1924 / Лавкрафт / Исповедь неверующего

Как участ­ник нере­гу­ляр­но­го собра­ния авто­ров газе­ты «Liberal», на кото­рое при­гла­ша­ют­ся непро­фес­си­о­на­лы для изло­же­ния сво­их взгля­дов на все­лен­ную, я дол­жен пред­ва­рить все заме­ча­ния ком­пе­тент­ным при­зна­ни­ем того, что они не обя­за­тель­но состав­ля­ют неиз­мен­ное суж­де­ние. Тот, кто разыс­ки­ва­ет исти­ну ради неё самой, не при­ко­ван к обще­при­ня­той систе­ме, но все­гда фор­ми­ру­ет соб­ствен­ные фило­соф­ские убеж­де­ния на осно­ва­нии того, что пред­став­ля­ет­ся ему в тот момент наи­луч­шим дока­за­тель­ством. Сле­до­ва­тель­но, пере­ме­ны воз­мож­ны, и они посто­ян­но про­ис­хо­дят вся­кий раз, когда новое или по-ино­му оце­нён­ное дока­за­тель­ство дела­ет их логич­ны­ми.

Я по сво­ей при­ро­де скеп­тик и ана­ли­тик, и пото­му рано при­шёл к моей нынеш­ней общей пози­ции цинич­но­го мате­ри­а­лиз­ма, изме­нив­шей­ся впо­след­ствии ско­рее в дета­лях и сте­пе­ни, чем в основ­ных иде­а­лах. Сре­да, в кото­рой я родил­ся, была сре­дой обыч­но­го аме­ри­кан­ско­го про­те­стан­та город­ско­го, циви­ли­зо­ван­но­го типа – крайне орто­док­саль­ной в тео­рии, но весь­ма либе­раль­ной на прак­ти­ке. Ско­рее мораль, а не вера сфор­ми­ро­ва­ли её суть. В воз­расте око­ло двух лет мне рас­ска­за­ли о биб­лей­ских леген­дах и свя­том Нико­лае; и то, и дру­гое я послуш­но при­нял, не най­дя в этих исто­ри­ях ниче­го осо­бен­но увле­ка­тель­но­го и поучи­тель­но­го. В тече­ние сле­ду­ю­щих несколь­ких лет я доба­вил к сво­им «сверхъ­есте­ствен­ным» позна­ни­ям сказ­ки бра­тьев Гримм и «Тыся­чи и одной ночи». К пяти годам выбор меж­ду эти­ми спе­ку­ля­ци­я­ми, каса­ю­щи­ми­ся поис­ка исти­ны, у меня был неве­лик, хотя я бла­го­склон­но отнёс­ся к араб­ским сказ­кам, так как был совер­шен­но оча­ро­ван ими. Я даже собрал дет­скую кол­лек­цию восточ­ной кера­ми­ки и пред­ме­тов искус­ства, про­воз­гла­сил себя бла­го­че­сти­вым мусуль­ма­ни­ном и при­нял псев­до­ним «Абдул Аль­хаз­ред». Моё пер­вое насто­я­щее выска­зы­ва­ние скеп­ти­че­ско­го свой­ства, веро­ят­но, про­изо­шло неза­дол­го до мое­го пято­го дня рож­де­ния, когда мне ска­за­ли то, что я на самом деле знал и преж­де: что «Сан­та Клаус» – миф. Это при­зна­ние побу­ди­ло меня задать вопрос, поче­му в таком слу­чае «Бог» не явля­ет­ся таким же мифом. Спу­стя неко­то­рое вре­мя меня отда­ли в дошколь­ный класс вос­крес­ной шко­лы при досто­по­чти­мой Пер­вой бап­тист­ской церк­ви, вели­че­ствен­ное зда­ние кото­рой дати­ро­ва­лось 1775 годом; там я и отбро­сил все остат­ки хри­сти­ан­ской веры. Абсурд­ность мифов, кото­рые я был вынуж­ден при­нять, и угрю­мая серость всей веры по срав­не­нию с восточ­ным вели­ко­ле­пи­ем маго­ме­тан­ства опре­де­лён­но сде­ла­ли меня агно­сти­ком и заста­ви­ли стать столь ядо­ви­тым вопро­ша­те­лем, что мне поз­во­ли­ли не посе­щать шко­лу. Ни еди­ное утвер­жде­ние мяг­ко­сер­деч­ной и по-мате­рин­ски забот­ли­вой настав­ни­цы нико­гда не каза­лось мне долж­ным отве­том на те сомне­ния, кото­рые я чест­но и откры­то выра­жал, поэто­му ко мне сра­зу же ста­ли отно­сить­ся с подо­зре­ни­ем из-за мое­го бун­тар­ства. Несо­мнен­но, меня посчи­та­ли рас­тли­те­лем наив­ной веры осталь­ных детишек[1].

Когда мне испол­ни­лось шесть лет, моё фило­соф­ское раз­ви­тие полу­чи­ло свой самый эсте­ти­че­ски суще­ствен­ный импульс – эпо­ху ста­нов­ле­ния гре­ко-рим­ской мыс­ли. Все­гда жад­ный до ска­зок, я слу­чай­но наткнул­ся на «Кни­гу чудес» и «Тэн­гл­вуд­ские исто­рии» Готор­на* и был вос­хи­щён гре­че­ски­ми мифа­ми даже в их гер­ма­ни­зи­ро­ван­ной фор­ме. Затем моим вни­ма­ни­ем завла­де­ла кро­шеч­ная книж­ка из лич­ной биб­лио­те­ки моей дво­ю­род­ной бабуш­ки – исто­рия об Одис­сее в «Полу­ча­со­вых сери­ях Хар­пе­ра». С самой пер­вой гла­вы меня слов­но наэлек­три­зо­ва­ло, и по дости­же­нию кон­ца кни­ги я уже был убеж­дён­ным гре­ко-рим­ля­ни­ном. Моё баг­дад­ское имя и соот­вет­ству­ю­щие при­стра­стия сра­зу же исчез­ли, ибо магия шел­ков и кра­сок поблек­ла перед маги­ей бла­го­уха­ю­щих хра­мо­вых рощ, перед насе­лён­ны­ми фав­на­ми суме­реч­ны­ми луга­ми и перед лазур­ным, маня­щим Сре­ди­зем­ным морем, вол­ны кото­ро­го таин­ствен­ным обра­зом взды­ма­лись от Элла­ды к этим чудес­ным про­сто­рам, где оби­та­ли лото­фа­ги и лестри­го­ны, где Эол пове­ле­вал сво­и­ми вет­ра­ми, а Цир­цея – сви­нья­ми, и где на паст­би­щах Три­на­крии бро­ди­ли быки луче­зар­но­го Гелиоса. Как мож­но ско­рее я раз­до­был иллю­стри­ро­ван­ное изда­ние кни­ги Бул­фин­ча* «Эпо­ха преданий»[2] и посвя­тил всё своё вре­мя чте­нию это­го тек­ста (в кото­ром заме­ча­тель­но сохра­нил­ся под­лин­ный дух элли­низ­ма) и созер­ца­нию кар­ти­нок, вели­ко­леп­ных узо­ров и авто­ти­пов образ­цо­вых клас­си­че­ских ста­туй и изоб­ра­же­ний клас­си­че­ских сюже­тов. Вско­ре я доволь­но хоро­шо усво­ил основ­ные гре­че­ские мифы и стал посто­ян­ным посе­ти­те­лем музеев клас­си­че­ско­го искус­ства в Про­ви­ден­се и Бостоне. Я начал соби­рать малень­кие гип­со­вые слеп­ки шедев­ров гре­че­ской скульп­ту­ры, выучил гре­че­ский алфа­вит и овла­дел осно­ва­ми латин­ско­го язы­ка. Я выбрал псев­до­ним «Lucius Valerius Messala»[3] – рим­ский, а не гре­че­ский, пото­му что Рим совер­шен­но по-осо­бо­му оча­ро­вы­вал меня. Мой дедуш­ка совер­шил путе­ше­ствие по Ита­лии, зани­ма­ясь науч­ны­ми изыс­ка­ни­я­ми, и как оче­ви­дец радо­вал меня про­дол­жи­тель­ны­ми опи­са­ни­я­ми её кра­сот и памят­ни­ков древ­не­го вели­чия. Я подроб­но опи­сы­ваю это эсте­ти­че­ское раз­ви­тие толь­ко для того, что­бы при­ве­сти к его фило­соф­ско­му резуль­та­ту – мое­му послед­не­му мер­ца­нию рели­ги­оз­ной веры. В воз­расте семи-вось­ми лет я был убеж­дён­ным языч­ни­ком, столь опья­нён­ным кра­со­той Гре­ции, что обрёл почти насто­я­щую веру в древ­них богов и при­род­ных духов. Я дей­стви­тель­но воз­дви­гал алта­ри Пану, Апол­ло­ну, Диане и Афине и в сумер­ках наблю­дал за дри­а­да­ми и сати­ра­ми в лесах и полях. Одна­жды я вооб­ра­зил, что любо­вал­ся кем-то из этих лес­ных созда­ний, тан­цу­ю­щих под осен­ни­ми дуба­ми; это было сво­е­го рода «рели­ги­оз­ное пере­жи­ва­ние», само по себе столь же досто­вер­ное, как и субъ­ек­тив­ные экс­та­зы любо­го хри­сти­а­ни­на. Если хри­сти­а­нин ска­жет мне, что он ощу­щал реаль­ность сво­е­го Иису­са или Яхве, я могу отве­тить, что видел коз­ло­но­го­го Пана и сестёр гес­пе­рий­ской Фаэ­ту­зы.

В год мое­го девя­ти­ле­тия были зало­же­ны под­лин­ные осно­вы мое­го скеп­ти­циз­ма. Я читал гре­че­ские мифы в стан­дарт­ных поэ­ти­че­ских пере­во­дах и, таким обра­зом, неволь­но при­вил себе вкус к англий­ско­му язы­ку эпо­хи коро­ле­вы Анны. Под впе­чат­ле­ни­ем увле­ка­тель­ных изоб­ра­же­ний науч­ных инстру­мен­тов в кон­це пол­но­го изда­ния сло­ва­ря Веб­сте­ра я стал про­яв­лять инте­рес к натур­фи­ло­со­фии и химии. Вско­ре у меня появи­лись мно­го­обе­ща­ю­щая лабо­ра­то­рия в под­ва­ле и новое попол­не­ние из про­стых науч­ных посо­бий в моей рас­ту­щей биб­лио­те­ке. Так я стал ско­рее учё­ным, чем меч­та­те­лем-языч­ни­ком. В 1897 году моей глав­ной «лите­ра­тур­ной» рабо­той была «поэ­ма» под назва­ни­ем «Новая Одис­сея»; в 1899 это место занял крат­кий трак­тат о химии в несколь­ких напи­сан­ных каран­да­шом «томах»[4]. Но мифо­ло­гия вовсе не была забы­та. В этот пери­од я читал мно­го книг о еги­пет­ской, инду­ист­ской и гер­ман­ской мифо­ло­гии, и экс­пе­ри­мен­ти­ро­вал с при­твор­ны­ми попыт­ка­ми пове­рить в каж­дую, что­бы уви­деть, какая из них мог­ла бы содер­жать самую вели­чай­шую исти­ну. Я сра­зу же пере­нял мето­ди­ку нау­ки (об этом будет ска­за­но ниже). Есте­ствен­но, имея непредубеж­дён­ный и бес­страст­ный ум, ско­ро я стал совер­шен­ным скеп­ти­ком и мате­ри­а­ли­стом. Мои заня­тия нау­кой вклю­чи­ли в себя осно­вы гео­гра­фии, гео­ло­гии, био­ло­гии и аст­ро­но­мии. Так­же я при­об­рёл при­выч­ку к непре­рыв­но­му ана­ли­зу все­го. Моя пом­пез­ная «кни­га», назван­ная «Poemata Minora»*, напи­сан­ная в воз­расте один­на­дца­ти лет, была посвя­ще­на «богам, геро­ям и иде­а­лам древ­них» и рас­ска­зы­ва­ла с чув­ством разо­ча­ро­ва­ния и горе­сти о печа­ли языч­ни­ка, лишив­ше­го­ся сво­е­го антич­но­го пан­тео­на. Неко­то­рые из этих весь­ма незре­лых «поэм» были пере­из­да­ны в жур­на­ле «The Tryout» в апре­ле 1919 года под новы­ми назва­ни­я­ми и псевдонимами[5].

Преж­де моя фило­со­фия была откро­вен­но юно­ше­ской и эмпи­ри­че­ской. Она была про­те­стом про­тив оче­вид­ной лжи и урод­ства, но не затра­ги­ва­ла ника­кой спе­ци­фи­че­ской кос­ми­че­ской или эти­че­ской тео­рии. Про­бле­мы эти­ки ана­ли­ти­че­ски меня не инте­ре­со­ва­ли, пото­му что я не пред­став­лял себе их как про­бле­мы. Я при­нял взгля­ды вик­то­ри­ан­ства, нико­гда и не помыш­ляв­ше­го об иссле­до­ва­ни­ях «по ту сто­ро­ну добра и зла», нисколь­ко не сомне­ва­ясь и осо­зна­вая пре­об­ла­да­ю­щее в них лице­ме­рие, за исклю­че­ни­ем саб­ба­та­ри­ан­ства* и воз­зре­ний на сверхъ­есте­ствен­ное. Хотя вре­мя от вре­ме­ни меня инте­ре­со­ва­ли рефор­мы, осо­бен­но сухой закон (я нико­гда не про­бо­вал спирт­ных напит­ков), эти­че­ская казу­и­сти­ка пред­став­ля­лась мне скуч­ной с тех самых пор, как я стал счи­тать, что пове­де­ние явля­ет­ся делом вку­са и вос­пи­та­ния, вме­сте с доб­ро­де­те­лью, изыс­кан­но­стью и прав­ди­во­стью как сим­во­ла­ми ари­сто­кра­тиз­ма. Сво­им сло­вом и честью я был без­мер­но горд и ни за что не поз­во­лил бы бро­сить на них тень. Я думал, что эти­ка слиш­ком оче­вид­на и баналь­на для науч­ной дис­кус­сии, и счи­тал­ся с фило­со­фи­ей исклю­чи­тель­но из-за её свя­зи с исти­ной и кра­со­той. По сути, я был языч­ни­ком и до сих пор им оста­юсь. В то вре­мя у меня не было отве­тов на вопро­сы, каса­ю­щи­е­ся места чело­ве­ка в При­ро­де и струк­ту­ры все­лен­ной. Про­зре­ние при­шло зимой 1902–1903 года, когда своё пре­вос­ход­ство над мои­ми заня­ти­я­ми яви­ла аст­ро­но­мия.

Наи­бо­лее силь­ны­ми пере­жи­ва­ни­я­ми мое­го суще­ство­ва­ния были откры­тие мира элли­нов в 1896 году, и откры­тие бес­чис­лен­ных солнц и миров бес­ко­неч­но­го про­стран­ства в 1902‑м. Ино­гда мне кажет­ся, что послед­нее собы­тие сыг­ра­ло более весо­мую роль, посколь­ку гран­ди­оз­ность кон­цеп­ции рас­ши­ря­ю­щей­ся все­лен­ной до сих пор вызы­ва­ет тре­пет, кото­рый едва ли мож­но сыми­ти­ро­вать. Я сде­лал аст­ро­но­мию сво­им основ­ным науч­ным заня­ти­ем: я при­об­ре­тал всё более мощ­ные теле­ско­пы, собрал 61 кни­гу по аст­ро­но­мии и напи­сал мно­го очер­ков на эту тему в мест­ной прес­се в фор­ме спе­ци­аль­ных еже­ме­сяч­ных ста­тей. К сво­е­му три­на­дца­то­му дню рож­де­ния я был совер­шен­но потря­сён непо­сто­ян­ством и незна­чи­тель­но­стью чело­ве­ка, а к сем­на­дца­ти годам, когда я напи­сал весь­ма обсто­я­тель­ное сочи­не­ние об этом, я сфор­ми­ро­вал свои нынеш­ние пес­си­ми­стич­ные пред­став­ле­ния о кос­мо­се во всех их основ­ных дета­лях. Тщет­ность все­го суще­ство­ва­ния нача­ла пора­жать и угне­тать меня, и мои упо­ва­ния на чело­ве­че­ский про­гресс, преж­де испол­нен­ные надежд и энту­зи­аз­ма, нача­ли схо­дить на нет. Все­гда нерав­но­душ­ный к антич­но­сти, я поз­во­лил себе создать что-то вро­де инди­ви­ду­аль­но­го куль­та стрем­ле­ния к ретро­спек­ти­ве. Реа­ли­сти­че­ский ана­лиз, утвер­жда­е­мый исто­ри­ей и рас­про­стра­ня­ю­щи­ми­ся тен­ден­ци­я­ми в нау­ке, кото­рые ныне вос­при­ня­ли тео­рии Дар­ви­на, Гек­ке­ля, Хакс­ли* и мно­гих дру­гих нова­то­ров, вызы­вал во мне отвра­ще­ние, как и реа­ли­сти­че­ская лите­ра­ту­ра. В худо­же­ствен­ной лите­ра­ту­ре я был пре­дан фан­та­зии По, в поэ­зии и очер­ках – изящ­но­му фор­ма­лиз­му и кон­сер­ва­тиз­му восем­на­дца­то­го сто­ле­тия. Я вовсе не дер­жал­ся за свои про­шлые иллю­зии. Моя пози­ция все­гда была кос­ми­че­ской, и я наблю­дал за чело­ве­ком, слов­но нахо­дясь на дру­гой пла­не­те. Он был все­го лишь инте­рес­ным био­ло­ги­че­ским видом, пред­став­лен­ным для изу­че­ния и клас­си­фи­ка­ции. У меня име­лись силь­ные пред­рас­суд­ки и при­стра­стия во мно­гих сфе­рах, но я не мог рас­смат­ри­вать кос­ми­че­скую бес­по­лез­ность чело­ве­че­ской расы наравне с её зем­ной зна­чи­мо­стью. К тому вре­ме­ни, когда я достиг совер­шен­но­ле­тия, я едва ли верил в совер­шен­ство­ва­ние мира и чув­ство­вал убы­ва­ю­щий инте­рес к его показ­но­му блес­ку и вели­ко­ле­пию. Когда в воз­расте два­дца­ти четы­рёх лет я вошёл в обще­ство диле­тан­тов от лите­ра­ту­ры, то был уже на пути к мое­му нынеш­не­му циниз­му, смяг­чён­но­му без­мер­ной жало­стью к веч­ной чело­ве­че­ской тра­ге­дии стрем­ле­ний, нахо­дя­щих­ся за гра­нью воз­мож­но­сти их осу­ществ­ле­ния.

Вой­на под­твер­жда­ла все взгля­ды, кото­рых я стал при­дер­жи­вать­ся. Нытьё иде­а­ли­стов всё боль­ше и боль­ше надо­еда­ло мне, и я исполь­зо­вал их пред­став­ле­ния не более, чем это было необ­хо­ди­мо для лите­ра­тур­но­го при­укра­ши­ва­ния. По мне демо­кра­тия была незна­чи­тель­ной про­бле­мой, но мой гнев воз­буж­дал­ся преж­де все­го дер­зо­стью вызо­ва англо­сак­сон­ско­му пре­вос­ход­ству, излиш­ней тер­ри­то­ри­аль­ной жад­но­стью и отвра­ти­тель­ной без­жа­лост­но­стью гун­нов. Меня не тре­во­жи­ли сомне­ния, кото­ры­ми был охва­чен рядо­вой либе­рал. Я ожи­дал гру­бых оши­бок; пора­же­ние Гер­ма­нии было всем, о чём я про­сил и на что наде­ял­ся. Едва ли необ­хо­ди­мо гово­рить, что я явля­юсь горя­чим при­вер­жен­цем англо-аме­ри­кан­ско­го вос­со­еди­не­ния; моё мне­ние тако­во, что раз­де­ле­ние одной куль­ту­ры на две наци­о­наль­ные еди­ни­цы рас­то­чи­тель­но и зача­стую опас­но. В этом слу­чае моя пози­ция вдвойне проч­на, пото­му что я пола­гаю, что вся суще­ству­ю­щая циви­ли­за­ция зави­сит от сак­сон­ско­го гос­под­ства.

При­бли­зи­тель­но в это вре­мя моё фило­соф­ское мыш­ле­ние полу­чи­ло свой самый зна­чи­тель­ный и самый послед­ний сти­мул через дис­кус­сию с несколь­ки­ми лите­ра­то­ра­ми-люби­те­ля­ми: осо­бен­но Мори­сом Вин­те­ром Мо (орто­док­саль­ным, но толе­рант­ным хри­сти­а­ни­ном и вдох­нов­ля­ю­щим оппо­нен­том) и Аль­фре­дом Гэл­пи­ном-млад­шим (юно­шей, в основ­ном соглас­ным со мной, но пока ещё убеж­дён­ном в том, что срав­не­ние наших воз­зре­ний невоз­мож­но без сми­ре­ния с моей сто­ро­ны). Пере­пис­ка с эти­ми мыс­ли­те­ля­ми при­ве­ла к резю­ми­ро­ва­нию и коди­фи­ка­ции моих взгля­дов, обна­ру­жив мно­же­ство недо­стат­ков в раз­ра­бо­тан­ных мной док­три­нах и поз­во­лив мне при­дать им более чёт­кий и после­до­ва­тель­ный вид. Этот сти­мул так­же уве­ли­чил объ­ём про­чи­тан­ных мной книг по фило­со­фии и соб­ствен­ных фило­соф­ских иссле­до­ва­ний и изба­вил от мно­гих мешав­ших мне пред­рас­суд­ков. Я отка­зал­ся от бук­валь­но­го сле­до­ва­ния Эпи­ку­ру и Лукре­цию и навсе­гда отверг, хотя и с боль­шим тру­дом, сво­бо­ду воли в поль­зу детер­ми­низ­ма.

Мир­ная Кон­фе­рен­ция*, Фри­дрих Ниц­ше, Сэмю­эл Бат­лер* (мой совре­мен­ник), Г.Л.Менкен* и дру­гие вли­я­ния усо­вер­шен­ство­ва­ли мой цинизм; это каче­ство ста­но­вит­ся всё более интен­сив­ным, посколь­ку при­ход зре­лых лет уни­что­жа­ет сле­пой пред­рас­су­док, посред­ством кото­ро­го юно­ша при­дер­жи­ва­ет­ся бес­цвет­ной гал­лю­ци­на­ции «с миром всё в поряд­ке» толь­ко лишь из-за силы жела­ния видеть мир тако­вым. Так как мне око­ло трид­ца­ти двух лет, то у меня нет осо­бен­ных жела­ний, кро­ме пости­же­ния фак­тов таки­ми, каки­ми они явля­ют­ся. Моя объ­ек­тив­ность, все­гда замет­ная, теперь пер­во­сте­пен­на и не встре­ча­ет ника­ких пре­пят­ствий, поэто­му нет ниче­го тако­го, во что бы я не готов был пове­рить. На самом деле я боль­ше не желаю ниче­го, кро­ме забве­ния, и, таким обра­зом, готов отка­зать­ся от любой кра­си­вой иллю­зии или при­нять любой непри­ят­ный факт совер­шен­но хлад­но­кров­но. Я могу, нако­нец, охот­но при­знать, что жела­ния, надеж­ды и цен­но­сти чело­ве­че­ства совер­шен­но без­раз­лич­ны сле­по­му кос­ми­че­ско­му меха­низ­му. Сча­стье я счи­таю эти­че­ским фан­то­мом, кото­рый ни перед кем не воз­ни­ка­ет пол­но­стью и даже частич­но, за исклю­че­ни­ем немно­гих, и смысл кото­ро­го как цели всех чело­ве­че­ских стрем­ле­ний явля­ет­ся гро­теск­ной сме­сью фар­са и тра­ге­дии. 

(по изда­нию: «H. P. Lovecraft: Collected Essays, Volume 5: Autobiography & Miscellany», Hippocampus Press, 2006)

Араб­ски­ми циф­ра­ми обо­зна­че­ны при­ме­ча­ния редак­то­ра аме­ри­кан­ско­го изда­ния, звёз­доч­ка­ми – при­ме­ча­ния пере­вод­чи­ка.

ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКТОРА АМЕРИКАНСКОГО ИЗДАНИЯ С.Т.ДЖОШИ:

Дан­ная ста­тья Г.Ф. Лав­краф­та опуб­ли­ко­ва­на в газе­те «Liberal» 1, No. 2 (фев­раль 1922 года). Это одно из самых заме­ча­тель­ных его эссе, ост­ро­ум­ное и бле­стя­щее опи­са­ние отка­за от рели­ги­оз­ной веры. Как Лав­крафт утвер­жда­ет в самом нача­ле, эта ста­тья появи­лась как часть «нере­гу­ляр­но­го собра­ния», про­во­ди­мо­го редак­то­ром газе­ты «Liberal» Полом Дж. Кэм­п­бел­лом. Пред­по­ло­жи­тель­но, рабо­та Джейм­са Ф. Мор­то­на «Моя интел­лек­ту­аль­ная эво­лю­ция» (смот­ри­те ста­тью Лав­краф­та «В защи­ту Даго­на») была частью этой серии. Г.Ф. Лав­крафт про­сле­жи­ва­ет раз­ви­тие сво­их интел­лек­ту­аль­ных инте­ре­сов, от клас­си­че­ской антич­но­сти к химии и аст­ро­но­мии, и осмыс­ля­ет фило­соф­ские послед­ствия, кото­рые ста­ли резуль­та­том каж­до­го его увле­че­ния. Боль­шая часть это­го эссе была ско­пи­ро­ва­на в авто­био­гра­фи­че­ском пись­ме Лав­краф­та к Эдви­ну Бэр­ду от 3 фев­ра­ля 1924 года. 

1. На самом деле этот эпи­зод про­изо­шёл, когда Лав­краф­ту было две­на­дцать лет. Смот­ри­те Selected Letters (Arkham House, 1965–76), 1.110–11.
2. Томас Бул­финч (1796–1867), «Эпо­ха пре­да­ний, или Дра­го­цен­но­сти мифо­ло­гии» (1855). Смот­ри­те S.T. Joshi, Lovecraft’s Library: A Catalogue, 2nd ed. (Hippocampus Press, 2002).
3. В дру­гом месте Г.Ф. Лав­крафт уточ­ня­ет: «в семь лет я носил имя L. VALERIUS MESSALA (Луций Вале­рий Мес­са­ла) и мучил вооб­ра­жа­е­мых хри­сти­ан в амфи­те­ат­рах» (смот­ри­те Selected Letters (Arkham House, 1965–76), 3.313). Одна­ко более ран­нее пись­мо отно­сит этот псев­до­ним к четыр­на­дца­ти­лет­не­му Лав­краф­ту (пись­мо к Фрэн­ку Белк­на­пу Лон­гу от 26 янва­ря 1921 года, смот­ри­те рас­шиф­ров­ки изда­тель­ства Arkham House).
4. Четы­ре тома это­го трак­та­та уце­ле­ли в John Hay Library (биб­лио­те­ка Джо­на Хея): «Химия», «Химия, магия и элек­три­че­ство», «Химия III» и «Химия IV». Назва­ния дру­гих двух томов неиз­вест­ны, но Лав­крафт ука­зы­ва­ет в ката­ло­ге сво­их «книг» в кон­це вто­рой части Poemata Minora (1902), что серия состо­я­ла из шести томов.
5. В апрель­ском выпус­ке жур­на­ла «Tryout» за 1919 год, сти­хо­тво­ре­ние «Пану» напе­ча­та­но с назва­ни­ем «Пан» (под псев­до­ни­мом «Май­кл Ормонд О’Рейлли»), сти­хо­тво­ре­ние «Древ­ней язы­че­ской рели­гии» – «Гово­рит послед­ний языч­ник» (псев­до­ним «Эймс Дор­р­энс Роули»), «Ода Селене или Диане» напе­ча­та­на под заго­лов­ком «Селене» (псев­до­ним «Эдвард Софт­ли»).

ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА:

* Ната­ни­ел Готорн (Nathaniel Hawthorne, 1804–1864) – аме­ри­кан­ский рома­нист. Геро­я­ми его рома­нов были пер­вые пури­тане-пере­се­лен­цы или убеж­дён­ные сто­рон­ни­ки пури­тан­ства. Про­бле­мы гре­ха и борь­бы пури­тан­ской фило­со­фии с чело­ве­че­ски­ми стра­стя­ми ста­ли веду­щи­ми тема­ми в твор­че­стве Готор­на. Он писал и для детей: его про­из­ве­де­ния «Кни­га чудес» (A Wonder Book, 1852) и «Тэн­гл­вуд­ские исто­рии» (Tanglewood Tales, 1853) ста­ли клас­си­кой аме­ри­кан­ской дет­ской лите­ра­ту­ры.

* Томас Бул­финч (Thomas Bulfinch, 1796–1867) – аме­ри­кан­ский писа­тель. Бул­финч изу­чал мифы и леген­ды и зани­мал­ся поис­ком соот­вет­ствий их сюже­тов сюже­там в лите­ра­ту­ре и искус­стве. «Эпо­ха пре­да­ний» (The Age of Fable, 1855) – самая извест­ная его кни­га. Она состо­ит из трёх частей: «Исто­рии о богах и геро­ях», «Ска­за­ния сред­не­ве­ко­вой Англии» и «Леген­ды о Кар­ле Вели­ком».

* «Малень­кие поэ­мы» – лат.

* Саб­ба­та­ри­ан­ство – в иуда­из­ме и хри­сти­ан­стве стро­гая при­вер­жен­ность к соблю­де­нию рели­ги­оз­ных норм пове­де­ния в вос­крес­ные дни (в иуда­из­ме – в суб­бо­ту): обя­за­тель­ное посе­ще­ние церк­ви, неуча­стие в этот день в играх и раз­вле­че­ни­ях и т.д.

* Томас Ген­ри Хакс­ли (Thomas Henry Huxley, 1825–1895) – англий­ский зоо­лог, попу­ля­ри­за­тор нау­ки и фана­тич­ный защит­ник эво­лю­ци­он­ной тео­рии Чарль­за Дар­ви­на, осно­ва­тель целой дина­стии выда­ю­щих­ся англий­ских уче­ных и дея­те­лей куль­ту­ры (его вну­ка­ми были писа­тель Олдос Хакс­ли и осно­ва­тель Все­мир­но­го фон­да дикой при­ро­ды Джу­ли­ан Хакс­ли).

* Париж­ская Мир­ная Кон­фе­рен­ция (1919–1920) была созва­на стра­на­ми, побе­див­ши­ми в 1‑й миро­вой войне (Вели­ко­бри­та­ния, Фран­ция, США), с целью выра­бот­ки дого­во­ров с про­иг­рав­ши­ми дер­жа­ва­ми (Гер­ма­ния, Австрия, Бол­га­рия, Вен­грия и Тур­ция) и обсуж­де­ния уста­ва Лиги Наций. Совет­ская Рос­сия в кон­фе­рен­ции уча­стия не при­ни­ма­ла.

* Сэмю­эл Бат­лер (Samuel Butler, 1835–1902) – англий­ский писа­тель, горя­чий при­вер­же­нец тео­рии Ч. Дар­ви­на. Лав­крафт под­чёр­ки­ва­ет, что это его совре­мен­ник, так как англий­ская лите­ра­ту­ра зна­ет ещё одно­го Сэмю­э­ла Бат­ле­ра (1612–1680), сати­ри­ка, в сво­их про­из­ве­де­ни­ях высме­и­вав­ше­го пури­тан­ские нра­вы и пред­рас­суд­ки англий­ско­го обще­ства.

* Ген­ри Лью­ис Мен­кен (Henry Lewis Mencken, 1880–1956) – аме­ри­кан­ский кри­тик, пуб­ли­цист, сати­рик. Реши­тель­но раз­ме­же­вы­вал англий­ские и аме­ри­кан­ские куль­тур­ные тра­ди­ции, рато­вал за худо­же­ствен­ное осмыс­ле­ние новей­ших форм обще­ства с пози­ций инди­ви­ду­а­ли­сти­че­ской кри­ти­ки (сати­ри­че­ская серия “Пред­рас­суд­ки”, 1919–27). Про­па­ган­ди­ро­вал твор­че­ство Ф. Ниц­ше, Т. Драй­зе­ра, С. Лью­и­са.