1991 / Илана Гомель / Кость в горле

(Евреи и еврей­ство в запад­ной фан­та­сти­ке)

Ила­на Гомель
Hа рус­ском язы­ке изда­но в соста­ве сбор­ни­ка “Ковчег‑2. Аль­ма­нах еврей­ской куль­ту­ры.”

Отры­вок

Одним из самых зага­доч­ных пред­ста­ви­те­лей англо­языч­ной фан­та­зии 30‑х годов был Говард Филипс Лав­крафт, умер­ший в срав­ни­тель­ной без­вест­но­сти в 1937 году. Его посмерт­ная сла­ва непре­рыв­но рос­ла и достиг­ла апо­гея в 60‑х, когда он стал объ­ек­том лите­ра­тур­но­го куль­та. В отли­чие от Бэр­ро­уза, кото­рый тщил­ся раз­влечь сво­е­го чита­те­ля, у Лав­краф­та одна цель — запу­гать его до смер­ти. Поэто­му сло­ва “страх”, “ужас” и их про­из­вод­ные встре­ча­ют­ся у него в каж­дой вто­рой строч­ке. Самые доб­ро­же­ла­тель­ные кри­ти­ки, взяв­ши­е­ся за рас­пу­ты­ва­ние этой лите­ра­тур­ной загад­ки, раз­во­ди­ли рука­ми и при­зна­ва­ли, что если что-то и заслу­жи­ва­ет эпи­те­та “ужа­са­ю­щий” у Лав­краф­та, так это его стиль. И тем не менее его попу­ляр­ность ука­зы­ва­ет на то, что он задел какую-то чув­стви­тель­ную струн­ку в душах сво­их почи­та­те­лей, из кото­рых дале­ко не все были лите­ра­тур­но без­гра­мот­ны­ми.

Лав­крафт счи­тал себя наслед­ни­ком Эдга­ра По и усерд­но исполь­зо­вал все гро­бо­вые атри­бу­ты готи­ки. Тем не менее мно­гие его рас­ска­зы (“В горах безу­мия”, “Гер­берт Вест — вос­кре­си­тель”) постро­е­ны по клас­си­че­ским схе­мам HФ. Лав­крафт — фрей­дист наизнан­ку: его ужа­сы не всплы­ва­ют из глу­бин под­со­зна­ния, а выпол­за­ют из под­ва­лов, мор­ских глу­бин или пято­го изме­ре­ния, что­бы ата­ко­вать циви­ли­зо­ван­ное чело­ве­че­ство. Циви­ли­за­цию и куль­ту­ру Лав­крафт пред­став­ля­ет в тер­ми­нах восем­на­дца­то­го века, золо­то­го века разу­ма. Про­тив них опол­чил­ся леги­он чудо­вищ с запу­тан­ной физио­ло­ги­ей и непро­из­но­си­мы­ми име­на­ми.

Чудо­ви­ща­ми фан­та­сти­ку не уди­вишь. Одна из ее силь­ных сто­рон заклю­ча­ет­ся в спо­соб­но­сти созда­вать стран­ные, при­чуд­ли­вые или пуга­ю­щие суще­ства, запол­няя тем самым какую-то очень важ­ную лаку­ну в чело­ве­че­ском созна­нии. Аме­ри­кан­ский фан­таст Джеймс Шмиц в пре­ди­сло­вии к сво­ей кни­ге “Стая чудо­вищ” пишет о том, как тес­но свя­за­ны чело­век и зверь, имея в виду не затрав­лен­ных оби­та­те­лей зоо­пар­ков, а ту живую смерть, кото­рая под­сте­ре­га­ла наших пред­ков в тем­но­те пер­во­быт­ной ночи: “Зверь не забыт, он остал­ся частью наше­го насле­дия… И по мере того, как пер­во­на­чаль­ные чудо­ви­ща наше­го окру­же­ния схо­ди­ли на нет, чело­век изу­чал мифо­ло­ги­че­ские ужа­сы и новых геро­ев, спо­соб­ных с ними сра­жать­ся”.

Hо в фан­та­сти­ке есть две раз­но­вид­но­сти чудо­вищ и соот­вет­ствен­но две раз­но­вид­но­сти геро­ев. Пер­вые все­гда сра­жа­ют­ся сами с собой: под чешу­ей или шер­стью их про­тив­ни­ков скры­ва­ют­ся их соб­ствен­ные страх, нена­висть, жесто­кость. Вам­пи­ры, рас­пло­див­ши­е­ся в два­дца­том веке, оли­це­тво­ря­ют то тем­ное пере­пле­те­ние Эро­са и Тана­то­са^[1], кото­рое живет в каж­дом из нас. Тол­ки­е­нов­ский Вла­сте­лин колец — объ­ек­ти­ви­за­ция бес­кон­троль­ной жаж­ды вла­сти. Есть, одна­ко, и дру­гой метод про­из­вод­ства чудо­вищ: зло, не при­знан­ное в себе, пере­но­сит­ся на дру­го­го. Под урод­ли­вой мас­кой пря­чет­ся чужак — чело­век иной расы, иной рели­гии, ино­го наро­да.

Чудо­ви­ща Лав­краф­та очень ясно при­над­ле­жат ко вто­рой кате­го­рии. Они ужас­ные, пото­му что дру­гие, отвра­ти­тель­ные, пото­му что непо­хо­жие. Ксе­но­фо­бия авто­ра гра­ни­чит с пара­ной­ей: не толь­ко живые суще­ства, но и архи­тек­тур­ные памят­ни­ки опи­сы­ва­ют­ся теми же уто­ми­тель­ны­ми эпи­те­та­ми “страш­ный” и “чудо­вищ­ный”, если они не укла­ды­ва­ют­ся в эсте­ти­че­ские кано­ны Hовой Англии. Hо под­лин­ная навяз­чи­вая идея Лав­краф­та — это его страх загряз­не­ния расы, вырож­де­ния и бастар­ди­за­ции. Поклон­ни­ки Лав­краф­та любят изоб­ра­жать его эзо­те­ри­че­ским писа­те­лем, не поня­тым сво­ей эпо­хой. Они забы­ва­ют, что, пока он писал в сво­ем затвор­ни­че­стве, на дру­гом бере­гу Атлан­ти­ки сход­ные стра­хи пере­во­ди­лись на язык офи­ци­аль­ных ука­зов и поста­нов­ле­ний.

Лав­крафт охот­но пус­ка­ет­ся в длин­ные опи­са­ния вра­гов чело­ве­че­ства, туман­ные в отно­ше­нии ана­то­ми­че­ских дета­лей, но с боль­шим упо­ром на грязь, гниль и раз­ло­же­ние. Лек­си­че­ское сход­ство меж­ду ним и гла­вой гер­ман­ско­го госу­дар­ства, кото­рый в сво­их речах срав­ни­вал евре­ев с тифоз­ны­ми бацил­ла­ми и могиль­ны­ми чер­вя­ми, зна­ме­на­тель­но. Hо еще более зна­ме­те­лен тот факт, что от лав­краф­тов­ских чудо­вищ с зубо­дро­би­тель­ны­ми име­на­ми типа Кту­ху и Юггот рож­да­ют­ся гибри­ды. Через этих гибри­дов, кото­рые часто — при­вер­жен­цы зло­ве­щих древ­них рели­гий, в мир про­са­чи­ва­ют­ся упа­док и вырож­де­ние.

В одном из рас­ска­зов (“При­зыв Ктул­ху”) бра­вый шериф аре­сто­вы­ва­ет слу­жи­те­лей тай­но­го куль­та, кото­рые выжи­да­ют сво­е­го часа, что­бы открыть две­ри мира таин­ствен­ным Древним. “Все заклю­чен­ные ока­за­лись людь­ми очень низ­ко­го типа, умствен­но непол­но­цен­ны­ми и сме­шан­ной кро­ви”. “Сме­шан­ная кровь”, “ублю­док” и “гибрид” — стан­дарт­ные выра­же­ния Лав­краф­та в опи­са­ни­ях полу­че­ло­ве­че­ских сообщ­ни­ков тем­ных кос­ми­че­ских сил. В рас­ска­зе “Дан­вич­ский ужас” дочь вырож­да­ю­щей­ся аме­ри­кан­ской семьи рожа­ет ребен­ка от како­го-то нево­об­ра­зи­мо­го созда­ния. Мла­де­нец полу­ча­ет­ся смуг­лый, с коз­ли­ным лицом и жест­ким кур­ча­вым воло­сом. В даль­ней­шем выяс­ня­ет­ся, что на месте поло­во­го орга­на у него рас­тет щупаль­це.

Ксе­но­фо­бия Лав­краф­та пере­рас­та­ет баналь­ный анти­се­ми­тизм — она охва­ты­ва­ет всех и вся. Когда посмерт­но были опуб­ли­ко­ва­ны его мему­а­ры, выяс­ни­лось, что наплыв еврей­ских и цвет­ных эми­гран­тов в Аме­ри­ку он опи­сы­вал бук­валь­но в тех же выра­же­ни­ях, что и наше­ствие кос­ми­че­ских чудо­вищ. Колин Вил­сон, аме­ри­кан­ский писа­тель и кри­тик, заме­ча­ет, что если лав­краф­тов­ская про­за ниче­го и не сто­ит как лите­ра­ту­ра, она инте­рес­на как исто­рия болез­ни. Hо это исто­рия болез­ни цело­го поко­ле­ния — в фан­та­сти­ке и в дей­стви­тель­но­сти. Лав­крафт — толь­ко край­ний обра­зец того, во что может выро­дить­ся готи­ка, когда борь­ба чело­ве­ка с самим собой под­ме­ня­ет­ся схват­кой белых с чер­ны­ми или арий­цев с евре­я­ми. Раса ста­но­вит­ся сур­ро­га­том и Бога и Дья­во­ла; кон­фликт добра и зла пере­во­дит­ся на язык соци­аль­но­го дар­ви­низ­ма.

Лав­крафт писал в сто­роне от основ­но­го пото­ка аме­ри­кан­ской HФ 30‑х и 40‑х. Hо чудо­ви­ща расо­вой нена­ви­сти пло­ди­лись и на стра­ни­цах ком­мер­че­ских жур­на­лов, пусть не с таким безум­ным раз­ма­хом. Еще одна осо­бен­ность Лав­краф­та свя­за­на с общей тен­ден­ци­ей того пери­о­да: то, что мы можем услов­но назвать суе­вер­ным ате­из­мом.

Лав­крафт широ­ко исполь­зу­ет при­ман­ки сверхъ­есте­ствен­но­го: дом с при­ви­де­ни­я­ми, кол­дов­ской риту­ал, чер­ное жер­во­при­но­ше­ние. И все они в кон­це кон­цов объ­яс­не­ны “мате­ри­а­ли­сти­че­ски” — если под мате­ри­а­лиз­мом пони­мать отри­ца­ние какой бы то ни было тран­цен­дент­ной силы, сто­я­щей над быти­ем и вне его. Таин­ствен­ные, непо­знан­ные, зло­ве­щие силы внут­ри миро­зда­ния — сколь­ко угод­но. Hо все боги и демо­ны Лав­краф­та пишут­ся с малень­кой бук­вы. Они “над” чело­ве­ком толь­ко в том смыс­ле, в каком чело­век — “над” живот­ным. Сред­не­ве­ко­вье выво­ра­чи­ва­ет­ся наизнан­ку: не евреи демо­ни­зи­ру­ют­ся через связь с сата­ной, а сата­на при­рав­ни­ва­ет­ся к еврей­ству — био­ло­ги­че­ски и куль­тур­но чуж­до­му.

Аме­ри­кан­ская ком­мер­че­ская фан­та­сти­ка 30‑х годов охот­но допол­ня­ла свои тех­но­ло­ги­че­ские трю­ки мета­фи­зи­че­ски­ми голо­во­лом­ка­ми. Hо ее пони­ма­ние рели­гии было пре­дель­но наив­ным. Дья­вол про­ни­кал в мир через пятое изме­ре­ние; тво­ре­ние мира ничем прин­ци­пи­аль­но не отли­ча­лось от построй­ки орби­таль­ной стан­ции. Сверхъ­есте­ствен­ное было упразд­не­но раз­мы­ва­ним гра­ней есте­ствен­но­го. Сущ­ность Бога была при­рав­не­на физи­че­ско­му все­мо­гу­ще­ству: во мно­же­стве рас­ска­зов чело­век ста­но­вил­ся богом, при­об­ре­тя, украв или постро­ив маши­ну, даю­щую власть над вре­ме­нем и про­стран­ством. Hо если чело­век спо­со­бен стать богом, поче­му бы не пред­по­ло­жить, что дру­гая разум­ная раса уже совер­ши­ла подоб­ный пры­жок. Идея того, что Бог — конеч­ный про­дукт эво­лю­ции, а не ее пер­вич­ный дви­га­тель, раз­ви­ва­лась в фан­та­сти­ке в несколь­ких направ­ле­ни­ях. Ее жесто­ко высме­ял хри­сти­ан­ский фан­таст С.С.Льюис^[2] в зна­ме­ни­том романе “Пере­лян­д­ра”, ее с успе­хом исполь­зо­вал Артур Кларк в не менее зна­ме­ни­том “Кон­це дет­ства”. Бес­слав­ный конец этой идеи — в писа­ни­ях после­до­ва­те­лей Эри­ха фон Ден­ни­ке­на, дока­зы­ва­ю­щих, что все боги — это заблу­див­ши­е­ся при­шель­цы.

Совре­мен­ная фан­та­сти­ка куда изощ­рен­нее сво­ей про­сто­ва­той пред­ше­ствен­ни­цы во мно­гих вопро­сах, вклю­чая рели­ги­оз­ный. Совре­мен­но­го чита­те­ля не убе­дишь Маши­ной-Кото­рая-Тво­рит-Чуде­са и не испу­га­ешь щупаль­ца­ми и фасе­точ­ны­ми гла­за­ми. Вспы­ша атом­но­го огня над Хиро­си­мой дока­зал мно­гим, что само­дель­ный Апо­ка­лип­сис — един­ствен­ный боже­ствен­ный акт, на кото­рое спо­соб­но чело­ве­че­ство, а Ката­стро­фа^[3] про­де­мон­стри­ро­ва­ла, во что может вылить­ся био­ло­ги­че­ский демо­низм. Тра­ди­ции Лав­краф­та и ком­мер­че­ской фан­та­сти­ки 30‑х сошли на нет. У Лав­краф­та по-преж­не­му оста­ет­ся неболь­шая, но стой­кая груп­па поклон­ни­ков, кото­рые, быть может, ценят его уме­ние пере­во­дить нев­ро­зы в сюже­ты, не утруж­дая себя раз­мыш­ле­ни­я­ми о том, что эти нев­ро­зы вызы­ва­ет.

Hо отку­да взя­ла совре­мен­ная HФ свой запас тене­вых стра­хов, свое вни­ма­ние к экзи­стен­ци­аль­ной ситу­а­ции чело­ве­ка, свой инте­рес к еврей­ству как к фоку­су рели­ги­оз­ной поле­ми­ки? В поис­ках ее кор­ней нам при­дет­ся обра­тить­ся к дру­го­му писа­те­лю, прак­ти­че­ски совре­мен­ни­ку Лав­краф­та и Бэр­ро­уза, но настоль­ко от них отлич­но­му, что срав­не­ние их друг с дру­гом почти шоки­ру­ет. Hо и этот писа­тель тоже сто­ял у колы­бе­ли HФ со сво­и­ми соб­ствен­ны­ми дву­смыс­лен­ны­ми подар­ка­ми. Речь идет о Фран­це Каф­ке.

Каф­ку обыч­но не зачис­ля­ют в отцы науч­ной фан­та­сти­ки (не пото­му ли, что писал слиш­ком хоро­шо? Или сюже­ты слиш­ком фан­та­стич­ны?). Hо мно­гие его про­из­ве­де­ния (“Пре­вра­ще­ние”, “Замок”, “Про­цесс”) постро­е­ны на иде­ях и сюжет­ных фор­му­лах, кото­рые поз­же ста­ли рас­хо­жи­ми в HФ. С одной толь­ко раз­ни­цей: Каф­ка все­гда ста­вит точ­ку рань­ше, чем его после­до­ва­те­ли.

Англий­ский кри­тик пишет о двух рома­нах Каф­ки: “Оче­вид­но, они не при­над­ле­жат к HФ, но тре­бу­ет­ся толь­ко одно раз­об­ла­че­ние… что судья — это двой­ник К. или что Замок захва­чен при­шель­ца­ми, что­бы све­сти эти рома­ны к тра­ди­ци­он­ной фан­та­сти­ке”. Это — одна из при­чин, по кто­рой мно­гие кри­ти­ки чув­ству­ют, что Каф­ка “слиш­ком глу­бок” для HФ: вне вся­ко­го сомне­ния, самый устра­ша­ю­щий при­ше­лец пред­по­чти­тель­нее серо­го тума­на неиз­вест­но­сти, оку­ты­ва­ю­ще­го каф­ки­ан­ский мир. Hо часть совре­мен­ной фан­та­сти­ки даже в этом смыс­ле сле­ду­ет ско­рее за Кафо­кй, чем за Уэлл­сом, и избе­га­ет раци­о­наль­ных объяяс­не­ний. Роман Ста­ни­сла­ва Лема “Днев­ник, най­ден­ный в ванне”, кото­рый во мно­гих отно­ше­ни­ях пред­став­ля­ет собой пере­пи­сан­ный “Про­цесс”, пред­ла­га­ет еще мень­ше логи­че­ских обос­но­ва­ний блуж­да­ни­ям геро­ев, чем ори­ги­нал.

Отно­ше­ние у Каф­ки к еврей­ству, кото­рое нас инте­ре­су­ет, глав­ным обра­зом опре­де­ля­лось его ощу­ще­ни­я­ми клау­стро­фо­бии и бес­си­лия перед лицом таин­ствен­но­го рока. Бог у Каф­ки оче­ви­ден сво­им отсут­стви­ем. Его место зани­ма­ет Закон. Бук­ва, не толь­ко мерт­вая, но неле­пая, сме­хо­твор­ная, бес­смыс­лен­ная, при­об­ре­та­ет атри­бу­ты боже­ствен­но­сти. Кодекс, по кото­ро­му осуж­да­ют Йозе­фа К., не то что­бы непо­зна­ва­ем — он не сто­ит уси­лий, затра­чен­ных на его позна­ние. И все же он все­мо­гущ. В отли­чие от Бек­ке­та и Ионе­ско, мир Каф­ки лишен иро­нии. Он ино­гда коми­чен и все­гда стра­шен.

Еврей­ство для Каф­ки — это при­го­вор, кото­рый напи­сан на мерт­вом язы­ке, кото­рый нельяз отме­нить, пото­му что никто не зна­ет, чья рука поста­ви­ла на нем все­силь­ную печать. Это власть отца, осно­ван­ная не на люб­ви, не на ува­же­нии, даже не на мате­ри­аль­ной зави­си­мо­сти — ни на чем, кро­ме сво­ей соб­ствен­ной пустой магии. Гре­гор Зам­за при­ни­ма­ет как долж­ное нена­висть и отвра­ще­ние семьи. Герой рас­ска­за “При­го­вор отца” кон­ча­ет с собой, обре­чен­ный про­кля­ти­ем выжив­ше­го из ума ста­ри­ка. Йозеф К. пыта­ет­ся бороть­ся. Hо все они гиб­нут оди­на­ко­во, не удо­сто­ен­ные про­блес­ка­то­го боже­ствен­но­го сия­ния Зако­на, кото­ром гово­рит страж в “Про­цес­се”.

Каф­ки­ан­ское тол­ко­ва­ние еврей­ства и зашиф­ро­ван­ный анти­се­ми­тизм Лав­краф­та — оба они несут на себе отпе­ча­ток при­бли­жа­ю­щей­ся Ката­стро­фы. После того, как она раз­ра­зи­лась, еврей­ская дей­стви­тель­ность — и еврей­ская фан­та­сти­ка — навсе­гда ста­ли дру­ги­ми.

При­ме­ча­ния:

[11] Эрос и Тана­тос — по Фрей­ду два основ­ных под­со­зна­тель­ных вле­че­ния, к насла­жде­нию и к само­уни­что­же­нию (см., напри­мер, “По ту сто­ро­ну прин­ци­па насла­жде­ния”). Тана­тос — боги­ня смер­ти.

[12] C.S.Lewis, обыч­но К.С.Льюис — Клайв Стей­плз Лью­ис, наи­бо­лее изве­стен, как автор цик­ла ска­зок “Хро­ни­ки Hар­нии”. Роман “Пере­лян­д­ра” (1943) вхо­дит в его “кос­ми­че­скую три­ло­гию” (туда же вхо­дят “За пре­де­лы без­молв­ной пла­не­ты” и “Мер­зей­шая мощь”).

[13] под Ката­стро­фой име­ет­ся вви­ду Ката­стро­фа евро­пей­ско­го еврей­ства во вре­мя вто­рой миро­вой вой­ны

Архив­ная ста­тья с lovecraft.ru