Говард Филлипс Лавкрафт

УЛИЦА

(The Street)
Напи­са­но в 1920 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Е. Баба­е­вой

////

Одни пола­га­ют, что пред­ме­ты, сре­ди кото­рых мы живем, и те места, где мы быва­ем, наде­ле­ны душой; дру­гие не раз­де­ля­ют это­го мне­ния, счи­тая его пустым домыс­лом. Я не берусь быть судьей в этом спо­ре, я про­сто рас­ска­жу об одной Ули­це.

Эта Ули­ца рож­да­лась под шага­ми силь­ных и бла­го­род­ных муж­чин: наших бра­тьев по кро­ви, слав­ных геро­ев, пустив­ших­ся в пла­ва­ние, оста­вив за спи­ной Бла­жен­ные ост­ро­ва. Сна­ча­ла Ули­ца была все­го лишь тро­пин­кой, про­ло­жен­ной водо­но­са­ми, кото­рые сно­ва­ли меж­ду род­ни­ком, про­бив­шим­ся в глу­бине леса, и дома­ми, гроз­дью лег­ши­ми непо­да­ле­ку от бере­га моря. Посе­лок раз­рас­тал­ся, новые посе­лен­цы осва­и­ва­ли север­ную сто­ро­ну Ули­цы; их дома, выло­жен­ные из креп­ких дубо­вых бре­вен, смот­ре­ли на лес камен­ной клад­кой, посколь­ку где-то в чаще пря­та­лись индей­цы, выжи­дая удоб­ный момент, что­бы выпу­стить горя­щую стре­лу. Вре­мя шло, и дом за домом ста­ла отстра­и­вать­ся южная сто­ро­на Ули­цы.

По Ули­це про­гу­ли­ва­лись суро­вые мужи в шля­пах-кону­сах, воору­жен­ные муш­ке­та­ми и охот­ни­чьи­ми ружья­ми. Их сопро­вож­да­ли жены в чеп­цах и послуш­ные дети. Вече­ра муж­чи­ны про­во­ди­ли у семей­ных оча­гов за чте­ни­ем и бесе­да­ми с домо­чад­ца­ми. Их речи и кни­ги были бес­хит­рост­ны­ми, одна­ко они были муже­ствен­ны и вели­ко­душ­ны и помо­га­ли изо дня в день поко­рять лес и воз­де­лы­вать поля. При­слу­ши­ва­ясь к стар­шим, дети пости­га­ли зако­ны и обы­чаи пред­ков, доро­гой доб­рой Англии, если и брез­жив­шей в памя­ти неко­то­рых из них, то весь­ма смут­но.

После окон­ча­ния вой­ны индей­цы боль­ше не нару­ша­ли покой Ули­цы. Хозяй­ства про­цве­та­ли, муж­чи­ны тру­ди­лись не покла­дая Рук и были счаст­ли­вы настоль­ко, насколь­ко мог­ли быть счаст­ли­вы. Дети рос­ли в пол­ном бла­го­по­лу­чии, и все новые и новые семьи при­бы­ва­ли с Роди­ны и застра­и­ва­ли Ули­цу. Вырос­ли дети детей пер­вых коло­ни­стов, под­рас­та­ли дети детей недав­них пере­се­лен­цев. Посе­лок пре­вра­тил­ся в насто­я­щий город, и мало- пома­лу скром­ные жили­ща усту­пи­ли место про­стым, но кра­си­вым домам из кир­пи­ча и дере­ва, с камен­ны­ми лест­ни­ца­ми, снаб­жен­ны­ми желез­ны­ми пери­ла­ми, с окош­ка­ми-вее­ра­ми над две­рям Ничто в этих домах не было сде­ла­но на ско­рую руку, ведь он долж­ны были слу­жить мно­гим поко­ле­ни­ям. Внут­рен­нее убран ство под­би­ра­лось со вку­сом: рез­ные ками­ны, ажур­ные лест­ни­цы изящ­ная мебель, фар­фор и сереб­ро — все напо­ми­на­ло о Родине отку­да была при­ве­зе­на мно­гая утварь.

Ули­ца жад­но впи­ты­ва­ла меч­ты моло­до­го поко­ле­ния и радо­ва­лась тому, что ее оби­та­те­ли при­вет­ли­вы и весе­лы. Там, где одна­жды обос­но­ва­лись честь и сила, теперь дела­ла пер­вые шаги пол­но­кров­ная жизнь. Кни­ги, живо­пись и музы­ка вошли в дома, а юно­ши потя­ну­лись в уни­вер­си­тет, вырос­ший над север­ной доли­ной. Ушли в про­шлое шля­пы-кону­сы, муш­ке­ты, кру­же­ва и бело­снеж­ные зави­тые пари­ки; по булыж­ни­кам цока­ли копы­та чисто­кров­ных коней и гро­мы­ха­ли позо­ло­чен­ные эки­па­жи; над тро­туа­ра­ми, выло­жен­ны­ми кир­пи­чом, выси­лись коно­вя­зи.

Вдоль Ули­цы рос­ли дере­вья: вели­че­ствен­ные вязы, дубы и кле­ны, так что летом вся она быва­ла зали­та неж­ной зеле­нью и щебе­том птиц. За дома­ми пря­та­лись кусты роз, живая изго­родь обни­ма­ла сады с про­ло­жен­ны­ми тро­пин­ка­ми и сол­неч­ны­ми часа­ми; по ночам луна и звез­ды зача­ро­ван­но смот­ре­ли на души­стые искрив­ши­е­ся росой цве­ты.
После всех войн, бед­ствий и ката­клиз­мов Ули­ца погру­зи­лась в пре­крас­ный сон. Мно­гие юнцы поки­да­ли ее, и немно­гие воз­вра­ща­лись. На месте ста­рых фла­гов рея­ли новые стя­ги, в полос­ку и со звез­да­ми. Хотя люди и тол­ко­ва­ли о пере­ме­нах, Ули­ца не чув­ство­ва­ла их, пото­му что ее оби­та­те­ли были вер­ны себе, и здесь зву­ча­ли преж­ние речи. Щебе­чу­щие пти­цы, как и рань­ше, нахо­ди­ли при­ют в кро­нах дере­вьев, и по ночам луна и звез­ды смот­ре­ли на сады в окайм­ле­нии живых изго­ро­дей, где цве­ты оде­ва­лись капель­ка­ми росы. Шло вре­мя, и на Ули­це уже нель­зя было уви­деть ни ору­жия, ни тре­уго­лок, ни зави­тых пари­ков. Как стран­но смот­ре­лись тро­сти, высо­кие шля­пы и стриж­ки! Покой Ули­цы все чаще нару­ша­ли непри­выч­ные зву­ки: сна­ча­ла с реки, нахо­див­шей­ся в миле от нее, клу­бы дыма при­нес­ли скре­жет, а потом лязг, гро­хот и гарь пова­ли­ли ото­всю­ду. Но гений Ули­цы, несмот­ря на сму­щен­ный воз­дух, оста­вал­ся преж­ним. Ведь Ули­ца была про­ка­ле­на кро­вью и муже­ством пер­во­по­се­лен­цев. Что с того, что люди раз­вер­за­ют зем­лю, что­бы погру­зить в нее неви­дан­ные тру­бы, или воз­дви­га­ют стол­бы, опу­ты­вая про­стран­ство дико­вин­ной про­во­ло­кой? Ули­ца дыша­ла ста­ри­ной и не соби­ра­лась так лег­ко отка­зать­ся от про­шло­го.

Но настал чер­ный день, когда тем, кто знал ста­рую Ули­цу, она тала казать­ся чужой, а те, кто при­вык­ли к ее ново­му обли­ку, не пред­став­ля­ли себе ее про­шло­го. Они при­хо­ди­ли и ухо­ди­ли, их голо­са зву­ча­ли рез­ко и гру­бо, а лица и одеж­да непри­ят­но цара­па­ли глаз. То, что зани­ма­ло их, оттор­га­лось умным и спра­вед­ли­вым гени­ем Ули­цы, и она мол­ча чах­ла, дома ее при­хо­ди­ли в упа­док и дере­вья уми­ра­ли одно за дру­гим, а розо­вые кусты ник­ли под натис­ком сор­ня­ков и мусо­ра. Впро­чем, одна­жды она испы­та­ла смут­ное чув­ство гор­до­сти. Юно­ши, оде­тые в синюю фор­му, про­мар­ши­ро­ва­ли по ней, отправ­ля­ясь туда, отку­да не всем суж­де­но было вер­нуть­ся.

Про­шли годы, и еще более тяже­лая участь постиг­ла Ули­цу. Все дере­вья были выруб­ле­ны, а сады потес­не­ны деше­вы­ми урод­ли­вы­ми дома­ми новострой­ка­ми, вырос­ши­ми на парал­лель­ных ули­цах. Одна­ко ста­рые дома еще пом­ни­ли, вопре­ки всем штор­мам, ката­клиз­мам и раз­ру­ше­ни­ям, кото­рые мно­жи­лись от года к году, что их воз­во­ди­ли с любо­вью для мно­гих поко­ле­ний. Новые лица мель­ка­ли на Ули­це, злоб­ные, жут­ко­ва­тые лица, и люди с бега­ю­щи­ми гла­за­ми про­из­но­си­ли непо­нят­ные сло­ва и при­ла­жи­ва­ли к фаса­дам отда­ю­щих пле­се­нью домов вывес­ки, покры­тые зна­ко­мы­ми и незна­ко­мы­ми бук­ва­ми. Тележ­ки взре­за­ли зем­лю. Тош­но­твор­ное труд­но­опре­де­ли­мое зло­во­ние повис­ло над Ули­цей, и ее гений погру­зил­ся в сон.

Но слу­чи­лось так, что Ули­цу охва­ти­ло вол­не­ние. Эпи­де­мия вой­ны и рево­лю­ции, раз­бу­ше­вав­шись, бороз­ди­ла моря; дина­стии руши­лись, их послед­ние пред­ста­ви­те­ли, отме­чен­ные печа­тью вырож­де­ния, вына­ши­ва­ли сомни­тель­ные пла­ны и жались друг к дру­гу, уез­жая на Запад. Мно­гие из них нашли при­ста­ни­ще в обшар­пан­ных домах, смут­но пом­нив­ших пение птиц и аро­мат роз. Но, про­бу­див­шись от спяч­ки, Запад всту­пил в тита­ни­че­скую схват­ку, нача­тую на Родине ради буду­щей циви­ли­за­ции. И сно­ва над горо­да­ми взмет­ну­лись ста­рые стя­ги, а рядом с ними замель­ка­ли и новые, сре­ди кото­рых побед­но реял и трех­цвет­ный флаг. Одна­ко над Ули­цей не пари­ло мно­же­ство фла­гов, здесь вились лишь страх, нена­висть и неве­же­ство. Сно­ва по Ули­це чека­ни­ли шаг юно­ши, хотя они не похо­ди­ли на тех, преж­них. Что-то сдви­ну­лось. Юно­ши тех Дале­ких лет, оде­тые в хаки, унес­ли в душах прав­ду сво­их пред­ков, а их сыно­вья, при­быв­шие изда­ле­ка, ниче­го не зна­ли об Ули­це и ее Древ­нем гении.

Вели­кая побе­да лете­ла через моря, и юно­ши воз­вра­ща­лись в орео­ле три­ум­фа. То, что, каза­лось, ушло в про­шлое, вер­ну­лось; и опять страх, нена­висть и неве­же­ство клу­би­лись над Ули­цей вел мно­гие чужа­ки не поки­да­ли ее пре­де­лов, а дру­гие все при­бы­ва­ли обжи­вая ста­рые дома. Вер­нув­ши­е­ся домой юно­ши не задер­жи­ва­лись здесь надол­го. Ново­се­лы были злоб­ны­ми и мрач­ны­ми, и сре­ди мель­кав­ших лиц мало было таких, кото­рые напо­ми­на­ли бы о тех людях, под чьи­ми шага­ми рож­да­лась Ули­ца и кто тво­рил ее гений. Все та же, она ста­ла дру­гой, посколь­ку в гла­зах людей отра­жа­лись бли­ки непра­вед­но­го жара, стран­ные, болез­нен­ные отблес­ки жад­но­сти, амби­ци­оз­но­сти и мсти­тель­но­сти. Тре­во­га и изме­на посе­ли­лись в Евро­пе в серд­цах озлоб­лен­ной горст­ки людей замыш­ляв­шей нане­сти смер­тель­ный удар по Запа­ду, что­бы затем полз­ти к вла­сти по руи­нам, и фана­ти­ки сте­ка­лись в ту несчаст­ную холод­ную стра­ну, отку­да мно­гие из них были родом. Ули­ца ста­ла серд­цем заго­во­ра, и в обшар­пан­ных домах кише­ли зане­сен­ные извне виру­сы меж­до­усо­би­цы, а в их сте­нах зву­ча­ли речи тех, кто вына­ши­вал страш­ные пла­ны и жаж­дал наступ­ле­ния назна­чен­но­го часа дня кро­ви, огня и смер­ти.

Зако­ну было что ска­зать по пово­ду мно­го­чис­лен­ных сбо­рищ на Ули­це, одна­ко дока­за­тель­ства не шли ему в руки. С пре­ве­ли­ким усер­ди­ем мужи, обле­чен­ные вла­стью, спря­тав поглуб­же поли­цей­ские жето­ны и напря­гая слух, про­во­ди­ли часы в таких тош­но­твор­ных местах, как “Пет­ро­вич бей­ке­ри”, “Риф­кин скул оф модерн эко­но­мик”, “Сэркл соси­аль клаб” и “Кафе Либер­ти”. Там схо­ди­лись злоб­ные люди и с опас­кой обме­ни­ва­лись отры­воч­ны­ми репли­ка­ми, часто при­бе­гая к сво­е­му род­но­му язы­ку. А ста­рые дома хра­ни­ли память об усоп­шем веке, о забы­той муд­ро­сти бла­го­род­ных душ, о пер­вых коло­ни­стах, о розах, искря­щих­ся кап­ля­ми росы в лун­ном све­те. Быва­ло, что поэт — оди­но­кая душа или слу­чай­ный путе­ше­ствен­ник любо­ва­лись дома­ми и пыта­лись вос­петь их ушед­шую сла­ву, толь­ко ред­ки были такие поэты и путе­ше­ствен­ни­ки.

Все даль­ше и даль­ше рас­про­стра­ня­лись слу­хи, что в ста­рых домах засе­ли лиде­ры тер­ро­ри­стов, гото­вые в назна­чен­ный час начать вак­ха­на­лию, гро­зя­щую смер­тью Аме­ри­ке и тем пре­крас­ным тра­ди­ци­ям, кото­рые так полю­би­лись Ули­це. Листов­ки и про­кла­ма­ции, подра­ги­вая кры­лья­ми, обсе­ли гряз­ные тру­що­бы; листов­ки и про­кла­ма­ции, пест­рев­шие бук­ва­ми раз­ных начер­та­ний и на мно­гих язы­ках взы­вав­шие к кро­ви и бун­ту. Эти пись­ме­на под­стре­ка­ли народ сверг­нуть зако­ны и доб­ро­де­те­ли, кото­рым покло­ня­лись отцы, рас­топ­тать душу ста­рой Аме­ри­ки — душу англо­сак­сов, на про­тя­же­нии полу­то­ра­ста лет хра­нив­шую сво­бо­ду, спра­вед­ли­вость и тер­пи­мость. Гово­ри­ли еще, что злоб­ные люди, кото­рые посе­ли­лись на Ули­це и соби­ра­лись в отвра­ти­тель­ных заве­де­ни­ях, были моз­го­вым цен­тром ужас­но­го мяте­жа, что у них в под­чи­не­нии нахо­ди­лись мил­ли­о­ны не рас­суж­да­ю­щих одур­ма­нен­ных существ, раз­бро­сан­ных по горо­дам, где из каж­дой тру­що­бы тяну­лись воню­чие лапы тех, кто сго­рал от жела­ния жечь, уби­вать и кру­шить до тех пор, пока стра­на пред­ков не пре­вра­тит­ся в пепе­ли­ще. Слу­хи ста­но­ви­лись все назой­ли­вее, и мно­гие с ужа­сом жда­ли чет­вер­то­го июля, даты, озна­чен­ной во мно­гих листов­ках; но по-преж­не­му ничто не ука­зы­ва­ло на место, кото­рое мож­но было бы счи­тать колы­бе­лью пре­ступ­ле­ния. Никто не мог с точ­но­стью вычис­лить людей, с аре­стом кото­рых заго­вор утра­тил бы свою жиз­не­спо­соб­ность. Не раз и не два поли­цей­ские нале­та­ли с обыс­ком на обвет­ша­лые дома, но одна­жды они ушли, что­бы не воз­вра­щать­ся; отвык­нув, как и дру­гие, от зако­на и поряд­ка, они оста­ви­ли город на про­из­вол судь­бы. Их сме­ни­ли муж­чи­ны в фор­ме цве­та хаки, воору­жен­ные муш­ке­та­ми; и ста­ло казать­ся, что погру­зив­шей­ся в груст­ное оце­пе­не­ние Ули­це при­ви­дел­ся сон, наве­ян­ный про­шлым, когда муж­чи­ны с муш­ке­та­ми и в шля­пах-кону­сах воз­вра­ща­лись с род­ни­ка в лесу к горст­ке вырос­ших на бере­гу доми­ков. Ката­стро­фа надви­га­лась, и неко­му было стать на пути кори­фе­ев зла и ковар­ства.

Ули­це было труд­но сбро­сить оце­пе­не­ние, но одна­жды ночью она про­зре­ла, заме­тив повсю­ду — в “Пет­ро­вич бей­ке­ри”, в “Риф­кин скул оф модерн эко­но­мик”, в “Сэркл соси­аль клаб” и в “Кафе “Либер­ти”, — да и не толь­ко там, орды муж­чин, в чьих рас­ши­рен­ных зрач­ках горе­ло ожи­да­ние раз­ру­ши­тель­но­го три­ум­фа. Тай­ный теле­граф пере­да­вал стран­ные сооб­ще­ния, мно­гие из кото­рых ста­ли извест­ны лишь позд­нее, когда Запад был уже в без­опас­но­сти. Люди в фор­ме цве­та хаки не мог­ли объ­яс­нить, что про­ис­хо­дит, и не пони­ма­ли, в чем состо­ит их долг; ведь заго­вор­щи­кам не было рав­ных по хит­ро­сти и скрыт­но­сти.

Вряд ли муж­чи­ны в фор­ме цве­та хаки забу­дут эту ночь, и уж навер­ня­ка поде­лят­ся вос­по­ми­на­ни­я­ми о ней со сво­и­ми вну­ка­ми. Мно­гие ока­за­лись здесь на рас­све­те, но вовсе не с той мис­си­ей, кото­рая была им пред­на­зна­че­на. Было извест­но, что анар­хи­сты сви­ли гнез­до в ста­рых сте­нах, изъ­еден­ных чер­вя­ми, пошат­нув­ших­ся под натис­ком вре­ме­ни и штор­мов, и то, что слу­чи­лось лет­ней ночью, пора­зи­ло всех сво­ей неот­вра­ти­мо­стью. Дей­стви­тель­но, про­изо­шло нечто хотя и неве­ро­ят­ное, но вполне есте­ствен­ное. В ран­ний пред­рас­свет­ный час, ни с того ни с сего, сте­ны, изъ­еден­ные чер­вя­ми и осев­шие под натис­ком вре­ме­ни и штор­мов, содрог­ну­лись в гигант­ской кон­вуль­сии и рух­ну­ли, так что на Ули­це оста­лись сто­ять лишь два ста­рин­ных ками­на, да часть креп­кой кир­пич­ной клад­ки Все погреб­ли под собой руи­ны Один поэт и некий путе­ше­ствен­ник, ока­зав­ши­е­ся в тол­пе, при­вле­чен­ной неви­дан­ным зре­ли­щем, рас­ска­зы­ва­ли стран­ные вещи Поэт гово­рил, что неза­дол­го до обва­ла ему при­ви­де­лись в луче све­та неяс­ные очер­та­ния отвра­ти­тель­ных раз­ва­лин, слов­но повис­ших над дру­гим смут­но про­ри­со­вы­вав­шим­ся пей­за­жем Поэт пом­нил лишь, что раз­гля­дел лун­ную дорож­ку, кра­си­вые дома и вели­че­ствен­ные вязы, дубы и кле­ны А путе­ше­ствен­ник заявил, что вме­сто при­выч­но­го зло­во­ния на него пах­ну­ло неж­ным аро­ма­том, как если бы вдруг зацве­ли кусты роз. Раз­ве все­гда лгут меч­ты поэта и раз­ве нель­зя верить рас­ска­зам стран­ни­ка?

Одни пола­га­ют, что пред­ме­ты, сре­ди кото­рых мы живем, и те места, где мы быва­ем, наде­ле­ны душой, дру­гие не раз­де­ля­ют это­го мне­ния, счи­тая его пустым домыс­лом Я не берусь быть судьей в этом спо­ре, я про­сто рас­ска­зал об одной Ули­це.

Примечания:

Опуб­ли­ко­ва­но в декаб­ре 1920 года в The Wolverine, No. 8, p. 2–12.
На рус­ском язы­ке впер­вые опуб­ли­ко­ва­но в кни­ге “Реани­ма­тор” в 1993 году.