1993 / С. Т. Джоши / Лавкрафт: жизнь и творчество

Пуб­ли­ко­ва­лось на рус­ском в кни­ге “Лам­па Аль-Хаз­ре­да”.

---

Иссле­до­ва­ния жиз­ни и твор­че­ства Говар­да Фил­лип­са Лав­краф­та (1890–1937) пред­став­ля­ют собой отдель­ную гла­ву в исто­рии лите­ра­тур­ной кри­ти­ки. Лав­краф­та-чело­ве­ка награж­да­ли таки­ми ярлы­ка­ми, как “бес­по­лое недо­ра­зу­ме­ние”, “экс­цен­трич­ный затвор­ник”, “ужа­са­ю­щая лич­ность”, “болез­нен­ный юно­ша” или попро­сту “стран­ный тип”; но те, кто лич­но знал и встре­чал­ся с Лав­краф­том, гово­ри­ли, что он был “джентль­ме­ном в истин­ном смыс­ле это­го, столь часто невер­но упо­треб­ля­е­мо­го сло­ва”, “раци­о­наль­ным чело­ве­ком до моз­га костей”, “оча­ро­ва­тель­ным собе­сед­ни­ком, учи­те­лем и настав­ни­ком” и “вовсе не урод­ли­вым, а про­сто непо­хо­жим на дру­гих”. Еще боль­ше про­ти­во­ре­чи­вых мне­ний выска­зы­ва­лось о его тру­дах: для неко­то­рых он был “кош­мар­ным”, “пло­хим”, “неваж­ным” и даже “жут­ким” писа­те­лем; для дру­гих — “высо­чай­шим масте­ром рас­ска­за ужа­сов”, “одним из наи­бо­лее чут­ких и силь­ных писа­те­лей сво­е­го поко­ле­ния” и “вели­чай­шим аме­ри­кан­ским масте­ром ужас­ных исто­рий со вре­мен По”, повест­во­ва­ние кото­ро­го “почти все­гда совер­шен­но по струк­ту­ре” и “пре­вос­ход­но оформ­ле­но”. Что же до сти­ля писа­те­ля, то его назы­ва­ли как “изыс­кан­ным”, так и “лишен­ным изя­ще­ства”. В нашем веке труд­но най­ти авто­ра, чьи жизнь, харак­тер и при­выч­ки были бы столь тща­тель­но и в столь боль­шом объ­е­ме задо­ку­мен­ти­ро­ва­ны; чьи писа­ния были бы столь непри­зна­ны во вре­мя его жиз­ни и сде­ла­лись бы столь широ­ко извест­ны после его смер­ти. Пожа­луй, лишь име­на Эдга­ра По и Ле Фаню оброс­ли столь же при­чуд­ли­вы­ми леген­да­ми. По несмет­но­му коли­че­ству лите­ра­тур­ных под­ра­жа­ний Лав­крафт может вполне срав­нить­ся с Конан Дой­лем, а что каса­ет­ся пре­врат­но­стей в оцен­ке его про­из­ве­де­ний кри­ти­кой, то так мно­го не доста­ва­лось даже само­му Ната­ни­э­лю Уэс­ту. При­чин тому мно­же­ство, и что­бы объ­яс­нить их, потре­бу­ет­ся иссле­до­вать не толь­ко жизнь, твор­че­ство и харак­тер лич­но­сти Лав­краф­та, но и раз­лич­ные аспек­ты лите­ра­ту­ры в целом.

Лав­крафт родил­ся 20 авгу­ста 1890 г. в город­ке Про­ви­денс (Про­ви­де­ние), штат Род-Айленд, где и про­жил всю свою созна­тель­ную жизнь за исклю­че­ни­ем двух лет. В раз­ное вре­мя семье Лав­краф­та при­над­ле­жа­ло четы­ре раз­лич­ных дома, и все они сто­я­ли побли­зо­сти от исто­ри­че­ско­го Кол­ледж-Хил­ла, это­го “есте­ствен­но­го музея коло­ни­аль­ной и феде­ра­лист­ской архи­тек­ту­ры”. Несо­мнен­но, это окру­же­ние силь­но повли­я­ло на ком­плекс пред­по­чте­ний, что отли­чал писа­те­ля на про­тя­же­нии всей жиз­ни: любовь к про­шло­му, к коло­ни­аль­но­му и геор­ги­ан­ско­му пери­о­ду в исто­рии и лите­ра­ту­ре, к кра­со­те и таин­ствен­но­сти при­ро­ды. На про­тя­же­нии всей сво­ей жиз­ни Лав­крафт бук­валь­но бого­тво­рил окрест­но­сти Оулд-Про­вид­снс и Новой Англии в целом; это обо­жа­ние обост­ри­лось его “нью-йорк­ской ссыл­кой” 20‑х годов и нашло выс­шее выра­же­ние в таких вещах, как “В при­зрач­ных поис­ках неве­до­мо­го Када­фа” и “Исто­рия Чарль­за Декс­те­ра Вар­да”. Это чув­ство не было лишь интел­лек­ту­аль­но-эсте­ти­че­ским любо­ва­ни­ем релик­ви­я­ми Новой Англии, но име­ло еще и пси­хо­ло­ги­че­ский аспект: со вре­ме­нем Про­ви­денс и Новая Англия ста­ли для Лав­краф­та гава­нью надеж­но­сти и успо­ко­е­ния? зна­ко­мой и ком­форт­ной сре­дой, с кото­рой Лав­крафт, имев­ший обострен­ное “чув­стве места”, все­гда стре­мил­ся быть в гар­мо­ни­че­ском еди­не­нии Важ­ность это­го окру­же­ния, в осо­бен­но­сти же город­ка Про­ви­денс, для жиз­ни, миро­воз­зре­ния и твор­че­ства Лав­краф­та невоз­мож­но пере­оце­нить.

В боль­шин­стве кри­ти­че­ских работ так­же не уде­ля­лось осо­бо­го вни­ма­ния и вли­я­нию на харак­тер Лав­краф­та его семьи — роди­те­лей и пра­ро­ди­те­лей, а так­же пря­мых бли­жай­ших род­ствен­ни­ков. При­да­ва­лось боль­шое зна­че­ние смер­ти отца писа­те­ля, Уил­фре­да Скот­та Лав­краф­та, скон­чав­ше­го­ся в 1898 году от паре­за после пяти лет, про­ве­ден­ных в сума­сшед­шем доме; одна­ко в тех ред­ких слу­ча­ях, когда Лав­крафт вооб­ще гово­рил об отце он утвер­ждал, что едва знал его, и нам кажет­ся, что не име­ет­ся абсо­лют­но ника­ких осно­ва­ний под­вер­гать такие утвер­жде­ния сомне­нию. Веро­ят­но, гораз­до более важ­ным собы­ти­ем яви­лась смерть бабуш­ки Лав­краф­та в 1896: тот мрак, в кото­рый дом погру­зил­ся вслед за этим, про­из­вел гро­мад­ное впе­чат­ле­ние на чув­стви­тель­но­го ребен­ка и поро­дил отвра­ти­тель­ные кош­ма­ры, в кото­рых на него напа­да­ли некие без­ли­кие суще­ства, име­ну­е­мые им “ноч­ны­ми ске­ле­та­ми”. Дей­стви­тель­но, в семье Лав­краф­та по мате­рин­ской линии (по линии Фил­лип­сов — ста­ро­жи­лов Род-Айлен­да) было мно­го стран­но­стей: вви­ду изо­ли­ро­ван­но­го поло­же­ния коло­нии мно­гие пере­се­лен­цы всту­па­ли в кро­во­сме­си­тель­ные бра­ки со сво­и­ми дво­ю­род­ны­ми бра­тья­ми и сест­ра­ми. В сере­дине девят­на­дца­то­го века род Фил­лип­сов под­верг­ся ряду потря­се­ний, сре­ди кото­рых осо­бен­но выде­ля­лась страш­ная смерть одно­го из муж­чин, по несчаст­но­му слу­чаю уго­див­ше­му в коле­со водя­ной мель­ни­цы. Несколь­ко род­ствен­ни­ков Лав­краф­та погиб­ли в тече­ние пер­вых двух деся­ти­ле­тий его жиз­ни. Лав­крафт, есте­ствен­но, был осве­дом­лен обо всех этих собы­ти­ях, и это зна­ние ока­за­ло мощ­ное вли­я­ние на склад его ума, послу­жив раз­ви­тию неко­то­рых цен­траль­ных идей его твор­че­ства, сре­ди кото­рых в первую оче­редь сле­ду­ет назвать горя­чее стрем­ле­ние к расо­вой чисто­те и часто повто­ря­ю­щий­ся мотив наслед­ствен­ной деге­не­ра­ции и внут­ри­род­ствен­но­го спа­ри­ва­ния (выра­жен­ный в таких вещах, как “Кры­сы в сте­нах”, “Фак­ты, каса­ю­щи­е­ся покой­но­го Арту­ра Джер­ми­на и его семьи”, “Зата­ив­ший­ся страх”, “Тень над Инс­му­том” и дру­гих). Со смер­тью отца Лав­краф­та вос­пи­та­ние ребен­ка лег­ло в основ­ном на пле­чи мате­ри (у кото­рой в то вре­мя уже про­яви­лись пер­вые при­зна­ки нев­ро­за, в кон­це кон­цов при­вед­ше­го ее к заклю­че­нию в пси­хо­ле­чеб­ни­цу) и деда Уиппла Фил­лип­са. Лав­крафт начал читать в воз­расте четы­рех лет. Его люби­мы­ми авто­ра­ми были бра­тья Гримм и Жюль Верн. Вско­ре после того он открыл для себя мифы Древ­ней Гре­ции, а в семь лет позна­ко­мил­ся с Эдга­ром Алла­ном По — авто­ром, кото­рый без сомне­ния ока­зал на буду­ще­го писа­те­ля самое боль­шое вли­я­ние. Имен­но в этом воз­расте Лав­крафт начал выду­мы­вать свои пер­вые фан­та­сти­че­ские исто­рии, и боль­шин­ство из них напи­са­ны откро­вен­но в духе По. Появ­ля­лись так­же и сти­хи — в основ­ном в клас­си­че­ском и геор­ги­ан­ском сти­ле.

Как извест­но, прак­ти­че­ски на про­тя­же­нии всей сво­ей жиз­ни Лав­крафт отли­чал­ся сла­бым здо­ро­вьем — и дет­ство, конеч­но, не было исклю­че­ни­ем. Сла­бое здо­ро­вье было глав­ным фак­то­ром, не поз­во­лив­шим Лав­краф­ту полу­чить диплом по окон­ча­нии сред­ней шко­лы и вос­пре­пят­ство­ва­шим его зачис­ле­нию в кол­ледж. Тихий, обра­щен­ный в себя юно­ша не мог заве­сти мно­го дру­зей, но те дру­же­ские свя­зи, что у него име­лись, оста­ва­лись проч­ны­ми до кон­ца жиз­ни. Ран­нее раз­ви­тие само по себе не поз­во­ля­ло ему быть “обыч­ным” в гла­зах сверст­ни­ков, и тем не менее нико­гда — ни юно­шей, ни в зре­лом воз­расте — он не был таким “ненор­маль­ным”, каким мно­гие хоте­ли бы пред­ста­вить его сего­дня.

Не достиг­нув и деся­ти лет от роду, Лав­крафт открыл для себя еще одну область зна­ния, кото­рой, наря­ду с лите­ра­ту­рой, суж­де­но было стать его глав­ным интел­лек­ту­аль­ным при­о­ри­те­том. Это была нау­ка. Заня­тия аст­ро­но­ми­ей в кон­це кон­цов при­ве­ли писа­те­ля к выра­бот­ке основ­но­го тези­са его фило­со­фии — кос­ми­че­ско­го миро­воз­зре­ния. Когда Лав­крафт открыл “мири­а­ды солнц и миры без­гра­нич­ных про­странств”, его пере­ста­ли зани­мать чело­ве­че­ские дела и отно­ше­ния сами по себе: его инте­ре­сы скон­цен­три­ро­ва­лись на дли­тель­но­сти исто­ри­че­ско­го вре­мен­но­го пото­ка, на пуга­ю­щей и одно­вре­мен­но заво­ра­жи­ва­ю­щей “ужас­но­сти” (основ­ная дихо­то­мия лав­краф­тов­ской мыс­ли) про­стран­ства и вре­ме­ни — и на ничтож­ном месте чело­ве­че­ства в них. Это было одно­вре­мен­но раци­о­наль­ное и ква­зи-мисти­че­ское отно­ше­ние к жиз­ни, рабо­тав­шее при помо­щи неко­то­рых пус­ко­вых меха­низ­мов вооб­ра­же­ния (в основ­ном, зри­тель­ных — таких, как созер­ца­ние зака­тов) и сно­ви­де­ний, кото­рые, несо­мнен­но, были у Лав­краф­та гораз­до более живы­ми и сла­жен­ны­ми, чем сны обыч­но­го чело­ве­ка.

Будучи еще ребен­ком, Лав­крафт осу­ществ­лял свои науч­ные и лите­ра­тур­ные инте­ре­сы в созда­нии руко­пис­ных книг и жур­на­лов по аст­ро­но­мии, таких как “Науч­ная газе­та” (1899, 1903-04, 1909), “Аст­ро­но­ми­че­ский жур­нал Род-Айлен­да” ; (1903–1907, 1909), “Химия” (в 6‑ти томах), “Науч­ная биб­лио­те­ка” (в 9‑ти томах), и мно­гие дру­гие. Каж­дое вос­кре­се­ние юный Лав­крафт при­леж­но уса­жи­вал­ся за стол, что­бы запи­сы­вать все эти тек­сты и раз­мно­жать их для дру­зей либо под копир­ку, либо с помо­щью гек­то­гра­фа.

После­до­вав­шая в 1904 году смерть Уиппла Фил­лип­са ста­ла ужас­ным потря­се­ни­ем для Лав­краф­та не толь­ко пото­му, что он “лишил­ся сво­е­го бли­жай­ше­го това­ри­ща”, но и вви­ду того, что “его смерть повлек­ла за собой финан­со­вый крах” семьи и выну­ди­ла Лав­краф­тов пере­ехать в мень­ший по раз­ме­ру дом, кото­рый, к тому же, при­хо­ди­лось делить с дру­гой семьей. Всю после­ду­ю­щую жизнь Лав­крафт с тос­кой вспо­ми­нал свой род­ной дом № 454 по Энджел-Стрит, где про­шли самые счаст­ли­вые годы его жиз­ни.

Смерть деда более или менее сов­па­ла по вре­ме­ни с появ­ле­ни­ем в жиз­ни Лав­краф­та его дяди, док­то­ра Фрэн­кли­на Чей­за Клар­ка. Этот “чело­век обшир­ных позна­ний” не толь­ко поощ­рял заня­тия юно­ши нау­кой и лите­ра­ту­рой, но л в зна­чи­тель­ной мере под­стег­нул его поэ­ти­че­ские начи­на­ния. Годы с 1904 по 1908 важ­ны не толь­ко тем, что в это вре­мя Лав­крафт напи­сал огром­ное коли­че­ство науч­ных работ и детек­тив­ных исто­рий (вдох­нов­лен­ных шер­ло­ки­ан­ской сагой Арту­ра Конан Дой­ля) наря­ду с рас­ска­за­ми ужа­сов, но и пото­му, что Лав­краф­та впер­вые опуб­ли­ко­ва­ли в печа­ти. “Про­ви­денс Сан­ди Джор­нл” от 3 июня 1906 года поме­стил на сво­их стра­ни­цах крат­кое пись­мо Лав­краф­та, опро­вер­га­ю­щее мест­но­го аст­ро­ло­га (так­ти­ка, кото­рой Лав­крафт, стой­кий защит­ник исти­ны от псев­до­на­уч­ных и иде­а­ли­сти­че­ских док­трин, позд­нее, в 1914 году, вос­поль­зо­вал­ся про­тив аст­ро­ло­га Дж.Ф.Гартмана), а через два меся­ца он уже стал регу­ляр­но вести аст­ро­но­ми­че­ские колон­ки в “Потук­сет Вэли Гли­нер” (Феникс, Род Айленд) и в “Про­ви­денс Три­бюн” — в утрен­них, вечер­них и вос­крес­ных выпус­ках. Пер­вое из двух ука­зан­ных выше изда­ний закры­лось в кон­це 1906 года, но вто­рое про­дол­жа­ло более или менее регу­ляр­но выхо­дить до сере­ди­ны 1908 года.

Боль­шая часть ран­них лите­ра­тур­ных про­из­ве­де­ний Лав­краф­та была уни­что­же­на во вре­мя “лите­ра­тур­ной чист­ки”, кото­рую он соб­ствен­но­руч­но учи­нил в 1908 году и после кото­рой оста­лись лишь два рас­ска­за — “Зверь в пеще­ре” (1905) и “Алхи­мик” (1908). (Еще два рас­ска­за — “Зага­доч­ный корабль” и “Пота­ен­ная пеще­ра”, напи­сан­ные Лав­краф­том в вось­ми­лет­нем воз­расте, были сохра­не­ны мате­рью писа­те­ля). Эти две неболь­шие исто­рии сви­де­тель­ству­ют о рас­ту­щем мастер­стве Лав­краф­та в изоб­ра­же­нии ужас­но­го и в овла­де­нии фор­мой корот­ко­го рас­ска­за, а так­же о его тре­во­ге по пово­ду дегра­да­ции чело­ве­ка, обрат­ной эво­лю­ции и дру­гих клю­че­вых про­блем, харак­тер­ных для его более позд­не­го твор­че­ства. Эти рас­ска­зы напи­са­ны откро­вен­но в мане­ре По, но Лав­крафт часто раб­ски ими­ти­ро­вал раз­лич­ных авто­ров, осо­бен­но в пери­од пер­во­го зна­ком­ства и увле­че­ния ими. Столь явная под­вер­жен­ность писа­те­ля лите­ра­тур­ным вли­я­ни­ям при­ве­ла одно­го из иссле­до­ва­те­лей его твор­че­ства в пол­ное заме­ша­тель­ство отно­си­тель­но того, “что же, соб­ствен­но, есть сам Лав­крафт”. Поз­же, конеч­но, Лав­крафт научил­ся асси­ми­ли­ро­вать эти вли­я­ния, и искон­ное свое­об­ра­зие его тво­ре­ний (в тер­ми­нах фило­соф­ско­го смыс­ла) сего­дня не может остать­ся неза­ме­чен­ным.

Жизнь Лав­краф­та меж­ду 1908 и 1913 года­ми пред­став­ля­ет­ся неким любо­пыт­ным про­бе­лом: как все­гда, он про­дол­жал читать все под­ряд (таким обра­зом навер­сты­вая или даже пре­вос­хо­дя уро­вень обра­зо­ва­ния, полу­ча­е­мый в кол­ле­дже) и изред­ка писал оди­ноч­ные сти­хо­тво­ре­ния или науч­ные рабо­ты. Такие тру­ды, как объ­е­ми­стая аст­ро­но­ми­че­ская тет­радь, запол­няв­ша­я­ся на про­тя­же­нии 1909–1915 годов, или несо­хра­нив­ша­я­ся “Неор­га­ни­че­ская химия”, веро­ят­но, были основ­ной лите­ра­тур­ной про­дук­ци­ей того пери­о­да.

Как след­ствие лите­ра­тур­ной поле­ми­ки, кото­рую Лав­крафт вел про­тив Джо­на Рас­се­ла и дру­гих на стра­ни­цах “Арго” (1913–1914), он был зачис­лен Эдвар­дом Ф. Даа­сом с чле­ны Объ­еди­нен­ной Ассо­ци­а­ции Люби­тель­ской Прес­сы (ОАЛП). Лав­крафт спра­вед­ли­во заяв­ля­ет, что “поль­за, полу­чен­ная им от вступ­ле­ния в Ассо­ци­а­цию, вряд ли может быть пере­оце­не­на”. Вовле­чен­ность в люби­тель­скую жур­на­ли­сти­ку ока­за­лась столь важ­ной для его жиз­ни и твор­че­ства, что один писа­тель как-то заме­тил: “Имен­но его связь с люби­тель­ской жур­на­ли­сти­кой сде­ла­ла его тем чело­ве­ком, кото­рым он был па про­тя­же­нии послед­них деся­ти-две­на­дца­ти лет жиз­ни”. Еще при жиз­ни Лав­крафт стал леген­дой в кру­гах жур­на­ли­стов-люби­те­лей, посте­пен­но пре­вра­тив­шись в одну из силь­ней­ших и вли­я­тель­ней­ших фигур, каких мож­но было толь­ко встре­тить в этой обла­сти. Так слу­чи­лось не толь­ко пото­му, что он опуб­ли­ко­вал огром­ное коли­че­ство сво­их работ — эссе, худо­же­ствен­ную про­зу, сти­хи — во мно­гих люби­тель­ских жур­на­лах или зани­мал такие ответ­ствен­ные посты, как пост пре­зи­ден­та, вице-пре­зи­ден­та и ответ­ствен­но­го редак­то­ра ОАЛП, но и в силу сво­ей тес­ной свя­зи с поли­ти­че­ски­ми и лите­ра­тур­ны­ми реа­ли­я­ми той сре­ды. Одна­ко Лав­крафт столь же мно­го при­об­рел от люби­тель­ской жур­на­ли­сти­ки, сколь и дал ей сам: столк­но­ве­ния его идей с мне­ни­я­ми, ради­каль­но отлич­ны­ми от его соб­ствен­ных, помо­га­ли ему рас­ши­рять гори­зон­ты мыш­ле­ния, избав­лять­ся от дог­ма­тиз­ма во взгля­дах и ста­но­вить­ся более тер­пи­мым к людям. В его соб­ствен­ном жур­на­ле “Кон­сер­ва­тор” (три­на­дцать номе­ров кото­ро­го вышли в свет с ‑1915 по 1923 гг.) было пол­но жар­ких дис­кус­сий по зло­бо­днев­ным вопро­сам люби­тель­ской жур­на­ли­сти­ки, теку­щей внут­рен­ней и меж­ду­на­род­ной поли­ти­ки, но нали­че­ство­ва­ли там и ста­тьи о совре­мен­ном искус­стве и лите­ра­ту­ре. Рабо­та Лав­краф­та в люби­тель­ской жур­на­ли­сти­ке рас­па­да­ет­ся при­бли­зи­тель­но на два пери­о­да: с 1914 по 1925 в ОАЛП (и одно­вре­мен­но, с 1917 по 1925, в кон­ку­ри­ру­ю­щей с ней Наци­о­наль­ной Ассо­ци­а­ции Люби­тель­ской Прес­сы), и затем, в нача­ле 30‑х годов, в НАЛП. Он нико­гда пол­но­стью не терял кон­так­тов с люби­тель­ской жур­на­ли­сти­кой и охот­но давал свои про­из­ве­де­ния в люби­тель­ские жур­на­лы даже после того, как они ста­ли появ­лять­ся в про­фес­си­о­наль­ных изда­ни­ях.

Что каса­ет­ся лите­ра­тур­ной про­дук­ции писа­те­ля, то с 1912 по 1919 год гла­вен­ству­ю­щее место в ней зани­ма­ли неху­до­же­ствен­ная про­за и сти­хи. В это вре­мя Лав­крафт был фено­ме­наль­но пло­до­вит как поэт, о чем сви­де­тель­ству­ет хотя бы огром­ное коли­че­ство псев­до­ни­мов, кото­рые, по уста­но­вив­шей­ся в те вре­ме­на при­выч­ке, он про­став­лял под сво­и­ми пуб­ли­ка­ци­я­ми. Срав­ни­тель­но неболь­шое чис­ло сти­хов свя­за­но с ужа­са­ми — в основ­ном же это сати­ра, пас­то­ра­ли, фило­соф­ская лири­ка, и, в неболь­шом объ­е­ме, пат­ри­о­ти­че­ские сти­хи (такие, как “Пес­ня уме­рен­но­сти”, “Гер­ма­ния-1918” и дру­гие). По срав­не­нию с клю­че­вы­ми про­из­ве­де­ни­я­ми Лав­краф­та эти про­из­вод­ные и вто­рич­ные сти­хи не име­ют даже того зна­че­ния, что его ран­ние рас­ска­зы и неко­то­рые эссе — за исклю­че­ни­ем, впро­чем, “Ноч­но­го кош­ма­ра ПО-эта”, “Неме­зи­ды” и неко­то­рых дру­гих. Было бы некор­рект­но утвер­ждать, что Лав­крафт “ими­ти­ро­вал” поэ­ти­че­ских масте­ров геор­ги­ан­ской эпо­хи; про­сто он читал их с самых ран­них лет и, как резуль­тат, пола­гал их (наря­ду с По) образ­ца­ми сти­ля, кото­рым было бы логич­но сле­до­вать. Подав­ля­ю­щее боль­шин­ство этих сти­хо­тво­ре­ний немно­го сухо­ва­ты и меха­нич­ны, но неко­то­рые поис­ти­не глу­бо­ки, и все без исклю­че­ния изящ­но вер­си­фи­ци­ро­ва­ны и про­пор­ци­о­наль­но укра­ше­ны эле­мен­та­ми юмо­ра, пафо­са, ост­ро­умия и жути. В после­ду­ю­щее деся­ти­ле­тие Лав­крафт почти не зани­мал­ся писа­ни­ем сти­хов, одна­ко в кон­це 1929 года он” на очень корот­кое вре­мя воз­об­но­вил свое поэ­ти­че­ское твор­че­ство. Такие заме­ча­тель­ные вещи, как “Древ­ний след”, “Кир­пич­ный ряд восточ­ной Индии” и “Фун­ги [гриб­ки] из Югго­та” в пол­ной мере обна­ру­жи­ва­ют при­зна­ки сти­ли­сти­че­ской ори­ги­наль­но­сти и само­сто­я­тель­но­сти, сви­де­тель­ствуя о спо­соб­но­сти Лав­краф­та быть пер­во­класс­ным поэтом.

В 1917 году, после девя­ти­лет­не­го пере­ры­ва, Лав­крафт вновь при­нял­ся за писа­ние ужас­ных исто­рий. Годом рань­ше он поз­во­лил опуб­ли­ко­вать сво­е­го “Алхи­ми­ка” в “Объ­еди­нен­ном люби­те­ле”, и У.Пол Кук, отме­тив рас­сказ как мно­го­обе­ща­ю­щую вещь, уси­лен­но побуж­дал Лав­краф­та вновь взять­ся за созда­ние худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ний. Так он и посту­пил, напи­сав один за дру­гим “Склеп” и “Дагон” — вещи, кото­рые, как счи­та­ет­ся, откры­ва­ют зре­лый пери­од его твор­че­ства. Объ­ем соб­ствен­но худо­же­ствен­но­го твор­че­ства и вре­мя, отво­ди­мое на него, нико­гда не были у Лав­краф­та осо­бен­но вели­ки — дея­тель­ность по лите­ра­тур­ной обра­бот­ке тек­стов дру­гих авто­ров и его пере­пис­ка с мно­го­чис­лен­ны­ми кор­ре­спон­ден­та­ми (кото­рая ста­ла весь­ма обшир­ной ко вре­ме­ни его вступ­ле­ния в сфе­ру люби­тель­ской жур­на­ли­сти­ки) весь­ма умень­ша­ли воз­мож­но­сти писа­те­ля занять­ся сво­им пря­мым j делом. Кро­ме того, Лав­крафт и сам не торо­пил­ся писать: в 1917 году вышли в свет толь­ко два рас­ска­за, а в 1918 — все­го один. К кон­цу 1919 — и осо­бен­но в 1920 году — поток гото­вых про­из­ве­де­ний начал нарас­тать, но повест­во­ва­ния все еще оста­ва­лись корот­ки­ми и, в общем, еще не дости­га­ли той сюжет­но-сти­ле­вой плот­но­сти, кото­рая отли­ча­ет его позд­ней­шие вещи.

Р.Элэн Эвертс пола­га­ет, что Лав­крафт зани­мал­ся обра­бот­кой руко­пи­сей дру­гих авто­ров уже в 1912 году, но объ­ем этой его рабо­ты замет­но воз­рос, когда он ока­зал­ся в рус­ле люби­тель­ской жур­на­ли­сти­ки. До кон­ца жиз­ни это заня­тие явля­лось основ­ным источ­ни­ком его дохо­дов, ибо то немно­гое из про­зы, что ему уда­ва­лось опуб­ли­ко­вать, почти не нахо­ди­ло спро­са. Неспра­вед­ли­во заяв­лять, что Лав­крафт “рас­тра­тил” свое вре­мя на редак­тор­скую рабо­ту: без тех денег, что она при­но­си­ла, он, ско­рее все­го, не смог бы напи­сать вооб­ще ни одно­го рас­ска­за. Более того, из-за сво­ей извест­но­сти в жан­ре ужас­ных исто­рий он как воз­мож­ный редак­тор при­вле­кал к себе мно­го­чис­лен­ных неиз­вест­ных, но страст­но желав­ших напе­ча­тать­ся сочи­ни­те­лей вся­кой жути, и в про­цес­се обра­бот­ки их руко­пи­сей или даже про­сто сочи­няя за них рас­ска­зы, вкрап­лял в них раз­лич­ные эле­мен­ты сво­ей фило­со­фии и сво­е­го мифо­цик­ла, что по сути рав­но­цен­но ори­ги­наль­но­му твор­че­ству. Конеч­но, редак­ти­ро­ва­ние и пере­ли­цов­ка ужас­ных исто­рий явля­лись лишь малой частью его лите­ра­тур­ной поден­щи­ны, охва­ты­вав­шей самые раз­лич­ные тек­сту­аль­ные объ­е­мы — от сти­хо­тво­ре­ний до пух­лых учеб­ни­ков и рома­нов.

В ран­ний пери­од сво­ей дея­тель­но­сти в обла­сти люби­тель­ской жур­на­ли­сти­ки Лав­крафт не пре­кра­щал зани­мать­ся нау­кой: его ста­тьи по аст­ро­но­мии появ­ля­лись в “Ивнинг Ньюс” (Про­ви­денс, 1914–1918) и в “Эшвил Газет-Ньюс” (Сев. Кали­фор­ния, 1915). Но ото были послед­ние ста­тьи тако­го рода, и Лав­крафт поз­во­лил себе укра­сить их поэ­ти­че­ски­ми отрыв­ка­ми и ана­ли­зом свя­зи неко­то­рых любо­пыт­ных аст­ро­но­ми­че­ских фак­тов с исто­ри­че­ски­ми собы­ти­я­ми.

“Око­ло 1919 года, — пишет Лав­крафт, — я открыл для себя лор­да Дан­се­ни… и это дало огром­ный импульс моим писа­ни­ям”. В после­ду­ю­щие два или три года Лав­крафт наме­рен­но ими­ти­ро­вал стиль ирланд­ско­го фан­та­ста. В этой свя­зи уди­ви­тель­ным пред­став­ля­ет­ся тот факт, что Лав­крафт напи­сал “Поля­рис” — мож­но ска­зать, самую дан­се­ни­ан­скую из сво­их вещей — задол­го до того, как позна­ко­мил­ся с сочи­не­ни­я­ми само­го Дан­се­ни. На самом деле в этом сход­стве нет ника­кой тай­ны, если иметь в виду, что оба авто­ра исполь­зо­ва­ли для сво­их сочи­не­ний стиль Биб­лии коро­ля Иако­ва (что наи­бо­лее оче­вид­но в “Пеган­ских богах” Дан­се­ни). Так как атмо­сфе­ра сно­ви­де­ния и воз­ни­ка­ю­щие под ее воз­дей­стви­ем обра­зы луч­ше все­го пере­да­ют­ся посред­ством тор­же­ствен­но­го, фор­маль­но­го и арха­и­че­ско­го сти­ля — вклю­чая упо­треб­ле­ние неиз­вест­ных и экзо­ти­че­ских назва­ний (ино­гда несу­ще­ству­ю­щих) для созда­ния обста­нов­ки маги­че­ской нере­аль­но­сти, — то неуди­ви­тель­но, что в тво­ре­ни­ях обо­их авто­ров обна­ру­жи­лось такое вза­и­мо­не­за­ви­си­мое сход­ство. Тем не менее, мож­но лег­ко понять Лав­краф­та, утвер­ждав­ше­го, что при про­чте­нии Дан­се­ни он полу­чил “удар током” — ведь он натолк­нул­ся на писа­те­ля, чьи темы, стиль и миро­воз­зре­ние ока­за­лись столь близ­ки­ми его соб­ствен­ным.

В 1921 году после двух­лет­не­го содер­жа­ния в пси­хо­ле­чеб­ни­це умер­ла мать писа­те­ля; Лав­крафт был потря­сен ее смер­тью и в тече­ние несколь­ких недель пре­бы­вал в абсо­лют­ном без­дей­ствии. Лав­краф­та часто назы­ва­ли “мамень­ки­ным сын­ком”, нахо­див­шим­ся под силь­ным вли­я­ни­ем жен­ской части семьи. Дей­стви­тель­но, после 1915 года, года смер­ти Ф.С.Кларка, в семье не оста­лось ни одно­го пред­ста­ви­те­ля муж­ско­го пола, кото­рый мог бы хоть как-нибудь заин­те­ре­со­вать Лав­краф­та, и все остав­ши­е­ся годы он про­жил либо при мате­ри, либо при жене и двух сво­их тет­ках, одна­ко доста­точ­но оче­вид­ным явля­ет­ся и то, что Уиппл Фил­липс высту­пал достой­ной, пусть даже и не пол­ной, заме­ной отцу (кото­ро­го Лав­крафт, к тому же, нико­гда не знал) и что док­тор Кларк так­же внес суще­ствен­ную леп­ту в дело интел­лек­ту­аль­но­го раз­ви­тия и обра­зо­ва­ния пле­мян­ни­ка. Сего­дня невоз­мож­но с доста­точ­ной сте­пе­нью объ­ек­тив­но­сти судить о важ­но­сти того обсто­я­тель­ства, что Лав­крафт был един­ствен­ным ребен­ком в семье, что у него не было “насто­я­ще­го” отца и что он про­из­рас­тал в ком­па­нии взрос­лых — одна­ко не вызы­ва­ет сомне­ния, что чрез­мер­ная опе­ка со сто­ро­ны его мате­ри посте­пен­но осла­бе­ва­ла вви­ду все более уве­ли­чи­ва­ю­ще­го­ся чис­ла кор­ре­спон­ден­тов, а так­же лич­ных зна­комств писа­те­ля.

Судь­ба рас­по­ря­ди­лась так, что смерть мате­ри сов­па­ла со зна­ком­ством Лав­краф­та со сво­ей буду­щей женой, Соней X. Грин (Дэй­вис), рус­ской эми­грант­кой еврей­ско­го про­ис­хож­де­ния, быв­шей на несколь­ко лет стар­ше его. После трех­го­дич­но­го рома­на они поже­ни­лись и обза­ве­лись домом в Бруклине. Одна­ко брак ока­зал­ся неудач­ным и через два года супру­ги разо­шлись.

Женить­ба Лав­краф­та по пра­ву счи­та­ет­ся одним из самых про­ти­во­ре­чи­вых собы­тий в его жиз­ни, ибо она поро­ди­ла мно­же­ство новых вопро­сов, каса­ю­щих­ся лич­ной жиз­ни писа­те­ля. Раз­вал бра­ка не может быть объ­яс­нен таки­ми до смеш­но­го про­сты­ми и ниче­го не объ­яс­ня­ю­щи­ми при­чи­на­ми, как “потреб­ность Лав­краф­та в уеди­не­нии”, “склон­ность к затвор­ни­че­ству” или “ксе­но­фо­бия”. Каж­дая из этих при­чин и все они вме­сте пода­ют Лав­краф­та в суще­ствен­но иска­жен­ном виде: на самом деле все было гораз­до слож­нее. В бра­ке сошлись две воле­вых инди­ви­ду­аль­но­сти, и ни одна не поже­ла­ла усту­пить дру­гой. Со сто­ро­ны Лав­краф­та раз­ры­ву нема­ло поспо­соб­ство­ва­ли глу­бо­ко уко­ре­нив­ши­е­ся в нем при­выч­ки трид­ца­ти четы­рех лет холо­стяц­кой жиз­ни, а так­же пси­хо­ло­ги­че­ски-эсте­ти­че­ская потреб­ность в Про­ви­ден­се и Новой Англии в целом.

Нико­гда не имев­ший посто­ян­но­го дохо­да, Лав­крафт не мог най­ти рабо­ту в Нью-Йор­ке, а отсут­ствие ста­жа тру­до­вой дея­тель­но­сти не поз­во­ля­ло ему сори­ен­ти­ро­вать­ся в лите­ра­тур­ных кру­гах и занять в них подо­ба­ю­щее его даро­ва­нию место. Несмот­ря на все эти труд­но­сти, Лав­крафт был вполне дово­лен сво­ей жиз­нью: похо­ды в музеи, посе­ще­ния биб­лио­тек, лите­ра­тур­ные спо­ры ночи напро­лет и пешие иссле­до­ва­тель­ские про­гул­ки по горо­ду — все это скра­ши­ва­ло неде­ли и меся­цы его “нью-йорк­ской ссыл­ки”. На этот пери­од при­шлось осно­ва­ние и рас­цвет клу­ба “Калем” — нефор­маль­но­го круж­ка дру­зей Лав­краф­та в Нью-Йор­ке, назван­но­го так пото­му, что сре­ди его чле­нов боль­шин­ство носи­ли фами­лии, начи­нав­ши­е­ся на “К”, “Л” и “М”. Одна­ко, зная Лав­краф­та, мож­но было ожи­дать, что дан­се­ни­ан­ский блеск Нью-Йор­ка с его голо­во­кру­жи­тель­ны­ми шпи­ля­ми и силу­эта­ми небо­скре­бов ско­ро поблек­нет в его гла­зах, и его вытес­нит горь­кое созна­ние упад­ка и раз­ло­же­ния, пре­об­ла­дав­ших в атмо­сфе­ре это­го огром­но­го горо­да, непри­язнь к его угне­та­ю­щим раз­ме­рам и киша­щим на его ули­цах тол­пам. Так оно и вышло — посте­пен­но, но неуклон­но эти настро­е­ния нача­ли под­та­чи­вать душев­ное рав­но­ве­сие Лав­краф­та. Как есте­ствен­ный резуль­тат стес­нен­ных усло­вий про­жи­ва­ния, уси­ли­лось и недо­ве­рие Лав­краф­та к ино­стран­цам (что будет подроб­нее рас­смот­ре­но поз­же), и мож­но с уве­рен­но­стью ска­зать, что в послед­ние меся­цы сво­е­го пре­бы­ва­ния в Нью-Йор­ке он нахо­дил­ся на гра­ни остро­го пси­хи­че­ско­го рас­строй­ства. Меж­ду тем, Соня Дэй­вис явля­ла собою ско­рее поме­ху, неже­ли опо­ру для Лав­краф­та, о чем сви­де­тель­ству­ют дру­зья Лав­краф­та, заме­чав­шие за нею необы­чай­ную дес­по­тич­ность харак­те­ра. Вви­ду всех выше­пе­ре­чис­лен­ных обсто­я­тельств Лав­крафт при­шел к выво­ду, что ему сле­ду­ет пол­но­стью удо­воль­ство­вать­ся сфе­рой сво­их соб­ствен­ных мыс­лей и дел, не ожи­дая ниче­го более.

За несколь­ко лет до женить­бы Лав­крафт нашел выход в мир про­фес­си­о­наль­ных изда­ний. В 1921 году Дж. Дж. Хут­эн, извест­ный Лав­краф­ту по люби­тель­ской жур­на­ли­сти­ке, попро­сил его напи­сать сери­ал из шести корот­ких рас­ска­зов с одним посто­ян­ным цен­траль­ным пер­со­на­жем для деше­во­го про­фес­си­о­наль­но­го жур­на­ла “Хоум Бру” (Само­гон). Лав­крафт согла­сил­ся и создал “Гер­бер­та Уэс­та — вос­кре­си­те­ля мерт­вых”. Сери­ал был опуб­ли­ко­ван под заго­лов­ком “Жут­ко­ва­тые исто­рии” в 1922 году. На сле­ду­ю­щий год Лав­крафт напи­сал еще один сери­ал для “Хоум Бру” — “Зата­ив­ший­ся страх”. Когда же в 1923 году был осно­ван леген­дар­ный “Уиерд Тэй­лз” (Зага­доч­ные исто­рии), Лав­краф­та попро­си­ли дать что-нибудь и туда. Пер­вый же пред­ло­жен­ный им текст был с готов­но­стью при­нят. “Уиерд Тэй­лз” стал основ­ным рын­ком для его рас­ска­зов, и в кон­це кон­цов там были опуб­ли­ко­ва­ны все его самые важ­ные вещи, за исклю­че­ни­ем четы­рех: “В при­зрач­ных поис­ках неве­до­мо­го Када­фа” (1926–27), “Сия­ние извне” (1927), “В горах безу­мия” (1931) и “За гра­нью вре­мен” (1935). На стра­ни­цах жур­на­ла появи­лись и мно­гие из его лите­ра­тур­ных обра­бо­ток страш­ных исто­рий дру­гих авто­ров, а так­же неко­то­рые из его страш­ных сти­хов.

В сере­дине два­дца­тых годов Лав­крафт пере­жил свое послед­нее серьез­ное увле­че­ние — он позна­ко­мил­ся с рабо­та­ми Арту­ра Мэй­че­на. Вли­я­ние Мэй­че­на ощу­ща­ет­ся в таких вещах, как “Про­хлад­ный воз­дух” (1926), “Ужас в Дан­ви­че” (1928), “Шеп­чу­щий в тем­но­те” (1930) и неко­то­рых дру­гих. По вре­ме­ни это сов­па­ло с еще одной эво­лю­ци­ей в твор­че­стве Лав­краф­та — дли­на его про­из­ве­де­ний ста­ла рас­ти по мере того, как он все более ясно осо­зна­вал, что для удо­вле­тво­ри­тель­но­го выра­же­ния его кон­цеп­ций ему тре­бу­ет­ся про­стран­ство пове­сти или неболь­шо­го рома­на. Уве­ли­че­ние тек­сто­во­го объ­е­ма начи­на­ет­ся с “Крыс в сте­нах” (1923) и про­дол­жа­ет­ся в таких вещах, как “Забро­шен­ный дом” (1924), “Зато­чен­ный с фара­о­на­ми” (1924), “Кош­мар в Ред-Хуке” (1925) и “Зов Ктул­ху” (1926). Послед­ним корот­ким рас­ска­зом Лав­краф­та был “Зага­доч­ный дом на туман­ном уте­се” (1926) — в после­до­вав­шие десять лет он не напи­сал ни одно­го худо­же­ствен­но­го про­из­ве­де­ния, кото­рое насчи­ты­ва­ло бы менее 10 тысяч слов.

В 1926 году Лав­крафт вер­нул­ся из нена­вист­но­го ему Нью-Йор­ка домой — в Про­ви­денс. Это собы­тие, сопро­вож­дав­ше­е­ся почти экс­та­ти­че­ской радо­стью, поло­жи­ло нача­ло бес­пре­це­дент­но­му взры­ву лите­ра­тур­ной актив­но­сти писа­те­ля. Поми­мо про­дол­же­ния сво­е­го фун­да­мен­таль­но­го эссе “Сверхъ­есте­ствен­ный ужас в лите­ра­ту­ре”, нача­то­го в 1925, он завер­ша­ет несколь­ко круп­ных пове­стей, вклю­чая “Зов Ктул­ху”, “В при­зрач­ных поис­ках неве­до­мо­го Када­фа”, “Исто­рия Чарль­за Декс­те­ра Вар­да” и “Сия­ние извне”. В пер­вом из пере­чис­лен­ных выше рас­ска­зов взо­ру чита­те­ля пред­ста­ет цель­ный фун­да­мент зна­ме­ни­то­го лав­краф­тов­ско­го мифо­цик­ла. Зачат­ки это­го цик­ла мож­но, пожа­луй, обна­ру­жить еще в “Дагоне” (1917), но более вер­но счи­тать его нача­лом такие под­го­то­ви­тель­ные вещи, как “Безы­мян­ный город” (1921) и “Празд­ник” (1923). Одна­ко лишь в “Зове Ктул­ху” мифо­ло­ги­че­ская кон­цеп­ция авто­ра при­об­ре­та­ет цель­ность и завер­шен­ность. При всем при том было бы несколь­ко непра­виль­но делить твор­че­ство писа­те­ля на про­из­ве­де­ния, кото­рые явля­ют­ся частью цик­ла, и про­из­ве­де­ния, кото­рые не вхо­дят в него, ибо в дей­стви­тель­но­сти все без исклю­че­ния вещи Лав­краф­та выра­жа­ют цен­траль­ную тему его фило­со­фии — “обще­при­знан­ные чело­ве­че­ские зако­ны, инте­ре­сы и эмо­ции не име­ют ника­кой силы или зна­чи­мо­сти в мас­шта­бе мак­ро­кос­мо­са”, — и един­ствен­ная раз­ни­ца меж­ду теми и дру­ги­ми состо­ит в том, какие пан­тео­ны богов, назва­ния мест и тому подоб­ные при­е­мы исполь­зу­ют­ся в них каче­стве цен­траль­ных сюже­то­об­ра­зу­ю­щих эле­мен­тов. И хотя ино­гда ока­зы­ва­ет­ся удоб­ным под­раз­де­лять весь кор­пус лав­краф­тов­ско­го насле­дия исхо­дя из неко­то­рых сво­бод­ных и подвиж­ных кате­го­рий (осно­ва­ни­ем чему слу­жит, воз­мож­но, исполь­зо­ва­ние схо­жих псев­до­ми­фо­ло­ги­че­ских существ, общ­ность темы и места и т.п.), при этом сле­ду­ет все­гда пом­нить о фун­да­мен­таль­ном фило­соф­ском един­стве всех его тру­дов.

В “Сия­нии извне” мож­но заме­тить тяго­те­ние Лав­краф­та к жан­ру науч­ной фан­та­сти­ки. Рост­ки этой тен­ден­ции мож­но обна­ру­жить в его более ран­них вещах, таких, как, напри­мер, “За сте­ной сна” (1919). И все-таки в выс­шей сте­пе­ни спор­но, писал ли Лав­крафт соб­ствен­но “науч­ную фан­та­сти­ку”, тем более, что до сей поры не суще­ству­ет един­ства во взгля­дах на то, что имен­но пред­став­ля­ет из себя чистая “науч­ная фан­та­сти­ка”. Как бы то ни было, огром­ный вклад Лав­краф­та в раз­ви­тие этой обла­сти лите­ра­ту­ры сего­дня явля­ет­ся обще­при­знан­ным. В таких про­из­ве­де­ни­ях, как “Шеп­чу­щий в тем­но­те”, “В горах безу­мия” и “За гра­нью вре­мен”, писа­тель исполь­зу­ет мно­же­ство при­е­мов и сюжет­ных меха­низ­мов, кото­рые мож­но клас­си­фи­ци­ро­вать как чисто “науч­но-фан­та­сти­че­ские”.

Вряд ли кто-либо осме­лит­ся оспа­ри­вать то утвер­жде­ние, что послед­нее деся­ти­ле­тие жиз­ни Лав­краф­та было вен­цом его твор­че­ской карье­ры. За исклю­че­ни­ем несколь­ких неудач (Лав­крафт писал Э. X. Прай­су по пово­ду отка­за “Уиерд Тэй­лз” опуб­ли­ко­вать в 1931 году “В горах безу­мия”: “Воз­мож­но, это был самый силь­ный удар по моей карье­ре писа­те­ля”), его вещи про­да­ва­лись доста­точ­но регу­ляр­но. Более про­дол­жи­тель­ны­ми ста­ли его путе­ше­ствия по местам ста­рых посе­ле­ний — несколь­ко раз он посе­щал Кве­бек, Чарль­стон, Новый Орле­ан и дру­гие места. Нако­нец-то он лич­но повстре­чал­ся” с несколь­ки­ми сво­и­ми при­я­те­ля­ми по пере­пис­ке, в чис­ле кото­рых сле­ду­ет назвать Ген­ри С. Уайт­хе­да, Э. Хофф­манн Прай­са и Р. Г. Бар­лоу. Его доход от редак­тор­ской рабо­ты и жур­наль­ных пуб­ли­ка­ций упро­чил­ся настоль­ко, что обес­пе­чи­вал ему уме­рен­но-ком­форт­ное (хотя к, конеч­но, без изли­шеств) суще­ство­ва­ние, и теперь на досу­ге он мог насла­ждать­ся изу­че­ни­ем ранее неиз­вест­ных ему угол­ков Про­ви­ден­са и Новой Англии, кото­рые позд­нее были с нема­лым блес­ком запе­чат­ле­ны в таких про­из­ве­де­ни­ях, как “Ужас в Дан­ви­че”, “Шеп­чу­щий в тем­но­те” и “Завсе­гда­тай мра­ка” (1935).

В этот пери­од его твор­че­ство, пусть мед­лен­но и в очень скром­ных мас­шта­бах, ста­ло при­об­ре­тать при­зна­ние у чита­ю­щей пуб­ли­ки. Лав­крафт нико­гда не терял попу­ляр­но­сти сре­ди чита­те­лей люби­тель­ских жур­на­лов и “Уиерд Тэй­лз”, но теперь его рас­ска­зы нача­ли фигу­ри­ро­вать в пре­стиж­ных еже­год­ных о’брай­е­нов­ских спис­ках “Луч­ших Рас­ска­зов” и вклю­чать­ся в анто­ло­гии — как на родине, так и в Англии. На его про­из­ве­де­ния обра­ти­ли вни­ма­ние Вин­сент Скар­ретт, Бер­транд К.Харт, Уильям Боли­то и дру­гие вид­ные фигу­ры лите­ра­ту­ры того вре­ме­ни. Но несмот­ря на все эти бла­го­при­ят­ные обсто­я­тель­ства, Лав­краф­ту уда­лось опуб­ли­ко­вать толь­ко одну при­жиз­нен­ную кни­гу — “Тень над Инс­му­том”, выпу­щен­ную в 1936 году его дру­гом Уилья­мом Кро­фор­дом под мар­кой изда­тель­ства “Виже­не­ри”. Несколь­ко рань­ше, в 1928 году, У.Пол Кук сде­лал проб­ные оттис­ки “Забро­шен­но­го дома”, но так нико­гда и не пере­плел их. Кро­ме того, с 1915 по 1936 год Лав­крафт выпу­стил восемь малень­ких бро­шюр (“Пре­ступ­ле­ние из пре­ступ­ле­ний” (1915), “ОАЛП как флаг люби­тель­ско­го жур­на­лиз­ма” (1916), “Огля­ды­ва­ясь назад” (1920?), “Мате­ри­а­лист в наши дни” (1926), “Новые ста­тьи о поэ­зии” (1932), “Уль­тар­ские кош­ки” (1935), “Неко­то­рые свое­вре­мен­ные побуж­де­ния” (1936) и “Чарль­стон” (1936)). Недоб­ро­же­ла­те­ли Лав­краф­та все­гда упи­ра­ли на то, что писа­те­лю так нико­гда и не уда­лось издать кни­гу — роман или сбор­ник рас­ска­зов — в той или иной солид­ной фир­ме, но такой факт как раз лег­ко объ­яс­ним: в те вре­ме­на веду­щие изда­тель­ские фир­мы крайне неохот­но шли на пуб­ли­ка­ции объ­е­ми­стых сбор­ни­ков ужас­ных исто­рий, при­над­ле­жав­ших перу мало­из­вест­ных авто­ров. Спе­ци­а­ли­зи­ро­ван­ные фир­мы, такие, как “Арк­хэм Хаус”, “ДАУ Букс” и “Ноум Пресс” появи­лись мно­го поз­же смер­ти Лав­краф­та, а рас­цвет их вооб­ще при­шел­ся на пяти­де­ся­тые годы. Таким обра­зом, что­бы издать кни­гу, Лав­краф­ту не оста­ва­лось ниче­го дру­го­го, как при­бег­нуть к помо­щи сво­их дру­зей и кол­лег, чьи мало­мощ­ные люби­тель­ские типо­гра­фии, конеч­но же, не мог­ли спра­вить­ся с вещью более или менее при­лич­но­го объ­е­ма. Прав­да, неко­то­рые изда­тель­ства — такие, как “Ван­гард”, “Элфред А. Кнопф”, “Лоринг и Мас­си”, “Пут­нам” и дру­гие — дела­ли Лав­краф­ту запро­сы отно­си­тель­но напи­сан­но­го им, но из этих запро­сов так ниче­го и не вышло. Чаще все­го у Лав­краф­та про­си­ли какую-нибудь вещь роман­но­го объ­е­ма. Такая вещь у него была — с 1927 года в ящи­ке его сто­ла лежа­ла руко­пись “Исто­рии Чарль­за Декс­те­ра Вар­да”, насчи­ты­ва­ю­щая око­ло 50000 слов, но каче­ство ее каза­лось авто­ру столь неудо­вле­тво­ри­тель­ным, что он даже не пытал­ся под­го­то­вить ее к пуб­ли­ка­ции.

Имен­но суро­вая само­оцен­ка Лав­краф­та, ощу­ще­ние себя как преж­де все­го непро­фес­си­о­наль­но­го писа­те­ля были при­чи­ной того, что писа­те­лю не уда­лось добить­ся ощу­ти­мо­го мате­ри­аль­но­го бла­го­по­лу­чия. Будучи люби­те­лем не толь­ко на сло­вах, но и по сути, он счи­тал, что писать ради денег не толь­ко отвра­ти­тель­но в нрав­ствен­ном плане, но и эсте­ти­че­ски само­убий­ствен­но. Лав­крафт часто гово­рил, что нико­гда не был и нико­гда не мог бы стать наем­ным писа­кой: он отка­зы­вал­ся ори­ен­ти­ро­вать­ся на вку­сы кого бы то ни было, кро­ме само­го себя. При всем при этом, будучи лите­ра­тур­ным редак­то­ром по спе­ци­аль­но­сти, ему частень­ко при­хо­ди­лось рабо­тать имен­но на про­да­жу; но он все­гда чет­ко про­во­дил гра­ни­цу меж­ду поден­щи­ной и ори­ги­наль­ной худо­же­ствен­ной про­зой. По этим же самым при­чи­нам Лав­крафт тер­петь не мог ника­кой редак­тор­ской прав­ки после того, как его соб­ствен­ная вещь была завер­ше­на, и не толь­ко пото­му, что это рас­ша­ты­ва­ло един­ство и ума­ля­ло инди­ви­ду­аль­ность повест­во­ва­ния — писа­тель спра­вед­ли­во пола­гал, что даже самые без­обид­ные изме­не­ния нару­ша­ли тон­кий пси­хо­ло­ги­че­ский эффект, быв­ший резуль­та­том осо­бой орга­ни­за­ции слов, фраз и пред­ло­же­ний. И что бы там ни гово­ри­ли неко­то­рые ком­мен­та­то­ры, Лав­крафт был чрез­вы­чай­но щепе­ти­лен отно­си­тель­но мель­чай­ших нюан­сов напи­са­ния, пунк­ту­а­ции и грам­ма­ти­че­ских кон­струк­ций, ибо он слиш­ком хоро­шо созна­вал гип­но­ти­че­скую силу рит­ми­че­ских и зву­ко­вых эффек­тов.

С тече­ни­ем лет Лав­крафт ста­но­вил­ся все менее и менее уве­рен­ным в каче­стве сво­их худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ний. Такие выска­зы­ва­ния, как: “У меня про­сто нет того, что поз­во­ля­ет насто­я­ще­му худож­ни­ку пере­да­вать его настро­е­ние” и “Нын­че я даль­ше от того, что хотел бы сде­лать, чем 20 лет назад” — недву­смыс­лен­но выра­жа­ют его отно­ше­ние к соб­ствен­ным тво­ре­ни­ям в послед­ние годы жиз­ни. Чем даль­ше, тем мень­ше и мень­ше выхо­ди­ло из-под его пера. Мы уже гово­ри­ли о том, что неко­то­рые его про­из­ве­де­ния года­ми томи­лись в руко­пи­сях и уви­де­ли свет толь­ко после его смер­ти (сре­ди них выде­ля­ют­ся такие две круп­ные вещи, как “Исто­рия Чарль­за Декс­те­ра Вар­да” и “В при­зрач­ных поис­ках неве­до­мо­го Када­фа”), дру­гие же уда­ва­лось при­стра­и­вать и про­да­вать толь­ко при помо­щи и по насто­я­нию дру­зей и лита­ген­тов (“В гроб­ни­це” (1925) и “Сны в ведь­ми­ном доме” (1932) при­стро­ил А. Дер­лет, “В горах безу­мия” — Юли­ус Шварц, а “За гра­нью вре­мен” — Дональд Уон­дри). Лав­крафт упор­но отка­зы­вал­ся пред­ла­гать какой-либо из сво­их рас­ска­зов для пуб­ли­ка­ции, если он хотя бы раз уже был отверг­нут изда­те­ля­ми — писа­те­лю каза­лось, что такое коро­бей­ничс­ство созда­ва­ло ту самую ауру тор­га­ше­ства, кото­рая была ему столь отвра­ти­тель­на.

Тем не менее, Лав­крафт не пере­ста­вал писать до самой сво­ей смер­ти. Его послед­нее, худо­же­ствен­ное про­из­ве­де­ние, “Ноч­ной Оке­ан” (осень 1936 года), пред­став­лял собою опыт лите­ра­тур­но­го сотруд­ни­че­ства с Робер­том Г. Бар­лоу. Что же каса­ет­ся его пора­зи­тель­но обшир­ной пере­пис­ки, то он про­дол­жал вести ее вплоть до того само­го дня, когда 10 мар­та 1937 года он был достав­лен в гос­пи­таль име­ни Джейн Бра­ун, где и умер мучи­тель­ной смер­тью спу­стя пять дней от рака кишеч­ни­ка (симп­то­мы этой ужас­ной болез­ни появи­лись у Лав­краф­та более чем за год до смер­ти, но он не при­дал им долж­но­го зна­че­ния). А спу­стя еще три дня, в при­сут­ствии дру­зей и род­ствен­ни­ков, его тело было пре­да­но зем­ле на родо­вой делян­ке семьи Фил­лип­сов клад­би­ща Суон Пойнт. Лишь через сорок лет после это­го печаль­но­го собы­тия ста­ра­ни­я­ми дру­зей и почи­та­те­лей Лав­краф­та над его моги­лой была воз­ве­де­на неболь­шая стел­ла. На стел­ле зна­чит­ся: “Я есмь Про­ви­де­ние”.

Тот­час после смер­ти Лав­краф­та ста­ли воз­ни­кать пла­ны отно­си­тель­но изда­ния собра­ния его сочи­не­ний. Полу­чив от Р. Г. Бар­лоу, даль­не­го род­ствен­ни­ка и душе­при­каз­чи­ка Лав­краф­та, архив писа­те­ля, Август Дер­лет и Дональд Уон­дри при­ня­лись оби­вать поро­ги круп­ных изда­тельств с наме­ре­ни­ем заин­те­ре­со­вать их иде­ей пол­но­го собра­ния худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ний сво­е­го покой­но­го дру­га и учи­те­ля. Преж­де все­го они обра­ти­лись в “Скриб­нерз”, а затем в “Сай­мон и Шустер”, но в обо­их слу­ча­ях полу­чи­ли отказ. В “Шусте­ре”, одна­ко, им посо­ве­то­ва­ли издать кни­гу самим, и они с энту­зи­аз­мом взя­лись за дело. Орга­ни­зо­ван­ная спе­ци­аль­но для это­го слу­чая фир­ма “Арк­хэм Хаус” выпу­сти­ла свою первую кни­гу, оза­глав­лен­ную “Изгой и дру­гие ужас­ные исто­рии”, в 1939 году. Кни­га, в кото­рую вошло трид­цать шесть рас­ска­зов плюс эссе “Сверхъ­есте­ствен­ный ужас в лите­ра­ту­ре” полу­чи­лась огром­ной и насчи­ты­ва­ла 553 стра­ни­цы. Одно­вре­мен­но Дер­лет и Уон­дри, редак­то­ры это­го объ­е­ми­сто­го тома, заду­ма­ли выпу­стить трех­том­ник Лав­краф­та, пер­вый том кото­ро­го дол­жен был быть собра­ни­ем всех его худо­же­ствен­ных про­за­и­че­ских вещей, во вто­ром пред­по­ла­га­лось поме­стить всю остав­шу­ю­ся про­зу, как худо­же­ствен­ную, так и неху­до­же­ствен­ную, плюс основ­ные сти­хо­тво­ре­ния и мел­кие вещи, а в тре­тьем — избран­ные пись­ма. Вто­рой из запла­ни­ро­ван­ных томов, “За сте­ной сна”, вышел в 1943 году, но когда редак­то­ры обна­ру­жи­ли, что писем Лав­краф­та, кото­рые им предо­ста­ви­ли мно­го­чис­лен­ные кор­ре­спон­ден­ты, наби­ра­ет­ся слиш­ком мно­го для немед­лен­ной пуб­ли­ка­ции, они реши­ли повре­ме­нить с эпи­сто­ляр­ным насле­ди­ем писа­те­ля и вме­сто того выпу­сти­ли “про­ме­жу­точ­ный” том “раз­но­го”, полу­чив­ший назва­ние “Замет­ки на полях” (1944). Начи­ная с того момен­та, изда­ние про­ме­жу­точ­ных томов ста­ло обыч­ной прак­ти­кой для “Арк­хэм Хау­са”: появи­лись “Кое-что о кош­ках и дру­гие исто­рии” (1949), “Ком­на­та с зако­ло­чен­ны­ми став­ня­ми и дру­гие исто­рии” (1959), “Ноч­ное брат­ство и дру­гие исто­рии” (1970). Кро­ме того, регу­ляр­но выхо­ди­ли в свет вещи, создан­ные “в посмерт­ном соав­тор­стве” Лав­краф­та с Дер­ле­том. Что же каса­ет­ся “Избран­ных писем”, то редак­тор­ская рабо­та над ними и их опуб­ли­ко­ва­ние потре­бо­ва­ли почти сорок лет, и вме­сто пла­ни­ро­вав­ше­го­ся одно­го тома вышло сна­ча­ла три, а затем пять томов.

Вско­ре после того, как в “Арк­хэм Хаус” ста­ли выхо­дить пер­вые сбор­ни­ки Лав­краф­та, его кни­ги ста­ли актив­но пуб­ли­ко­вать дру­гие изда­тель­ства. Сна­ча­ла “Бал­лан­тайн Букс”, а затем “Бар­то­ломью Хаус”, “Бен Эбр­эм­сон”, “Уорлд Паб­ли-шинг Ком­п­эни”, “Эйвэн Букс”, “Вик­тор Голанч”, “Пэн­тер Букс”, “Бел­мон Букс” и “Лэн­сер Букс” нема­ло поспо­соб­ство­ва­ли рас­про­стра­не­нию худо­же­ствен­но­го твор­че­ства Лав­краф­та в Соеди­нен­ных Шта­тах и Англии. Пере­во­ды Лав­краф­та на дру­гие язы­ки ста­ли появ­лять­ся еще в 1946 году, одна­ко толь­ко в сере­дине 50‑х годов, когда уви­де­ли свет отдель­ные кни­ги Лав­краф­та на фран­цуз­ском, озна­ком­ле­ние ино­языч­ной пуб­ли­ки с твор­че­ством писа­те­ля при­об­ре­ло поис­ти­не мас­со­вый харак­тер. Затем после­до­ва­ли пере­во­ды на немец­кий, гол­ланд­ский, испан­ский, ита­льян­ский, поль­ский, япон­ский и мно­гие дру­гие ино­стран­ные язы­ки.

Ожив­ле­ние инте­ре­са иссле­до­ва­те­лей к Лав­краф­ту в теку­щее деся­ти­ле­тие при­ве­ло к откры­тию и обна­ро­до­ва­нию боль­шо­го чис­ла менее извест­ных про­из­ве­де­ний Лав­краф­та, таких, как, напри­мер, эссе, в раз­ное вре­мя выхо­див­ших на стра­ни­цах люби­тель­ских жур­на­лов, нико­гда не пуб­ли­ко­вав­ших­ся сти­хо­тво­ре­ний и про­чих мел­ких вещей. Подоб­ная пере­пе­чат­ка помо­га­ет кри­ти­кам и уче­ным более пол­но оце­нить Лав­краф­та как писа­те­ля, а так­же про­ли­ва­ет свет на неяс­ные до того аспек­ты его жиз­ни. Одна­ко, в этом направ­ле­нии пред­сто­ит еще мно­го рабо­ты — осо­бен­но это каса­ет­ся неопуб­ли­ко­ван­ных про­из­ве­де­ний и писем Лав­краф­та.

Сего­дня Лав­крафт стал при­знан­ным и зна­чи­тель­ным писа­те­лем наше­го века, твор­че­ство кото­ро­го уже ока­за­ло и по сей день ока­зы­ва­ет боль­шое вли­я­ние на науч­ную фан­та­сти­ку и лите­ра­ту­ру ужа­сов, и мож­но ожи­дать, что это вли­я­ние будет уси­ли­вать­ся в бли­жай­шие деся­ти­ле­тия. Одна­ко, гово­ря о Лав­краф­те-писа­те­ле и Лав­краф­те-чело­ве­ке, мы не можем не оста­но­вить­ся более подроб­но на неко­то­рых клю­че­вых момен­тах, кото­рые мы еще не затро­ну­ли в сво­ем иссле­до­ва­нии.

Нам пред­став­ля­ет­ся, что в сво­ем худо­же­ствен­ном твор­че­стве писа­тель при­бе­гал к несколь­ким допол­ни­тель­ным сози­да­тель­ным моде­лям, выте­ка­ю­щим из его основ­но­го тези­са кос­мич­но­сти. Одна из таких моде­лей — это, как уже упо­ми­на­лось, исполь­зо­ва­ние сно­ви­де­ний. Повсе­мест­но при­зна­но, что начи­ная с шести­лет­не­го воз­рас­та Лав­краф­та посе­ща­ли чрез­вы­чай­но живые сно­ви­де­ния, мно­гие из кото­рых он напря­мую пере­кла­ды­вал в рас­ска­зы. При­ме­ром тому могут послу­жить такие вещи, как “Пока­за­ния Рэн­доль­фа Кар­те­ра”, “Целе­фа­ис” и “За гра­нью вре­мен”. Одна­ко исти­на заклю­ча­ет­ся в том, что прак­ти­че­ски все его про­из­ве­де­ния либо осно­вы­ва­ют­ся (по мень­шей мере частич­но) на сно­ви­де­ни­ях, либо вклю­ча­ют в себя их обрыв­ки и обра­зы. Пожа­луй, не будет боль­шим пре­уве­ли­че­ни­ем ска­зать, что харак­тер­ная пас­сив­ность боль­шин­ства повест­во­ва­ний Лав­краф­та — при­ем, за кото­рый его часто суро­во кри­ти­ко­ва­ли — вполне мог­ла быть наме­рен­ным при­е­мом, исполь­зо­вав­шим­ся для уси­ле­ния сно­по­доб­но­го харак­те­ра про­из­ве­де­ния. Этот при­ем, наря­ду с посто­ян­ным исполь­зо­ва­ни­ем пер­во­го лица, утвер­жда­ет сно­вид­че­ские обра­зы в нашем созна­нии, делая их как бы наши­ми соб­ствен­ны­ми. Если сле­до­вать тако­му под­хо­ду, то при­об­ре­тут связ­ность и смысл дру­гие раз­роз­нен­ные фак­то­ры — напри­мер, тот факт, что мно­гие из куль­ми­на­ци­он­ных сцен у Лав­краф­та про­ис­хо­дят в тем­но­те или полу­мра­ке. Лав­крафт вовсе не хотел, что­бы чита­те­ли поду­ма­ли, что его виде­ния непре­мен­но явля­ют­ся пло­да­ми не на шут­ку разыг­рав­ше­го­ся вооб­ра­же­ния — ско­рее все­го, име­ло место как раз про­ти­во­по­лож­ное наме­ре­ние. Писа­тель явно желал пока­зать, что опи­сы­ва­е­мое им про­ис­хо­ди­ло в дей­стви­тель­но­сти и что раз­но­об­раз­ней­шие суще­ства и созда­ния, насе­ля­ю­щие его про­из­ве­де­ния, дей­стви­тель­но суще­ству­ют — таким обра­зом нагляд­но про­де­мон­стри­ро­вав незна­чи­тель­ность чело­ве­че­ско­го рода по отно­ше­нию к ним и в срав­не­нии с ними. Как бы там ни было, поми­мо жела­ния транс­фор­ми­ро­вать соб­ствен­ные сно­ви­де­ния в тек­сто­вые реа­лии язы­ка, Лав­крафт стре­мил­ся раз­мыть наше чув­ство уве­рен­но­сти в устой­чи­во­сти при­выч­ной нам реаль­но­сти, дабы собы­тия и про­ис­ше­ствия, в коих с оче­вид­но­стью упразд­ня­ют­ся есте­ствен­ные зако­ны при­ро­ды (факт, кото­рый Лав­крафт счи­тал вели­чай­шим источ­ни­ком ужа­са) выгля­де­ли более веро­ят­ны­ми.

Цен­траль­ным кон­цеп­том все­го твор­че­ства и миро­воз­зре­ния Лав­краф­та был кон­цепт вре­ме­ни. У Лав­краф­та часто воз­ни­ка­ло ощу­ще­ние, что все его стра­да­ния вызва­ны тем, что он нахо­дит­ся не в сво­ем вре­ме­ни и что луч­ше все­го ему было бы в восем­на­дца­том веке или, по край­ней мере, в его соб­ствен­ном пред­став­ле­нии о нем. Сдви­ги во вре­ме­ни и ужа­сы, кото­рые воз­ни­ка­ют, когда вре­мен­ные эпо­хи пере­пу­ты­ва­ют­ся и теря­ют свой уста­нов­лен­ный поря­док, игра­ют важ­ную роль во мно­гих его про­из­ве­де­ни­ях. Нагляд­ный при­мер тому — повесть “За гра­нью вре­мен”. С дру­гой сто­ро­ны, в романе “Исто­рия Чарль­за Декс­те­ра Вар­да” писа­тель дает нам понять, что про­шлое и само по себе (в дан­ном слу­чае пред­став­лен­ное как насле­дие пред­ков) может вме­ши­вать­ся в насто­я­щее и созда­вать обсто­я­тель­ства, кото­рые могут вли­ять на всю циви­ли­за­цию, на все есте­ствен­ные зако­ны, воз­мож­но даже, на судь­бу сол­неч­ной систе­мы и все­лен­ной. А все его про­из­ве­де­ния, посвя­щен­ные про­бле­ме наслед­ствен­ной деге­не­ра­ции (осо­бен­но “Кры­сы в сте­нах”), недву­смыс­лен­но ука­зы­ва­ют на то, что про­шлое (в дан­ном слу­чае про­шлое каж­до­го отдель­но­го чело­ве­ка, про­сти­ра­ю­ще­е­ся назад вплоть до того вре­ме­ни, когда мы еще не были людь­ми в пол­ном смыс­ле это­го сло­ва) не уми­ра­ет, а пото­му может ока­зы­вать мощ­ное воз­дей­ствие на насто­я­щее и гря­ду­щее. Одна­ко кро­ме ужа­са перед вре­ме­нем и про­шлым (то же самое каса­ет­ся его пред­став­ле­ния о при­ро­де вооб­ще), у Лав­краф­та нали­че­ству­ет и обо­жа­ние и обо­же­ние их; в неко­то­рых про­из­ве­де­ни­ях он посту­ли­ру­ет сле­ду­ю­щий тезис: “вре­мя может и не суще­ство­вать в неко­то­рых про­стран­ствен­ных обла­стях”. Такое поло­же­ние вещей пред­став­ля­ет­ся ему отнюдь не ужа­са­ю­щим, а ско­рее “занят­ным”, ибо такое состо­я­ние мате­рии таи­ло для Лав­краф­та огром­ные воз­мож­но­сти для при­об­ре­те­ния зна­ний о про­стран­ствен­но-вре­мен­ном и исто­ри­че­ском кон­ти­ну­у­мах. Кон­цепт вре­ме­ни у Лав­краф­та мно­го­сто­ро­нен и не свя­зы­ва­ет­ся толь­ко с минув­ши­ми года­ми. Гово­ря о тру­дах Лав­краф­та, оста­ет­ся лишь еще раз ука­зать на то, что худо­же­ствен­ная про­за, рав­но как и поэ­зия с эссе­и­сти­кой, не явля­лась для него суще­ствен­но важ­ной частью его твор­че­ства: хотя сам писа­тель нико­гда не счи­тал свои пись­ма соб­ствен­но лите­ра­тур­ны­ми про­из­ве­де­ни­я­ми, нуж­но посто­ян­но иметь в виду, что хотя бы даже по объ­е­му они бес­ко­неч­но пре­вос­хо­дят все осталь­ное напи­сан­ное им. Из-под его пера вышло 100000 толь­ко учтен­ных писем, содер­жа­щих в общей слож­но­сти несколь­ко мил­ли­о­нов слов. Сре­ди его кор­ре­спон­ден­тов были Рай­н­харт Кляй­нер, Элфред Гэл­пин, Морис У. Моу, Джеймс Ф. Мор­тон, Эдвард Г. Коул, его тетуш­ки — мис­сис Ф. С. Кларк и мис­сис Энни Э. П. Гэму­элл, Сэмю­эль Лавм­эн, Фрэнк Белк­нэп Лонг, Кларк Эштон Смит, Август Дер­лет, Доналд Уон­дри, Уил­фред Блэнк Тэлм­эн, Бер­нард Остин Дуа­ер, Вуд­берн Гэррс, Вин­сент Стар­рет, Б. К. Гарт, Эли­за­бет Тоул­бридж, Э. Хофф­ман Прайс, Роберт Э. Говард, Дж. Вер­ной Ши, Роберт Блох, Р. Г. Бар­лоу, Дон Райм­сл, Вир­джил Фин­лей, Уил­лис Коно­вер и мно­гие дру­гие. Нево­об­ра­зи­мость этой рабо­ты пред­ста­нет со всей оче­вид­но­стью, если вспом­нить о том, что все­го лишь одна тыся­ча писем (при этом, мно­гие из писем пред­став­ле­ны лишь фраг­мен­тар­но) послу­жи­ла мате­ри­а­лом для всех пяти томов “Избран­ных писем” при общем чис­ле стра­ниц более двух тысяч.

Лав­краф­ту-чело­ве­ку при­кле­и­ва­ли мно­гие ярлы­ки, и наи­бо­лее общим обви­не­ни­ем про­тив него было обви­не­ние в “расиз­ме”. Одна­ко вполне оче­вид­но, что этно­цен­три­че­ские взгля­ды Лав­краф­та были типич­ны­ми для его вре­ме­ни, его соци­аль­но­го поло­же­ния и его сре­ды; дело не в том, что его взгля­ды были более рез­ки­ми, чем взгля­ды про­чих “ста­рых аме­ри­кан­цев” пер­вой тре­ти два­дца­то­го века, а в том, что они регу­ляр­но, связ­но и с боль­шой силой выра­жа­лись на бума­ге. Вряд ли сто­ит заост­рять­ся на утвер­жде­нии, что Лав­крафт сто­ял на “оши­боч­ных” пози­ци­ях, ибо при ретро­спек­тив­ном рас­смот­ре­нии мы были бы вынуж­де­ны при­знать “оши­боч­ны­ми” каж­до­го отдель­но взя­то­го чело­ве­ка и каж­дую циви­ли­за­цию — начи­ная с древ­них гре­ков и тех, кто был до них, и кон­чая соро­ко­вы­ми года­ми наше­го сто­ле­тия. При этом не сле­ду­ет упус­кать из вида и то, что мно­го­чис­лен­ные аспек­ты “расиз­ма” про­яви­лись во всей сво­ей отвра­ти­тель­ной кра­се лишь для тех поко­ле­ний, кото­рые зна­ют об ужа­сах Вто­рой Миро­вой Вой­ны. Лав­крафт же цели­ком оста­вал­ся на уровне про­воз­гла­ше­ния сво­их взгля­дов — не зафик­си­ро­ва­но ни одно­го при­ме­ра каких-либо дей­ствий с его сто­ро­ны про­тив наци­о­наль­ных мень­шинств. Мно­гие из его бли­жай­ших дру­зей, не гово­ря уже о жене, отнюдь не при­над­ле­жа­ли к чистой нор­ди­че­ской расе, судь­бой кото­рой он был так оза­бо­чен. Более того, с той поры, когда его юно­ше­ские взгля­ды были во мно­гом неско­ор­ди­ни­ро­ван­ны­ми и без­дум­но-рез­ки­ми (беря за осно­ву тео­рии Дар­ви­на, Гекс­ли и дру­гих, он искренне пола­гал вре­до­нос­ным для “несов­ме­сти­мых” наро­дов и рас слиш­ком силь­но пере­ме­ши­вать­ся вви­ду угро­зы сли­я­ния куль­тур­ных образ­цов и моде­лей в нечто аморф­но-одно­род­ное), они посто­ян­но пре­тер­пе­ва­ли суще­ствен­ные изме­не­ния. Неко­то­рое вре­мя его расо­вое кре­до под­твер­жда­лось и упро­ча­лось лице­зре­ни­ем раз­ру­ше­ния и пере­ли­цов­ки пре­крас­ных ста­рин­ных особ­ня­ков его род­но­го Про­ви­ден­са, кото­рое учи­ня­ли ино­стран­цы-эми­гран­ты, навод­нив­шие город и всю стра­ну на рубе­же веков. Он про­ти­вил­ся не раз­ру­ше­нию зда­ний самих по себе: дело в том, что сим­во­ли­че­ски оно озна­ча­ло уга­са­ние той осо­бой ауры про­шло­го, кото­рую, как он счи­тал, долж­но было сохра­нить во имя куль­ту­ры, и кото­рая была ему необ­хо­ди­ма пси­хо­ло­ги­че­ски. Начи­ная с 20‑х годов его взгля­ды ста­ли замет­но смяг­чать­ся, и в свои зре­лые и позд­ние годы он, ско­рее все­го, уде­лял гораз­до мень­ше вни­ма­ния вопро­сам “расо­вой чисто­ты”, чем боль­шин­ство людей его соци­аль­но­го поло­же­ния. Одна­ко не будем сбра­сы­вать со сче­тов этот момент как несу­ще­ствен­ный: кон­цеп­ту­аль­ная уста­нов­ка Лав­краф­та часто при­во­ди­ла к тому, что он про­по­ве­до­вал про­ти­во­ре­ча­щие логи­ке вещи и иска­жен­ные пред­став­ле­ния. Не дела­ет ему чести и то, что он давал лич­ным чув­ствам и сим­па­ти­ям вкра­ды­вать­ся не толь­ко в свои пись­ма, но и в сти­хи (“Пад­шая Новая Англия”, “Бое­вая песнь Тев­то­на” и т. д.), и даже в рас­ска­зы (“Кош­мар в Ред-Хуке”, “Он” и т.д.).

Поли­ти­че­ская мысль Лав­краф­та пре­тер­пе­ла на про­тя­же­нии его жиз­ни столь же глу­бо­кие изме­не­ния, сколь и его взгля­ды на расо­вую про­бле­му. Начав как наро­чи­то стой­кий англо­фил со стро­го кон­сер­ва­тив­ным миро­воз­зре­ни­ем, “все­го лишь за пят­на­дцать лет он пре­вра­тил­ся в убеж­ден­но­го либе­ра­ла, пред­ви­дев­ше­го появ­ле­ние в мире той или иной фор­мы фашист­ву­ю­ще­го соци­а­лиз­ма с госу­дар­ствен­ной соб­ствен­но­стью на про­мыш­лен­ность, искус­ствен­но-пла­но­мер­ным рас­пре­де­ле­ни­ем рабо­чих мест, регу­ли­ру­е­мым жало­ва­ньем, пен­си­я­ми по ста­ро­сти и тому подоб­ны­ми мера­ми”. Это явля­ет­ся лишь еще одним сви­де­тель­ством гиб­ко­сти Лав­краф­та — неуто­ми­мо­го иска­те­ля исти­ны, спо­соб­но­го отбра­сы­вать или кру­то менять свои уко­ре­нив­ши­е­ся пред­став­ле­ния перед лицом новых фак­тов и ново­го опы­та. Заяв­ле­ние о том, что Лав­крафт был “экс­цен­трич­ным затвор­ни­ком”, отпа­дет как совер­шен­но лож­ное, если при­нять во вни­ма­ние те мно­го­чис­лен­ные и про­дол­жи­тель­ные поезд­ки, кото­рые он совер­шал в послед­ние пят­на­дцать или два­дцать лет сво­ей жиз­ни. Тот факт, что Лав­крафт отли­чал­ся замкну­то­стью и склон­но­стью к уеди­не­нию, веро­ят­но, невоз­мож­но отри­цать — осо­бен­но это про­яви­лось в пери­од с 1908 по 1915 годы. И хотя он так нико­гда и не повстре­чал­ся с боль­шин­ством сво­их кол­лег по перу (Кларк Эштон Смит, Август Дер­лет, Роберт Э. Говард, Роберт Блох и др.), нема­ло было и таких, с кои­ми он видел­ся лич­но. Дом писа­те­ля все­гда был открыт для гостей, хотя его пред­по­чте­ние спать днем, а рабо­тать ночью и созда­ва­ло опре­де­лен­ные труд­но­сти для визи­те­ров. Абсо­лют­но невер­но утвер­ждать, что Лав­крафт 6ыл сно­бом: в круг его зна­комств вхо­ди­ли люди самых раз­но­об­раз­ных про­фес­сий и ран­гов (учи­те­ля, про­фес­со­ра, рабо­чие печат­ни­ки и т.д.), и каж­дый из них может и сей­час поклясть­ся, что Лав­крафт был бес­ко­неч­но далек от сно­биз­ма. До неко­то­рой сте­пе­ни спра­вед­ли­во было бы ска­зать, что писа­тель пред­по­чи­тал кос­вен­ные кон­так­ты с людь­ми, напри­мер, посред­ством пере­пис­ки — но слу­чаи раз­ры­ва Лав­краф­том дру­же­ских отно­ше­ний крайне ред­ки.

Была ли при­вя­зан­ность Лав­краф­та к восем­на­дца­то­му веку, его обы­ча­ям и лите­ра­ту­ре, его фило­соф­ским тече­ни­ям и искус­ству, все­го лишь позой, с кото­рой он накреп­ко сжил­ся, осо­бо­го рода при­твор­ством, как пола­га­ют неко­то­рые? Подоб­но­го рода утвер­жде­ния пред­став­ля­ют­ся абсо­лют­но несо­сто­я­тель­ны­ми. Лав­крафт вырос в атмо­сфе­ре восем­на­дца­то­го века, а непре­рыв­ное, в огром­ных объ­е­мах, чте­ние лите­ра­ту­ры того пери­о­да совер­шен­но есте­ствен­но при­ве­ло к тому, что он чув­ство­вал себя в том вре­ме­ни, как дома. В одном из писем он выра­жал­ся сле­ду­ю­щим обра­зом: “Восем­на­дца­тый век — моя страсть… По сути, он был той финаль­ной фазой, что завер­ши­ла эпо­ху, совер­шен­но сво­бод­ную от духа меха­ни­за­ции, эру, что в общем и целом была наи­бо­лее удо­вле­тво­ри­тель­ной для жиз­ни чело­ве­ка. Эсте­ти­че­ски эта эпо­ха напрочь лише­на вели­чия ели­за­ве­тин­ско­го века и нико­им обра­зом не срав­ни­ма с пери­к­ло­вой Гре­ци­ей или Римом вре­мен Авгу­ста. Ее при­тя­га­тель­ность для меня — лишь след­ствие ее бли­зо­сти…” Лав­крафт не пере­но­сил девят­на­дца­то­го века, пола­гая, что боль­шая часть тогдаш­ней лите­ра­ту­ры, осо­бен­но вик­то­ри­ан­ской, пуста и мел­ка (при этом он все­гда нахо­дил мас­су доб­рых слов для По, Бод­ле­ра и дека­ден­тов), а искус­ство и архи­тек­ту­ра — гро­теск­ны и явля­ют­ся не более, чем “пусты­ней иллю­зий, пом­пез­но­сти и лице­ме­рия”. (Сле­ду­ет заме­тить, что мно­гие исто­ри­ки и фило­со­фы — в том чис­ле Лью­ис Мам­форд, Арнольд Тойн­би и лорд Кларк — раз­де­ля­ли это мне­ние.) С дру­гой сто­ро­ны, два­дца­тый век оттал­ки­вал его сво­и­ми аван­гар­дист­ски­ми тен­ден­ци­я­ми в лите­ра­ту­ре и искус­стве, а так­же попра­ни­ем тра­ди­ций ради само­го попра­ния. Лав­крафт счи­тал, что Англия восем­на­дца­то­го века явля­ет­ся более при­ят­ной, раци­о­наль­ной и лишен­ной пре­тен­ци­оз­но­сти стра­ной, и в тако­вом каче­стве боль­ше под­хо­дит для жиз­ни в ней. Что же до арха­из­мов, кото­ры­ми изоби­лу­ют его ран­ние про­из­ве­де­ния (напри­мер “traffick”), то это было все­го лишь есте­ствен­ным резуль­та­том чте­ния ста­рин­ных тек­стов; поз­же он отка­зал­ся от боль­шин­ства арха­из­мов, одна­ко неко­то­рые сохра­нил из лич­но­го пред­по­чте­ния. Его пись­ма опро­вер­га­ют леген­ду, соглас­но кото­рой Лав­крафт из-за сво­ей оча­ро­ван­но­сти про­шлым не отда­вал себе отче­та в том, что про­ис­хо­дит в окру­жа­ю­щем его мире: сво­им кор­ре­спон­ден­там он часто и . боль­шим пони­ма­ни­ем и чут­ко­стью писал о совре­мен­ной поли­ти­че­ской ситу­а­ции в мире, совре­мен­ной лите­ра­ту­ре и фило­соф­ской мыс­ли, а так­же о послед­них дости­же­ни­ях нау­ки.

Если наста­и­вать на том, что лав­краф­то­ва мане­ра пред­став­лять себя стар­цем (зача­стую он под­пи­сы­вал свои пись­ма как “дедуш­ка Тео­бальд”) ука­зы­ва­ла на его стрем­ле­ние к при­об­ре­те­нию клас­си­че­ско­го ими­джа пожи­ло­го джентль­ме­на-фило­со­фа и настав­ни­ка, то сле­ду­ет при­знать­ся и в том, что она в не мень­шей мере отра­жа­ла его мно­го­гран­ное ост­ро­умие. Он мог быть едко сати­рич­ным, как Бирс (“Ad Criticos” — отве­ты под псев­до­ни­ма­ми аст­ро­ло­гу Гарт­ма­ну), без­удерж­но весе­лым, как Вуд­ха­ус (Ibid., “Дра­жай­ший Эрмен­гард”, “Гос­по­же Софии Сим­пл, коро­ле­ве кино”) и занят­но лег­ко­мыс­лен­ным, как Остин (“К Чар­ли из Комик­са”, “К Фил­лис” и т.д.). В иных вещах встре­ча­ет­ся откро­вен­ная раз­ве­се­лая само­па­ро­дия, в дру­гих же, таких как “Аль­фре­до” и “Вос­по­ми­на­ния док­то­ра Сэмю­э­ля Джон­со­на”, Лав­крафт пред­ста­ет как автор пре­крас­ных про­из­ве­де­ний в клю­че паро­дии и сар­каз­ма.

Наи­боль­шее вос­хи­ще­ние даже у самых заяд­лых кри­ти­ков Лав­краф­та вызы­ва­ла такая чер­та его харак­те­ра, как эру­ди­ция. Лав­крафт не толь­ко читал необъ­ят­но мно­го, но и запо­ми­нал все, что про­чи­ты­вал: его память часто изум­ля­ла дру­зей. Толь­ко в самые ран­ние годы его зна­ния мож­но было назвать “книж­ны­ми”: сто­и­ло ему вый­ти из-под опе­ки мате­ри и урав­но­ве­сить уче­ность опы­том, как интел­лект его стал при­об­ре­тать исклю­чи­тель­ность и блеск, что отчет­ли­во вид­но в его позд­них пись­мах. Нам оста­ет­ся лишь при­ве­сти спи­сок тех обла­стей зна­ния, в кото­рых Лав­крафт чув­ство­вал себя более чем в сво­ей тарел­ке: аст­ро­но­мия, лите­ра­ту­ра, эсте­ти­ка, фило­со­фия, химия, пси­хо­ло­гия, исто­рия (осо­бен­но древ­ней Гре­ции и Рима, Англии и англий­ских коло­ний в Аме­ри­ке), архи­тек­ту­ра, поли­ти­ка, искус­ство, линг­ви­сти­ка и дру­гие.

В про­шлом доста­точ­но часто затра­ги­вал­ся вопрос о здо­ро­вье Лав­краф­та и о его срав­ни­тель­ной бед­но­сти. Была ли его неспо­соб­ность пере­но­сить холод врож­ден­ной или яви­лась резуль­та­том соче­та­ния каких-то более позд­них фак­то­ров — доб­ро­воль­ной изо­ля­ции от мира, непра­виль­но­го пита­ния и т. д. — сей­час вряд ли воз­мож­но уста­но­вить. Наи­бо­лее спор­ным пред­став­ля­ет­ся рас­про­стра­нен­ное мне­ние о том, что Лав­крафт под­вер­гал себя изну­ри­тель­ным голо­дов­кам. Август Дер­лет пытал­ся рас­се­ять этот миф и был, веро­ят­но, прав, утвер­ждая, что сфор­ми­ро­вав­ши­е­ся у Лав­краф­та при­выч­ки в еде были зача­стую про­дик­то­ва­ны необ­хо­ди­мо­стью, но едва ли не в той же мере и его соб­ствен­ным вку­сом. Сколь бы скуд­ной ни каза­лась нам дие­та Лав­краф­та, она, долж­но быть, вполне удо­вле­тво­ря­ла его. Без­услов­но, ее нель­зя назвать иде­аль­ной: сахар, шоко­лад, кофе и тому подоб­ные рис­ко­ван­ные про­дук­ты состав­ля­ли в ней непро­пор­ци­о­наль­но боль­шую долю. Поэто­му нель­зя ска­зать, что Лав­крафт голо­дал — ско­рее все­го, его обыч­ным состо­я­ни­ем было состо­я­ние хро­ни­че­ско­го недо­еда­ния; а упор­ное неже­ла­ние ходить к вра­чам, про­ис­хо­див­шее в рав­ной мере от отсут­ствия рас­по­ло­же­ния и денег, кос­вен­ным обра­зом при­бли­зи­ло его преж­де­вре­мен­ную смерть.

Дан­ная ста­тья не явля­ет­ся попыт­кой про­яс­нить до кон­ца все мно­же­стве осо­бен­но­стей и пара­док­сов, из кото­рых скла­ды­ва­лись жизнь и харак­тер Лав­краф­та. Мы можем спра­ши­вать себя, поче­му при всем сво­ем раци­о­на­лиз­ме он про­дол­жал при­дер­жи­вать­ся расист­ских взгля­дов, кажу­щих­ся нам сего­дня столь про­ти­во­ре­ча­щи­ми логи­ке; мы можем вопро­шать, поче­му он при­ло­жил так мало уси­лий для дости­же­ния мате­ри­аль­но­го успе­ха при том, что без осо­бых ста­ра­ний и ком­про­мис­сов мог иметь его в пол­ной мере; поче­му порою он мог быть потря­са­ю­ще лег­ко­мыс­лен­ным (его пора­зи­тель­ная необя­за­тель­ность в деле выпол­не­ния дого­во­рен­но­стей извест­на всем), а порою про­яв­лять огром­ное вели­ко­ду­шие и уча­стие в дру­гих; поче­му до тех пор, пока он не раз­ме­нял чет­вер­тый деся­ток, он был так по-маль­чи­ше­ски дог­ма­тич­ным; поче­му он более чем сдер­жан­но отно­сил­ся к вопро­сам сек­са — эти и мно­гие дру­гие вопро­сы до сих пор не нахо­дят долж­но­го объ­яс­не­ния. Нашей целью было обо­зна­чить в общем плане жизнь, твор­че­ство, харак­тер и миро­воз­зре­ние одно­го из наи­бо­лее инте­рес­ных людей сво­е­го поко­ле­ния, выпра­вить те иска­же­ния, что уко­ре­ни­лись в пред­став­ле­ни­ях о нем за послед­ние деся­ти­ле­тия и, таким обра­зом, облег­чить зада­чу интер­пре­та­ции его твор­че­ства. Лав­крафт оста­ет­ся одним из наи­бо­лее про­ти­во­ре­чи­вых писа­те­лей наше­го сто­ле­тия, и его тру­ды посто­ян­но ста­но­вят­ся пред­ме­том уди­ви­тель­но мно­го­об­раз­ных тол­ко­ва­ний. Лав­краф­та-чело­ве­ка пред­став­ля­ли то как свя­то­го, то как исча­дие ада — раз­ве не ясно хотя бы из это­го, что истин­ная суть его лич­но­сти лежит где-то меж двух этих край­но­стей? Пара­док­сы жиз­нен­но­го пути Лав­краф­та пред­став­ля­ют собой вари­а­ции основ­но­го пара­док­са чело­ве­че­ско­го суще­ство­ва­ния вооб­ще. То, что он не под­да­ет­ся систе­ма­ти­за­ции и про­стым обоб­ще­ни­ям, в пол­ной мере сви­де­тель­ству­ет о богат­стве и слож­но­сти этой выда­ю­щей­ся нату­ры.

Архив­ная ста­тья с lovecraft.ru