Говард Филлипс Лавкрафт

ГРЕЗЫ В ВЕДЬМОВСКОМ ДОМЕ

(The Dreams in the Witch House)
Напи­са­но в 1932 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Л. Воло­дар­ской

////

Уол­тер Гил­ман был не в силах разо­брать­ся, то ли гре­зы ввер­га­ют его в лихо­рад­ку, то ли лихо­рад­ка наве­ва­ет ему гре­зы. Во всем пря­тал­ся тяже­лый болез­нен­ный ужас древ­не­го горо­да и заплес­не­ве­лой ман­сар­ды под дву­скат­ной кры­шей, где он писал, читал и сра­жал­ся с циф­ра­ми и фор­му­ла­ми, если не метал­ся в жару на узкой желез­ной кро­ва­ти. Его слух стал необык­но­вен­но и почти невы­но­си­мо чув­стви­тель­ным, и он уже дав­но оста­но­вил деше­вые часы на камине, ибо их тика­нье дей­ство­ва­ло ему на нер­вы, слов­но артил­ле­рий­ская кано­на­да. По ночам, сто­и­ло немно­го пошу­меть погру­жен­но­му во тьму горо­ду, заво­зить­ся злым кры­сам в изъ­еден­ном чер­вя­ми под­ва­ле или заскри­петь неви­ди­мой бал­ке в ста­ром доме, и ему уже каза­лось, что вокруг гро­хо­чет ад. Во тьме все­гда мно­го неожи­дан­ных зву­ков — и все же ино­гда ему не уда­ва­лось убе­речь­ся от стра­ха, если объ­яс­ни­мый шум, кото­рый он слы­шал, не засло­нял и не заглу­шал более сла­бые зву­ки, кото­рые таи­лись в нем.

Он жил в неиз­мен­ном, ове­ян­ном пре­да­ни­я­ми горо­де Арк­хе­ме с его дву­скат­ны­ми кры­ша­ми, кото­рые кача­ют­ся и осе­да­ют над чер­да­ка­ми, где в дав­ние тем­ные коло­ни­аль­ные вре­ме­на ведь­мы пря­та­лись от коро­лев­ских слуг. Не было в горо­де места, более погру­жен­но­го в мрач­ное про­шлое, чем чер­дач­ная ком­на­та, в кото­рой он нахо­дил­ся, — ибо как раз в этом доме и в этой самой ком­на­те жила ста­рая Кезия Мей­сон, чье исчез­но­ве­ние в послед­нюю мину­ту из салем­ской тюрь­мы никто не мог объ­яс­нить. Это слу­чи­лось в 1692 году — страж­ник поме­шал­ся и дол­го бол­тал потом о бело­зу­бом, окры­том шер­стью суще­стве, выско­чив­шем из камор­ки Кезии, и даже Кот­тон Мэзер не понял, что озна­ча­ют ова­лы и углы, начер­чен­ные на камен­ных сте­нах чем-то крас­ным.

Навер­ное, Гил­ма­ну не сто­и­ло так мно­го учить­ся. После­ев­кли­до­во исчис­ле­ние и кан­то­вая физи­ка могут све­сти с ума кого угод­но; и если к тому же соче­тать их с фольк­ло­ром и пытать­ся про­ник­нуть в глу­би­ны мно­го­мер­ной реаль­но­сти, на кото­рые наме­ка­ет нечисть из страш­ных ска­зок и рос­сказ­ней у камель­ка, то неле­по наде­ять­ся, что не ска­жет­ся умствен­ное напря­же­ние. Гил­ман при­е­хал из Гавер­хил­ла, но, лишь начав учить­ся в Арк­хем­ском уни­вер­си­те­те, он начал соеди­нять свою мате­ма­ти­ку с фан­та­сти­че­ски­ми пре­да­ни­я­ми о дав­нем кол­дов­стве. Что-то, витав­шее в воз­ду­хе ста­рин­но­го горо­да, посте­пен­но ска­за­лось на вооб­ра­же­нии юно­ши. Про­фес­со­ра в Мис­ка­то­ни­ке настой­чи­во сове­то­ва­ли ему не пере­на­пря­гать­ся и сами несколь­ко сокра­ти­ли его курс. Более того, они пере­ста­ли кон­суль­ти­ро­вать его по пово­ду сомни­тель­ных ста­рых книг и запрет­ных руко­пи­сей, хра­нив­ших­ся под зам­ком в под­ва­ле уни­вер­си­тет­ской биб­лио­те­ки. Одна­ко все эти предо­сто­рож­но­сти были пред­при­ня­ты слиш­ком позд­но, так что Гил­ман успел кое- что про­чи­тать в ужас­ном «Necronomicon» Абду­лы Алхаз­ре­да, фраг­мен­тар­ной «Кни­ге Эйбо­на» и запре­щен­ной кни­ге «Unassprechlichen Kulten» фон Юнц­та, соот­но­сив­ше­е­ся с его тео­ре­ти­че­ской фор­му­ли­ров­кой свойств кос­мо­са и свя­зи извест­ных и неиз­вест­ных про­странств.

Для него не оста­лось неве­до­мым, что его ком­на­та нахо­дит­ся в ста­ром ведь­мов­ском доме — соб­ствен­но, поэто­му он снял ее. В архи­вах граф­ства Эссекс мож­но было мно­го про­чи­тать о суде над Кези­ей Мей­сон, и то, в чем она под пыт­кой при­зна­лась судьям Ойе­ру и Тер­ми­не­ру, захва­ти­ло Гил­ма­на цели­ком. Судье Гатор­ну она рас­ска­за­ла о лини­ях и зиг­за­гах, кото­рые могут идти даль­ше пре­де­лов извест­но­го нам про­стран­ства, не забыв сооб­щить, что эти линии и зиг­за­ги часто исполь­зо­ва­лись на опре­де­лен­ных пол­ноч­ных собра­ни­ях в тем­ной долине из бело­го кам­ня воз­ле горы Мидоу и на необи­та­е­мом ост­ров­ке посре­ди реки. Рас­ска­за­ла она и о Чер­ном чело­ве­ке, и о сво­ей клят­ве, и о сво­ем тай­ном име­ни Наав. Потом она нари­со­ва­ла эти зна­ки на стене сво­е­го узи­ли­ща и исчез­ла.

Гил­ман верил во все, свя­зан­ное с Кези­ей, и ощу­тил стран­ное вол­не­ние, когда узнал, что ее дом все еще цел, несмот­ря на про­шед­шие две­сти трид­цать пять лет. А услы­шав в Арк­хе­ме при­глу­шен­ные раз­го­во­ры о посто­ян­ном появ­ле­нии Кезии в ста­ром доме и на узких улоч­ках, о стран­ных отпе­чат­ках чело­ве­че­ских зубов, остав­лен­ных на телах спя­щих, о дет­ских кри­ках нака­нуне Валь­пур­ги­е­вой ночи и Дня Всех Свя­тых, о вони, шед­шей из ман­сар­ды в ста­ром доме сра­зу после этих дат, о малень­ком пуши­стом суще­стве с ост­ры­ми зуба­ми, кото­рое бро­ди­ло по раз­ру­ша­ю­ще­му­ся дому и по город­ским ули­цам и с любо­пыт­ством обню­хи­ва­ло людей в тем­ные часы перед рас­све­том, он поста­но­вил любой ценой запо­лу­чить себе жилье в ее доме. Снять ком­на­ту не соста­ви­ло тру­да, ибо никто не хотел в ней жить, тем более за неё пла­тить, поэто­му запро­шен­ная сум­ма была совсем неболь­шой. Гил­ман и сам не мог бы ска­зать, что хотел най­ти там, но он твер­до знал, что хотел жить в доме, где в силу каких-то более или менее неожи­дан­ных обсто­я­тельств обыч­ная ста­ру­ха из сем­на­дца­то­го сто­ле­тия полу­чи­ла доступ в такие мате­ма­ти­че­ские глу­би­ны, кото­рые оста­лись недо­ступ­ны­ми даже План­ку, Гей­зен­бер­гу, Эйн­штей­ну и де Зит­те­ру.

Он обсле­до­вал все дере­вян­ные и ошту­ка­ту­рен­ные поверх­но­сти, не закры­тые обо­я­ми, в поис­ках тай­ных рисун­ков и через неде­лю твер­до уста­но­вил, что Кезия зани­ма­лась кол­дов­ством в восточ­ной ком­на­те на чер­да­ке. С само­го нача­ла эта ком­на­та была сво­бод­ной — в ней никто не хотел жить, — одна­ко поляк-вла­де­лец сдал ее не очень охот­но. Тем не менее с Гил­ма­ном ров­ным сче­том ниче­го не про­ис­хо­ди­ло, пока не слу­чи­лась лихо­рад­ка. И при­зрак Кезии не бро­дил по тем­ным кори­до­рам и ком­на­там, и покры­тое шер­стью суще­ство не зале­за­ло на мрач­ный чер­дак обню­хи­вать его, и запи­си закли­на­ний оста­ва­лись все таки­ми же недо­сти­жи­мы­ми. Ино­гда Гил­ман отправ­лял­ся на про­гул­ку по лаби­рин­ту немо­ще­ных воню­чих уло­чек с жут­ко­ва­ты­ми небе­ле­ны­ми дома­ми неве­до­мых вре­мен, кото­рые кача­лись, скри­пе­ли и насмеш­ли­во под­ми­ги­ва­ли ему сво­и­ми узки­ми решет­ча­ты­ми окош­ка­ми. Ему было извест­но, что когда-то в них про­ис­хо­ди­ли стран­ные вещи, и теперь каза­лось, когда он гля­дел на фаса­ды, что не все из страш­но­го про­шло­го оста­лось поза­ди — во вся­ком слу­чае, в самых узких, самых тем­ных, самых неле­пых зако­ул­ках. Два раза Гил­ман доби­рал­ся до зло­ве­ще­го ост­ро­ва на реке и зари­со­вы­вал стран­ное рас­по­ло­же­ние постав­лен­ных ряда­ми и покрыв­ших­ся мхом серых кам­ней, про­ис­хож­де­ние кото­рых было зага­доч­ным и исто­ри­че­ски неопре­де­ли­мым.

Ком­на­та Гил­ма­на была про­стор­ной и доволь­но стран­ной фор­мы; север­ная сте­на рас­по­ла­га­лась под ост­рым углом к восточ­ной стене, так что ком­на­та пред­став­ля­ла собой сре­зан­ный с одной сто­ро­ны пря­мо­уголь­ник, и пото­лок плав­но накло­нял­ся в том же направ­ле­нии. Труд­но было не заме­тить здесь кры­си­ную нору и сле­ды, остав­лен­ные дру­ги­ми посто­яль­ца­ми, одна­ко ника­ко­го досту­па — или наме­ка на когда-то суще­ство­вав­ший доступ — в про­стран­ство меж­ду косо постав­лен­ной сте­ной и нор­маль­ной внеш­ней сте­ной на север­ной сто­роне замет­но не было, хотя, если смот­реть извне, то было вид­но, где рас­по­ла­га­лось зако­ло­чен­ное в ста­ро­дав­ние вре­ме­на окно. Нель­зя было добрать­ся и до чер­да­ка навер­ху со ско­шен­ным полом. Когда Гил­ман под­нял­ся по лест­ни­це на доступ­ную часть чер­да­ка, всю в пау­тине, он обна­ру­жил там сле­ды быв­ше­го двер­но­го про­ема, накреп­ко заби­то­го дос­ка­ми, для надеж­но­сти зако­ло­чен­ны­ми боль­ши­ми дере­вян­ны­ми гвоз­дя­ми, каки­ми поль­зо­ва­лись в коло­ни­аль­ную эпо­ху. Ника­ки­ми уго­во­ра­ми не уда­лось добить­ся от бес­страст­но­го хозя­и­на раз­ре­ше­ния осмот­реть недо­ступ­ные углы.

С тече­ни­ем вре­ме­ни Гил­ман сосре­до­то­чил все свое вни­ма­ние на ско­шен­ной стене и пока­том потол­ке, ибо он начал поне­мно­гу раз­би­рать­ся в стран­ных углах, имев­ших опре­де­лен­ное мате­ма­ти­че­ское зна­че­ние, как буд­то пред­ла­гав­шее ключ к реше­нию загад­ки. У ста­ру­хи Кезии, пола­гал Гил­ман, име­лись все осно­ва­ния жить в ком­на­те стран­ной пла­ни­ров­ки, ведь как раз через какие-то здеш­ние углы она, насколь­ко извест­но, поки­ну­ла пре­де­лы извест­но­го нам мира. Посте­пен­но его инте­рес к доступ­ным про­стран­ствам пере­шел на недо­ступ­ные за ско­шен­ной сте­ной и наклон­ным потол­ком, ибо ста­ло оче­вид­но, что они име­ют непо­сред­ствен­ное отно­ше­ние к его ком­на­те.

Лихо­рад­ка и бред нача­лись в фев­ра­ле. Оче­вид­но, какое-то вре­мя стран­ные углы в ком­на­те Гил­ма­на ока­зы­ва­ли на него почти гип­но­ти­че­ское дей­ствие, и с при­бли­же­ни­ем суро­вой зимы он стал, как сам заме­тил, все более напря­жен­но вгля­ды­вать­ся в угол, где наклон­ный пото­лок встре­чал­ся с ниж­ним кра­ем ско­шен­ной сте­ны. При­мер­но в этот пери­од его нача­ла все­рьез бес­по­ко­ить невоз­мож­ность скон­цен­три­ро­вать­ся на уни­вер­си­тет­ских заня­ти­ях, тем более что не за гора­ми были экза­ме­ны. Одна­ко не в мень­шей сте­пе­ни его мучил и обост­рив­ший­ся слух. Его жизнь сопро­вож­да­лась посто­ян­ной и почти нестер­пи­мой зву­ко­вой како­фо­ни­ей, в кото­рой он с ужа­сом раз­ли­чал дру­гие зву­ки воз­мож­но, из запре­дель­ной жиз­ни, — тре­пе­тав­шие на гра­ни слы­ши­мо­сти. Из реаль­ных шумов боль­ше все­го ему доса­жда­ло кры­си­ное шур­ша­ние за древни­ми пере­го­род­ка­ми. Ино­гда цара­па­нье про­из­во­ди­ло впе­чат­ле­ние не осто­рож­но­го, а, наобо­рот, наро­чи­то­го дей­ствия. Когда шур­ша­ние доно­си­лось из-за ско­шен­ной север­ной сте­ны, то соеди­ня­лось с сухим трес­ком, а когда с чер­да­ка, то Гил­ман весь сжи­мал­ся, слов­но в ожи­да­нии кош­ма­ра, кото­рый лишь ждал сво­е­го часа, что­бы погло­тить его цели­ком.

В сво­их бре­до­вых гре­зах Гил­ман пере­хо­дил чер­ту блед­ной реаль­но­сти и чув­ство­вал, что рано или позд­но его заня­тия мате­ма­ти­кой и фольк­ло­ром долж­ны дать какой-то резуль­тат. Слиш­ком мно­го он думал о про­сто­рах, лежа­щих за пре­де­ла­ми извест­но­го нам трех­мер­но­го мира, о кото­рых узнал из сво­их заня­тий, и о том, что, воз­мож­но, ста­ру­ха Кезия Мей­сон — ведо­мая поту­сто­рон­ней силой — отыс­ка­ла дверь в эти про­сто­ры. Пожел­тев­шие офи­ци­аль­ные запи­си ее при­зна­ний и речей ее обви­ни­те­лей хра­ни­ли инфор­ма­цию о вещах, недо­ступ­ных обыч­ным людям, — а опи­са­ния юрко­го малень­ко­го суще­ства, покры­то­го шер­стью и как-то свя­зан­но­го с ней, несмот­ря на неко­то­рые немыс­ли­мые подроб­но­сти, и вовсе были пре­дель­но нату­ра­ли­стич­ны.

Это суще­ство, раз­ме­ра­ми с боль­шую кры­су и про­зван­ное город­ски­ми ост­ро­ум­ца­ми Бурым Джен­ки­ном, по-види­мо­му, было пло­дом слу­чив­ше­го­ся в 1692 году все­об­ще­го поме­ша­тель­ства, пото­му что не мень­ше один­на­дца­ти чело­век сооб­щи­ли тогда о том, что виде­ли его. Поз­же такое тоже слу­ча­лось, и так назы­ва­е­мые оче­вид­цы не ску­пи­лись на про­ти­во­ре­чи­вую и сби­ва­ю­щую с тол­ку инфор­ма­цию. Они утвер­жда­ли, что у суще­ства длин­ная шерсть и по виду он, как кры­са, но лицо у него, с ост­ры­ми зуба­ми и боро­дой, напо­ми­на­ет чело­ве­че­ское, так же, как малень­кие лап­ки напо­ми­на­ют чело­ве­че­ские руч­ки. Оно носи­ло посла­ния от ста­ру­хи Кезии к дья­во­лу и обрат­но, и было вскорм­ле­но ведь­мов­ской кро­вью, кото­рую пило по- вам­пир­ски. Гово­ри­ло оно, мерз­ко хихи­кая, но зато на всех зем­ных язы­ках. Из всех немыс­ли­мых чудо­вищ, являв­ших­ся Гил­ма­ну в его гре­зах, ни одно не напол­ня­ло его таким ужа­сом и отвра­ще­ни­ем, как этот бого­про­тив­ный кро­шеч­ный гибрид, чей облик в посе­щав­ших Гил­ма­на бре­до­вых виде­ни­ях был в тыся­чу раз кош­мар­нее, чем все, извест­ное юно­ше из древ­них книг и совре­мен­ных слу­хов.

В сво­их гре­зах Гил­ман уно­сил­ся в бес­пре­дель­ные про­сто­ры стран­но рас­цве­чен­но­го сумра­ка и несо­от­но­си­мых бес­по­ря­доч­ных зву­ков; в те про­сто­ры, чью мате­ри­аль­ную осно­ву и гра­ви­та­ци­он­ные осо­бен­но­сти, не гово­ря уж об их соот­но­ше­нии с его соб­ствен­ной пер­со­ной, он был не в силах объ­яс­нить. Гил­ман не ходил там и не караб­кал­ся вверх, не летал и не пла­вал, не пол­зал на чет­ве­рень­ках и не пол­зал, как чер­вяк, и все же у него посто­ян­но было ощу­ще­ние, что его дви­же­ние одно­вре­мен­но сво­бод­ное и несво­бод­ное. О сво­ем обли­ке он не мог судить объ­ек­тив­но, ибо его руки, ноги, торс были как бы отре­за­ны стран­ны­ми осо­бен­но­стя­ми тамош­ней пер­спек­ти­вы, одна­ко он чув­ство­вал, что его физи­че­ское тело, руки-ноги чудес­ным обра­зом изме­ня­лись — но не без опре­де­лен­ной, хотя и гро­теск­ной, похо­же­сти на нор­маль­ные про­пор­ции.

Посе­ща­е­мые Гил­ма­ном про­сто­ры ни в коем слу­чае нель­зя было назвать пусты­ми, наобо­рот, в них было тес­но, их напол­ня­ло нечто с нево­об­ра­зи­мой рас­крас­кой и с непо­нят­ны­ми угла­ми, орга­ни­че­ско­го и неор­га­ни­че­ско­го про­ис­хож­де­ния. Неко­то­рые из орга­ни­че­ских объ­ек­тов буди­ли в нем неяс­ные вос­по­ми­на­ния, хотя он не мог бы ясно сфор­му­ли­ро­вать, что ему виде­лось в их паро­дий­ных очер­та­ни­ях. Позд­нее Гил­ман научил­ся раз­ли­чать раз­ные кате­го­рии орга­ни­че­ских объ­ек­тов, каж­дая из кото­рых как буд­то име­ла соб­ствен­ные и совер­шен­но отлич­ные от дру­гих линию пове­де­ния и базо­вую моти­ва­цию. Из этих кате­го­рий одна пока­за­лась ему состо­я­щей из объ­ек­тов немнож­ко менее ало­гич­ных и бес­по­ря­доч­ных в сво­ем дви­же­нии, чем объ­ек­ты дру­гих кате­го­рий.

Все — орга­ни­че­ско­го и неор­га­ни­че­ско­го про­ис­хож­де­ния — объ­ек­ты были недо­ступ­ны опи­са­нию и даже пони­ма­нию. Ино­гда Гил­ман срав­ни­вал неор­га­ни­че­ские пред­ме­ты с приз­ма­ми, лаби­рин­та­ми, созвез­ди­я­ми кубов и плос­ко­стей и цик­ло­пи­че­ски­ми зда­ни­я­ми, а орга­ни­че­ские пора­жа­ли его вооб­ра­же­ние как собра­ния пузы­рей, ось­ми­но­гов, соро­ко­но­жек, живых индий­ских идо­лов и замыс­ло­ва­тых ара­бе­сок, ожив­лен­ных в виде змей. Все, что он видел, было невы­ра­зи­мо кош­мар­ным и угро­жа­ю­щим; и когда одно из этих собра­ний существ сво­им дви­же­ни­ем под­твер­жда­ло, что заме­ти­ло чужа­ка, его охва­ты­вал ни с чем не срав­ни­мый ужас, от кото­ро­го он про­сы­пал­ся. Объ­яс­нить, как эти орга­ни­че­ские соеди­не­ния пере­дви­га­лись, Гил­ман не мог, как не мог объ­яс­нить и свои пере­дви­же­ния. Со вре­ме­нем он узнал еще одну тай­ну — неко­то­рые объ­ек­ты неожи­дан­но появ­ля­лись из пусто­го про­стран­ства и так же неожи­дан­но исче­за­ли в нем. Сто­яв­шие в том про­стран­стве визг, крик, рев не под­да­ва­лись ана­ли­зу, так что было невоз­мож­но опре­де­лить ни высо­ту зву­ков, ни их тембр, ни ритм, одна­ко изме­не­ния в них про­ис­хо­ди­ли как буд­то одно­вре­мен­но с едва замет­ны­ми изме­не­ни­я­ми в орга­ни­че­ских и неор­га­ни­че­ских объ­ек­тах. Гил­ма­на мучил посто­ян­ный страх, что шум может достиг­нуть невы­но­си­мо­го для чело­ве­че­ско­го уха уров­ня интен­сив­но­сти.

Одна­ко не в этих чуж­дых чело­ве­ку вих­рях Гил­ман заме­тил Буро­го Джен­ки­на. Это отвра­ти­тель­ное малень­кое чудо­ви­ще при­бе­ре­га­лось для более ярких и впе­чат­ля­ю­щих грез, в кото­рые он погру­жал­ся, преж­де чем окон­ча­тель­но заснуть. Гил­ман лежал в тем­но­те, ста­ра­ясь не спать до тех пор, пока ста­рин­ная ком­на­та не осве­ща­лась сла­бы­ми луча­ми и в фио­ле­то­вом тумане не схо­ди­лись мно­го­уголь­ные плос­ко­сти, ковар­но захва­ты­вав­шие его мозг. Кош­мар­ное суще­ство выска­ки­ва­ло из кры­си­ной норы в углу и по про­ги­ба­ю­ще­му­ся полу из широ­ких досок топа­ло к кро­ва­ти с выра­же­ни­ем злоб­но­го ожи­да­ния на боро­да­том чело­ве­че­ском личи­ке; но, к сча­стью, тая­ло в воз­ду­хе, преж­де чем успе­ва­ло обню­хать Гил­ма­на. У Буро­го Джен­ки­на были дья­воль­ски длин­ные ост­рые соба­чьи клы­ки. Каж­дый день Гил­ман ста­ра­тель­но заде­лы­вал дыру, и каж­дую ночь закон­ные оби­та­те­ли дома осво­бож­да­ли ее, чего бы это им ни сто­и­ло. Одна­жды он заста­вил хозя­и­на обить ее желе­зом, но ночью кры­сы про­грыз­ли новую дыру, выпих­нув или при­та­щив в ком­на­ту совсем кро­шеч­ный кусо­чек кости.

Гил­ман не рас­ска­зал о сво­ей лихо­рад­ке вра­чу, ибо знал, что не суме­ет сдать экза­ме­ны, если ему при­дет­ся пере­се­лить­ся в лаза­рет, когда каж­дый час на сче­ту. В ито­ге он про­ва­лил мате­ма­ти­ку и общую пси­хо­ло­гию, одна­ко у него еще оста­ва­лась надеж­да рас­счи­тать­ся с хво­ста­ми до кон­ца семест­ра.

В мар­те в его гре­зы вторг­ся новый эле­мент, и к кош­ма­ру в виде Буро­го Джен­ки­на при­со­еди­ни­лось неяс­ное пят­но, кото­рое рос­ло и рос­ло, все боль­ше ста­но­вясь похо­жим на сог­бен­ную ста­ру­ху. Это рас­стро­и­ло Гил­ма­на боль­ше, чем он мог бы пред­по­ло­жить, одна­ко, поду­мав, он решил, что это древ­няя кар­га, кото­рую он пару раз встре­чал на тем­ных ули­цах воз­ле забро­шен­но­го при­ча­ла. Ее злоб­ный, насмеш­ли­вый и ничем не моти­ви­ро­ван­ный при­сталь­ный взгляд бро­сал его в дрожь осо­бен­но в пер­вый раз, когда огром­ная кры­са, выско­чив­шая из сосед­ней ули­цы, поче­му-то наве­ла его на мысль о Буром Джен­кине. «А теперь, — поду­мал Гил­ман, — нер­ви­че­ские стра­хи отра­жа­ют­ся в ноч­ных гре­зах».

Гил­ма­ну не при­хо­ди­ло в голо­ву отри­цать вли­я­ние ста­ро­го дома на свое состо­я­ние, одна­ко остат­ки преж­не­го инте­ре­са к поту­сто­рон­не­му удер­жи­ва­ли его в ман­сар­де. Тем не менее он утвер­ждал, что при­чи­ной его ноч­ных фан­та­зий явля­ет­ся един­ствен­но лихо­рад­ка, и когда он изба­вит­ся от нее, то изба­вит­ся и от кош­мар­ных виде­ний. Одна­ко виде­ния были уди­ви­тель­но жиз­нен­ные и убе­ди­тель­ные, прав­да, сто­и­ло ему очнуть­ся, и у него оста­ва­лось ощу­ще­ние, что яви­лось ему гораз­до боль­ше, чем он запом­нил. Так, ему каза­лось, и это было непри­ят­но, буд­то он раз­го­ва­ри­вал с Бурым Джен­ки­ном и ста­ру­хой и буд­то бы они уго­ва­ри­ва­ли его куда-то отпра­вить­ся с ними, что­бы встре­тить­ся с тре­тьим суще­ством, обла­да­ю­щим куда боль­шей вла­стью.

К кон­цу мар­та Гил­ман при­на­лег на мате­ма­ти­ку, хотя дру­гие пред­ме­ты тоже силь­но его бес­по­ко­и­ли. В основ­ном бла­го­да­ря инту­и­ции ему уда­лось решить рима­но­вы урав­не­ния и уди­вить про­фес­со­ра Апхе­ма сво­им пони­ма­ни­ем чет­вер­то­го изме­ре­ния и дру­гих про­блем, кото­рые ста­ви­ли в тупик всех осталь­ных сту­ден­тов. Одна­жды вече­ром раз­ра­зил­ся тео­ре­ти­че­ский спор о воз­мож­ной кри­визне в кос­мо­се, о при­бли­же­нии и даже кон­так­те нашей части кос­мо­са с дру­ги­ми его реги­о­на­ми, таки­ми отда­лен­ны­ми, как самые даль­ние звез­ды, или даже транс­га­лак­ти­че­ские без­дны, или даже неправ­до­по­доб­но даль­ние и лишь пред­по­ло­жи­тель­но суще­ству­ю­щие кос­ми­че­ские тела за пре­де­ла­ми энштей­нов­ско­го непре­рыв­но­го кос­ми­че­ско­го вре­ме­ни. Речь Гил­ма­на вызва­ла все­об­щее вос­хи­ще­ние, несмот­ря на то, что неко­то­рые из его гипо­те­ти­че­ских иллю­стра­ций ста­ли при­чи­ной уси­лив­ших­ся слу­хов, кото­рые нико­гда не пре­кра­ща­лись, о стран­но­стях его нерв­ной систе­мы и уеди­нен­ной жиз­ни. Уче­ные лишь кача­ли голо­ва­ми над его выска­зан­ной все­рьез тео­ри­ей о том, что чело­век может — если полу­чит мате­ма­ти­че­ские зна­ния, ныне недо­ступ­ные про­сто­му смерт­но­му, — по сво­ей воле перей­ти с Зем­ли на любое дру­гое небес­ное тело, кото­рое нахо­дит­ся на той же бес­ко­неч­ной линии в кос­ми­че­ском про­стран­стве. В таком пере­ме­ще­нии под­ра­зу­ме­ва­ют­ся два эта­па; сна­ча­ла надо вый­ти из трех­мер­но­го, извест­но­го нам, про­стран­ства, а потом вер­нуть­ся назад в трех­мер­ное про­стран­ство, но в дру­гом месте, воз­мож­но, из бес­ко­неч­ной дали. Это мож­но сде­лать, сохра­нив себе жизнь, что, в общем-то, понят­но. Любое суще­ство из любой точ­ки трех­мер­но­го про­стран­ства может выжить в четы­рех­мер­ном про­стран­стве, и его выжи­ва­ние, отно­ся­ще­е­ся ко вто­ро­му эта­пу, зави­сит от того неиз­вест­но­го места в трех­мер­ном про­стран­стве, кото­рое оно выбе­рет для воз­вра­ще­ния. Оби­та­те­ли неко­то­рых дру­гих пла­нет, веро­ят­но, могут жить не толь­ко на сво­ей пла­не­те, но и на дру­гих — даже на пла­не­тах, при­над­ле­жа­щих дру­гим галак­ти­кам или схо­жим про­стран­ствен­ным фазам дру­го­го вре­ме­ни — хотя конеч­но же долж­ны быть в избыт­ке неза­се­лен­ные, но мате­ма­ти­че­ски вычис­лен­ные кос­ми­че­ские тела и зоны.

Воз­мож­но так­же, что жите­ли дан­ной про­стран­ствен­ной сфе­ры суме­ли осу­ще­ствить пере­ход во мно­же­ство неиз­вест­ных и пока непо­сти­жи­мых сфер допол­ни­тель­ных или бес­ко­неч­но мно­гих изме­ре­ний — будь они внут­ри или сна­ру­жи дан­но­го вре­ме­ни, — и это поло­же­ние так­же вер­но. Об этом мож­но спо­рить, одна­ко несо­мнен­но, что мута­ция, тре­бу­е­мая для пере­хо­да с одной задан­ной пла­не­ты на дру­гую, более высо­ко­го раз­ви­тия, не раз­ру­ша­ет био­ло­ги­че­скую струк­ту­ру, как мы ее пони­ма­ем. У Гил­ма­на не было дока­за­тельств для про­яс­не­ния его послед­не­го утвер­жде­ния, одна­ко неко­то­рая туман­ность в этом вопро­се пере­ве­ши­ва­лась абсо­лют­ной ясно­стью в дру­гих. Про­фес­со­ру Апхе­му осо­бен­но понра­ви­лось, как он увя­зал выс­шую мате­ма­ти­ку с позна­ни­я­ми в кол­дов­стве, пере­да­ва­е­мы­ми из поко­ле­ния в поко­ле­ние с неска­зан­ных вре­мен — чело­ве­че­ских и доче­ло­ве­че­ских, — когда кос­мос и его зако­ны были извест­ны луч­ше.

К пер­во­му апре­ля Гил­ман все­рьез забес­по­ко­ил­ся из-за сво­ей лихо­рад­ки. Огор­ча­ли его так­же раз­го­во­ры сосе­дей о том, что он ходит во сне. Похо­же было, буд­то он по ночам в опре­де­лен­ные часы вста­вал с кро­ва­ти, и муж­чи­на, сни­мав­ший ниж­нюю ком­на­ту, про­сы­пал­ся от шума над голо­вой. Он же рас­ска­зы­вал и о сту­ке боти­нок, но уж в это Гил­ман не пове­рил, пото­му что ботин­ки и вооб­ще вся его одеж­да были утром там же, где он остав­лял их вече­ром. В ста­ром зло­ве­щем доме что толь­ко не почу­дит­ся — вот и сам Гил­ман, даже при днев­ном све­те, не сомне­вал­ся, что зву­ки, не толь­ко кры­си­ное шур­ша­ние, доно­сят­ся из неве­до­мой тьмы за ско­шен­ной сте­ной и наклон­ным потол­ком. Его пато­ло­ги­че­ски чут­кие уши улав­ли­ва­ли еле слыш­ные зву­ки шагов на зако­ло­чен­ном неве­до­мо когда чер­да­ке над его голо­вой, а ино­гда он даже слов­но воочию видел тех, кто там ходил.

Итак, Гил­ма­ну ста­ло извест­но, что он пре­вра­тил­ся в луна­ти­ка, ибо два­жды его ком­на­та пусто­ва­ла, хотя одеж­да оста­ва­лась на месте. Об этом ему заявил Фрэнк Элвуд. один из сту­ден­тов, кото­рый по бед­но­сти был вынуж­ден жить в том же жал­ком и не поль­зу­ю­щем­ся попу­ляр­но­стью доме. В рас­свет­ные часы Элвуд обыч­но уже зани­мал­ся и раз, не разо­брав­шись в диф­фе­рен­ци­аль­ных урав­не­ни­ях, отпра­вил­ся к Гил­ма­ну за помо­щью, но обна­ру­жил его ком­на­ту пустой. С его сто­ро­ны было бес­такт­но­стью открыть, не дождав­шись отве­та, неза­пер­тую дверь, одна­ко ему отча­ян­но тре­бо­ва­лась помощь, и он поду­мал, что Гил­ман не очень рас­сер­дит­ся, если его осто­рож­нень­ко раз­бу­дить. Но Гил­ма­на в ком­на­те не ока­за­лось, а когда он услы­шал от Элву­да о сво­ем отсут­ствии, сам поди­вил­ся, где он мог ходить босой и раз­де­тый. И тогда он решил раз­уз­нать поболь­ше о сво­их отлуч­ках, а для это­го посы­пал пол в кори­до­ре мукой, что­бы посмот­реть, куда при­ве дут сле­ды. Вый­ти из ком­на­ты мож­но было толь­ко через дверь, пото­му что за узким окном ногу поста­вить было не на что.

Насту­пил апрель, и обострен­ный лихо­рад­кой слух Гил­ма­на уло­вил молит­вен­ные при­чи­та­ния суе­вер­но­го меха­ни­ка по ткац­ким стан­кам Джо Мазу­ре­ви­ца, зани­мав­ше­го ком­на­ту на пер­вом эта­же. Это он рас­ска­зы­вал длин­ные и бес­связ­ные исто­рии о при­зра­ке ста­ру­хи Кезии и шмы­га­ю­щем носом, покры­том мехом суще­стве с ост­ры­ми клы­ка­ми и гово­рил, буд­то вре­ме­на­ми они так часто начи­на­ют наве­ды­вать­ся к нему, что спа­са­ет его лишь сереб­ря­ный кре­стик, пода­рен­ный ему на этот слу­чай отцом Ива­ниц­ким из церк­ви свя­то­го Ста­ни­сла­ва. Вот и теперь он исто­во молил­ся, пото­му что при­бли­жал­ся ведь­мов­ской шабаш. В канун пер­во­го мая была Валь­пур­ги­е­ва ночь, когда самые чер­ные силы ада выхо­ди­ли на поверх­ность и все рабы Сата­ны соби­ра­лись для про­ве­де­ния отвра­ти­тель­ных обря­дов и совер­ше­ния бого­про­тив­ных дел.

В Арк­хе­ме это было самое пло­хое вре­мя, даже несмот­ря на то, что обра­зо­ван­ные оби­та­те­ли Мис­ка­то­ник-аве­ню, Хай-стрит и Сал­тон­столл­ст­рит дела­ли вид, буд­то им ниче­го об этом неиз­вест­но. Обя­за­тель­но про­изой­дет что-то ужас­ное, и исчез­нут один-два ребен­ка. Джо знал о пред­сто­я­щих кош­ма­рах, пото­му что когда-то дав­но его бабуш­ке рас­ска­зы­ва­ла о них ее бабуш­ка. В это вре­мя луч­ше все­го молить­ся и пере­би­рать чет­ки. Три меся­ца про­шло, как Кезия и Бурый Джен­кин не под­хо­ди­ли близ­ко к ком­на­те Джо. или к ком­на­те Пола Чоин­ско­го, вооб­ще нигде не появ­ля­лись — и это не пред­ве­ща­ло ниче­го хоро­ше­го. Что-то они заду­ма­ли.

Шест­на­дца­то­го апре­ля Гил­ман при­шел в каби­нет вра­ча и очень уди­вил­ся, когда узнал, что у него совсем не такая высо­кая тем­пе­ра­ту­ра, как он пред­по­ла­гал. Док­тор задал ему мно­го вопро­сов и напра­вил к спе­ци­а­ли­сту по нерв­ным болез­ням. Гил­ма­ну оста­ва­лось толь­ко радо­вать­ся, что он выбрал не уни­вер­си­тет­ско­го вра­ча, кото­рый был изве­стен сво­ей дотош­но­стью. Ста­рик Вал­дрон, кото­рый и преж­де сове­то­вал Гил­ма­ну боль­ше отды­хать, навер­ня­ка заста­вил бы его забыть о заня­ти­ях, а это было невоз­мож­но, ибо он совсем близ­ко подо­шел к вели­ко­му откры­тию в мате­ма­ти­ке. Он и вправ­ду сто­ял совсем рядом с гра­ни­цей меж­ду извест­ной все­лен­ной и четы­рех­мер­ным про­стран­ством, и кто зна­ет, как дале­ко он еще мог зай­ти?

Одна­ко, раз­ду­мы­вая об этом, он сам удив­лял­ся, отку­да у него бра­лась такая уве­рен­ность в себе. Неуже­ли это опас­ное чув­ство без­гра­нич­но­го про­стран­ства все­ля­ли в него фор­му­лы, кото­ры­ми он день за днем испи­сы­вал бума­гу? Тихие осто­рож­ные вооб­ра­жа­е­мые шаги в замкну­том про­стран­стве над голо­вой не дава­ли ему покоя. Вот и теперь у него опять появи­лось чув­ство, буд­то его настой­чи­во под­тал­ки­ва­ют к совер­ше­нию чего-то ужас­но­го, на что он никак не мог пой­ти. Еще луна­ти­че­ские про­гул­ки! Куда он отправ­ля­ет­ся по ночам? И что за стран­ный звук вре­мя от вре­ме­ни про­би­ва­ет­ся сквозь опре­де­ли­мый шум, даже когда на дво­ре день и Гил­ма­ну не до сна? Рит­ми­че­ски звук не сов­па­да­ет ни с чем на зем­ле, раз­ве лишь, воз­мож­но, с рит­мом каких-то неве­до­мых ведь­мов­ских пес­но­пе­ний, и Гил­ма­ну ста­но­ви­лось страш­но при мыс­ли, что тот соот­вет­ству­ет дале­ко­му ору или реву из чуж­дых бездн его грез.

Тем вре­ме­нем в его гре­зах появи­лась жесто­кость. Когда он уже засы­пал, ему с дья­воль­ской ясно­стью явля­лась злая ста­ру­ха, и теперь Гил­ман знал, что это она пуга­ла его, когда он бро­дил в ста­ром горо­де. Согну­тую спи­ну, длин­ный нос, высох­ший под­бо­ро­док труд­но забыть, да и бес­фор­мен­ная одеж­да была точ­но такой, какой он ее запом­нил. На лице у нее было выра­же­ние без­мер­ной зло­бы и одно­вре­мен­но тор­же­ства, а когда он про­сы­пал­ся, то пом­нил, как ему угро­жал и его убеж­дал кар­ка­ю­щий голос. Он дол­жен встре­тить­ся с Чер­ным чело­ве­ком, что­бы они все вме­сте отпра­ви­лись к тро­ну Аза­то­та в цен­тре даль­не­го хао­са. Так она гово­ри­ла. Он дол­жен рас­пи­сать­ся соб­ствен­ной кро­вью в кни­ге Аза­то­та и взять себе тай­ное имя, если уж его пред­при­ня­тые на свой страх и риск изыс­ка­ния зашли так дале­ко. Удер­жи­ва­ло же Гил­ма­на от похо­да с нею, Бурым Джен­ки­ном и Чер­ным чело­ве­ком к тро­ну Хао­са, где тонень­ко и бес­смыс­лен­но зву­чат флей­ты, то, что он видел имя Аза­тот в «Necronomicon» и знал, что это имя изна­чаль­но­го зла, о кото­ром ниче­го не рас­ска­зы­ва­лось, пото­му что оно слиш­ком ужас­но.

Ста­ру­ха все­гда появ­ля­лась в пустом углу, где наклон­ный пото­лок схо­дил­ся со ско­шен­ной сте­ной. Похо­же, она пред­по­чи­та­ла делать это воз­ле потол­ка, а не пола, но с каж­дой ночью она под­хо­ди­ла все бли­же и дела­лась все отчет­ли­вее, преж­де чем гре­зы рас­се­и­ва­лись. С Бурым Джен­ки­ном про­ис­хо­ди­ло то же самое, пока в кон­це кон­цов на его жел­то­ва­то-белых клы­ках не появи­лось пуга­ю­ще незем­ное фио­ле­то­вое фос­фо­рес­цент­ное све­че­ние. Его прон­зи­тель­ное про­тив­ное хихи­ка­нье зве­не­ло и зве­не­ло в голо­ве Гил­ма­на, и утром он вспо­ми­нал, как тот про­из­но­сил: «Аза­тот» и «Ньяр­ла­то­теп».

Уже не в гре­зах, а в снах все было то же самое, но виде­лось чет­че, и Гил­ман дога­дал­ся, что суме­реч­ные без­дны вокруг него при­над­ле­жат чет­вер­то­му изме­ре­нию. Орга­ни­че­ские объ­ек­ты, пере­дви­же­ния кото­рых уже не каза­лись столь ужа­са­ю­ще сум­бур­ны­ми и немо­ти­ви­ро­ван­ны­ми, веро­ят­но, были про­ек­ци­я­ми живых форм, вклю­чая чело­ве­че­ских существ, с нашей соб­ствен­ной пла­не­ты. У Гил­ма­на не хва­та­ло сме­ло­сти даже попы­тать­ся пред­ста­вить, каки­ми они были в сво­ем изме­ре­нии и в сво­ем про­стран­стве. Два из наи­ме­нее сум­бур­но дви­гав­ших­ся объ­ек­тов доволь­но боль­шое скоп­ле­ние пере­лив­ча­тых сфе­ро­и­даль­ных пузы­рей и гораз­до мень­ших раз­ме­ров мно­го­гран­ник неве­до­мой рас­цвет­ки, посто­ян­но и быст­ро меня­ю­щий свои углы на поверх­но­сти — как буд­то заме­ти­ли Гил­ма­на и после­до­ва­ли за ним, ско­рее, поплы­ли впе­ре­ди, когда он сме­нил направ­ле­ние сре­ди испо­лин­ских призм, лаби­рин­тов, созвез­дий кубов и плос­ко­стей и ква­зи­до­мов; но все рав­но дале­кие ор и рев ста­но­ви­лись все гром­че и гром­че, слов­но бли­зи­лась чудо­вищ­ная куль­ми­на­ция немыс­ли­мой силы.

В ночь с девят­на­дца­то­го на два­дца­тое апре­ля про­изо­шло нечто новое. Гил­ман почти доб­ро­воль­но пере­дви­гал­ся по суме­реч­ным без­днам сле­дом за пузы­ря­ми и малень­ким мно­го­гран­ни­ком, как вдруг обра­тил вни­ма­ние на необыч­но пра­виль­ные углы, обра­зо­ван­ные ока­зав­ши­ми­ся рядом гигант­ски­ми созвез­ди­я­ми призм. В сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние он уже был не в без­дне, а, весь дро­жа, сто­ял на ска­ле, осве­щен­ной ярким зеле­ным све­том. Босой и в пижа­ме, Гил­ман попро­бо­вал было сде­лать шаг и понял, что не в состо­я­нии дви­нуть ногой. В кру­жа­щих­ся парах скры­ва­лось все, кро­ме бли­жай­ше­го скло­на, и он съе­жил­ся при мыс­ли о зву­ках, кото­рые могут послы­шать­ся из паров.

Потом он заме­тил двух существ, кото­рые с тру­дом одо­ле­ва­ли подъ­ем, — ста­ру­ху и покры­тое шер­стью малень­кое созда­ние. Ведь­ма вста­ла на коле­ни и доволь­но стран­но скре­сти­ла руки, а Бурый Джен­кин на что-то пока­зы­вал сво­ей мерз­кой, почти чело­ве­че­ской, рукой, кото­рую под­нял с види­мым уси­ли­ем. Пови­ну­ясь импуль­су, заро­див­ше­му­ся не у него, Гил­ман пота­щил­ся в направ­ле­нии, опре­де­лен­ном рука­ми жен­щи­ны и ука­зу­ю­щим пер­стом малень­ко­го чудо­ви­ща, но не сде­лал он и трех шагов, как вновь ока­зал­ся в суме­реч­ной без­дне. Гео­мет­ри­че­ские тела стре­ми­тель­но задви­га­лись вокруг него, и он, почув­ство­вав сла­бость, про­ва­лил­ся в веч­ность. В кон­це кон­цов Гил­ман проснул­ся в сво­ей посте­ли в спла­ни­ро­ван­ной чьим-то безум­ным вооб­ра­же­ни­ем ком­на­те ста­ро­го ведь­мов­ско­го дома.

В то утро у Гил­ма­на не хва­ти­ло сил пой­ти в уни­вер­си­тет. Что-то направ­ля­ло его взгляд в опре­де­лен­ное, ничем не при­ме­ча­тель­ное место, и он не мог заста­вить себя не смот­реть на некую точ­ку на полу. Утро сме­ни­лось днем, и взгляд Гил­ма­на полу­чил дру­гое направ­ле­ние, а в пол­день ему уда­лось пре­воз­мочь чужую волю. Око­ло двух часов Гил­ман отпра­вил­ся обе­дать и, шагая по узким улоч­кам горо­да, вдруг обна­ру­жил, что дер­жит путь на юго-восток. Сде­лав над собой еще одно уси­лие, он зашел в кафе­те­рий на Черч-стрит, но, поев, ощу­тил, что дав­ле­ние на него ста­ло силь­нее.

Гил­ма­ну при­шло в голо­ву, что непло­хо бы еще раз про­кон­суль­ти­ро­вать­ся у спе­ци­а­ли­ста по нерв­ным болез­ням, — воз­мож­но, его ощу­ще­ния как-то свя­за­ны с сом­нам­бу­лиз­мом, — а тем вре­ме­нем он изо всех сил ста­рал­ся одо­леть кол­дов­ство. Внев­ся­ких сомне­ний, он все еще мог про­ти­во­сто­ять поту­сто­рон­ним силам, поэто­му, хоть ему потре­бо­ва­лась вся его воля, бук­валь­но пота­щил­ся на север по Гар­ри­сон-стрит. Подой­дя к мосту через Мис­ка­то­ник, Гил­ман почув­ство­вал, что весь взмок, и вце­пив­шись в желез­ные пери­ла, стал смот­реть вверх по тече­нию на зло­ве­щий ост­ро­вок, где яркое весен­нее солн­це под­чер­ки­ва­ло пра­виль­ность линий, очер­чен­ных кам­ня­ми, кото­рые были поло­же­ны там в неза­па­мят­ные вре­ме­на.

Юно­ша вздрог­нул. Он ясно уви­дел чело­ве­ка на пустын­ном ост­ро­ве и, погля­дев еще раз, узнал ста­ру­ху, чей зло­ве­щий облик, на беду, про­ник в его гре­зы. Рядом колы­ха­лась высо­кая тра­ва, слов­но в ней пол­за­ло какое-то суще­ство. Едва ста­ру­ха нача­ла пово­ра­чи­вать­ся в его сто­ро­ну, Гил­ман бро­сил­ся вон с моста, желая спря­тать­ся в лаби­рин­те город­ских улиц. Несмот­ря на то что ост­ров был дале­ко, он чув­ство­вал, что насмеш­ли­вый взгляд скрю­чен­ной древ­ней ста­ру­хи в корич­не­вом пла­тье гро­зит ему чудо­вищ­ным и неот­вра­ти­мым злом.

Его все еще тяну­ло идти на юго-восток, и лишь немыс­ли­мым уси­ли­ем воли Гил­ма­ну уда­лось дота­щить­ся до ста­ро­го дома и под­нять­ся по шат­кой лест­ни­це. Несколь­ко часов он про­си­дел как буд­то в про­стра­ции, поти­хонь­ку пере­во­дя взгляд на запад. Око­ло шести часов до его обострен­но­го слу­ха донес­лись молит­вен­ные при­чи­та­ния Джо Мазу­ре­ви­ца, жив­ше­го дву­мя эта­жа­ми ниже, и в отча­я­нии, схва­тив шля­пу, он отпра­вил­ся на осве­щен­ные захо­дя­щим солн­цем ули­цы, поз­во­ляя чей-то воле направ­лять себя, куда она поже­ла­ет. При­мер­но через час тем­но­та настиг­ла Гил­ма­на в откры­том поле, воз­ле ручья Висель­ни­ка, и над его голо­вой ярко свер­ка­ли весен­ние звез­ды. Потреб­ность куда-то идти посте­пен­но сме­ни­лась настой­чи­вой потреб­но­стью прыг­нуть в кос­мос, и неожи­дан­но он понял, где источ­ник овла­дев­ших им жела­ний.

Источ­ник был на небе. Некая вполне опре­де­лен­ная точ­ка сре­ди звезд заяв­ля­ла на него пра­ва и зва­ла его. Насколь­ко ему уда­лось понять, она нахо­ди­лась где-то меж­ду Гид­рой и Арго­нав­том, и ему ста­ло ясно, что она тре­бу­ет его к себе с того само­го мгно­ве­ния, как он проснул­ся в сво­ей посте­ли вско­ре после рас­све­та. Утром она была в одном месте, потом пере­дви­ну­лась на юг, а теперь пере­ме­ща­лась на запад. Что все это зна­чит? Неуже­ли он схо­дит с ума? Сколь­ко ему еще тер­петь? Вновь взяв себя в руки, Гил­ман поплел­ся обрат­но в ста­рый страш­ный дом.

Мазу­ре­виц ждал его воз­ле две­ри и одно­вре­мен­но желал и не желал посвя­щать его в новые про­яв­ле­ния кол­дов­ства. Теперь речь шла о ведь­мов­ском све­те. Нака­нуне вече­ром Джо весе­лил­ся вне дома — в Мас­са­чу­сет­се был День пат­ри­о­та — и вер­нул­ся после полу­но­чи. Воз­вра­ща­ясь домой, он решил пона­ча­лу, что у Гил­ма­на в окне тем­но, а потом заме­тил сла­бое фио­ле­то­вое све­че­ние внут­ри и наду­мал поста­вить в извест­ность об этом юно­шу, пото­му что все в Арк­хе­ме зна­ли, что имен­но ведь­мов­ской свет при­над­ле­жал Кезии и появ­лял­ся все­гда там, где были Бурый Джен­кин и сама ста­рая кар­га. Преж­де Джо не гово­рил об этом, пото­му что появ­ле­ние све­та было зна­ком пре­сле­до­ва­ния Кези­ей и ее длин­но­зу­бым стра­ши­ли­щем юно­го джентль­ме­на. И ему само­му. Полу Чоин­ско­му и вла­дель­цу дома Дом­бров­ско­му ино­гда каза­лось, что свет про­са­чи­ва­ет­ся меж­ду Дос­ка­ми, кото­ры­ми был зако­ло­чен чер­дак над ком­на­той Гил­ма­на, но они дого­во­ри­лись ниче­го не сооб­щать ново­му жиль­цу. И все же джентль­ме­ну луч­ше пере­брать­ся в дру­гую ком­на­ту и взять крест у како­го-нибудь доб­ро­го свя­щен­ни­ка, как отец Ива­ниц­кий.

Пока Джо пытал­ся что-то бес­связ­но объ­яс­нить, у Гил­ма­на пере­хва­ти­ло гор­ло от неве­до­мо­го преж­де стра­ха. Он знал, что Джо был в под­пи­тии нака­нуне вече­ром, когда вер­нул­ся домой, одна­ко рас­сказ о фио­ле­то­вом све­че­нии в окне ман­сар­ды силь­но испу­гал Гил­ма­на. Тако­го рода пере­лив­ча­тое сия­ние все­гда сопро­вож­да­ло ста­ру­ху и покры­тое шер­стью суще­ство в тех самых его гре­зах, кото­рые пред­ше­ство­ва­ли пере­ме­ще­нию в неве­до­мые без­дны, и мысль о том, что его мог видеть еще кто-то, и не во сне, выхо­ди­ла за рам­ки здра­во­мыс­лия.

Отку­да Джо извест­ны такие стран­ные вещи? Может быть, Гил­ман сам рас­ска­зал ему, когда во сне бро­дил вокруг дома? Нет, отве­тил Джо, не рас­ска­зал — но все мож­но про­ве­рить. Не исклю­че­но, что Фрэнк Элвуд тоже кое-что видел, вот толь­ко спра­ши­вать у него Джо не хоте­лось.

Лихо­рад­ка — непо­нят­ные виде­ния — сом­нам­бу­лизм — зву­ки — стрем­ле­ние в небо, а теперь еще, воз­мож­но, раз­го­во­ры во сне! Пора сде­лать пере­рыв в заня­ти­ях, про­кон­суль­ти­ро­вать­ся у спе­ци­а­ли­ста по нерв­ным болез­ням и взять себя в руки. Под­няв­шись на вто­рой этаж, Гил­ман оста­но­вил­ся у две­ри Элву­да, но юно­ши дома не ока­за­лось. С неохо­той Гил­ман отпра­вил­ся к себе в ман­сар­ду и неко­то­рое вре­мя про­си­дел в тем­но­те. Его взгляд все еще был устрем­лен на юг, и он вдруг обна­ру­жил, что при­слу­ши­ва­ет­ся, не доне­сет­ся ли с зако­ло­чен­но­го чер­да­ка какой-нибудь звук, и вооб­ра­жа­ет, как в почти неза­мет­ные щели низ­ко­го ско­шен­но­го потол­ка про­са­чи­ва­ет­ся зло­ве­щий фио­ле­то­вый свет.

Ночью, когда Гил­ман заснул, фио­ле­то­вый свет был интен­сив­нее, чем обыч­но, и ста­рая ведь­ма с воло­са­тым суще­ством, подой­дя почти совсем близ­ко, дони­ма­ли юно­шу нече­ло­ве­че­ски­ми кри­ка­ми и дья­воль­ски­ми жеста­ми, отче­го он с радо­стью бро­сил­ся в неуло­ви­мо гро­хо­чу­щие суме­реч­ные без­дны, несмот­ря на угро­жа­ю­щее пре­сле­до­ва­ние пере­лив­ча­тых пузы­рей и калей­до­ско­пи­че­ско­го мно­го­гран­ни­ка. Потом все изме­ни­лось, когда огром­ные дви­га­ю­щи­е­ся плос­ко­сти на вид скольз­кой суб­стан­ции появи­лись ввер­ху и вни­зу, — и это закон­чи­лось при­сту­пом исступ­ле­ния и вспыш­кой неве­до­мо­го чуж­до­го све­та, в кото­ром самым безум­ным и нераз­ре­ши­мым обре­зом соеди­ни­лись жел­тый, кар­мин­ный цве­та и инди­го.

Гил­ман полу­ле­жал на высо­кой тер­ра­се с фан­та­сти­че­ской балю­стра­дой над без­гра­нич­ны­ми джун­гля­ми незем­ных неправ­до­по­доб­ных пиков, сба­лан­си­ро­ван­ных плос­ко­стей, купо­лов, мина­ре­тов, гори­зон­таль­ных дис­ков на ост­ро­вер­хих баш­нях и бес­чис­лен­ных еще более немыс­ли­мых кон­фи­гу­ра­ций — из кам­ня и метал­ла, — кото­рые побед­но свер­ка­ли в сме­шан­ном раз­дра­жа­ю­щем све­те, шед­шем с поли­хро­ма­ти­че­ско­го неба. Погля­дев наверх, Гил­ман уви­дел гро­мад­ные огнен­ные дис­ки раз­ных оттен­ков, плыв­шие — одни ниже, дру­гие выше — над низ­ки­ми хол­ма­ми, ухо­дя­щи­ми за бес­ко­неч­но дале­кий и изо­гну­тый гори­зонт. За его спи­ной под­ни­ма­лись, сколь­ко мож­но было видеть, дру­гие тер­ра­сы. Вни­зу рас­ки­нул­ся необъ­ят­ный город, и Гил­ма­ну оста­ва­лось толь­ко наде­ять­ся, что он не услы­шит, как тот шумит.

Поверх­ность, с кото­рой он лег­ко под­нял­ся, пред­став­ля­ла собой испещ­рен­ный про­жил­ка­ми отпо­ли­ро­ван­ный камень, иден­ти­фи­ци­ро­вать кото­рый юно­ша был не в силах, а пли­ты были высе­че­ны по како­му-то совер­шен­но немыс­ли­мо­му тра­фа­ре­ту, одна­ко не пора­жа­ли асим­мет­ри­ей, слов­но их высек­ли, осно­вы­ва­ясь на какой-то незем­ной сим­мет­рии с неве­до­мы­ми зако­на­ми. Балю­стра­да была Гил­ма­ну по грудь, лег­кая, фан­та­сти­че­ской рабо­ты, на кото­рой через рав­ные неболь­шие про­ме­жут­ки рас­по­ла­га­лись малень­кие, вели­ко­леп­но сде­лан­ные и на ред­кость неле­пые фигур­ки. И они, и вся огра­да были отли­ты из како­го-то метал­ла, но его цвет Гил­ман не смог опре­де­лить из-за радуж­но­го блес­ка, о при­ро­де кото­ро­го мож­но было толь­ко стро­ить пред­по­ло­же­ния. Фигур­ки пред­став­ля­ли собой малень­кие мно­го­уголь­ные и боч­ко­об­раз­ные суще­ства с тонень­ки­ми рас­ки­ну­ты­ми во все сто­ро­ны руч­ка­ми, отхо­див­ши­ми от цен­траль­но­го кру­га, и с шиш­ка­ми или пузы­ря­ми навер­ху и вни­зу. Каж­дая из шишек была окру­же­на пятью длин­ны­ми плос­ки­ми щупаль­ца­ми с тре­мя при­сос­ка­ми, напо­до­бие мор­ской звез­ды, — почти гори­зон­таль­ны­ми, но немно­го изги­ба­ю­щи­ми­ся по мере уда­ле­ния от цен­траль­ной «боч­ки». Ниж­няя шиш­ка была при­ва­ре­на к огра­де, но так непроч­но, что несколь­ко фигу­рок отло­ми­лись и исчез­ли неве­до­мо куда.

Высо­той они были при­мер­но дюй­ма четы­ре с поло­ви­ной, а ост­ро­ко­неч­ные щупаль­ца дости­га­ли мак­си­маль­но двух с поло­ви­ной дюй­мов.

Когда Гил­ман встал босы­ми нога­ми на пли­ты, они ока­за­лись горя­чи­ми. Ему пока­за­лось, что, он совсем еди­ной его пер­вым поры­вом было подой­ти к огра­де и, несмот­ря на голо­во­кру­же­ние, погля­деть на огром­ный, бес­пре­дель­ный город, рас­ки­нув­ший­ся дву­мя тыся­ча­ми футов ниже. При­слу­шав­шись, он поду­мал, буд­то до него доно­сит­ся рит­ми­че­ски неор­га­ни­зо­ван­ная дале­кая музы­ка труб, рас­по­ло­жен­ных на широ­кой гря­де, что под­ни­ма­лась с узких улиц вни­зу, и Гил­ман пожа­лел, что не может уви­деть жите­лей горо­да. Потом из-за силь­но­го голо­во­кру­же­ния он отвер­нул­ся и упал бына пли­ты, если бы бес­со­зна­тель­но не ухва­тил­ся за бле­стя­щую огра­ду. Под пра­вую руку попа­лась одна из фигу­рок, и отча­сти это при­кос­но­ве­ние при­ве­ло его в чув­ство. Одна­ко сама экзо­ти­че­ская метал­ли­че­ская фигур­ка не выдер­жа­ла напо­ра и отло­ми­лась. Все еще не совсем при­дя в себя, Гил­ман сжи­мал ее в одной руке, а дру­гой вце­пил­ся в ока­зав­ше­е­ся сво­бод­ным место на глад­кой огра­де.

Но теперь его обострен­ный слух уло­вил какие-то зву­ки, доно­сив­ши­е­ся сза­ди, и юно­ша обер­нул­ся. К нему тихо, хотя и не пред­при­ни­мая ника­ких види­мых мер предо­сто­рож­но­сти, при­бли­жа­лись пять фигур, две из кото­рых были зло­ве­щей ста­ру­хой и воло­са­тым суще­ством с ост­ры­ми зуба­ми. Осталь­ные три поверг­ли его в шоко­вое состо­я­ние, ибо были живы­ми суще­ства­ми око­ло вось­ми футов ростом, но похо­жи­ми на метал­ли­че­ские фигур­ки с щупаль­ца­ми и пере­дви­гав­ши­ми­ся при помо­щи пау­ко­об­раз­ных дви­же­ний ниж­них конеч­но­стей, слов­но мор­ская звез­да.

Гил­ман проснул­ся в сво­ей посте­ли, весь в холод­ном поту и со стран­ны­ми ощу­ще­ни­я­ми на лице, в руках и ногах. Вско­чив, он с лихо­ра­доч­ной тороп­ли­во­стью умыл­ся и одел­ся, слов­но ему было жиз­нен­но необ­хо­ди­мо как мож­но быст­рее вырвать­ся из дома. Не имея пред­став­ле­ния о том, куда он наме­рен бежать, Гил­ман твер­до знал, что пожерт­ву­ет заня­ти­я­ми в уни­вер­си­те­те. Стран­ное вле­че­ние к неко­ей точ­ке на небе меж­ду Гид­рой и Арго исчез­ло, но его место заня­ла какая-то дру­гая и более мощ­ная сила. Теперь его тяну­ло на север — дале­ко на север. Гил­ма­ну было страш­но сту­пать на мост, с кото­ро­го он смот­рел на пустын­ный ост­ров на Мис­ка­то­ни­ке, поэто­му он напра­вил­ся к мосту на Пибо­ди-аве­ню, по пути доволь­но часто спо­ты­ка­ясь, ибо его зре­ние и слух были при­ко­ва­ны к очень дале­кой точ­ке на чистом голу­бом небе.

При­мер­но через час ему уда­лось более или менее взять себя в руки, и он понял, что ушел доволь­но дале­ко от горо­да. Вокруг лежа­ли голые солон­ча­ки, а доро­га вела в Инс­мут — Древ­ний опу­стев­ший город, кото­рый жите­ли Арк­хе­ма поче­му-то не жела­ли посе­щать. Вле­че­ние на север не осла­бе­ло, одна­ко Гил­ма­ну уда­лось ему про­ти­во­сто­ять, как он преж­де про­ти­во­сто­ял вле­че­нию на юг, и, в кон­це кон­цов, юно­ша обна­ру­жил, что может с ними бороть­ся. Вер­нув­шись в город и купив на ули­це кофе, Гил­ман пота­щил­ся в пуб­лич­ную биб­лио­те­ку и бес­цель­но поли­стал несколь­ко жур­наль­чи­ков. Его заме­ти­ли при­я­те­ли, выра­зив­шие удив­ле­ние по пово­ду неожи­дан­но­го зага­ра у него на лице, но Гил­ман ниче­го не ска­зал им о сво­ей про­гул­ке. В три часа он пообе­дал в ресто­ране, обра­тив вни­ма­ние на то, что вле­че­ние на север как буд­то умень­ши­лось, потом убил вре­мя в кинош­ке, несколь­ко раз про­смот­рев про­грам­му, на кото­рую, в сущ­но­сти, не обра­щал вни­ма­ния.

В девять часов он напра­вил­ся домой и неохот­но вошел в древ­нее жили­ще, где Джо Мазу­ре­виц про­дол­жал свои молит­вен­ные при­чи­та­ния, в кото­рых нель­зя было понять ни сло­ва. Гил­ман поспе­шил наверх, даже не оста­но­вив­шись, что­бы узнать, не вер­нул­ся ли Элвуд. Едва зажег­ся неяр­кий элек­три­че­ский свет, как юно­шу поверг­ло в шок, ибо он уви­дел на сто­ле пред­мет, кото­ро­го там преж­де не было. Когда он вновь посмот­рел на стол, у него не оста­лось ни малей­ших сомне­ний. На боку — ибо она не мог­ла сто­ять — лежа­ла фан­та­сти­че­ская, вся в ост­рых углах фигур­ка, кото­рую он в сво­их страш­ных гре­зах отло­мал от незем­ной огра­ды. Она была цела. Мно­го­уголь­ная боч­ко­об­раз­ная фигур­ка с рас­ки­ну­ты­ми руч­ка­ми, шиш­ка­ми навер­ху и вни­зу и плос­ки­ми, слег­ка изо­гну­ты­ми щупаль­ца­ми, как у мор­ской звез­ды, отхо­див­ши­ми от шишек, — все было на месте. В элек­три­че­ском све­те металл был пере­лив­ча­то­го серо­го цве­та с зеле­ны­ми вкрап­ле­ни­я­ми, и Гил­ман, несмот­ря на испы­ты­ва­е­мые им ужас и отвра­ще­ние, заме­тил над­лом на одной из шишек, там, где она была преж­де при­креп­ле­на к огра­де.

Толь­ко из-за став­ше­го уже при­выч­ным оце­пе­не­ния в таких ситу­а­ци­ях Гил­ман не заорал во все гор­ло. Соеди­не­ние грез и реаль­но­сти было невы­но­си­мым. Все еще в полу­бес­па­мят­стве, он схва­тил фигур­ку и помчал­ся к хозя­и­ну дома Дом­бров­ско­му. Сквозь сте­ны все еще доно­си­лись мол­твен­ные при­чи­та­ния суе­вер­но­го меха­ни­ка, но Гил­ман не обра­тил на них вни­ма­ния. Хозя­ин ока­зал­ся дома и доб­ро­душ­но при­вет­ство­вал гостя. Нет, преж­де он не видел ниче­го подоб­но­го и ниче­го об этом не зна­ет. Одна­ко жена гово­ри­ла, что нашла забав­ную желе­зя­ку, когда сте­ли­ла днем посте­ли. Может, это она и есть?

Дом­бров­ский позвал жену, и та, пере­ва­ли­ва­ясь с ноги на ногу, вошла в ком­на­ту. Да, это та самая. Лежа­ла в посте­ли моло­до­го джентль­ме­на — рядом со сте­ной. Очень стран­ная на вид, но у моло­до­го джентль­ме­на мно­го стран­ных вещей — кни­ги, без­де­луш­ки, кар­тин­ки, зна­ки на бума­ге. Нет, ей конеч­но же ниче­го не извест­но о фигур­ке.

Итак, Гил­ман в пол­ной рас­те­рян­но­сти вновь вска­раб­кал­ся к себе наверх. Он был убеж­ден, что либо все еще гре­зит, либо его сом­нам­бу­лизм раз­вил­ся настоль­ко, что заво­дит его в какие-то неиз­вест­ные город­ские рай­о­ны. Где же он мог взять эту ни на что не похо­жую вещи­цу? В арк­хем­ских музе­ях такой как буд­то не было. Но где-то он ее взял, и, вер­но, ее вид пора­зил его во сне и стал при­чи­ной стран­но­го виде­ния с ого­ро­жен­ной тер­ра­сой. Гил­ман решил, что на дру­гой день обя­за­тель­но пред­при­мет осто­рож­ные разыс­ка­ния — и, воз­мож­но, зай­дет к спе­ци­а­ли­сту по нерв­ным болез­ням.

А тем вре­ме­нем при­дет­ся занять­ся сво­им сом­нам­бу­лиз­мом. Под­ни­ма­ясь наверх и пере­се­кая холл, он посы­пал пол поза­им­ство­ван­ной у хозя­и­на дома мукой — откро­вен­но рас­ска­зав ему о том, как соби­ра­ет­ся ее исполь­зо­вать. По доро­ге он оста­но­вил­ся воз­ле две­ри Элву­да, но у того в ком­на­те было тем­но. Добрав­шись до сво­ей ман­сар­ды, Гил­ман поло­жил мно­го­уголь­ную фигур­ку на стол и в пол­ном душев­ном и физи­че­ском изне­мо­же­нии пова­лил­ся на кро­вать, не в силах даже раз­деть­ся. Из зако­ло­чен­но­го чер­да­ка над ско­шен­ным потол­ком как буд­то послы­ша­лись тихое цара­па­ние и мяг­кие шаги, одна­ко он был настоль­ко не в себе, что не обра­тил на них вни­ма­ния. Зага­доч­ное север­ное при­тя­же­ние вновь ста­ло очень силь­ным, хотя теперь, вро­де, шло из дру­гой небес­ной точ­ки.

В осле­пи­тель­ном фио­ле­то­вом сия­нии вновь ста­ли ясно — намно­го яснее преж­не­го — раз­ли­чи­мы ста­ру­ха и покры­тое шер­стью зуба­стое суще­ство. На сей раз они были совсем рядом, и Гил­ман почув­ство­вал при­кос­но­ве­ние высох­ших паль­цев. Его ста­щи­ли с кро­ва­ти, выво­лок­ли в откры­тый Кос­мос, и на мгно­ве­ние он услы­хал рит­ми­че­ский рев и уви­дел суме­реч­ную неопре­де­лен­ность окру­жав­шей его без­дны. Но это про­дол­жа­лось все­го одно мгно­ве­ние, пото­му что почти сра­зу же он очу­тил­ся в пустой зако­ло­чен­ной ком­на­те с тол­сты­ми бал­ка­ми, дере­вян­ным потол­ком над его голо­вой и стран­ным наклон­ным полом у него под нога­ми. На полу на под­пор­ках сто­я­ли невы­со­кие ящи­ки с кни­га­ми раз­ных вре­мен и раз­но­го, состо­я­ния, а посре­ди — стол и ска­мей­ка, по-види­мо­му при­би­тые к полу.

Неболь­шие пред­ме­ты неве­до­мо­го вида и при­ро­ды были раз­ло­же­ны на ящи­ках, и в фио­ле­то­вом огне Гил­ман как буд­то заме­тил двой­ни­ка мно­го­уголь­ной фигур­ки, при­вед­шей его в ужас. Сле­ва в полу Гил­ман уви­дел чер­ную тре­уголь­ную дыр­ку, в кото­рую, поца­ра­пав­шись немно­го, влез­ло отвра­ти­тель­ное малень­кое покры­тое шер­стью суще­ство с жел­ты­ми зуба­ми и боро­да­тым чело­ве­че­ским лицом.

Злоб­но усме­хав­ша­я­ся ведь­ма все еще не отпус­ка­ла Гил­ма­на, а воз­ле сто­ла сто­ял некто, преж­де не видан­ный им, — высо­кий худой муж­чи­на с исси­ня чер­ной кожей, в лице кото­ро­го не было и наме­ка на негро­ид­ные чер­ты; он был совер­шен­но лыс, к тому же без­бо­род, и един­ствен­ной его одеж­дой было нечто бес­фор­мен­ное из тяже­лой чер­ной мате­рии. Его ноги Гил­ман не видел за сто­лом и ска­мей­кой, одна­ко он навер­ня­ка надел туфли, ибо Гил­ман слы­шал посту­ки­ва­ние, когда тот менял позу. Муж­чи­на мол­чал, и его лицо с мел­ки­ми пра­виль­ны­ми чер­та­ми оста­ва­лось бес­страст­ным. В кон­це кон­цов он пока­зал на кни­гу необык­но­вен­ных раз­ме­ров, кото­рая лежа­ла откры­тая на сто­ле, а ведь­ма пре­боль­но сжа­ла пра­вую руку Гил­ма­на. Все засло­нял сво­дя­щий с ума страх, достиг­ший куль­ми­на­ции, когда покры­тое шер­стью суще­ство взбе­жа­ло на пле­чо гре­зя­ще­го юно­ши, потом спу­сти­лось по левой руке и вон­зи­ло ост­рые зубы в запястье там, где кон­чал­ся рукав рубаш­ки.

Поли­лась кровь, и Гил­ман поте­рял созна­ние. Проснул­ся он утром два­дцать вто­ро­го чис­ла и сра­зу же ощу­тил боль в левом запястье, а потом уви­дел, что ман­же­та корич­не­вая от высох­шей кро­ви. Неяс­но пом­ня про­ис­шед­шее, он как буд­то воочию видел чер­но­го чело­ве­ка в неиз­вест­ной ком­на­те. Навер­ное, кры­сы поку­са­ли его, пока он спал, дав тол­чок страш­но­му виде­нию. Открыв дверь, Гил­ман обра­тил вни­ма­ние, что на муке нет ника­ких отпе­чат­ков, кро­ме как баш­ма­ков неоте­сан­но­го муж­ла­на, сни­мав­ше­го дру­гую ком­на­ту в ман­сар­де. Итак, на сей раз он не бро­дил во сне. Одна­ко с кры­са­ми надо было что-то делать. Гил­ман решил пого­во­рить с хозя­и­ном. Вновь он попы­тал­ся закрыть дыру в осно­ва­нии ско­шен­ной сте­ны, взяв для это­го под­хо­дя­щих раз­ме­ров под­свеч­ник. В ушах у Гил­ма­на ужас­но зве­не­ло, слов­но резо­ни­ро­ва­ло эхо того страш­но­го шума, кото­рый он слы­шал во сне.

Вымыв­шись и пере­одев­шись, Гил­ман поста­рал­ся вспом­нить, какие сны при­ви­де­лись ему после сце­ны в ком­на­те с фио­ле­то­вым све­том, и напрас­но. Веро­ят­но, она была наве­я­на ему зако­ло­чен­ным чер­да­ком, кото­рый так силь­но будо­ра­жил его вооб­ра­же­ние, что более позд­ние впе­чат­ле­ния были рас­плыв­ча­ты­ми и как буд­то сма­зан­ны­ми. Ему пока­за­лось, что он вспо­ми­на­ет даль­ние суме­реч­ные без­дны, и еще более даль­ние чер­ные без­дны — без­дны, в кото­рых не было ни одной живой души. Его как буд­то при­ве­ли туда пузы­ри и малень­кий мно­го­гран­ник, кото­рые ни на мгно­ве­ние не отста­ва­ли от него, но и они, как он сам, пре­вра­ти­лись в хло­пья тума­на в этой даль­ней пусто­те, где было тем­но, хоть глаз выко­ли. Впе­ре­ди что-то было — боль­шое обла­ко, кото­рое вре­мя от вре­ме­ни при­ни­ма­ло немыс­ли­мые фор­мы, — и Гил­ман поду­мал, что их пере­ме­ще­ние про­ис­хо­дит не по пря­мой, а ско­рее по кри­вой или по спи­ра­ли в неко­ем эфир­ном кру­го­во­ро­те, под­чи­ня­ю­щем­ся неиз­вест­ным мате­ма­ти­кам и физи­кам зем­ли зако­нам. Кро­ме того, мож­но было уло­вить намек на огром­ные подвиж­ные тени чего-то чудо­вищ­но­го и почти без­звуч­но пуль­си­ру­ю­ще­го и услы­шать тонень­кий моно­тон­ный звук неви­ди­мой флей­ты – и все. Гил­ман решил, что ему яви­лось то послед­нее, о чем он про­чи­тал в «Necronomicon», — без­дум­ная сущ­ность Аза­то­та, кото­рый пра­вит всем вре­ме­нем и про­стран­ством, сидя на чер­ном троне в цен­тре Хао­са.

Когда кровь была смы­та, на запястье ока­за­лась совсем не боль­шая ран­ка, и Гил­ман поди­вил­ся рас­по­ло­же­нию двух малень­ких уко­лов. Ему при­шло на ум, что на постель­ном белье совсем нет кро­ви — и это было непо­нят­но, если учесть, сколь­ко ее было на руке и на ман­же­те. Неуже­ли он во сне ходил по ком­на­те и кры­са уку­си­ла его, когда он сел на стул или при­стро­ил­ся отдох­нуть как-то ина­че? Гил­ман загля­нул во все углы в поис­ках корич­не­вых капель или пятен, но ниче­го не нашел. Тогда он решил посы­пать пол мукой в самой ком­на­те, а не толь­ко в кори­до­ре — хотя теперь ему уже не тре­бо­ва­лись дока­за­тель­ства его луна­тиз­ма. Теперь он знал, что гуля­ет во сне, и хотел во что бы то ни ста­ло это пре­кра­тить. Пора обра­тить­ся за помо­щью к Фрэн­ку Элву­ду. Наут­ро стран­ное при­тя­же­ние с неба как буд­то осла­бе­ло, прав­да, его заме­ни­ли дру­гие ощу­ще­ния, еще менее объ­яс­ни­мые. У Гил­ма­на появи­лось не совсем ясное, но настой­чи­вое жела­ние поки­нуть ком­на­ту, дом, город, одна­ко он не имел ни малей­ше­го пред­став­ле­ния, в каком имен­но направ­ле­нии ему хочет­ся бежать. Когда он взял в руки мно­го­уголь­ную фигур­ку, лежав­шую на сто­ле, ему пока­за­лось, что стрем­ле­ние на север немно­го обост­ри­лось, но и тогда это стрем­ле­ние усту­па­ло по силе ново­му и более мощ­но­му вле­че­нию.

Гил­ман понес мно­го­уголь­ную фигур­ку Элву­ду, преж­де мыс­лен­но укре­пив себя про­тив при­чи­та­ний меха­ни­ка, кото­рые доно­си­лись с пер­во­го эта­жа. Сла­ва богу, Элвуд был дома и нику­да не торо­пил­ся. У Гил­ма­на тоже оста­ва­лось немно­го вре­ме­ни до зав­тра­ка и заня­тий в уни­вер­си­те­те, поэто­му он, не мед­ля, выло­жил все, что пом­нил о сво­их послед­них гре­зах и стра­хах.

Элвуд отнес­ся к нему доб­ро­же­ла­тель­но и под­твер­дил, что надо этим занять­ся. Его при­ве­ло в ужас иска­жен­ное, изму­чен­ное лицо юно­ши, и еще он обра­тил вни­ма­ние на необыч­ный загар, кото­рый уже под­ме­ти­ли за неде­лю до это­го сокурс­ни­ки Гил­ма­на. Одна­ко сам он ниче­го не мог объ­яс­нить.

Как Гил­ман рас­ха­жи­ва­ет во сне, он не видел и поня­тия не имел, что может озна­чать стран­ная фигур­ка. Одна­ко ему при­шлось услы­шать, как одна­жды вече­ром фран­цуз­ский кана­дец, живу­щий под Гил­ма­ном, раз­го­ва­ри­вал с Мазу­ре­ви­цем. Они жало­ва­лись друг дру­гу на свои стра­хи перед Валь­пур­ги­е­вой ночью, до кото­рой оста­ва­лось все­го ниче­го, и обме­ни­ва­лись сочув­ствен­ны­ми заме­ча­ни­я­ми по пово­ду несчаст­но­го обре­чен­но­го юно­ши. Деро­ше, сни­мав­ший ком­на­ту под Гил­ма­ном, рас­ска­зы­вал о босых и не босых ногах, топав­ших у него над голо­вой по ночам, и о фио­ле­то­вом све­те, уви­ден­ном им одна­жды воз­ле ком­на­ты Гил­ма­на, когда он хотел тай­ком загля­нуть в замоч­ную сква­жи­ну. Загля­нуть Деро­ше не посмел, при­знал­ся он Мазу­ре­ви­цу, после того как уви­дел, что фио­ле­то­вый свет про­са­чи­ва­ет­ся в кори­дор через щели вокруг две­ри Гил­ма­на. Отту­да же доно­си­лась негром­кая бесе­да — но когда он стал рас­ска­зы­вать о подроб­но­стях, то пони­зил голос до шепо­та и рас­слы­шать ниче­го не уда­лось.

Элвуд не пред­став­лял, о чем шушу­ка­лись два суе­вер­ных сосе­да, одна­ко пред­по­ла­гал, что на их вооб­ра­же­ние силь­но подей­ство­ва­ли бодр­ство­ва­ния Гил­ма­на, его сом­нам­бу­ли­че­ские про­гул­ки, а так­же бли­зость пуга­ю­щей всех Валь­пур­ги­е­вой ночи. Ясно, что Гил­ман раз­го­ва­ри­вал во сне, и из слов Деро­ше так­же оче­вид­на незем­ная при­ро­да фио­ле­то­во­го све­та. Впро­чем, такие люди лег­ко могут убе­дить себя в том, что виде­ли вещи, о кото­рых мог­ли от кого-нибудь слы­шать. Отно­си­тель­но пла­на дей­ствий: Гил­ма­ну, веро­ят­но, сто­ит пере­брать­ся в ком­на­ту Элву­да, что­бы не спать в оди­но­че­стве. Если он заго­во­рит во сне или ста­нет ходить по ком­на­те, Элвуд его раз­бу­дит. И ему надо непре­мен­но обсле­до­вать­ся у спе­ци­а­ли­ста. Тем вре­ме­нем непло­хо было бы пока­зать мно­го­уголь­ную фигур­ку работ­ни­кам музеев и неко­то­рым про­фес­со­рам, узнать ее зна­че­ние и удо­сто­ве­рить­ся, что она подо­бра­на в мусо­ре. А еще Дом­бров­ский дол­жен купить яд для крыс, посе­лив­ших­ся в сте­нах.

Зару­чив­шись под­держ­кой сосе­да, Гил­ман весь день про­вел в уни­вер­си­те­те. Стран­ные при­тя­же­ния все еще мучи­ли его, одна­ко он с види­мым успе­хом справ­лял­ся с ними. Когда насту­пил пере­рыв, Гил­ман пока­зал

фигур­ку кое- кому из про­фес­со­ров, кото­рые про­яви­ли к ней боль­шой инте­рес, одна­ко не про­ли­ли свет на ее про­ис­хож­де­ние и зна­че­ние. Ночь Гил­ман про­спал на кушет­ке, кото­рую Элвуд заста­вил хозя­и­на поста­вить в его ком­на­те, и в пер­вый раз за мно­го недель его не посе­ти­ли устра­ша­ю­щие гре­зы. Одна­ко лихо­рад­ка все еще мучи­ла, да и при­чи­та­ния меха­ни­ка непри­ят­но дей­ство­ва­ли на него.

Еще несколь­ко дней Гил­ман насла­ждал­ся почти пол­ным поко­ем, не нару­ша­е­мым поту­сто­рон­ни­ми явле­ни­я­ми. Да и Элвуд гово­рил, что он не делал ника­ких попы­ток встать или заго­во­рить во сне. Тем вре­ме­нем хозя­ин вез­де посы­пал кры­си­ным ядом. Един­ствен­ным непри­ят­ным момен­том были бесе­ды с дву­мя суе­вер­ны­ми ино­стран­ца­ми, кото­рые не мог­ли спра­вить­ся со сво­им вооб­ра­же­ни­ем. Мазу­ре­виц посто­ян­но уго­ва­ри­вал Гил­ма­на при­об­ре­сти кре­стик и в кон­це кон­цов пове­сил один ему на шею, кото­рый, как он ска­зал, был освя­щен доб­рым отцом Ива­ниц­ким. У Деро­ше тоже было что ска­зать; соб­ствен­но, он про­дол­жал наста­и­вать на том, что в осво­бо­див­шей­ся ком­на­те навер­ху в первую и вто­рую ночь были слыш­ны шаги. Полу Чоин­ско­му тоже пока­за­лось, буд­то он слы­шал шаги в кори­до­ре и на лест­ни­це, к тому же кто-то с осто­рож­но­стью попы­тал­ся открыть его дверь, тогда как мис­сис Дом­бров­ская покля­лась, что виде­ла Буро­го Джен­ки­на, при­чем впер­вые после Дня Всех Свя­тых. Одна­ко все эти наив­ные раз­го­во­ры ниче­го не зна­чи­ли для Гил­ма­на, кото­рый пове­сил свой деше­вень­кий желез­ный кре­стик на руч­ку шка­фа в ком­на­те Элву­да.

В тече­ние трех дней Гил­ман и Элвуд обхо­ди­ли мест­ные музеи в надеж­де опре­де­лить, что озна­ча­ет стран­ная мно­го­уголь­ная фигур­ка, но все без­успеш­но. Вез­де она про­буж­да­ла силь­ное любо­пыт­ство, так как ее совер­шен­ная непо­хо­жесть на что бы то ни было слов­но бро­са­ла вызов уче­ным. Одно из щупа­лец отло­ма­ли для радио­хи­ми­че­ско­го ана­ли­за. Про­фес­сор Элле­ри уста­но­вил неиз­вест­ное соеди­не­ние пла­ти­ны, желе­за и тел­лу­ра, одна­ко к этим метал­лам при­ме­ши­ва­лись еще по край­ней мере три совер­шен­но незна­ко­мых эле­мен­та с тяже­лы­ми ато­ма­ми, кото­рые нау­ка была не в силах клас­си­фи­ци­ро­вать. Их не толь­ко не уда­лось соот­не­сти с извест­ны­ми эле­мен­та­ми, но они еще и не жела­ли зани­мать пустые места в пери­о­ди­че­ской таб­ли­це хими­че­ских эле­мен­тов. Тай­на не рас­кры­та и до сего­дняш­не­го дня, хотя фигур­ка уже дав­но нахо­дит­ся в музее Мис­ка­то­ник­ско­го уни­вер­си­те­та.

Утром два­дцать седь­мо­го апре­ля новая кры­си­ная дыра появи­лась в ком­на­те, куда пере­се­лил­ся Гил­ман, и в тече­ние дня Дом­бров­ский забил ее желе­зом. Яд не при­вел к поло­жи­тель­ным резуль­та­там, так как цара­па­ние и бегот­ня в сте­нах не пре­кра­ти­лись.

Элвуд в тот день при­позд­нил­ся, и Гил­ман ждал его, и не хотел спать в пустой ком­на­те — осо­бен­но после того, как в вечер­них сумер­ках ему при­ви­де­лась страш­ная ста­ру­ха, чей облик занял посто­ян­ное место в его гре­зах. Ему ста­ло инте­рес­но, кто она такая и кто рядом с ней выли­зы­вал желез­ную бан­ку, валяв­шу­ю­ся в куче мусо­ра у само­го вхо­да на гряз­ный двор. Ста­рая кар­га тоже заме­ти­ла Гил­ма­на и злоб­но уста­ви­лась на него — но, воз­мож­но, ему это все­го лишь пока­за­лось.

На дру­гой день юно­ши очень уста­ли и поду­ма­ли, что про­спят без зад­них ног до само­го утра. Вече­ром, перед сном, они лени­во поспо­ри­ли о мате­ма­ти­ке, кото­рая пол­но­стью, при­чи­няя ему вред, погло­ти­ла Гил­ма­на, и пофан­та­зи­ро­ва­ли о ее воз­мож­ной свя­зи с древним кол­дов­ством и фольк­ло­ром. Пого­во­ри­ли они и о Кезии Мей­сон, и Элвуд согла­сил­ся с тем, что у Гил­ма­на есть вес­кие осно­ва­ния пред­по­ла­гать, что ей ста­ла доступ­на пока неве­до­мая и очень важ­ная инфор­ма­ция. Тай­ные куль­ты, к кото­рым при­над­ле­жа­ли ведь­мы, полу­ча­ли из дав­них забы­тых эпох и хра­ни­ли пора­зи­тель­ные сек­ре­ты, и для Кезии не было ниче­го невоз­мож­но­го в зна­нии, как перей­ти из одно­го изме­ре­ния в дру­гое. Всем извест­но, что ника­кие физи­че­ские пре­гра­ды не в силах оста­но­вить ведь­му, но никто не зна­ет, какой смыл вло­жен в ста­рые сказ­ки о ведь­мах, кото­рые лета­ют по ночам на поме­ле.

До сих пор неиз­вест­но, может ли совре­мен­ный уче­ный обре­сти ту же власть, зани­ма­ясь един­ствен­но мате­ма­ти­кой. Успех, доба­вил Гил­ман, навер­ня­ка гро­зит непред­ви­ден­ны­ми опас­но­стя­ми, ведь никто не может зара­нее ска­зать, какие усло­вия жиз­ни в сосед­них, одна­ко неве­до­мых, про­стран­ствах. С дру­гой сто­ро­ны, столь­ко воз­мож­но­стей! В опре­де­лен­ных про­стран­ствен­ных поя­сах нет вре­ме­ни, и, вой­дя и оста­ва­ясь в таких поя­сах, мож­но жить бес­ко­неч­но дол­го и не ста­реть, Не стра­дать от непра­виль­но­го обме­на веществ или воз­рас­та, если толь­ко не посе­щать свой или похо­жий на свой пояс. Мож­но, напри­мер, перей­ти в изме­ре­ние, где нет вре­ме­ни, и, не поста­рев, явить­ся в какой-нибудь отда­лен­ный исто­ри­че­ский пери­од зем­ной жиз­ни.

Труд­но ска­зать с уве­рен­но­стью, уда­ва­лось это кому-нибудь или нет. Ста­рые леген­ды туман­ны, неопре­де­лен­ны, а в исто­ри­че­ские вре­ме­на все попыт­ки про­ник­нуть в запрет­ные про­стран­ства ослож­не­ны непо­нят­ны­ми, чудо­вищ­ны­ми сою­за­ми с оби­та­те­ля­ми и послан­ца­ми иных про­странств. С неза­па­мят­ных вре­мен извест­на фигу­ра пред­ста­ви­те­ля или послан­ца тай­ных и страш­ных сил — Чер­ный чело­век из ведь­мов­ско­го куль­та и Ньяр­ла­то­теп из «Necronomicon». Суще­ству­ет так­же нема­ло­важ­ная про­бле­ма менее зна­чи­тель­ных послан­цев или посред­ни­ков ква­зи­жи­вот­ных и подо­зри­тель­ных гибри­дов, кото­рые в леген­дах обыч­но быва­ют близ­ки к ведь­мам. Когда Гил­ман и Элвуд улег­лись, не в силах боль­ше раз­го­ва­ри­вать, они услы­ха­ли, как при­шел полу­пья­ный Джо Мазу­ре­виц, и их про­бра­ла дрожь из-за его отча­ян­ных при­чи­та­ний.

Ночью Гил­ма­ну вновь при­ви­дел­ся фио­ле­то­вый свет. Во сне он слы­шал, как кто-то цара­па­ет и гры­зет сте­ну и как буд­то нелов­ко дер­га­ет руч­ку две­ри. А потом к нему ста­ли при­бли­жать­ся ста­ру­ха и покры­тое шер­стью суще­ство. Лицо ведь­мы горе­ло нече­ло­ве­че­ским тор­же­ством, а чудо­ви­ще с жел­ты­ми зуба­ми изде­ва­тель­ски хихи­ка­ло, пока­зы­вая на кушет­ку воз­ле про­ти­во­по­лож­ной сте­ны, на кото­рой глу­бо­ким сном спал Элвуд. Кри­чать Гил­ман не мог, пото­му что оне­мел от стра­ха. Как преж­де, ста­рая кар­га ухва­ти­ла юно­шу за пле­чи и повлек­ла за собой в неве­до­мую пусто­ту. Вновь в одно мгно­ве­ние про­мельк­ну­ла бес­край­няя ору­щая без­дна, и ему пока­за­лось, что он нахо­дит­ся на неиз­вест­ной тем­ной, гряз­ной, воню­чей ули­це, по обе­им сто­ро­нам кото­рой воз­вы­ша­лись про­гнив­шие сте­ны ста­рин­ных домов.

Впе­ре­ди Гил­ман уви­дел чер­но­го чело­ве­ка в ман­тии, кото­ро­го уже видел в выс­ших сфе­рах в дру­гом сне, а побли­зо­сти гри­мас­ни­ча­ла и власт­но жести­ку­ли­ро­ва­ла ста­ру­ха. Бурый Джен­кин с неж­ной игри­во­стью тер­ся у ног чер­но­го чело­ве­ка, кото­рый по лодыж­ки уто­пал в гря­зи. Напра­во зия­ла чер­но­той откры­тая дверь, на кото­рую мол­ча ука­зы­вал чер­ный чело­век. К ней ста­ру­ха пота­щи­ла Гил­ма­на, ухва­тив его за рукав пижа­мы. Угро­жа­ю­ще заскри­пе­ла отвра­ти­тель­но пах­нув­шая лест­ни­ца, осве­щен­ная исхо­див­шим от ста­ру­хи фио­ле­то­вым сия­ни­ем, а потом пока­за­лась еще одна дверь. Ста­рая кар­га повер­ну­ла руч­ку и рас­пах­ну­ла дверь, после чего, сде­лав знак юно­ше подо­ждать, исчез­ла в чер­ном про­еме.

Обострен­ный слух Гил­ма­на уло­вил при­глу­шен­ный испу­ган­ный крик, и тот­час появи­лась ведь­ма, неся неболь­шое бес­чув­ствен­ное суще­ство, кото­рое она власт­ным жестом суну­ла в руки гре­зя­ще­му сту­ден­ту. Весь его вид, выра­же­ние лица раз­ру­ши­ли кол­дов­ские чары. Все еще не в силах кри­чать, Гил­ман, забыв обо всем на све­те, помчал­ся вниз по скри­пу­чей лест­ни­це и выско­чил на гряз­ную ули­цу, где его схва­тил чер­ный чело­век. Теряя созна­ние, он услы­шал негром­кое и прон­зи­тель­ное хихи­ка­нье кры­со­по­доб­но­го чудо­ви­ща с длин­ны­ми клы­ка­ми.

Утром два­дцать девя­то­го апре­ля Гил­ман проснул­ся, все еще не опра­вив­шись от ноч­но­го кош­ма­ра. Едва он открыл гла­за, как понял, что слу­чи­лось нечто непо­пра­ви­мое, ибо он опять лежал на сво­ей кро­ва­ти, прав­да неразо­бран­ной, в ста­рой ком­на­те со ско­шен­ной сте­ной и наклон­ным потол­ком. У него нестер­пи­мо боле­ло гор­ло, а когда он с тру­дом усел­ся в посте­ли, то с ужа­сом обна­ру­жил корич­не­вую грязь на ногах и на пижа­ме. Несколь­ко мгно­ве­ний ему было труд­но вос­ста­но­вить в памя­ти про­ис­шед­шее, и он решил, что опять куда-то ходил во сне. Веро­ят­но, Элвуд слиш­ком креп­ко спал и не слы­шал, как он вышел из дома. На полу ока­за­лось мно­же­ство гряз­ных сле­дов, одна­ко воз­ле две­ри пол оста­вал­ся чистым. Чем доль­ше Гил­ман вгля­ды­вал­ся в эти сле­ды, тем боль­ше у него воз­ни­ка­ло вопро­сов, ибо, поми­мо его соб­ствен­ных сле­дов, кото­рые он лег­ко узнал, там были еще малень­кие, почти круг­лые отпе­чат­ки — такие могут остав­лять нож­ки сту­ла или сто­ла, раз­ве что боль­шая их часть была как буд­то раз­ре­за­на попо­лам.

Cтран­ные, слов­но кры­си­ные, троп­ки вели из новой дыры и обрат­но в нее. Изум­ле­нию Гил­ма­на не было пре­де­ла, и он испу­гал­ся, поду­мав, что, веро­ят­но, сошел с ума. Вый­дя за дверь, он не обна­ру­жил ни одно­го гряз­но­го сле­да в кори­до­ре. Мыс­ли о чудо­вищ­ном кош­ма­ре не отпус­ка­ли Гил­ма­на, и его охва­ты­вал все более отча­ян­ный страх, став­ший совсем непе­ре­но­си­мым, когда он услы­хал скорб­ные при­чи­та­ния Джо Мазу­ре­ви­ца дву­мя эта­жа­ми ниже.

При­дя в ком­на­ту Элву­да, он раз­бу­дил все еще спав­ше­го при­я­те­ля и рас­ска­зал ему обо всем, одна­ко Элвуд не смог при­ду­мать ника­ко­го разум­но­го объ­яс­не­ния тому, что про­изо­шло. Где Гил­ман побы­вал, как воз­вра­тил­ся в свою ком­на­ту, не оста­вив сле­дов сна­ру­жи, поче­му гряз­ные полу­круг­лые сле­ды сме­ша­лись с его соб­ствен­ны­ми — все это было совер­шен­но непо­нят­но. А ведь еще оста­лись сине-баг­ро­вые отме­ти­ны у него на шее, слов­но он сам пытал­ся себя заду­шить. Когда Гил­ман при­ло­жил к шее паль­цы, ока­за­лось, что они даже при­бли­зи­тель­но не сов­па­да­ют с синя­ка­ми. Пока они раз­го­ва­ри­ва­ли, в ком­на­ту загля­нул Деро­ше и ска­зал, что слы­шал ужа­са­ю­щий гро­хот над сво­ей голо­вой перед рас­све­том. Кста­ти, после полу­но­чи на лест­ни­цу никто не выхо­дил, а вот до полу­но­чи были тихие шаги в ман­сар­де и осто­рож­ные шаги на лест­ни­це, кото­рые ему не понра­ви­лись. Тяже­лые вре­ме­на насту­па­ют для Арк­хе­ма, про­го­во­рил Деро­ше. Моло­до­му чело­ве­ку сто­и­ло бы надеть крест, кото­рый ему дал Джо Мазу­ре­виц. Даже днем в горо­де небез­опас­но, ибо уже после рас­све­та до него все еще доно­си­лись раз­ные стран­ные зву­ки — сре­ди них тонень­кий дет­ский плач, неожи­дан­но пре­рвав­ший­ся.

Гил­ман весь день про­был в уни­вер­си­те­те, но сосре­до­то­чить­ся на заня­ти­ях не мог. Мрач­ные пред­чув­ствия не дава­ли ему покоя. Он как буд­то ждал смер­тель­но­го уда­ра. Пообе­дав в уни­вер­си­те­те, но, еще не успев выпить кофе, он взял с сосед­не­го сту­ла газе­ту и забыл о сво­ем кофе. У него хва­ти­ло сил лишь опла­тить чек и, хро­мая, ниче­го не видя кру­гом, вер­нуть­ся в ком­на­ту Элву­да.

Нака­нуне ночью кто-то похи­тил ребен­ка на Орнс-гэнг­вей; двух­лет­ний сын тол­стой прач­ки Ана­ста­сии Волей­ко исчез без сле­да. Как выяс­ни­лось, мать вро­де бы пред­ви­де­ла нечто подоб­ное, одна­ко при­во­ди­мые ею дово­ды каза­лись столь нера­зум­ны­ми, что никто не при­ни­мал их все­рьез. Судя по ее сло­вам, она с само­го нача­ла мар­та виде­ла, как Бурый Джен­кин кру­тит­ся непо­да­ле­ку, и по его гри­ма­сам и смеш­кам поня­ла, что Лади­слав назна­чен быть жерт­вой на шаба­ше ведьм в Валь­пур­ги­е­ву ночь. Из-за это­го она попро­си­ла сосед­ку Мэри Чанек спать в ком­на­те Лади­сла­ва и защи­тить его, если что слу­чит­ся, но Мэри про­пу­сти­ла ее прось­бу мимо ушей. Ни о какой поли­ции даже речи не было, ведь там ей ни за что не пове­ри­ли бы. Детей кра­дут каж­дый год, сколь­ко она себя пом­нит. И ее друг Пит Сто­вац­кий тоже ей не помог, пото­му что ребе­нок ему мешал.

Гил­ман весь покрыл­ся холод­ным потом, когда про­чи­тал пока­за­ния пароч­ки браж­ни­ков, про­хо­див­ших мимо той ули­цы сра­зу после полу­но­чи. Они при­зна­ли, что были пья­ны, но покля­лись, буд­то виде­ли крав­ше­е­ся в Тем­но­те, стран­но оде­тое трио — высо­ко­го негра в ман­тии, малень­кую ста­руш­ку в лох­мо­тьях и моло­до­го бело­го чело­ве­ка в пижа­ме. Ста­ру­ха как буд­то тащи­ла юно­шу за собой, а воз­ле ног негра кру­ти­лась в корич­не­вой гря­зи при­ру­чен­ная кры­са.

Весь остав­ший­ся день Гил­ман про­был как в тумане, и Элвуд — про­чи­тав­ший сооб­ще­ние в газе­те и сопо­ста­вив­ший все — обна­ру­жил его в сво­ей ком­на­те,

когда вер­нул­ся домой. На сей раз не оста­ва­лось ника­ких сомне­ний в том, что им гро­зит что-то — очень страш­ное. Выкри­стал­ли­зо­вы­ва­лась чудо­вищ­ная, немыс­ли­мая связь меж­ду фан­тазма­ми ноч­ных кош­ма­ров и реаль­но­стью объ­ек­тив­но­го мира, и, лишь соблю­дая неукос­ни­тель­ную бди­тель­ность, мож­но было предот­вра­тить еще более ужас­ные собы­тия.

Рано или позд­но Гил­ма­ну при­дет­ся пой­ти к спе­ци­а­ли­сту, но толь­ко не теперь, когда все газе­ты кри­чат о похи­ще­нии ребен­ка.

Слу­чив­ше­е­ся было таким отча­ян­но пуга­ю­щим, что Гил­ман и Элвуд неко­то­рое вре­мя шепо­том обме­ни­ва­лись самы­ми фан­та­сти­че­ски­ми пред­по­ло­же­ни­я­ми. Неуже­ли Гил­ман, сам того не зная, пре­успел в позна­нии про­стран­ства с раз­ны­ми изме­ре­ни­я­ми? Неуже­ли ему и вправ­ду при­хо­ди­лось про­ни­кать в дру­гие неве­до­мые сфе­ры, кото­рые даже пред­ста­вить себе нель­зя?

Где он был — если был — в те ночи, когда его как буд­то утас­ки­ва­ли с собой дья­воль­ские силы? Гро­хо­чу­щие суме­реч­ные без­дны — зеле­ные хол­мы — слов­но покры­тая вол­ды­ря­ми тер­ра­са — стрем­ле­ние к звез­дам даль­нее чер­ное про­стран­ство — чер­ный чело­век — гряз­ная ули­ца и лест­ни­ца — ста­рая ведь­ма и воло­са­тый зуба­стый кош­мар — скоп­ле­ние пузы­рей и малень­кий мно­го­гран­ник — нездеш­ний загар — ран­ки на запястье — стран­ная фигур­ка — гряз­ные ноги — отме­ти­ны на шее страш­ные рос­сказ­ни суе­вер­ных ино­стран­цев — что все это зна­чит? Как объ­яс­нить все это зако­на­ми здра­во­мыс­ля­щих людей?

В ту ночь юно­ши не спа­ли, отче­го сле­ду­ю­щий день про­ве­ли в дре­мот­ном состо­я­нии и не были в уни­вер­си­те­те. Это было трид­ца­тое апре­ля, когда с наступ­ле­ни­ем суме­рек ведь­мы соби­ра­ют­ся на свой шабаш, о кото­ром без ужа­са не могут думать ино­стран­цы и суе­вер­ные ста­ри­ки. Мазу­ре­виц вер­нул­ся домой в шесть часов и ска­зал, что на фаб­ри­ке толь­ко и шеп­чут­ся о шаба­ше в тем­ной лощине за Медо­ухилл, где издрев­ле посре­ди пусто­ши сто­ит белый камень. Кое-кто даже сооб­щил о нем поли­цей­ским и посо­ве­то­вал там искать про­пав­ше­го сына Волей­ко, но поли­цей­ские не верят в шабаш. Джо насто­я­тель­но про­сил моло­до­го джентль­ме­на носить кре­стик на нике­ле­вой цепоч­ке, и Гил­ман, не желая рас­стра­и­вать Джо, надел его и спря­тал под рубаш­ку.

Позд­но ночью юно­ши задре­ма­ли пря­мо на сво­их сту­льях, уба­ю­кан­ные молит­ва­ми меха­ни­ка, доно­сив­ши­ми­ся до них с пер­во­го эта­жа. Гил­ман при­слу­ши­вал­ся, кивая, и улав­ли­вал сво­им обострен­ным слу­хом сла­бый и чуже­род­ный шорох сре­ди при­выч­ных зву­ков ста­ро­го дома. Ему в голо­ву лез­ли не при­ят­ные вос­по­ми­на­ния о вещах, про­чи­тан­ных в «Necronomicon» и «Чер­ной кни­ге», и вдруг он обна­ру­жил, что кача­ет­ся в отвра­ти­тель­ном рит­ме, при­ня­том, как гово­рят, на самых чер­ных обря­дах шаба­ша и при­шед­шем из неве­до­мо­го вре­ме­ни и про­стран­ства.

Нако­нец Гил­ман осо­знал, что слы­шит дья­воль­ское пес­но­пе­ние собрав­ших­ся в дале­кой чер­ной лощине. Отку­да ему ста­ло извест­но об их чая­ни­ях? Отку­да ему извест­но о вре­ме­ни, когда Наав со сво­им при­служ­ни­ком долж­ны при­не­сти напол­нен­ный до кра­ев кубок? Отку­да ему извест­но, что сле­дом будут идти чер­ный петух и чер­ный козел? Гил­ман не заме­тил, как заснул Элвуд. Он попы­тал­ся оклик­нуть его, раз­бу­дить, но у него пере­хва­ти­ло гор­ло. Боль­ше он не вла­дел собой. В кон­це кон­цов, он ведь рас­пи­сал­ся в кни­ге чер­но­го чело­ве­ка!

Его лихо­ра­доч­ный обострен­ный слух уло­вил даль­ние, рож­ден­ные вет­ром, зву­ки. Они шли к нему через гору, через поле, через ули­цы, но их было нетруд­но узнать. Кост­ры уже зажже­ны, пляс­ки нача­лись. Как он мог удер­жать­ся и не пой­ти туда? Что под­чи­ни­ло его себе? Мате­ма­ти­ка — фольк­лор — дом — ста­ру­ха Кезия — Бурый Джен­кин… Тут он заме­тил новую кры­си­ную дыру в стене воз­ле сво­ей кушет­ки. Несмот­ря на даль­ние пес­но­пе­ния и близ­кие молит­вы Джо Мазу­ре­ви­ца, до слу­ха Гил­ма­на дошел еще один звук — осто­рож­ное, но настой­чи­вое цара­па­нье. Оста­ва­лось лишь наде­ять­ся на элек­три­че­ский свет. И тут он уви­дел в кры­си­ной норе боро­да­тую зуба­стую мор­доч­ку — про­кля­тую мор­ду, в кото­рой, как он толь­ко сей­час понял, было отвра­ти­тель­ное изде­ва­тель­ское сход­ство с лицом Кезии, и услы­хал, как кто-то нелов­ко пыта­ет­ся открыть дверь.

Вновь про­мельк­ну­ли мимо гро­хо­чу­щие суме­реч­ные без­дны, и Гил­ман почув­ство­вал себя совер­шен­но без­за­щит­ным посре­ди скоп­ле­ния пере­лив­ча­тых пузы­рей. Впе­ре­ди мчал­ся калей­до­ско­пи­че­ский мно­го­гран­ник, но на всем пути через вспе­нен­ное про­стран­ство Гил­ма­ну слы­шал­ся все уси­ли­вав­ший­ся и уско­ряв­ший­ся мотив, кото­рый, по-види­мо­му, пред­ве­щал некую сколь неиз­беж­ную, столь и нестер­пи­мую куль­ми­на­цию. Гил­ма­ну каза­лось, что он зна­ет о пред­сто­я­щем — чудо­вищ­ный ведь­мов­ской ритм в его кос­ми­че­ском вопло­ще­нии соеди­нит все пер­вич­ные, запре­дель­ные про­стран­ства и вре­ме­на, кото­рые нахо­дят­ся за извест­ны­ми мате­ри­аль­ны­ми сфе­ра­ми и ино­гда про­ни­ка­ют в них рит­мич­ны­ми ревер­бе­ра­ци­я­ми и при­да­ют запре­дель­ную зна­чи­тель­ность опре­де­лен­ным страш­ным пери­о­дам.

Еще мгно­ве­ние, и все исчез­ло. Вновь Гил­ман ока­зал­ся в тес­ном осве­щен­ном фио­ле­то­вым сия­ни­ем поме­ще­нии с наклон­ным полом и низ­ки­ми ящи­ка­ми, напол­нен­ны­ми ста­рин­ны­ми кни­га­ми, со ска­мей­кой и сто­лом, неви­дан­ны­ми пред­ме­та­ми и тре­уголь­ной дырой с одной сто­ро­ны. На сто­ле лежа­ло белое суще­ство — поте­ряв­ший созна­ние малень­кий голый маль­чик, а по дру­гую сто­ро­ну сто­ла сто­я­ла страш­ная усме­ха­ю­ща­я­ся ста­ру­ха со свер­ка­ю­щим ножом в пра­вой руке и непо­нят­ной фор­мы чашей из блед­но­го метал­ла и с дву­мя руч­ка­ми, покры­той уди­ви­тель­ным орна­мен­том, — в левой. Она про­из­но­си­ла какие-то кар­ка­ю­щие закля­тия на неиз­вест­ном Гил­ма­ну язы­ке, но зву­ча­щие напо­до­бие тех, что были запи­са­ны в «Necronomicon».

По мере того как в ком­на­те про­яс­ня­лось, Гил­ман уви­дел ста­рую кар­гу, подав­шу­ю­ся впе­ред и дер­жав­шую чашу над сто­лом, — не в силах спра­вить­ся со сво­и­ми чув­ства­ми, он тоже подал­ся впе­ред и взял чашу обе­и­ми рука­ми, обра­тив вни­ма­ние на срав­ни­тель­но свет­лый металл. В то же мгно­ве­ние отвра­ти­тель­ный Бурый Джен­кин вылез из тре­уголь­ной дыры сле­ва. Ста­ру­ха жестом пока­за­ла Гил­ма­ну, что­бы он дер­жал чашу в опре­де­лен­ном поло­же­нии, а сама высо­ко, насколь­ко мог­ла, занес­ла над малень­кой бело­ко­жей жерт­вой длин­ный, со стран­ной руч­кой нож. Покры­тое шер­стью зуба­стое суще­ство при­ня­лось про­из­но­сить бес­ко­неч­ное неиз­вест­ное закля­тие, в кото­рое ведь­ма встав­ля­ла кар­ка­ю­щим отвра­ти­тель­ным голо­сом какие-то сло­ва. Несмот­ря на завла­дев­ший Гил­ма­ном умствен­ный и эмо­ци­о­наль­ный пара­лич, его сотря­са­ло от отвра­ще­ния, жало­сти, неот­вра­ти­мо­сти про­ис­хо­дя­ще­го, так что у него даже тряс­лись руки, дер­жав­шие чашу. А еще мгно­ве­ни­ем поз­же быст­рое дви­же­ние ножа пол­но­стью раз­ру­ши­ло чары, и он выро­нил чашу, кото­рая упа­ла со сту­ком, напо­ми­на­ю­щим удар коло­ко­ла, тогда как руки Гил­ма­на взмет­ну­лись, что­бы оста­но­вить чудо­вищ­ное дей­ство.

Обе­жав по наклон­но­му полу стол, Гил­ман выхва­тил у ста­ру­хи нож и бро­сил его в тре­уголь­ную дыру. Еще мгно­ве­ние, и Гил­ман поме­нял­ся места­ми со ста­ру­хой, креп­ко сжи­мав­шей его шею сво­и­ми высох­ши­ми паль­ца­ми. Ее лицо было иска­же­но безум­ной яро­стью. Гил­ман чув­ство­вал, как метал­ли­че­ская цепоч­ка, на кото­рой висел крест, все силь­нее вре­за­ет­ся ему в шею, и, пони­мая опас­ность сво­е­го поло­же­ния, поду­мал, что будет, когда злоб­ная тварь уви­дит сам крест. С нече­ло­ве­че­ской силой она про­дол­жа­ла душить юно­шу, но ему все же уда­лось выта­щить из рубаш­ки крест, разо­рвать цепоч­ку и наста­вить крест на ведь­му.

При виде кре­ста ста­ру­ху как буд­то охва­ти­ла пани­ка, и она осла­би­ла хват­ку, так что у Гил­ма­на появи­лась воз­мож­ность немно­го отды­шать­ся. Он сбро­сил ведь­мов­ские руки со сво­ей шеи и пота­щил ста­ру­ху к тре­уголь­ной дыре, одна­ко она вновь обре­ла силы и вновь сомкну­ла ког­ти на шее юно­ши. На сей раз он решил отве­тить ей тем же и тоже потя­нул­ся к ее гор­лу.

Не успе­ла она сооб­ра­зить, что он соби­ра­ет­ся сде­лать, как цепоч­ка уже была обер­ну­та вокруг ее шеи и креп­ко затя­ну­та, отче­го у нее пере­хва­ти­ло дыха­ние. Но тут Гил­ман почув­ство­вал, как кто-то уку­сил его в лодыж­ку, и уви­дел, что это Бурый Джен­кин при­шел на помощь ведь­ме. Одним уда­ром Гил­ман отбро­сил его обрат­но в дыру, отку­да уже изда­ле­ка — до него донес­лось хны­ка­нье.

Бро­сив ста­рую кар­гу на пол, Гил­ман не знал, убил он или не убил ее, но когда огля­нул­ся, то уви­дел на сто­ле такое, отче­го едва не лишил­ся послед­них про­блес­ков созна­ния. Пока ведь­ма души­ла юно­шу и он был занят ею. Бурый Джен­кин, напря­гая все силы, с дья­воль­ским про­вор­ством тру­дил­ся все­ми четырь­мя тонень­ки­ми руч­ка­ми. Гил­ман не дал ножу кос­нуть­ся гру­ди мла­ден­ца, но Бурый Джен­кин про­грыз жел­ты­ми зуба­ми кро­хот­ную руч­ку — и чаша, кото­рая упа­ла на пол, теперь сто­я­ла на сто­ле рядом с без­жиз­нен­ным тель­цем, до кра­ев запол­нен­ная кро­вью.

Будучи не в состо­я­нии стрях­нуть с себя ведь­мов­ские гре­зы, Гил­ман услы­шал адское пес­но­пе­ние, воз­ве­щав­шее нача­ло шаба­ша и доно­сив­ше­е­ся неве­до­мо отку­да, и дога­дал­ся, что явил­ся чер­ный чело­век. Неяс­ные вос­по­ми­на­ния сме­ша­лись с позна­ни­я­ми в мате­ма­ти­ке, и Гил­ман поду­мал, что в его под­со­зна­нии долж­ны хра­нить­ся углы, кото­рые необ­хо­ди­мы ему, что­бы в оди­но­че­стве и без чьей-либо помо­щи вер­нуть­ся в реаль­ный мир. У него не было сомне­ний, что он нахо­дит­ся на неве­до­мо когда зако­ло­чен­ном чер­да­ке над сво­ей ком­на­той, но и не было ника­кой уве­рен­но­сти, что ему удаст­ся выбрать­ся из камор­ки с наклон­ным полом. Кро­ме того, бег­ство с при­гре­зив­ше­го­ся чер­да­ка мог­ло при­ве­сти его в такой же при­гре­зив­ший­ся ему дом — ненор­маль­ную про­ек­цию реаль­но­го дома. У Гил­ма­на не было ни малей­ше­го пред­став­ле­ния о соот­но­ше­нии его грез и реаль­но­сти.

Пере­ход через огром­ные без­дны так про­сто ему не даст­ся, ибо ведь­мов­ской ритм не ути­хал, и в кон­це кон­цов Гил­ма­ну пред­сто­я­ло услы­шать кос­ми­че­скую пуль­са­цию, кото­рой он до смер­ти боял­ся. Уже теперь он раз­ли­чал низ­кое моно­тон­ное сотря­се­ние воз­ду­ха, и эта музы­ка была ему отлич­но извест­на. Во вре­мя шаба­ша она все­гда под­ни­ма­лась вверх и, услы­шан­ная во всех мирах, соби­ра­ла посвя­щен­ных на отвра­ти­тель­ные риту­а­лы. В осно­ве поло­ви­ны пес­но­пе­ний, испол­ня­е­мых во вре­мя шаба­ша, это едва слыш­ная пуль­са­ция, кото­рую не может уло­вить зем­ное ухо во всей ее про­стран­ствен­ной пол­но­те. Гил­ман к тому же поня­тия не имел, может ли он поло­жить­ся на свои инстинк­ты, что­бы ока­зать­ся в пра­виль­ном месте Все­лен­ной. Как мож­но было быть уве­рен­ным, что он не ока­жет­ся на осве­щен­ной зеле­ным све­том горе на какой-нибудь дале­кой пла­не­те или на вымо­щен­ной раз­но­цвет­ны­ми пли­та­ми тер­ра­се над горо­дом, в кото­ром живут чудо­ви­ща со щупаль­ца­ми вне извест­ных галак­тик или на спи­ра­ле­вид­ных чер­ных кру­го­во­ро­тах самой даль­ней без­дны Хао­са, где пра­вит без­дум­ный демон-сул­тан Аза­тот?

Не успел Гил­ман ниче­го пред­при­нять, как фио­ле­то­вое сия­ние исчез­ло, и он остал­ся в пол­ной тем­но­те. Ведь­ма — ста­ру­ха Кезия — Наав — веро­ят­но, это озна­ча­ло ее смерть. И Гил­ма­ну пока­за­лось, что, поми­мо дале­ко­го ведь­мов­ско­го пес­но­пе­ния и ныка­нья Буро­го Джен­ки­на где-то вни­зу, он слы­шит гром­кий и непо­нят­ный вой, под­ни­ма­ю­щий­ся из неве­до­мых глу­бин. Джо Мазу­ре­виц — молит­вы про­тив Пол­зу­че­го Хао­са, воз­нес­ши­е­ся вверх тор­же­ству­ю­щим кри­ком, — миры поту­сто­рон­ней реаль­но­сти, поку­сив­ши­е­ся на без­дны лихо­ра­доч­ных грез, — Йа! Шаб-Ниг­гу­рат! Козел с Тыся­чью Юных…

Гил­ма­на нашли задол­го до рас­све­та на полу его ни на что не похо­жей ком­на­ты на чер­да­ке, ибо страш­ный крик пере­по­ло­шил и Деро­ше, и Чоин­ско­го, и Дом­бров­ско­го, и даже Элву­да, креп­ко спав­ше­го на сту­ле. Живой, с широ­ко откры­ты­ми гла­за­ми, он, каза­лось, ниче­го не видел, как буд­то был в глу­бо­ком обмо­ро­ке. На шее у него опять обна­ру­жи­ли чер­ные отпе­чат­ки паль­цев убий­цы, а левую лодыж­ку серьез­но поку­са­ла, по-види­мо­му, кры­са. Пижа­ма была­лорва­на в кло­чья, кре­стик, пода­рен­ный Джо, исчез. Элву­да била дрожь, и он боял­ся даже пред­ста­вить, где его друг побы­вал во сне. У Мазу­ре­ви­ца не схо­ди­ло с лица стран­ное выра­же­ние, навер­ное, пото­му, что ему был дан «знак», как он ска­зал, в ответ на его молит­вы, и он все вре­мя исто­во кре­стил­ся, сто­и­ло ему услы­хать кры­си­ное цара­па­нье или повиз­ги­ва­ние за ско­шен­ной сте­ной или наклон­ным потол­ком.

Когда спя­ще­го пере­нес­ли на кушет­ку в ком­на­те Элву­да, посла­ли за док­то­ром Мал­ков­ским — мест­ным вра­чом, кото­рый нико­гда и ниче­го не рас­ска­зы­вал тако­го, что мог­ло повре­дить его паци­ен­там, — и тот сде­лал Гил­ма­ну два уко­ла, после чего юно­ша рас­сла­бил­ся и, по-види­мо­му, дей­стви­тель­но заснул. В тече­ние дня к нему несколь­ко раз воз­вра­ща­лось созна­ние, и он шепо­том рас­ска­зы­вал Элву­ду, что пом­нил о сво­их гре­зах. Это было очень болез­нен­но, и с само­го нача­ла стал оче­вид­ным еще один непри­ят­ный факт.

Гил­ман — чей слух все послед­нее вре­мя был на удив­ле­ние ост­рым стал глух, как пень. Сроч­но вызван­ный док­тор Мал­ков­ский ска­зал Элву­ду, что у Гил­ма­на лоп­ну­ли бара­бан­ные пере­пон­ки, слов­но под напо­ром зву­ков, интен­сив­ность кото­рых пре­вы­ша­ла все люд­ские пред­став­ле­ния. Каким обра­зом эти зву­ки смог­ли достичь ушей Гил­ма­на, не потре­во­жив при этом всю Мис­ка­то­ник­скую доли­ну, про­сто­душ­ный док­тор не пони­мал.

Свою часть бесед Элвуд писал на бума­ге, так что обще­ние с Гил­ма­ном про­хо­ди­ло доволь­но лег­ко. Ни тот ни дру­гой не зна­ли, что делать со всем, став­шим им извест­ным, и не хоте­ли об этом думать. Оба, прав­да, реши­ли как мож­но быст­рее поки­нуть ста­рин­ный и про­кля­тый дом. В вечер­них газе­тах появи­лись сооб­ще­ния о вне­зап­ном пред­рас­свет­ном напа­де­нии поли­ции на стран­ных гуляк в лощине за Мидоу-хилл; там же упо­ми­на­лось о том, что белый камень издав­на изве­стен всем суе­вер­ным людям. Нико­го не пой­ма­ли, одна­ко сре­ди раз­бе­жав­ших­ся людей был заме­чен высо­кий негр. В одной из газет утвер­жда­лось, что не было обна­ру­же­но ника­ких сле­дов про­пав­ше­го Лади­сла­ва Волей­ко.

Одна­ко самый страш­ный кош­мар слу­чил­ся сле­ду­ю­щей ночью. Элву­ду нико­гда его не забыть, и, кста­ти, ему при­шлось про­пу­стить целый семестр из-за нерв­но­го сры­ва. Вече­ром ему пока­за­лось, буд­то скре­бут­ся кры­сы, одна­ко он не обра­тил на это вни­ма­ния. Позд­нее, уже после того, как он и Гил­ман улег­лись, его раз­бу­ди­ли душе­раз­ди­ра­ю­щие кри­ки. Элвуд спрыг­нул с кушет­ки, вклю­чил свет и бро­сил­ся к сво­е­му дру­гу, кото­рый изда­вал нече­ло­ве­че­ские вопли, слов­но тер­пел самые неопи­су­е­мые пыт­ки, и кор­чил­ся под оде­я­лом, на кото­ром рас­те­ка­лось крас­ное пят­но.

Элвуд не осме­ли­вал­ся при­кос­нуть­ся к нему, но посте­пен­но кри­ки и кор­чи стих­ли. В это вре­мя в двер­ном про­еме уже тол­пи­лись Дом­бров­ский, Чоин­ский, Деро­ше, Мазу­ре­виц и жилец ман­сар­ды, а хозя­ин даже послал жену зво­нить по теле­фо­ну док­то­ру Мал­ков­ско­му. Все они вскрик­ну­ли в испу­ге, когда нечто огром­ное и похо­жее на кры­су выпрыг­ну­ло из-под окро­вав­лен­но­го оде­я­ла и побе­жа­ло через всю ком­на­ту к новой дыре. К при­ез­ду док­то­ра, кото­рый пер­вым дотро­нул­ся до страш­ной посте­ли, Уол­тер Гил­ман был уже мертв.

Что­бы не быть вар­ва­ра­ми, огра­ни­чим­ся лишь пред­по­ло­же­ни­я­ми о при­чине смер­ти Гил­ма­на. В его теле про­гры­зен самый насто­я­щий тун­нель кто-то съел его серд­це. Дом­бров­ский при­шел в ужас от неуда­чи с кры­си­ным ядом, лик­ви­ди­ро­вал свою лицен­зию и через неде­лю вме­сте со все­ми сво­и­ми ста­ры­ми жиль­ца­ми пере­ехал в более раз­ру­шен­ный, но менее древ­ний дом на Уол­нат- стрит. Самым труд­ным ока­за­лось – хотя бы на вре­мя — удер­жать Джо Мазу­ре­ви­ца от бол­тов­ни; склон­ный к мрач­ным раз­ду­мьям меха­ник нико­гда не умел дер­жать рот на зам­ке, а уж после той ночи толь­ко и делал, что при­чи­тал и сето­вал на вся­кие ужа­сы.

Похо­же, в ту страш­ную ночь Джо накло­нил­ся, что­бы получ­ше раз­гля­деть кро­ва­вые кры­си­ные сле­ды, кото­рые вели от кушет­ки Гил­ма­на к норе. На ков­ре они рас­плы­лись, а вот на дере­вян­ном полу были очень чет­ки­ми. И Мазу­ре­виц обна­ру­жил в них что-то совер­шен­но ужас­ное или вооб­ра­зил это ужас­ное, пото­му что с ним никто не согла­сил­ся, несмот­ря на оче­вид­ную необыч­ность сле­дов. Они совсем не были похо­жи на кры­си­ные, но даже Чоин­ский и Деро­ше не поже­ла­ли при­знать в них отпе­чат­ки четы­рех кро­шеч­ных чело­ве­че­ских ладо­ней.

В ста­ром доме боль­ше никто и нико­гда не жил. Как толь­ко Дом­бров­ский съе­хал, дом нача­ли обхо­дить сто­ро­ной, во-пер­вых, из-за преж­них рас­ска­зов о нем и, во-вто­рых, из-за шед­шей из него отвра­ти­тель­ной вони. Ско­рее все­го, подей­ство­вал щед­ро рас­сы­пан­ный быв­шим хозя­и­ном кры­си­ный яд, и бли­жай­шие сосе­ди бук­валь­но через несколь­ко дней ощу­ти­ли непри­ят­ный запах. Пред­ста­ви­те­ли служ­бы здо­ро­вья обна­ру­жи­ли его источ­ни­ки, нахо­див­ши­е­ся в зако­ло­чен­ных поме­ще­ни­ях над восточ­ной ком­на­той в ман­сар­де и рядом с ней, и при­шли к выво­ду, что там долж­ны нахо­дить­ся горы дох­лых крыс.

Одна­ко они реши­ли не вскры­вать и не дез­ин­фи­ци­ро­вать эти дав­но закры­тые поме­ще­ния, ибо запах дол­жен был посте­пен­но сой­ти на нет, а ста­рый дом не вызы­вал осо­бо­го энту­зи­аз­ма у спе­ци­а­ли­стов. В самом деле, в окру­ге все­гда ходи­ли слу­хи необъ­яс­ни­мой вони, рас­про­стра­няв­шей­ся с чер­да­ка ведь­мов­ско­го дома после Валь­пур­ги­е­вой ночи и Хэл­лу­и­на. Сосе­ди по при­выч­ке мол­ча­ли — но все же это уве­ли­чи­ва­ло счет пре­тен­зий. В кон­це кон­цов жилищ­ный инспек­тор нало­жил запрет на про­жи­ва­ние в ста­ром доме.

Ника­ко­го объ­яс­не­ния не полу­чи­ли гре­зы Гил­ма­на и слу­чив­ше­е­ся с ним несча­стье. Элвуд, кото­ро­го мыс­ли о про­ис­шед­шем, быва­ет, почти сво­дят с ума, осе­нью вер­нул­ся в кол­ле­джи в июне закон­чил уче­бу в уни­вер­си­те­те. От него не укры­лось, что пере­су­дов о при­ви­де­ни­ях ста­ло гораз­до мень­ше, и это реаль­ный факт, что — несмот­ря на посту­пав­шие сооб­ще­ния о доно­сив­шем­ся из дома, пока его не снес­ли, хихи­ка­нье ста­ру­ха Кезия и Бурый Джен­кин не появ­ля­лись со вре­ме­ни смер­ти Гил­ма­на. Для Элву­да было очень удач­ным его отсут­ствие в Арк­хе­ме, когда с новой силой пополз­ли слу­хи о древ­них кош­ма­рах. Конеч­но же позд­нее он узнал о них и неска­зан­но стра­дал, пре­да­ва­ясь чер­ным и страш­ным раз­мыш­ле­ни­ям, одна­ко это было все же не так ужас­но, как непо­сред­ствен­ная бли­зость к про­ис­хо­дя­ще­му и неза­вид­ная воз­мож­ность посмот­реть на него сво­и­ми гла­за­ми.

В мар­те 1931 года буря снес­ла кры­шу и тяже­лую тру­бу с опу­стев­ше­го ведь­мов­ско­го дома, и куча кро­ша­щих­ся кир­пи­чей, почер­нев­шей, покрыв­шей­ся мхом кро­вель­ной дран­ки, сгнив­ших досок и бре­вен рух­ну­ла на чер­дак и про­би­ла под ним пол. Вся ман­сар­да ока­за­лась зава­лен­ной мусо­ром, одна­ко нико­му и в голо­ву не при­шло взгля­нуть на нее, пока не нача­ли сно­сить дом. К сно­су при­сту­пи­ли в декаб­ре, и, когда рабо­чие с неохо­той и отвра­ще­ни­ем очи­сти­ли ком­на­ту Гил­ма­на, вновь пополз­ли слу­хи.

Сре­ди стро­и­тель­но­го мусо­ра были най­де­ны несколь­ко вещей, заста­вив­ших рабо­чих позвать поли­цей­ских. Потом поли­цей­ские вызва­ли коро­не­ра и уни­вер­си­тет­ских про­фес­со­ров. Были обна­ру­же­ны кости — рас­кро­шен­ные и пере­ло­ман­ные, но узна­ва­е­мые как чело­ве­че­ские — по-види­мо­му, недав­не­го про­ис­хож­де­ния, одна­ко это совер­шен­но про­ти­во­ре­чи­ло всем извест­но­му фак­ту, что един­ствен­ное поме­ще­ние, где они мог­ли нахо­дить­ся, то есть чер­дак с наклон­ным полом, было зако­ло­че­но в очень дав­ние вре­ме­на и недо­ступ­но ни одно­му чело­ве­ку. Судеб­ный экс­перт при­шел к выво­ду, что часть костей при­над­ле­жа­ла малень­ко­му ребен­ку, а часть — пере­ме­шан­ная со сгнив­ши­ми тряп­ка­ми и корич­не­ва­тым пра­хом – невы­со­кой сгорб­лен­ной ста­руш­ке. В резуль­та­те тща­тель­но­го обыс­ка отыс­ка­лись неболь­шие кости крыс, погиб­ших во вре­мя обва­ла дома, более ста­рые кры­си­ные кости со сле­да­ми чьих-то зубов, что дало повод для самых раз­ных дога­док и умо­по­стро­е­ний на этот счет.

Кро­ме того, были най­де­ны разо­рван­ные кни­ги и ману­скрип­ты впе­ре­меш­ку с корич­не­вой пылью, остав­шей­ся от дру­гих, еще более древ­них книг. Все они без исклю­че­ния были посвя­ще­ны чер­ной магии в самой изощ­рен­ной и опас­ной фор­ме, а уце­лев­шие обрыв­ки, отно­ся­щи­е­ся к послед­не­му вре­ме­ни, оста­лись такой же нераз­га­дан­ной тай­ной, как чело­ве­че­ские кости. Но еще боль­шую тай­ну пред­став­ля­ет собой гомо­ген­ность нераз­бор­чи­во­го арха­ич­но­го пись­ма на обрыв­ках, кото­рые рас­хо­дят­ся во вре­ме­ни лет на сто пять­де­сят-две­сти. Неко­то­рые сочли совер­шен­но не под­да­ю­щим­ся объ­яс­не­нию раз­но­об­ра­зие стран­ных пред­ме­тов — кото­рые сво­им видом, мате­ри­а­лом, рабо­той и назна­че­ни­ем ста­ви­ли всех в тупик, — най­ден­ных сре­ди облом­ков в раз­ной сте­пе­ни целост­но­сти. Одной из таких вещиц — весь­ма заин­те­ре­со­вав­шей несколь­ких про­фес­со­ров Мис­ка­то­ник­ско­го уни­вер­си­те­та — была силь­но постра­дав­шая фигур­ка, напо­ми­нав­шая ту, кото­рую Гил­ман пере­дал в уни­вер­си­тет­ский музей, раз­ве что най­ден­ная в доме была боль­шой и из стран­но­го сине­ва­то­го кам­ня, а не из метал­ла, и сто­я­ла на пье­де­ста­ле со стран­ны­ми угла­ми, на кото­ром были начер­та­ны не под­дав­ши­е­ся рас­шиф­ров­ке иеро­гли­фы.

Архео­ло­ги и антро­по­ло­ги все еще пыта­ют­ся разо­брать­ся в при­чуд­ли­вых рисун­ках на помя­той чаше из свет­ло­го метал­ла, на внут­рен­ней сто­роне кото­рой сохра­ни­лись отвра­ти­тель­ные корич­не­вые пят­на. Ино­стран­цы же и лег­ко­вер­ные бабуш­ки оди­на­ко­во охот­но бол­та­ют о совре­мен­ном нике­ле­вом кре­сти­ке на порва­ной и гряз­ной цепоч­ке, кото­рый, весь дро­жа, опо­знал Джо Мазу­ре­виц как тот, что он мно­го лет назад пода­рил бед­ня­ге Гил­ма­ну. Одни дума­ют, что на зако­ло­чен­ный чер­дак кре­стик при­нес­ли кры­сы, дру­гие — что он все вре­мя валял­ся где-то в ком­на­те Гил­ма­на. А тре­тьи, вклю­чая само­го Джо, выска­зы­ва­ют на ред­кость фан­та­стич­ные, даже бре­до­вые, сооб­ра­же­ния.

Когда убра­ли ско­шен­ную сте­ну, то в тре­уголь­ном закут­ке меж­ду ком­на­той и север­ной сте­ной обна­ру­жи­ли гораз­до мень­ше мусо­ра, даже если учесть раз­ме­ры закут­ка, чем в ком­на­те, хотя в нем обна­ру­жи­лось нечто такое, что вверг­ло рас­те­ряв­ших­ся и испу­гав­ших­ся рабо­чих в шоко­вое состо­я­ние. Коро­че гово­ря, весь пол там был засы­пан костя­ми малень­ких детей — совсем све­жих и целых и из таких дале­ких вре­мен, что они успе­ли пре­вра­тить­ся в прах. На куче костей лежал боль­шой нож, оче­вид­но, очень ста­рый, со стран­ной руч­кой и не менее стран­ным рисун­ком на ней — обва­лив­ша­я­ся кры­ша упа­ла поверх него.

Посре­ди этих верх­них облом­ков, меж­ду дос­кой и несколь­ки­ми скле­ив­ши­ми­ся навеч­но кир­пи­ча­ми с тру­бы было нечто, поро­див­шее гораз­до боль­ше стра­хов и суе­ве­рий в Арк­хе­ме, чем, что-либо дру­гое, най­ден­ное в про­кля­том ведь­мов­ском доме. Это был ске­лет огром­ной боль­ной кры­сы, чей ненор­маль­ный вид до сих пор оста­ет­ся пред­ме­том спо­ров и явил­ся при­чи­ной необыч­ной сдер­жан­но­сти про­фес­со­ров отде­ле­ния срав­ни­тель­ной ана­то­мии Мис­ка­то­ник­ско­го уни­вер­си­те­та. Совсем немно­гое, каса­ю­ще­е­ся это­го ске­ле­та, ста­ло досто­я­ни­ем жите­лей горо­да, одна­ко рабо­чие, нашед­шие его, шепо­том рас­ска­зы­ва­ли о длин­ной бурой шер­сти, кое-где все еще покры­вав­шей его.

Ходи­ли слу­хи, что малень­кие лап­ки были ско­рее похо­жи на лап­ки малень­ких обе­зьян, чем на кры­си­ные лапы, а малень­кий череп с боль­ши­ми жел­ты­ми клы­ка­ми пред­став­лял собой абсо­лют­ную ано­ма­лию и с опре­де­лен­ных точек казал­ся мини­а­тюр­ной и чудо­вищ­ной паро­ди­ей на чело­ве­че­ский череп. В стра­хе рабо­чие осе­ни­ли себя кре­ста­ми, набре­дя на это бого­хуль­ство, а потом поста­ви­ли бла­го­дар­ствен­ные све­чи в церк­ви свя­то­го Ста­ни­сла­ва, так как были уве­ре­ны, что им боль­ше нико­гда не услы­хать прон­зи­тель­но­го поту­сто­рон­не­го хихи­ка­нья.