Говард Филлипс Лавкрафт

ХРАМ

(The Temple)
Напи­са­но в 1920 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод А. Княж­нин

////

Аннотация:

Рас­сказ опуб­ли­ко­ван в сбор­ни­ке “Weird Tales”, #3, 1925; напи­сан око­ло 1920 года. Несмот­ря на неко­то­рые оче­вид­ные тех­ни­че­ские ляпы (вро­де зву­ко­не­про­ни­ца­е­мо­го кор­пу­са под­лод­ки и т.д. и т.п.), явля­ет­ся одним из силь­ней­ших, по мое­му мне­нию, рас­ска­зов Лав­краф­та. Я поз­во­лил себе вве­сти кур­сив в тех местах, где сле­до­ва­ло рас­ста­вить смыс­ло­вые акцен­ты или там, где было целе­со­об­раз­но не пере­во­дить сло­во “в лоб”. При­ят­но­го чте­ния

Руко­пись, най­ден­ная на побе­ре­жье Юка­та­на.

20 авгу­ста 1917 года, я, Карл-Ген­рих, граф фон Альт­берг-Эрен­штайн, лей­те­нант-коман­дир импер­ских Воен­но-мор­ских сил Гер­ма­нии и капи­тан суб­ма­ри­ны U‑29, вру­чаю эту бутыль водам Атлан­ти­ки в точ­ке с веро­ят­ны­ми коор­ди­на­та­ми 20? север­ной широ­ты, 35? запад­ной дол­го­ты, где лежит на оке­ан­ском дне мой поте­ряв­ший управ­ле­ние корабль. Я посту­паю так из-за жела­ния открыть широ­кой обще­ствен­но­сти ряд необыч­ных фак­тов; ско­рее все­го, мне не удаст­ся выжить, что­бы сде­лать это лич­но. Обста­нов­ка, в кото­рой я нахо­жусь, столь же угро­жа­ю­щая, сколь и необыч­на, и дело не толь­ко в пла­чев­ном поло­же­нии U‑29, но и в том, что моя желез­ная гер­ман­ская воля ката­стро­фи­че­ски ослаб­ла.
Днём 18 июня мы тор­пе­ди­ро­ва­ли бри­тан­ский сухо­груз “Вик­то­рия”, сле­до­вав­ший марш­ру­том Нью-Йорк — Ливер­пуль (45?16′ север­ной широ­ты, 28?34′ запад­ной дол­го­ты), о чём я сооб­щил по радио на U‑61, направ­ляв­шу­ю­ся в Киль. Мы поз­во­ли­ли эки­па­жу поки­нуть тону­щее суд­но на спа­са­тель­ных шлюп­ках; полу­чи­лось отлич­ное кино для адми­рал­тей­ских архи­вов: корабль тонул очень живо­пис­но, сна­ча­ла погру­зил­ся нос, а кор­ма под­ни­ма­лась всё выше и выше, пока кор­пус не ушел под воду вер­ти­каль­но. Наша каме­ра не упу­сти­ла ниче­го, и я жалею, что такие отлич­ные кад­ры нико­гда не попа­дут в Бер­лин.

Затем мы пото­пи­ли шлюп­ки и погру­зи­лись.

Когда же мы всплы­ли на зака­те, на палу­бе было обна­ру­же­но тело мат­ро­са, вце­пив­ше­го­ся в поруч­ни. Бед­ня­га был юн, смугл и доволь­но кра­сив — вер­но, ита­лья­нец или грек; несо­мнен­но, он был из эки­па­жа “Вик­то­рии”. По-види­мо­му, он искал спа­се­ния на том самом судне, кото­рое уни­что­жи­ло его соб­ствен­ное — еще одна жерт­ва неспра­вед­ли­вой вой­ны, раз­вя­зан­ной сви­нья­ми-англи­ча­на­ми про­тив Фатер­лян­да. Наши люди обыс­ка­ли его и нашли в кар­мане необыч­ную подел­ку из сло­но­вой кости — голо­ву юно­ши, увен­чан­ную лав­ро­вым вен­ком. Мой помощ­ник, лей­те­нант Кленц забрал её себе; ему каза­лось, что эта вещи­ца очень ста­ра и име­ет огром­ную худо­же­ствен­ную цен­ность. Как она мог­ла попасть в руки про­сто­го мат­ро­са ни он, ни я не мог­ли себе пред­ста­вить.

Когда тело было выбро­ше­но за борт, сре­ди эки­па­жа про­изо­шло неко­то­рое заме­ша­тель­ство. Гла­за пар­ня были закры­ты, но пока его тащи­ли по палу­бе, они широ­ко рас­кры­лись, и мно­гим поме­ре­щи­лось, буд­то гла­за насмеш­ли­во и упор­но наблю­да­ли за Шмид­том и Цим­ме­ром, кото­рые в тот момент скло­ни­лись над тру­пом. Боц­ман Мюл­лер, немо­ло­дой уже чело­век, кото­рый был бы гораз­до умнее, если б не был суе­вер­ной эль­зас­ской сви­ньёй, под впе­чат­ле­ни­ем от слу­чив­ше­го­ся, стал наблю­дать за телом в воде; он божил­ся, что после того, как тело погру­зи­лось в воду, мерт­вец рас­пра­вил конеч­но­сти и поплыл под водой в южном направ­ле­нии. Клен­цу и мне не понра­ви­лось про­яв­ле­ние столь дре­му­че­го кре­стьян­ско­го неве­же­ства, и мы сде­ла­ли заме­ча­ние мат­ро­сам, в осо­бен­но­сти — Мюл­ле­ру.

На сле­ду­ю­щий день непри­ят­но­сти были вызва­ны недо­мо­га­ни­ем несколь­ких мат­ро­сов. Оче­вид­но, ска­зы­ва­лось посто­ян­ное напря­же­ние во вре­мя наше­го дли­тель­но­го похо­да, и их ста­ли мучать кош­ма­ры. Неко­то­рые нахо­ди­лись в стран­ном оце­пе­не­нии; убе­див­шись, что они не симу­ли­ру­ют, я осво­бо­дил их от несе­ния вах­ты.
Море было неспо­кой­но, и мы опу­сти­лись на глу­би­ну, где вол­не­ние моря не так замет­но. Здесь было отно­си­тель­но спо­кой­но, если не счи­тать зага­доч­но­го под­вод­но­го тече­ния, кото­рое мы так и не смог­ли обна­ру­жить на наших оке­а­но­гра­фи­че­ских кар­тах.

Сто­ны боль­ных раз­дра­жа­ли, но пока они не повли­я­ли на настро­е­ние эки­па­жа, было реше­но не при­бе­гать к экс­трен­ным мерам. Соглас­но пла­ну, мы долж­ны были оста­вать­ся в дан­ном рай­оне и пере­хва­тить лай­нер “Дакия”, упо­ми­нав­ший­ся в докла­дах нью-йорк­ских аген­тов.

Ран­ним вече­ром мы под­ня­лись на поверх­ность, вол­не­ние стих­ло. На гори­зон­те, к севе­ру от нас, были заме­че­ны дымы воен­но­го кораб­ля, но мы были в без­опас­но­сти, так как корабль нахо­дил­ся слиш­ком дале­ко, а мы в любое вре­мя мог­ли уйти под воду. Гораз­до боль­ше нас забо­ти­ли бред­ни боц­ма­на Мюл­ле­ра, кото­рый с при­хо­дом ночи впал в буй­ство. Он был в ужас­ном состо­я­нии, всё вре­мя твер­дил о виде­ни­ях, о мерт­ве­цах, плы­ву­щих воз­ле иллю­ми­на­то­ров, о мерт­ве­цах, кото­рые наблю­да­ют за ним; в неко­то­рых он узна­вал раз­ду­тых жертв наших побед­ных рей­дов. Он ска­зал, что моло­дой чело­век, кото­ро­го мы нашли и выбро­си­ли за борт, был их пред­во­ди­те­лем.

Это было настоль­ко отвра­ти­тель­но и ненор­маль­но, что мы зако­ва­ли Мюл­ле­ра в цепи и пока­за­тель­но вра­зу­ми­ли хлы­стом. Людям это не понра­ви­лось, но дис­ци­пли­на пре­вы­ше все­го. Мы так­же откло­ни­ли прось­бу деле­га­ции мат­ро­сов во гла­ве с мат­ро­сом Цим­ме­ром выбро­сить голо­ву сло­но­вой кости за борт.

20 июня мат­ро­сы Боум и Шмидт, кото­рые были боль­ны нака­нуне, окон­ча­тель­но свих­ну­лись. Я пожа­лел, что сре­ди офи­це­ров нет штат­но­го вра­ча, ведь немец­кая жизнь цен­на. Но посто­ян­ные вопли этих дво­их о страш­ном про­кля­тии ока­за­лись крайне губи­тель­ны для общей дис­ци­пли­ны, поэто­му были пред­при­ня­ты реши­тель­ные меры. Эки­паж вос­при­нял про­изо­шед­шее угрю­мо, но, кажет­ся, это успо­ко­и­ло Мюл­ле­ра, кото­рый впо­след­ствии не достав­лял нам ника­ких хло­пот. Вече­ром, когда мы осво­бо­ди­ли его, он спо­кой­но при­сту­пил к испол­не­нию сво­их обя­зан­но­стей.

Всю сле­ду­ю­щую неде­лю мы все были мы были крайне взвол­но­ва­ны, ожи­дая появ­ле­ния “Дакии”. Напря­же­ние усу­гу­би­лось с исчез­но­ве­ни­ем Мюл­ле­ра и Цим­ме­ра, кото­рые, несо­мнен­но, покон­чи­ли с собой из-за пре­сле­до­вав­ших их стра­хов; впро­чем, никто не видел их пры­га­ю­щи­ми за борт. Я был откро­вен­но рад изба­вить­ся от Мюл­ле­ра, ведь даже его мол­ча­ние пагуб­но ска­зы­ва­лось на коман­де. Теперь все скло­ня­лись к послу­ша­нию, хоть и зата­и­ли глу­бин­ный страх. Мно­гие были боль­ны, но никто не выка­зы­вал недо­воль­ства. Лей­те­нант Кленц стал раз­дра­жи­тель­ным, ему доса­ждал любой пустяк — как, напри­мер, стаи дель­фи­нов, соби­рав­ших­ся вокруг U‑29 в нево­об­ра­зи­мых коли­че­ствах, и рас­ту­щая интен­сив­ность южно­го тече­ния, не отме­чен­но­го на наших кар­тах.

В кон­це-кон­цов ста­ло ясно, что мы упу­сти­ли “Дакию”. Подоб­ные неуда­чи не явля­ют­ся чем-то из ряда вон выхо­дя­щим, и мы были ско­рее доволь­ны, неже­ли раз­до­са­до­ва­ны: теперь нам пред­сто­я­ло воз­вра­ще­ние в Виль­гельм­с­га­фен. В пол­день, 28 июня мы повер­ну­ли на севе­ро-запад и, несмот­ря на неко­то­рые курьёз­ные столк­но­ве­ния со ста­я­ми дель­фи­нов, ско­ро были в пути.

Взрыв в мотор­ном отсе­ке в 2 часа утра стал пол­ной неожи­дан­но­стью. Взрыв не был след­стви­ем неис­прав­но­сти меха­низ­мов или халат­но­сти людей, но вот неожи­дан­но суд­но от носа до кор­мы сотряс взрыв. Лей­те­нант Кленц, поспе­шив­ший в машин­ный отсек, обна­ру­жил раз­во­ро­чен­ные дви­га­те­ли и топ­лив­ную цистер­ну, а так­же скон­чав­ших­ся на месте меха­ни­ков Раабе и Шнай­де­ра. Дело при­ня­ло серьёз­ный обо­рот; хими­че­ские вос­ста­но­ви­те­ли воз­ду­ха были исправ­ны, и хотя мы мог­ли исполь­зо­вать устрой­ства для всплы­тия, погру­же­ния и для откры­тия шлю­зо­вых камер до тех пор, пока у нас име­лись запа­сы сжа­то­го воз­ду­ха и элек­три­че­ской энер­гии в бата­ре­ях, мы не мог­ли ни управ­лять лод­кой, ни даже дви­гать­ся впе­рёд. Ища спа­се­ния в шлюп­ках, мы бы попа­ли в руки к вра­гам, испы­ты­ва­ю­щим необъ­яс­ни­мую нена­висть к вели­кой гер­ман­ской нации; наша же радио­связь не рабо­та­ла со вре­ме­ни напа­де­ния на “Вик­то­рию”, и мы не мог­ли свя­зать­ся с дру­ги­ми суб­ма­ри­на­ми Импер­ско­го фло­та.

С момен­та взры­ва и до 2 июля мы непре­рыв­но дрей­фо­ва­ли на юг, безо вся­ко­го пла­на, не встре­чая на нашем пути судов. Дель­фи­ны по-преж­не­му окру­жа­ли U‑29, что было при­ме­ча­тель­но, учи­ты­вая рас­сто­я­ние кото­рое мы про­шли. Утром 2 июля мы заме­ти­ли воен­ный корабль под аме­ри­кан­ским фла­гом, и люди ста­ли неуго­мон­ны в сво­ём стрем­ле­нии сдать­ся. В резуль­та­те, лей­те­нан­ту Мен­це при­шлось застре­лить мат­ро­са по име­ни Тау­бе, кото­рый был осо­бен­но настой­чив в сво­ём анти­гер­ман­ском поры­ве. Это ути­хо­ми­ри­ло коман­ду, и мы погру­зи­лись неза­ме­чен­ны­ми.

На сле­ду­ю­щий день с юга появи­лась боль­шая стая мор­ских птиц, пого­да не пред­ве­ща­ла ниче­го хоро­ше­го. Задра­и­вая люки, мы ожи­да­ли даль­ней­ше­го раз­ви­тия собы­тий, пока не поня­ли, что необ­хо­ди­мо погру­зить­ся, ина­че мы рис­ку­ем быть потоп­лен­ны­ми оке­ан­ски­ми вала­ми. Запа­сы сжа­то­го воз­ду­ха и элек­три­че­ской энер­гии убы­ва­ли, мы долж­ны были избе­гать любых ненуж­ных трат; но в дан­ной ситу­а­ции у нас не было выбо­ра. Мы опу­сти­лись не глу­бо­ко, и когда — по про­ше­ствии несколь­ких часов — море успо­ко­и­лось, мы реши­ли вер­нуть­ся на поверх­ность. Здесь нас под­жи­да­ла ещё одна непри­ят­ность: суд­но отка­зы­ва­лось пови­но­вать­ся рулям несмот­ря на все уси­лия меха­ни­ков. Люди были напу­га­ны неожи­дан­ным под­вод­ным пле­ном, и вновь мат­ро­сы ста­ли шеп­тать­ся о фигур­ке из сло­но­вой кости, при­над­ле­жа­щей лей­те­нан­ту Клен­цу, но вид писто­ле­та быст­ро ути­хо­ми­рил их. Мы ста­ра­лись занять несчаст­ных дья­во­лов чем мог­ли, застав­ляя чинить меха­низ­мы, хотя это и было абсо­лют­но бес­по­лез­но.

Кленц и я обыч­но спа­ли в раз­ное вре­мя; откры­тый мятеж начал­ся в пять часов утра 4 июля, как раз пока я спал. Шесте­ро остав­ших­ся мат­ро­сов, пола­гая, что мы уж навер­ня­ка про­па­ли, взбе­си­лись, при­пом­нив наш отказ сдать­ся кораб­лю янки дву­мя дня­ми ранее; в исступ­ле­нии они носи­лись, кля­ня и раз­ру­шая всё на сво­ём пути. Они ора­ли подоб­но живот­ным, каки­ми и были на самом деле, бес­по­ря­доч­но кру­ши­ли аппа­ра­ту­ру и мебель; кри­ча­ли о такой ерун­де, как про­кля­тие ста­ту­эт­ки из сло­но­вой кости и о смуг­лом моло­дом мерт­ве­це, кото­рый яко­бы смот­рел на них, а потом уплыл прочь. Лей­те­нант Кленц оце­пе­нел и ни на что не реа­ги­ро­вал, чего и сле­до­ва­ло ожи­дать от мяг­ко­го, жено­по­доб­но­го рей­н­ланд­ца. Я при­стре­лил всех шесте­рых, как это и было необ­хо­ди­мо, и убе­дил­ся, что никто не остал­ся в живых.

Мы изба­ви­лись от тел, вос­поль­зо­вав­шись шлю­зо­вой каме­рой, и оста­лись одни в U‑29. Кленц был чем-то обес­по­ко­ен, к тому же он силь­но напил­ся. Было реше­но, что мы поста­ра­ем­ся выжить, сколь воз­мож­но дол­го, исполь­зуя боль­шой запас еды и сжи­жен­но­го кис­ло­ро­да, кото­рый не постра­дал от лап сви­ней-моря­ков. Наши ком­па­сы, глу­би­но­ме­ры и дру­гие хруп­кие при­бо­ры были уни­что­же­ны; то есть впредь мы мог­ли рас­счи­ты­вать лишь на догад­ки, осно­вы­ва­ясь на пока­за­ни­ях наших часов, на кален­да­ре или нашем види­мом дрей­фе, о кото­ром мы мог­ли судить, наблю­дая раз­лич­ные объ­ек­ты за бор­том через иллю­ми­на­то­ры или из бое­вой руб­ки. К сча­стью, у нас было доста­точ­но заря­да в бата­ре­ях, кото­ро­го хва­ти­ло бы для дли­тель­но­го исполь­зо­ва­ния как внут­ри под­лод­ки, так и для рабо­ты внеш­не­го про­жек­то­ра. Мы осве­ща­ли про­стран­ство вокруг лод­ки лучом про­жек­то­ра, но виде­ли лишь дель­фи­нов, сле­ду­ю­щих парал­лель­но наше­му кур­су. Это заин­три­го­ва­ло меня с науч­ной точ­ки зре­ния; обыч­ные Delphinus delphis — мле­ко­пи­та­ю­щие, неспо­соб­ны суще­ство­вать без воз­ду­ха, я же при­сталь­но наблю­дал за одним из них в тече­ние двух часов, но тот ни разу не под­нял­ся на поверх­ность.

По про­ше­ствии вре­ме­ни Кленц и я реши­ли, что мы про­дол­жа­ем дрей­фо­вать на юг, погру­жа­ясь всё глуб­же и глуб­же. Мы обра­ща­ли вни­ма­ние на фау­ну и фло­ру и про­чли мно­го по этой теме из книг, кото­рые я возил с собой для раз­вле­че­ния в сво­бод­ной вре­мя. Зна­ния мое­го това­ри­ща в этой обла­сти остав­ля­ли желать мно­го луч­ше­го. Его ум был отнюдь не прус­ским, а боль­ше пред­рас­по­ло­жен­ным к бес­по­лез­ным меч­та­ни­ям и фан­та­зи­ям. Факт при­бли­жа­ю­щей­ся смер­ти оста­вил на нём стран­ный отпе­ча­ток, он стал часто молить­ся о тех муж­чи­нах, жен­щи­нах и детях, кото­рых мы отпра­ви­ли ко дну, забы­вая, что хоро­шо всё то, что идёт на бла­го гер­ман­ско­го госу­дар­ства. Через неко­то­рое вре­мя он стал замет­но более неурав­но­ве­шен­ным, часа­ми раз­гля­ды­вал ста­ту­эт­ку сло­но­вой кости и плёл фан­та­сти­че­ские исто­рии о таин­ствен­ных вещах, скры­тых под тол­щей вод. Ино­гда, в поряд­ке меди­цин­ско­го экс­пе­ри­мен­та, я сам выво­дил его на эту поч­ву и выслу­ши­вал бес­ко­неч­ные поэ­ти­че­ские цита­ты и ска­за­ния о зато­нув­ших кораб­лях. Мне было жаль его, так как я не люб­лю видеть стра­да­ния нем­ца; но он не был тем чело­ве­ком, рядом с кото­рым лег­ко уми­рать. Я был горд за себя, зная, что Фатер­лянд будет чтить мою память, и моим сыно­вьям будут ста­вить меня в при­мер.

9 авгу­ста мы уви­де­ли-таки оке­ан­ское дно и осве­ти­ли его мощ­ным про­жек­то­ром. Это ока­за­лась обшир­ная рав­ни­на, покры­тая водо­рос­ля­ми и усы­пан­ная ракуш­ка­ми мел­ких мол­люс­ков. То там, то здесь мы заме­ча­ли покры­тые илом объ­ек­ты стран­ных очер­та­ний, уви­тые водо­рос­ля­ми и покры­тые дон­ны­ми отло­же­ни­я­ми. Кленц уве­рял, что это древ­ние суда, поко­я­щи­е­ся в сво­их моги­лах. Он был заин­те­ре­со­ван одним пред­ме­том камен­ным высту­пом, воз­вы­шав­шим­ся над оке­ан­ским дном на доб­рых четы­ре фута; око­ло двух футов тол­щи­ной, с ров­ны­ми гра­ня­ми, схо­дя­щи­ми­ся квер­ху под необыч­ным углом. Я ска­зал, что это вер­ши­на ска­лы, но Кленц решил, что видел на ней пись­ме­на. Спу­стя вре­мя он задро­жал и отвер­нул­ся, слов­но испу­ган­ный чем- то; он был подав­лен без­бреж­но­стью, тьмой, отъ­еди­нён­но­стью, древ­но­стью и таин­ствен­но­стью оке­ан­ских глу­бин — я не могу най­ти более прав­до­по­доб­но­го объ­яс­не­ния. Его разум был исто­щён, но я оста­вал­ся истин­ным нем­цем и отме­тил сра­зу две вещи: U‑29 отлич­но выдер­жи­ва­ла глу­бо­ко­вод­ное дав­ле­ние, и те уди­ви­тель­ные дель­фи­ны всё ещё были с нами, на глу­бине, где само суще­ство­ва­ние выс­ших орга­низ­мов оспа­ри­ва­ет­ся мно­ги­ми нату­ра­ли­ста­ми. В том что ранее я пре­уве­ли­чил глу­би­ну наше­го погру­же­ния, я был уве­рен; но мы всё же были на доста­точ­ной глу­бине, что­бы этот факт бро­сал­ся в гла­за. Судя по тому, как мы дви­га­лись над оке­ан­ским дном, я пра­виль­но опре­де­лил ско­рость.

В 3:15 попо­лу­дни, две­на­дца­то­го авгу­ста несчаст­ный Кленц окон­ча­тель­но спя­тил. Он нахо­дил­ся в бое­вой руб­ке, шарил про­жек­то­ром по оке­ан­ско­му дну, но вдруг вва­лил­ся в биб­лио­те­ку, где я читал; его лицо сра­зу выда­ло его. Я повто­рю здесь всё то, что он мне гово­рил, под­чёр­ки­вая сло­ва, на кото­рые делал­ся основ­ной упор: “Он зовёт! Он зовёт! Я слы­шу его! Мы долж­ны идти!” Он схва­тил костя­ную ста­ту­эт­ку со сто­ла, поло­жил её в кар­ман, и, схва­тив меня за руку, пота­щил к тра­пу на палу­бу. Я мгно­вен­но понял, что он хочет открыть люк и выбро­сить­ся вме­сте со мной в воду — тот самый убий­ствен­ный и само­убий­ствен­ный шаг, кото­ро­го я от него со стра­хом ожи­дал. Я упи­рал­ся и пытал­ся удер­жать его, но он лишь злил­ся, гово­ря: “Пой­дем сей­час — пока не позд­но; луч­ше пока­ять­ся и быть про­щён­ным, чем сопро­тив­лять­ся и тем обречь себя…” Я пытал­ся отго­во­рить его, ска­зал даже, что он свих­нул­ся — несчаст­ный сума­сшед­ший. Он был непо­ко­ле­бим и толь­ко кри­чал: “Если я безу­мен — это милость! Да сми­ло­сти­вят­ся боги над тем, кто в сво­ём гор­де­ли­вом упор­стве может остать­ся в рас­суд­ке пред лицом смер­ти! Пой­дём, пре­дай­ся безу­мию, пока он готов поми­ло­вать нас!“

Вспыш­ка, кажет­ся, осла­би­ла напря­же­ние в его моз­гу; закон­чив, он стал спо­кой­нее, и про­сил отпу­стить его одно­го, если я не хочу после­до­вать за ним. Мне всё ста­ло ясно. Он был немец, но лишь рей­н­лан­дец, к тому же — про­сто­лю­дин; сей­час он был опас­ным сума­сшед­шим. Согла­сив­шись выпол­нить его само­убий­ствен­ную прось­бу, я бы тут же изба­вил­ся от того, кто более не был моим това­ри­щем — но угро­зой. Я попро­сил его отдать мне фигур­ку сло­но­вой кости, но услы­шал лишь зло­ве­щий хохот, кото­рый я не берусь пере­дать. Затем я спро­сил, не хочет ли он оста­вить памят­ную вещи­цу или локон, кото­рые я мог бы пере­дать его семье, если выжи­ву; отве­том мне был всё тот же жут­кий смех. Он под­нял­ся по тра­пу, а я подо­шел к рыча­гам управ­ле­ния и с их помо­щью — выдер­жи­вая нуж­ную пау­зу, — при­вёл в дей­ствие меха­низ­мы, отпра­вив­шие его к пра­от­цам. Убе­див­шись, что он поки­нул лод­ку, я осве­тил про­стран­ство вокруг суб­ма­ри­ны про­жек­то­ром в надеж­де уви­деть его послед­ний раз и про­ве­рить, рас­плю­щит ли его дав­ле­ние воды, как это и долж­но про­изой­ти по зако­нам при­ро­ды, или его тело оста­нет­ся непо­вре­жден­ным — как у тех дель­фи­нов. Я не пре­успел в этом пред­при­я­тии — дель­фи­ны плот­но окру­жи­ли руб­ку.

В тот вечер я жалел, что не забрал фигур­ку у Клен­ца, вос­по­ми­на­ние о ста­ту­эт­ке оча­ро­вы­ва­ло меня. Я не мог забыть моло­дое кра­си­вое лицо в вен­ке из листьев, хоть я и не худож­ник в душе. Так­же меня удру­ча­ло отсут­ствие собе­сед­ни­ка. Кленц, хотя и не ров­ня мне в интел­лек­ту­аль­ном плане, всё же был луч­ше чем никто. Я пло­хо спал в ту ночь и думал, когда же при­дёт конец. Уве­рен, у меня прак­ти­че­ски не было шан­сов выжить.

На сле­ду­ю­щий день я под­нял­ся в руб­ку и про­дол­жил изу­чать окру­жа­ю­щий мир с помо­щью про­жек­то­ра. К севе­ру пей­заж совсем не изме­нил­ся с тех пор как мы заме­ти­ли дно четы­ре дня назад, но я почув­ство­вал, что дрейф U‑29 стал мед­лен­ней. Когда я напра­вил луч на юг, то заме­тил, что оке­ан­ское дно ухо­дит вниз с замет­ным укло­ном; оно было усе­я­но обра­бо­тан­ны­ми глы­ба­ми в неко­то­рых местах, раз­бро­сан­ным по дну, меж­ду тем, в неко­ем подо­бии поряд­ка. Лод­ка не ста­ла сра­зу опус­кать­ся в глу­би­ну, и мне при­шлось напра­вить луч про­жек­то­ра вниз. Кабель неожи­дан­но обо­рвал­ся, и я потра­тил несколь­ко минут на почин­ку, но после мне уда­лось зажечь про­жек­тор и осве­тить мор­скую доли­ну, рас­ки­нув­шу­ю­ся пере­до мной.

Я не эмо­ци­о­на­лен; но мое­му вос­хи­ще­нию не было пре­де­ла, когда я уви­дел, что откры­лось мне в элек­три­че­ском све­те. Я, будучи зна­ком с вели­ко­леп­ной куль­ту­рой Прус­сии, не дол­жен был удив­лять­ся, ведь гео­ло­гия и исто­рия пред­по­ла­га­ют пере­ме­ще­ние зна­чи­тель­ных пла­стов оке­ан­ских и кон­ти­нен­таль­ных плит. То, что я уви­дел, было гран­ди­оз­ным скоп­ле­ни­ем раз­ру­шен­ных зда­ний — заме­ча­тель­ных образ­чи­ков неиз­вест­ной досе­ле архи­тек­ту­ры — в раз­ной сте­пе­ни сохран­но­сти. Мра­мор­ные стро­е­ния свер­ка­ли в лучах про­жек­то­ра; это был огром­ный город на дне широ­кой доли­ны, с хра­ма­ми и вил­ла­ми на её скло­нах. Кры­ши и колон­ны дав­но обва­ли­лись, но здесь всё еще витал дух было­го вели­чия, кото­рый невоз­мож­но опи­сать.

Воочию уви­дев Атлан­ти­ду, я мыс­лил толь­ко о ней, я был страст­ным иссле­до­ва­те­лем. По дну доли­ны когда-то тек­ла река; при­смот­рев­шись, я заме­тил остат­ки камен­ных и мра­мор­ных мостов, тер­рас и набе­реж­ных, быв­ших когда-то кра­си­вы­ми. В сво­ём энту­зи­аз­ме я упо­до­бил­ся несчаст­но­му Клен­цу, став глу­пым и сен­ти­мен­таль­ным, и лишь потом понял, что южное тече­ние совсем ослаб­ло, а U‑29 мед­лен­но опу­сти­лась — слов­но аэро­план, там, на поверх­но­сти, — посре­ди зато­нув­ше­го горо­да. Я с опоз­да­ни­ем отме­тил: стая необыч­ных дель­фи­нов так­же исчез­ла.

Око­ло двух часов лод­ка нахо­ди­лась на пло­ща­ди побли­зо­сти от каме­ни­сто­го скло­на доли­ны. С одной сто­ро­ны я мог видеть весь город спус­кав­ший­ся от пло­ща­ди к рус­лу ста­рой реки, с дру­гой — в пуга­ю­щей бли­зо­сти — бога­то укра­шен­ный баре­лье­фа­ми и пре­крас­но сохра­нив­ший­ся фасад огром­но­го зда­ния, по-види­мо­му, хра­ма, выруб­лен­но­го в ска­ле. Я мог толь­ко дога­ды­вать­ся, сколь­ко тру­да ушло на построй­ку это­го гран­ди­оз­но­го соору­же­ния. За фаса­дом, при­ко­вы­вав­шим взгляд, скры­ва­лись обшир­ные внут­рен­ние поме­ще­ния, окон было мно­го. В цен­тре, на вер­шине широ­кой лест­ни­цы, зия­ла рас­пах­ну­тая дверь, окру­жен­ная скульп­ту­ра­ми непе­ре­да­ва­е­мой кра­со­ты, кото­рые изоб­ра­жа­ли пас­то­раль­ные сцен­ки и про­цес­сии жре­цов и жриц, покло­ня­ю­щих­ся с помо­щью стран­ных риту­аль­ных пред­ме­тов сия­ю­ще­му боже­ству. Уди­ви­тель­но само­быт­ное и гар­мо­нич­ное, напо­ми­на­ю­щее эллин­ское, искус­ство отдел­ки. Оно каза­лось необы­чай­но древним, и было гораз­до древ­нее даже пер­вых зачат­ков гре­че­ской куль­ту­ры. Не было ника­ких сомне­ний в том, что каж­дая деталь это­го колос­саль­но­го соору­же­ния выре­за­на в цель­ной пер­во­здан­ной поро­де — оче­вид­но, части скло­на, хоть я и не мог пред­ста­вить, как же в таком слу­чае была извле­че­на внут­рен­няя поро­да. Воз­мож­но, пеще­ра или целая систе­ма пещер обра­зо­вы­ва­ли внут­рен­ность хра­ма. Ни вре­мя, ни погру­же­ние не повре­ди­ли этот вели­ко­леп­ный храм — это дол­жен был быть дей­стви­тель­но храм — и сей­час, спу­стя тыся­че­ле­тия, он оста­вал­ся в сво­ём пер­во­здан­ном виде сре­ди нескон­ча­е­мой ночи, в без­мол­вии оке­ан­ской про­па­сти.

Несчёт­ные часы про­вёл я, раз­гля­ды­вая зато­нув­ший город с его зда­ни­я­ми, арка­ми, ста­ту­я­ми, моста­ми и цик­ло­пи­че­ским хра­мом, зага­доч­ным и пре­крас­ным. Хотя смерть была близ­ка, меня сне­да­ло любо­пыт­ство, и я начал осве­щать лучом дно в поис­ке чего бы то ни было заме­ча­тель­но­го. Вспыш­ка све­та поз­во­ли­ла мне раз­гля­деть мно­же­ство дета­лей, но мне не уда­лось уви­деть поме­ще­ния за рас­кры­той две­рью скаль­но­го хра­ма; неко­то­рое вре­мя спу­стя я выклю­чил элек­три­че­ский про­жек­тор, памя­туя о том, что мне необ­хо­ди­мо эко­но­мить энер­гию. Луч стал туск­лее, чем был в пер­вые неде­ли наше­го вынуж­ден­но­го дрей­фа. Обострён­ное ско­рым исто­ще­ни­ем запа­сов элек­тро­энер­гии, моё жела­ние про­ник­нуть в под­вод­ные тай­ны лишь рос­ло. Я, немец, дол­жен стать пер­вым, кто прой­дёт те дав­но забы­тые пути!

Я собрал и про­ве­рил водо­лаз­ный костюм, а так­же лам­пу и бал­ло­ны с воз­ду­хом. Мне каза­лось, я смо­гу с помо­щью сме­кал­ки пре­одо­леть труд­но­сти с управ­ле­ни­ем шлю­зо­вой каме­рой и нако­нец-то прой­тись по зато­нув­ше­му горо­ду. 16 авгу­ста я вышел из U‑29 и стал осто­рож­но про­дви­гать­ся по раз­ру­шен­ным ули­цам к ста­рой реке. Я не нашел ни ске­ле­тов, ни иных сле­дов людей, но мог судить о богат­стве древ­них по скульп­ту­рам и моне­там. Я не могу выра­зить то бла­го­го­ве­ние, что вну­ши­ла мне циви­ли­за­ция, достиг­шая сво­е­го рас­цве­та, когда пещер­ные люди толь­ко-толь­ко засе­ли­ли Евро­пу, а Нил катил свои воды вдоль без­люд­ных бере­гов. Люди, руко­вод­ству­ясь эти­ми запи­ся­ми — если толь­ко им суж­де­но быть най­ден­ны­ми — долж­ны рас­крыть те тай­ны, на кото­рые я могу лишь ука­зать. Я воз­вра­тил­ся на под­лод­ку, когда мои бата­реи ста­ли садить­ся, решив отло­жить иссле­до­ва­ние хра­ма до сле­ду­ю­ще­го дня.

17-го чис­ла, когда моё жела­ние рас­крыть загад­ку хра­ма ста­ло ещё более навяз­чи­вым, меня постиг­ло боль­шое разо­ча­ро­ва­ние: мате­ри­а­лы, необ­хо­ди­мые мне для пере­за­ряд­ки лам­пы были испор­че­ны во вре­мя бун­та тех сви­ней, в июле. Мое­му него­до­ва­нию не было пре­де­ла; мой здра­вый гер­ман­ский смысл не поз­во­лял мне отпра­вить­ся в непод­го­тов­лен­ным в храм, кото­рый мог быть лого­вом нево­об­ра­зи­мо­го мор­ско­го чудо­ви­ща или лаби­рин­том, из запу­тан­ных кори­до­ров кото­ро­го я нико­гда не смог бы выбрать­ся. Всё что я мог сде­лать, это вклю­чить про­жек­тор U‑29 и в его све­те под­нять­ся по хра­мо­вой лест­ни­це, что­бы изу­чить внеш­ние баре­лье­фы. Луч под вос­хо­дя­щим углом осве­тил дверь, и я силил­ся раз­гля­деть что-либо — всё напрас­но. Даже сво­ды не были вид­ны; я сде­лал несколь­ко шагов внутрь, испро­бо­вав пол на проч­ность шестом, но не отва­жил­ся идти даль­ше. Более того: пер­вый раз в сво­ей жиз­ни я испы­тал ужас. Я начал осо­зна­вать, что воз­вра­ща­ют­ся к жиз­ни ста­рые кош­ма­ры несчаст­но­го Клен­ца, храм манил меня всё силь­нее, страх перед тем, что в его глу­бине, ско­вы­вал меня. Воз­вра­тив­шись на суб­ма­ри­ну, я выклю­чил свет и стал пре­да­вать­ся раз­мыш­ле­ни­ям в тем­но­те. Элек­три­че­ство мне пона­до­бит­ся для неот­лож­ных нужд.

Суб­бо­ту, 18‑е я про­вёл в кро­меш­ной тем­но­те, обу­ре­ва­е­мый мыс­ля­ми и вос­по­ми­на­ни­я­ми, кото­рые гото­вы были вот-вот опро­ки­нуть мою гер­ман­скую волю. Кленц сошел с ума и погиб ещё до столк­но­ве­ния с состо­я­ни­ем безыс­ход­но­го оди­но­че­ства; он сове­то­вал мне после­до­вать его при­ме­ру. Для того ли Судь­ба хра­ни­ла мой рас­су­док, что­бы поста­вить перед осо­зна­ни­ем кон­ца более ужас­но­го, чем мож­но себе вооб­ра­зить? Совер­шен­но ясно, что мои нер­вы рас­ша­та­ны, и я дол­жен оста­вить подоб­ные помыс­лы для сла­бей­ших.
Я не мог уснуть в ночь с суб­бо­ты, и — несмот­ря ни на что — зажёг свет. Меня бес­по­ко­и­ло то, что элек­тро­энер­гия иссяк­нет рань­ше чем запа­сы воз­ду­ха и про­ви­зии. Я вновь начал поду­мы­вать об ухо­де из жиз­ни, и про­ве­рил свой писто­лет. Долж­но быть, я заснул при све­те, пото­му что проснув­шись нашёл бата­реи раз­ря­жен­ны­ми. Я жёг спич­ки и жалел о непреду­смот­ри­тель­но­сти, с кото­рой мы дав­ным-дав­но израс­хо­до­ва­ли имев­ши­е­ся у нас в запа­се све­чи.

Когда послед­няя спич­ка, кото­рую я риск­нул зажечь, про­го­ре­ла, я очу­тил­ся в тем­но­те. Мой разум в ожи­да­нии неми­ну­е­мо­го кон­ца воз­вра­щал­ся к про­шло­му, и мне при­шло в голо­ву сооб­ра­же­ние досе­ле дре­мав­шее во мне, кото­рое, пожа­луй, заста­ви­ло бы более сла­бо­го и суе­вер­но­го чело­ве­ка задро­жать. Лицо сия­ю­ще­го боже­ства на баре­лье­фах хра­ма было точь-в-точь как у костя­ной фигур­ки, кото­рую мы нашли у мёрт­во­го мат­ро­са и кото­рую Кленц унёс с собой обрат­но в море.

Я был немно­го обес­ку­ра­жен этим сов­па­де­ни­ем, но оно не испу­га­ло меня. Лишь неда­лё­кий чело­век торо­пит­ся объ­яс­нить и про­стые, и слож­ные явле­ния вме­ша­тель­ством поту­сто­рон­них сил. Сов­па­де­ние было стран­ным, но я слиш­ком разу­мен, что­бы усмат­ри­вать связь меж­ду собы­ти­я­ми, логи­че­ски меж­ду собой не свя­зан­ны­ми или каким-либо обра­зом соот­но­сить дело “Вик­то­рии” с поло­же­ни­ем, в кото­ром я нахо­жусь. Почув­ство­вав необ­хо­ди­мость отды­ха, я при­нял сно­твор­ное и урвал себе ещё немно­го сна. Моё нер­ви­че­ское состо­я­ние отра­зи­лось в моих снах: кажет­ся, я слы­шал кри­ки уто­па­ю­щих и видел лица мерт­ве­цов, при­жи­мав­ших­ся к иллю­ми­на­то­рам под­лод­ки. И сре­ди них было живое, сме­ю­ще­е­ся лицо юно­ши с костя­ной фигур­кой в руках.

Я дол­жен теперь как мож­но точ­нее опи­сать моё сего­дняш­нее про­буж­де­ние, я слаб, и гал­лю­ци­на­ции пере­ме­ши­ва­ют­ся с дей­стви­тель­но­стью. Моё пси­хо­ло­ги­че­ское состо­я­ние любо­пыт­но, и я жалею, что оно не может быть изу­че­но ком­пе­тент­ны­ми немец­ки­ми спе­ци­а­ли­ста­ми. открыв гла­за, я почув­ство­вал непре­одо­ли­мое жела­ние отпра­вить­ся в скаль­ный храм; жела­ние рос­ло так ско­ро, что в про­ти­во­вес ему я попы­тал­ся вызвать ощу­ще­ние ужа­са. Затем моё вни­ма­ние при­влек­ло сла­бое све­че­ние, я буд­то бы уви­дел фос­фо­ри­че­ский свет в воде за иллю­ми­на­то­ра­ми гля­дя­щи­ми на храм. Это вызва­ло непод­дель­ный инте­рес — я знал, что ни один оби­та­тель глу­бин не может так све­тить­ся.

Но до того, как я смог в этом разо­брать­ся, у меня появи­лось ощу­ще­ние, сво­ей ирра­ци­о­наль­но­стью заста­вив­шее меня усо­мнить­ся в объ­ек­тив­но­сти мое­го вос­при­я­тия вооб­ще. Это была слу­хо­вая гал­лю­ци­на­ция: чув­ство рит­мич­но­го зву­ка — как от пес­но­пе­ния или гим­на — про­ни­ка­ю­ще­го сквозь зву­ко­не­про­ни­ца­е­мый кор­пус U‑29. Убеж­дён­ный в соб­ствен­ном ненор­маль­ном состо­я­нии, я зажёг несколь­ко спи­чек и при­нял боль­шую дозу бро­ми­да натрия, кото­рый немно­го успо­ко­ил меня, и навяз­чи­вая слу­хо­вая гал­лю­ци­на­ция почти исчез­ла. Но фос­фо­ри­че­ское све­че­ние оста­лось, и я едва смог пода­вить мало­душ­ный порыв выгля­нуть в иллю­ми­на­тор. Оно было таким реаль­ным, что при нём я мог раз­ли­чать пред­ме­ты, нахо­див­ши­е­ся вокруг, как, напри­мер, ста­кан из-под бро­ми­да натрия, кото­ро­го я до того видеть не мог. Пораз­мыс­лив, я пере­сёк ком­на­ту и дотро­нул­ся до ста­ка­на. Он дей­стви­тель­но нахо­дил­ся там, где ему и поло­же­но было быть. Теперь я узнал, что све­че­ние было или реаль­но­стью, или частью очень устой­чи­вой гал­лю­ци­на­ции — такой устой­чи­вой, что я не мог её рас­се­ять; и я поспе­шил в руб­ку, что­бы опре­де­лить источ­ник све­че­ния. Быть может, это была дру­гая суб­ма­ри­на, путь к спа­се­нию?

Хоро­шо если чита­тель не вос­при­мет опи­сы­ва­е­мые собы­тия как дан­ность; собы­тия, выхо­дя­щие за рам­ки обы­ден­ных зако­нов при­ро­ды, несо­мнен­но субъ­ек­тив­ны и созда­ны моим вос­па­лён­ным вооб­ра­же­ни­ем. Когда я очу­тил­ся в бое­вой руб­ке, све­че­ние пока­за­лось мне не таким уж силь­ным. Не было побли­зо­сти ни фос­фо­рес­ци­ру­ю­щих существ, ни рас­те­ний; город, спус­кав­ший­ся к реке, уто­пал во тьме. То, что я уви­дел, не было гро­теск­ным пред­став­ле­ни­ем или кош­ма­ром, но оно окон­ча­тель­но лиши­ло меня убеж­де­ния в соб­ствен­ной адек­ват­но­сти. Дверь и окна под­вод­но­го хра­ма в ска­ле были осве­ще­ны мер­ца­ю­щим сия­ни­ем, буд­то от алтар­но­го пла­ме­ни в глу­бине.

Про­изо­шед­шее потом сум­бур­но. Я гля­дел на зло­ве­ще оза­рён­ную дверь, и виде­ния посе­ща­ли меня — виде­ния настоль­ко необыч­ные, что я не возь­мусь их опи­сать. Мне каза­лось, что я вижу пред­ме­ты внут­ри хра­ма; что-то непо­движ­ное, что-то — дви­жу­ще­е­ся; кажет­ся, я сно­ва слы­шал хоро­вое пение, кото­рое слы­ша­лось мне едва я проснул­ся. Рос мой страх; мои мыс­ли и стра­хи сосре­до­та­чи­ва­лись на юно­ше из воды и костя­ной ста­ту­эт­ке, чья фор­ма повто­ря­ла баре­лье­фы на хра­ме. Я вспо­ми­нал несчаст­но­го Клен­ца, и стал раз­мыш­лять, где же поко­ит­ся его тело и ста­ту­эт­ка сло­но­вой кости, кото­рую он забрал с собой? Он пре­ду­пре­ждал меня, но я не внял его пре­ду­пре­жде­ни­ям — он был лишь мяг­ко­те­лый рей­н­лан­дец, сошед­ший с ума от неудач, с кото­ры­ми истин­ный прус­сак спра­вит­ся лег­ко.

Осталь­ное очень про­сто. Моё жела­ние вой­ти в храм ста­ло пер­во­сте­пен­ной необ­хо­ди­мо­стью, кото­рую нель­зя про­сто отри­нуть. Моё тело боль­ше не под­чи­ня­ет­ся мое­му гер­ман­ско­му разу­му; сопро­тив­ле­ние бес­смыс­лен­но и вред­но. Это было то самое безу­мие, при­вед­шее Клен­ца, не поза­бо­тив­ше­го­ся об эле­мен­тар­ной защи­те, к печаль­но­му кон­цу, но я, сын Прус­сии, разум­ный чело­век, соби­ра­юсь исполь­зо­вать то немно­гое, что у меня име­ет­ся. Когда я понял, что дол­жен идти, я под­го­то­вил водо­лаз­ный костюм, шлем и бал­лон с воз­ду­хом, кото­ры­ми смог бы быст­ро эки­пи­ро­вать­ся, и без про­мед­ле­ния сел писать свою хро­ни­ку, в надеж­де, что она попа­дёт в руки людей. Я дове­рю запис­ку водам оке­а­на и навсе­гда поки­ну борт U‑29.

Я ниче­го не боюсь — даже про­ро­честв безум­но­го Клен­ца. Уви­ден­ное мною не может быть прав­дой, моё безу­мие при­ве­дет меня лишь к мед­лен­ной смер­ти от уду­шья, когда закон­чит­ся кис­ло­род. Свет в хра­ме пол­ная иллю­зия, я погиб­ну стой­ко, как подо­ба­ет нем­цу, в тём­ной глу­бине вод. Демо­ни­че­ский смех, кото­рый я слы­шу, пока пишу эти стро­ки — плод мое­го соб­ствен­но­го измож­дён­но­го разу­ма. Я наде­ну ска­фандр и под­ни­мусь по сту­пе­ням пря­мо в древ­нее свя­ти­ли­ще — без­молв­ная тай­на неве­ро­ят­ных мор­ских глу­бин и несчёт­ных лет ждёт.