Говард Филлипс Лавкрафт

КАРТИНА В ДОМЕ

(The Picture in the House)
Напи­са­но в 1920 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Л. Бин­де­ман

////

Люби­те­ли ужа­сов часто посе­ща­ют необыч­ные уда­лен­ные места. Ката­ком­бы Пто­ле­ме­ев, высе­чен­ные из кам­ня мав­зо­леи в сре­до­то­че­ни­ях ужа­сов, буд­то для них созда­ны. Они под­ни­ма­ют­ся при лун­ном све­те в баш­ни полу­раз­ру­шен­ных рейн­ских зам­ков, спус­ка­ют­ся с дро­жью в колен­ках по чер­ным, опу­тан­ным пау­ти­ной сту­пень­кам в под­зе­ме­лья под руи­на­ми забы­тых горо­дов Азии. Их хра­мы – закол­до­ван­ный лес с при­зра­ка­ми, оди­но­кая гора, они сло­ня­ют­ся воз­ле мрач­ных валу­нов на необи­та­е­мых ост­ро­вах. Но истин­ные эпи­ку­рей­цы ужа­сов, для кото­рых неиз­ве­дан­ная дрожь от нево­об­ра­зи­мо­го ужа­са – конеч­ная цель и смысл бытия, боль­ше все­го ценят ста­рые забро­шен­ные фер­мы в лес­ной глу­ши Новой Англии, ибо там тем­ная сила, оди­но­че­ство, абсурд и неве­же­ство соче­та­ют­ся таин­ствен­ны­ми уза­ми, дости­гая совер­шен­ства в отвра­ти­тель­ном и ужас­ном.

Самое страш­ное кро­ет­ся в убо­гих некра­ше­ных домиш­ках, при­ту­лив­ших­ся на сыром склоне хол­мов, при­ле­га­ю­щих к ска­ле. Так они и сто­ят два сто­ле­тия или боль­ше, при­жав­шись, при­ту­лив­шись, при­ле­гая к чему-нибудь, и тем вре­ме­нем их опле­та­ет дикий вино­град, окру­жа­ют дере­вья. Домиш­ки почти неза­мет­ны в свое­воль­ном буй­стве зеле­ни, в осе­ня­ю­щей их тени. Их окон­ца тупо тара­щат­ся на мир, буд­то мор­га­ют, оце­пе­нев от небы­тия, отго­ня­ю­ще­го безу­мие, при­туп­ля­ю­ще­го в памя­ти жут­кие собы­тия.

В таких домиш­ках оби­та­ли поко­ле­ния необыч­ных людей, кото­рые дав­но пере­ве­лись. Мрач­ная фана­тич­ная вера взя­ла в тис­ки их пред­ков, раз­лу­чи­ла с род­ней, при­учи­ла к глу­хим местам и сво­бо­де. Здесь отпрыс­ки побе­див­шей расы про­цве­ли, разо­рвав узы огра­ни­че­ний и запре­тов, здесь же они сгор­би­лись от стра­ха, уго­див в страш­ное раб­ство соб­ствен­ных мрач­ных фан­та­зий. Вда­ли от циви­ли­за­ции и про­све­ще­ния сила пури­тан нашла стран­ный выход, а их изо­ля­ция, мрач­ное само­ис­тя­за­ние, борь­ба за выжи­ва­ние с без­жа­лост­ной при­ро­дой про­бу­ди­ли в их душах нечто тай­ное и тем­ное – гены дои­сто­ри­че­ских пред­ков, жив­ших в холод­ных север­ных кра­ях. Жизнь вос­пи­та­ла в них прак­тич­ность, вера – стро­гость, но гре­хов­ность побе­ди­ла душев­ную кра­со­ту. Греш­ные, как и все смерт­ные, но вынуж­ден­ные скры­вать свои гре­хи из-за стро­го­сти рели­ги­оз­ных догм, они все мень­ше и мень­ше осо­зна­ва­ли свои скры­тые гре­хи. Толь­ко без­глас­ные домиш­ки в мед­ве­жьих углах могут пове­дать, что здесь кро­ет­ся с дав­них вре­мен, но они необ­щи­тель­ны и не хотят стрях­нуть дре­мо­ту, поз­во­ля­ю­щую им пре­дать все забве­нию. Порой кажет­ся, что мило­серд­нее было бы сне­сти эти домиш­ки, что­бы спа­сти их от сон­но­го оце­пе­не­ния.

В нояб­ре 1896 года холод­ный про­лив­ной дождь загнал меня в такой вет­хий дом: я был рад ока­зать­ся под любой кры­шей. Я пред­при­нял поезд­ку в Мис­ка­то­ник-Вэл­ли в поис­ках неко­то­рых гене­а­ло­ги­че­ских дан­ных. Дело пред­став­ля­лось мне весь­ма про­бле­ма­тич­ным, с неболь­ши­ми шан­са­ми на успех, и пото­му я решил отпра­вить­ся в путь на вело­си­пе­де, несмот­ря на позд­нюю осень. Желая про­ехать крат­чай­шим путем в Арк­хем, я ока­зал­ся на про­се­лоч­ной доро­ге, кото­рой явно не поль­зо­ва­лись, да еще попал под про­лив­ной дождь. Ника­ко­го при­бе­жи­ща побли­зо­сти не име­лось, толь­ко этот вет­хий дере­вян­ный непри­ят­но­го вида дом с туск­лы­ми окна­ми меж двух огром­ных обле­тев­ших вязов. Хоть он сто­ял дале­ко от доро­ги, у под­но­жия ска­ли­стой горы, дом про­из­вел на меня гне­ту­щее впе­чат­ле­ние с пер­во­го взгля­да. Доб­ро­по­ря­доч­ные, креп­кие дома не косят­ся на путе­ше­ствен­ни­ков так хит­ро и навяз­чи­во. Заняв­шись гене­а­ло­ги­че­ски­ми иссле­до­ва­ни­я­ми, я озна­ко­мил­ся с леген­да­ми про­шло­го века, настро­ив­ши­ми меня про­тив подоб­ных при­бе­жищ. Но раз­бу­ше­вав­ша­я­ся сти­хия выну­ди­ла меня забыть о пред­рас­суд­ках, и я погнал вело­си­пед по зарос­шей тро­пин­ке в гору, к закры­той две­ри дома, одно­вре­мен­но пота­ен­ной и маня­щей.

Я поче­му-то счи­тал само собой разу­ме­ю­щим­ся то, что дом забро­шен и пуст, но, когда подъ­е­хал побли­же, уве­рен­но­сти во мне поуба­ви­лось. Дорож­ки зарос­ли, но все же они отчет­ли­во про­смат­ри­ва­лись, и это про­ти­во­ре­чи­ло моей вер­сии о пол­ном запу­сте­нии. Не пыта­ясь открыть дверь, я посту­чал, и вне­зап­но меня охва­тил без­от­чет­ный страх. Я сто­ял на гру­бом мши­стом камне, слу­жив­шем поро­гом, и смот­рел на окон­ные рамы и фра­му­гу у себя над голо­вой. Хоть и ста­рые, со стек­ла­ми почти мато­вы­ми от гря­зи, рамы были целые. Зна­чит, в доме живут, несмот­ря на его уда­лен­ность и забро­шен­ный вид. Одна­ко на мой стук никто не ото­звал­ся. Я посту­чал сно­ва, а потом тро­нул ржа­вую щекол­ду. Дверь ока­за­лась неза­пер­той. Внут­ри была малень­кая при­хо­жая с обва­лив­шей­ся шту­ка­тур­кой, и через дверь доно­сил­ся сла­бый, но крайне непри­ят­ный запах. Я вошел, втя­нул вело­си­пед и закрыл за собою дверь. Впе­ре­ди ухо­ди­ла вверх узкая лест­ни­ца, дверь сбо­ку от нее, веро­ят­но, вела в под­вал. Спра­ва и сле­ва от себя я уви­дел закры­тые две­ри ком­нат пер­во­го эта­жа.

При­ва­лив вело­си­пед к стене, я открыл дверь сле­ва и вошел в малень­кую ком­на­ту с низ­ким потол­ком, туск­ло осве­щен­ную дву­мя запы­лен­ны­ми окош­ка­ми, крайне бед­но обстав­лен­ную. Судя по все­му, она слу­жи­ла чем-то вро­де гости­ной: здесь сто­я­ли стол, несколь­ко сту­льев, здесь же нахо­дил­ся огром­ный камин, и на камин­ной пол­ке тика­ли ста­рин­ные часы. В полу­мра­ке я не мог даже про­честь назва­ния несколь­ких лежав­ших тут книг. Все вокруг нес­ло на себе отпе­ча­ток ста­ри­ны, это меня и заин­три­го­ва­ло. В здеш­них кра­ях я нашел мно­го релик­вий про­шло­го, но тут царил дух анти­квар­ной лав­ки: я не заме­тил в ком­на­те ни еди­но­го пред­ме­та, отно­ся­ще­го­ся к пери­о­ду после Вой­ны за неза­ви­си­мость. Если бы не скуд­ность обста­нов­ки, ком­на­та была бы раем для соби­ра­те­ля ста­ри­ны.

Осмат­ри­вая стран­ное жили­ще, я почув­ство­вал, что отвра­ще­ние, вызван­ное во мне его внеш­ней непри­гляд­но­стью и мрач­но­стью, уси­ли­ва­ет­ся. Не берусь опре­де­лить, чего имен­но я боял­ся, что меня отвра­ща­ло, но, ско­рей все­го, сама атмо­сфе­ра дома, про­ни­зан­ная духом гре­хов­но­го века, его гру­бо­стью и тай­на­ми, кото­рые луч­ше поза­быть. Не воз­ни­ка­ло даже жела­ния поси­деть, и я бро­дил по ком­на­те, раз­гля­ды­вая раз­лич­ные пред­ме­ты, на кото­рые сра­зу обра­тил вни­ма­ние. Мое осо­бое любо­пыт­ство вызва­ла лежав­шая на сто­ле кни­га весь­ма допо­топ­но­го вида, и я уди­вил­ся, что уви­дел ее не в музее или биб­лио­те­ке. Кни­га в кожа­ном пере­пле­те с метал­ли­че­ски­ми застеж­ка­ми пре­крас­но сохра­ни­лась. Здесь, в этом убо­гом жили­ще, ей было явно не место. Открыв титуль­ный лист, я уди­вил­ся еще боль­ше: ред­чай­шее изда­ние опи­са­ние Пига­фет­той рай­о­на Кон­го на латы­ни, сде­лан­ное на осно­ве путе­вых заме­ток моря­ка Лопек­са. Кни­га была напе­ча­та­на во Франк­фур­те в 1598 году. Я часто слы­шал об этом изда­нии, о любо­пыт­ных иллю­стра­ци­ях бра­тьев Де Брай, и, жад­но пере­ли­сты­вая стра­ни­цы, забыл на вре­мя про свое непри­я­тие окру­жа­ю­ще­го. Гра­вю­ры пред­став­ля­ли несо­мнен­ный инте­рес. Худож­ни­ки вдох­нов­ля­лись бога­тым вооб­ра­же­ни­ем и небреж­ным опи­са­ни­ем и пото­му изоб­ра­жа­ли блед­но­ли­цых негров с кав­каз­ски­ми чер­та­ми лица. Я не ско­ро закрыл бы кни­гу, если бы не сущая мелочь, дей­ство­вав­шая мне на нер­вы, воз­рож­дав­шая чув­ство неосо­знан­но­го бес­по­кой­ства. Меня раз­дра­жа­ло, что кни­га то и дело рас­кры­ва­лась на гра­вю­ре XII, где с мрач­ной подроб­но­стью вос­про­из­во­ди­лась обста­нов­ка мяс­ной лав­ки пле­ме­ни кан­ни­ба­лов. Мне ста­ло стыд­но за излиш­нюю чув­стви­тель­ность к таким мело­чам, но рису­нок вызвал у меня непри­ят­ные эмо­ции, осо­бен­но в соче­та­нии с опи­са­ни­ем гастро­но­ми­че­ских вку­сов кан­ни­ба­лов.

Я загля­нул на пол­ку по сосед­ству и изу­чил ее скуд­ное содер­жи­мое Биб­лию восем­на­дца­то­го века, «Путь палом­ни­ков» того же вре­ме­ни с гро­теск­ны­ми гра­вю­ра­ми, напе­ча­тан­ную изда­те­лем аль­ма­на­хов Исай­ей Тома­сом, пре­сло­ву­тый фоли­ант Кот­то­на Мэзе­ра «Magnalia Christi Americana» и несколь­ко дру­гих книг при­бли­зи­тель­но того же пери­о­да. Вдруг мое вни­ма­ние при­влек отчет­ли­вый звук шагов в ком­на­те навер­ху. Я испу­ган­но вздрог­нул, вспом­нив, что никто не отве­тил на мой стук в дверь, но тот­час заклю­чил: хозя­ин толь­ко что про­бу­дил­ся от креп­ко­го сна. Потом я уже спо­кой­нее слу­шал, как кто-то спус­ка­ет­ся по скри­пу­чим сту­пень­кам. Поход­ка у это­го чело­ве­ка была тяже­лая и в то же вре­мя какая-то кра­ду­ща­я­ся. Мне такое соче­та­ние не понра­ви­лось. Зай­дя в ком­на­ту, я при­крыл за собою дверь. Теперь после неко­то­ро­го зати­шья в перед­ней – вошед­ший, оче­вид­но, раз­гля­ды­вал мой вело­си­пед – послы­ша­лось звя­ка­нье щекол­ды, и вход­ная дверь рас­пах­ну­лась. В две­рях сто­ял чело­век столь необыч­ной внеш­но­сти, что я вскрик­нул бы от удив­ле­ния, не будь я с дет­ства при­учен к сдер­жан­но­сти. Ста­рый, обо­рван­ный, седо­бо­ро­дый, мой хозя­ин тем не менее вызы­вал почти­тель­ное удив­ле­ние, и при­чи­на тому – необыч­ное лицо и тело­сло­же­ние. Он был не менее шести футов ростом и, несмот­ря на ста­рость и нуж­ду, кре­пок и пле­чист. Лицо, почти скры­тое длин­ной боро­дой, было румя­ное и не такое мор­щи­ни­стое, как у дру­гих ста­ри­ков. На высо­кий лоб пада­ла коп­на седых волос, незна­чи­тель­но поре­дев­ших со вре­ме­нем. Взгляд голу­бых, слег­ка нали­тых кро­вью глаз пора­жал остро­той и живо­стью. Если бы не вопи­ю­щая неопрят­ность, он про­из­во­дил бы весь­ма вну­ши­тель­ное впе­чат­ле­ние. Но неопрят­ность оттал­ки­ва­ла, несмот­ря на при­ят­ную внеш­ность и лад­ную фигу­ру. Я даже затруд­ня­юсь опи­сать его одеж­ду – какая-то гру­да рва­нья над высо­ки­ми тяже­лы­ми сапо­га­ми, а что каса­ет­ся нечи­сто­плот­но­сти, тут уж и сло­ва бес­силь­ны.

Стран­ная внеш­ность это­го чело­ве­ка и инстинк­тив­ный страх, им вну­ша­е­мый, под­го­то­ви­ли меня к неко­ей враж­деб­но­сти с его сто­ро­ны, и пото­му я вздрог­нул от неожи­дан­но­сти и чув­ства жут­кой несо­об­раз­но­сти, когда он ука­зал мне на стул и обра­тил­ся ко мне тон­ким голо­сом, испол­нен­ным льсти­во­го почте­ния и угод­ли­вой веж­ли­во­сти. Речь его была чрез­вы­чай­но любо­пыт­на. Пере­до мной сидел насто­я­щий янки, а я пола­гал, что этот диа­лект дав­но исчез, и пото­му осо­бен­но вни­ма­тель­но вслу­ши­вал­ся в его речь.

– Дождем при­хва­ти­ло? – начал он вме­сто при­вет­ствия. – Повез­ло еще, что воз­ле дома ока­зал­ся, да ума хва­ти­ло зай­ти. Я, похо­же, спал, а то бы услы­шал. Нын­че я уж не такой, как быва­ло, то и дело при­кла­ды­ва­юсь, дре­ма одо­ле­ва­ет. А ты изда­ле­ка будешь? Нын­че народ сюда ни ногой, новую, видишь, доро­гу в Арк­хем про­ло­жи­ли.
Я отве­чал, что направ­ля­юсь в Арк­хем, и изви­нил­ся, что вторг­ся в его дом непро­ше­ным гостем, а он тем вре­ме­нем про­дол­жал:

– Рад видеть тебя, моло­дой гос­по­дин, нын­че здесь ред­ко кого уви­дишь, тос­ка за душу берет. Ты, вер­но, из Босто­на? Мне там не дово­ди­лось бывать, но город­ско­го сра­зу вид­но. Было дело, при­ез­жал сюда учи­тель в восемь­де­сят шестом, стро­гий такой. Был да сплыл, с тех пор о нем ни слу­ху ни духу.

Тут ста­рик залил­ся клох­чу­щим, мел­ким сме­хом и не объ­яс­нил, в чем дело, хоть я его и спра­ши­вал. Он при­шел в чрез­вы­чай­но весе­лое рас­по­ло­же­ние духа, но, судя по его виду, от него мож­но было ждать экс­цен­трич­ных выхо­док. Неко­то­рое вре­мя он, все боль­ше воз­буж­да­ясь, излу­чая доб­ро­ду­шие, про­дол­жал свой бес­связ­ный рас­сказ, и мне вдруг при­шло в голо­ву спро­сить ста­ри­ка, как он запо­лу­чил такую ред­кую кни­гу, как «Regnum Congo» Пига­фет­ты. Я все еще нахо­дил­ся под впе­чат­ле­ни­ем, про­из­ве­ден­ным на меня этой кни­гой, и не решал­ся заго­во­рить о ней, но любо­пыт­ство пере­си­ли­ло смут­ный страх, копив­ший­ся в душе с тех пор, как я вошел в стран­ное жили­ще. Я с облег­че­ни­ем отме­тил, что вопрос не поста­вил ста­ри­ка в тупик: он отве­чал охот­но, вда­ва­ясь в подроб­но­сти.

– Афри­кан­ская кни­га, гово­ришь? Было такое дело, вытор­го­вал эту кни­жон­ку у капи­та­на Эбе­не­зе­ра Холь­та году эдак в шесть­де­сят вось­мом, его еще потом на войне уби­ли.

Упо­ми­на­ние об Эбе­не­зе­ре Холь­те сра­зу меня насто­ро­жи­ло. Это имя попа­да­лось мне в ходе моих гене­а­ло­ги­че­ских изыс­ка­ний, но толь­ко до Вой­ны за неза­ви­си­мость. А вдруг мой хозя­ин смо­жет как-то помочь мне в моей рабо­те? Я решил спро­сить его о Холь­те попоз­же. Ста­рик тем вре­ме­нем про­дол­жал свой рас­сказ: – Эбе­не­зер мно­го лет ходил на салем­ском тор­го­вом судне, в каж­дом пор­ту, быва­ло, какую-нибудь дико­вин­ную шту­ку ухва­тит. А кни­жон­ку он, похо­же, в Лон­доне купил, уж боль­но ему тамош­ние лав­чон­ки нра­ви­лись. Вот как-то раз при­хо­жу я к нему в дом – на хол­ме дом сто­ял, – а я как раз лоша­дей при­вел на про­да­жу. Тут-то мне эта кни­жон­ка на гла­за и попа­лась, и уж боль­но кар­тин­ки там завле­ка­тель­ные были. Тогда я у него кни­гу и выме­нял. Чуд­ная она, вот пого­ди, толь­ко очки доста­ну.
Ста­рик порыл­ся в сво­их лох­мо­тьях и извлек гряз­ные очки – под­лин­ный анти­ква­ри­ат – с малень­ки­ми вось­ми­уголь­ны­ми лин­за­ми и сталь­ны­ми дуж­ка­ми. Наце­пив их на нос, он потя­нул­ся за фоли­ан­том на сто­ле и при­нял­ся любов­но пере­ли­сты­вать стра­ни­цы.

– Эбе­не­зер немнож­ко куме­кал по-латы­ни, почи­ты­вал ее, а я вот не раз­би­ра­юсь. Здеш­ние учи­те­ля – не упом­ню, два или три их тут было чита­ли мне поне­множ­ку, да еще пас­тор Кларк. Он, гово­рят, утоп в пру­ду. А ты в ней раз­бе­решь­ся?
Я отве­тил, что знаю латынь, и про­чел ему вслух пер­вый абзац. Если я и делал ошиб­ки, ста­рик их не заме­чал и не мог меня попра­вить, но он радо­вал­ся как ребе­нок, что кни­га заго­во­ри­ла по-англий­ски. Его близ­кое сосед­ство было мне крайне непри­ят­но, но я не мог его избе­жать, не оби­дев хозя­и­на. Меня забав­лял ребя­че­ский вос­торг ста­ри­ка перед кар­тин­ка­ми в кни­ге, кото­рую он не мог про­честь. Инте­рес­но, насколь­ко лег­че ему было про­честь несколь­ко англий­ских книг, укра­шав­ших ком­на­ту? Про­сто­ду­шие ста­ри­ка отме­ло смут­ные дур­ные пред­чув­ствия, мучив­шие меня, а он все бол­тал и бол­тал:

– Как этих кар­ти­нок насмот­ришь­ся, вся­кое в голо­ву лезет, чуде­са, да и толь­ко. Ну, возь­мем хоть бы эту, в нача­ле. Где ты виды­вал дере­вья с таки­ми боль­шу­щи­ми листья­ми, что­бы свер­ху дони­зу сви­са­ли? А люди? Раз­ве это негры? Пря­мо умо­ра. Индей­цы – еще куда ни шло, может, они и в Афри­ке попа­да­ют­ся. А то нари­со­ва­ны тва­ри вро­де мар­ты­шек или полу­мар­тыш­ки- полу­лю­ди. А про таких чудищ я и вовсе не слы­хи­вал. – Ста­рик ука­зал на химе­ру – что-то вро­де дра­ко­на с голо­вой кро­ко­ди­ла. – А самая что ни на есть занят­ная вот тут, посе­ред­ке…

В голо­се ста­ри­ка появи­лась хри­пот­ца, гла­за заго­ре­лись. Паль­цы слу­ша­лись его хуже, чем рань­ше, но все же вполне справ­ля­лись со сво­им делом. Кни­га рас­кры­лась, буд­то сама, буд­то по при­выч­ке, на том же месте, на отвра­ти­тель­ной две­на­дца­той гра­вю­ре, изоб­ра­жав­шей мяс­ную лав­ку пле­ме­ни кан­ни­ба­лов. Я сно­ва ощу­тил бес­по­кой­ство, хоть никак его не выдал. Самым стран­ным каза­лось то, что худож­ник изоб­ра­зил афри­кан­цев белы­ми. Отруб­лен­ные руки, ноги, чет­вер­ти тел, вися­щие на крю­ках вдоль стен, пред­став­ля­ли собой кош­мар­ное зре­ли­ще, а мяс­ник с топо­ром был чудо­вищ­но неуме­стен. Но то, что вызы­ва­ло у меня отвра­ще­ние, каза­лось, лас­ка­ло взор мое­го хозя­и­на.

– Ну и что ты об этом дума­ешь? Поди, не виды­вал тако­го, а? А я, как впер­вой уви­дел, так Эбу Холь­ту и ска­зал: «Вот так шту­ка, гля­нешь, и кровь в жилах заки­па­ет». Мне слу­ча­лось в Биб­лии читать, как людей на части руби­ли, ну, вот миди­а­ни­тян, к при­ме­ру, чита­ешь и дума­ешь, но кар­тин­ки-то перед гла­за­ми нет. А тут сра­зу вид­но, как это дела­ет­ся. Грех, пра­во сло­во, да раз­ве мы все не родим­ся и не живем в гре­хе? А я как гля­ну на пар­ня, на кус­ки поруб­лен­но­го, веришь, кровь по жилам быст­рей бежит. Глаз ото­рвать не могу. Вон как мяс­ник ему ноги оття­пал. А вон там на лав­ке голо­ва отруб­лен­ная лежит, по одну сто­ро­ну от нее – рука пра­вая, по дру­гую – левая.

Ста­рик что-то еще бор­мо­тал в сво­ем жут­ком экс­та­зе, и выра­же­ние его зарос­ше­го седой боро­дой лица с очка­ми на носу было неопи­су­е­мо, хри­пот­ца в голо­се уси­ли­лась. Не берусь опи­сать свои соб­ствен­ные пере­жи­ва­ния. Дур­ные пред­чув­ствия обер­ну­лись сущим кош­ма­ром, объ­яв­шим меня с голо­вы до ног. Во мне рос­ла бес­ко­неч­ная нена­висть к отвра­ти­тель­но­му ста­ри­ку, сидев­ше­му воз­ле меня. Не вызы­ва­ло сомне­ний, что он либо сума­сшед­ший, либо извра­ще­нец. Теперь он гово­рил почти шепо­том, его сла­до­страст­ная хри­пот­ца была ужас­нее кри­ка, от его слов меня кида­ло в дрожь.

– Да, чуд­но, кар­тин­ка вро­де, а как за живое берет. Я от нее, веришь ли, глаз ото­рвать не мог. Выме­нял ее у Эба и все смот­рел, смот­рел, осо­бен­но по вос­кре­се­ньям, когда пас­тор Кларк в сво­ем боль­шу­щем пари­ке при­мет­ся, быва­ло, гово­рить как по писа­но­му. Раз я попро­бо­вал забав­ную шту­ку – да ты не пугай­ся, не пугай­ся! – про­сто я гля­нул на кар­тин­ку, а потом пошел заби­вать овец на про­да­жу, и, веришь ли, куда весе­лей пошла рабо­та!
Голос ста­ри­ка зву­чал все глу­ше и глу­ше, пере­хо­дя порой в еле раз­ли­чи­мый шепот. Я слу­шал шум дождя, дро­жа­ние туск­лых сте­кол в малень­ких рамах и отме­тил пер­вые рас­ка­ты при­бли­жа­ю­щей­ся гро­зы – явле­ния весь­ма необыч­но­го для позд­ней осе­ни. Вдруг уда­ри­ла мол­ния и потряс­ла вет­хий домиш­ко до само­го осно­ва­ния, но бор­мо­чу­щий ста­рик, каза­лось, ее и не заме­тил.

– Да, забой овец пошел куда весе­лей, но зна­ешь, чего-то мне все же недо­ста­ва­ло. Охо­та, она, брат, пуще нево­ли. Так вот, нико­му, бога ради, не ска­зы­вай, но насмот­рел­ся я на эту кар­тин­ку, и до того захо­те­лось мне отве­дать съест­но­го, что за день­ги не купишь и сам не вырас­тишь. Да уго­мо­нись ты, что дер­га­ешь­ся, забо­лел, что ли? Ниче­го я не делал, про­сто думал да гадал, что бы вышло, дове­дись мне попро­бо­вать такую пищу. Гово­рят, мясо вхо­дит в твою плоть и кровь, новую жизнь дает, вот я и при­за­ду­мал­ся: жить-то мож­но доль­ше, если оно на твою плоть похо­же?
Бор­мо­чу­щий ста­рик так и не закон­чил свою мысль. При­чи­ной тому был не мой испуг, не стре­ми­тель­но нарас­тав­шая буря, чей шум и ярость выве­ли меня потом из забы­тья сре­ди дымя­щих­ся руин. При­чи­ной тому было очень про­стое, хоть и необыч­ное про­ис­ше­ствие.

Меж­ду нами лежа­ла откры­тая кни­га, и зло­по­луч­ная кар­тин­ка упор­но гля­де­ла в пото­лок. Как толь­ко ста­рик про­из­нес сло­ва «на твою плоть похо­же», свер­ху что-то кап­ну­ло и рас­плы­лось по жел­то­ва­той бума­ге откры­той кни­ги. Я поду­мал, что кры­ша про­тек­ла от силь­но­го дождя, но дождь не быва­ет крас­ным. На гра­вю­ре, изоб­ра­жав­шей мяс­ную лав­ку пле­ме­ни кан­ни­ба­лов, ярко бле­сте­ло малень­кое крас­ное пят­ныш­ко, при­да­вав­шее осо­бую досто­вер­ность кош­мар­ной сцене. Ста­рик заме­тил пят­но и смолк, хоть немой ужас на моем лице сам по себе тре­бо­вал от него разъ­яс­не­ния. Ста­рик под­нял гла­за к потол­ку. Над нами была ком­на­та, отку­да он вышел час тому назад. Я пере­хва­тил его взгляд: по отстав­шей шту­ка­тур­ке рас­плы­ва­лось боль­шое крас­ное пят­но. Я не вскрик­нул, не дви­нул­ся с места, я про­сто закрыл гла­за. Через мгно­ве­ние сокру­ши­тель­ный удар мол­нии пора­зил про­кля­тый домиш­ко с его ужас­ны­ми тай­на­ми, и лишь спа­си­тель­ное бес­па­мят­ство убе­рег­ло мой разум