся иссле­до­вать. Невнят­ные рас­ска­зы с таин­ствен­ных обря­дах и без­бож­ных орги­ях, про­ис­хо­див­ших когда-то в ста­рин­ном зале, вызва­ли у меня новый и силь­ный инте­рес к гроб­ни­це, перед чьей две­рью я часа­ми сидел каж­дый день. Одна­жды я про­су­нул све­чу в почти закры­тый про­ход, но не смог ниче­го уви­деть, кро­ме ряда сырых камен­ных crynei ей, веду­щих вниз. Запах это­го места, все еще оттал­ки­ва­ю­щий, окол­до­вал меня. Я чув­ство­вал, что знал его рань­ше, в дале­ком про­шлом, от кото­ро­го не оста­лось ника­ких вос­по­ми­на­ний, еще до того, как я стал вла­дель­цем мое­го нынеш­не­го тела.

Спу­стя год после того, как я обна­ру­жил гроб­ни­цу, на заби­том кни­га­ми чер­да­ке мое­го дома я наткнул­ся на ста­рин­ный пере­вод «Жиз­не­опи­са­ний» Плу­тар­ха. Читая жиз­не­опи­са­ние Тесея, я был пора­жен эпи­зо­дом, где рас­ска­зы­ва­ет­ся о боль­шом камне, под кото­рым юный герой дол­жен был най­ти зна­ки сво­ей судь­бы, когда стал бы доста­точ­но взрос­лым, что­бы оси­лить его огром­ный вес. Дей­ствие этой леген­ды заклю­ча­лось в том, что я пере­стал испы­ты­вать силь­ней­шее нетер­пе­ние про­ник­нуть в склеп; бла­го­да­ря ей я почув­ство­вал, что мое вре­мя еще не при­шло. Позд­нее, гово­рил я себе, я ста­ну силь­ным и изоб­ре­та­тель­ным, и смо­гу с лег­ко­стью открыть надеж­но запер­тую дверь; но до тех пор будет луч­ше, если я под­чи­нюсь тому, что кажет­ся веле­ни­ем Судь­бы.

Соглас­но моим наблю­де­ни­ям, сырой пор­тал стал менее проч­ным, и мно­го мое­го вре­ме­ни было потра­че­но на дру­гие столь же стран­ные заня­тия. Ино­гда я очень тихо вста­вал ночью и тай­ком усколь­зал из Дома, что­бы побро­дить по тем самым клад­би­щам и местам погре­бе­ний, от кото­рых меня обе­ре­га­ли роди­те­ли. Навер­ное, не сто­ит рас­ска­зы­вать, чем я там зани­мал­ся, посколь­ку теперь я не уве­рен в реаль­но­сти неко­то­рых вещей; но я знаю, что на сле­ду­ю­щий день после каж­дой такой ноч­ной про­гул­ки я часто удив­лял окру­жа­ю­щих меня людей осве­дом­лен­но­стью о собы­ти­ях почти пол­но­стью забы­тых мно­го лет назад. Имен­но после одной подоб­ной ночи я пора­зил всех стран­ной само­на­де­ян­но­стью, с кото­рой рас­ска­зы­вал о похо­ро­нах бога­то­го и про­слав­лен­но­го судьи Брю­сте­ра, мест­но­го лето­пис­ца, погре­бен­но­го в 1711 году, чье сине­ва­то-серое над­гро­бие, с высе­чен­ным на нем чере­пом и скре­щен­ны­ми костя­ми, мед­лен­но рас­сы­па­лось в пыль. Тогда, в сво­ей дет­ской фан­та­зии я клят­вен­но утвер­ждал не толь­ко то, что вла­де­лец похо­рон­но­го бюро, Гуд­мен Симп­сон, украл перед похо­ро­на­ми баш­ма­ки с сереб­ря­ны­ми пряж­ка­ми, шел­ко­вые чул­ки и атлас­ные шта­ны покой­но­го; но и что сам судья, не до кон­ца мерт­вый, два­жды повер­нул­ся в засы­пан­ном зем­лей гро­бу на сле­ду­ю­щий день после погре­бе­ния.

Но идея про­ник­нуть в гроб­ни­цу нико­гда не остав­ля­ла мои мыс­ли; она ста­ла еще силь­нее после неожи­дан­но­го гене­а­ло­ги­че­ско­го откры­тия, что моя соб­ствен­ная родо­слов­ная по мате­рин­ской линии име­ет по край­ней мере незна­чи­тель­ную связь с угас­шим, по обще­му мне­нию, семей­ством Хай­дов. Послед­ний в роду мое­го отца, я так­же был послед­ним пред­ста­ви­те­лем этой более ста­рой и таин­ствен­ной семьи. Я почув­ство­вал, что гроб­ни­ца – моя, и с горя­чим нетер­пе­ни­ем ожи­дал вре­ме­ни, когда смо­гу вой­ти в камен­ную дверь и спу­стить­ся по веду­щим во мрак скольз­ким камен­ным сту­пе­ням. У меня появи­лась при­выч­ка очень вни­ма­тель­но вслу­ши­вать­ся стоя у при­от­кры­то­го вхо­да в склеп; для это­го стран­но­го дежур­ства я выби­рал свои люби­мые часы в полу­ноч­ной тиши. К тому вре­ме­ни, когда я достиг совер­шен­но­ле­тия, я рас­чи­стил неболь­шой уча­сток в зарос­лях перед заплес­не­вев­шим фаса­дом на склоне хол­ла, поз­во­лив окру­жа­ю­щей рас­ти­тель­но­сти раз­рас­тись вокруг пло­щад­ки, создав подо­бие стен и кры­ши лес­ной бесед­ки. Эта бесед­ка была моим хра­мом, моим свя­ти­ли­щем запер­той две­ри, и здесь я, быва­ло, лежал, рас­про­стер­шись на мши­стой зем­ле, думая и меч­тая о необык­но­вен­ных вещах. Ночь пер­во­го откро­ве­ния была душ­ной. Я, долж­но быть, заснул от уста­ло­сти, так как оста­лось отчет­ли­вое чув­ство, буд­то меня раз­бу­ди­ли голо­са. Об их инто­на­ци­ях и зву­ча­нии я не реша­юсь гово­рить; как впро­чем, и об их темб­ре; но я могу ска­зать, что голо­са име­ли опре­де­лен­ные сверхъ­есте­ствен­ные отли­чия в сло­вар­ном соста­ве, про­из­но­ше­нии и мане­ре выра­жать­ся. Каза­лось, каж­дый отте­нок ново­ан­глий­ско­го гово­ра, от гру­бо­ва­то­го сло­га коло­ни­стов­пу­ри­тан до отто­чен­ной рито­ри­ки пяти­де­ся­ти­лет­ней дав­но­сти, был пред­став­лен в этой при­зрач­ной бесе­де, хотя все это я заме­тил поз­же. В тот же момент мое вни­ма­ние было захва­че­но дру­гим явле­ни­ем; явле­ни­ем таким мимо­лет­ным, что я не мог бы поклясть­ся в его реаль­но­сти. Мне почу­ди­лось, что когда я проснул­ся, во вры­том в зем­лю скле­пе был тороп­ли­во пога­шен свет. Не думаю, что я был изум­лен или силь­но напу­ган, но знаю, что я зна­чи­тель­но и навсе­гда изме­нил­ся в ту ночь. Вер­нув­шись домой, я напра­вил­ся пря­мо к полу­сгнив­ше­му сун­ду­ку на чер­да­ке, где нашел ключ, и им на сле­ду­ю­щий день с лег­ко­стью открыл пре­гра­ду, кото­рую так дол­го и тщет­но пытал­ся пре­одо­леть.

В мяг­ком све­те ухо­дя­ще­го дня я впер­вые всту­пил в склеп на зарос­шем склоне. Чары охва­ти­ли меня, и серд­це мое билось с лико­ва­ни­ем, кото­рое я не в силах опи­сать. Когда я закрыл за собой дверь и начал спус­кать­ся по сырым сту­пе­ням при све­те моей един­ствен­ной све­чи, мне пока­за­лось, что я знаю этот путь; и хотя све­ча тре­ща­ла в уду­ша­ю­щем зло­во­нии это­го места, я, напро­тив, стран­ным обра­зом чув­ство­вал себя дома в затх­лом воз­ду­хе скле­па. Огля­дев­шись вокруг, я обна­ру­жил мно­же­ство мра­мор­ных плит с гро­ба­ми или остат­ка­ми гро­бов. Неко­то­рые из них были» запе­ча­та­ны и не повре­жде­ны, а дру­гие почти рас­па­лись, оста­вив сереб­ря­ные руч­ки и дощеч­ки, выде­ляв­ши­е­ся сре­ди стран­ных кучек беле­сой пыли. На одной из пла­сти­нок я про­чи­тал имя сэра Джеф­ф­ри Хай­да, кото­рый при­был из Сас­сек­са в 1640 году и умер здесь спу­стя несколь­ко лет. В вид­нев­шей­ся нише сто­ял один доволь­но хоро­шо сохра­нив­ший­ся и пустой гроб, укра­шен­ный един­ствен­ным име­нем, кото­рое вызва­ло у меня одно­вре­мен­но и улыб­ку, и содро­га­ние. Пови­ну­ясь без­от­чет­но­му поры­ву, я взо­брал­ся на широ­кую пли­ту, поту­шил свою све­чу и лег в неза­ня­тый гроб.

В сером све­те зари я, поша­ты­ва­ясь, выбрал­ся из скле­па и запер цепь на две­ри за собой. Я боль­ше не был моло­дым, хотя мое тело зна­ла холод толь­ко два­дцать одной зимы. Рано под­няв­ши­е­ся посе­ляне, встре­чав­ши­е­ся мне по доро­ге домой, стран­но погля­ды­ва­ли на меня, удив­ля­ясь сле­дам гру­бой попой­ки, кото­рые они заме­ча­ли на чело­ве­ке, извест­ном трез­вым и уеди­нен­ным обра­зом жиз­ни. Перед сво­и­ми роди­те­ля­ми я пред­стал толь­ко после дол­го­го осве­жа­ю­ще­го сна.

С тех пор я посе­щал гроб­ни­цу каж­дую ночь; луч­ше не вспо­ми­нать, что я там видел, слы­шал и делал. Моя речь, все­гда вос­при­им­чи­вая к внеш­ним вли­я­ни­ям, пер­вая под­верг­лась изме­не­ни­ям; и вско­ре стал заме­тен мой неожи­дан­но при­об­ре­тен­ный арха­изм в мане­ре выра­жать­ся. Позд­нее в моем пове­де­нии появи­лась стран­ная наг­лость и дер­зость, я бес­со­зна­тель­но при­об­рел мане­ру дер­жать себя, как свет­ский чело­век, несмот­ря на то, что всю жизнь про­вел в уеди­не­нии. Преж­де мол­ча­ли­вый, я стал болт­ли­вым, раз­гла­голь­ствуя с непри­нуж­ден­ным изя­ще­ством Честер­фил­да или без­бож­ным циниз­мом Роче­сте­ра. Я про­яв­лял свое­об­раз­ную эру­ди­цию, абсо­лют­но не свя­зан­ную с теми отвле­чен­ны­ми мона­ше­ски­ми шту­ди­я­ми, в кото­рые был погру­жен в юно­сти; я покры­вал фор­за­цы моих книг лег­ки­ми импро­ви­зи­ро­ван­ны­ми эпи­грам­ма­ми, содер­жа­щи­ми в себе наме­ки на Гея, Прай­о­ра и самых весе­лых из клас­си­че­ских ост­ря­ков и риф­мо­пле­тов. Одна­жды утром за зав­тра­ком я едва не навлек на себя непри­ят­но­сти, про­де­кла­ми­ро­вав явно нетрез­вым голо­сом изли­я­ния загу­ляв­ше­го весель­ча­ка и поэта восем­на­дца­то­го века, невин­ную шалость вре­мен коро­ля Геор­га, нико­гда преж­де не запи­сан­ную в кни­ге. Это зву­ча­ло при­мер­но так:

Сюда, мои парни, нальем в кружки пива, 
И выпьем за то, что мы все еще живы; 
Кладите в тарелки говядины горы, 
Ведь мясо и эль утешают нам взоры:
Наполним бокалы, Ведь жизнь быстротечна; 
Когда ты умрешь, то не выпьешь уж вечно!
У Анакреона был нос очень красен, 
Но что за беда в том, коль день твой прекрасен? 
Проклятье! Уж лучше быть красным в трактире, 
Чем белым как снег – и полгода в могиле!
Так, Бетти, милашка, Целуй меня чаще; 
В аду нет красотки милее и слаще!
Хоть Гарри старается прямо держаться.
Но скоро он ляжет под стол отсыпаться, 
Наполним же кубки и пустим по кругу 
Под стол – не под землю! – мы скажем друг другу. 
Шутите ж и смейтесь.
Стакан осушая; Шесть футов земли – это тяжесть большая.
Вот дьявол! Идти я уже не способен, 
И проклят я будь, коль к беседе я годен!
Хозяин, портшез пусть доставят к подъезду; 
Вернусь я домой, ведь супруга в отъезде!
Так дайте мне руку; Я встать не могу, 
Но весел, пока в этом мире живу!

При­мер­но а это вре­мя у меня появил­ся мой нынеш­ний страх перед огнем и гро­за­ми. Рань­ше я был без­раз­ли­чен к таким вещам, теперь же меня охва­ты­вал невы­ра­зи­мый ужас перед ними; и я пря­тал­ся во внут­рен­них закут­ках дома вся­кий раз, когда небе­са гро­зи­ли элек­три­че­ским раз­ря­дом. Моим люби­мым убе­жи­щем в тече­ние дня был раз­ру­шен­ный под­вал в сго­рев­шем особ­ня­ке, и в мыс­лях я рисо­вал стро­е­ние таким, каким оно было, в свои луч­шие вре­ме­на. Как-то раз я напу­гал одно­го посе­ля­ни­на, уве­рен­но при­ве­дя его к неглу­бо­ко­му полу­под­ва­лу, о суще­ство­ва­нии кото­ро­го я, каза­лось, знал, несмот­ря на то, что он был неза­ме­тен и забыт мно­го лет назад. Нако­нец слу­чи­лось то, чего я дав­но боял­ся. Мои роди­те­ли, встре­во­жен­ные изме­нив­ши­ми­ся мане­ра­ми и внеш­ним обли­ком сво­е­го един­ствен­но­го сына, поста­ра­лись уста­но­вить неза­мет­ное наблю­де­ние за мои­ми пере­дви­же­ни­я­ми, что гро­зи­ло закон­чить­ся несча­стьем. Я нико­му не гово­рил о посе­ще­ни­ях гроб­ни­цы, с дет­ства охра­няя с рели­ги­оз­ным рве­ни­ем свои тай­ные наме­ре­ния; но теперь я был вынуж­ден соблю­дать осто­рож­ность, про­би­ра­ясь по лаби­рин­там леси­стой лощи­ны, что­бы изба­вить­ся от воз­мож­но­го пре­сле­до­ва­те­ля. Ключ от скле­па я хра­нил на шнур­ке на шее, и о его суще­ство­ва­нии было извест­но, толь­ко мне. Я нико­гда не выно­сил из скле­па ни одну из вещей, кото­рые нахо­дил в его сте­нах.

Одна­жды утром, когда я выби­рал­ся из сырой гроб­ни­цы и не очень твер­дой рукой запи­рал вход­ную дверь, я заме­тил в сосед­них кустах испу­ган­ное лицо согля­да­тая. Несо­мнен­но, конец был бли­зок, ибо моя бесед­ка была обна­ру­же­на, и цель моих ноч­ных путе­ше­ствий рас­кры­та. Чело­век не заго­во­рил со мной, и я поспе­шил домой, что­бы попы­тать­ся под­слу­шать, что он может сооб­щить мое­му изму­чен­но­му тре­во­га­ми отцу. Будут ли рас­кры­ты мои пре­бы­ва­ния за запер­той две­рью? Пред­ставь­те же мое радост­ное изум­ле­ние, когда я услы­шал, как шпи­он осто­рож­ным шепо­том рас­ска­зы­ва­ет мое­му роди­те­лю, что я про­вел ночь в бесед­ке перед гроб­ни­цей, и что мои зату­ма­нен­ные сном гла­за слов­но оста­но­ви­лись на склоне лощи­ны, где запер­тый вход остал­ся при­от­кры­тым! Каким чудом согля­да­тай был так обма­нут? Я был теперь уве­рен, что меня охра­ня­ет сверхъ­есте­ствен­ная сила. Осме­лев после это­го послан­но­го небом слу­чая, я опять начал совер­шен­но откры­то ходить к скле­пу, уве­рен­ный, что никто не может уви­деть, как я вхо­жу в него. В тече­ние неде­ли я насла­ждал­ся все­ми радо­стя­ми скле­па, опи­сы­вать кото­рые я не ста­ну, когда про­изо­шло нечто, и я очу­тил­ся в этом про­кля­том оби­та­ли­ще скор­би и ску­ки.

Мне не сле­до­ва­ло выби­рать­ся из дома той ночью, ибо в обла­ках были при­зна­ки гро­зы, и адское све­че­ние под­ни­ма­лось из зарос­ше­го боло­та на дне лощи­ны. Зов мерт­вых тоже был необыч­ным. Он исхо­дил не из гроб­ни­цы на склоне лощи­ны, а из обго­рев­ше­го под­ва­ла на ее гребне, каза­лось демон манит меня неви­ди­мы­ми паль­ца­ми. Когда я вышел из рощи, лежа­щей на рав­нине перед руи­на­ми, я уви­дел в туман­ном све­те луны то, что все­гда смут­но ожи­дал. Особ­няк, исчез­нув­ший сто лет назад, сно­ва вели­че­ствен­но воз­вы­шал­ся перед вос­хи­щен­ным взо­ром; в каж­дом окне свер­кал блеск мно­же­ства све­чей. По длин­ной подъ­езд­ной аллее кати­ли эки­па­жи бостон­ско­го све­та, в то вре­мя как мно­же­ство напуд­рен­ных щего­лей из сосед­них уса­деб при­шло пеш­ком. Я сме­шал­ся с этой тол­пой, хотя знал, что мое место ско­рее сре­ди хозя­ев, чем сре­ди гостей. Внут­ри зала слы­ша­лись музы­ка, смех и звон бока­лов. Неко­то­рые лица были мне зна­ко­мы, хотя мне было бы лег­че узнать их, будь они смор­щен­ны­ми или разъ­еден­ны­ми смер­тью и раз­ло­же­ни­ем. Сре­ди буй­ной и без­рас­суд­ной тол­пы я был самым буй­ным и отча­ян­ным. Бес­пут­ные бого­хуль­ства пото­ком лились с моих губ, и в шоки­ру­ю­щих остро­тах я не обра­щал вни­ма­ния ни на зако­ны Бога, ни При­ро­ды. Неожи­дан­но рас­кат гро­ма, заглу­шив­ший шум свин­ской попой­ки, уда­рил в самую кры­шу и заста­вил в стра­хе замолк­нуть неисто­вую ком­па­нию. Крас­ные язы­ки пла­ме­ни и опа­ля­ю­щие поры­вы жара погло­ти­ли дом; и гуля­ки, охва­чен­ные ужа­сом перед вне­зап­но обру­шив­шим­ся бед­стви­ем, кото­рое, каза­лось, пре­вос­хо­дит гра­ни­цы неоду­шев­лен­ной при­ро­ды, с прон­зи­тель­ны­ми кри­ка­ми исчез­ли в ночи. Остал­ся один я, при­ко­ван­ный к месту давя­щим стра­хом, како­го я нико­гда рань­ше не испы­ты­вал. А затем вто­рой ужас овла­дел моей душой. Испе­пе­лен­ное зажи­во, мое тело будет раз­ве­я­но вет­ром! Может быть, я нико­гда не буду лежать а гроб­ни­це Хай­дов! Раз­ве не был мой гроб при­го­тов­лен для меня? Раз­ве я не имел пра­ва веч­но поко­ить­ся сре­ди потом­ков сэра Джеф­ф­ри Хай­да? Да! Я пре­тен­до­вал бы на свое наслед­ство, даже если бы моя душа отпра­ви­лась сквозь века искать дру­гую телес­ную обо­лоч­ку. Я хотел занять место на той пустой пли­те в нише скле­па. Джеф­ф­ри Хайд нико­гда не раз­де­лит печаль­ную участь Пали­ну­ру­са! Когда фан­том горя­ще­го дома посте­пен­но исчез, я обна­ру­жил себя прон­зи­тель­но кри­ча­щим и беше­но бью­щим­ся в руках двух муж­чин, одним из кото­рых был шпи­он, сле­до­вав­ший за мной до гроб­ни­цы. Дождь лил пото­ка­ми, и южный гори­зонт осве­щал­ся вспыш­ка­ми мол­ний, кото­рые совсем недав­но свер­ка­ли над наши­ми голо­ва­ми. Мой отец, с поста­рев­шим от горя лицом, сто­ял рядом, когда я выкри­ки­вал свои тре­бо­ва­ния быть похо­ро­нен­ным в гроб­ни­це, и посто­ян­но напо­ми­нал дер­жав­шим меня людям, что­бы они обра­ща­лись со мной как мож­но осто­рож­нее. Чер­не­ю­щий круг на полу раз­ру­шен­но­го под­ва­ла гово­рил о ярост­ном уда­ре с небес; и из это­го кру­га груп­па любо­пыт­ных посе­лян с фона­ря­ми извлек­ла малень­кий ящи­чек ста­рин­ной рабо­ты, кото­рый обна­ру­жил­ся бла­го­да­ря испе­пе­ля­ю­щей силе мол­нии.

Пре­кра­тив свои тщет­ные и теперь уже бес­смыс­лен­ные попыт­ки вырвать­ся, я сле­дил, как оче­вид­цы про­ис­хо­дя­ще­го осмат­ри­ва­ют Дра­го­цен­ную наход­ку, и мне было поз­во­ле­но участ­во­вать в их иссле­до­ва­ни­ях. Шка­тул­ка, зам­ки кото­рой были раз­би­ты уда­ром, извлек­шим ее из зем­ли, содер­жа­ла мно­же­ство бумаг и цен­ных вещей, но мой взор застыл на одном-един­ствен­ном пред­ме­те. Это была фар­фо­ро­вая мини­а­тю­ра с изоб­ра­же­ни­ем моло­до­го чело­ве­ка в щеголь­ски зави­том пари­ке, на кото­рой были ини­ци­а­лы «Д.Х.» Когда я вгля­дел­ся в лицо, мне пока­за­лось, что я смот­рю в зер­ка­ло.

На сле­ду­ю­щий день я был достав­лен в эту ком­на­ту с заре­ше­чен­ны­ми окна­ми, но я кое-что узнаю от ста­ро­го и про­сто­душ­но­го слу­ги, кото­рый был неж­но при­вя­зан ко мне с дет­ства и кото­рый, как и я, любит клад­би­ща. То, что я осме­лил­ся рас­ска­зать о скле­пе, вызы­ва­ло толь­ко улыб­ки сожа­ле­ния. Мой отец, часто наве­ща­ю­щий меня, утвер­жда­ет, буд­то я нико­гда не пере­сту­пал запрет­ный вход, и кля­нет­ся, что когда он иссле­до­вал ржа­вый замок, то обна­ру­жил, что его не каса­лись уже лет пять­де­сят. Он так­же гово­рит, что вся дерев­ня зна­ла о моих похо­дах к гроб­ни­це, и меня часто виде­ли спя­щим в бесед­ке перед зло­ве­щим фаса­дом, при­чем мои полу­от­кры­тые гла­за смот­ре­ли на щель, веду­щую внутрь. Про­тив этих утвер­жде­ний у меня не было ника­ких веще­ствен­ных дока­за­тельств, так как мой ключ от зам­ка поте­рял­ся во вре­мя борь­бы в ту ужас­ную ночь. Стран­ные све­де­ния о про­шлом, кото­рые я узнал во вре­мя ноч­ных встреч с мерт­вы­ми, он отверг, как пло­ды мое­го посто­ян­но­го жад­но­го и бес­по­ря­доч­но­го погло­ще­ния ста­рин­ных томов из фамиль­ной биб­лио­те­ки. Если бы не мой ста­рый слу­га Хай­рам, к насто­я­ще­му вре­ме­ни я бы пол­но­стью уве­рил­ся в сво­ем безу­мии.

Но Хай­рам, пре­дан­ный до кон­ца, по-преж­не­му верил мне, и совер­шил то, что побу­ди­ло меня пре­дать оглас­ке хотя бы часть моей исто­рии. Неде­лю назад он взло­мал замок, кото­рый запи­рал веч­но при­от­кры­тую дверь гроб­ни­цы, и спу­стил­ся с фона­рем в тем­ную глу­би­ну. На пли­те в нише он обна­ру­жил ста­рый, но пустой гроб, на кото­ром была туск­лая таб­лич­ка с един­ствен­ным сло­вом: Джер­вас. В том гро­бу и в том скле­пе меня и обе­ща­ли похо­ро­нить.