Говард Филлипс Лавкрафт

ЗАБРОШЕННЫЙ ДОМ

(The Shunned House)
Напи­са­но в 1924 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод В. Бер­нац­кой

////

I

Даже в самых кош­мар­ных собы­ти­ях обыч­но таит­ся иро­ния. Ино­гда она впле­те­на в сам их ход, а ино­гда лишь под­чер­ки­ва­ет эле­мент слу­чай­но­сти в свя­зях людей и мест. Имен­но этот послед­ний вари­ант видим в слу­чае с Эдга­ром Алла­ном По. В кон­це соро­ко­вых годов про­шло­го века он, без­успеш­но уха­жи­вая за талант­ли­вой поэтес­сой мис­сис Уайт­мен, частень­ко посе­щал ста­рин­ный город Про­ви­денс. Писа­тель все­гда оста­нав­ли­вал­ся в Мэн­шен-хауз на Бени­фит-стрит – быв­шей гости­ни­це «Золо­той шар», под кры­шей кото­рой в свое вре­мя нахо­ди­ли при­ют Вашинг­тон, Джеф­фер­сон и Лафай­ет, а его излюб­лен­ный путь к жили­щу дамы его серд­ца про­ле­гал по ули­це, над кото­рой рас­ки­ну­лось на хол­ме клад­би­ще Свя­то­го Иоан­на, чьи сокры­тые зеле­нью от досу­же­го взо­ра над­гро­бия обла­да­ли для него осо­бой при­тя­га­тель­но­стью.

Вы спро­си­те, в чем же заклю­ча­лась иро­ния? А в том, что на сво­ем пути этот непре­взой­ден­ный певец зага­доч­но­го и сверхъ­есте­ствен­но­го мно­го раз про­хо­дил мимо одно­го дома, невзрач­но­го с виду ста­ро­мод­но­го особ­ня­ка, рас­по­ло­жен­но­го на восточ­ной сто­роне ули­цы; при­ле­пив­шись на кру­том склоне хол­ма, он уто­пал в огром­ном запу­щен­ном саду, раз­би­том еще в неза­па­мят­ные вре­ме­на. Эдгар По нико­гда не писал и не упо­ми­нал в сво­их бесе­дах об этом доме, веро­ят­но, вооб­ще не обра­тил на него вни­ма­ния. А ведь, по край­ней мере, у двух людей есть неоспо­ри­мые дока­за­тель­ства, что тай­на дома не усту­па­ет, а может, и пре­вос­хо­дит по сво­ей кош­мар­ной сути взле­ты самой изощ­рен­ной фан­та­зии не раз про­хо­див­ше­го мимо него гения. Сам же дом и поныне мрач­но воз­вы­ша­ет­ся как мате­ри­аль­ный сим­вол зла.

Этот особ­няк при­вле­кал вни­ма­ние любо­пыт­ных и в ста­рые, и в нынеш­ние вре­ме­на. Пер­во­на­чаль­но заду­ман­ное как фер­мер­ское жили­ще сере­ди­ны восем­на­дца­то­го века, двух­этаж­ное стро­е­ние отра­жа­ло вку­сы зажи­точ­ных коло­ни­стов Новой Англии – ост­ро­вер­хая кры­ша, глу­хая ман­сар­да, пор­тик в геор­ги­ан­ском сти­ле и внут­рен­ние поме­ще­ния, обши­тые пане­ля­ми (послед­нее дик­то­ва­лось изме­нив­ши­ми­ся пред­став­ле­ни­я­ми о кра­со­те инте­рье­ра). Фрон­тон дома смот­рел на юг, восточ­ная сте­на зары­ва­лась в холм – вплоть до ниж­них окон, а запад­ная выхо­ди­ла на ули­цу. Такое место­по­ло­же­ние обу­слов­ли­ва­лось сто пять­де­сят лет назад нуж­да­ми вре­ме­ни: тре­бо­ва­лось выров­нять ули­цу. Ведь Бени­фит­ст­рит (преж­де она име­но­ва­лась Бэк-стрит) неко­гда была изви­ли­стой тро­пой меж­ду захо­ро­не­ни­я­ми пер­вых посе­лен­цев. Пере­ме­ны ста­ли воз­мож­ны толь­ко после пере­не­се­ния остан­ков коло­ни­стов на Север­ное клад­би­ще, а вот тогда, не боясь уже оскор­бить чув­ства потом­ков, ули­цу нача­ли вырав­ни­вать.

Преж­де запад­ная сте­на дома начи­на­лась на высо­те два­дца­ти футов от тро­пы, но во вре­ме­на Рево­лю­ции, когда ули­цу ста­ли рас­ши­рять, часть зем­ли сры­ли, обна­жив фун­да­мент стро­е­ния. Хозя­е­вам при­шлось обли­це­вать под­валь­ную стен­ку кир­пи­чом, а из само­го под­ва­ла сде­лать выход на ули­цу. Тогда же в под­ва­ле появи­лись и два окон­ца. А когда сто лет назад потре­бо­ва­лось про­ло­жить тро­туар, сры­ли еще немно­го зем­ли, и Эдгар По в сво­их про­гул­ках мог уже видеть толь­ко выхо­дя­щую на ули­цу тем­ную кир­пич­ную сте­ну – кор­пус же само­го дома ста­рин­ной клад­ки начи­нал­ся лишь на высо­те деся­ти футов. При­ле­га­ю­щий к дому сад взбе­гал по хол­му вверх, рас­ки­нув­шись доволь­но дале­ко и почти дости­гая Уитон-стрит. Та его часть, что выхо­ди­ла на Бени­фит-стрит, была зна­чи­тель­но выше самой ули­цы. От нее сад отде­ля­ла отсы­рев­шая и зарос­шая мхом высо­кая камен­ная сте­на с про­би­той в ней кру­той лест­ни­цей, веду­щей мрач­ны­ми пере­хо­да­ми в верх­нюю часть участ­ка с непод­стри­жен­ны­ми лужай­ка­ми и раз­ве­си­сты­ми дере­вья­ми. Уны­лая кар­ти­на раз­би­тых урн, про­ржа­вев­ших котел­ков, сва­лив­ших­ся с тре­ног, соору­жен­ных из суч­ко­ва­тых палок, и про­чих неожи­дан­ных вещей допол­ня­лась жал­ким зре­ли­щем обвет­ша­лой две­ри с раз­би­тым вее­ро­об­раз­ным окош­ком, сгнив­ши­ми иони­че­ски­ми пиляст­ра­ми и исто­чен­ным чер­вя­ми тре­уголь­ным фрон­то­ном.

В годы сво­ей юно­сти я, пом­нит­ся, слы­шал раз­го­во­ры, что в этом доме слиш­ком часто уми­ра­ли люди. Имен­но поэто­му пер­вые хозя­е­ва дома, про­жив в нем два­дцать лет, пере­еха­ли в дру­гое жили­ще. Место, оче­вид­но, было нездо­ро­вым. Воз­мож­но, при­чи­на кры­лась в сыром под­ва­ле, зарос­шем гри­бо­вид­ной рас­ти­тель­но­стью, отку­да гни­лост­ный запах раз­но­сил­ся по все­му дому, а может, вину сле­до­ва­ло искать в гуля­ю­щих по кори­до­рам сквоз­ня­ках или в коло­дез­ной воде. Имен­но эти пагуб­ные обсто­я­тель­ства назы­ва­лись мои­ми близ­ки­ми в первую оче­редь. Толь­ко годы спу­стя я нашел в запис­ных книж­ках мое­го дяди, док­то­ра Илай­хью Уиппла, зна­то­ка древ­но­стей, упо­ми­на­ние о смут­ных подо­зре­ни­ях, кото­ры­ми дели­лись по сек­ре­ту меж­ду собой ста­рые слу­ги и про­чая челядь. Догад­ки эти нико­гда широ­ко не рас­про­стра­ня­лись и были почти забы­ты ко вре­ме­ни, когда Про­ви­денс стал круп­ным горо­дом со мно­же­ством приш­лых людей.

О при­ви­де­ни­ях речи не было. Нико­гда я не слы­шал от ста­ро­жи­лов рас­ска­зов о бря­ца­ю­щих цепях, ледя­ных поры­вах вет­ра, вне­зап­но заду­тых све­чах или незна­ко­мых лицах в окне. Самые дош­лые ино­гда пого­ва­ри­ва­ли, что дом-де «нечист», но даль­ше это­го не шли. Одно было несо­мнен­но: люди здесь уми­ра­ют мно­го чаще, чем во всей окру­ге, точ­нее ска­зать, уми­ра­ли: шесть­де­сят лет назад при неких не совсем обыч­ных обсто­я­тель­ствах дом опу­стел и с тех пор не нахо­ди­лось охот­ни­ков посе­лить­ся в нем. Скон­чав­ши­е­ся здесь люди не явля­лись жерт­ва­ми како­го-то роко­во­го слу­чая; ско­рее, их что-то дол­го и мето­дич­но под­та­чи­ва­ло, и тот, в ком жиз­нен­ных сил было мень­ше, ухо­дил пер­вым. Из выжив­ших же все пого­лов­но стра­да­ли явно выра­жен­ной ане­ми­ей или чахот­кой, а неко­то­рые и пси­хи­че­ски­ми рас­строй­ства­ми. Все это гово­ри­ло о небла­го­при­ят­ной для здо­ро­вья атмо­сфе­ре жили­ща. Ниче­го подоб­но­го, к сло­ву ска­зать, не заме­ча­лось в, сосед­них домах. Вот, пожа­луй, и все све­де­ния, кото­ры­ми я рас­по­ла­гал к тому момен­ту, когда мой дядя после дол­гих упра­ши­ва­ний с моей сто­ро­ны извлек, нако­нец, из сво­их тай­ни­ков собран­ные им мате­ри­а­лы – шаг, поло­жив­ший нача­ло наше­му опас­но­му рас­сле­до­ва­нию. В мои дет­ские годы этот особ­няк, окру­жен­ный коря­вы­ми бес­плод­ны­ми дере­вья­ми, уже пусто­вал. В под­ни­ма­ю­щем­ся тер­ра­са­ми саду, куда нико­гда не зале­та­ли пти­цы, рос­ла блед­ная, на ред­кость высо­кая тра­ва и при­чуд­ли­во изо­гну­тые сор­ня­ки. Маль­чиш­ка­ми мы частень­ко забе­га­ли сюда, и я до сих пор не могу забыть свой дет­ский страх, вызван­ный не столь­ко стран­ной дефор­ми­ро­ван­но­стью рас­те­ний, сколь­ко общей зло­ве­щей атмо­сфе­рой и мерз­ким запа­хом. Он шел из обвет­ша­ло­го дома, куда мы ино­гда, вле­ко­мые непре­одо­ли­мой жаж­дой неве­до­мо­го, с опас­кой про­ни­ка­ли через неза­пер­тую дверь. В этих сте­нах, обши­тых вет­хи­ми пане­ля­ми, витал дух запу­сте­ния: окон­ные стек­ла были раз­би­ты, став­ни рас­ша­та­ны, обои откле­и­лись, ото­всю­ду сыпа­лась шту­ка­тур­ка, сту­пень­ки отча­ян­но скри­пе­ли под нога­ми, а то немно­гое, что оста­лось из мебе­ли, уже ни на что не годи­лось. Пыль и пау­ти­на довер­ша­ли эту мрач­ную кар­ти­ну, и пото­му маль­чиш­ка, кото­рый решал­ся под­нять­ся на чер­дак, счи­тал­ся отча­ян­ным смель­ча­ком. Когда-то в это про­стор­ное поме­ще­ние с высо­ки­ми стро­пи­ла­ми, осве­ща­е­мое лишь дву­мя малень­ки­ми туск­лы­ми окон­ца­ми, сва­ли­ва­ли без раз­бо­ра вся­кую рух­лядь: сло­ман­ные сту­лья, сун­ду­ки, прял­ки. Теперь за дав­но­стью лет все это пре­вра­ти­лось в какое-то бес­фор­мен­ное меси­во, в адский бед­лам.

И все же чер­дак вряд ли являл­ся самым зло­ве­щим местом в доме. Им был, несо­мнен­но, холод­ный под­вал, попав в кото­рый, мы не мог­ли унять дрожь. Даже созна­ние того, что он нахо­дит­ся не под зем­лей, а на уровне ули­цы, и за кир­пич­ной сте­ной с тон­кой двер­цей и неболь­шим окош­ком шумит жизнь, не спа­са­ло нас от жгу­че­го стра­ха. Мы никак не мог­ли решить для себя, загля­ды­вать ли сюда поча­ще в надеж­де уви­деть при­ви­де­ния или, напро­тив, совсем не пока­зы­вать­ся, зато спа­сти тело и душу. В под­ва­ле гни­лост­ный запах ощу­щал­ся силь­нее, а кро­ме того, нам был непри­я­тен вид блед­ной гри­бо­об­раз­ной порос­ли, кото­рая осо­бен­но буй­но раз­рас­та­лась в дожд­ли­вую лет­нюю пого­ду. Она чем-то напо­ми­на­ла сор­ня­ки в саду и име­ла преот­врат­ный вид, кари­ка­тур­но напо­ми­ная поган­ки или труб­ки индей­цев. Ниче­го подоб­но­го мы нигде боль­ше не встре­ча­ли. Эти рас­те­ния, сгни­вая, начи­на­ли сла­бо фос­фо­рес­ци­ро­вать, и те, кто про­хо­дил мимо дама ночью, потом божи­лись, что виде­ли, как за раз­би­ты­ми стек­ла­ми окон пля­са­ли дья­воль­ские огонь­ки, а зло­во­ние было осо­бен­но ощу­ти­мо.

Мы нико­гда, как бы нам ни хоте­лось, не осме­ли­ва­лись наве­ды­вать­ся в под­вал ночью, но ино­гда, если день был пас­мур­ный и дожд­ли­вый, тоже наблю­да­ли све­че­ние. Кро­ме того, в под­ва­ле было нечто такое, о чем мы нико­гда не мог­ли с уве­рен­но­стью ска­зать, не поме­ре­щи­лось ли оно нам. Я гово­рю о неяс­ном бело­ва­том наро­сте на гряз­ном полу – смут­ном, рас­плыв­ча­том узо­ре из пле­се­ни, кото­рый мы раз­ли­ча­ли у осно­ва­ния печи, где поросль реде­ла. Ино­гда этот узор напо­ми­нал по фор­ме скор­чен­ную чело­ве­че­скую фигу­ру, потом сход­ство умень­ша­лось и исче­за­ло совсем. Часто не раз­ли­чал­ся и сам нарост. После одно­го дожд­ли­во­го дня, когда чело­ве­че­ские очер­та­ния про­сту­пи­ли на полу осо­бен­но отчет­ли­во и от пле­се­ни по направ­ле­нию к дымо­хо­ду потя­нул­ся, как мне почу­ди­лось, лег­кий жел­то­ва­тый дымок, я рас­ска­зал обо всем дяде. Он счел, что у меня разыг­ра­лось вооб­ра­же­ние, и даже посме­ял­ся, но потом заду­мал­ся. Поз­же я узнал, что в неко­то­рых самых неве­ро­ят­ных из всей чере­ды пре­да­ний гово­ри­лось о взмы­вав­шем ино­гда из тру­бы дыме, при­ни­мав­шем отвра­ти­тель­ные, зве­ро­по­доб­ные фор­мы. Эти гнус­ные очер­та­ния вос­про­из­во­ди­ли и кор­ни мрач­ных дере­вьев, про­би­вав­ши­е­ся сквозь тол­щу кам­ня в под­вал.


II

Когда я достиг совер­шен­но­ле­тия, дядя озна­ко­мил меня со сво­и­ми запи­ся­ми и доку­мен­та­ми, касав­ши­ми­ся забро­шен­но­го особ­ня­ка. Док­тор Уиппл отно­сил­ся к здра­во­мыс­ля­щим вра­чам ста­рой шко­лы и, несмот­ря на свой ярко выра­жен­ный инте­рес к тайне пре­сло­ву­то­го дома, не торо­пил­ся напра­вить юно­ше­скую любо­зна­тель­ность на столь рис­ко­ван­ный объ­ект. Сам он, впро­чем, был уве­рен, что вся тай­на сво­дит­ся к нездо­ро­вым при­род­ным усло­ви­ям и каче­ству стро­и­тель­ства, но опа­сал­ся, что мно­го­чис­лен­ные зага­доч­ные подроб­но­сти, столь заин­те­ре­со­вав­шие его само­го, могут потря­сти мое вооб­ра­же­ние и вызвать самые непред­ска­зу­е­мые реак­ции.

Док­тор – седо­вла­сый, все­гда чисто выбри­тый джентль­мен – был ста­рым холо­стя­ком. Он про­яв­лял глу­бо­кий инте­рес к исто­рии наше­го края и настоль­ко пре­успел в этом, что неод­но­крат­но всту­пал в поле­ми­ку с таки­ми уче­ны­ми мужа­ми, как Сид­ни С. Рай­дер и Томас У. Бик­нелл. Он жил со сво­им един­ствен­ным слу­гой в геор­ги­ан­ском кот­те­дже с двер­ным молот­ком и оби­ты­ми желе­зом пери­ла­ми, при­мо­стив­шем­ся у того само­го места, отку­да Норт-Корт- стрит ухо­ди­ла вверх. С кот­те­джем сосед­ство­ва­ли ста­рин­ное кир­пич­ное зда­ние суда и дом, преж­де при­над­ле­жав­ший коло­ни­аль­но­му управ­ле­нию, где дед док­то­ра – дво­ю­род­ный брат про­слав­лен­но­го капи­та­на Уиппла, спа­лив­ше­го в 1772 году «Гас­пи», бое­вой корабль Его Вели­че­ства, – про­го­ло­со­вал за неза­ви­си­мость Род-Айлен­да. В биб­лио­те­ке – сыро­ва­той ком­на­те с низ­ким потол­ком, сте­на­ми, обши­ты­ми белы­ми пане­ля­ми, на-камин­ни­ком с затей­ли­вой резь­бой и уви­ты­ми вино­гра­дом окна­ми – хра­ни­лись семей­ные релик­вии и бума­ги. В неко­то­рых встре­ча­лись упо­ми­на­ния о забро­шен­ном доме на Бени­фит-стрит, тая­щие наме­ки на нечто таин­ствен­ное. Это про­кля­тое место нахо­ди­лось непо­да­ле­ку от кот­те­джа: Бени­фит-стрит начи­на­лась сра­зу за зда­ни­ем суда и шла вдоль хол­ма, на кото­ром стро­и­ли свои дома пер­вые коло­ни­сты.

Нако­нец мои неустан­ные рас­спро­сы возы­ме­ли дей­ствие. Дядя решил, что, повзрос­лев, я имею пра­во знать прав­ду, и озна­ко­мил меня с весь­ма стран­ны­ми обсто­я­тель­ства­ми, каса­е­мы­ми это­го дома. Как пока­зы­ва­ла объ­ек­тив­ная ста­ти­сти­ка, за все вре­мя его суще­ство­ва­ния жизнь оби­тав­ших в нем людей непре­рыв­но под­вер­га­лась воз­дей­ствию некой злой и раз­ру­ши­тель­ной силы. Это откры­тие про­из­ве­ло на меня куда боль­шее впе­чат­ле­ние, чем на доб­ро­го дядюш­ку. Собран­ные вме­сте отдель­ные слу­чаи и неко­то­рые вро­де бы незна­чи­тель­ные эпи­зо­ды наво­ди­ли на ужас­ные пред­по­ло­же­ния. Мною сно­ва овла­де­ло жгу­чее, неуем­ное любо­пыт­ство, по срав­не­нию с кото­рым мой дет­ский инте­рес казал­ся обыч­ной в этом воз­расте любо­зна­тель­но­стью. Пер­вые догад­ки при­ве­ли впо­след­ствии к дол­го­му и изну­ри­тель­но­му изу­че­нию доку­мен­тов и, нако­нец, – к фаталь­но­му рас­сле­до­ва­нию, кото­рое так доро­го обо­шлось мне и моей семье. Ведь дядя, конеч­но же, при­со­еди­нил­ся к нача­тым мною розыс­кам, и после одной ночи, про­ве­ден­ной вме­сте в про­кля­том доме, я вышел отту­да один. Как недо­ста­ет мне теперь это­го доб­ро­го чело­ве­ка, в тече­ние дол­гих лет быв­ше­го в моих гла­зах образ­цом чести, доб­ро­де­те­ли, хоро­ше­го вку­са, доб­ро­же­ла­тель­но­сти и обра­зо­ван­но­сти. В память о нем я воз­двиг мра­мор­ное изва­я­ние на клад­би­ще Свя­то­го Иоан­на, где так любил бро­дить Эдгар По. Этот погост, огра­ни­чен­ный с одной сто­ро­ны веко­вой церк­вуш­кой, а с дру­гой – дома­ми и огра­ди­тель­ны­ми сте­на­ми Бени­фит-стрит, по сути пред­став­ля­ет собой тихую укром­ную рощи­цу из рас­ки­ди­стых ив, где мир­но жмут­ся друг к дру­гу моги­лы й родо­вые скле­пы.

Изу­чая исто­рию дома и сопо­став­ляя отдель­ные собы­тия и даты, мы не обна­ру­жи­ли ниче­го необыч­но­го и тем более ужас­но­го ни в обсто­я­тель­ствах его стро­и­тель­ства, ни в лич­но­стях пер­вых вла­дель­цев, при­над­ле­жав­ших к бога­то­му и ува­жа­е­мо­му семей­ству. Одна­ко с само­го нача­ла в доме ощу­ща­лось при­сут­ствие неопре­де­лен­ной опас­но­сти, кото­рая вско­ре ося­за­е­мо себя про­яви­ла. Собран­ные дядей по кру­пи­цам све­де­ния вос­хо­ди­ли к построй­ке дома в 1763 году и доволь­но подроб­но про­сле­жи­ва­ли все даль­ней­шие собы­тия. Его пер­вы­ми хозя­е­ва­ми были Уильям Хэр­рис и его жена Роби Декс­тер. С ними так­же жили их дети: Элка­на, родив­ша­я­ся в 1755 году, Аби­гайл – в 1757‑м, Уильям-млад­ший – в 1759‑м, и Руфь – в 1761‑м Слыв­ший состо­я­тель­ным куп­цом и искус­ным море­пла­ва­те­лем’, Хэр­рис совер­шал по пору­че­нию фир­мы «Оба­дья Бра­ун и пле­мян­ни­ки» дело­вые воя­жи в Вест-Индию. После смер­ти Бра­у­на в 1761, году гла­ва новой фир­мы «Нико­лас Бра­ун и К°» дове­рил ему бриг «Пру­денс» водо­из­ме­ще­ни­ем 120 тонн, постро­ен­ный тут же, в Про­ви­ден­се. Повы­ше­ние по служ­бе поз­во­ли­ло Хэр­ри­су нако­нец испол­нить дав­ниш­нюю свою меч­ту, укре­пив­шу­ю­ся после женить­бы, и выстро­ить соб­ствен­ный дом.

Для особ­ня­ка он выбрал живо­пис­ное место на недав­но выров­нен­ной и пото­му счи­тав­шей­ся пре­стиж­ной Бэк-стрит; ули­цу про­ло­жи­ли вдоль хол­ма, и она доволь­но высо­ко под­ни­ма­лась над плот­но застро­ен­ным бед­няц­ким рай­о­ном. Дом вполне соот­вет­ство­вал кра­со­те места, впро­чем, ниче­го луч­ше­го, учи­ты­вая весь­ма скром­ные накоп­ле­ния, выстро­ить было про­сто нель­зя. Поэто­му понят­на та тороп­ли­вость, с какой Хэр­рис поспе­шил въе­хать в новое жили­ще, тем более что семья жда­ла пято­го ребен­ка. Но родив­ший­ся в декаб­ре маль­чик ока­зал­ся мерт­вым. С тех пор в тече­ние ста пяти­де­ся­ти лет ни один ребе­нок не родил­ся в этом доме живым.

В апре­ле сле­ду­ю­ще­го года дети Хэр­ри­сов забо­ле­ли неиз­вест­ной болез­нью, и еще до кон­ца меся­ца Руфь и Аби­гайл скон­ча­лись. По мне­нию док­то­ра Джо­у­ба Айвза, девоч­ки умер­ли от лихо­рад­ки, но дру­гие спе­ци­а­ли­сты утвер­жда­ли, что смерть насту­пи­ла в резуль­та­те исто­ще­ния и рез­ко­го упад­ка сил. Болезнь была, по-види­мо­му, зараз­ной, так как в июне Хан­на Бау­эн, слу­жан­ка, скон­ча­лась от недо­мо­га­ния со сход­ны­ми симп­то­ма­ми. Дру­гой слу­га, Эли Лай­ди­сон, посто­ян­но жало­вал­ся на сла­бость и хотел было вер­нуть­ся в Рибот, на фер­му отца, но поме­ша­ла его вне­зап­ная страсть к Мита­бел Пирс, взя­той на место Хан­ны. Он умер на сле­ду­ю­щий год, ока­зав­ший­ся поис­ти­не тра­ги­че­ским: тогда же скон­чал­ся и сам Уильям Хэр­рис, подо­рвав­ший свое здо­ро­вье, как все пола­га­ли, на Мар­ти­ни­ке, где он подол­гу нахо­дил­ся в послед­ние годы.

Овдо­вев­шая Роби Хэр­рис так нико­гда и не опра­ви­лась от поте­ри люби­мо­го мужа, а смерть стар­шей доче­ри, Элка­ны, нанес­ла послед­ний удар по ее рас­суд­ку. В 1768 году у нее появи­лись пер­вые при­зна­ки поме­ша­тель­ства, и тогда вдо­ву при­шлось пере­ве­сти на вто­рой этаж, огра­ни­чив ее пере­дви­же­ния по дому. Забо­ты о семье взя­ла на себя ее стар­шая неза­муж­няя сест­ра, про­сто­ва­тая Мер­си Декс­тер, пере­брав­ша­я­ся на Бени­фит-стрит. При­ро­да наде­ли­ла сухо­па­рую Мер­си недю­жин­ным здо­ро­вьем, кото­рое, впро­чем, после пере­ез­да замет­но пошат­ну­лось. Она была очень при­вя­за­на к сво­ей несчаст­ной сест­ре и обо­жа­ла пле­мян­ни­ка Уилья­ма – един­ствен­но­го из детей, кто остал­ся в живых, хотя и пре­вра­тил­ся из было­го кре­пы­ша в болез­нен­но­го, непро­пор­ци­о­наль­но высо­ко­го и худо­го под­рост­ка. В том же году умер­ла слу­жан­ка Мита­бел, а дру­гой слу­га, Пре­зер­вид Смит, попро­сил рас­чет, не дав по это­му пово­ду ника­ких вра­зу­ми­тель­ных объ­яс­не­ний, а толь­ко бор­мо­ча нечто невнят­ное и все вре­мя повто­ряя, что в доме пре­мерз­кий запах. Мер­си с тру­дом нашла новых слуг: семь смер­тей и сума­сше­ствие, пора­зив­шие семью все­го лишь за пять лет, мог­ли хоть кого отпуг­нуть. Кро­ме того, по горо­ду пополз­ли раз­ные слу­хи, оброс­шие со вре­ме­нем совсем уж фан­та­сти­че­ски­ми подроб­но­стя­ми. Нако­нец ей уда­лось запо­лу­чить людей со сто­ро­ны: угрю­мую Энн Уайт, родом из той части Север­но­го Кинг­ста­у­на, кото­рая теперь име­ну­ет­ся Эксе­те­ром, и лов­ко­го бостон­ско­го мало­го по име­ни Зенас Лоу.

Имен­но Энн Уайт впер­вые откры­то заго­во­ри­ла о том, о чем шеп­та­лись в горо­де. Мер­си не сто­и­ло нани­мать при­слу­гу из тако­го Богом забы­то­го местеч­ка, как Нусек-Хилл, слыв­ше­го тогда, как, впро­чем, и теперь, рас­сад­ни­ком самых неве­ро­ят­ных пове­рий и пред­рас­суд­ков. Если не далее как в 1892 году жите­ли Эксе­те­ра экс­гу­ми­ро­ва­ли труп и тор­же­ствен­но сожгли извле­чен­ное из него серд­це, дабы вос­пре­пят­ство­вать мни­мым ноч­ным хож­де­ни­ям покой­ни­ка, яко­бы наво­див­ше­го пор­чу на горо­жан, то мож­но себе пред­ста­вить, с какой силой мог­ло разыг­рать­ся вооб­ра­же­ние их пред­ков в сере­дине восем­на­дца­то­го века. У Энн был ост­рый язы­чок, и спу­стя несколь­ко меся­цев Мер­си при­шлось рас­стать­ся с ней, взяв на ее место пре­дан­ную и доб­ро­душ­ную Марию Роб­бинз, муже­по­доб­ную ама­зон­ку из Нью­пор­та.

Тем вре­ме­нем несчаст­ную, пол­но­стью впав­шую в безу­мие Роби Хэр­рис мучи­ли сны и виде­ния, о кош­мар­но­сти кото­рых мож­но было судить хотя бы по ее отча­ян­ным воп­лям. Ино­гда исте­ри­че­ские кри­ки боль­ной сви­де­тель­ство пере­жи­ва­е­мо­го ею ужа­са – ста­но­ви­лись совер­шен­но непе­ре­но­си­мы, и тогда Уилья­ма заби­рал на вре­мя к себе его кузен Пелег Хэр­рис, жив­ший на Пре­с­би­те­ри­ен-лейн, непо­да­ле­ку от ново­го зда­ния кол­ле­джа. Здо­ро­вье маль­чи­ка там сра­зу же улуч­ша­лось, и будь Мер­си столь же муд­ра, как доб­ро­де­тель­на, то поз­во­ли­ла бы ему посе­лить­ся там насо­всем. К сожа­ле­нию, не оста­лось подроб­ных све­де­ний о том, что имен­но выкри­ки­ва­ла мис­сис Хэр­рис в при­сту­пах безу­мия, но дошед­шее до нас пред­став­ля­ет­ся на ред­кость абсурд­ным. Ну раз­ве мож­но пове­рить, что жен­щи­на, знав­шая лишь несколь­ко фран­цуз­ских слов, мог­ла часа­ми ругать­ся на этом язы­ке, при­бе­гая к иди­о­ма­ти­че­ским выра­же­ни­ям, извест­ным лишь искон­ным фран­цу­зам? И чего сто­и­ли ее стран­ные жало­бы на некую ужас­ную тварь, пытав­шу­ю­ся кусать и жевать ее, если она нахо­ди­лась под посто­ян­ным при­смот­ром? В 1772 году умер Зенас, и мис­сис Хэр­рис, услы­шав об этом, засме­я­лась с види­мым удо­воль­стви­ем, что было совсем на нее не похо­же. А на сле­ду­ю­щий год и она ото­шла в мир иной и теперь поко­ит­ся на Север­ном клад­би­ще рядом со сво­им мужем.

Когда в 1775 году нача­лись тре­ния с Вели­ко­бри­та­ни­ей, Уильям Хэр­рис, несмот­ря на свои непол­ные шест­на­дцать лет, запи­сал­ся доб­ро­воль­цем в армию гене­ра­ла Гри­на и за несколь­ко лет зна­чи­тель­но пре­успел и в здо­ро­вье, и в чинах. В 1780 году он слу­жил уже капи­та­ном в вой­сках Род- Айлен­да под коман­до­ва­ни­ем пол­ков­ни­ка Энджел­ла, там, в Нью-Джер­си, позна­ко­мил­ся с Феб Хет­филд, родом из Эли­за­бет­та­у­на, женил­ся на ней и на сле­ду­ю­щий год, вер­нув­шись с три­ум­фом в Про­ви­денс, при­вез с собой и юную жену.

Одна­ко воз­вра­ще­ние моло­до­го вои­на не пре­вра­ти­лось в сплош­ной празд­ник. Дом, прав­да, нахо­дил­ся в отлич­ном состо­я­нии, а ули­цу рас­ши­ри­ли, пере­име­но­вав в Бени­фит-стрит. Одна­ко тетуш­ка Мер­си замет­но сда­ла – от ее былой кре­по­сти не оста­лось и сле­да. Уилья­ма встре­ти­ла скрю­чен­ная жал­кая ста­руш­ка с без­жиз­нен­ным голо­сом и блед-ным как смерть лицом. Похо­жие пере­ме­ны про­изо­шли и с един­ствен­ной не поки­нув­шей семей­ство слу­жан­кой, Мари­ей. Осе­нью 1782 года Феб Хэр­рис роди­ла мерт­вую девоч­ку, а 15 мая сле­ду­ю­ще­го года доб­ро­де­тель­ная Мер­си Декс­тер, про­жив жизнь в само­от­вер­жен­ном тру­де и забо­тах о близ­ких, оста­ви­ла этот мир.

Тогда-то Уильям, пол­но­стью уве­ро­вав­ший в не здо­ро­вый кли­мат сво­е­го жили­ща, решил навсе­гда поки­нуть его. Вре­мен­но сняв для себя и жены номер в толь­ко что открыв­шей­ся гости­ни­це «Золо­той шар», он зате­ял стро­и­тель­ство более бла­го­устро­ен­но­го дома на Уэс­т­мин­стер-стрит, в новом город­ском рай­оне за Боль­шим мостом. Там в 1785 году родил­ся его сын Дью­ти, после семья бла­го­по­луч­но жила в этом доме до того вре­ме­ни, когда инте­ре­сы ком­мер­ции заста­ви­ли их пере­брать­ся бли­же к преж­ним местам и посе­лить­ся в новой части восточ­но­го квар­та­ла, на про­ло­жен­ной вдоль хол­ма Энджел-стрит. Имен­но там, где впо­след­ствии, в 1876 году, покой­ный Арчер Хэр­рис воз­двиг свой пыш­ный, но без­вкус­ный особ­няк с ман­сар­дой. В 1797 году Уильям и Феб скон­ча­лись во вре­мя эпи­де­мии жел­той лихо­рад­ки, а Дью­ти взял на вос­пи­та­ние его дво­ю­род­ный брат Рат­бо­ун Хэр­рис, сын Пеле­га. Рат­бо­ун был чело­век дело­вой и поспе­шил сдать дом на Бени­фит-стрит вна­ем, несмот­ря на жела­ние Уилья­ма, что­бы дом пусто­вал: он счи­тал сво­им дол­гом сде­лать все, что­бы уве­ли­чить состо­я­ние под­опеч­но­го. Рат­бо­ун и впредь не оза­да­чи­вал­ся боль­шим коли­че­ством смер­тей и болез­ней в доме, из-за кото­рых там часто сме­ня­лись жиль­цы, а так­же рас­ту­щей недоб­рой сла­вой особ­ня­ка. Похо­же, он чув­ство­вал толь­ко раз­дра­же­ние, когда в 1804 году город­ской совет обя­зал его обра­бо­тать дом серой, дег­тем и наф­та­ли­ном после оче­ред­ных четы­рех смер­тей, о кото­рых мно­го гово­ри­ли в горо­де, и не верил, что при­чи­ной их была все та же эпи­де­мия лихо­рад­ки, уже схо­див­шая на нет. По мне­нию же сове­та, о нали­чии источ­ни­ка инфек­ции гово­рил сто­яв­ший в доме гни­лост­ный запах.

Само­го Дью­ти мало забо­ти­ла его соб­ствен­ность: он вырос, стал мор­ским офи­це­ром и про­явил себя наи­луч­шим обра­зом в войне 1812 года, слу­жа на судне «Виджи­лент» под коман­до­ва­ни­ем капи­та­на Кеху­на. С вой­ны он вер­нул­ся в доб­ром здра­вии, в 1814 году женил­ся и стал отцом в ту неза­бы­ва­е­мую ночь 23 сен­тяб­ря 1815 года, когда в зали­ве буше­вал неви­дан­ной силы шторм. Зато­пив пол­го­ро­да, он вынес на ули­цы сто­ро­же­вой шлюп, мач­ты кото­ро­го упер­лись пря­мо в окна дома Хэр­ри­сов на Уэс­т­мин­стер-стрит, как бы сим­во­ли­че­ски под­твер­ждая, что ново­рож­ден­ный Уэл­ком – сын моря­ка. Уэл­ком погиб с честью у Фре­де­рик­бер­га в 1862 году, уйдя из жиз­ни рань­ше сво­е­го отца. Ни он, ни его сын Арчер не были зна­ко­мы со страш­ной исто­ри­ей дома, отно­сясь к нему про­сто как к неудач­ной соб­ствен­но­сти, кото­рую труд­но сдать из-за веч­ной сыро­сти и гни­лост­но­го запа­ха, неуди­ви­тель­но­го в таком неухо­жен­ном и ста­ром жили­ще. После несколь­ких смер­тей, после­до­вав­ших одна за дру­гой (куль­ми­на­ци­ей в коли­че­ствен­ном их нарас­та­нии стал 1861 год), дом нико­гда уже боль­ше не сда­вал­ся, и толь­ко бур­ные собы­тия начав­шей­ся вой­ны заста­ви­ли горо­жан поза­быть обсто­я­тель­ства этих зло­ве­щих кон­чин. По разу­ме­нию Кэр­ринг­то­на Хэр­ри­са, послед­не­го в семье пред­ста­ви­те­ля муж­ской линии, дом был забро­шен­ным родо­вым гнез­дом, оброс­шим за дол­гое вре­мя мно­же­ством живо­пис­ных легенд. Когда я поде­лил­ся с ним жут­ким зна­ни­ем, он хотел было тут же сне­сти особ­няк и выстро­ить на осво­бо­див­шем­ся месте гости­ни­цу. Но после того, как я открыл ему все, ой решил сохра­нить дом, про­ве­сти водо­про­вод и попро­бо­вать сно­ва сдать его. Жела­ю­щие посе­лить­ся нашлись тут же, и ужас­ные собы­тия были забы­ты.

III

Мож­но себе пред­ста­вить, как потряс­ла меня хро­ни­ка семьи Хэр­ри­сов. Уйдя с голо­вой в эти запи­си, я пря­мо-таки непо­сред­ствен­но ощу­щал при­сут­ствие там непо­сти­жи­мо­го, чудо­вищ­но­го зла, рав­но­го кото­ро­му я не знал в при­ро­де. И свя­за­но оно было не с семьей, а с домом. Это мое впе­чат­ле­ние под­креп­ля­лось мно­же­ством доку­мен­таль­ных сви­де­тельств, обсто­я­тель­но собран­ных дядей, рас­ска­за­ми слуг, вырез­ка­ми из газет, копи­я­ми меди­цин­ских сви­де­тельств о смер­ти и тому подоб­ным. Я не могу, разу­ме­ет­ся, при­ве­сти здесь все доку­мен­ты: дядя, страст­ный кол­лек­ци­о­нер по нату­ре, глу­бо­ко заин­три­го­ван­ный исто­ри­ей забро­шен­но­го дома, собрал их изряд­ное коли­че­ство. Но кое-что повто­ря­лось во мно­гих источ­ни­ках, и вот об этом-то сле­ду­ет упо­мя­нуть. Из рас­ска­зов слуг, напри­мер, выхо­ди­ло, что злая сила таи­лась в смрад­ном, зарос­шем гриб­ко­вой пле­се­нью под­ва­ле. Неко­то­рые слу­ги, осо­бен­но Энн Уайт, вооб­ще избе­га­ли туда загля­ды­вать. И еще: по мень­шей мере, в трех обсто­я­тель­ных вер­си­ях упо­ми­на­лись кор­ни дере­вьев и пле­сен­ные наро­сты, в дья­воль­ских очер­та­ни­ях кото­рых уга­ды­ва­лись иска­жен­ные фор­мы чело­ве­че­ских фигур. Эти рас­ска­зы меня осо­бен­но заин­те­ре­со­ва­ли, так как и я видел в дет­стве нечто подоб­ное, хотя у меня было чув­ство, что каж­дый рас­сказ­чик при­вно­сил в исто­рию коло­рит сво­е­го род­но­го фольк­ло­ра.

Энн Уайт, с ее эксе­тер­ски­ми пред­рас­суд­ка­ми, пред­ла­га­ла самую экс­тра­ва­гант­ную и одно­вре­мен­но самую логич­ную вер­сию. Она утвер­жда­ла, что под домом похо­ро­нен один из тех вам­пи­ров, кото­рые, что­бы сохра­нить свою плоть, долж­ны пить кровь и красть дыха­ние у живых людей. Имен­но с этой целью ужас­ные пол­чи­ща мерз­ких созда­ний бро­дят по ночам в виде при­ви­де­ний или при­ки­ды­ва­ясь людь­ми. Энн тре­бо­ва­ла поско­рее взять­ся за поис­ки в под­по­ле гнус­ной моги­лы, и эта ее упря­мая настой­чи­вость ста­ла одной из при­чин, по кото­рой с ней пред­по­чли рас­стать­ся.

Ее рас­ска­зы поль­зо­ва­лись, одна­ко, боль­шим успе­хом у сосе­док, оно и понят­но – дом и вправ­ду сто­ял на зем­ле, где когда-то было клад­би­ще. Это обсто­я­тель­ство, хоть и весь­ма суще­ствен­ное, было для меня все же не столь важ­но рядом с дру­гим: пред­по­ло­же­ния Энн под­твер­жда­лись жало­ба­ми Пре­зер­ви­да Сми­та, слу­ги, уво­лив­ше­го­ся до при­хо­да Энн и знать ее не знав­ше­го. Смит утвер­ждал, что кто-то по ночам «выса­сы­ва­ет из него силы». Как тут не вспом­нить сви­де­тель­ства, под­пи­сан­ные док­то­ром Чэдом Хоп­кин­сом, о смер­ти четы­рех людей, скон­чав­ших­ся яко­бы от жел­той лихо­рад­ки в 1804 году! В них тоже гово­ри­лось о пато­ло­ги­че­ском мало­кро­вии жертв. И несчаст­ная Роби Хэр­рис кри­ча­ла в бре­ду о неко­ем при­зрач­ном суще­стве с остек­ле­нев­ши­ми гла­за­ми и ост­ры­ми клы­ка­ми.

Хотя я с предубеж­де­ни­ем отно­шусь к раз­но­го рода пред­рас­суд­кам, но здесь сто­и­ло при­за­ду­мать­ся, осо­бен­но после зна­ком­ства с дву­мя газет­ны­ми замет­ка­ми раз­ных лет, в кото­рых гово­ри­лось о стран­ных смер­тях в забро­шен­ном доме. В ста­тье из «Про­ви­денс газетт энд кан­три» от 12 апре­ля 1815 года и в дру­гой – из «Дей­ли тран­скрипт энд кро­никл» от 27 октяб­ря 1845 года – сооб­ща­лось о пора­зи­тель­но похо­жих, при­во­дя­щих в содро­га­ние слу­ча­ях. Каза­лось, что опи­сы­ва­лась одна и та же кон­чи­на. И бла­го­че­сти­вая пожи­лая леди Стэф­форд, почив­шая в 1815 году, и школь­ная учи­тель­ни­ца Эли­зар Дюр­фи перед самой аго­ни­ей чудо­вищ­ным обра­зом пре­об­ра­жа­лись: взгляд их стек­ле­нел, а при осмот­ре они ста­ра­лись впить­ся зуба­ми в гор­ло вра­ча. Еще более уди­ви­тель­ные обсто­я­тель­ства сопут­ство­ва­ли той чере­де смер­тей, после кото­рых дом на Бенй­фит-стрит навсе­гда опу­стел. Боль­ные теря­ли рас­су­док, а потом стре­ми­тель­но поги­ба­ли от про­грес­си­ру­ю­щей ане­мии. Впав в безу­мие, они поку­ша­лись на жизнь близ­ких, изоб­ре­та­тель­но изыс­ки­вая воз­мож­ность вце­пить­ся зуба­ми им в гор­ло или запястье.

Мой дядя занял­ся вра­чеб­ной прак­ти­кой то ли с 1860, то ли с 1861 года и уже тогда слы­шал об этих таин­ствен­ных слу­ча­ях от стар­ших кол­лег. Самым необъ­яс­ни­мым в них пред­став­ля­лось то, что жиль­цы (а послед­ние годы дом сни­ма­ли негра­мот­ные, тем­ные люди – чистую пуб­ли­ку отпу­ги­вал мер­зост­ный запах и пло­хая репу­та­ция дома), не зна­ю­щие ни сло­ва по-фран­цуз­ски, забо­ле­вая, про­кли­на­ли всех и вся имен­но на этом язы­ке. Как тут было не вспом­нить бед­ную Роби Хэр­рис, скон­чав­шу­ю­ся почти сто­ле­тие назад! На дядю про­из­ве­ло силь­ное впе­чат­ле­ние все услы­шан­ное, и, вер­нув­шись с фрон­та, он занял­ся сбо­ром инфор­ма­ции о стран­ных смер­тях в забро­шен­ном доме, в чем ему очень помог­ли док­то­ра Чейз и Уит­марш, дав­шие, как гово­рит­ся, све­де­ния из пер­вых рук. Дядя мно­го и серьез­но раз­мыш­лял над этим фено­ме­ном и был неска­зан­но рад мое­му непод­дель­но­му инте­ре­су: теперь ему было с кем обсуж­дать то, над чем посме­и­ва­лись дру­гие. Он не обла­дал моей пыл­кой юно­ше­ской фан­та­зи­ей, но опыт под­ска­зы­вал ему, что таин­ствен­ное место спо­соб­но вос­пла­ме­нить вооб­ра­же­ние и пре­вос­хо­дит все извест­ное в обла­сти таин­ствен­но­го и ужас­но­го.

Я же отнес­ся ко все­му исклю­чи­тель­но серьез­но и, не желая огра­ни­чи­вать­ся пас­сив­ной ролью слу­ша­те­ля, ста­рал­ся сам добыть новые све­де­ния. Бесе­дуя мно­го раз с пре­ста­ре­лым вла­дель­цем забро­шен­но­го дома Арче­ром Хэр­ри­сом – вплоть до его, смер­ти в 1916 году, – я полу­чил от него, а так­же от неза­муж­ней сест­ры Арче­ра Али­сы, здрав­ству­ю­щей и ныне, под­твер­жде­ние собран­ной дядей инфор­ма­ции. На мой вопрос, что мог­ло свя­зы­вать дом с Фран­ци­ей, оба недо­умен­но мол­ча­ли. Арчер. вооб­ще ниче­го не знал, а мисс Хэр­рис в кон­це кон­цов при­пом­ни­ла, как ее дед, Дью­ти Хэр­рис, что-то такое рас­ска­зы­вал. Ста­рый моряк, пере­жив­ший на два года сво­е­го сына Уэл­ко­ма, пав­ше­го в сра­же­нии, не знал всей леген­ды пол­но­стью, но вспо­ми­нал, как его ста­рая няня, Мария Роб­бинз, гово­ри­ла о бре­до­вых выкри­ках на фран­цуз­ском язы­ке Роби Хэр­рис, за кото­рой уха­жи­ва­ла до самой ее кон­чи­ны. Мария жила в доме Хэр­ри­сов с 1769 по 1783 год – в пору, когда семья окон­ча­тель­но поки­ну­ла опас­ное жили­ще, и при­сут­ство­ва­ла при смер­ти Мер­си Декс­тер. Как-то она упо­мя­ну­ла мало­лет­не­му Дью­ти о стран­ном пове­де­нии Мер­си в ее послед­ние мину­ты, но он вско­ре все забыл, пом­ня толь­ко, что речь шла о какой-то дико­сти. Впро­чем, даже эти, крайне неопре­де­лен­ные, подроб­но­сти внуч­ка Дью­ти вспом­ни­ла с боль­шим тру­дом. И она, и ее брат мало инте­ре­со­ва­лись исто­ри­ей дома, в отли­чие от нынеш­не­го его хозя­и­на – Кэр­ринг­то­на Хэр­ри­са, сына Арче­ра, кото­ро­му я без утай­ки рас­ска­зал о жут­ком нашем рас­сле­до­ва­нии.

Собрав всю доступ­ную инфор­ма­цию о семей­стве Хэр­ри­сов, я стал вни­ма­тель­но изу­чать доку­мен­ты, отно­ся­щи­е­ся к про­шло­му горо­да, зани­ма­ясь с захва­ты­ва­ю­щим инте­ре­сом тем, чему дядя не уде­лил долж­но­го вни­ма­ния. Мне хоте­лось соста­вить связ­ное пред­став­ле­ние об исто­рии посе­ле­ния начи­ная с 1636 года, а может, и с более ран­них вре­мен, если посчаст­ли­вит­ся разыс­кать индей­ские леген­ды, быто­вав­шие в рай­оне Нар­ра­ган­сет­ско­го зали­ва. Я узнал, что зем­ля, на кото­рой впо­след­ствии постро­и­ли дом, была частью про­тя­нув­ше­го­ся вдоль побе­ре­жья вла­де­ния, пожа­ло­ван­но­го в свое вре­мя Джо­ну Торк­мор­то­ну. Зем­ли, даро­ван­ные дру­гим коло­ни­стам, начи­на­лись так­же неда­ле­ко от реки, где теперь про­ле­га­ет Таун-стрит, и тяну­лись вверх по хол­му в направ­ле­нии нынеш­ней Хоуп-стрит. Зем­ли Торк­мор­то­нов, по мере раз­рас­та­ния рода, дро­би­лись, и мне над­ле­жа­ло уста­но­вить, к кому же пере­шел зло­счаст­ный уча­сток на Бэк-стрит, или, что то же самое, на Бени­фит-стрит. По слу­хам, там рас­по­ла­га­лось клад­би­ще рода Торк­мор­то­нов, но, порыв­шись в ста­рых бума­гах, я выяс­нил, что их остан­ки со вре­ме­нем пере­за­хо­ро­ни­ли на Север­ном клад­би­ще, близ доро­ги на Пота­кен-Уэст.

Затем я наткнул­ся на доку­мент – надо ска­зать, по чистой слу­чай­но­сти, так как он лежал отдель­но от всех осталь­ных, – кото­рый воз­бу­дил мое ост­рей­шее любо­пыт­ство: доку­мент про­яс­нял наи­бо­лее стран­ные обсто­я­тель­ства дела. Это была запись о сда­че в арен­ду Этье­ну Руле и его жене в 1697 году неболь­шо­го участ­ка зем­ли из вла­де­ния Торк­мор­то-нов. Вот он – фран­цуз­ский эле­мент! Я начал дос­ко­наль­но изу­чать рас­по­ло­же­ние отдель­ных участ­ков перед тем, как про­ло­жи­ли, а затем и выров­ня­ли Бэк- стрит, то есть за 1747 – 1758 годы, и тут на меня дох­ну­ло ужа­сом, пожа­луй не мень­шим, чем е самых зло­ве­щих стра­ниц когда-либо читан­ных оккульт­ных книг. То, что я под­со­зна­тель­но уже знал, под­твер­ди­лось: там, где теперь сто­ял забро­шен­ный дом, было клад­би­ще семей­ства Руле; оно непо­сред­ствен­но при­мы­ка­ло к их жили­щу – одно­этаж­ной построй­ке, и не суще­ство­ва­ло ника­ких сви­де­тельств, что остан­ки захо­ро­нен­ных там людей куда-либо пере­но­си­лись. Так как из най­ден­но­го мною доку­мен­та ниче­го более нель­зя было извлечь, мне при­шлось пере­рыть всю Исто­ри­че­скую биб­лио­те­ку Род-Айлен­да, а затем и Биб­лио­те­ку Шеп­ли, преж­де чем я выяс­нил, кто же такие были эти Руле.

Семей­ство Руле при­бы­ло в наши места, как выяс­ни­лось, из Ист-Грин­ви­ча, рас­по­ло­жен­но­го на запад­ном бере­гу Нар­ра­ган­сет­ско­го зали­ва. Вла­сти Про­ви­ден­са дол­гое вре­мя коле­ба­лись, раз­ре­шить ли этим гуге­но­там из Кода обос­но­вать­ся в горо­де В Ист-Грин­ви­че, куда Руле при­е­ха­ли после отме­ны Нант­ско­го эдик­та, их недо­люб­ли­ва­ли. Эта непри­язнь про­ис­те­ка­ла, по слу­хам, не из расо­вых или наци­о­наль­ных пред­рас­суд­ков и не из-за спо­ров о зем­ле – веч­ном пово­де для раз­до­ров меж­ду фран­цуз­ски­ми и англий­ски­ми коло­ни­ста­ми, кото­рые не смог при­ту­шить даже губер­на­тор Энд­рос. Но, учтя их стой­кую при­вер­жен­ность к про­те­стан­тиз­му – слиш­ком уж ярост­ную, по мне­нию неко­то­рых, – а так­же их непод­дель­ную скорбь по утра­чен­но­му домаш­не­му оча­гу, кото­ро­го их прак­ти­че­ски насиль­ствен­но лиши­ли, вла­сти даро­ва­ли им при­ют в Про­ви­ден­се. Более того, смуг­ло­ли­це­го Этье­на Руле, кото­рый мало что смыс­лил в сель­ском хозяй­стве, зато мно­го пре­успел в чте­нии муд­ре­ных книг и часа­ми рисо­вал дико­вин­ные диа­грам­мы, назна­чи­ли клер­ком при товар­ном скла­де, обслу­жи­ва­ю­щем вер­фи в южной части Таун- стрит. Имен­но там позд­нее раз­ра­зил­ся бунт, но это было лет сорок спу­стя, когда ста­рик Руле уже умер. После это­го собы­тия семей­ство поки­ну­ло город, и даль­ней­шая его судь­ба покры­та тай­ной.

Но о них не забы­ва­ли еще дол­го; в тече­ние цело­го сто­ле­тия, а может, и боль­ше, пре­бы­ва­ние здесь Руле вспо­ми­на­ли как бур­ный эпи­зод в раз­ме­рен­ной жиз­ни мор­ско­го пор­та Новой Англии. Осо­бен­но часто обсуж­да­ли сына Этье­на, Поля, мрач­но­го субъ­ек­та, сво­им стран­ным пове­де­ни­ем спро­во­ци­ро­вав­ше­го бунт, после кото­ро­го семей­ство убра­лось из горо­да. В Про­ви­ден­се нико­гда не прак­ти­ко­ва­лась охо­та на ведьм, что частень­ко слу­ча­лось в пури­тан­ских селе­ни­ях по сосед­ству, но оПо­ле пого­ва­ри­ва­ли, что он нико­гда не пре­кло­ня­ет коле­на в отве­ден­ное для молит­вы вре­мя, да и молит­ся-то непо­нят­но кому. Эти слу­хи и лежа­ли в осно­ве леген­ды, извест­ной ста­рой Марии Роб­бинз. Одна­ко все это не объ­яс­ня­ло, какая суще­ство­ва­ла связь меж­ду семей­ством Руле и бре­дом на фран­цуз­ском язы­ке Роби Хэр­рис и про­чих домо­чад­цев. Не знаю, сопо­став­лял ли кто-нибудь из жите­лей горо­да эти леген­ды с ужас­ны­ми собы­ти­я­ми, извест­ны­ми мне из ста­рой лите­ра­ту­ры. Я имею в виду то зло­ве­щее дело, кото­рое непи­са­ная исто­рия миро­во­го Зла свя­зы­ва­ет с име­нем Жака Руле из Кода, при­го­во­рен­но­го в 1598 году к сожже­нию на кост­ре за обще­ние с дья­во­лом. Впо­след­ствии по хода­тай­ству париж­ско­го пар­ла­мен­та смерт­ную казнь заме­ни­ли пожиз­нен­ным зато­че­ни­ем в сума­сшед­шем доме. Дело в том, что Руле нашли в лесу с изма­зан­ны­ми кро­вью губа­ми и при­лип­ши­ми к ним мель­чай­ши­ми кусоч­ка­ми пло­ти – вско­ре после того, как пара вол­ков рас­тер­за­ла маль­чи­ка. Одно­го вол­ка уби­ли, но дру­го­му уда­лось уйти. Если бы не точ­ное ука­за­ние места про­ис­ше­ствия и име­ни подо­зре­ва­е­мо­го в зло­дей­стве обо­рот­ня, все это выгля­де­ло бы про­сто таин­ствен­ной исто­ри­ей из тех, что рас­ска­зы­ва­ют позд­ним вече­ром у ками­на. По мое­му мне­нию, в Про­ви­ден­се вряд ли слы­ша­ли об этом дав­нем зло­ве­щем собы­тии. Одна­ко, если слу­хи все же рас­про­стра­ни­лись, сход­ство имен навер­ня­ка вызва­ло в серд­цах жите­лей суе­вер­ный страх, а это мог­ло стать пово­дом к той зава­руш­ке, в резуль­та­те кото­рой Руле при­шлось поки­нуть город.

Я все чаще посе­щал про­кля­тое место, изу­чал необыч­ную рас­ти­тель­ность в саду, обсле­до­вал сте­ны дома, тща­тель­но про­смот­рел каж­дый дюйм зем­ля­но­го пола в под­ва­ле и, нако­нец, с раз­ре­ше­ния Кэр­ринг­то­на Хэр­ри­са, подо­брал ключ к той все­ми забы­той две­ри, кото­рая, выхо­ди­ла пря­мо на Бени­фит- стрит. Мне хоте­лось иметь на буду­щее воз­мож­ность побыст­рее выбрать­ся отсю­да на свет божий, а не плу­тать мрач­ны­ми пере­хо­да­ми и тем­ны­ми лест­ни­ца­ми, веду­щи­ми к парад­ной две­ри. Здесь, в под­ва­ле, един­ствен­ном месте, где мог­ла таить­ся веко­вая нечисть, я про­во­дил в поис­ках и раз­мыш­ле­ни­ях дол­гие после­обе­ден­ные часы. От мир­ной город­ской ули­цы меня отде­ля­ло лишь несколь­ко шагов, да и захо­дя­щее солн­це про­би­ва­лось сквозь затя­ну­тые пау­ти­ной щели в две­ри. Но ниче­го ново­го мне пока не откры­лось – все та же уду­ша­ю­щая затх­лость, плес­не­вые кон­ту­ры на полу и вре­ме­на­ми доно­ся­щий­ся отку­да-то омер­зи­тель­но гни­лост­ный запах. Ино­гда кто-нибудь из про­хо­жих заме­чал сквозь раз­би­тые стек­ла в две­ри неяс­ную фигу­ру и недо­умен­но оста­нав­ли­вал­ся, с любо­пыт­ством при­гля­ды­ва­ясь.

Спу­стя какое-то вре­мя дядя посо­ве­то­вал мне посе­тить под­вал после захо­да солн­ца, и вот одной ненаст­ной ночью я начал осмотр зем­ля­но­го пола, осве­щая элек­три­че­ским фона­ри­ком жут­ко­ва­тые плес­не­вые наро­сты и урод­ли­вые, сла­бо фос­фо­рес­ци­ру­ю­щие гри­бы. На этот раз под­вал подей­ство­вал на меня как-то осо­бен­но, удру­ча­ю­ще, и поэто­му я даже не уди­вил­ся, когда раз­ли­чил – или мне пока­за­лось? – сре­ди бело­ва­тых плес­не­вых раз­во­дов чет­ко обо­зна­чен­ную «скор­чен­ную» фигур­ку, похо­жую на ту, что я видел ребен­ком. Сей­час она осо­бен­но хоро­шо выде­ля­лась на полу, и, всмат­ри­ва­ясь, я заме­тил под­ни­ма­ю­щий­ся от нее тон­кий жел­то­ва­тый дымок, так пора­зив­ший меня одним дожд­ли­вым днем мно­го лет тому назад.

Лег­кое све­тя­ще­е­ся испа­ре­ние, исхо­дя­щее от плес­не­во­го наро­ста, посте­пен­но обре­та­ло в под­валь­ной сыро­сти пуга­ю­щие очер­та­ния, кото­рые, зарож­да­ясь сре­ди гни­ли, уплы­ва­ли в тем­ную дыру дымо­хо­да, исто­чая на сво­ем пути удуш­ли­вую вонь. Зре­ли­ще было ужас­ным, осо­бен­но для меня, так мно­го знав­ше­го об этом гиб­лом месте. Но я все же не обра­тил­ся в бег­ство, а неот­рыв­но смот­рел на про­плы­ва­ю­щее при­зрач­ное суще­ство, оно же в свою оче­редь жад­но пожи­ра­ло гла­за­ми меня что я боль­ше ощу­щал, чем видел. Услы­шав мой рас­сказ о ноч­ном при­клю­че­нии, дядя при­шел в боль­шое вол­не­ние и после упор­ных раз­мыш­ле­ний выра­бо­тал твер­дый план даль­ней­ших дей­ствий. Учи­ты­вая важ­ность пред­при­я­тия, а так­же наше­го уча­стия в нем, дядя наста­и­вал, что­бы мы оба бли­жай­шую ночь, а может, и несколь­ко ночей под­ряд, про­ве­ли в сыром, зарос­шем гнус­ны­ми гри­ба­ми под­ва­ле, под­сте­ре­гая мон­стра, а дождав­шись, поста­ра­лись бы понять его при­ро­ду и в слу­чае уда­чи уни­что­жить.


IV

В сре­ду 25 июня 1919 года, поста­вив в извест­ность Кэр­ринг­то­на о ноч­ной нашей экс­пе­ди­ции, но не вда­ва­ясь в дета­ли и не сооб­щив, что мы пред­по­ла­га­ем делать, мы с дядей пере­нес­ли в под­вал два склад­ных сту­ла, рас­клад­ную кро­вать и один весь­ма тяже­лый и слож­ный при­бор. Укрыв­шись от любо­пыт­ных взо­ров за обтя­ну­тым бума­гой окон­цем, мы раз­ме­сти­ли все эти вещи еще днем, гото­вясь вече­ром вер­нуть­ся сюда на ноч­ное дежур­ство. Мы так­же запер­ли дверь, веду­щую из под­ва­ла на пер­вый этаж, не желая рис­ко­вать при­бо­ром, кото­рый нам с боль­шим тру­дом и за изряд­ные день­ги уда­лось запо­лу­чить: кто зна­ет, сколь­ко ночей суж­де­но нам здесь про­ве­сти! Было реше­но первую поло­ви­ну ночи дежу­рить вме­сте, вто­рую же – пооди­ноч­ке по два часа: сна­ча­ла я, сле­ду­ю­щим – мой дядя, что­бы каж­дый мог немно­го вздрем­нуть.

Дядя, несо­мнен­но, был гла­вой наше­го пред­при­я­тия: ведь это он достал необ­хо­ди­мые при­бо­ры в Уни­вер­си­те­те Бра­у­на и на ору­жей­ном заво­де, что на Крен­тон-стрит, да и теперь про­дол­жал руко­во­дить наши­ми дей­стви­я­ми. Какая жиз­нен­ная сила, какая энер­гия таи­лась в этом чело­ве­ке, кото­ро­му шел уже восемь­де­сят вто­рой год! Илай­хью Уиппл про­жил свою жизнь в соот­вет­ствии с теми пра­ви­ла ми, кото­рые он испо­ве­до­вал и про­па­ган­ди­ро­вал как врач, и, если бы не тра­ги­че­ские обсто­я­тель­ства, был бы и сей­час в доб­ром здра­вии. Толь­ко двое во всем мире мог­ли дога­ды­вать­ся, что с ним про­изо­шло, – Кэр­ринг­тон Хэр­рис и я. Мне при­шлось все рас­ска­зать Хэр­ри­су: ведь он как вла­де­лец дома дол­жен был знать, что скры­ва­лось в нем. Кро­ме того, мы пре­ду­пре­ди­ли его о нашем рас­сле­до­ва­нии, так что после исчез­но­ве­ния дяди я наде­ял­ся, что он все пой­мет и помо­жет мне создать для горо­жан прав­до­по­доб­ную вер­сию слу­чив­ше­го­ся. Услы­шав мой рас­сказ, он поблед­нел, но помочь согла­сил­ся и при­знал, что теперь, види­мо, мож­но будет сдать дом.

Было бы гру­бой и неле­пой ложью ска­зать, что мы не вол­но­ва­лись в дожд­ли­вую ночь наше­го пер­во­го ноч­но­го дежур­ства. Обы­ва­тель­ски­ми пред­рас­суд­ка­ми мы не стра­да­ли, одна­ко путем раз­мыш­ле­ний и науч­ных иссле­до­ва­ний при­шли к выво­ду, что трех­мер­ная все­лен­ная, где оби­та­ет чело­ве­че­ство, явля­ет­ся лишь одним из вари­ан­тов огром­но­го мира веще­ства и энер­гии. В нашем же слу­чае почти все сви­де­тель­ства из досто­вер­ных источ­ни­ков гово­ри­ли о том, что в доме проч­но обос­но­ва­лись некие могу­ще­ствен­ные силы, пред­став­ля­ю­щие исклю­чи­тель­ную опас­ность для чело­ве­ка. Нель­зя ска­зать, что мы без­услов­но вери­ли в вам­пи­ров или обо­рот­ней, одна­ко допус­ка­ли суще­ство­ва­ние некой неиз­вест­ной нау­ке моди­фи­ка­ции жиз­нен­ной силы и дегра­ди­ро­ван­но­го био­ло­ги­че­ско­го веще­ства. Такие орга­низ­мы мог­ли толь­ко изред­ка про­ни­кать в трех­мер­ное про­стран­ство, да и то лишь в том слу­чае, если их соб­ствен­ный мир гра­ни­чил с нашим. У нас же не было ника­кой надеж­ды раз­га­дать подо­пле­ку этих эпи­зо­ди­че­ских визи­тов, ибо, не имея отправ­ной точ­ки, невоз­мож­но даже под­сту­пить­ся к раз­гад­ке.

Коро­че гово­ря, дяде и мне каза­лось, что неопро­вер­жи­мая цепь фак­тов гово­рит о нали­чии в гиб­лом доме неко­е­го стой­ко­го воз­дей­ствия неиз­вест­ных сил, про­сле­жи­ва­е­мо­го с появ­ле­ния в горо­де две­сти лет назад зло­ве­ще зна­ме­ни­то­го фран­цуз­ско­го семей­ства. Под воз­дей­стви­ем неве­до­мых нам зако­нов ато­ми­сти­че­ско­го и элек­трон­но­го дви­же­ния это вли­я­ние сохра­ни­лось до сих пор. Вся исто­рия Руле неоспо­ри­мо дока­зы­ва­ла, что чле­ны это­го рода обла­да­ли ред­кой спо­соб­но­стью выхо­да в дру­гие кру­ги бытия, в тем­ные сфе­ры, вызы­ва­ю­щие у обыч­ных людей толь­ко ужас и содро­га­ние. Воз­мож­но, непри­язнь насе­ле­ния к семей­ству в трид­ца­тые годы восем­на­дца­то­го века и свя­зан­ные с нею город­ские вол­не­ния как-то повли­я­ли на одно­го из Руле, ско­рее все­го на мрач­но­го Поля, задей­ство­вав опре­де­лен­ные кине­ти­че­ские меха­низ­мы в его извра­щен­ном созна­нии. Высво­бо­див­ша­я­ся энер­гия про­дол­жа­ла жить и после его смер­ти в огра­ни­чен­ных пре­де­лах преж­не­го жили­ща, где Руле окру­жа­ла ярост­ная нена­висть горо­жан.

В све­те послед­них науч­ных откры­тий, вклю­чая тео­рию отно­си­тель­но­сти и внут­ри­атом­ное устрой­ство, все это не всту­па­ло в про­ти­во­ре­чие ни с физи­че­ски­ми, ни с био­хи­ми­че­ски­ми зако­на­ми. Мож­но пред­ста­вить себе мате­рию или энер­гию, орга­ни­зо­ван­ные вокруг чуже­род­но­го ядра в виде какой-то, фор­мы или бес­фор­мен­но; мож­но так­же пред­по­ло­жить, что эта суб­стан­ция под­дер­жи­ва­ет свое суще­ство­ва­ние, пара­зи­ти­руя на жиз­нен­ной силе, пло­ти или дыха­нии дру­гих, реаль­но ося­за­е­мых существ, в кото­рые она про­ни­ка­ет, ино­гда пол­но­стью с ними сли­ва­ясь. Этот сим­би­оз может про­во­дить­ся с актив­но враж­деб­ной целью, а может быть и ней­траль­ным сред­ством, под­дер­жи­ва­ю­щим суще­ство­ва­ние дан­ной суб­стан­ции. Но как бы то ни было, подоб­ный: монстр все рав­но явля­ет­ся ано­ма­ли­ей. В нашем пони­ма­нии он захват­чик, и пер­вей­ший долг каж­до­го из нас, если он не враг рода чело­ве­че­ско­го и печет­ся о его душев­ном и физи­че­ском здо­ро­вье, уни­что­жить злую силу.

Мы не зна­ли, в каком обра­зе явит­ся к нам чудо­ви­ще, и это бес­по­ко­и­ло нас. Никто, будучи в здра­вом рас­суд­ке, не видел его, и лишь немно­гие непо­сред­ствен­но ощу­ща­ли его воз­дей­ствие. Воз­мож­но, он пред­став­лял собой чистую энер­гию – незем­ную сущ­ность, сто­я­щую вне цар­ства мате­рии, а может, был частич­но мате­ри­аль­ной суб­стан­ци­ей – неиз­вест­ной нау­ке, нечет­ко выра­жен­ной плаз­мен­ной мас­сой, спо­соб­ной по сво­е­му усмот­ре­нию при­ни­мать раз­мы­тые фор­мы твер­до­го, жид­ко­го, газо­об­раз­но­го веще­ства или ком­би­на­ции из них. И в плес­не­вом наро­сте на полу, и в фор­ме жел­то­ва­то­го дым­ка, и в искрив­лен­ных кор­нях, о кото­рых гово­ри­лось еще в ста­рых леген­дах, про­смат­ри­ва­лось отда­лен­ное сход­ство с очер­та­ни­я­ми чело­ве­че­ской фигу­ры, одна­ко кто мог с уве­рен­но­стью ска­зать; было ли это сход­ство устой­чи­вым состо­я­ни­ем.

Для борь­бы с мон­стром у нас име­лось два сред­ства. Во-пер­вых, боль­шая и спе­ци­аль­но при­спо­соб­лен­ная для наших целей труб­ка Крук­са, рабо­тав­шая на мощ­ных бата­ре­ях и снаб­жен­ная осо­бы­ми экра­на­ми и рефлек­то­ра­ми: если чудо­ви­ще ока­жет­ся неося­за­е­мым, мы наде­я­лись уни­что­жить его луче­вой ради­а­ци­ей высо­кой мощ­но­сти. На тот слу­чай, если монстр хотя бы частич­но явля­ет­ся мате­ри­аль­ным суще­ством, кото­рое мож­но убить меха­ни­че­ским путем, мы при­пас­ли два огне­ме­та, с успе­хом при­ме­няв­ших­ся на фрон­тах миро­вой вой­ны: как и суе­вер­ные эксе­тер­ские кре­стьяне, мы соби­ра­лись сжечь серд­це чудо­ви­ща, если тако­вое у него сыщет­ся. Эти ору­дия уни­что­же­ния мы уста­но­ви­ли в под­ва­ле меж­ду нашим угол­ком со сту­лья­ми и рас­клад­ной кро­ва­тью и местом у печи, где рос­ла столь необыч­ной фор­мы пле­сень. Когда мы рас­став­ля­ли наши вещи и позд­нее, когда вер­ну­лись на ноч­ное дежур­ство, беле­сое пят­но было еле замет­но. На какое-то мгно­ве­ние я даже зако­ле­бал­ся: а не при­ви­де­лось ли мне то при­зрач­ное суще­ство?

Наше бде­ние нача­лось в десять часов вече­ра: смер­ка­лось позд­но, а при све­те дня ожи­да­е­мые явле­ния не про­ис­хо­ди­ли. Еле про­би­ва­ю­щий­ся сквозь пеле­ну дождя свет улич­ных фона­рей и сла­бое фос­фо­рес­ци­ро­ва­ние омер­зи­тель­ных гри­бов осве­ща­ли влаж­ные камен­ные сте­ны, с кото­рых пол­но­стью сошла побел­ка, и весь под­валь­ный инте­рьер сырой: зло­вон­ный и заплес­не­ве­лый зем­ля­ной пол с эти­ми гнус­ней­ши­ми гри­ба­ми; про­гнив­шее ста­рье – табу­рет­ки, сту­лья, сто­лы и еще какую-то, не под­да­ю­щу­ю­ся опре­де­ле­нию мебель; мас­сив­ные бал­ки и дос­ки над голо­вой; обвет­ша­лую доща­тую дверь, веду­щую в погре­ба; лест­ни­цу с выщерб­лен­ны­ми камен­ны­ми сту­пе­ня­ми и поло­ман­ны­ми дере­вян­ны­ми пери­ла­ми; гру­бо сло­жен­ную из потем­нев­ше­го кир­пи­ча печь, про­ржа­вев­шие желез­ные части кото­рой ука­зы­ва­ли, в каких местах ранее нахо­ди­лись под­вес­ные крю­ки, желез­ные решет­ки для дров, вер­тел, под­ду­ва­ло и двер­ца жаров­ни; а кро­ме того – наше аске­ти­че­ское ложе, склад­ные сту­лья, а так­же объ­е­ми­стую и слож­ную тех­ни­ку уни­что­же­ния.

Как и в мои преж­ние вылаз­ки, мы оста­ви­ли дверь на ули­цу неза­пер­той, что­бы иметь путь к отступ­ле­нию на тот слу­чай, если почув­ству­ем, что не в силах кон­тро­ли­ро­вать ситу­а­цию. Мы наде­я­лись, что наши ноч­ные дежур­ства при­вле­кут в кон­це кон­цов вни­ма­ние зата­ив­шей­ся в под­ва­ле злой силы и она каким-то обра­зом про­явит себя, а там уж мы, разо­брав­шись что к чему, суме­ем с помо­щью наших мощ­ных при­спо­соб­ле­ний совла­дать с ней. Одна­ко труд­но было пред­по­ло­жить, сколь­ко на это потре­бу­ет­ся вре­ме­ни. Наше пред­при­я­тие ста­но­ви­лось небез­опас­ным: кто зна­ет, какой силой обла­да­ло чудо­ви­ще. Но игра сто­и­ла свеч, и мы, не колеб­лясь, пошли на риск, даже не помыш­ляя о посто­рон­ней помо­щи – нас бы толь­ко высме­я­ли, а воз­мож­но, и поме­ша­ли бы нам. Обо всем этом мы дол­го гово­ри­ли, сидя ночью в под­ва­ле, пока я не заме­тил, что у дяди сли­па­ют­ся гла­за, и не заста­вил его лечь отдох­нуть.

Когда я остал­ся один в эти предут­рен­ние часы, меня про­ни­зал страх. Нет, это не ого­вор­ка: тот, кто сидит рядом со спя­щим, осо­бен­но оди­нок. Дядя тяже­ло дышал, его вдо­хи и выдо­хи слы­ша­лись даже сквозь шорох непре­кра­ща­ю­ще­го­ся дождя. Более все­го дей­ство­ва­ла мне на нер­вы сочив­ша­я­ся с сырых стен вода – стук капель буд­то бура­вил то лову. Дом не про­сы­хал даже в сухую пого­ду – что уж гово­рить про такой потоп, как сего­дня. От нече­го делать я заин­те­ре­со­вал­ся ста­рин­ной клад­кой стен, но при туск­лом све­те гла­за мои быст­ро уто­ми­лись, да и доно­сив­ши­е­ся ото­всю­ду непри­ят­ные зву­ки посто­ян­но отвле­ка­ли. Когда они ста­ли совер­шен­но непе­ре­но­си­мы­ми, я отво­рил дверь нару­жу и вдох­нул пол­ную грудь воз­ду­ха, с удо­воль­стви­ем гля­дя на милые серд­цу кар­ти­ны.

Сна­ру­жи все выгля­де­ло так обы­ден­но, что мне сра­зу полег­ча­ло. Я глу­бо­ко зев­нул: уста­лость бра­ла свое.

Вско­ре дядя заво­ро­чал­ся во сне. За послед­ние пол­ча­са он уже несколь­ко раз пере­во­ра­чи­вал­ся с боку на бок, теперь же необыч­но тяже­ло зады­шал, изред­ка испус­кая вздо­хи, напо­ми­на­ю­щие сдав­лен­ный стон. Я посве­тил на него фона­ри­ком, но дядя лежал, повер­нув­шись в дру­гую сто­ро­ну. Под­няв­шись, я обо­шел рас­кла­душ­ку и сно­ва напра­вил луч све­та на спя­ще­го. А вдруг он забо­лел? То, что я уви­дел, по непо­нят­ным при­чи­нам взвол­но­ва­ло меня. Воз­мож­но, подей­ство­ва­ла сама обста­нов­ка – зло­ве­щий дом и наша ответ­ствен­ная мис­сия, – ведь кар­ти­на была самая что ни на есть мир­ная. Несколь­ко обес­по­ко­ен­ное лицо дяди хра­ни­ло, впро­чем, его обыч­ное выра­же­ние, во вздо­хах тоже не было ниче­го стран­но­го – ситу­а­ция вполне к это­му рас­по­ла­га­ла, и дяди­ны сны мог­ли ей соот­вет­ство­вать. И все же в его чер­тах было нечто слиш­ком уж экс­прес­сив­ное. Обыч­но дядя, с его без­уко­риз­нен­ным вос­пи­та­ни­ем, дер­жал­ся ров­но и доб­ро­же­ла­тель­но, его мане­ры были мяг­ки и спо­кой­ны. Теперь же его, каза­лось, сотря­са­ли эмо­ции. Осо­бен­но, пом­нит­ся, меня пора­зи­ла рез­кая сме­на чувств, отра­жав­ша­я­ся на лице спя­ще­го. Воз­буж­де­ние его все нарас­та­ло. Судо­рож­но гло­тая воз­дух и бес­по­кой­но воро­ча­ясь на сво­ей кро­ва­ти, он, нако­нец, открыл гла­за. И тут мое впе­чат­ле­ние под­твер­ди­лось: в нем дей­стви­тель­но как бы жило несколь­ко чело­век, и все – из дру­го­го, не наше­го вре­ме­ни.

Он что-то быст­ро забор­мо­тал, и в склад­ках его губ, в мане­ре речи появи­лось нечто новое и непри­ят­ное. Пона­ча­лу я ниче­го не мог разо­брать, но затем с удив­ле­ни­ем услы­шал такое, от чего похо­ло­дел. И это гово­рил обра­зо­ван­ней­ший чело­век сво­е­го вре­ме­ни, писав­ший ста­тьи по антро­по­ло­гии и архео­ло­гии для фран­цуз­ско­го жур­на­ла «Ревю де Де Монд»? Илай­хью Уиппл бре­дил на фран­цуз­ском язы­ке, и те несколь­ко фраз, что я сумел разо­брать, по сво­е­му мра­ко­бе­сию не усту­па­ли самым мрач­ней­шим мифам на стра­ни­цах это­го жур­на­ла.

Неожи­дан­но на лбу дяди про­сту­пил пот, и он, еще в полу­дре­ме, рез­ко вско­чил с рас­кла­душ­ки.

Фран­цуз­ские сло­ва сме­ни­лись истош­ным воп­лем на род­ном язы­ке: «Дышать! Труд­но дышать!» Нако­нец дядя проснул­ся пол­но­стью, лицо его обре­ло обыч­ное свое выра­же­ние, и, схва­тив меня за руку, он начал рас­ска­зы­вать свой сон, зло­ве­щий смысл кото­ро­го я про­зре­вал со стра­хом.

Вско­ре после того, как он погру­зил­ся в сон, обыч­ные зем­ные сно­ви­де­ния сме­ни­лись чем-то иным, настоль­ко ни на что не похо­жим, что он даже затруд­нял­ся в сло­вах. Это был наш мир и одно­вре­мен­но какой-то дру­гой, где про­ис­хо­ди­ла неве­ро­ят­ная гео­мет­ри­че­ская пута­ни­ца: при­выч­ные вещи высту­па­ли в необыч­ных, тре­во­жа­щих кон­фи­гу­ра­ци­ях. Сов­ме­ща­лись, каза­лось, несо­из­ме­ри­мые вещи, раз­роз­нен­ные фраг­мен­ты реаль­но­сти, как если бы про­стран­ство и вре­мя, рас­пав­шись, вновь сли­лись в при­чуд­ли­вых соче­та­ни­ях. И в этом вих­ре фан­та­сти­че­ских обра­зов вдруг воз­ни­ка­ли момен­таль­ные, если мож­но так выра­зить­ся, фото­гра­фии – чрез­вы­чай­но чет­кие виде­ния, оше­лом­ля­ю­щие, прав­да, сво­ей раз­но­род­но­стью.

В один момент дяде почу­ди­лось, что он лежит в небреж­но выры­той яме, а на него свер­ху смот­рит мно­же­ство угрю­мых физио­но­мий в тре­угол­ках поверх рас­тре­пан­ных куд­рей. И тут же он очу­тил­ся в доме по-види­мо­му, очень ста­ром, – обста­нов­ка и жиль­цы в кото­ром непре­рыв­но меня­лись, и он, пом­нит­ся, никак не мог ура­зу­меть, в какой нахо­дит­ся ком­на­те и кто сто­ит рядом, пото­му что две­ри и окна тоже участ­во­ва­ли в этой дикой кру­го­вер­ти, Все это было стран­но, чер­тов­ски стран­но, и дядя рас­ска­зы­вал сон с какой- то даже робо­стью, види­мо боясь, что я ему не пове­рю, осо­бен­но после того, как он при­ба­вил, что люди в доме очень напо­ми­на­ли чер­та­ми семей­ство Хэр­ри­сов. Одно­вре­мен­но он испы­ты­вал страш­ное уду­шье и непри­ят­ное чув­ство, как если бы кто-то неви­ди­мый про­ни­кал в него, желая похи­тить жиз­нен­ную силу. Я с ужа­сом пред­ста­вил себе, как изно­шен­ный орга­низм вось­ми­де­ся­ти­лет­не­го стар­ца сопро­тив­ля­ет­ся про­ник­шим в него злым силам, пред­ста­вил нерав­ную борь­бу, где неиз­беж­но побе­дит силь­ней­ший. Но уже мину­ту спу­стя успо­ко­ил­ся, уте­шив себя, что сон – это все­го лишь сон, да и сами непри­ят­ные виде­ния – реак­ция дяди на предыс­то­рию наше­го рас­сле­до­ва­ния и на непри­выч­ную обста­нов­ку экс­пе­ри­мен­та. Ведь в послед­нее вре­мя имен­но он зани­мал все наши мыс­ли.

Посте­пен­но бесе­да рас­се­я­ла мои стра­хи, и, почув­ство­вав сон­ли­вость, я в свою оче­редь занял место на рас­кла­душ­ке. Дядя же, каза­лось, совер­шен­но не хотел спать и с радо­стью согла­сил­ся поде­жу­рить, хотя ноч­ные кош­ма­ры обо­рва­ли его сон задол­го до того, как истек­ли отве­ден­ные ему два часа. Заснул я мгно­вен­но, но и мои сно­ви­де­ния были тре­вож­ны. Мне сни­лась тем­ни­ца, где я лежал, ощу­щая кос­ми­че­ское, бес­пре­дель­ное оди­но­че­ство и зная, что ото­всю­ду надви­га­ет­ся на меня враж­деб­ная злая сила. Свя­зан­ный, с кля­пом во рту, я слу­шал доно­ся­щи­е­ся изда­ле­ка изде­ва­тель­ские вопли мон­стров, жаж­ду­щих моей кро­ви. Эхо раз­но­си­ло эти страш­ные кри­ки по всей тем­ни­це. Пом­нит­ся, надо мной скло­ня­лось дяди­но лицо, но выра­же­ние его было не столь при­ят­ным, как наяву. Без­успеш­но пыта­ясь осво­бо­дить­ся от пут, я силил­ся закри­чать. Сон ста­но­вил­ся все непри­ят­нее, и я почув­ство­вал облег­че­ние, когда прон­зи­тель­ный вопль, про­ка­тив­шись эхом по дому, разо­рвал око­вы сна и рез­ко вывел меня из забы­тья. И тут под­вал и все нахо­дя­щи­е­ся в нем пред­ме­ты вдруг пред­ста­ли пре­до мной с какой-то пуга­ю­щей отчет­ли­во­стью.

Очнув­шись, я не уви­дел дяди – он сидел за моей спи­ной, перед мои­ми же гла­за­ми были дверь на ули­цу и фраг­мент выхо­дя­щей на север сте­ны с окон­цем и потол­ком. Я видел их гораз­до луч­ше, чем при све­те фос­фо­рес­ци­ру­ю­щих гри­бов и туск­лых улич­ных фона­рей. Нель­зя ска­зать, что­бы осве­ще­ние ста­ло ярче, нет, кни­гу с обыч­ным шриф­том, напри­мер, нель­зя было бы читать. Но появил­ся новый источ­ник све­та, отбра­сы­ва­ю­щий тень от меня и рас­кла­душ­ки; он излу­чал жел­то­ва­тое сия­ние и обла­дал осо­бой про­ни­ка­ю­щей силой, при кото­рой пред­ме­ты обри­со­вы­ва­лись рельеф­ней, чем при обыч­ном осве­ще­нии. Я стал гораз­до зор­че, но два дру­гих орга­на чувств – слух и обо­ня­ние – пере­жи­ва­ли страш­ный шок. В ушах по-преж­не­му сто­ял душе­раз­ди­ра­ю­щий крик, и, кро­ме того, я почти зады­хал­ся от невы­но­си­мо­го гни­лост­но­го запа­ха. Всем сво­им суще­ством ощу­тив непо­нят­ную угро­зу, я почти авто­ма­ти­че­ски спрыг­нул с рас­кла­душ­ки и бро­сил­ся к постав­лен­ным нами перед плес­не­вым пят­ном ору­ди­ям защи­ты. При­зна­юсь, мне страш­но было обер­нуть­ся: к это­му вре­ме­ни я уже осо­знал, что кри­чал дядя, и боял­ся загля­нуть в лицо опас­но­сти, от кото­рой при­дет­ся защи­щать себя и его. Зре­ли­ще пре­взо­шло самые худ­шие ожи­да­ния. Без­гра­нич­ный кос­мос ино­гда посы­ла­ет отдель­ным несчаст­лив­цам кош­мар­ные, инфер­наль­ные виде­ния, но то, что я уви­дел, было ни с чем не срав­ни­мо. Отту­да, где рань­ше сте­ли­лись плес­не­вые гри­бы, вос­хо­ди­ло мерт­вен­но-жел­тое испа­ре­ние; под­ни­ма­ясь вверх, оно пузы­ри­лось и побуль­ки­ва­ло, при­ни­мая напо­ло­ви­ну чело­ве­че­ские, напо­ло­ви­ну зве­ро­по­доб­ные очер­та­ния. Сквозь чудо­вищ­ную тварь про­све­чи­ва­ли печь и дымо­ход. Гово­ря, что видел это суще­ство, я не совсем точен: его фор­мы как бы доду­мы­ва­лись позд­нее в моем созна­нии. Тогда же пере­до мной клу­би­лось толь­ко сла­бо фос­фо­рес­ци­ру­ю­щее обла­ко плес­не­вых испа­ре­нии, оно оку­ты­ва­ло и посте­пен­но пре­вра­ща­ло в омер­зи­тель­ную вяз­кую мас­су того, к кому было при­ко­ва­но мое вни­ма­ние. Этим кем-то был мой дядя, почтен­ный Илай­хью Уиппл, чье потем­нев­шее и рас­плы­ва­ю­ще­е­ся лицо гля­де­ло на меня со злоб­ной пло­то­яд­ной усмеш­кой. Он сви­ре­по тянул­ся ко мне, желая рас­тер­зать, но жут­кие ког­ти, не успе­вая кос­нуть­ся моей одеж­ды, рас­сы­па­лись в прах.

Толь­ко актив­ность спас­ла меня от безу­мия. Я гото­вил­ся к реши­тель­ным дей­стви­ям, и этот настрой ока­зал­ся бес­цен­ным. Мгно­вен­но осо­знав, что клу­бя­ще­е­ся зло не при­над­ле­жит к суб­стан­ции, кото­рую мож­но сокру­шить мате­ри­аль­ны­ми или хими­че­ски­ми сред­ства­ми, и пото­му даже не взгля­нув на огне­мет, неяс­но выри­со­вы­вав­ший­ся сле­ва от меня, я бро­сил­ся к труб­ке Крук­са и напра­вил на бого­хуль­ствен­ное зре­ли­ще мощ­ней­шую дозу ради­а­ции. Раз­да­лось что-то вро­де оглу­ши­тель­но­го всплес­ка, все заво­лок­лось голу­бо­ва­той дым­кой, и жел­тое све­че­ние несколь­ко поблек­ло. Но почти сра­зу же я понял, что цели не достиг: силь­ней­шее радио­ак­тив­ное излу­че­ние не про­из­ве­ло на чудо­вищ­ную суб­стан­цию ника­ко­го эффек­та.

Демо­ни­че­ский спек­такль, напро­тив, лишь наби­рал силу. Новое душе­раз­ди­ра­ю­щее зре­ли­ще исторг­ло из меня дикий вопль и заста­ви­ло бро­сить­ся к неза­пер­той две­ри, веду­щей на ули­цу. Тогда я не думал о том, что за мной в без­мя­теж­ную город­скую тишь могут вырвать­ся адские силы, и уж тем более меня не забо­ти­ло, какое впе­чат­ле­ние я про­из­ве­ду на слу­чай­но­го про­хо­же­го. В голу­бо­ва­то-жел­том осве­ще­нии тело дяди как-то омер­зи­тель­но раз­жи­жа­лось, обре­тая ни на что не похо­жую кон­си­стен­цию, одно­вре­мен­но лицо его пре­тер­пе­ва­ло мно­же­ство совер­шен­но немыс­ли­мых изме­не­ний, кото­рые мог­ли заро­дить­ся раз­ве что в вооб­ра­же­нии безум­ца. За мгно­ве­ние он успел побы­вать дья­во­лом и тол­пой, скле­пом и кар­на­валь­ным шестви­ем. В туск­лом све­те эта сту­де­ни­стая мас­са сме­ня­ла десят­ки, дюжи­ны, сот­ни обли­чий и, ухмы­ля­ясь, опус­ка­лась все ниже к зем­ле, осе­дая вме­сте с таяв­шим, как све­ча, телом. Неко­то­рые из мно­же­ства мель­кав­ших кари­ка­тур­ных виде­ний ниче­го и нико­го не напо­ми­на­ли, дру­гие были зна­ко­мы. Я узнал лица Хэр­ри­сов, муж­чин и жен­щин, взрос­лых и детей, но одно­вре­мен­но видел и дру­гие лица – ста­рые и моло­дые, гру­бые и утон­чен­ные, зна­ко­мые и незна­ко­мые. На секун­ду мельк­ну­ла пло­хая копия с мини­а­тю­ры несчаст­ной Роби Хэр­рис, кото­рую я видел в Худо­же­ствен­ном музее, затем мне пока­за­лось, что я узнал лицо кост­ля­вой Мер­си Декс­тер, запом­нив­ше­е­ся мне во вре­мя посе­ще­ния дома Кэр­ринг­то­на Хэр­ри­са, где висел ев порт­рет. Все это про­из­во­ди­ло кош­мар­ное впе­чат­ле­ние, и я сто­ял, застыв на месте, про­во­жая взгля­дом послед­нее, сло­жив­ше­е­ся из черт слу­ги и мла­ден­ца, виде­ние, мельк­нув­шее уже на уровне заплес­не­ве­ло­го пола, где рас­тек­лась саль­ная зеле­ная лужи­ца. Мне пока­за­лось, что в этот послед­ний момент раз­роз­нен­ные чер­ты ужас­ной мас­ки ярост­но боро­лись друг с дру­гом, пыта­ясь слить­ся в доро­гой мне образ доб­ро­го дядюш­ки. Мне при­ят­но вспом­нить, что на мгно­ве­ние его доб­рое лицо воз­об­ла­да­ло над хао­сом и он даже попы­тал­ся послать мне послед­ний при­вет. Кажет­ся, я тоже сумел выда­вить из све­ден­но­го судо­ро­гой гор­ла сло­ва про­ща­ния, а потом бро­сил­ся на ули­цу, куда за мной на мок­рый от дождя тро­туар устре­ми­лась тон­кая саль­ная струй­ка.

Осталь­ная часть ужас­ной ночи про­шла как в тумане. Ули­ца под дождем была пустын­на. Мне не при­шло в голо­ву обра­тить­ся к кому-нибудь за помо­щью, – что я мог рас­ска­зать? Я бес­цель­но брел куда-то к югу вдоль Кол­ледж-Хилл и Город­ской биб­лио­те­ки, а затем, мино­вав Хоп­кинс-стрит, пере­шел мост, ока­зав­шись в дело­вой части горо­да где высо­кие зда­ния – сим­вол совре­мен­но­го мате­ри­аль­но­го мира, – каза­лось, обе­ре­га­ли меня от ста­ро­дав­не­го фан­та­сти­че­ско­го бытия. Затем забрез­жив­ший на восто­ке серо­ва­тый рас­свет осве­тил древ­ний холм с его почтен­ны­ми скло­на­ми, как бы при­зы­вая меня вер­нуть­ся и завер­шить нача­тое. Я пошел – мок­рый, без шля­пы на голо­ве, почти ниче­го не сооб­ра­жая, и ран­ним утром уже сто­ял у той зло­ве­щей две­ри на Бени­фит-стрит, кото­рую оста­вил рас­пах­ну­той. Она и теперь – на гла­зах у ран­них про­хо­жих, с кото­ры­ми я не осме­ли­вал­ся заго­во­рить, – сто­я­ла таин­ствен­но при­от­кры­той, как бы при­гла­шая вой­ти. Саль­ная лужа исчез­ла, впи­тав­шись в нозд­ре­ва­тую поверх­ность пола. Перед печ­кой на пле­сен­ном наро­сте не было даже сле­дов огром­ной скор­чен­ной фигу­ры. Я сто­ял и смот­рел на рас­кла­душ­ку, сту­лья, инстру­мен­ты, забы­тую мной шля­пу, на соло­мен­ный голов­ной убор дядюш­ки. Мыс­ли мои все еще пута­лись, и я не мог бы с точ­но­стью ска­зать, что мне при­сни­лось, а что про­изо­шло на самом деле. Но вско­ре память моя про­яс­ни­лась, и тут я нако­нец осо­знал, сви­де­те­лем како­го кош­ма­ра мне слу­чи­лось быть. При­сев, я стал сооб­ра­жать, насколь­ко поз­во­ля­ло состо­я­ние, что же все-таки про­изо­шло и как совла­дать со всем этим ужа­сом, если он дей­стви­тель­но имел место. Оче­вид­но, что явив­ша­я­ся мне суб­стан­ция была не мате­ри­аль­на, не обла­да­ла она так­же и эфир­ны­ми свой­ства­ми, впро­чем, и каки­ми-либо ины­ми, извест­ны­ми чело­ве­ку. Не пред­став­ля­ла ли она в таком слу­чае некую неве­до­мую эма­на­цию, выде­ля­е­мую вам­пи­ра­ми и таив­шу­ю­ся, соглас­но эксе­тер­ским леген­дам, на неко­то­рых пого­стах. Решив, что отыс­кал ключ к тайне, я вновь стал раз­гля­ды­вать то место у печ­ки, где обре­та­лись стран­ной фор­мы плес­не­вые гри­бы. Через десять минут у меня созре­ло реше­ние, и, надев шля­пу, я поспе­шил домой. Там я при­нял ван­ну, позав­тра­кал и попро­сил по теле­фо­ну доста­вить зав­тра утром к забро­шен­но­му дому на Бени­фит-стрит мотыгу, лопа­ту, про­ти­во­газ и шесть опле­тен­ных буты­лей с сер­ной кис­ло­той. Затем я поста­рал­ся заснуть, но сон не шел, так что остав­ше­е­ся вре­мя я про­вел в чте­нии и, что­бы как-то снять напря­же­ние, сочи­нял бес­смыс­лен­ные сти­хи.

На сле­ду­ю­щий день в один­на­дцать часов утра я уже копал зем­лю. День выдал­ся сол­неч­ный, и это взбод­ри­ло меня. Я по-преж­не­му был в оди­но­че­стве: при одной толь­ко мыс­ли поде­лить­ся с кем-нибудь пере­жи­тым меня охва­ты­вал страх еще боль­ший, чем перед самой встре­чей с зага­доч­ным злом.

Толь­ко необ­хо­ди­мость заста­ви­ла меня поз­же рас­ска­зать все Хэр­ри­су, да и то я пере­си­лил себя лишь пото­му, что он слы­шал ста­рые леген­ды и был хоть в какой-то сте­пе­ни рас­по­ло­жен пове­рить мне. Пере­во­ра­чи­вая пла­сты воню­чей чер­ной поч­вы, я рас­се­кал лопа­той белые гри­бы и, видя, как из них сочит­ся густая, жел­тая, похо­жая на гной жид­кость, тре­пе­тал от мыс­ли, что мне при­дет­ся уви­деть. Чело­ве­ку не сле­ду­ет знать неко­то­рые сек­ре­ты зем­ли, и тот, с кото­рым я сопри­кос­нул­ся, при­над­ле­жал, несо­мнен­но, к тако­вым.

Руки мои тряс­лись, но я неуклон­но про­дви­гал­ся к цели и вско­ре сто­ял уже в глу­бо­кой яме око­ло шести футов шири­ной. Непри­ят­ный запах все воз­рас­тал, и ля не сомне­вал­ся, что вот-вот вступ­лю в кон­такт с дья­воль­ской тва­рью, захва­тив­шей дом пол­то­ра века назад. Я не знал, в каком она пред­ста­нет обли­чье, како­ва ее фор­ма, суб­стан­ция, какой объ­ем она набра­ла за те годы, что похи­ща­ла у людей жиз­нен­ную силу. Про­шло изряд­но вре­ме­ни, преж­де чем я выбрал­ся из ямы, утрам­бо­вал края и рас­ста­вил по двум сто­ро­нам огром­ные буты­ли с сер­ной кис­ло­той, что­бы в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти неза­мед­ли­тель­но вылить их содер­жи­мое в зия­ю­щее отвер­стие. После это­го я отки­ды­вал грунт толь­ко на две дру­гие сто­ро­ны, рабо­тая мед­лен­но и в про­ти­во­га­зе: запах ста­но­вил­ся все непе­ре­но­си­мее. Созна­ние бли­зо­сти к тая­ще­му­ся подо мной неве­до­мо­му мон­стру почти лиша­ло меня рас­суд­ка.

Вне­зап­но лопа­та вошла во что-то более мяг­кое, чем зем­ля. Я задро­жал от стра­ха и хотел было выбрать­ся из ямы, кото­рая к тому вре­ме­ни ста­ла мне по шею, но затем, собрав остат­ки муже­ства, начал осто­рож­но, све­тя себе элек­три­че­ским фона­ри­ком, соскре­бать лопа­той верх­ний слой зем­ли. То, что откры­лось моим гла­зам, напо­ми­на­ло про­тух­ший полу­про­зрач­ный сту­день, туск­ло поблес­ки­вав­ший на све­ту. Про­дол­жая счи­щать зем­лю с желе­об­раз­ной мас­сы, я посте­пен­но дошел до того места, где она закруг­ля­лась, и понял, что непо­нят­ная суб­стан­ция име­ет фор­му. Очи­щен­ная мною часть дуго­об­раз­но высту­па­ла мас­сив­ной беле­сой тру­бой, рас­ши­рен­ной на неров­ном изги­бе до двух футов в диа­мет­ре. Я еще немно­го поскреб лопа­той сту­де­ни­стую поверх­ность и… Не пом­ню, как я очу­тил­ся навер­ху, спа­са­ясь от гнус­ной тва­ри, пом­ню толь­ко беше­ную тороп­ли­вость, с какой опро­ки­ды­вал одну за дру­гой тяже­лые буты­ли, выли­вая их едкое содер­жи­мое в зия­ю­щую клад­би­щен­скую без­дну с чудо­вищ­ным мон­стром, чье гигант­ское пле­чо я толь­ко что видел.

Вряд ли мне суж­де­но когда-либо забыть осле­пи­тель­ный зеле­но­ва­то­жел­тый вихрь, взмет­нув­ший­ся из пота­ен­ных глу­бин, зали­тых разъ­еда­ю­щим пото­ком кис­ло­ты. Живу­щие на бли­жай­ших скло­нах люди дол­го вспо­ми­на­ли потом этот, как они гово­ри­ли, жел­тый день, когда от яко­бы фаб­рич­ных отхо­дов, сбро­шен­ных в реку Про­ви­денс, под­ни­ма­лись ядо­ви­тые испа­ре­ния. Если бы они зна­ли всю под­но­гот­ную! По их сло­вам, страш­ный рев, сотряс­ший окру­гу, раз­дал­ся из-за раз­ры­ва водо­про­вод­ной тру­бы или непо­ла­док в газо­вой маги­стра­ли. Насчет это­го я тоже мог бы вне­сти ясность. Рев и вправ­ду был оглу­ши­тель­ный, едва выно­си­мый. Опо­рож­нив чет­вер­тую бутыль, я поте­рял созна­ние – ядо­ви­тые пары про­ник­ли-таки под про­ти­во­газ, а когда при­шел в себя, все уже было поза­ди.

Послед­ние две буты­ли, выли­тые мною после обмо­ро­ка, ника­ко­го ново­го эффек­та не дали, и, почув­ство­вав, что с опас­но­стью покон­че­но, я стал зары­вать яму. Толь­ко после полу­но­чи зем­ля в под­ва­ле сров­ня­лась, теперь уже рабо­тать было не страш­но – здесь все изме­ни­лось. Воз­дух боль­ше не отда­вал гни­лью, стран­ные гри­бы смор­щи­лись и рас­па­лись, пре­вра­тив­шись в без­обид­ную серую тру­ху, при­сы­пав­шую, как пеп­лом, под­валь­ный пол. Навсе­гда канул в небы­тие один из самых чудо­вищ­ных мон­стров, когда-либо тер­ро­ри­зи­ро­вав­ших зем­лю, и если есть ад, эта тварь несо­мнен­но там. А я, бро­сив поверх засы­пан­ной ямы послед­нюю лопа­ту зем­ли, смог нако­нец запла­кать. Это были пер­вые сле­зы, про­ли­тые мною по неза­бвен­но­му дядюш­ке. Пер­вые – из мно­гих.

На сле­ду­ю­щий год во взбе­га­ю­щем на холм саду вокруг забро­шен­но­го особ­ня­ка не рос­ли уже ни блек­лая тра­ва, ни стран­но­го вида сор­ня­ки, и вот тогда-то Кэр­ринг­тон Хэр­рис с лег­ким серд­цем едал дом жиль­цам. У дома по-преж­не­му таин­ствен­ный вид, но теперь это толь­ко при­да­ет ему осо­бую пре­лесть. И мне, пра­во, будет жаль, если его сне­сут и постро­ят на этом месте галан­те­рей­ную лав­ку или гости­ни­цу. Преж­де голые дере­вья, окру­жав­шие дом, вдруг зазе­ле­не­ли и неожи­дан­но при­нес­ли пло­ды – неболь­шие и очень вкус­ные ябло­ки. А в про­шлом году на их шиш­ко­ва­тых сучьях пти­цы сви­ли свои пер­вые гнез­да.