2002 / Сергей Бережной / Король Страны Сновидений

Сер­гей Береж­ной, 2002

Он был вели­ким неудач­ни­ком. Он соб­ствен­но­руч­но создал новое направ­ле­ние в лите­ра­ту­ре XX века и умер в убеж­де­нии, что жизнь была про­жи­та напрас­но.

Говард Фил­липс Лав­крафт (Howard Phillips Lovecraft, 1890–1937) родил­ся 20 авгу­ста 1890 года в горо­де Про­ви­денс шта­та Род Айленд. В этом горо­де он про­жил (с одним дли­тель­ным пере­ры­вом) всю свою жизнь. Точ­нее, не про­жил – про­му­чил­ся. Вот уж кого судь­ба не бало­ва­ла кон­фе­та­ми при жиз­ни… впро­чем, все отно­си­тель­но. Муче­ния физи­че­ские для Лав­краф­та все­гда отсту­па­ли на вто­рой план по срав­не­нию с духов­ны­ми пыт­ка­ми, на кото­рые он был обре­чен сво­им миро­вос­при­я­ти­ем, обра­зом жиз­ни и мыс­ли. Слож­но ожи­дать ино­го от чело­ве­ка, кото­рый с само­го ран­не­го дет­ства суще­ство­вал в атмо­сфе­ре пси­хи­че­ско­го над­ло­ма.

Отец буду­ще­го писа­те­ля, Уиндфилд Скотт Лав­крафт, тор­го­вый агент юве­лир­ной фир­мы “Горх­эм и Ко”, поме­шал­ся во вре­мя одной из дело­вых поез­док в Чика­го. Его при­вез­ли в Про­ви­денс и поме­сти­ли в мест­ную Бат­ле­ров­скую лечеб­ни­цу. Про­изо­шло это вес­ной 1893 года, когда Говар­ду еще не испол­ни­лось и трех лет. Маль­чи­ку ска­за­ли, что отец его впал в кому. Боль­ше он отца так и не уви­дел: Уин­филд Лав­крафт скон­чал­ся в лечеб­ни­це в 1898 году.

Мать Говар­да, Сара Сью­зан Фил­липс, доба­вив­шая в заму­же­стве фами­лию Лав­крафт, тоже была жен­щи­ной нерв­ной. Забо­ле­ва­ние и смерть мужа тяго­ти­ли ее всю остав­шу­ю­ся жизнь (весь­ма веро­ят­ной при­чи­ной кон­чи­ны Уин­фил­да было ослож­не­ние, кото­рое дал на мозг под­хва­чен­ный в коман­ди­ров­ке сифи­лис, что горя ее никак не скра­ши­ва­ло), и это не мог­ло не отра­зить­ся на пси­хи­ке ребен­ка. Сара пере­нес­ла на ребен­ка оби­ду на мужа, кото­рый, как она счи­та­ла, ее пре­дал, мате­рин­ская любовь, срос­ша­я­ся с этим чув­ством, при­об­ре­ла жут­ко­ва­тый садист­ский отте­нок. Зиг­мунд Фрейд, веро­ят­но, нашел бы ее слу­чай крайне инте­рес­ным для тео­рии пси­хо­ана­ли­за…

Сто­ит ли удив­лять­ся, что в таких усло­ви­ях маль­чик рос крайне чув­стви­тель­ным — и вос­при­им­чи­вым.

Вос­при­им­чи­вость эта, одна­ко, име­ла и сто­ро­ну поло­жи­тель­ную: он пре­крас­но усва­и­вал зна­ния. Осо­бен­но хоро­шо дава­лась ему сло­вес­ность. Уже в воз­расте двух лет он со слу­ха повто­рял наизусть сти­хи, в три года научил­ся читать, а вполне осо­знан­ным лите­ра­тур­ным твор­че­ством занял­ся в шесть лет.

В 1895 году он про­чи­тал “Тыся­чу и одну ночь”. Араб­ские сказ­ки про­из­ве­ли на него силь­ное впе­чат­ле­ние: пяти­лет­ний ребе­нок объ­явил домаш­ним, что при­ни­ма­ет ислам и назы­вать его отныне сле­ду­ет Абдул Алхаз­ред. Через чет­верть века это имя скольз­нет в мир из рас­ска­за “Безы­мян­ный город”, а чуть поз­же навсе­гда ока­жет­ся свя­зан­ным с одним из самых мрач­ных тво­ре­ний чело­ве­че­ской фан­та­зии – “Некро­но­ми­ко­ном”, мифи­че­ской кни­гой, в суще­ство­ва­ние кото­рой бла­го­да­ря Лав­краф­ту и его после­до­ва­те­лям верят сей­час слиш­ком мно­гие…

Сле­ду­ю­щим силь­ным лите­ра­тур­ным впе­чат­ле­ни­ем для малень­ко­го Говар­да ста­ли дет­ские адап­та­ции “Или­а­ды” и “Одис­сеи”. В нояб­ре 1897 года он запи­сы­ва­ет пер­вое свое про­из­ве­де­ние, сохра­нив­ше­е­ся до наших дней – “Сти­хо­тво­ре­ние об Одис­сее”, 88-строч­ное пере­ло­же­ние поэ­мы Гоме­ра.

Кро­ме клас­си­ки, в домаш­ней биб­лио­те­ке была доволь­но широ­ко пред­став­ле­на и вполне совре­мен­ная лите­ра­ту­ра. Био­гра­фы Лав­краф­та один за дру­гим пере­ска­зы­ва­ют исто­рию о том, как одна­жды мис­сис Лав­крафт обна­ру­жи­ла, что ее семи­лет­ний сын чита­ет “Ост­ров док­то­ра Моро” Гер­бер­та Уэлл­са, про­смот­ре­ла несколь­ко стра­ниц и, убе­див­шись во вре­до­нос­ных каче­ствах этой кни­ги, швыр­ну­ла ее в камин. Если исто­рия эта дей­стви­тель­но име­ла место, она может озна­чать, что в семей­ная биб­лио­те­ка попол­ня­лась совсем све­жи­ми изда­ни­я­ми – дей­ствие апо­кри­фа раз­во­ра­чи­ва­ет­ся в 1897 или в 1898 году, а “Ост­ров док­то­ра Моро” вышел впер­вые в Вели­ко­бри­та­нии в 1896…

В 1898 году Говард впер­вые про­бу­ет себя в при­клю­чен­че­ской про­зе и созда­ет нечто под назва­ни­ем “Тай­ный грот, или При­клю­че­ния Джо­на Ли”. Тогда же при­мер­но он посту­па­ет в шко­лу, кото­рую через год ему при­шлось поки­нуть из-за сла­бо­го здо­ро­вья – как физи­че­ско­го, так и пси­хи­че­ско­го. Обра­зо­ва­ние он в ито­ге все-таки полу­чил — частью домаш­ни­ми уро­ка­ми, частью читая само­сто­я­тель­но, частью в шко­ле, кото­рую хотя и эпи­зо­ди­че­ски, но все-таки посе­щал. Нау­ка его инте­ре­со­ва­ла ничуть не мень­ше, чем лите­ра­ту­ра. Одна из тету­шек пода­ри­ла ему дет­скую хими­че­скую лабо­ра­то­рию, и очень ско­ро Говард мог с пол­ным пра­вом счи­тать­ся самым эру­ди­ро­ван­ным хими­ком сре­ди сво­их сверст­ни­ков. Иссле­до­ва­тель­ский пыл был настоль­ко силен в этом хилом теле, что выход для это­го пыла мог най­тись толь­ко в твор­че­стве: неуди­ви­тель­но, что в 1899 году Лав­крафт начи­на­ет выпус­кать на гек­то­гра­фе свое пер­вое люби­тель­ское пери­о­ди­че­ское изда­ние – жур­нал “The Scientific Gazette”.

Уди­ви­тель­но не то, что он этот про­ект зате­ял, и даже не то, что он дей­стви­тель­но сумел вопло­тить его в жизнь, когда ему само­му было все­го лишь девять. Уди­ви­тель­но то, что “The Scientific Gazette” про­дол­жал изда­вать­ся на про­тя­же­нии вось­ми лет. Все­го Лав­крафт выпу­стил 32 номе­ра – в сред­нем, по номе­ру в три меся­ца.

При этом хими­ей его науч­ные увле­че­ния не огра­ни­чи­лись. В 1902 году мать пода­ри­ла ему теле­скоп, что вызва­ло новый всплеск инте­ре­са к нау­ке – на этот раз к аст­ро­но­мии. Как лег­ко дога­дать­ся, сво­и­ми откры­ти­я­ми Лав­крафт решил делить­ся с род­ны­ми и при­я­те­ля­ми по шко­ле уже испы­тан­ным и хоро­шо себя заре­ко­мен­до­вав­шим спо­со­бом – он начал изда­вать еще один жур­нал.

За пять лет, с 1902 по 1907 год, он выпу­стил на гек­то­гра­фе 69 номе­ров “Rhode Island Journal of Astronomy”. Про­стой под­счет пока­зы­ва­ет, что он делал при­мер­но по одно­му номе­ру в месяц. При этом, не забы­вай­те, про­дол­жая рабо­тать над “The Scientific Gazette”, мно­го читать и, черт побе­ри, не пере­ста­вая писать дру­гие тек­сты – толь­ко в 1902 году у него появи­лись несколь­ко вполне закон­чен­ных попу­ляр­ных работ по химии, очер­ки о древ­не­еги­пет­ской мифо­ло­гии, кра­е­ве­де­нию, гео­гра­фии Антарк­ти­ки…

В 1904 году скон­чал­ся дед Лав­краф­та по мате­ри, Уиппл Ван Бюрен Фил­липс, вид­ный мест­ный про­мыш­лен­ник. Пове­рен­ный, взяв­ший­ся после его смер­ти за управ­ле­ние дела­ми семьи, ока­зал­ся настоль­ко плох, что от доволь­но боль­шо­го наслед­ства вско­ре оста­лись жал­кие кро­хи. Семья вынуж­де­на была про­дать отлич­ный особ­няк в цен­тре горо­да и пере­брать­ся в съем­ную квар­ти­ру все­го из пяти ком­нат. Для Говар­да это озна­ча­ло не толь­ко раз­рыв с местом рож­де­ния, к кото­ро­му он был эмо­ци­о­наль­но при­вя­зан, но так­же пол­ное пре­кра­ще­ние част­ных домаш­них уро­ков и вынуж­ден­ный пере­ход в дру­гую шко­лу. Юно­ша был подав­лен чере­дой сва­лив­ших­ся на семью несча­стий и, как он поз­же вспо­ми­нал, даже поду­мы­вал о само­убий­стве…

Впро­чем, с новы­ми одно­класс­ни­ка­ми ему на этот раз более-менее повез­ло – мно­гие из них еще дол­го оста­ва­лись в чис­ле его при­я­те­лей. К тому же, в шко­ле ока­за­лись отлич­ные пре­по­да­ва­те­ли. У Говар­да опять при­ба­ви­лось хло­пот: он увлек­ся изу­че­ни­ем латин­ско­го язы­ка.

В 1906 году он купил пишу­щую машин­ку – первую и послед­нюю в сво­ей жиз­ни. Дру­гая ему так и не пона­до­би­лась: до кон­ца жиз­ни Лав­крафт поль­зо­вал­ся имен­но этой машин­кой.

На ней, види­мо, было напе­ча­та­но и пер­вое его опуб­ли­ко­ван­ное про­из­ве­де­ние – пись­мо в “Providence Sunday Journal”, раз­об­ла­чав­шее аст­ро­ло­гию с пози­ций аст­ро­но­ми­че­ской нау­ки. Воз­мож­но, в редак­ции газе­ты так и не поня­ли, что авто­ром пись­ма был школь­ник. А Лав­крафт, вдох­нов­лен­ный пуб­ли­ка­ци­ей, начи­на­ет регу­ляр­но писать попу­ляр­ные ста­тьи по аст­ро­но­мии для “Pawtuxet Valley Gleaner”, а затем и колон­ки для дру­гих мест­ных газет…

В 1905 году был напи­сан рас­сказ “Зверь в под­зе­ме­лье” (“The Beast in the Cave”) , самый ран­ний, кото­ро­му суж­де­но было уце­леть в архи­вах и вой­ти в его собра­ния сочи­не­ний. Еще один рас­сказ, “Алхи­мик” (“The Alchemist”), удо­сто­ив­ший­ся сход­ной судь­бы, дати­ро­ван 1908 годом, когда Говар­да постиг­ли один за дру­гим два новых уда­ра судь­бы: вес­ной из-за нерв­но­го сры­ва он вынуж­ден был окон­ча­тель­но оста­вить шко­лу (даже не полу­чив дипло­ма о ее окон­ча­нии), а потом, из-за той же повы­шен­ной нер­воз­но­сти, про­ва­лил­ся на всту­пи­тель­ных экза­ме­нах в Бра­у­нов­ский уни­вер­си­тет.

Эта неуда­ча окон­ча­тель­но рас­ша­та­ла и без того хруп­кую пси­хи­ку Лав­краф­та и он надол­го замкнул­ся в себе. Рабо­та, преж­де при­да­вав­шая опре­де­лен­ный смысл его суще­ство­ва­нию, пере­ста­ла его при­вле­кать, к резуль­та­там сво­их тру­дов он начал отно­сить­ся все более пре­не­бре­жи­тель­но. В 1910 году, прав­да, он закон­чил рабо­ту над “Крат­ким кур­сом неор­га­ни­че­ской химии”, но руко­пись не то поте­рял, не то уни­что­жил. На жизнь в эти годы он зара­ба­ты­ва­ет пуб­ли­ка­ци­ей сти­хов и заме­ток в мест­ных газе­тах. Его охва­ты­ва­ют без­раз­ли­чие и апа­тия.

Осо­бо труд­ные отно­ше­ния у него скла­ды­ва­лись с мате­рью. Сара Фил­липс счи­та­ла повзрос­лев­ше­го сына урод­ли­вым вырод­ком, о чем частень­ко ему гово­ри­ла, укреп­ляя его и без того гипер­тро­фи­ро­ван­ный ком­плекс непол­но­цен­но­сти. Говард был вынуж­ден жить в одной квар­ти­ре с посте­пен­но схо­дя­щей с ума жен­щи­ной, кото­рую он не мог не любить…

Он про­дол­жал читать – от рома­нов Жюля Вер­на и Гер­бер­та Уэлл­са вынуж­ден­но пере­хо­дя к мас­со­вой лите­ра­тур­ной пери­о­ди­ке. Лите­ра­тур­ные при­стра­стия его к это­му вре­ме­ни уже вполне сфор­ми­ро­ва­лись: его иде­а­лом ста­ла лите­ра­ту­ра XVIII века. Это было его вре­мя, если бы Лав­крафт мог выби­рать, в какую эпо­ху ему жить, он был бы одним из ари­сто­кра­тов Новой Англии, носил бы бук­ли и тяже­лую дубо­вую трость и писал сти­хи гуси­ным пером… Увы, судь­ба забро­си­ла его в чуж­дый век и сде­ла­ла его совре­мен­ни­ка­ми людей сует­ных и поверх­ност­ных…

В 1913 году в одном из номе­ров “Argosy” ему попал­ся роман­ти­че­ский рас­сказ неко­е­го Фре­да Джек­со­на (совер­шен­но ныне забы­то­го, но в те вре­ме­на поль­зо­вав­ше­го­ся доволь­но боль­шой попу­ляр­но­стью). Рас­сказ был настоль­ко плох, что даже вывел Лав­краф­та из состо­я­ния апа­тии и выну­дил напи­сать язви­тель­ное пись­мо в редак­цию. Харак­тер­но, что пись­мо это было напи­са­но в сти­хах. После того, как выпад Лав­краф­та появил­ся на стра­ни­цах жур­на­ла в раз­де­ле чита­тель­ских отзы­вов, нача­лась насто­я­щая буря: поклон­ни­ки и поклон­ни­цы Фре­да Джек­со­на обру­ши­ли на “кри­ти­ка­на” бурю него­до­ва­ния. Лав­крафт отве­тил целой сери­ей вир­ту­оз­ных поэ­ти­че­ских пам­фле­тов, в кото­рых ост­ро высме­и­вал вку­сы и пре­тен­зии оппо­нен­тов. Осо­бен­но акти­вен в этих чита­тель­ских бата­ли­ях был некий Джон Рас­селл, чей поеди­нок с Лав­краф­том про­дол­жал­ся несколь­ко меся­цев и закон­чил­ся толь­ко в 1914 году (про­тив­ни­ки опуб­ли­ко­ва­ли в жур­на­ле напи­сан­ное ими в соав­тор­стве сти­хо­тво­ре­ние, в кото­ром заклю­ча­ли друг с дру­гом пере­ми­рие).

Ори­ги­наль­ная сия дис­кус­сия при­влек­ла к Лав­краф­ту вни­ма­ние акти­ви­стов одно­го из люби­тель­ских писа­тель­ских сооб­ществ. Эдвард Ф. Даас, пре­зи­дент так назы­ва­е­мой United Amateur Press Association (UAPA), обра­тил­ся к Лав­краф­ту с пред­ло­же­ни­ем при­со­еди­нить­ся к их ассо­ци­а­ции. Лав­крафт пред­ло­же­ние при­нял и в нача­ле 1914 года влил­ся в ряды UAPA.

Люби­тель­ские объ­еди­не­ния, одно из кото­рых при­юти­ло непри­ка­ян­ную душу буду­ще­го клас­си­ка, созда­ва­лись в основ­ном для того, что­бы дать их участ­ни­кам воз­мож­ность реа­ли­зо­вать свои твор­че­ские амби­ции. Каж­дый из чле­нов ассо­ци­а­ции выпус­кал соб­ствен­ное само­дель­ное изда­ние, как пра­ви­ло, тира­жом в десять-пят­на­дцать экзем­пля­ров, и рас­сы­лал его дру­гим участ­ни­кам . Лав­крафт пона­ча­лу рас­сы­лал свои про­из­ве­де­ния (в основ­ном сти­хи) и ста­тьи для пуб­ли­ка­ции в люби­тель­ских жур­на­лах дру­гих чле­нов UAPA, а с 1915 года начал изда­вать и свой соб­ствен­ный жур­нал “The Conservative”, кото­рый, меняя пери­о­дич­ность, выхо­дил вплоть до 1923 года (все­го было выпу­ще­но 13 номе­ров). Кро­ме того, он при­со­еди­нил­ся к мест­но­му отде­ле­нию Amateur Press Club и участ­во­вал в изда­нии его печат­но­го орга­на “The Providence Amateur”.

Поз­же Лав­крафт напи­шет об этом вре­ме­ни: “В 1914 году, когда дру­же­ствен­ная рука люби­тель­ско­го сооб­ще­ства впер­вые про­стер­лась ко мне, я почти утвер­дил­ся в сво­ем рас­ти­тель­ном суще­ство­ва­нии… Но с помо­щью сорат­ни­ков я вновь обрел вкус к жиз­ни, не отя­го­щен­ной чрез­мер­ной скор­бью, нашел новое при­ме­не­ние моим спо­соб­но­стям, и это дало мне ощу­ще­ние, что уси­лия мои не так уж без­на­деж­ны. Впер­вые я смог почув­ство­вать, что поту­ги мои на союз с искус­ства­ми были чем-то боль­шим, чем кри­ки вопи­ю­ще­го в нев­нем­лю­щем мире…”

Одно из важ­ных обсто­я­тельств, надол­го при­вя­зав­ших Лав­краф­та к APA, заклю­ча­лось в том, что ассо­ци­а­ция не про­сто дава­ла выход его твор­че­ским устрем­ле­ни­ям, но и созда­ва­ла наи­бо­лее при­ем­ле­мые для него усло­вия обще­ния с себе подоб­ны­ми. Он слиш­ком при­вык к затвор­ни­че­ству, и быст­рый пере­ход от сумра­ка к све­ту был бы для него чрез­мер­но болез­нен­ным. Обмен пись­ма­ми поз­во­лял нахо­дить­ся в кон­так­те с еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми, оста­ва­ясь в щадя­щей его чув­стви­тель­ность тени.

Одна­ко его затвор­ни­че­ство не было ни посто­ян­ным, ни абсо­лют­ным. Он посе­щал засе­да­ния клу­ба, он ходил в кино – даже опуб­ли­ко­вал в “The Providence Amateur” сти­хо­тво­ре­ние в честь Чар­ли Чап­ли­на! После того, как 6 апре­ля 1917 года США всту­пи­ли в вой­ну с Гер­ма­ни­ей, Лав­крафт решил пой­ти доб­ро­воль­цем в наци­о­наль­ную гвар­дию – впро­чем, мать без тру­да доби­лась того, что­бы он не про­шел мед­ко­мис­сию. В том же 1917 году UAPA изби­ра­ет его сво­им пре­зи­ден­том на годич­ный срок – прав­да, заоч­но.

Мно­го­крат­но при­хо­ди­лось читать в био­гра­фи­че­ских и иных ста­тьях, посвя­щен­ных Лав­краф­ту, о его болез­нен­ном неже­ла­нии общать­ся с дру­ги­ми людь­ми и его доб­ро­воль­ном зато­че­нии в Про­ви­ден­се. Велик был талант это­го чело­ве­ка, если его про­за бро­си­ла столь явный отсвет на его же соб­ствен­ную био­гра­фию!

“Несча­стен тот, кому вос­по­ми­на­ния о дет­ских годах при­но­сят лишь страх и печаль. Жалок тот, кто, огля­ды­ва­ясь, видит поза­ди лишь нескон­ча­е­мое оди­но­кое суще­ство­ва­ние в огром­ных мрач­ных залах с дра­пи­ро­ван­ны­ми тем­но­той сте­на­ми и ряда­ми наве­ва­ю­щих тос­ку древ­них книг; бес­ко­неч­ное бес­сон­ное ожи­да­ние чего-то — чего? — в суме­реч­ных рощах, сре­ди наво­дя­щих бла­го­го­вей­ный ужас дере­вьев, — огром­ных, при­чуд­ли­вых, опле­тен­ных лиа­на­ми, без­молв­но кача­ю­щих в вышине искрив­лен­ны­ми вет­вя­ми… Вот как щед­ро был оде­лен я бога­ми — оди­но­кий, отверг­ну­тый, слом­лен­ный, сдав­ший­ся. Но отча­ян­но цеп­ля­юсь я даже за эти блек­лые вос­по­ми­на­ния, в них скры­ва­юсь, бегу я мыс­лей о том, что слу­чи­лось после…”

Всту­пи­тель­ные абза­цы “Изгоя” дей­стви­тель­но настоль­ко выра­зи­тель­ны, что с тру­дом мож­но отре­шить­ся от мыс­ли, буд­то напи­са­ны они от лица само­го авто­ра. И все-таки это впе­чат­ле­ние обман­чи­во. Конеч­но, ему ком­форт­нее было пере­пи­сы­вать­ся с чело­ве­ком, чем посто­ян­но с ним общать­ся – но мож­но ли забыть о том, как Лав­крафт в 1932 году поехал в Новый Орле­ан толь­ко что­бы пови­дать­ся с Э. Хофф­ма­ном Прай­сом и про­го­во­рить с ним 25 часов кря­ду, без пере­ры­ва на сон?.. Без­услов­но, он любил свой город – доста­точ­но про­чи­тать изу­ми­тель­ные опи­са­ния Про­ви­ден­са в “Исто­рии болез­ни Чар­лза Декс­те­ра Уор­да”, что­бы убе­дить­ся в этом раз и навсе­гда. Одна­ко посе­тив в 1930 году Кве­бек, он пишет не менее вдох­но­вен­ное “Опи­са­ние Кве­бе­ка” – про­сто так, для само­го себя, не имея ника­ких видов на его пуб­ли­ка­цию… Ста­рые аме­ри­кан­ские горо­да при­во­дят его в такое же вос­хи­ще­ние – Чарлстон, Сэй­лем (пре­вра­щен­ный вооб­ра­же­ни­ем Лав­крав­та в Арк­хэм), Мар­бл­хэд (послу­жив­ший про­то­ти­пом Кинг­спор­та), а боль­шие – Нью-Йорк (в част­но­сти Бруклин), Фила­дель­фия, — наво­дят тос­ку…

В нояб­ре 1916 года в жур­на­ле “United Amateur” был напе­ча­тан его дав­ний рас­сказ “Алхи­мик”. На этот юно­ше­ский про­за­и­че­ский опыт Лав­краф­та один из участ­ни­ков ассо­ци­а­ции, Пол Кук, при­слал отзыв, в кото­ром гово­ри­лось, что у авто­ра есть несо­мнен­ные задат­ки и ему необ­хо­ди­мо про­дол­жать писать имен­но про­зу.

Этот отклик ока­зал­ся отлич­ным сти­му­лом к твор­че­ству. Полу­чив его, Лав­крафт решил после­до­вать бла­го­же­ла­тель­но­му сове­ту и в 1917 года напи­сал два рас­ска­за – “Усы­паль­ни­ца” (“The Tomb”) (в июне) и “Дагон” (“Dagon”) (в июле), кото­рые поз­же появи­лись в люби­тель­ском жур­на­ле “The Vagrant” – соот­вет­ствен­но в мар­те 1922 и нояб­ре 1919 года.

С это­го года он сно­ва начи­на­ет писать про­зу – впро­чем, пока лишь как допол­не­ние к сти­хам и пуб­ли­ци­сти­ке.

В 1918 году появлет­ся “Поляр­ная звез­да” (“Polaris”, опуб­ли­ко­ван в жур­на­ле “The Philosopher” в декаб­ре 1920 года) – рас­сказ, напи­сан­ный по как пере­сказ ярко­го сно­ви­де­ния, при­снив­ше­го­ся Лав­краф­ту. При­мер­но к это­му же вре­ме­ни отно­сит­ся еще один про­ект Лав­краф­та: он попро­бо­вал себя в жан­ре “при­клю­че­ний с про­дол­же­ни­я­ми”. Повесть “Тай­на Мер­до­на Гран­жа” (“The Mystery of Murdon Grange”) была опуб­ли­ко­ва­на толь­ко в люби­тель­ских изда­ни­ях под видом бури­ме. Каж­дый оче­ред­ной фраг­мент пуб­ли­ко­вал­ся под новым име­нем – впро­чем, все эти име­на были псев­до­ни­ма­ми Лав­краф­та. Повесть эта впо­след­ствии нико­гда не пере­из­да­ва­лась, текст ее счи­та­ет­ся утра­чен­ным. “Похо­же, я мог бы стать авто­ром снос­ных “деся­ти­цен­то­вых рома­нов”, если бы меня с дет­ства упор­но гото­ви­ли к этой сте­зе!” – как-то пошу­тил по пово­ду это­го опу­са Лав­крафт.

1919 год при­нес новую ката­стро­фу. 13 мар­та Сара Сью­зан Фил­липс Лав­крафт окон­ча­тель­но сошла с ума и ее поме­сти­ли в тот же самый Бат­ле­ров­ский гос­пи­таль, где за два деся­ти­ле­тия до того умер Уиндф­рид Лав­крафт. Как и ее муж, она до самой смер­ти так и не смог­ла поки­нуть сте­ны лечеб­ни­цы.

Вряд ли мож­но счесть сов­па­де­ни­ем то, что в том же году Лав­крафт пишет рас­сказ “По ту сто­ро­ну сна” (“Beyond the Wall of Sleep”, опуб­ли­ко­ван в жур­на­ле “Pine Cones” в октяб­ре 1919 года) , дей­ствие кото­ро­го раз­во­ра­чи­ва­ет­ся в пси­хи­ат­ри­че­ской лечеб­ни­це и повест­во­ва­ние ведет­ся от име­ни моло­до­го вра­ча. Его паци­ент, деге­не­рат Джо Слей­тер, ока­зы­ва­ет­ся вме­сти­ли­щем могу­ще­ствен­но­го кос­ми­че­ско­го разу­ма, кото­рый со смер­тью Слей­те­ра обре­та­ет сво­бо­ду и уно­сит­ся к звез­дам.

Сто­ит спе­ци­аль­но отме­тить, что это суще­ство про­яв­ля­ло себя, когда Слей­тер спал – очень харак­тер­ный для все­го твор­че­ства Лав­краф­та мотив, исполь­зо­ван­ный уже в “Поляр­ной звез­де”. Лав­крафт видел очень яркие сны, часто запо­ми­нал их и исполь­зо­вал сце­ны и обра­зы сво­их сно­ви­де­ний в рас­ска­зах. При этом чем даль­ше, тем замет­ней в его твор­че­стве про­яв­ля­ет­ся мысль о том, что сны обла­да­ют свой­ства­ми хоть и осо­бой, но все же реаль­но­сти…

В напи­сан­ном в сен­тяб­ре того же года рас­ска­зе “Кон­чи­на Хуа­на Роме­ро” (“The Transition of Juan Romero”) встре­ча­ет­ся тот же мотив. При гор­ных рабо­тах на руд­ни­ке взры­вом вскры­та под­зем­ная полость, выяс­нить глу­би­ну кото­рой не уда­ет­ся. Ночью начи­на­ет­ся гро­за, и сквозь ее шум герой пове­сти и его сосед по бара­ку, инде­ец Хуан Роме­ро, слы­шат исхо­дя­щий из этой без­дны мисти­че­ский зов, и, “слов­но пови­ну­ясь чужой воле”, идут в шах­ту. Инде­ец исче­за­ет в про­па­сти, герой же теря­ет созна­ние — и про­сы­па­ет­ся в сво­ем бара­ке, где обна­ру­жи­ва­ет, что его сосед умер во сне.

Про рас­сказ “Поляр­ная звез­да” мож­но было бы сме­ло ска­зать, что напи­сан он под вли­я­ни­ем “мифо­ло­ги­че­ских” рас­ска­зов лор­да Дан­се­ни. Одна­ко de facto с твор­че­ством бри­тан­ско­го писа­те­ля-ари­сто­кра­та Лав­крафт позна­ко­мил­ся толь­ко в сен­тяб­ре 1919 года – то есть, при­мер­но через год после напи­са­ния “Поляр­ной звез­ды”.

Лорд Дан­се­ни стал вто­рым (после Эдга­ра По) авто­ром, чье твор­че­ство ока­за­ло кри­ти­че­ски важ­ное воз­дей­ствие на раз­ви­тие Лав­краф­та как писа­те­ля и помог­ло ему уве­рить­ся в пра­виль­но­сти избран­но­го им направ­ле­ния. Читая слу­чай­но попав­ший ему в руки им сбор­ник рас­ска­зов Дан­се­ни “Рас­ска­зы сно­вид­ца” (“A Dreamer’s Tales”) – как мог­ло не при­влечь Лав­краф­та такое назва­ние! — он испы­тал насто­я­щий шок – настоль­ко близ­ка была сти­ли­сти­ка бри­тан­ско­го авто­ра к тем обра­зам, кото­рые рож­да­лись в его соб­ствен­ном вооб­ра­же­нии или при­хо­ди­ли к нему во сне.

Во вре­мя двух­лет­не­го пре­бы­ва­ния в Нью-Йор­ке Лав­краф­ту повез­ло попасть на лек­цию само­го лор­да Дан­се­ни. Эдвард Джон Мор­тон Дракс План­кетт, восем­на­дца­тый барон Дан­се­ни, про­из­вел на трид­ца­ти­лет­не­го писа­те­ля, с дет­ства испо­ве­до­вав­ше­го иде­а­лы ари­сто­кра­тиз­ма, потря­са­ю­щее впе­чат­ле­ние. Высо­кий – выше двух мет­ров ростом! — спор­тив­ный, бли­ста­тель­но ост­ро­ум­ный бри­та­нец… В юные годы Говард опре­де­лен­но хотел стать имен­но таким.

После лек­ции вдох­нов­лен­ный Лав­крафт напи­сал посвя­щен­ное Дан­се­ни сти­хо­тво­ре­ние.

“Белый корабль” (“The White Ship”, опуб­ли­ко­ван прак­ти­че­ски сра­зу в жур­на­ле “The United Amateur” в нояб­ре 1919) и “Про­кля­тие, постиг­шее Сар­нат” (“The Doom That Come to Sarnath”, опуб­ли­ко­ван в жур­на­ле “The Scot” в июне 1920 года) откры­ва­ют спи­сок рас­ска­зов Лав­краф­та, напи­сан­ных под пря­мым лите­ра­тур­ным вли­я­ни­ем авто­ра “Рас­ска­зов сно­вид­ца”. В пер­вом из них герой, рабо­та­ю­щий смот­ри­те­лем мая­ка на атлан­ти­че­ском побе­ре­жье, пред­при­ни­ма­ет путе­ше­ствие на Белом Кораб­ле по горо­дам и стра­нам, суще­ству­ю­щим лишь в поэ­ти­че­ском мире сно­ви­де­ний. Основ­ная пре­лесть рас­ска­за заклю­ча­ет­ся в его атмо­сфе­ре: он не по-лав­краф­тов­ски воз­вы­шен, све­тел и полон воз­ду­ха.

В “Про­кля­тии, постиг­шем Сар­нат”, дей­ствие цели­ком пере­не­се­но в мифо­ло­ги­че­ский мир, мир “у нача­ла вре­мен”. Люди раз­ру­ша­ют город Иб, осно­ван­ный доче­ло­ве­че­ской расой существ, спу­стив­ших­ся с Луны, а на его раз­ва­ли­нах осно­вы­ва­ют вели­че­ствен­ный город Сар­нат — одна­ко про­кля­тие побеж­ден­ных через тыся­чу лет насти­га­ет побе­ди­те­лей. Моти­вы “Богов Пега­ны” Дан­сей­ни здесь про­сле­жи­ва­ют­ся (осо­бен­но в том, как автор доволь­но эко­ном­ны­ми худо­же­ствен­ны­ми сред­ства­ми стро­ит доста­точ­но цель­ную кар­ти­ну мира), одна­ко чисто “лав­краф­тов­ские” обра­зы, тща­тель­но “впи­сан­ные” в эту кар­ти­ну, при­да­ют ей прин­ци­пи­аль­но дру­гое зву­ча­ние. Люди Сар­на­та несут кару за уни­что­же­ние Древ­ней Расы, магии кото­рой они не пони­ма­ют, и вопло­ще­ни­ем этой кары ста­но­вит­ся похо­жий на водя­ную яще­ри­цу идол из кам­ня цве­та мор­ской воды.

Через шесть лет эти обра­зы транс­фор­ми­ру­ют­ся в “Зове Ктул­ху” и ожи­вут страш­ной леген­дой уже в нашем соб­ствен­ном мире.

В 1920–1921 годах Лав­крафт пишет и дру­гие “дан­се­ни­ан­ские” рас­ска­зы, сре­ди кото­рых осо­бое место зани­ма­ют “Селе­фа­ис” (“Celephaїs”, опуб­ли­ко­ван в жур­на­ле “The Rainbow” в мае 1922 года) и “Иска­ния Ира­но­на” (“The Quest of Iranon”, опуб­ли­ко­ван в жур­на­ле “The Galleon” в июле-авгу­сте 1935 года).

“Селе­фа­ис” в этом отно­ше­нии осо­бен­но при­ме­ча­те­лен. То, как опи­са­но в нем пре­одо­ле­ние гра­ни реаль­но­сти и сно­ви­де­ния, напо­ми­на­ет мяг­кую лите­ра­тур­ную игру Дан­се­ни в рас­ска­зе “Бет­мо­ра” (“Bethmoora”) , но Кура­нес, пер­со­наж Лав­краф­та, гораз­до реши­тель­ней рас­ста­ет­ся с миром реаль­но­сти, чем лири­че­ский герой Дан­се­ни, кото­рый так и не осме­лил­ся пред­по­честь ска­зоч­ную Бет­мо­ру реаль­но­му Лон­до­ну. Соб­ствен­но, Кура­нес у Лав­краф­та даже не видит необ­хо­ди­мо­сти делать выбор – мир, уви­ден­ный им во сне, сра­зу же ста­но­вит­ся един­ствен­ным его стрем­ле­ни­ем. Истин­ной Реаль­но­стью в его гла­зах явля­ет­ся имен­но Селе­фа­ис, а не мир, “где жир­ный и наг­лый пив­ной король насла­жда­ет­ся куп­лен­ной атмо­сфе­рой ста­рин­но­го родо­во­го име­ния вымер­шей ари­сто­кра­тии”.

Инте­рес­но, что Кура­нес, став веч­ным пра­ви­те­лем при­снив­ше­го­ся ему горо­да, в реаль­но­сти уми­ра­ет. Неволь­но напра­ши­ва­ет­ся парал­лель с фина­лом “Масте­ра и Мар­га­ри­ты” Бул­га­ко­ва…

Если в “Селе­фа­ис” Лав­крафт воз­да­ет долж­ное эска­пист­ским устрем­ле­ни­ям чело­ве­ка наше­го мира, то в “Иска­ни­ях Ира­но­на” он поэ­ти­зи­ру­ет сам про­цесс поис­ка луч­ше­го мира. Юно­ша-певец Ира­нон всю жизнь ищет свой род­ной город Айру. Не ста­рея, идет он из стра­ны в стра­ну, сочи­ня­ет и поет пес­ни, обре­та­ет и хоро­нит спут­ни­ков, пока не узна­ет от ста­ро­го пас­ту­ха, что Айра – это его, Ира­но­на, соб­ствен­ная дет­ская фан­та­зия…

Одна­ко “мифо­ло­ги­че­ски­ми” фэн­те­зи твор­че­ство Лав­краф­та в то вре­мя вовсе не огра­ни­чи­ва­лось. Дру­гим важ­ным направ­ле­ни­ем в его твор­че­стве ста­но­вит­ся про­ник­но­ве­ние ужа­са в наш мир. В рас­ска­зах “Пока­за­ния Рэн­доль­фа Кар­те­ра” (“The Statement of Randolph Carter”, опуб­ли­ко­ван в жур­на­ле “The Vagrant” в мае 1920 года) и “Из поту­сто­рон­не­го мира” (“From Beyond”, опуб­ли­ко­ван в фэн­зине “The Fantasy Fan” в июне 1934 года) герои нахо­дят спо­соб при­кос­нуть­ся к тому, что нахо­дит­ся за гра­нью обы­ден­ной реаль­но­сти. В “Пока­за­ни­ях…” впер­вые появ­ля­ет­ся пока еще безы­мян­ная страш­ная кни­га, спо­соб­ная открыть чело­ве­ку путь в мир мерт­вых, а “Из поту­сто­рон­не­го мира” мож­но счи­тать обной из пер­вых попы­ток Лав­краф­та сов­ме­стить рас­сказ ужа­сов с “науч­ной фан­та­сти­кой”: в нем уче­ный Кро­уфорд Тил­лин­г­хаст созда­ет устрой­ство, даю­щее ему воз­мож­ность вза­и­мо­дей­ство­вать с суще­ству­ю­щим “парал­лель­но” наше­му миру про­стран­ством, насе­лен­ном таин­ствен­ны­ми бес­те­лес­ны­ми сущ­но­стя­ми.

В рас­ска­зе “Фак­ты, име­ю­щие отно­ше­ние к покой­но­му Арту­ру Джер­ми­ну и его семье” (“Facts Cocerning the Late Arthur Jermyn and His Family”, опуб­ли­ко­ван в жур­на­ле “The Wolverine” в мар­те 1921 года) , ост­ро про­явил­ся еще один харак­тер­ный для Лав­краф­та страх – страх перед вырож­де­ни­ем чело­ве­ка. При мыс­ли о том, что чело­век может поте­рять пра­во счи­тать­ся вели­чай­шим из тво­ре­ний Божьих, Лав­крафт испы­ты­вал насто­я­щий ужас, при­ни­мав­ший вре­ме­на­ми совер­шен­но пато­ло­ги­че­ские фор­мы. Герой рас­ска­за, бри­тан­ский ари­сто­крат Артур Джер­мин, ока­зы­ва­ет­ся лишь напо­ло­ви­ну чело­ве­ком – и, узнав исто­рию несколь­ких послед­них поко­ле­ний сво­ей семьи, сам выно­сит себе при­го­вор.

Ксе­но­фо­бия вооб­ще была весь­ма свой­ствен­на Лав­краф­ту. Он с тру­дом пере­но­сил мысль о том, что его стра­на при­ни­ма­ет пере­се­лен­цев из Южной Евро­пы, Афри­ки, Азии. В его рас­ска­зах при­шель­цы почти все­гда пред­ста­ют носи­те­ля­ми зла и пор­чи, за что его ныне частень­ко упре­ка­ют как мини­мум в отсут­ствии полит­кор­рект­но­сти, а то и впря­мую обви­ня­ют в расиз­ме. Ско­рее все­го, Лав­крафт дей­стви­тель­но был раси­стом, хотя и уме­рен­ным – в сре­де, где он вырос, такие взгля­ды были вполне в поряд­ке вещей, и в тече­ние всей жиз­ни он, кажет­ся, так и не полу­чил пово­да пере­смот­реть свои убеж­де­ния.

Одна­ко — вот рас­сказ “Храм” (“The Temple”, опуб­ли­ко­ван в “Weird Tales” в 1925 году) , напи­сан­ный в 1920 году. Пове­сто­вав­ние ведет­ся от лица гра­фа Кар­ла Ген­ри­ха фон Альт­берг-Эрен­штай­на, коман­ди­ра гер­ман­ской под­вод­ной лод­ки, кото­рая во вре­мя Миро­вой вой­ны топит англий­ские и аме­ри­кан­ские суда. Граф демон­стри­ру­ет самую край­нюю сте­пень наци­о­на­лиз­ма, после­до­ва­тель­но отка­зы­ва­ясь счи­тать “насто­я­щи­ми людь­ми” сна­ча­ла всех негер­ман­цев, затем уро­жен­цев земель, лишь недав­но при­со­еди­нен­ных к Гер­ма­нии, а затем вооб­ще всех жите­лей Гер­ма­нии, делая исклю­че­ние лишь для тех, кто родил­ся в его род­ной Прус­сии. Лав­крафт рису­ет коман­ди­ра суб­ма­ри­ны явствен­но сати­ри­че­ски­ми крас­ка­ми, и оста­ет­ся толь­ко гадать: поче­му же в таком слу­чае он не был хотя бы чуть более кри­ти­чен по отно­ше­нию к сво­им соб­ствен­ным убеж­де­ни­ям?

Впро­чем, взгля­ды, кото­рые выгля­дят столь есте­ствен­ны­ми сего­дня, для чело­ве­ка той эпо­хи есте­ствен­ны­ми вовсе не явля­лись…

“Храм” пред­став­ля­ет­ся мне одним из самых удач­ных ран­них рас­ска­зов Лав­краф­та. Пре­ступ­ный эки­паж суб­ма­ри­ны и ее коман­дир обрек­ли себя на про­кля­тие, лод­ку начи­на­ет пре­сле­до­вать злой рок. Моря­ки один за дру­гим схо­дят с ума, несколь­ко сле­ду­ю­щих одна за дру­гой ава­рий лиша­ют лод­ку управ­ле­ния, таин­ствен­ное тече­ние несет ее в глу­би­ны Атлан­ти­ки. Стаи стран­ных дель­фи­нов, кото­рые нико­гда не под­ни­ма­ют­ся к поверх­но­сти, сопро­вож­да­ют ее на пути к гибе­ли. Путь этот закан­чи­ва­ет­ся в запре­дель­ной глу­бине, где лод­ка ложит­ся на дно сре­ди раз­ва­лин немыс­ли­мо древ­не­го горо­да. Капи­тан, остав­ший­ся на суб­ма­рине один, наде­ва­ет ска­фандр и отправ­ля­ет­ся в таин­ствен­ный храм, внут­ри кото­ро­го он видит холод­ный мерт­вый свет…

Тема неиз­беж­ной кары за пре­ступ­ле­ние тон­ко впле­те­на Лав­кра­том и в рас­сказ “Дере­во” (“The Tree”, напи­сан в 1920 году, опуб­ли­ко­ван в жур­на­ле “The Tryout” в октяб­ре 1921 года), дей­ствие кото­ро­го автор отнес в Древ­нюю Гре­цию (совер­шен­но неха­рак­тер­ное для него реше­ние). Два дру­га-скуль­пто­ра, Калос и Музид, полу­ча­ют заказ от Тира­на Сира­куз. Каж­дый из них дол­жен сде­лать ста­тую, и тот, чья рабо­та будет при­зна­на луч­шей, полу­чит щед­рую награ­ду. Во вре­мя рабо­ты Калос уми­ра­ет. Музид в вели­кой скор­би хоро­нит его, закан­чи­ва­ет свою ста­тую и ста­но­вит­ся побе­ди­те­лем. Одна­ко в ночь его три­ум­фа раз­ра­зи­лась буря и тяже­лая вет­ка дере­ва, вырос­ше­го на моги­ле Кало­са, рух­ну­ла на кров­лю дома скуль­пто­ра, и утром сосе­ди не нашли в раз­ва­ли­нах ни масте­ра, ни его ста­туи…

Если в боль­шин­стве дру­гих рас­ска­зов Лав­крафт скло­нен был “раз­же­вы­вать” даже то, что мож­но было бы не объ­яс­нять вооб­ще без ущер­ба для вос­при­я­тия, в “Дере­ве” он поче­му-то решил поло­жить­ся на про­ни­ца­тель­ность чита­те­ля. То, что Музид убил сво­е­го дру­га, не ска­за­но в тек­сте пря­мо, на это ука­зы­ва­ют лишь несколь­ко наме­ков. Види­мо, такая игра само­му Лав­краф­ту не понра­ви­лась; боль­ше он подоб­ных экс­пе­ри­мен­тов не пред­при­ни­мал. По-мое­му, напрас­но (хотя боль­шин­ство почи­та­те­лей клас­си­ка со мной опре­де­лен­но не согла­сят­ся)…

В том же 1920 году Лав­крафт позна­ко­мил­ся через UAPA с чело­ве­ком, кот­рый с его помо­щью надол­го обос­ну­ет­ся в исто­рии фан­та­сти­ки. Зва­ли это­го юно­шу Фрэнк Бел­нап Лонг (Frank Belknap Long, 1903–1994), он писал непло­хие сти­хи и был весь­ма впе­чат­ли­те­лен. Мрач­ная аура рас­ска­зов Лав­краф­та поко­ри­ла юно­шу раз и навсе­гда. Меж­ду ними завя­зы­ва­ет­ся интен­сив­ная пере­пис­ка, след­стви­ем кото­рой будет появ­ле­ние у Лав­краф­та одно­го из пер­вых ако­ли­тов, а у фан­та­сти­ки ужа­сов – одно­го из ее адеп­тов…

В янва­ре 1921 года Г.Ф. пишет рас­сказ “Безы­мян­ный город” (“The Nameless City”, опуб­ли­ко­ван в нояб­ре 1921 года в жур­на­ле “The Wolverine”), завяз­ка кото­ро­го удач­но ими­ти­ру­ет мане­ру Лор­да Дан­се­ни (образ древ­них раз­ва­лин в Ара­вий­ской пустыне для его рас­ска­зов куда более харак­те­рен, чем для про­зы само­го Лав­краф­та; кста­ти, герой рас­ска­за цити­ру­ет один из рас­ска­зов Дан­се­ни), зато раз­вяз­ка цели­ком лежит в рус­ле имен­но лав­краф­тов­ско­го твор­че­ства. Иссле­до­ва­тель Безы­мян­но­го Горо­да про­ни­ка­ет в тун­нель, в кон­це кото­ро­го обна­ру­жи­ва­ет огром­ную под­зем­ную полость, осве­щен­ную таист­вен­ным све­том и насе­лен­ную при­зра­ка­ми древ­них оби­та­те­лей Горо­да, постро­ен­но­го еще доче­ло­ве­че­ской циви­ли­за­ци­ей Зем­ли.

В рас­ска­зе отчет­ли­во про­яв­ля­ет­ся доволь­но непри­ят­ная мане­ра Лав­краф­та иску­ствен­но сдер­жи­вать сооб­ра­зи­тель­ность сво­их геро­ев. Герой рас­ска­за — созер­ца­тель, кото­рый не поз­во­ля­ет себе сде­лать вывод, дав­но уже оче­вид­ный чита­те­лю. Все уви­ден­ное им сви­де­тель­ству­ет, что Безы­мян­ный Город постро­ен не людь­ми. Автор, без вся­ких затруд­не­ний под­во­дя чита­те­ля к это­му заклю­че­нию, в то же вре­мя вся­че­ски удер­жи­ва­ет героя от той же догад­ки, из-за чего герой очень ско­ро начи­на­ет вызы­вать в луч­шем слу­чае раз­дра­же­ние…

В этом рас­ска­зе впер­вые цити­ру­ет­ся безум­ный араб Абдул Алхаз­ред, кото­ро­го герой рас­ска­за назы­ва­ет авто­ром сле­ду­ю­ще­го харак­тер­но­го две­сти­шия:

That is nod dead which can eternal lie,
And with strange aeons even death may die.

Тот не погиб, кто может вечно длиться,
А в вечности и смерть способна звершиться.

24 мая 1921 года в Бат­ле­ров­ском гос­пи­та­ле скон­ча­лась Сара Сью­зан Фил­липс Лав­крафт. Жесто­кая иро­ния судь­бы – ее уби­ла не болезнь, а неудач­но про­ве­ден­ная опе­ра­ция на желч­ном пузы­ре. Лав­крафт, чья пси­хо­ло­ги­че­ская зави­си­мость от мате­ри была про­сто фан­та­сти­че­ской, неко­то­рое вре­мя пытал­ся разо­брать­ся в том, какое чув­ство побеж­да­ет в его душе – горе утра­ты или осво­бож­де­ние из раб­ства. Види­мо, в тече­ние меся­ца ему уда­лось при­ве­сти свои ощу­ще­ния к неко­то­ро­му рав­но­ве­сию: уже в нача­ле июня он отправ­ля­ет­ся в Бостон, на съезд APA. Эту поезд­ку он, ско­рее все­го, нико­гда бы себе не поз­во­лил, если бы мать его все еще была жива.

И, тем более, он не допу­стил бы в свою жизнь дру­гую жен­щи­ну.

Одна­ко тень Сары Лав­крафт боль­ше не сто­я­ла у него за спи­ной, и там же, в Бостоне, он позна­ко­мил­ся с Соней Грин (Sonia Greene), в деви­че­стве Соней Шифир­кин, эми­грант­кой из Рос­сии. Соня была стар­ше Лав­краф­та на семь лет и дер­жа­ла в Бостоне шляп­ный мага­зин. Вни­ма­ние Лав­краф­та она при­влек­ла, воз­мож­но, тем, что пожерт­во­ва­ла для нужд UAPA целых 50 дол­ла­ров. Как ока­за­лось, Соня тоже немнож­ко писа­ла, и он при­гла­сил ее при­со­еди­нить­ся к ассо­ци­а­ции.

Уже в авгу­сте Соня при­е­ха­ла пого­стить к Лав­краф­ту в Про­ви­денс. Как участ­ник АРА, она нача­ла выпус­кать свой жур­нал “Rainbow”, для пер­во­го номе­ра кото­ро­го Лав­крафт напи­сал эссе “Ниц­ше­изм и реа­лизм”. Завя­зав­ший­ся меж­ду ними роман стал одним из собы­тий, кото­рые ока­за­ли вли­я­ние на всю даль­ней­шую жизнь Лав­краф­та…

Из рас­ска­зов, напи­сан­ных им в 1921 году, наи­бо­лее зна­чи­тель­ны “Изгой” (“The Outsider”, более точ­ная дата его напи­са­ния неиз­вест­на, опуб­ли­ко­ван впер­вые в апре­ле 1926 года в “Weird Tales”) и “Музы­ка Эри­ха Зан­на” (“The Music of Erich Zann”, напи­сан в декаб­ре, опуб­ли­ко­ван в жур­на­ле “The National Amateur” в мар­те 1922 года) – оба ста­ли насто­я­щей клас­си­кой фан­та­сти­ки ужа­сов.

“Изгой” испол­нен такой щемя­щей тос­ки, тако­го бес­ко­неч­но­го ужа­са перед жиз­нью, такой без­на­деж­но­сти, так точ­но пере­да­ет ощу­ще­ние холод­но­го рав­но­ду­шия Все­лен­ной, что даже один этот рас­сказ мог бы впи­сать имя Лав­краф­та в исто­рию лите­ра­ту­ры. Герой оби­та­ет в древ­нем зам­ке, зате­рян­ном в стран­ном непро­хо­ди­мом лесу, над кото­рым нико­гда не вста­ет солн­це. Пыта­ясь вырвать­ся к све­ту, он взби­ра­ет­ся вверх по сто­ро­же­вой башне зам­ка – и ока­зы­ва­ет­ся на поверх­но­сти зем­ли, на клад­би­ще. Все еще не пони­мая, что про­ис­хо­дит, он идет к дому, смут­ные вос­по­ми­на­ния о кото­ром всплы­ва­ют из каких-то неве­до­мых ему само­му глу­бин его памя­ти…

“Изгой” напи­сан без тени юмо­ра, но если срав­нить образ жиз­ни, кото­рый вел Лав­крафт, и бытие пер­со­на­жа, мож­но сде­лать пара­док­саль­ное пред­по­ло­же­ние: Лав­крафт попы­тал­ся создать иро­ни­че­ский авто­шарж. В обра­зе Изгоя он довел до край­но­сти свою соб­ствен­ную замкну­тость, соци­аль­ную аго­ра­фо­бию, отчуж­ден­ность от людей, поста­вил себя перед зер­ка­лом и скре­стил взгля­ды со сво­им отра­же­ни­ем. Одна­ко, в отли­чие от сво­е­го пер­со­на­жа, он с само­го нача­ла знал, где рас­по­ло­же­но зер­ка­ло – и весь про­цесс созда­ния рас­ска­за похо­дил на сеанс само­ана­ли­за. То, что Лав­крафт уви­дел в этом зер­ка­ле, ему явно не понра­ви­лось, и он не мог не попы­тать­ся испра­вить свою жизнь. “Изгой” был диа­гно­зом, кото­рый Лав­крафт поста­вил сам себе, тако­го буду­ще­го для себя он никак не хотел.

Дей­ствие рас­ска­за “Музы­ка Эри­ха Зан­на” пере­не­се­но в Париж (доста­точ­но неха­рак­тер­ный для Лав­краф­та шаг – обыч­но он ста­рал­ся исполь­зо­вать хоро­шо зна­ко­мый ему реаль­ный анту­раж – или же при­ду­мы­вать место дей­ствия от нача­ла и до кон­ца). Впро­чем, точ­ное место дей­ствия, рю д’О­зей, имен­но выду­ма­но. Эта ули­ца в рас­ска­зе пред­ста­ет как мостик меж­ду реаль­но­стя­ми – она закан­чи­ва­ет­ся тупи­ком, сте­ной, через кото­рую никто нико­гда не загля­ды­вал. Над кром­кой сте­ны есть толь­ко окно ман­сар­ды, в кото­рой живет немой музы­кант Эрих Занн, и окно это все­гда зана­ве­ше­но… Здесь Лав­крафт опро­бо­вал новый для себя худо­же­ствен­ный при­ем – при­влек музы­ку для созда­ния ощу­ще­ния поту­сто­рон­но­сти про­ис­хо­дя­ще­го. Музы­ка — это язык Зан­на, толь­ко с помо­щью сво­е­го инстру­мен­та немой скри­пач может рас­ска­зать, что же нахо­дит­ся по ту сто­ро­ну сте­ны… Воз­мож­но, в этом рас­ска­зе нашел отра­же­ние опыт само­го Лав­краф­та — в дет­стве его без­успеш­но пыта­лись научить играть на скрип­ке.

1922 год при­нес первую пуб­ли­ка­цию, кото­рую, хотя и с неко­то­рой натяж­кой, мож­но было назвать про­фес­си­о­наль­ной. Цикл из четы­рех рас­ска­зов “Гер­берт Уэст, реани­ма­тор” (“Herbert West, Reanimator”) появи­лись в жур­на­ле “Home Brew”. Уже само назва­ние под­чер­ки­ва­ет невы­со­кий уро­вень пре­тен­зий это­го изда­ния: прак­ти­че­ски это был люби­тель­ский лите­ра­тур­ный жур­нал, кото­рый уда­ва­лось в тече­ние несколь­ких номе­ров выпус­кать в типо­гра­фии доста­точ­но осмыс­лен­ным тира­жом.

Гер­берт Уэст – пря­мой лите­ра­тур­ный пото­мок док­то­ра Вик­то­ра Фран­кен­штей­на, одна­ко куда более после­до­ва­тель­ный. Точ­но так же, как и Фран­кен­штейн, он меч­та­ет о побе­де над смер­тью, и точ­но так же вос­при­ни­ма­ет жизнь совер­шен­но в духе эпо­хи Про­све­ще­ния – как набор физи­ко-хими­че­ских про­цес­сов в теле чело­ве­ка. Но если Фран­кен­штей­ну хва­ти­ло одно­го “удач­но­го” экс­пе­ри­мен­та, что­бы осо­знать глу­би­ну совер­шен­но­го им свя­то­тат­ства, то Уэст ока­зал­ся куда более “креп­ким ореш­ком”: один за дру­гим он ста­вит опы­ты, успех кото­рых неиз­мен­но сопро­вож­да­ет­ся ужа­са­ю­щи­ми послед­стви­я­ми. Кажет­ся, что Лав­крафт с болез­нен­ным любо­пыт­ством наблю­да­ет за сво­им геро­ем, пыта­ясь выяс­нить, в какие же кощун­ствен­ные без­дны может низ­ри­нуть себя чело­век, дви­жи­мый стрем­ле­ни­ем к позна­нию, чело­век, кото­рый при­зна­ет истин­ность лишь за кар­та­ми звезд­но­го неба, но пре­не­бре­га­ет внут­рен­ним нрав­ствен­ным зако­ном.

Види­мо, Уэст был для авто­ра “дей­ству­ю­щей моде­лью” науч­но­го праг­ма­тиз­ма XX века. Сам не чуж­дый науч­ных зна­ний и заня­тий, Лав­крафт был в то же вре­мя начи­сто лишен спо­соб­но­сти вос­тор­гать­ся Элек­три­че­ской Лам­поч­кой и ее гря­ду­щим потом­ством – в этом (и не толь­ко в этом) он был пол­ным анти­по­дом “эми­гран­ту и чужа­ку” Хью­го Герн­с­бе­ку. В то самое вре­мя, когда Рэй Кам­мингс реши­тель­но отправ­лял героя поко­рять глу­би­ны золо­то­го ато­ма, Лав­крафт про­ро­че­ство­вал о кош­ма­ре, кото­рый ждет того, кто сде­ла­ет все­го лишь один шаг в сто­ро­ну от “обжи­то­го” чело­ве­ком мира…